Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание | Следующая

Рип Торн. Актёр

Он приехал в большой город из маленького городка в восточном Техасе. Из-за независимой манеры держаться, непонятной тем, кто нанимает актеров, его объявили «ершистым». Хотя у него как актера репутация прекрасная, как человек он не устраивает многих продюсеров и рекламодателей.

«У меня есть недостатки в характере. То, что называется эмоциональностью. Я легко сержусь. Легко огорчаюсь. Вот я и решил, что как актеру мне всё это будет только на руку. В театре мои слабости обернутся силой. Я считал, что театр восславляет человека, что тут зримо воплощается предельно комический и предельно трагический человеческий опыт. Я говорю: «Да, я это могу сделать. Вот так я вижу жизнь». Раз я чувствую, то могу использовать мои чувства для работы. На работе другого типа я могу трудиться до седьмого пота — как актёр я тоже так тружусь,но свои чувства я использовать не могу. Вот почему я стал актёром. Но оказалось, что это им не нужно. (Смеется.) Им нужно, чтобы ты был глиной в их руках».

— Актёры превратились в зазывал. Вот, помнится, снимался я в телефильме лет десять назад — для телевидения я уже восемь лет не работаю. И курил сигару — длинную, кубинскую. Персонажу, которого я играл, кавалерийскому полковнику, шла сигара. Я сел на лошадь, и мы должны были кинуться в атаку на холм. Снималась атака общим планом. Вдруг режиссёр и продюсер хором завопили: "Стоп! Стоп! Это что ещё за сигара?" Я говорю: «Я сигар не курю, но это нужно для роли. В эпоху Гражданской войны сигарет ещё и в помине не было». Они говорят: «Не в этом дело, вы не понимаете». А я говорю: «Теперь-то я прекрасно понимаю, только ведь программа вроде бы не рассчитана на рекламу сигарет». Рекламодателем был «Понтиак». Но за ними сохранялось право на перепродажу, и потому полковник времен Гражданской войны не смел курить сигару — вдруг да купит программу сигаретная компания, и моё вживание в роль вредно скажется на рекламе их товара! Они потребовали, чтобы я бросил сигару. Нет, мы — ярмарочные зазывалы, и ничего больше.

Актёра в первую очередь используют для рекламы товара. Это приносит хорошие деньги. Но мало того: актеры теперь рекламируют политических деятелей. Этим не брезгуют даже те, кто мне, вообще-то говоря, симпатичен. Помню, один такой прямо назвал актеров расхожим политическим товаром. Им нужно, чтобы актёр был мальчиком на побегушках.

Я вовсе не презираю тех, кто снимается в рекламных передачах. Мне даже такой работы ни разу получить не удалось. Один мой приятель объяснил мне, к кому пойти. Она говорит: «Вам придется сбрить бороду». Тогда ещё бороды и длинные волосы не вошли в моду. Я говорю: «Это же голос за кадром. Так какая разница?» Она отвечает: «Вы не подойдёте». Ну, я прочел рекламный текст про крем для бритья. В контрольную будку, наверное, человек сорок набилось. А обычно больше пяти там не бывает. Словно из всех кабинетов сотрудники сбежались. Меня не взяли. А они собрались поглядеть на чокнутого. Я ещё три-четыре раза пробовался на голос за кадром. Всем нравилось, как я читаю, но работы я так-таки и не получил.

Ну, не знаю. Не так, что ли, им кланяешься. Если бы я мог научиться, как надо кланяться, то, может, и попробовал бы. Прямо как в армии. В армии есть такое понятие — «недисциплинированность в манере держаться». Вроде бы за человеком нет никаких проступков, чтобы сказать: «Вот я наложу на него взыскание. На всю катушку». Просто как-то он не так держится. Говорит по уставу «да, сэр», «нет, сэр». Но что-то в нём есть такое, отчего вас тянет сказать, что его манера держаться отдаёт недисциплинированностью. Не целует он одно место, как положено. Есть в нём что-то такое. Про лошадь бы сказали: «Плохо объезжена» — не сразу подчиняется команде и узде.

