О жизни и творчестве выдающегося русского писателя Ивана Алексеевича Бунина мы уже знаем многое, но далеко не все. К числу проблем, недостаточно изученных исследователями, относится та обстановка, в которой происходило формирование взглядов молодого Бунина, ближайшее его окружение, роль, в частности, старшего брата писателя Юлия Алексеевича, видного общественного и литературного
деятеля.
Известный советский писатель Н.Д. Телешов, в течение нескольких десятилетий друживший с обоими Буниными, признавал:
«Влияние его (Юлия Алексеевича. — В.В.) на брата было огромное, начиная с детства. Ему как человеку широко образованному, любившему, ценившему и понимавшему мировую литературу, Иван Алексеевич очень многим обязан в своём развитии. Любовь и дружба между братьями были неразрывные…».
Обстоятельства сложились так, что, сосланный за свою революционную деятельность на три года в родное село, Юлий Алексеевич стал отличным учителем и воспитателем гимназиста Ивана Бунина, оставившего в начале 1886 года елецкую гимназию (в этом решении не последнюю роль сыграло тяжелое материальное положение семьи Буниных). /102/ Трудно предугадать, как быстро и в каком направлении пошло бы развитие личности и таланта писателя И.А. Бунина, если бы в критические для него минуты он не встретил поддержки со стороны умного, серьезного и нежно любящего старшего брата.
Но не только поэтому Юлий Бунин заслуживает благодарной памяти потомков. В конце 1870-х и первой половине 1880-х годов он занимал видное положение в революционных кружках Москвы, Харькова, Полтавы, имел связь с Петербургом, Казанью и Киевом. Юлий Бунин – автор нелегальных брошюр об основах народничества, пользовавшихся тогда большим спросом у пропагандистов. В первой половине 1890-х годов он был известным статистиком, а затем около двух десятилетий стоял во главе редакции одного из лучших в России педагогических журналов.
Первые шаги
Долгое время годом рождения Юлия Бунина историки считали 1858-й. Даже известный словарь «Деятели революционного движения в России» не избежал этой ошибки. Повторил ее и А.К. Бабореко, комментируя подготовленные им к публикации некоторые письма И.А. Бунина (сб. «На
родной земле», Орел, 1956, стр. 383). Однако через два года он исправил допущенную ошибку (сб. «На родной земле». Орел, 1958, стр. 273). Но источник указан не был, хотя он имеется в фондах Государственного архива Орловской области.
Перенесемся назад на целое столетие.
«Крымская кампания... и переезд в семидесятом году в Воронеж для воспитания детей, моих старших братьев Юлия и Евгения, способствовали нашему разорению особенно», — признавал в автобиографической заметке И.А. Бунин.
В том же 1870 году, в июле месяце, Орловское дворянское депутатское собрание слушало дело о дворянстве детей А.Н. Бунина – Юлия и Евгения. Елецкий уездный предводитель дворянства представил их метрические свидетельства, выданные Орловской и Тамбовской духовными
консисториями за № 5133 и 5044. «Акты сии удостоверяют, – говорится в архивном документе, – что у коллежского регистратора Алексея Николаевича Бунина родились дети: Юлий 1857 июля 7 и Евгений 1858 годов сентября 17 числ...»[1].
Что касается переезда Буниных в Воронеж, где жили родственники, то случилось это, по мнению В.Н. Муромцевой-Буниной, не в 1870 году, а тремя годами раньше[2]. /103/ Установить истину – дело воронежских историков и краеведов.
Во время пребывания в 1-й Воронежской классической гимназии Юлий проявил себя на редкость способным учеником. Например, пока латинист диктовал свое «экс. темпорале» по-русски, Юлий сразу же писал упражнение по-латыни. Способен он был и к математическим наукам. В старших классах Юлий штудировал сочинения Добролюбова, Чернышевского, Писарева, кое-что из запрещенной литературы, вступил в один из революционных кружков учащейся молодежи.
Годы спустя он с благоговением рассказывал младшему брату о том, что революционную пропаганду среди гимназистов вел «очень умный и образованный семинарист», «светлая личность», будущий член общества «Земля и воля». К сожалению, фамилию этого человека установить пока не удалось.
Гимназию Юлий окончил с золотой медалью. Сразу же после экзаменов семья Буниных покинула город и перебралась в последнее не проигранное Алексеем Николаевичем в карты поместье – хутор Бутырки Елецкого уезда Орловской губернии. С горечью наблюдал Юлий, что отец пьет, хозяйством занимается спустя рукава, а мать все более тревожат растущие долги.
Осенью 1874 года Юлий поступил на математический факультет Московского университета. Он много читал, особенно во время каникул, так что строгая, чинная няня не раз говорила ему: «Если будете так все время в книжку глядеть, то у вас нос очень вытянется». Да и впоследствии чтение было любимым занятием Юлия Алексеевича. Очень начитанная Е.А. Телешова, жена писателя, говорила В.Н. Муромцевой-Буниной, что изо всех участников литературного кружка «Среда» один только Юлий Алексеевич читал столько, сколько она.
В Козицком переулке
В Москве Юлий Бунин поселился вместе со своими Воронежскими друзьями. Память В.Н Муромцевой-Буниной сохранила их фамилии: Гончаров, Пономарев, Анциферов, Преображенский и Босяцкий. На их квартире в Козицком переулке проводились собрания революционно настроенных студентов университета, Петровской академии, Технического училища, а также курсисток. Одна из них, Е.Н. Игнатова, сестра известного землевольца, позднее члена плехановской группы «Освобождение труда», вспоминала:
«Среди членов этой компании, которая слыла под кличкой «воронежцев», Ю. Бунин отличался наибольшей деловитостью, энергией и преданностью трудящимся массам. Во всякое общественное предприятие он вкладывал всю свою душу, проявлял находчивость, инициативу, предприимчивость; при этом был чрезвычайно искренен, добр, отзывчив. /104/ Своим веселым и открытым нравом он сразу привлекал каждого на свою сторону...»[3].
Иногда кружок «воронежцев» называли «бунинским». Работа его заключалась в распространении нелегальной литературы, налаживании помощи заключенным и ссыльным революционерам, в организации студенческих сходок и демонстраций протеста против действий полиции.
О том, как это осуществлялось на практике, подробно рассказано в книге В.А. Анзимирова «Крамольники», написанной на основании личных воспоминаний. Остановимся лишь на событии, непосредственным учасником которого был Юлий Бунин.
По подозрению в причастности к террористическому акту в конце марта 1878 года в Киеве было арестовано несколько студентов. Собравшиеся на сходку киевские студенты потребовали освобождения своих товарищей. Тогда всех участников сходки взяли под стражу и отправили в ссылку в разные пункты северных губерний. «Поохладиться», — как шутил губернатор. Узнав об этом, московские студенты решили собрать деньги, одежду, особенно теплую, для следовавших этапным порядком через Москву пострадавших киевлян и устроить демонстрацию. Она носила вполне мирный характер. Тем не менее полиция спровоцировала жестокое избиение
охотнорядцами студентов и курсисток. На следующий же день после побоища в университет начала стекаться радикально настроенная молодежь. Самая большая аудитория не могла вместить всех собравшихся, которых было около двух тысяч человек.
Выступавшие на митинге ораторы выражали возмущение позорными приемами, к которым прибегают «агенты русского правительства». Они призывали собрать показания свидетелей и привлечь к уголовной ответственности полицию за организацию охотнорядского побоища. Участники митинга требовали составления студенческой конституции. В числе выступавших «универсантов» В.А. Анзимиров называет Чихачева, Баженова, Лебедева, Кащенко, Елпатьевского, Бунина.
