Лето 1915 года стало для России периодом больших военных неудач. Бои на Восточном фронте первой мировой войны вначале велись с переменным успехом. Имелся ряд серьезных достижений, особенно на тех участках фронта, где русские войска сталкивались не с германской, а с австро-венгерской армией.

Но в первых числах июня 1915 года был сдан Перемышль, город-крепость, с огромными потерями захваченный в марте. В конце июня был оставлен Львов. Все военные приобретения были утрачены. А дальше пошли потери собственной территории Российской империи. В июле была сдана Варшава, вся Польша и часть Литвы. И противник продолжал наступать.

В этой ситуации одни военачальники думали о том, как выправить сложившееся положение, а другие – как снять с себя вину за неудачи и промахи, как обелить себя перед начальством, а также в глазах фронта и тыла.

«Виноватых» долго искать не пришлось. Ими, как и всегда, оказались евреи.

«Протоколы российских мудрецов»

Если в мирное время евреи препятствовали нормальному развитию экономики страны, а также пагубно действовали на нравы населения, то что же они вытворяли в военное время? Ясное дело – те же евреи подрывали боеспособность армии. Каким же образом им это удавалось делать? Да известно каким – своей трусостью, предательством и шпионажем. Такова была, по крайней мере, официальная версия одной из причин военных поражений, быстро сделавшаяся едва ли не основной.

Следует особо отметить, что в рядах русской армии в это самое время находилось около четырехсот тысяч евреев. Дома у них оставались пожилые родители, жены, дети…

Позже многие монархисты и русские националисты пытались обелить лик царской России.

Так, философ-эмигрант Иван Ильин писал в своей работе «Основы борьбы за национальную Россию»:

«Следуя тайным указаниям европейских политических центров, которые будут впоследствии установлены и раскрыты исторической наукой, Россия была клеветнически ославлена на весь мир как оплот реакции, как гнездо деспотизма и рабства, как рассадник антисемитизма...»

То, что обвинение руководства царской России в антисемитизме не было оговором, вряд ли у многих вызывает сомнение. И все же уместно привести ряд свидетельств – вольных или невольных – современников событий первой мировой войны по этому, интересующему не только одного меня вопросу.

Следует также отметить, что все эти свидетели – не евреи. Большинство из них – крупные сановники царской России, и им не было никакого резона клеветать на тот режим, опорой которого они являлись.

В основу данной статьи положены материалы, опубликованные в 1926 году в XVIII томе издававшегося И.В. Гессеном «Архива русской революции» под названием «Тяжелые дни». Тем, что эти материалы стали известны миру, мы обязаны А.Н. Яхонтову, который с мая 1914-го по октябрь 1916 года занимал должность помощника управляющего делами Совета Министров Российской империи – и по обязанностям службы присутствовал на заседаниях и собраниях этого учреждения. По указанию своего начальника И.Н. Лодыженского, он вел подробные протоколы секретных совещаний, где обычно запечатлевались в кратких словах высказанные министрами суждения, поскольку это могло понадобиться для выработки правительственных постановлений. Сознавая несомненный исторический интерес того, чему приходилось быть свидетелем, А.Н. Яхонтов начал записывать отдельные важные прения почти дословно, стараясь сохранить образность выражений, яркость мысли и настроения выступавших. Оказавшись в эмиграции, он обработал собранные материалы и предлагал свою рукопись для ознакомления многим бывшим государственным деятелям России, в том числе и непосредственным участникам заседаний, отмечавшим полноту и объективность отражения происходивших на глазах автора событий.

Из записей А.Н. Яхонтова я выбрал лишь материалы, касающиеся интересующей меня темы, и, в свою очередь, счел необходимым дополнить их сообщениями, почерпнутыми из мемуаров и дневников ряда других действующих лиц того времени.

Отступление

«Считаю своим долгом заявить Совету Министров, что отечество в опасности».

Так начал свой доклад о положении на фронте в ходе заседания 16 июля 1915 года управляющий Военным министерством (и.о. военного министра. – Г.Н.) генерал Алексей Андреевич Поливанов.

Сообщение его повергло министров в шок, а сам Яхонтов счел необходимым дать ремарку, что при дальнейшей записи у него «дрожали руки».

Далее, на просьбу Председателя Совета Министров Ивана Логгиновича Горемыкина о разъяснениях Поливанов рассказал следующее.

«Наше отступление развивается с возрастающею быстротою, во многих случаях принимающею характер чуть ли не панического бегства…», «пользуясь огромным преобладанием артиллерии и неисчерпаемыми запасами снарядов, немцы заставляют нас отступать одним артиллерийским огнем», «неприятель почти не несет потерь, тогда как у нас люди гибнут тысячами».

