Издание книги Александра Рабиновича в нашей стране (в США она вышла в 1976 году) — яркая примета перестройки. До апреля 1985 года оно было бы невозможным. Ведь эта книга, а вернее, образ Октябрьской революции, который она создает, далеко не во всем соответствует одномерному, лубочному представлению об Октябре, о большевиках 1917 года, сформированного трудами, исходившими из догматов «Краткого курса истории ВКП (б)».
Первые работы, посвященные революции, опубликованные в 20-е годы, были многообещающими. Даже такой противник большевизма, как В. Бурцев, в начале 1925 года писал Б. Николаевскому из Парижа: «Последнее время мне попадется много исторической литературы, изданной в России. Читаю с увлечением. Создается настоящая школа изучения революционного движения. В каких Вы блестящих условиях работаете!.. Пока эта русская историческая литература не имеет широкого размаха в выборе тем, нет в ней и широты критики... Но то, что она теперь делает, — огромное богатство, и в будущем им можно прекрасно воспользоваться для изучения истории русского революционного движения» [1]. Увы, в начале 30-х годов этот обнадеживающий процесс был искусственно оборван...
И только теперь в советской историографии Октября обозначились качественные сдвиги. Вполне допускаю, что могут найтись такие читатели, которые обнаружив в книге А. Рабиновича действительно спорные, а то и неверные [2] утверждения, расценит перевод ее на русский язык как некую «ошибку». Однако, как остроумно заметил поэт Саша Черный, 2 или даже 22 фразы, вырванные из разных мест книги, так же не могут дать понятие о ценности ее автора, как 2 или даже 22 волоса, вырванные из головы критика, не дадут нам понятия о богатстве его шевелюры.
Впрочем, и возможных критиков тоже можно понять. С треском рушится «установочная» историография, и открывается простор для широкого научного поиска, а значит, для исторического спора, исторической дискуссии — подлинной стихии познания. Наконец судить о том, что удалось и не удалось автору, предстоит самому читателю, ему предоставляется возможность отделять зерна от плевел...
Но перевод книги А. Рабиновича на русский язык — это не только плод перестройки. Я бы сказал еще, что это весьма своевременный плод. Ведь в ней — признание русской революции, нашего Октября, подтверждение его народности, его демократизма. И что, может быть, тоже немаловажно, это взгляд со стороны. А ведь со стороны, как говорится, бывает виднее.
Разоблачения сталинщины и брежневщины не прошли бесследно и для трактовки Октября. Все чаще звучат вопросы: а не была ли большевистская революция той почвой, на которой вырос ядовитый гриб сталинизма? А если это так, то зачем Октябрь? Не следовало ли остановиться на февральском рубеже?
Будем откровенны: наша октябрьская историография, поставленная перед этими действительно нелегкими вопросами, пока не готова исчерпывающе, аргументированно ответить на них. Основное достоинство книги А. Рабиновича — одного из зачинателей новой советологической «октябристики», опрокинувшей традиционный для западной историографии «консенсус» об Октябре как «путче», — состоит как раз в том, что она предлагает ответы на эти важные вопросы. Причем они не навязываются читателю; ценно то, что они как бы сами «вытекают» из объективного, всестороннего анализа того огромного исторического материала, который привлечен автором.
Судите сами. Весь поcлеиюльский период истории революции (вплоть до Октябрьского вооруженного восстания и II съезда Советов) показывается в книге как острейшая борьба в основном трех политических сил, стремившихся вывести страну из того тяжелейшего кризиса, в который ее ввергли царизм и его преемник — Временное правительство. Каждая из боровшихся сторон видела свой путь «спасения страны», который искренне считала правильным. Правые, консервативные элементы источником кризиса считали «революционную анархию», демократию и исподволь готовили установление «порядка» — военную диктатуру генерала Корнилова. В революционно-демократическом лагере, решающей силой которого по мере развития и углубления революции, по мере радикализации масс все больше становились большевики, напротив, были убеждены, что преодоление кризиса — в осуществлении социальных реформ, на которые способно не Временное правительство, а Советы. Двигать революцию дальше, дальше — таков был лозунг тех, кто находился в этом лагере, кто шел за Лениным. Между этими двумя полосами фактически металось правительство Керенского, упорно поддерживаемое меньшевиками и эсерами.
В персонифицированном виде проблему можно, по-видимому, представить так: Корнилов, Керенский или Ленин? Взвесим же возможные политические итоги борьбы. Победа Корнилова означала бы не только разгром революции (большевиков, Советов и других революционно-демократических организаций), но и вообще конец февральской демократии (устранение Временного правительства в том числе). За этой победой явственно вставала угроза монархической реставрации. Победа Керенского представлялась крайне проблематичной: своим участием в антикорниловской борьбе в конце августа он оттолкнул от себя правых, а своим участием в подготовке корниловщины поколебал веру в себя даже в меньшевистско-эсеровской среде. Временное правительство оказалось политическим банкротом. По выражению одного из современников — любителя черного юмора, — даже брюки на министрах сидели как на покойниках.