Следует отметить также роль «бунинского» кружка по вовлечению новых лиц в освободительное движение. «Через Бунина и его товарищей мы трое, – писала о себе и своих сестрах Е.Н. Игнатова, — приобщились к новому миру, о котором до знакомства с ними только слышали издалека...»
После того как по приговору центрального исполнительного революционного комитета в конце февраля 1879 г. в Москве был казнен шпион Н. Рейнштейн, многих участников революционного движения, встречавшихся с провокатором, арестовали и сослали. В марте был подвергнут обыску и Юлий Бунин. /105/
Осенью того же года на квартире сестер Игнатовых, вскоре ставшей штабом московских чернопередельцев, Юлий Бунин организовал расширенное собрание кружка, на котором выступил только что приехавший революционер Л.Г. Дейч. Он сообщил о незадолго перед тем состоявшихся съездах в Липецке, Воронеже и Петербурге, на которых произошел окончательный раскол «Земли и воли» на две партии — «Народную волю» и «Черный передел». Участником Липецкого съезда, по сообщению В.Н. Муромцевой-Буниной, был и Юлий Бунин.
По окончании математического факультета Юлий Бунин поступил на юридический факультет того же университета, чтобы специализироваться по статистике.
«И в гимназии, и в университете ему прочили научную карьеру, — рассказывает В.Н. Муромцева-Бунина, — но он от нее отказался ради желания приносить пользу народу и бороться с существующим строем».
В начале 1880 года власти нанесли «Черному переделу» весьма ощутимый урон – последовали массовые аресты, была захвачена типография. Но если деятельность чернопередельческих кружков в Петербурге и Киеве была почте парализована, то в Москве сохранилась довольно значительная группа революционеров, в том числе Юлий Бунин.
Встречи с Желябовым
На московский период революционной деятельности Юлия Бунина приходится его знакомство с такими выдающимися революционерами, как Андрей Желябов, Софья Перовская, А.Д. Михайлов, М.Н. Ошанина. О своих встречах с А.И. Желябовым, организатором и руководителем партии «Народная воля», Юлий Бунин рассказал в своих воспоминаниях.
Эти воспоминания — «Андрей Иванович Желябов» — невелики по объему. Они насчитывают всего лишь четыре черновые рукописные страницы и хранятся в архиве Орловского государственного музея И.С. Тургенева, в фонде И.А. Бунина.
Были ли опубликованы они? Вряд ли. Во всяком случае этот факт не зарегистрирован в библиографической литературе и не нашел отражения в исследованиях жизни и деятельности Желябова.
В 1965 году в серии «Жизнь замечательных людей» вышло исправленное и дополненное издание книги В. Прокофьева «Желябов». Касаясь приезда Андрея Ивановича в Москву в самом конце 1880 года, автор бегло говорит всего лишь об одной встрече его с чернопередельцами, тогда как их было, судя по воспоминаниям Юлия Бунина, по меньшей мере две. /106/ В книге не указано, где и с кем из чернопередельцев приходилось в то время встречаться руководителю партии «Народная воля».
Публикуемые ниже мемуары существенно дополнят сведения о кратковременном пребывании в Москве Желябова, приехавшего туда накануне 1 марта 1881 года. Интересны они еще и тем, что характеризуют взгляды московских чернопередельцев, отношение их и самого Юлия Бунина к героям «Народной воли».
«Андрей Иванович Желябов»
С Андреем Ивановичем Желябовым мне пришлось встречаться незадолго до 1 марта 1881 года. Он был нам представлен под псевдонимом «Тараса» и «Ивана Дмитриевича».
В первый раз я видел его в квартире Перелешиных в Леонтьевском переулке, занимавшейся стариком генералом Перелешиным с женой, но он обыкновенно не жил в Москве, а жена его никогда не показывалась в нашем кругу, и мы имели дело с их детьми — Дмитрием, Александром, Софьей, Юлией и Надеждой. Софья Александровна вскоре вышла замуж за Сергея Васильевича Мартынова, очень видного деятеля «Народной воли».
У Перелешиных во время посещения Желябова присутствовала Марья Николаевна Ошанина-Оловенникова, которая более всех других выдающихся революционеров имела дело с молодежью — студентами, курсистками и проч. К ней мы уже привыкли как к близкому нам человеку. Не помню точно, но, кажется, присутствовал тогда Петр Абрамович Теллалов, именовавшийся тогда «Петром Николаевичем». Последний, подобно Марье Николаевне, был руководителем интеллигентной молодежи и пользовался ее огромными симпатиями и даже любовью. О Марье Николаевне и о Петре Николаевиче буду говорить особо.
Во время нашего свидания с Андреем Ивановичем присутствовали, насколько помню, следующие лица из нашего кружка: И.Ю. Старынкевич, Н.Ф. Омиров, С.К. Шарый, Н.Н. Чихачев, С.Н. Калиновская, Н.Н. Калиновская, С. П. Гончаров, Н.Н. Сиротинин, П.П. Кащенко и др.
В другой раз в нашей компании Андрей Иванович был в квартире О.И. Кучиной, ставшей женой студента Петровской академии И.С. Мороза. Там же был и другой студент Академии Г.Ф. Черкасов, выдававшийся среди радикальной молодежи своей энергией, умом и знаниями (вскоре он тогда скончался).
Желябов прежде всего импонировал своей внешностью. Высокий, стройный, пропорционально сложенный, с необыкновенно выразительным лицом и ясным взглядом, он являлся редким представителем физической красоты, красоты одухотворенной и облагороженной. /107/
Он был одарен замечательными ораторскими способностями. Его речь была ясная, точная, без всяких искусственных прикрас и манерности, и в то же время в ней чувствовалось что-то чрезвычайно сильное и даже властное, подчинявшее своему влиянию и некоторых из тех, кто был несогласен или не вполне согласен с содержанием тех мыслей, которые он высказывал. В течение моей жизни мне приходилось и в России, и за границей слышать речи наиболее блестящих ораторов и даже светил среди адвокатов, профессоров, парламентских деятелей и т.п. и, несмотря на все это, я не могу отделаться от впечатления, произведенного на меня речью Желябова.
Быть может, действительность не вполне соответствовала моим представлениям о его ораторских способностях. Вероятней всего, что здесь играли роль мои юные годы, когда человек невольно запечатлевает на всю жизнь полученные восприятия и никак не может от них отделаться. Конечно, это допустимо, но едва ли можно все относить на счет моей юности, так как ораторские способности Желябова и объективно надо признать несомненно очень крупными. В этом можно убедиться и на основании свидетельства других лиц, знавших его, и путем перечитывания его замечательной речи в процессе 1 марта.
Спрашивается теперь, какую программу развивал перед нами Желябов. Он полагал, что против царя идут не только одни настоящие, истинные революционеры, но и наши либералы из среды земцев, городских деятелей и даже дворянского сословия. Рассчитывая, сверх того, на крайние финансовые затруднения правительства и на голод, охвативший значительную территорию России, он думал, что момент, переживавшийся тогда, был очень благоприятным для решительной борьбы с царской властью. «Удар в центр», как тогда выражались, может не только встретить всеобщее сочувствие, но и вызвать массовые волнения. Наиболее осуществимым, по его мнению, было бы покушение на жизнь государя.