Об этом же Поливанов говорил – и неоднократно! – на последующих заседаниях, например, 24 июля:

«Общее положение на фронте безотрадное. Немцы наседают, не встречая почти никакого сопротивления».

И далее – 30 июля:

«На театре войны беспросветно. Отступление не прекращается... Вся армия постоянно передвигается внутрь страны и линия (фронта. – Г.Н.) меняется чуть ли не каждый час. Деморализация, сдача в плен, дезертирство принимают грандиозные размеры».

«...Мы не знаем, как глубоко придется нам очистить Россию и скоро ли прекратится эвакуационно-беженский период военных действий».

Наконец, 4 августа:

«По-прежнему ничего отрадного, бодрящего. Сплошная картина разгрома и растерянности».

«Уповаю, – сказал А.А. Поливанов, – на пространства непроходимыя, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси».

К слову, напомню: князь В.П. Мещерский заметил как-то, что первый министр в России – всегда Николай Чудотворец. А поэт Ф.И. Тютчев пошутил, что должность русского бога – не синекура. Летом 1915 года вакаций у них не было.

«Великая армия»

Есть успехи на Кавказском фронте, где ведутся бои с Турцией. Но они почему-то министров не радуют.

Так, 30 июля Государственный контролер Петр Алексеевич Харитонов вопрошает:

«Куда мы зарываемся на Кавказе? Как бы это не кончилось катастрофой... Все знают исключительные симпатии Наместника (графа Воронцова-Дашкова. – Г.Н.) к армянам... Мы тут еще будем рисковать ради воссоздания Армении».

Ему вторит Горемыкин:

«Создание Армении будет только нам на шею и явится в будущем источником различных осложнений на Востоке».

Главноуправляющий землеустройством и земледелием Александр Васильевич Кривошеин поддерживает:

«...Не можем же мы молчать, когда видим, как кавказские власти готовы жертвовать русскими интересами во имя армянских».

В продолжение этой темы 4 августа тот же Харитонов сетует:

«А на Кавказе шествие вперед не прекращается... Куда мы там, с позволения сказать, прем».

Поливанов ответствует без фигуры умолчания:

«Известно куда – к созданию великой Армении...»

Царскому правительству нужны Дарданеллы, но не нужен Арарат.

Два Николая Николаевича

На заседаниях постоянно раздаются жалобы на действия Верховного Главнокомандующего – великого князя Николая Николаевича и на начальника его штаба генерала Николая Николаевича Янушкевича. На необозримо обширной территории театра военных действий, где главнокомандующему принадлежит вся полнота власти, включая и Петербург, – полное игнорирование гражданских властей, в том числе и Совета Министров.

Выступает 16 июля Поливанов:

«Ставка Верховного Главнокомандующего не сообщает главе военного ведомства никаких данных о положении на боевой линии».

Поддерживает и Кривошеин:

«Совершенно ясно, что вопрос об урегулировании взаимоотношений со Ставкой не терпит никаких отлагательств. Ставка приближается, а с нею и все, что грозит России неисчислимыми последствиями».

Осторожный Горемыкин намекает на то, что императрица интригует против великого князя и, дескать, не следует подливать масло в огонь. Неизвестно, к каким последствиям это может привести. На заседании 24 июля Кривошеин сообщает, что им было вчера получено письмо от генерала Янушкевича. Начальник штаба Верховного Главнокомандующего писал:

«…сказочные герои, идейные борцы и альтруисты встречаются единицами», «таких не более одного процента», «драться за Россию красиво, но масса этого не понимает», «тамбовец готов грудью стоять за Тамбовскую губернию, но война в Польше ему чужда и не нужна», что «поэтому солдаты сдаются во множестве».

Отсюда генерал Янушкевич приходит к заключению:

«… русского солдата надо имущественно заинтересовать в сопротивлении врагу», «необходимо поманить его наделением землею, под угрозою конфискации у сдающихся».

Письмо вызвало общее возмущение. Его выразил Кривошеин:

«Необычайная наивность или, вернее сказать, непростительная глупость... Янушкевич заботится только о том, чтобы отвести от себя ответственность за происходящее...»

Поддержал мнение коллеги Харитонов:

«Если Янушкевич думает покупать героев и только этим способом обеспечить защиту родины, то ему не место в Ставке... Мы обязаны предупредить Государя».