Когда я работал в Голливуде, давно уже, мне кто-то сказал: «Ты не понимаешь. Тут всё держится на страхе, а ты словно бы ничего не боишься». Каждый чего-то боится. По-моему, антоним к любви и счастью совсем не ненависть. По-моему, это страх. Вот что, по-моему, губит все. Праведный гнев — это можно. Но если говорить с ними прямо, ничего не получается. Я не понимаю, в чём тут дело... Как-то раз попал я на вечеринку. Её устроил один видный продюсер. На открытом воздухе, у бассейна. Чуть не двести человек собралось. Вдруг вижу — на дереве установлен трамплин. Я и вспомнил, что мальчишкой нырял с такой высоты и делал двойное сальто. Кто-то говорит: «Это вам не по зубам, ни теперь, ни раньше». Я говорю: «Пожалуй, я и сейчас сумею». Он говорит: «Ну, можно проверить». Нашли для меня плавки. Я говорю: «Давайте хоть пари заключим. Ставлю доллар». Жаль, я тысячи не поставил. Вся компания на меня смотрит. Ну, я влез туда и нырнул. Тип этот сердито сунул мне доллар, и больше со мной никто не желал разговаривать. Словно я что-то непотребное устроил. Это была какая-то крупная шишка, и ему хотелось надо мной посмеяться. Ну, я показал ему, что не треплюсь, а это обернулось светским промахом. Мне бы надо было скушать пилюлю и сказать: «Да-да, вы правы». Ну, а я этого не могу.

Года через два-три я пробовался на рекламу «Пан-Америкен». Автор текста выходит из контрольной кабины и говорит: «Я вас помню. У бассейна в Голливуде. Вы тогда что-то много о себе понимали. И меня, вы, конечно, не помните». Наверное, он был одним из тех, кто в тот вечер не желал со мной разговаривать. Он говорит: «Вы, конечно, считаете, что в этом тексте нет и намека на художественность. Так позвольте вам сказать, что на двадцать строк этой рекламы потрачено больше мысли, больше художественности, больше времени и больше денег, чем на любую вашу бродвейскую пьесу». Я говорю: «Ну и прекрасно». Тогда он говорит: «Продемонстрируйте нам, пожалуйста, силу вашего голоса». Я читаю: «Самолеты «Пан-Америкен»...» Он меня перебивает: «Вот вы произносите «Пан-Америкен»...» Я говорю: «Я же показывал вам силу голоса, а не читал». Ну, я попробовал еще раз, а он заявляет: «Ничем не лучше». Он просто искал, к чему бы придраться. Как, по-вашему, он сводил со мной счеты за мой светский промах? (Смеется.) За то, что я — это я?

Кто сейчас всем заправляет? Торгаш. Для того чтобы выражать эту культуру, чтобы преуспеть, надо самому быть торгашом. Люди, которые пишут песенки для рекламы, зарабатывают куда больше тех, кто пишет оперы. И по общим меркам они преуспевают больше. А мерки эти торгашеские, и всё прибрал к рукам торгаш. В глазах американской публики актёр хорош, только если он хорошо зарабатывает.

На похоронах моего деда ко мне подошел мой дядя и сказал: «Неважно, что из тебя получилось. Мы тебя все равно любим. И хотим, чтобы ты знал, что у нас для тебя всегда найдётся место. Так бросил бы ты эти глупости и вернулся домой!» В их глазах я неудачник.

Считается так: поработай в рекламе, обеспечь себе финансовый успех, а потом можешь заняться творческой работой. Это миф. Я ни одного человека не знаю, кому бы это удалось. Мне говорят: «У тебя ведь был такой шанс». Меня приглашали сниматься в шестидесяти с лишком телевизионных сериях. Но я всегда считал, что это реклама товара, и только. Мне твердили одно и то же: «Пойди на это, а потом вернёшься в театр и сможешь играть роли, какие захочешь». Но я не знаю никого, кому потом удалось бы вернуться к работе, в которой он видел свое призвание.

Ко мне часто подходят молодые актёры и говорят: «Я вас уважаю, потому что вы не продались». А я продавался, и не один раз. Нам всем приходится приспосабливаться к обществу, в котором мы живем. Надо платить за квартиру. Вот мы и делаем, что можем. Я брался за работу, которой вовсе не горжусь. Но и в неё вкладываешь, что можешь. Стараешься из уважения к себе, чтобы вышло чуть пристойнее. Собственно, у нас в стране суть труда изменилась именно в этом — люди перестали гордиться своей работой. А ведь жизнь человека — в его работе.

Даже среди плотников теперь таких нет... «А, к чёртовой матери!» — вот что они говорят. И знаете, они даже не зенкуют! Они больше не находят радости в работе. В Мексике даже улицы мостили как-то интересно, по-своему. Бордюр укладывала не машина, его укладывали вручную. И возникали небольшие неровности. Вот почему в Мексике даже бордюр тротуара — уже отдых для глаза. И стены. Потому что это искусство, это творчество. Стул какой-нибудь уже показывает вам человека. И знаешь, что их не семь тысяч отштамповали за один день. Каждый сделан человеческими руками. В этом уже есть художественность, творчество, и от этого человечество становится счастливее. Работаешь по необходимости, но в работе обязательно нужно находить художественность, творчество.

Предыдущая | Содержание | Следующая

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017