Перспектива ближайшего будущего представлялась ему блестящей, реорганизованная царская власть и всеобщее возбуждение дадут возможность созвать Учредительное собрание, которое будет в состоянии провести в жизнь все пункты программы, намеченные Исполнительным комитетом «Народной воли», программы, ведущей наше отечество по пути к возможности создания подготовительных переходных мероприятий для водворения у нас социалистического строя, наступление которого предстоит в будущем. /108/
Некоторые из нас скептически отнеслись к радужным надеждам Желябова и думали, что покушение на жизнь царя, если оно и удастся, может привести к противоположным результатам, что оно только усилит правительственную реакцию, что массовые волнения, на которые он так самоуверенно рассчитывает, при забитости и пассивности нашего народа едва ли вероятны, что финансовые затруднения бывали у нашего правительства неоднократно и переносились им, что наши либералы — люди трусливые и неустойчивые и легко, как говорится, дадут отбой, когда увидят, что правительство с ними не поцеремонится, и т.д. В конце концов получится то, что Россия очутится в худшем положении, чем это было до сих пор, и что, кроме мрака и насилия, ничего предвидеть невозможно.
Последовавшие тогда события показали, что правыми оказались оппоненты Желябова, а сам он жестоко ошибался. Правда, моральное значение поистине героических и самоотверженных подвигов террористов не остались напрасными и подготовили почву для дальнейших революционных выступлений, но, и признавая все это, можно утверждать, что ближайшие расчеты Желябова в действительности совсем не оправдались»[4].
Восторженное отношение автора воспоминаний к Андрею Желябову нашло выражение также и в статье, написанной Юлием Буниным в 1909 году и помещенной им в журнале «Вестник воспитания»[5].
«Революционный микроб»
В то время Харьков представлял собой город с более чем стотысячным населением. В нем располагалось несколько крупных заводов. Три высших учебных заведения обеспечивали постоянный приток учащейся молодежи.
По образному выражению народника С.П. Мазуренко, «революционный микроб» в среду харьковского студенчества внесли бывшие московские студенты Юлий Бунин, Омиров и Шарый. При участии Бекарюкова, Мерхалева и других местных студентов ими вскоре были организованы студенческие кружки революционно-народнического направления[6]. /109/
Юлию Бунину удалось поступить в Харьковский университет и продолжать занятия по статистике. О видной роли его в истории местного революционного движения в 80-е годы говорят как мемуарные свидетельства, так и новейшие исследования. Автор воспоминаний
«Революционный Харьков в 1882 –85 гг.» народоволец А. Н. Макаревский пишет:
«Во главе народнической организации стоял кандидат прав Московского университета Юрий[7] Алексеевич Бунин, весьма образованный, хороший оратор и особенно блестящий полемист...»[8].
В 1882 году произвол университетской администрации вызвал студенческие волнения, в подготовке которых деятельное участие приняли члены революционных кружков. Некоторые из них были высланы из Харькова.
Говоря о существовавшей связи между народниками различных губерний, историк Н.Л. Сергиевский отмечал:
«Петербург посылал на помощь ослабевшему вследствие арестов Харькову своих народников. Москва давала лучшего своего теоретика-литератора (Ю. Бунина) тому же Харькову. Здесь намечалась крупная партийная работа, здесь ставилась народническая типография для печатания преимущественно агитационной литературы...»[9].
В числе первых изданий харьковской типографии была прокламация к крестьянству на украинском языке «Люди добрi». Она убеждала народ не верить обещаниям коронационного манифеста нового царя и призывала путем всеобщего восстания добыть себе землю. Через год прокламацию переиздали. Она получила большое распространение в городах и селах Харьковской, Полтавской, Киевской, Екатеринославской, северной части Таврической губерний и в земле Войска Донского.
В апреле 1883 года появились подобные прокламации и на русском языке — «Русскому обществу» и «Русскому народу». Выпускались они от имени «социалистов-народников», а местом напечатания указывался из конспиративных соображений «С.-Петербург».
«Алексеев»
«...Народники организовали свою типографию, — вспоминал народоволец А.Н. Макаревский, — и, кажется, осенью 1883 г. вышла печатная брошюра, как потом мы узнали, Бунина об основах народничества, но точного заглавия ее я не помню».
Немногие члены подпольной организации знали тогда, что под псевдонимом «Алексеев» скрывается Юлий Бунин.
Какую теоретическую работу Ю. Бунина имел в виду автор воспоминаний, трудно сказать. /110/ Видимо, «Проект организации народной партии» или «Программу действий кружка рабочих-народников». Впрочем, речь могла идти и о вышедшей в ноябре 1883 года более известной бунинской брошюре «Несколько слов о прошлом русского социализма и о задачах интеллигенции».
Появившаяся почти одновременно со знаменитой плехановской работой «Социализм и политическая борьба» брошюра Алексеева-Бунина представляет собой наиболее значительный документ харьковских народников. Она интересна и для истории народничества 80-х годов в целом.
О значении бунинской брошюры говорит тот факт, что она включалась в программу занятий с рабочими как общий источник к изучению «Истории России», а также «Рабочего вопроса на Западе и у нас». Программа же эта была популярна. Так, она распространялась в гектографированном виде в 1886 году в Петербурге, а в мае 1889 года копия ее была обнаружена во время одного из обысков киевскими жандармами.
В конце 1883 или в начале 1884 года Ю.А. Бунин приезжает в Петербург для ведения переговоров с «рабочей группой» народовольцев о согласовании деятельности. Закончились они безрезультатно. Но большое значение имеет уже сам факт ведения этих переговоров: ведь Петербург и Харьков были тогда самыми значительными народническими центрами. Определить временные границы пребывания в Петербурге лидера харьковских народников довольно трудно. Особенно когда в распоряжении имеются только рапорты приставов г. Харькова своему полицеймейстеру, распорядившемуся сообщить, где проживал Юлий Бунин в 1883 году. Но посмотрим, когда именно он мог быть в столице в указанном году.
«...Юлий Алексеевич Бунин, — доносил пристав 3-го участка г Харькова, — проживал с 14 февраля 1883 года на Ново-Чернышевской улице, в доме Пороховникова, откуда выбыл 10 июня того же 1883 года в Орловскую губернию, и с тех пор во вверенном мне участке не проживал...»[10].
Пристав 4-го участка рапортовал:
«...Бунин проживал во вверенном мне участке в следующих местах: с 13 октября по Клочковской улице в д. № 34 Бурлакова. По случаю утраты домовой книги определить время выбытия из этого дома не представляется возможным. С 28 ноября по 29 декабря того же года Бунин проживал по Бурсацкому переулку в д. Монастыря №
5/10 и затем выбыл неизвестно куда»[11].
Итак, Юлий Бунин, вероятнее всего, мог находиться в Петербурге после 29 декабря, то есть в начале 1884 года, но не позже января, так как в этом месяце он, по собственному признанию, прибыл в Москву. /111/ Хотя время пребывания Юлия Бунина на переговорах в столице уточнить не удалось, но факты действительных и возможных отлучек его из Харькова подтверждены документально.
Цитированные жандармские донесения любопытны еще и тем, что вносят дополнительные штрихи в наше представление об образе жизни революционера-профессионала. Едва ли столь частые перемены местожительства были продиктованы только материальными соображениями.
Заслуживает внимания факт посещения Юлием Буниным родных мест летом 1883 года. К этому времени семья Буниных перебралась из Бутырок в Озерки. Гимназист Ваня каждый раз с нетерпением ожидал приезда Юлия. Дружба их крепла. Два года назад Юлий помогал брату готовиться к поступлению в гимназию. Теперь он, по сообщению В.Н. Муромцевой-Буниной, «после дневного чтения и других занятий по вечерам гулял и брал всегда с собою Ваню, рассказывал о звездах, о планетах, зная, что с младенчества его маленький брат любил небесные светила...».