Едко вошел в обсуждаемую тему управляющий министерством внутренних дел князь Николай Борисович Щербатов:

«В ответ на письмо генерала Янушкевича следовало бы послать ему ведро валериановых капель. Очевидно, у него расстройство нервов, и он нуждается в успокоительном... Да и вообще, дает ли себе отчет Янушкевич, что он предлагает не только с нравственной точки зрения, но и с практической... Фактически невозможно наделить землею многомиллионную армию, так как, конечно, почти вся она пострадала или отличилась. Все равно всех не купишь – а горожане, рабочие и пр.?»

Еврейский вопрос

Большая часть территорий, охваченных военными действиями, входила в так называемую «черту оседлости», то есть в ту полосу на западе Российской империи, в которой разрешалось проживать (причем, только в городках-местечках) евреям.

Евреи, иначе говоря – «лица иудейского вероисповедания» – были практически поголовно причислены к мещанскому сословию. Следовательно, они так же платили государству соответствующие (к слову, еще и увеличенные по сравнению с платой мещан-христиан) подати и, как все, подлежали призыву на военную службу. В период первой мировой войны, напомню, было призвано под ружье около 400 тысяч евреев. В черте оседлости без права выезда остались их семьи, родные и близкие: жены, сестры, дети, старики, и именно в этих местах зачастую и шли боевые действия...

Если для русских солдат Янушкевич предлагает и кнут и пряник – в виде раздачи земли – единовременно, то для евреев у него есть только кнут.

В общей беседе 30 июля говорится следующее:

«...Внешний разгром России дополняется разгромом внутренним. Среди беженской струи можно различить три течения. Во-первых, евреи, которых вопреки неоднократным указаниям Совета Министров, поголовно гонят ногайками из прифронтовой полосы, обвиняя их всех, без разбора, в шпионаже, сигнализации и иных способах пособничества врагу. Конечно, вся эта еврейская масса до крайности озлоблена и приходит в районы нового водворения революционно настроенною; положение усложняется еще тем, что местные жители, без того все тяжелее испытывающие бремя военных невзгод, встречают голодных и бездомных евреев далеко не дружелюбно. Во-вторых, служебный персонал гражданских и тыловых военных учреждений с десятками вагонов грузов; в то время, как десятки тысяч народа плетутся пешком около железнодорожного полотна, мимо них проходят поезда, нагруженные диванами из офицерских собраний и разным хламом включительно до клеток с канарейками птицелюбивых интендантов. В-третьих, добровольные беженцы, в большинстве гонимые слухами о необычайных зверствах и насилиях, чинимых немцами. Наконец в-четвертых (обсчитались! Впрочем, в-четвертых, речь идет практически о тех же людях, что и во-первых. – Г.Н.), беженцы, выселяемые насильственно по приказу военных властей в целях обезлюжения отдаваемых неприятелю местностей. Эта группа наиболее многочисленная и наиболее озлобленная. Людей отрывают от родных гнезд, давая на сборы несколько часов, и гонят в неведомую даль... И вся эта сбитая с толку, раздраженная, измученная толпа сплошным потоком катится по всем путям, мешая военным передвижениям и внося в тыловую жизнь полнейший беспорядок... Люди сотнями мрут от голода, холода, болезней. Детская смертность достигает ужасающих размеров. По сторонам дорог валяются непогребенные трупы. Повсюду падаль и невыносимые миазмы...»

«В обычной войне действует правило: лес рубят – щепки летят. Но как быть при настоящем небывалом масштабе? А между тем эти “щепки” грозят зажечь пожаром всю Россию. Трагично»,

комментирует Яхонтов.

Выступление Щербатова

Заседание 4 августа того же 1915 года. Щербатов:

«Со времени нашего отступления Совету Министров неоднократно приходилось сталкиваться с вопросом об евреях. В Ставке сложилось убеждение, что еврейское население на театре войны является сосредоточием шпионажа и пособничества неприятелю. Отсюда возникла мысль очищать прифронтовую полосу от евреев.

Применение этой меры началось в Галиции. Тыловые власти стали высылать тысячи и десятки тысяч австрийских евреев во внутренние русские губернии. Производилось это, конечно, не добровольно, а насильственно. Евреи изгонялись поголовно, без различия пола и возраста. В общую массу включались и больные, и увечные, и даже беременные женщины.

Слухи об этой мере и сопровождавших ее насилиях тогда же распространились как в России, так и за границей. Влиятельное еврейство подняло тревогу. Союзные правительства начали протестовать против подобной политики и указывать на опасные ее последствия. Министерство финансов почувствовало различные затруднения в проведении финансовых операций.

