Три месяца она работала в чикагской газете, занимаясь распространением подписки по телефону. «В этом отделе были почти одни женщины лет около тридцати. Мы все сидели в большом зале с телефонами. Четверо из нас были черными».
— Я искала работу. И увидела в газете объявление: «Равные возможности. Заработная плата плюс комиссионные». Я позвонила туда и говорила очень вежливо. Сотруднику, который со мной разговаривал, понравился мой голос, и он пригласил меня для личной беседы. По дороге туда чего только я не передумала! Ведь я же буду работать на Норт-Мичиган-авеню! На такой улице! Я себя не помнила от радости. Меня взяли сразу. Ведь нужно было всего только распространять подписку на газету.
Продумывать, что бы там сказать, нам не приходилось. Все было написано заранее. Берешь карточку и звонишь по алфавиту всем, кто стоит в списке. Карточек тебе дают около пятнадцати — с фамилией, адресом и номеров телефона. «С вами говорит миссис Дюбуа. Вы не уделите мне минуту своего времени? Нас интересует, подписаны ли вы на какую-нибудь газету. Не согласитесь ли вы подписаться на нашу газету всего на три месяца ради благородного начинания?» Ну, там помощь слепым детям или «Кампания милосердия». Газета всё время что-нибудь устраивала. «Через три месяца, если вы не захотите получать газету, можете отказаться от подписки. А им вы поможете. Они нуждаются в вас». Называешь себя по фамилии. Если хочешь, можешь придумать себе любую фамилию. А говорить надо так, словно ты настоящая актриса. (Смеется.) Сначала я очень увлеклась — пока не разобрала, что к чему.
Платили нам всего доллар шестьдесят центов в час. Надо было получить в день девять-десять подписок. Иначе платили тебе только эти самые доллар шестьдесят центов. Это называлось «субсидированием». (Смеется.) Если тебя требовалось субсидировать еще раз, то с тобой тут же расставались.
Комиссионные определялись по району. Фешенебельный давал около трех с половиной долларов, а гетто — всего полтора. Ведь некоторые не оплачивают подписки. А есть такие улицы, куда газет вообще не доставляют. Мальчишки-почтальоны боятся туда ходить. Их там грабят. Самые лучшие районы — это пригороды.
За приличный район — не самый фешенебельный, но приличный — платили два с половиной доллара. А потом — на тебе! К концу недели выясняется, что кто-то отказался от подписки. Заведующий входит и говорит: «Они отказались, так что вы этих двух с половиной долларов не получите». А мы не знаем, правда это или нет. Откуда нам известно, что они отказались? Но комиссионные мы не получаем.
Если за неделю у тебя подписчиков выйдет мало, то работаешь сверхурочно — по четыре-пять часов. Мы ведь знали: нет подписчиков — не будет денег. (Смеется.) Мы даже по субботам приходили.
Были там и настоящие профессионалы. Но они обзванивали пригороды. А мне давали гетто. Опытные распространительницы и правда показывали класс. Они знают, как обработать человека. Говорят быстро-быстро. Тот хочет повесить трубку, а они: «Но ведь дети нуждаются в вас, нуждаются в вашей помощи. И ведь всего на три коротеньких месяца!» Ну, тому остаётся только сказать «ладно» и кончить разговор.
У них наготове был еще один трюк. Те, кто продлит подписку, получали бесплатно набор столовых ножей. Откажешься — ничего не получишь. Ну, а всем нравится получать что-нибудь бесплатно.
А заведующий входил в зал и говорил: «Эй, вы тут! Почему нет заказов на подписку? Чем вы тут занимаетесь?» Ввалится и заорёт: «Я ведь могу набрать сюда сколько угодно бродяг с Мэдисон-стрит!» Всё время придирался. Такая свинья. И очень мне не нравилось, как он держится с женщинами.
У меня-то всё шло хорошо. Только скоро я потеряла интерес. Конечно, заговорить человека я могла. Врать ему и врать. Только мне было противно. И становилось всё противнее. Я даже молилась, чтобы у меня достало сил ещё немножечко. Мне очень нужны были деньги. Заставляю себя звонить и чувствую, что больше не могу.
Заведующий слушал, как мы говорим. Он мог подключаться к любому телефону. Проверял нас. Когда приходила новенькая, он сажал ее слушать, чтобы она училась у тебя — училась хорошо врать. Вот чего они от нас требовали. Скоро мне уже плакать хотелось, едва я приходила
на работу.