Провал типографии
В начале января 1884 года, по предписанию Исполнительного комитета, народовольцем П.Л. Антоновым был убит член харьковского чернопередельческого кружка рабочий Ф. Шкряба (по жандармским документам — Шкриоба), оказавшийся полицейским агентом. Убийство провокатора привело к массовым арестам и разгрому подпольной типографии. Расположенная на квартире Н.В. Иордана (Старомосковская ул., дом 29), она была обнаружена в тот момент, когда ее собирались перевезти в безопасное место. Иордан пытался оказать жандармам
вооруженное сопротивление.
«Из сохранившихся документов дознания, — сообщал А.Н. Макаревский, — я впервые узнал, как богато была оборудована эта типография и как много было забрано в ней литературы и рукописей...»
Представляет интерес хотя бы неполный перечень захваченных в типографии материалов: упомянутые выше прокламации, «Извещение об издании “Библиотеки современного социализма”», бунинские работы:
«Несколько слов о прошлом русского социализма и задачах интеллигенции» и «Программа действий кружка рабочих-народников», агитационная литература («Хитрая механика», «И сырые дрова загораются», «Чего хотят социалисты»).
«В типографии был найден, — писал Н. Сергиевский, — довольно обширный портфель редакции, — еще не напечатанные, но уже подготовленные вещи. /112/ Этот портфель указывал на то, что предполагалось выпускать или журнал, или периодические сборники...»[12].
Арест в Озерках
Вынужденный перейти на нелегальное положение, Юлий Бунин в январе 1884 года прибыл в Москву и в течение пяти месяцев проживал без паспорта, ночуя у многочисленных знакомых.
Проникший в революционную организацию тайный агент полиции М. Гурович «помог» Юлию Бунину приобрести фальшивый вид на жительство, и тот все лето прожил в Пятигорске и Кисловодске.
«Возвратившись оттуда осенью, — писал впоследствии Ю.А. Бунин, — я был арестован в имении свого отца в Орловской губ., куда я отправился, предварительно
осведомившись, что против меня нет достаточных улик и мне не угрожает ничего страшного...»[13].
Об участии Юлия в освободительном движении в семье Буниных тоже не подозревали. В.Н. Муромцева-Бунина рассказывает, как ужасались до крайности взрослые Бунины при известии об убийстве царя. «Им никогда не приходило в голову, что их Юленька, такой тихий, мухи не обидит, принимает участие в революционном движении...» Знали бы отец и мать, как их старший сын выразил свое отношение к событию 1 марта 1881 года, начав одну из своих работ словами: «Года два тому назад, когда после многочисленных попыток со стороны русских социалистов пал наконец на берегу Екатерининского канала император Александр II»[14].
Понятно, какое впечатление на родителей, особенно на мать, призвело известие о том, что их первенец — «государственный преступник».
Сохранилась запись гимназиста Ивана Бунина о том, как зимой 1883 года, во время приезда в Елец родных, в гостиницу к ним заехал Юлии:
«...Почти тотчас вслед за этим произошло нечто таинственное и страшное: вечером явился его товарищ Иордан, вывел его в коридор, что-то сказал ему, и они тотчас уехали куда-то, бежали»[15].
В конце лета 1884 года жандармам стало известно, что автором революционных брошюр за подписью «Алексеев» был Юлий Бунин. 6 сентября начальник харьковского губернского жандармского управления полковник Цугаловский направил секретное распоряжение харьковскому полицеймейстеру «о производстве розыска в г. Харькове, не проживает ли ныне Юлий Алексеевич Бунин, уроженец г. Ельца Орловской губернии, окончил курс в Харьковском университете...»[16].
Одновременно был поставлен в известность департамент полиции, который объявил розыск по всей империи кандидата прав Ю.А. Бунина, «подлежащего привлечению в качестве обвиняемого к дознанию по делу о тайной типографии, обнаруженной в г. Харькове»[17]. /113/ Сообщались приметы его: 26 лет, роста ниже среднего, волосы светло-русые, усы маленькие, бреет бороду, лицо продолговатое, нос длинный с горбиной, телосложения худощавого.
В конце сентября 1884 года Юлий Бунин был задержан в Елецком уезде помощником начальника орловского губернского жандармского управления. Его арест почти совпал по времени с побегом из харьковской тюрьмы Иордана и Манучарова, осуществленным 24 сентября.
После кратковременного пребывания в елецкой тюрьме Юлий Бунин был вытребован в Харьков. Проводить его приехали из деревни старики Бунины, захватившие с собой из гимназии Ваню. /114/
Много лет спустя И.А. Бунин писал в романе «Жизнь Арсеньева», в котором, как известно, Юлий Алексеевич послужил прототипом старшего брата главного героя, от лица которого ведется повествование:
«...Кажется, больше всего поразило меня то, что, приехав на вокзал, мы должны были идти в зал третьего класса, где брат, под надзором жандармов, дожидался отхода поезда... И как только мы вошли в этот безобразно, беспорядочно людный, шумный зал, меня так и ударил в сердце вид брата, его арестантская обособленность и бесправность: он и сам хорошо понимал ее, чувствовал всю свою униженность и неловко улыбался. Он одиноко сидел в самом дальнем углу возле дверей на платформу, юношески милый и жалкий своей худощавостью, своим легким сереньким костюмчиком, на который была накинута отцовская енотовая шуба. Возле него было пусто, — жандармы то и дело отстраняли баб, мужиков и мещан, толпившихся вокруг и с любопытством, со страхом глядевших на живого социалиста...
Но вот брата увезли, отец с матерью уехали... Мне понадобилось после того не мало времени, чтобы пережить свой новый душевный недуг».
Тюрьма и ссылка
27 сентября 1884 года пристав 3-го участка г. Харькова уведомлял полицеймейстера:
«Временно заключенный при вверенном мне участке политический арестант Юлий Бунин, сего числа после 9 час. вечера, препровожден для дальнейшего содержания в исправительное арестантское отделение...»[18].
Около года, пока шло следствие, суждено было просидеть «политическому арестанту» в тюремном застенке.
«Юлий Алексеевич был арестован потому, – утверждает В.Н. Муромцева-Бунина, — что его адрес нашли в подпольной типографии. Он послал приятелю сапоги, а тот забыл разорвать обертку с адресом отправителя... Его деятельность заключалась в том, что он писал революционные брошюры под псевдонимом Алексеев. Он не был активным деятелем. Очень конспиративный, с мягкими чертами характера, он и на следователя, вероятно, произвел впечатление случайно замешанного в революционное дело, а потому и отделался легко...»
Наверное, так упрощенно объяснял родным свой арест и вынесенный ему приговор сам Ю. Бунин.
В действительности дело обстояло много сложнее.
Выведение из строя народнической типографии и последовавшая вслед за тем волна арестов хотя и сильно обескровили организацию, но не привели к полному ее разгрому. Лишь после того как летом того же 1884 года в Харькове была арестована группа революционеров и один из них начал давать откровенные показания, жандармам стало ясно, кто скрывается за псевдонимом «Алексеев». Это же подтвердили и показания Верняковского, задержанного в Елизаветграде (ныне г. Кировоград) по другому делу. /115/ Кроме того, при обыске у харьковского народника В.А. Гончарова были найдены бунинская рукопись «Проект организации народной партии» и еще две работы. Не следует забывать и того, что фальшивым видом на жительство Юлия Бунина, выехавшего из Москвы, снабдил неразоблаченный провокатор. Не удивительно, что департаменту полиции было известно, что Юлий Бунин «проживал в текущем году в г. Москве, откуда и скрылся»[19].
«По высочайшему повелению, состоявшемуся в 3-й день июля 1885 года» обвиняемый в государственном преступлении Юлий Бунин был «подчинен гласному надзору полиции на три года с воспрещением в течение означенного времени проживать в местностях, объявленных в положении усиленной охраны...»[20].
Прибыв в конце июля в Елец, Юлий Бунин с разрешения полицеймейстера был «водворен» в село Озерки Елецкого уезда в имение отца.