Совет Министров неоднократно как в письменной форме, так и в порядке устных сношений через Председателя и отдельных министров обращал внимание Верховного Главнокомандующего и генерала Янушкевича на необходимость отказаться от преследования еврейской массы и огульного обвинения ее в измене, поясняя, что этого требуют как внутренние, так и международные соображения. Однако Ставка оказалась глухою на всякие доказательства и убеждения. Напротив, когда наше отступление повлекло за собою очистку уже русских губерний, то сначала в Курляндии, а затем и в других местностях принудительное еврейское переселение выполнялось в массовых размерах особо для сего назначаемыми воинскими отрядами.

Что творилось во время экзекуций – неописуемо. Даже непримиримые антисемиты приходили к членам правительства с протестами и жалобами на возмутительное отношение к евреям на фронте. В конце концов в тех входивших в черту оседлости губерниях, куда выдворялись гонимые военными властями невольные беженцы, становилось невыносимо жить не только пришлому разоренному люду, но и самому коренному населению. Обострились всевозможные кризисы – продовольственные, квартирные и проч. Появились заразные болезни. На местах настроение принимало все более тревожный характер; евреи обозлены на всех и на вся, а жители – на непрошеных гостей, к тому же объявленных предателями и изменниками, и на порядки, при которых существовать у себя дома становится невозможным.

Еврейская интеллигенция и объединенные с нею русские общественные круги возмущены до крайней степени; печать, думские фракции, различные организации, отдельные видные представители русского еврейства требуют от правительства решительных шагов для прекращения массовых преследований. В союзных странах и особенно в Америке раздаются горячие призывы помочь страждущим в России евреям, собираются митинги протеста против политики племенного утеснения и т.д. Последствия этого движения – возрастающие препятствия в получении кредитов, и на внутреннем, и на иностранных рынках. Наиболее тяжело отражались такие последствия на наших финансовых интересах, связанных с Соединенными Штатами, которые к тому времени все более становились влиятельными в качестве банкира воюющей Европы... Наши усилия вразумить Ставку... остаются тщетными. Все доступные нам способы борьбы с предвзятыми тенденциями исчерпаны. Мы все вместе и каждый в отдельности неоднократно и говорили, и писали, и просили, и жаловались. Но всесильный Янушкевич считает для него необязательными общегосударственные соображения. В его планы входит поддерживать в армии предубеждение против всех вообще евреев и выставлять их, как виновников неудач на фронте. Такая политика приносит свои плоды, и в армии растут погромные настроения. Не хочется этого говорить, но мы здесь в своей среде, и я не скрою подозрения, что для Янушкевича евреи едва ли не являются одним из тех алиби, о которых прошлый раз упоминал А.В. Кривошеин...

Впрочем, если бы даже Ставка отдала распоряжение прекратить расправы над евреями, зло уже успело настолько проникнуть вглубь, что все равно не обойтись без сильнодействующих лекарств. Сейчас положение таково. Сотни тысяч евреев всех полов, возрастов и состояний продвинуты и продолжают продвигаться на восток от территории театра войны. Распределение всей этой массы в границах черты оседлости не только трудно, но прямо невозможно. Местные губернаторы доносят, что все заполнено выше пределов вместимости, и что если дальнейшее вселение не будет немедленно прекращено, они не отвечают за безопасность новых поселенцев в виду возбужденного состояния умов погромной агитации, особенно со стороны возвращающихся с фронта солдат. Не только бытовые, но и экономические, и санитарные соображения требуют разрежения населения.

Все это приводит нас к необходимости хотя бы временно разрешить водворение эвакуированных принудительно евреев вне черты оседлости.

Должен сказать, что уже и теперь эта запретная линия во многих случаях нарушается. Воспитанники средних и высших учебных заведений, перевезенных из занятых неприятелем районов, евреи солдаты – георгиевские кавалеры и раненые и т.п. элементы рассасываются повсюду. Неизбежны и полицейские поблажки за плату…

Отдельные изъятия не могут помочь беде и сколько-нибудь заметно смягчить кризис... Руководители русского еврейства настойчиво домогаются общих мероприятий и легальных оснований для облегчения положения их соотечественников. В пылу беседы мне прямо говорилось, что среди еврейской массы неудержимо растет революционное настроение, что люди доведены до последней степени отчаяния, что с каждым днем становится все труднее бороться со стремлениями к активной самозащите, что возможны крупные беспорядки и т.д. Мне указывалось, что за границею тоже начинают терять терпение и что может получиться такая обстановка, в которой Россия не найдет ни копейки кредита... Пожелания принимают почти ультимативный тон: если вы хотите иметь деньги на ведение войны, то… Пожелания же эти сводятся к изданию правительством такого акта, который, внося облегчение в положение еврейских беженцев, служил бы реабилитацией для заклейменной слухами о предательстве еврейской массы...

