Мы находимся в одном из манхэттенских отелей неподалеку от Таймс-сквер. Это старинная солидная гостиница, в ней около трехсот номеров. Обстановка простая, без претензий на роскошь. Здесь можно снять номер на время, а можно и жить постоянно. Он портье и дежурит с восьми утра до четырех дня пять дней в неделю. Он портье уже двадцать два года. «Я не только распределяю номера, но еще получаю плату, принимаю номера, размениваю чеки, ну и так далее. День пролетает очень быстро. Не успеешь глазом моргнуть, а уж пора и домой собираться. (Усмехается.) Иногда бывает и тяжело». (Усмехается.)
— Я начинаю в восемь утра. Мне положено сиять улыбкой. Иногда утром это не так-то легко. Ну, сперва рассчитываешься с теми, кто уезжает. Потом наступает небольшое затишье, а затем начинают прибывать новые постояльцы. Ну, прямо пчелиный рой. Тут уж с головой уходишь в дела и забываешь все время следить за улыбкой. Одна девушка всегда мне говорит: «Как так? Вы сегодня не улыбаетесь?» Ну и улыбнешься.
Портье, в общем-то, мало получают. Одна из самых низкооплачиваемых должностей в Соединенных Штатах. По-моему, хорошему портье надо бы платить больше. Если у вас за конторкой человек с хорошим характером, который умеет ладить с людьми и все старания прилагает, ну то есть по-настоящему обслуживает постояльцев, я имею в виду, что он сил не жалеет и всё делает, чтобы они снова здесь остановились, так отелю тоже надо бы что-то для него сделать. Ведь такой портье, по-моему, стоит двухсот долларов в неделю.
Но столько они никогда не получают. Им трудно бывает концы с концами сводить без приработка. Очень многие где-нибудь подрабатывают. Или дежурят дополнительно по ночам в другом отеле. Очень много актеров так устраивалось. Ну, чтобы перебиться между ангажементами. Это было еще до пособий по безработице. Тогда в отелях много актерской братии работало. А там, глядишь, пригласят на роль — и только их и видели. Так что всерьез никто над этим не задумывался.
Не скажу, чтобы к портье относились с уважением. Иной раз со мной разговаривают прямо как с собакой, как с последним бродягой, можно сказать. А ведь, казалось бы, человек на работе, и костюм на нем отутюженный, и белая рубашка, и галстук, да еще сияющая улыбка на физиономии — с какой же стати говорить с ним так, словно он хуже всех других?
Меня это совершенно выбивает из колеи. И хочется сказать: «А, к черту! Зачем мне это? Надо кончать». Потом взглянешь в зеркало и видишь, что тебе уже не двадцать. Тебе пятьдесят пять. Меня многие спрашивали: «Почему же вы давным-давно отсюда не ушли?» А у меня никогда не было лишних денег, чтобы уйти. Вот я и застрял тут.
Во многих отелях для денежных расчетов есть особый человек, а портье занимается распределением номеров. А здесь всё делаю я. Иногда даже заменяю управляющего: ведь когда управляющего нет на месте, нужно самому решать. И бухгалтерский учет вести приходится. Иной раз не знаешь, за что взяться. К нам приходили университетские студенты. Я пытался их поднатаскать. Никак не понимали, что значит быть портье. Тут надо твердо помнить одно: забудь, что было вчера, и не думай о завтра. Ты дежуришь сегодня. Все, что ты делаешь, помечено сегодняшним числом. Сколько людей живет на два дня назад и всё откладывает на два дня — отсюда и путаница. (Усмехается.)
И всегда спешка. И напряжение, большое напряжение. Когда вернешься домой после тяжелого дня, так только через полтора часа в себя приходишь. Просто сажусь, книгу почитаю или газету. Ну, чтобы от всего этого отвлечься.
Ноги вот сильно устают. Я же на ногах целый день. Всё время стоя работать приходится. Два шага туда, два шага сюда, так и крутишься на месте. Замкнутое пространство. Вот всё время и поворачиваешься, и крутишься. Иногда я прохаживаюсь перед конторкой, только чтобы размяться.