Вот как описан в «Жизни Арсеньева» этот вынужденный приезд брата:
«...Во дворе уже пахло холодеющей травой, в задумчивой вечерней красоте, как на старинной идиллической картине, стоял наш старый дом со своими серыми деревянными колоннами и высокой крышей, все сидели в саду на балконе за чаем, а я спокойно направлялся по двору к конюшне седлать себе лошадь и ехать кататься на большую дорогу, как вдруг в наших деревенских воротах показалось нечто совершенно необычное: городской извозчик! До сих пор помню ту особенную острожную бледность, которой меня поразило знакомое и вместе с тем совсем какое-то новое, чужое лицо брата...
Это был один из счастливейших вечеров в жизни нашей семьи».
Елецкий уездный исправник регулярно представлял орловскому губернатору сведения о состоящем под надзором полиции дворянине Юлии Алексеевиче Бунине. Каждый раз в них подчеркивалось, что он с 3 июля 1885 год подвергнут трехлетнему гласному наблюдению, «занятий не имеет, пособия не получает, семейства нет»[21].
К этому времени материальное состояние семьи Буниных так сильно пошатнулось, что Юлий вынужден был обратиться за денежной помощью к своим друзьям. Не хватало средств даже на продолжение образования младшего брата. После того как Ваня выразил желание учиться дома с Юлием и не возвращаться больше в гимназию, в семье порешили, что окончивший два университетских факультета старший брат за время ссылки сумеет подготовить младшего к аттестату зрелости или, по крайней мере, к седьмому классу гимназии. /116/
«Когда я приехал из тюрьмы, — рассказывал позднее Юлий Алексеевич В.Н. Муромцевой-Буниной, — я застал Ваню еще совсем неразвитым мальчиком, но я сразу увидел его одаренность... Не прошло и года, как он так умственно вырос, что я уже мог с ним почти как с равным вести беседы на многие темы. Знаний у него еще было мало, и мы продолжали пополнять их, занимаясь гуманитарными науками...»
Дело пошло так быстро, что через некоторое время Юлий Алексеевич перешел к лекционному, а потом и к семинарскому методам преподавания, даже читал некоторые университетские курсы — по философии, политической экономии, истории.
Совместным прогулкам с братом, которые обычно совершались по пролегающей вблизи Озерок большой дороге два раза в день, перед дневным чаем и после ужина, Юлий отводил особое место. Во время зтих прогулок велись серьезные разговоры, обсуждались произведения литературы. Иногда Юлий «под клятвой» рассказывал Ване о своей подпольной работе, о студенческом кружке «воронежцев», о своих встречах с Желябовым, Перовской, Лопатиным и другими замечательными революционерами.
Имеющий математическое университетское образование, Юлий Бунин, убедившись, что абстрактные алгебраические законы никак не воспринимаются братом, махнул рукой на «неподдающуюся» науку. Но, заметив редкую поэтическую даровитость Вани, он всемерно развивал природный его талант, поощрял литературные занятия, содействовал впоследствии напечатанию его стихотворных и прозаических опытов в различных периодических изданиях. Большого труда стоило ему, например, убедить Ваню отправить стихотворение «Деревенский нищий» в журнал «Родина», где оно и было напечатано.
Со старшим братом Ваня привык делиться, как признает В.Н. Муромцева-Бунина, «всеми своими радостями, печалями и сомнениями, показывать ему всякую написанную им строчку».
Это благотворное влияние Юлия на делающего первые шаги в литературе Ивана Бунина не ослабело, а усилилось в орловский и полтавский периоды жизни и творчества будущего писателя, в ту многотрудную для него пору творческих исканий, материальных невзгод, семейных неурядиц.
Во многих письмах младшего брата к Юлию Алексеевичу содержатся не только исповедь глубоко чувствующей, легко ранимой души, но и чуть ли не настоящее признание в любви, искренние заверения в дружбе.
«...Во всяком горе и страдании, — писал в 1891 году И.А. Бунин в письме к брату, — я надеялся не совсем потеряться, помня, что у меня есть человек, в дружбе и участии которого никогда не придется разочароваться, с которым мне не будет страшно... Понимаешь ты меня?..»[22] /117/
Об отношении Ивана Бунина к Юлию выразительно говорится в конце того письма, в котором он просит брата найти ему «место в Полтаве, рублей на сорок, тридцать пять», чтобы иметь возможность прожить «с нею (В.В. Пащенко. — В.В.), а главное, с тобою, в одном городе!» Известно, как глубоко любил Бунин Варвару Пащенко, послужившую прототипом Лики в его романе «Жизнь Арсеньева», но вот это выделение им в письме: «...а, главное, с тобою...» – подтверждает красноречивее всяких слов, как ценил он своего старшего друга и наставника, поверенного всех его дел.
Взаимная дружба Ю.А. и И.А. Буниных выдержала испытание временем, хотя они во многих отношениях оставались разными людьми.
Возвращение
Чем ближе был конец ссылки, тем оживленнее становилась переписка Юлия Бунина со своими харьковскими друзьями, звавшими его к себе. Получив свидетельство на выезд и жительство в Харькове, он 24 августа 1888 года выехал из дома, о чем своевременно был извещен елецким уездным исправником харьковский полицеймейстер[23]. 3 сентября начальник харьковского жандармского управления запросил сведения о роде занятий Юлия Бунина, остановившегося в доме Панченко, по Скрипницкой улице, № 12.
Примечателен рапорт харьковскому полицеймейстеру пристава 3-го участка от 27 сентября 1888 года:
«...Состоящий под негласным надзором полиции дворянин Юлий Алексеевич Бунин... отроду 32 лет, родных имеет: отца Алексея Николаевича, мать Людмилу Александровну, брата Ивана и сестру Марию, все они проживают в селе Озерках Елецкого уезда, в своем имении, состоящем из 28 десят{ин} земли, которая и дает им средства к жизни. Бунин пока определенных занятий не имеет»[24].
Устроившись вначале на грошовое жалованье, Юлий Бунин окунулся в родную стихию споров и диспутов на политические темы. «Брат Юлий переселился в Харьков, — сообщал в автобиографической заметке И.А. Бунин. — Весной 1889 года отправился и я туда и попал в кружки самых завзятых «радикалов», как выражались тогда...»
В Харькове Иван Бунин пробыл один-два месяца. На одном из писем Юлия Бунина, датированном апрелем 1889 года, указан тот же адрес, что и в донесении харьковскому полицеймейстеру полгода назад: Скрипницкая ул., дом № 12, кв. Мирского, Ю.А. Бунину. Так как известно, что Иван Бунин выехал из Харькова в первой половине апреля, то можно уже не предполагать, а утверждать, что именно в этом доме весной 1889 года он жил у старшего брата. /118/
«Внезапным открытием» для Ивана Бунина явился неизвестный в семье факт: оказалось, что Юлий давно состоит в гражданском браке. Жену зовут Елизавета Евграфовна (к сожалению, фамилия пока неизвестна).
Вот какой запечатлелась она в памяти автора «Жизни Арсеньева»:
«...Во всей милой простоте ее обращения была тонкость породы, воспитанья, прекрасного сердца, застенчивая, женственная и вместе с тем какая-то удивительно свободная прелесть, в движениях мягкость и точность, в грудном, слегка певучем и гармонически-изысканном звуке голоса, равно как в чистоте и ясности серых, несколько грустно улыбающихся глаз с черными ресницами — необъяснимое очарование...».