Решаясь на такой шаг, мы должны использовать его и в политическом отношении: надо позвать еврейских вожаков и предъявить им требование – мы идем вам навстречу, а вы извольте употребить ваше влияние для успокоения массы, и тогда можно будет говорить с вами и о дальнейшем... Возникает только одно сомнение... допускать водворение евреев лишь в городах вне черты оседлости или же и в сельских местностях. Я высказался бы за первую комбинацию...»

Эта длинная цитата из выступления князя Щербатова почти исчерпывает существо дела. Высказывания прочих участников совещаний, этого и последующих, по данному вопросу являются, по существу, репликами, передающими их взгляды и настроения.

Выступление Щербатова, следует признать, почти благородно. В первой его части он говорит о несправедливостях, творимых по отношению к евреям как к людям, насильно изгоняемым из своих домов без особой военной необходимости и затем попадающим в невыносимые условия в местах последующего пребывания. Просматривается в этом выступлении вместе с тем и заинтересованность в улучшении положения коренного мирного населения мест изгнания, и забота о сохранении социального мира в этих регионах, что непосредственно входит в его служебные обязанности. Несколько коробят, правда, рассуждения о кредитах, но кредиты, должно быть, и в самом деле нужны, а заседание – не митинг, здесь обсуждаются практические вопросы. Потому, возможно, остаются за скобками проблемы бытования черты оседлости в довоенное время и моральные аспекты массового ущемления граждан по национально-религиозному признаку.

А может статься, и вовсе по совершенно другой причине. Такие гуманитарные общечеловеческие понятия, как социальная справедливость, честная игра, имея широкое распространение в интеллигентных слоях общества, отнюдь не проникли в среду государственного чиновничества. Потому-то раньше, как и теперь впрочем, не приходилось считать образованность, занятие интеллектуальным (допустим) трудом безусловными признаками интеллигентности.

Несколько наивно звучит мысль о предъявлении требований «еврейским вожакам». В общем-то понятно, о ком идет речь, тем более, что в последовавшем выступлении Кривошеина названы имена: Каменка, барон Гинцбург, Варшавский – короче говоря, это всем известные еврейские богачи. Возможно, эти люди и могли бы повлиять на предоставление их западными коллегами-банкирами, евреями и неевреями, кредитов России. Вместе с тем, однако же, повлиять на настроения озлобленных невольных переселенцев они не могли ни в малой мере. Вряд ли бы к тому же и стоило титулованного еврея барона Гинцбурга, скажем, рассматривать как «еврейского барона» по аналогии с цыганским.

«Нож к горлу»

Между тем, Кривошеин, рассказывая о визите указанных господ к министру финансов Петру Львовичу Барку, резюмировал содержание их высказываний словами: «Дайте и мы дадим...» и прокомментировал: «Нож приставлен к горлу и ничего не поделаешь».

То есть три еврея-банкира приставили нож к горлу если не всей Российской империи, то, во всяком случае, к горлу ее Совета Министров.

Впрочем, была еще возможность поторговаться.

О том как раз и толкует Кривошеин.

«Нас пока еще вежливо просят, и мы можем ставить условия... Я считаю необходимым использовать случай и извлечь из нашей уступки наибольшие выгоды. Надо предъявить представителям евреев, в ответ на их намеки (с ножом к горлу! – Г.Н.), не менее откровенный ультиматум: мы даем вам изменение правил о черте оседлости и притом весьма существенное, а вы пожалуйте нам денежную поддержку на русском и иностранных рынках и окажите воздействие на зависимую от еврейского капитала (это равносильно почти всей) печать в смысле перемены ее революционного тона».

Пожалуйте денежки, пожалуйте бриться!.. Кривошеин – дворянин и «особа, приближенная к императору», но обороты речи у него явно купеческие.

В свою очередь получает слово министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов.

«Союзники тоже зависят от еврейского капитала и ответят нам указанием прежде всего примириться с евреями».

Почему только союзники? Право же – да ведь и противники зависят. Бравый солдат – чех Иозеф Швейк, как и его «отец-писатель» Ярослав Гашек сражавшийся под знаменами австро-венгерской монархии, расшифровывал инициалы на своей фуражке FJI (Franz-Josef I – Франц-Иосиф Первый) как Fahr Jьdische Interesse – За еврейские интересы.

По обе стороны фронта, таким образом, пелась одна и та же «патриотическая» песня.

Вот солирует Щербатов:

«Мы попали в заколдованный круг. Сейчас мы бессильны, ибо деньги в еврейских руках и без них мы не найдем ни копейки, а без денег нельзя вести войну».