Как-то я разговорилась с одной девушкой. Она тоже мучилась. Но и ей нужна была эта работа. Атмосфера там совсем другая, чем на фабрике. Всем ведь хочется работать на Норт-Мичиган-авеню. Никого из тех, с кем я там работала, — ну, почти никого — там теперь уже нет. Распространительницы всё время меняются. Одни сами уходят, других увольняют. Заведующий заявит, что они плохо уговаривают подписчиков, — и конец. Отбираются те, кто хорошо врёт, и такие остаются. Я вот заметила, что тем, кто в годах, это вроде бы даже нравится. Прямо слышишь, как они обдуряют людей...
Мы ссылаемся на какое-нибудь благотворительное начинание, а они всё время новые. Причем у разных газет они разные — я знакома с девушкой, которая работает распространительницей в другой газете.
Телефонный зал в том же здании, что и редакция, но нам платит Агентство по обслуживанию читателей. Когда я только начинала, мне дали неплохой район. У них так заведено — для затравки. (Смеется.) Это было легко. Я разговаривала с приятными людьми. А то такие попадаются! Говорят всякие пакости. От некоторых мужчин такого наслушаешься! А другие жалуются тебе на одиночество. Жена от него ушла...
Сначала мне нравилось разговаривать с людьми. Но скоро (мне ведь такой район приходилось обзванивать — им еду купить не на что, а уж на газету подписаться — и говорить нечего!) я всякий вкус к этой работе потеряла. Они мне говорят: «Дамочка, мне девятерых кормить надо, а то бы я с радостью!» Что тут ответишь? Одной женщине я позвонила с утра, а она только что из больницы. Я её с постели подняла.
Они мне рассказывали про свои трудности. Некоторые и читать-то не умели, честное слово. А знаете, что я говорила? «Если вы ничего, кроме комиксов, не читаете...», «Если у вас есть дети, так им надо научиться читать газеты...» Вспомнить стыдно.
В районах побогаче люди заняты, им разговаривать некогда. Но в бедных районах люди от души были бы рады помочь тому благотворительному начинанию, про которое я им рассказывала. Они говорили, что я так хорошо объясняю, что они все равно подпишутся. Многие просто счастливы были, что им кто-то звонит. Они готовы были говорить со мной хоть весь день. Рассказывали мне про свои трудности.
Их так ободряло, что вот кто-то готов с сочувствием слушать про то, что с ними случилось. Что кого-то это трогает. Ну и пусть они не подписывались. Я просто слушала. И узнавала по телефону всю их жизнь. А если заведующий подключался, мне было всё равно. Распространительницы, которые давно там работали, знали, что в таких случаях надо делать. Они точно знали, когда пора нажать на рычаг и набрать следующий номер. Их только подписка интересовала... А я всё время мучилась, даже когда домой возвращалась. О, господи! Я понимала, что долго не выдержу.
Но окончательно всё решил один звонок. Я отбарабанила что положено. Он меня терпеливо дослушал, а потом сказал: «Мне бы очень хотелось помочь». Оказалось, что он сам слепой! Это меня и доконало — его тон. Мне сразу стало ясно, какой он хороший человек. Готов помочь, хотя газета ему вовсе ни к чему. И ведь бедняк. В этом я не сомневаюсь. Ведь обзванивала я самое нищее геттo. Я извинилась, сказала ему «спасибо». Ну, а потом мне так тошно стало, что я ушла — будто в туалет. Я тут вру ему напропалую, а он, слепой бедняк, готов помочь. Выманиваю у него последние гроши.
У меня прямо комок к горлу подступил. Стою над умывальником и молюсь. «Господи, — говорю,— неужто не может найтись для меня что-нибудь получше. Я же никому в жизни зла не делала, милосердный господи». Ну, я вернулась в зал, но звонить больше никому не стала. Заведующий меня вызвал и спрашивает, почему я сижу и ничего не делаю. Я сказала, что мне нездоровится, и ушла домой.
На следующий день я вернулась, потому что другого заработка у меня не было. Но я всё молилась, надеялась, искала. И тут, словно в ответ на мои молитвы, мне предложили другое место. Я и сейчас там работаю. И мне очень нравится.
Я пошла в кабинет к заведующему и сказала ему пару тёплых слов. Что он мне противен и что я видеть его больше не желаю. Господи, да я вам просто не могу повторить, чего я ему наговорила! (Смеется.) Я ему заявила: «Я тут не останусь, чтобы врать для вас. Подавитесь этой работой». (Смеется.) И ушла. А он стоял и моргал глазами. Даже рта не открыл. Совсем растерялся. А я держалась спокойно и не кричала. Так мне потом легко стало!
Работаю я в том же здании, и иногда мы с ним встречаемся в вестибюле. Он молчит и смотрит в сторону. А я, как его завижу, поднимаю голову повыше и даже шага не замедляю.