Судьба ее сложилась несчастливо. Выросшая в богатой помещичьей семье, Елизавета Евграфовна рано прониклась освободительными идеями. Выйдя замуж за любимого человека, участника революционного движения, она рассчитывала начать новую жизнь. Но, став благодаря ей богатым человеком, муж вскоре изменил своему революционному долгу. Она познакомилась с Юлием Буниным еще в то время, когда тот, скрываясь, жил под чужим именем на юге. Обоюдное увлечение переросло в любовь. Узнав об аресте Юлия, она в отчаянии бросилась в море, но была случайно спасена рыбаками. Год тюрьмы и три года ссылки не охладили чувств. Живя только ради дочери с нелюбимым мужем, она время от времени приезжала к Юлию в Харьков. В один из приездов Елизаветы Евграфовны с ней познакомился Иван Бунин.
В конце 80-х годов революционное движение в Харькове вновь оживилось. Возникали кружки с самыми разнообразными названиями: «новонародники», «новонародовольцы», «бекарюковцы» (по имени руководителя Д.Д. Бекарюкова) и др.
С каким местным кружком был связан Юлий Бунин, установить пока не удалось. Неизвестно также, в чем конкретно выражалась эта связь. Частые переезды ставили в тупик следивших за ним жандармов.
Осенью 1890 года Юлию Бунину было предложено неплохое место в статистическом отделении Полтавского губернского земства[25]. Вместе с ним перекочевали еще два статистика из харьковской земской управы.
Заведующим статистическим бюро в Полтаве был в то время Н.Г. Кулябко-Корецкий, участник революционного движения 70-х гг., автор статей по экономическим вопросам, секретарь «Вольно-экономического общества». После ухода, его со службы в середине 90-х годов бюро возглавил Юлий Бунин. /119/
Деятельность полтавского народнического кружка в эти годы все более приобретала «культурнический» характер. Достаточно назвать такие мероприятия, как попытка реорганизации «Полтавских губернских ведомостей», издание журнала «Хуторянин», сводных статистических сборников и ежегодников, развитие общественной библиотеки, образование сельскохозяйственного, музыкально-драматического, физкультурного и других обществ, организация воскресных школ, народных чтений, детских игр в городском саду.
В первой половине 90-х годов жизненные пути братьев Буниных так тесно переплелись, что говорить об этом подробно в настоящем очерке не представляется возможным. К тому же это отражено в некоторых работах советских литературоведов.
Отметим только факт посвящения первого сборника стихотворений Бунина, изданного в 1891 году в Орле, — «дорогому брату и глубокоуважаемому другу Ю.А. Бунину».
«Вестник воспитания»
Решив переселиться в Москву, Юлий Бунин в марте 1895 года выехал туда в поисках подходящей работы. Он пригласил с собой и младшего брата, которому советовал: «Необходимо тебе завести личные сношения с редакторами, ты уже печатаешься в толстых журналах, а с тобой никто не знаком». Особенно рекомендовал он познакомиться с редакторами «Русской мысли» и «Русских ведомостей».
Одной из причин, побудивших Юлия Бунина покинуть Полтаву, было стремление оказаться рядом с Елизаветой Евграфовной, жившей с семьей в Москве.
«Но в этот приезд Юлий Алексеевич, — сообщает В.Н. Муромцева-Бунина, — ничего не нашел подходящего для себя. Ему предлагали в Петербурге хорошее место в министерстве финансов, но он не мог, по своим убеждениям, поступить на государственную службу».
Переезд был, однако, решен, и он, вернувшись после отпуска домой, заканчивал свои дела в статистическом бюро. В письме к поэту и переводчику И.А. Белоусову от 15 июня 1897 года Иван Бунин сообщал:
«...Писал ли я тебе, что в половине августа брат переезжает в Москву на службу — редактором «Вестника воспитания»? Из этого следует, что я теперь буду в Москве по зимам почти безвыездно»[26].
Редактор-издатель прогрессивного журнала «Вестник воспитания» доктор Н.Ф. Михайлов предложил Юлию Бунину место заведующего редакцией. И, забегая вперед, нужно сказать, что в успехе одного из лучших российских педагогических журналов значительная часть «вины» соредактора его Ю.А. Бунина. /120/ Отмечавшийся в январе 1915 года в Москве 25-летний юбилей журнала «Вестник воспитания» И.А. Бунин имел все основания коротко охарактеризовать как «чествование Юлия».
Еще в первые годы своего существования «Вестник воспитания» был одобрен министерством народного просвещения для фундаментальных библиотек средних учебных заведений и допущен для бесплатных народных библиотек. С 1901 года журнал начал выходить по расширенной программе. Теперь в нем помимо чисто педагогических статей помещались материалы по различным отраслям знания, по вопросам искусства и литературы, а также воспоминания из школьной и детской жизни замечательных людей. Журнал активно проводил в жизнь так называемое трудовое начало в воспитании и образовании, пропагандировал передовые для того времени методы учебной работы, идею всеобщего обучения.
В числе сотрудников «Вестника воспитания» были выдающиеся педагоги, ученые, видные врачи, писатели и публицисты. С 1897 года в журнале сотрудничал И.А. Бунин (иногда под псевдонимом «И. Озерский»). Даже став членом Российской Академии наук по разряду изящной словесности, Иван Алексеевич продолжал давать для журнала «характеристики писателей».
Интересно отметить, что с 1899 года сотрудником журнала значится доктор Д.Д. Бекарюков, старый друг Юлия Бунина по Харькову, Сам Юлий Алексеевич кроме своего журнала сотрудничал в «Школе и жизни», «Новом слове», «Журналисте» и других периодических изданиях. Авторитетное имя Ю.А. Бунина некоторые газеты и журналы называли в списке своих сотрудников.
В литературных кружках
И.А. Белоусов в своих воспоминаниях отмечал: «Ю.А. Бунин как-то сразу вошел в литературную московскую жизнь, — он был видным членом очень многих литературных организаций, а на «Средах» всегда председательствовал...»[27].
В середине 90-х годов у Д.И. и Е.Н. Тихомировых, издателей журнала «Детское чтение», по субботам происходили встречи педагогов, художников, артистов и, главным образом, писателей, сотрудничавших в их журнале. Из известных участников тихомировских «суббот» следует назвать Н.Н. Златовратского, К.М. Станюковича, Д.Н. Мамина-Сибиряка, В.А. Гиляровского, В. П. Острогорского. На одном из вечеров в 1895 году пел мало кому известный тогда юрист Леонид Собинов, вскоре сделавшийся знаменитостью. Среди молодых литераторов, с которыми Тихомировы также поддерживали отношения, были и братья Бунины. /121/
Познакомившийся с ними в ту пору Н.Д. Телешов так охарактеризовал их в «Записках писателя»:
«Старший Бунин, Юлий Алексеевич, был заведующим редакцией журнала “Вестник воспитания”. Начавшееся между мною и Юлием Буниным знакомство привело нас обоих к теснейшей дружбе в течение двадцати пяти лет — вплоть до его смерти... Младший Бунин, Иван Алексеевич, хотя и помещал свои стихи и рассказы в журналах, но известен в то время был еще очень мало...».
Некоторые молодые писатели, продолжая бывать у Тихомировых, где им приходилось в основном слушать других, решили собираться иногда у Телешова. Здесь можно было свободнее говорить и спорить о текущих делах литературы, об искусстве, старых и новых писателях.
Образовался кружок, получивший первоначально название «Парнас». Члены его собирались сначала по вторникам, а потом неизменно по средам. «Юлий Бунин держал нас в курсе общественных событий, — писал о том времени Н.Д. Телешов. — Эта небольшая товарищеская группа и явилась основой того кружка, которому суждено было впоследствии сыграть заметную роль под названием “Московской литературной среды” и объединить большинство самых видных и крупных писателей девяностых и девятисотых годов».