Вообще же, если вдуматься, то впору недоумевать: какая все-таки странная манера – воевать на «еврейские деньги»! Почему бы, в конце концов, если уж так приспичило, не повоевать на свои кровные?!

Что же касается прессы, то все буржуазные газеты, еврейские они или не еврейские, с самого начала вели ура-патриотическую пропаганду «войны до победного конца». Кстати, именно это отметил даже известный идейный антисемит В.В. Шульгин. И только лишь творимые властями беззакония заставили их, да и то слегка, изменить тон.

Еврей в деревне

Далее начинается дискуссия, если ее можно так назвать, поскольку у всех одно и то же мнение: пускать евреев в сельские местности или не пускать. (Притом, следует заметить, что даже и в пределах самой черты оседлости евреям строго запрещалось проживать в сельской местности.) Мнение: не пускать. Причины для такого мнения не высказываются, по крайней мере во всеуслышание. А посему и остается неясным: предполагается ли, что евреи, скоту подобно, вытопчут все хлеба или же, подобно саранче, съедят их на корню?! Приводится только «мотив», то есть повод:

«В деревне растет погромное настроение».

С чего бы оно там росло, коли в деревнях евреев доселе и не видывали?!

Свою арию исполняет Кривошеин:

«Да их не тянет в деревню. Все их интересы связаны с городскими поселениями».

Поливанов, как министр, ведающий казачьими областями, предлагает запретить проживание там евреев заодно еще и в городах:

«Казаки и евреи исторически никак не могли ужиться друг с другом. Встречи их всегда кончались неблагополучно».

Бедные казаки!

Соображениям царского министра Поливанова противоречит высказывание белогвардейского генерала времен гражданской войны А. Шкуро. В своих «Записках белого партизана» тот пишет:

«На Дону, Кубани и Тереке нет еврейского населения. Единичные евреи – врачи, адвокаты и вообще интеллигенты, живущие в городах, ничем не отличаются от русской интеллигенции. Таким образом, в начале гражданской войны казачество совершенно не знало еврейского народа и даже не подозревало о существовании еврейского вопроса».

История отношений казаков и евреев требует, очевидно, отдельного исследования.

В развитие темы

На заседании 6 августа того же 1915 года еврейская тема получила продолжение.

Запевал все тот же Кривошеин.

«Я уверен, что... льгота евреям будет полезна не только с политической, но и с экономической точки зрения. Интересы народного хозяйства и особенно нашего захиревшего центра давно уже требуют привлечения туда широкой предприимчивости. Перенос с западной окраины еврейских предприятий даст толчок развитию промышленности и обеспечит подъем местной жизни. До сих пор наша политика в этой области напоминала того скупого, который спит на своем золоте, сам не извлекая из него доходов и другим не позволяя. Нельзя всю нашу экономическую будущность строить на одном только земледелии. На этом мы далеко не уйдем, особенно когда наступит время ликвидации экономических и финансовых последствий войны. Евреи встряхнут сонное царство и растревожат изленившееся на покровительственной системе русское купечество. Они быстро создадут конкуренцию там, где безраздельно господствует несколько фирм, заставят перейти от старозаветных приемов хозяйства к более совершенным... Повсюду, даже в самых исконных русских городах, немало евреев, но по преимуществу богатых, нашедших те или иные лазейки. Весьма выгодно противопоставить им еврейскую массу и ослабить их путем конкуренции со стороны их же единоверцев. Вот деревня – другое дело. В этом отношении не может быть сомнений...»

Короче говоря: кто нам мешает, тот нам поможет. Только деревня в улучшениях не нуждается... Впрочем, да! – там «погромные настроения».

Что думают Ротшильды

И с заграничными евреями вполне можно договориться.

Об этом – Сазонов:

«Я знаю из верного источника, что всемогущий Леопольд Ротшильд и не идет дальше городов».

Подпел и Барк:

«Могу прибавить, что и французские Ротшильды далеки от требования полного равноправия... Должен отметить, что Ротшильды действительно искренно желают помочь союзникам в победе над Германией. Всем известен факт, что их дом не воспользовался мораториумом во Франции, а это возложило на них огромные жертвы».

Ну вот, не такие уж они страшные, эти Ротшильды. А разговоров... С ножом к горлу!..

Крик души

Решение назрело, кабинет это понял. Впрочем, есть один министр, в котором все противится принимаемому решению. Это министр путей сообщения и по совместительству ярый юдофоб Сергей Васильевич Рухлов.

Вот что на заседании 4 августа заявляет сам Рухлов:

«Вся Россия страдает от тяжести войны, но первыми получают облегчение евреи. Мое чувство как-то не может этого переварить. Подтверждается поговорка, что за деньги все покупается».