Такое неприятное ощущение, будто ты в ловушке: толчешься в тесном пространстве восемь часов в день. Внутри конторки. Раньше тут была решетка, только я попросил ее убрать, потому что чувствовал себя словно в тюрьме. С другой стороны все открыто, чтобы можно было говорить с постояльцами. Решетка была у кассы. Теперь тут стекло с надписью; «Пожалуйста, пройдите вперед».
Когда я начинал, только-только кончилась вторая мировая война. Отели тогда процветали. И в каких только я не работал! Даже в курортных. Там ведь сезон два-три месяца, а потом топай на поиски нового места. Нет уж, я предпочитаю солидные гостиницы вроде этой. Тут работаешь себе спокойно круглый год.
Насмотришься всякого. Я не из любопытных. Мне все равно, кто там что делает. Меня это не касается. Я убедился, что те, кто готов всякую минуту забить тревогу из-за того, чем заняты постояльцы, ошибаются в девяти случаях из десяти. Особенно если речь идет о профессиональных артистах. Почти все это связано с их профессией и ничего общего не имеет с тем, что может вообразить человек, который любит все толковать по-своему. У меня хватает забот и без того, чтобы волноваться, кто там чем занимается.
Портье в отеле редко получает чаевые. Коридорным, тем дают на чай. Человек, который снимает номер в отеле, чтобы провернуть какое-нибудь сомнительное дельце, обязательно дает коридорному хорошие чаевые. А ведь тот ему ничем и никак помочь не может. Это портье получает его почту, передает поручения, видит, кто к нему приходит и сколько остается в его номере. Всё — портье. Только этого никто не понимает. Если управляющий решит его выселить, кто его может выручить? Портье. А коридорный ничего для него сделать не может.
Портье в курсе всего, что происходит. Постоялец рассчитывает, что коридорный будет держать язык за зубами. Очень им это надо! И первый, кому они расскажут, будет портье — если, конечно, он еще не в курсе. (Усмехается.) Иногда, правда, попадаются люди, которые понимают, что к чему. Нет-нет да и швырнут портье пару долларов, а то и пять.
Молодые к нам не идут. Ведь никаких перспектив нет. Я их не виню: быть привязанным к одному месту... Отелей сейчас стало меньше, чем раньше. Очень много отелей на двести - триста номеров снесли или перестроили под конторы. Осталось только несколько таких. Ну конечно, высотные отели, чудовища эти. Никакого домашнего уюта. Там человек — просто одинокий приезжий. Если спуститься в бар, так неизвестно, на кого там нарвешься. В бюро информации сидит мальчишка или девчонка только-только со школьной скамьи. О гостиничном деле они ничего не знают. Да и не интересуются. Они и понятия не имеют, что значит по-настоящему работать. Нет, об отелях вроде нашего еще пожалеют.
Все торопятся. «Будьте добры, рассчитайтесь со мной побыстрее. Я спешу. Мне надо успеть на самолет». Черт знает что такое. А ведь мы могли бы жить спокойно, без напряжения.
Старею я. Не могу уже справляться со всем так, как двадцать лет назад. Иногда вот просто сижу и вспоминаю, как прошел день. Случаев посмеяться хватает. (Усмехается.) Как-то утром входит один тип и спрашивает, не видел ли я его жены. Вытаскивает из кармана фотокарточку и показывает мне. «Если увидите ее,— говорит,— так передайте, что я ее разыскивал». А на фотографии-то голая дамочка. (Усмехается.) Да, случаев посмеяться хватает.
Мне еще девять лет тянуть до шестидесяти пяти. Надеюсь, что здоровье позволит, и я смогу тогда по крайней мере два-три дня работать в каком-нибудь отеле. Я ведь привык быть на людях, и мне будет их не хватать, я знаю. У человека всегда есть надежда, что он может добиться чего-нибудь получше. Думаешь: а вдруг бы я мог написать книгу или там еще что. Я думаю, что мог бы добиться куда большего, чем всю жизнь быть портье.