Осенью 1899 года был учрежден литературно-художественный кружок, объединивший деятелей писательской и артистической Москвы. Председателем дирекции вначале был артист и драматург А.И. Южин-Сумбатов, а потом — В.Я. Брюсов. Членом дирекции состоял и Ю.А. Бунин. К нему нередко обращались за содействием, когда возникала необходимость провести вечер с благотворительными целями.
Устраивались также дебаты по вопросам искусства, организовывались выставки картин, концерты, спектакли, отмечались юбилеи. В 1912 году здесь праздновался 25-летний юбилей литературной деятельности И.А. Бунина.
В кружке была образована комиссия памяти А.П. Чехова, которая выдавала пособия нуждающимся деятелям искусства. По свидетельству Н.Д. Телешова, за пятнадцать лет было выдано 248 тысяч рублей.
Для полноты сведений о литературной и общественной деятельности Ю.А. Бунина необходимо добавить, что он также входил в правление «Общества деятелей периодической печати и литературы», возникшего в Москве в середине 1900-х годов.
Казалось бы, при такой загруженности редакционными делами и массой общественных обязанностей у Юлия Бунина не должно было оставаться времени ни для себя, ни для помощи пребывающим в большой нужде родным, ни для контактов с младшим братом. /122/ Но не успевал Юлий Бунин устроить, пожалуй, только свою личную жизнь...
Как только в «блуждающей судьбе» Ивана Бунина выпадало пребывание в Москве — особенно часто и подолгу в зимнее время, — он старался не пропускать «чаепитий» у старшего брата, жившего в Староконюшенном переулке, при редакции «Вестника воспитания». Здесь возникло тоже подобие небольшого кружка журналистов, в котором можно было обменяться новостями и отдохнуть после напряженного рабочего дня. Тут собирались Н.А. Скворцов, большой друг Юлия Бунина, другие журналисты из «Русских ведомостей».
В.Н. Муромцева-Бунина рассказывает:
«Ежедневно в пятом часу, когда кончается прием в редакции, у Юлия Алексеевича в двухэтажном флигеле, в глубине просторного двора, за большим особняком с садом доктора Михайлова, издателя журнала «Вестник воспитания», в нижнем этаже, происходит чаепитие. Младший брат, во время своего пребывания в Москве, не пропускает этих сборищ...».
Мало того, братья иногда встречались по два-три раза на день, по-прежнему любили совершать вместе прогулки. Общей у них была и «охота к перемене мест» — не раз совершали они поездки по России и далеко за ее пределы. Иногда они совмещали время отдыха и отправлялись к родным. В одном из писем к брату Иван Бунин с горечью писал: «Никогда у меня не выходит из головы положение нашей семьи. Я всех горячо люблю, и все мы разбросаны...»[28].
После смерти в 1906 году отца особым предметом их забот стала мать и семья сестры Марии Алексеевны (в замужестве Ласкаржевской). О «страшной нужде» Ласкаржевских, граничащей с нищетой, говорят сохранившиеся письма И.А. Ласкаржевского к Ю.А. Бунину. Чуть ли не в каждом из них прорывается вопль человеческого горя: «...Дети оборвались, Маша плачет...», «по лавкам нам прекратили давать мясо и хлеб...», «все та же нищета, долги, недостатки...»[29].
Забота об обеспечении родных всегда лежала главным образом на плечах старшего брата. В одном из неопубликованных писем к Ивану Алексеевичу от 25 сентября 1909 года Юлий Бунин спрашивал: «Посылал ли ты, как обещал, деньги нашим, а то они сидят, вероятно, без копейки. Как я тебе говорил, я им оставил всего 25 рублей. Пожалуйста, тотчас же пошли, если не посылал...»[30].
Первая жена И.А. Бунина, А.Н. Цакни-Дерибас, в 1957 году в разговоре с С.Л. Гольдиным сказала:
«Память сохранила чудесного человека Юлия Алексеевича Бунина, — вот кто был буквально отцом для Ивана Алексеевича, без него не стал бы он тем, чем стал: прекрасным поэтом и писателем. Мягкий, душевный человек, он буквально очаровывал и не мог не нравиться...»[31]. /123/
Как бы лишний раз подчеркивая значение старшего брата в писательской судьбе Бунина, некоторые газеты осенью 1912 года под рубрикой «К 25-летию литературной деятельности И.А. Бунина» помещали фотографию Ю.А. и И.А. Буниных[32]. Свою приветственную речь на торжествах Юлий Алексеевич начал словами: «Дорогой брат Иван!..»
«Труды всей жизни не пропали...»
В конце 1911 года по инициативе издателя Н.С. Клестова (Ангарского) и писателя В.В. Вересаева возникло на паевых началах «Книгоиздательство писателей в Москве». В него вошли только писатели-реалисты, группировавшиеся в кружке «Среда». Среди них были И.А. и Ю.А. Бунины, Н.Д. Телешов, А.С. Серафимович, Б.К. Зайцев и другие.
В середине 1910-х годов во главе издательства стояла коллегия из трех человек: В.В. Вересаева, Ю.А. Бунина и И.С. Шмелева. К этому времени издательство наладило и выпуск сборников «Слово». «Книгоиздательство писателей в Москве», просуществовавшее до начала двадцатых годов, внесло свой вклад в развитие реалистической литературы.
Во второй половине 1916 года произошло знакомство членов издательства с легендарной революционеркой Верой Фигнер, победившей смерть во время двадцатидвухлетнего заключения в Шлиссельбургской крепости. Ей, находившейся под негласным надзором полиции, запрещено было жить в столичных и университетских городах. В Москву она явилась самовольно.
В.В. Вересаев вспоминает:
«На каком-то исполнительном собрании в московском литературно-художественном кружке меня к ней подвел и познакомил журналист Ю.А. Бунин, брат писателя... Она сообщила, что привезла с собой из Нижнего свои воспоминания и хотела бы прочесть их в кругу беллетристов...».
Вот как описывает сама В. Фигнер это чтение, происходившее на квартире В.Д. Лебедевой:
«...Она имела большие связи, а для нас, революционеров, была другом со времен чайковцев, так что я чувствовала себя у неё, как дома. В один памятный день она собрала в своей гостиной 10 литераторов. Тут были Вересаев, Валерий Брюсов, Алексей Толстой, Серафимович, Мельгунов, Бунин, Ив. Ив. Попов и др. Я должна была прочитать им некоторые главы из того, что я написала летом. Я выбрала “Десять дней”, “Пробуждение” и еще что-то. Чтение произвело на них сильное впечатление, Вересаев, Бунин и другие члены издательства “Московских писателей” энергично настаивали, чтоб я дала эти главы для их сборника (“Слово”. — В. В.), где они и появились в первый раз, а потом вошли во 2-й том “Запечатленного труда”. /124/
О каком же из братьев Буниных говорит В. Фигнер? Обратимся к ее книге «После Шлиссельбурга», из которой только что процитирован отрывок. В именном указателе к этой книге (вышедшей при жизни автора) значится: «Бунин, Юлий Алексеев, редактор...»
Фрагмент из воспоминаний Веры Фигнер вошел в 7-й сборник «Слово», изданный в начале 1917 года. В одной из рецензий на него, названной «В предощущении», отмечалось: «Вышедший в последние дни самодержавия седьмой сборник “Слова” многозначительно и пророчески открыл свои страницы светлым именем Веры Фигнер...»[33].
В отрывке из литературных мемуаров «Март 1917 года...» В.В. Вересаев рассказал о создании «чего-то вроде московского клуба писателей»:
«Выбрали председателем меня. Клуб собирался периодически до самого лета, и был на нем целый ряд интересных докладов. После лета пришла Октябрьская революция, и клуб распался. Но воспоминание о нем у меня осталось хорошее».