Спустя пару дней, 6 августа, будто бы совершенно запамятовав о той четырехсоттысячной части взрослого мужского населения из «народа избранного», одетой в те самые дни в военные мундиры русской армии и гибнущей на фронтах, все тот же Рухлов развивает свою жидоедскую мысль далее – и еще неприкрытее:

«Откровенно сознаюсь, что высказанные мною в прошедшем заседании сомнения отнюдь во мне не рассеялись и чувство мое еще сильнее протестует. Не считаю себя вправе заявлять разногласие и переносить бремя разрешения столь кардинального вопроса на Русского Царя. Но не могу и молчать. В сущности говоря, допущение евреев к свободному жительству, хотя бы только в городах, за чертою оседлости является коренным и бесповоротным изменением исторически сложившегося законодательства, имеющего целью оградить русское достояние от еврейских захватов, а русский народ – от разлагающего влияния еврейского соседства... И все это производится под давлением еврейской мошны! Не правительство считает нужным, а его заставляют, пользуясь критическими обстоятельствами, переживаемыми родиною. Русские мрут в окопах, а евреи будут устраиваться в сердце России, извлекать выгоды из народного бедствия и всеобщего разорения. А как на это взглянет армия и весь русский люд? Есть ли гарантия, что не будет кровавых последствий? Ведь слухи о еврейском предательстве далеко не сплошная клевета. Ни для кого не секрет, что большинство шпионов принадлежит к избранному племени...»

И еще три дня спустя, 9 августа, тот же Рухлов взывает посочувствовать – понятно, что отнюдь не гонимым евреям, а – ему.

«Мое чувство и сознание протестуют...».

И так далее. В общем: «кипит мой разум возмущенный...». Ослабление удавки на шее Рухлов почитает за неслыханную льготу.

Значительная часть министров, тем не менее, дружно вторит Рухлову.

Так, 4 августа исправляющий должность обер-прокурора Синода (глава церковного ведомства) Александр Дмитриевич Самарин заявляет:

«Я вполне понимаю то чувство протеста, которое поднимается в душе Сергея Васильевича...»

Вторит ему 9 августа и Щербатов:

«Конечно, С.В. Рухлов глубоко прав в своих указаниях на разрушительное влияние еврейства. Но что нам делать, когда нож приставлен к горлу...»

Опять этот нож!

Вносит новый, хотя и порядком уже затасканный нюанс Кривошеин.

«Я тоже привык отождествлять русскую революцию с евреями, но... Нельзя одновременно вести две войны – с германцами и с евреями. Это непосильно даже для такой могучей страны, как Россия».

Выходит, что Россия ведет одновременно и войну империалистическую и войну гражданскую?! Таким-то вот образом и выходит, что чуть ли не самый знаменитый омерзительный лозунг большевиков надо понимать не как призыв к организации новой (гражданской, сиречь – братоубийственной) войны, а просто к изменению соотношения в войнах, которые затеяло само же проклятое царское правительство?!

Одновременно идут разговоры о том, как бы «сейчас – дать, а после войны – отнять». Но даже взбудораженный Рухлов понимает, что сделать это будет непросто.

И вот как 6 августа выступает Рухлов.

«Вы оговариваете, что льгота даруется только на время войны... Неужели вы серьезно думаете, что после войны можно будет снова погнать евреев обратно за черту оседлости? Само собою очевидно, что это немыслимо: не найдется такой власти, которой это было бы по плечу».

Однако нам, потомкам, впору вспомнить о том, что Сталин впоследствии чуть было не совершил этот «подвиг», организовав, правда, «черту» не на Западе, а на Дальнем Востоке.

О погромных настроениях

Харитонов все неустаннее твердит о продажности полиции (4 августа):

«Сейчас главная острота и тяжесть положения евреев проистекает из неясности и запутанности законов, чем пользуется полиция для произвола и поборов... Полицейские крючки искуснее любого сенатского обер-секретаря в истолковании законов».

«А вы, господа, не боитесь осложнений среди полиции? – Ведь она лишается хорошенького куска хлеба. Чего доброго, пристава и околоточные... произведут погромчики для доказательства несоответствия принятой меры желаниям истинно русских людей».

Вот откуда и растут ноги «погромных настроений».

Он же 6 августа:

«Циркуляр должен быть исчерпывающим по своей ясности... Иначе не оберемся придирок, рассуждений и, говоря откровенно, полицейских поборов».