Думается, что вполне обоснована мысль автора согласно которой вопрос о мирном или немирном переходе власти к Советам в реально сложившейся ситуации во многом зависел от позиций меньшевистского и эсеровского руководства. Ведь они, конечно, не были политическими слепцами. Они видели стихийно нараставшую радикализацию масс, их поворот в сторону большевиков, сознавали, что именно большевики выражают жизненные интересы этих масс — властные требования мира, земли, хлеба, рабочего контроля. Понимали они и то, что уклонение от этих проблем, затягивание их решения в конце концов может привести к победе корниловщины. Об этом, между прочим, свидетельствует выступление меньшевистского лидера Ф. Дана в Предпарламенте 24 октября. Он говорил: если большевистское восстание «будет затоплено в крови и вооруженной рукой будет водворен «порядок», на деле это будет торжеством той третьей силы, которая сметет большевиков, правительство, демократию и революцию». Казалось бы, понимая это, меньшевики и эсеры должны были искать пути соглашения с большевиками — выразителями воли масс. В.И. Ленин придавал исключительное значение такому соглашению. «Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции. — писал он, — что только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну, в России невозможной» Полн. собр. соч., т. 34, с. 222).
Разве в Апрельских тезисах В.И Ленин не предлагал Советам (меньшевистско-эсеровским!) взять власть в свои руки, сохранив за большевиками роль политической оппозиции? Разве В.И. Ленин и большевики не предложили такой же компромисс меньшевикам и эсерам в начале сентября, несмотря на их, мягко сказать, неблаговидное поведение в июльские дни, когда большевики подверглись репрессиям и клевете? Разве уже после победы Октябрьского восстания, на II съезде Советов и позже, большевики не открыли дорогу в Советское правительство другим социалистическим партиям, выдвинув тогда лишь одно непременное условие: признание демократических декретов съезда?
Догматическая приверженность (Россия переживает не социалистическую, а буржуазную революцию) и неверие в творческие возможности народа, боязнь его крепко держали правых социалистов коалиции с буржуазными партиями. Сказывалась и логика межпартийной борьбы.
Можно ли считать аргументы противников большевиков совершенно беспочвенными? Вероятно нет. Но в революционную эпоху партии, считавшие себя революционными, должны действовать по-революционному, обязаны идти в массы и идти с массами. Хотели того меньшевики и эсеры или нет, но их линия сдерживания революции ставила барьер на пути проведения тех жизненно важных социальных реформ, которых от имени масс требовали большевики. Пожалуй, наиболее емко причину политического краха «керенщины» определил американец Р. Робине (в 1917 году он находился в России как представитель американской миссии Красного Креста): Керенский и те, кто его поддерживали, пытались перевести революционную ситуацию в эволюцию. Безнадежное дело...
Книга А. Рабиновича убедительнейшим образом разрушает клише, согласно которому большевики в 1917 году представляли собой закрытую «секту». Сотнями, тысячами нитей партийные организации были связаны с массами, улавливали их настроения, их желания и воплощали их в своей политической линии, в своих лозунгах. Они вырабатывались не по «команде» В.И. Ленина или ЦК, но в ходе дискуссий, сопоставления точек зрения, борьбы мнений, порой принимавшей острую форму. Иначе и быть не могло.
Остается фактом (и А. Рабинович указывает на это), что в течении 8 месяцев, от Февраля к Октябрю, наполненных яростной политической борьбой, большевики лишь к концу сентября — началу октября пришли к окончательному выводу о необходимости насильственного свержения Временного правительства. Есть поразительное высказывание В.И. Ленина, к сожалению редко цитируемое в исторической литературе. Приведем его полностью. В марте 1920 года, обращаясь к недалекому еще прошлому, В.И. Ленин говорил: «Эсеры и меньшевики проделали опыт, нельзя ли обойтись с капиталистами по-мирному и перейти от них к социальной реформе... только чтобы не обижать капиталистов. Они забыли, что господа капиталисты есть капиталисты и что их можно только победить, они говорят, что большевики залили страну кровью в гражданской войне. Но разве вы, господа эсэры и меньшевики не имели 8 месяцев для вашего опыта? Разве с февраля до октября 1917 года вы не были у власти вместе с Керенским, когда вам помогали все кадеты, вся Антанта, все самые богатые страны мира? Тогда вашей программой было социальное преобразование без гражданской войны. Нашёлся бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу? Почему же вы этого не сделали? Потому что ваша программа была пустой программой, была вздорным мечтанием» (Полн, собр. соч., т. 40, с. 178-179).
Порой высказывается мысль: нельзя было торопиться, для решения кардинальных проблем требовалось время. Но, как писал В.И Ленин, один день революции равен месяцам обычной «сонной» жизни. Не торопись революция — поторопилась бы контрреволюция...
Нет, большевики не захватили власть, как это в течение многих лет утверждали их противники и советологи-традиционалисты. Большевики пришли к власти, как это показал в своей книге А. Рабинович. Пришли потому, что их поддержали, а вернее, выдвинули массы после того, как стало очевидно, что ни одна другая партия не готова преодолевать общенациональный кризис на путях радикальных социальных реформ, представляется, что такое видение Октября отражает подлинную реальность 1917 года. В этом видении — ясное понимание того, что Октябрь спас демократические завоевания Февральской революции, предотвратил вероятность установления военной диктатуры и открыл возможность социалистических преобразований в интересах народа.
Как и почему не все идеалы Октябрьской революции оказались реализованными (в годы гражданской войны) или грубо попранными (в период сталинщины) — другая, особая тема. Она требует такого же беспристрастного и всестороннего исследования, которое осуществил А. Рабинович в предложенной ныне советскому читателю живой, яркой книге о Великом Октябре.
Г.З. Иоффе