Можно предположить, что, активный участник многих литературных объединений, Ю.А. Бунин являлся членом и этого клуба. Тем более что он присутствовал на организационном собрании, кроме того, в рядах клуба состоял его брат.
Годы напряженной революционной и публицистической деятельности сказались на состоянии здоровья Юлия Алексеевича. Да и неустроенность холостяцкого быта, отсутствие в его уже солидном возрасте надлежащего ухода тоже дали себя знать.
Если 26 октября 1915 года, отвечая на письмо «милого Вани», он писал: «...Здоровье так себе», то уже в последующие годы оно сильно ухудшилось. Тем не менее Юлий Алексеевич, по мере сил, участвовал в московской литературно-общественной жизни.
Один из родственников В.Н. Муромцевой-Буниной в письме, датированном 31 марта 1917 года, писал Ю.А. Бунину: «Вам, вероятно, приятно сознавать, что труды всей Вашей жизни не пропали и в сборе жатвы Вы сами можете быть участником. Недочеты момента потонут в изобилии добытых благ, будем крепко на это надеяться»[34].
В 1918 году в Москве возник литературно-художественный кружок «Звено». Возглавлялся он критиком и историком литературы В.Л. Львовым-Рогачевским. Вошли в него многие участники прекратившей свое существование «Среды», в том числе и Юлий Алексеевич. /125/
В мае того же года он с Екатериной Павловной Пешковой проводили И.А. Бунина и В.Н. Муромцеву, выехавших из Москвы, как оказалось, навсегда. Через четыре месяца младший Бунин писал из Одессы в одном из писем о «вечной тревоге за близких, о которых за последнее время ныне уже никаких известий, меж тем как Юлий Алексеевич снова тяжело заболел».
С образованием в Москве «Дворца искусств», находившегося в ведении Наркомпроса РСФСР, Юлий Бунин был принят в члены литературного отдела этой организации, вместе с И.А. Белоусовым, В.А. Гиляровским, М.М. Пришвиным, С.А. Есениным и другими.
В марте 1919 года «Дворец искусств» направил приветствие А.М. Горькому по случаю его 50-летия. Между прочим, пять лет назад Юлий Бунин был среди тех, кто выступил на страницах московского журнала «Заря» с приветствиями в адрес того же юбиляра.
В последние годы жизни Юлия Алексеевича волновали судьбы писателей из народа, история послереволюционных литературных организаций Москвы и многое другое. Появилась возможность поделиться воспоминаниями о своей прежней жизни. Видимо, тогда-то и были начаты им записки о встречах с выдающимися деятелями русского революционного движения, отрывок из которых – «Андрей Иванович Желябов» – приведен выше.
Советское правительство в трудные годы гражданской войны и хозяйственной разрухи проявляла заботу об интеллигенции. Оказана была помощь и ветерану революционного движения Ю.А. Бунину. Он был помещен в московскую здравницу № 2. В конце февраля 1921 года нарком здравоохранения Н.А. Семашко продлил Бунину срок пребывания в ней[35].
В июле 1921 года жизнь Юлия Алексеевича Бунина оборвалась. Похоронен он в Москве, на кладбище Донского монастыря. /126/
Опубликовано: «Собеседник». Потреты. Этюды. Исторические повествования. Очерки. Воронеж, Центрально-Черноземное книжное издательство, 1973. Ред.-сост. З. Анчиполовский, О. Ласунский. С.102-127.
Сканирование и обработка: Николай Заяц и Ярослав Козлов.
Примечания
1. Государственный архив Орловской области (ГАОО), ф. 68, оп. 1, ед. хр. 51, л. 71
2. В.H. Mуромцeва-Бунина. Жизнь Бунина. 1870 — 1906. Париж, 1958, стр.7. В дальнейшем ссылки на это издание особо не оговариваются.
3. Б. Игнатова. Московские народники конца 70-х годов. — Группа «Освобождение труда». У.М. — Л., 1926. стр. 46-47.
4. Государственный музей И.С. Тургенева в Орле (ГМТ), фонд И.А. Бунина.
5. Ю. Бунин. Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. 2-е изданий, М., 1909. — Вестник воспитания, 1909, № 7, октябрь, разд. «Критика и библиография».
6. С. Мазуренко. От «Черного передела» до Коммунистической партии. (К 40-летию разгрома Харьковских революционных народников). — Пути революции, 1926, кн. II-III (5-6), стр. 26.
7. Некоторые близкие и знакомые Ю.А. Бунина называли его Юрием. Необходимо заметить, что А.Н. Макаревский ошибся: Ю.А. Бунин закончил юридический факультет Харьковского университета.
8. Алексей Макаревский. Революционный Харьков в 1882-85 гг. Воспоминания народовольца восьмидесятых годов. — Летопись революции. 1923, № 5, стр. 70.
9. Н. Сергиевский. «Черный передел» и народники 80-х годов. «Каторга и ссылка», 1931, № 1 (74), стр. 34.
10. . Харьковский областной государственный архив (ХОГА), ф. 52, оп. 2, ед. хр. 390 л. 7.
24. Там же, л. 10. В рапорте не указан брат Е.А. Бунин, к тому времени отделившийся от родных.
25. Полтавский полицмейстер 26 августа 1890 года уведомил управление Харьковского полицеймейстера, что «состоящего под негласным надзором дворянина Юлия Алексеевича Бунина в городе Полтаве не разыскано». А в другом жандармском документе от 1 октября того же года сообщалось, что Ю.А. Бунин служит в Полтавском губернском земстве (ХОГА, ф. 52, оп. 2, ед. хр. 731, лл. 31, 38). В.Н. Муромцева-Бунина временем начала работы Юлия Бунина в Полтавском земстве называет октябрь. Таким образом, нельзя считать 16 мая 1890 года днем окончательного переезда Юлия Бунина из Харькова в Полтаву, как это делает А.К. Бабореко («На родной земле», Орел, 1958, стр. 279).
26. А. Бабореко. И.А. Бунин. Материалы для биографии, М., 1967, стр. 63.
27. И.А. Белоусов. Литературная среда. Воспоминания, М., 1928, ртр. 131.
31. С.Л. Гольдин, О литературной деятельности И.А. Бунина конца восьмидесятых — начала девяностых годов. — Ученые записки Орехово Зуевского педагогического института. т. IX, каф. литературы, вып. 3. М. 1958, стр. 7.
32. Например, «Одесские новости», 1912, 24 октября.
33. И. Турский (И.П. Дриженко). В предощущении. («Слово». Сборник седьмой). — Южный край. Xapьков 1917, 19 мая.
Все права на материалы сайта принадлежат редакции журнала «Скепсис». Копирование публикаций приветствуется при наличии гиперссылки на scepsis.net и гиперссылки на страницу заимствуемой публикации; коммерческое использование возможно только после согласования с Наш e-mail:
В начале 1880 года власти нанесли «Черному переделу» весьма ощутимый урон – последовали массовые аресты, была захвачена типография. Но если деятельность чернопередельческих кружков в Петербурге и Киеве была почте парализована, то в Москве сохранилась довольно значительная группа революционеров, в том числе Юлий Бунин.
Совместным прогулкам с братом, которые обычно совершались по пролегающей вблизи Озерок большой дороге два раза в день, перед дневным чаем и после ужина, Юлий отводил особое место. Во время зтих прогулок велись серьезные разговоры, обсуждались произведения литературы. Иногда Юлий «под клятвой» рассказывал Ване о своей подпольной работе, о студенческом кружке «воронежцев», о своих встречах с Желябовым, Перовской, Лопатиным и другими замечательными революционерами.