Рассуждают о позиции Думы, о крайне правых, о газетах. Член Государственной думы от правых Макогон, прослышавший что-то о готовящихся изменениях, сказал Щербатову:

«Если равноправие, то колья неизбежны».

На заседании 26 августа Щербатов сообщает, что была запрещена вся еврейская печать, вплоть до детских журналов, под тем предлогом, что там печатаются условные объявления для германской разведки.

Вот уж, действительно, кардинальная спасительная мера! Как будто объявление о «продаже славянского шкафа» нельзя поместить в русской газете!

Что же дальше?

И все же Совет Министров свое решение принял, но...

Выступает 26 августа Горемыкин:

«Должен предупредить Совет Министров, что Государь неоднократно повторял: в еврейском вопросе он ничего на себя не возьмет. Поэтому возможен только один путь – через Государственную Думу. Пускай, если это ей по плечу, она займется равноправием. Недалеко она с ним уедет».

Так что, господа власть предержащие слегка погорячились было, да славно при том пошумели, вполне продемонстрировали друг другу кто – здравый смысл, кто – свои патриотические чувства... А дальше-то что?

Как у грибоедовского Фамусова: «Подписано, так с плеч долой».

Царская милость

Что же касается царя, то уж Горемыкин-то безусловно знал, что говорил.

На подобных этим секретных заседаниях Совета Министров в начале октября 1906 года, то есть за девять лет до описываемых событий, Председатель Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин уже поднимал вопрос о частичной отмене в законодательном порядке ограничений в отношении евреев (вспомним: в годы той всероссийской кровавой смуты для ее подавления тоже нужны были кредиты). Роль Щербатова играл тогда министр иностранных дел Извольский, а за кликушу Рухлова выступал Государственный контролер Шванебах.

Тогда, в 1906 году, также было решено сделать некоторые послабления: в частности, – в ряде направленных против евреев законов. Однако журнал заседаний, «переданный Государю Императору», пролежал у него довольно долго, а затем был возвращен Столыпину со следующим письмом.

«Возвращаю Вам журнал Совета Министров по еврейскому вопросу неутвержденным. Несмотря на вполне убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, – внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя меня никогда не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям. Я знаю, Вы тоже верите, что “сердце царево в руках Б-жьих”. Да будет так. Я несу за все власти, мной поставленные, великую перед Б-гом ответственность и во всякое время готов отдать Ему в том ответ».

Опубликовавший это письмо в своих воспоминаниях преемник Столыпина граф В.Н. Коковцов пишет:

«Ни в одном из документов, находившихся в моих руках, я не видел такого яркого проявления того мистического настроения в оценке существа своей царской власти, которое выражается в этом письме Государя своему председателю Совета Министров».

Николай II отличался, разумеется, от Ивана Грозного, по меньшей мере, и темпераментом, и воспитанием. Но, однако же, при всех этих и иных их различиях взгляды на сущность царской власти у монархов, разделенных тремя веками, были полностью идентичными. Оба твердо помнили лишь первый стих из 21-й Притчи Соломоновой и не желали помнить третий:

«Соблюдение правды и правосудия более угодно Господу, нежели жертва».

«Сердце царя в руке Господа: куда захочет, Он направляет его… Творить справедливость и правосудие более угодно Господу, нежели жертва».

Впрочем, точно такие же взгляды имел и отец Николая II – Александр III.

Вообще же два последних российских императора относились к евреям не слишком ласково. Вот две дневниковые записи, сделанные людьми совершенно монархических и отнюдь не филосемитских убеждений. Авторы внесли их в свои дневники не с чувством возмущения или протеста, а скорее как некий курьез, вполне явственно характеризующий умонастроение царствующих особ.

«Государю (Александру III. – Г.Н.) говорил Гурко (в 1884), что очень трудно принимать меры и предупреждение антиеврейских беспорядков – войска радуются, когда евреев бьют. Государь, перебивая: А я, знаете, признаться, и я рад, когда их бьют».

Издатель А.С. Суворин. «Дневник»,

запись от 8 сентября 1897 года

«Штакельберг рассказывал, что при его представлении царю (Николаю II. – Г.Н.), когда царь на его слова, что в Волынской губернии спокойно, он ему возразил, что раньше не было спокойно, был еврейский погром. Тон, каким царь на это сказал: “Что ж, это только еврейский погром”, был таков, что чувствовалось, что царь ни за что не считает такой погром, даже сочувствует ему».

Генеральша А.Богданович. «Три последних императора»,

запись от 22 октября 1906 года

---

По этой теме читайте также:

Продолжение статьи «Август пятнадцатого...»: «Свидетели, историки, жертвы: «Еврейский вопрос» в Первой мировой»
Григорий Нискеров