Николай II на сегодняшний день — одна из самых популярных фигур в отечественной исторической публицистике. Политические веяния менялись, а вместе с ними менялся и взгляд на личность последнего императора всероссийского. В настоящее время о Николае II говорят и пишут, зачастую, в верноподданическом духе столетней давности — совершенно некритически, изрядно приукрашивая и наделяя его даже теми талантами, которыми он в действительности никогда не обладал. Одна из таких «благодатных» тем — способности императора к военному командованию. Апологеты всерьез принялись за создание образа царя-полководца, буквально второго Петра Великого. Вот их основные аргументы: как только царь решительно возглавил Действующую Армию в 1915 г., ситуация на фронте сразу же нормализовалась, а в следующем году армией был предпринят знаменитый «Брусиловский прорыв» (также заслуга великого стратега Николая Романова), но заговор генералов-изменников не позволил ему привести Россию к победе. Тому, насколько эта картина соответствует истине, и посвящена данная статья. Она не претендует на закрытие вопроса, а, скорее, является приглашением к дискуссии... если, конечно, идеализирующие Николая II как политика и военачальника авторы будут в ней заинтересованы.

Любые дарования, в том числе и военные, закладываются в детстве, в процессе воспитания. В апологетической (и не только) литературе часто подчеркивается, что цикл военных наук цесаревичу Николаю Александровичу преподавали наиболее выдающиеся специалисты — в частности, обучавший его боевой подготовке войск М.И. Драгомиров[2]. Однако при этом апологеты предпочитают умалчивать о том, что впоследствии сам «М.И. Драгомиров всегда скорбел, видя слабоволие Царя и постоянное расшатывание престижа Царской власти»[3].

Двоюродный дядя царя, великий князь Александр Михайлович, отмечая владение его иностранными языками, признавал: «Остальные его познания сводились к разрозненным сведениям по разным отраслям, но без всякой возможности их применять в практической жизни». Воспитатель Ники, генерал Г.Г. Данилович, внушил ему, что «чудодейственная сила таинства миропомазания во время Св. Коронования способна была даровать будущему Российскому Самодержцу все необходимые познания»[4].

По мнению контр-адмирала А.Д. Бубнова, в годы Первой мировой войны — начальника морского управления в Ставке —

«уровень его знаний соответствовал образованию гвардейского офицера, что, само собой разумеется, было недостаточно не только для управления государством, но и для оперативного руководства всей вооруженной силой на войне»[5].

Из всех сфер военного управления Николай II питал наибольшее пристрастие к изменениям в области военной формы. В частности, в конце августа 1907 г. он решил восстановить армейские гусарские полки, переименованные в драгунские в царствование Александра III. Как справедливо отмечал видный советский военный историк П.А. Зайончковский, значение этой меры было исключительно отрицательным. Гусары и уланы получили дорогостоящую опереточную форму. Однако они, как и драгуны, по-прежнему были призваны действовать и в конном, и в пешем строю. Неизменен остался и кавалерийский устав. Таким образом, с военной точки зрения эта реформа носила символическое значение, вернее — была бессмысленна[6]. Аналогично складывалась ситуация с наградами и знаками отличия. «Ни в одно из прежних царствований не раздавалось, кажется, столько медалей и различных значков, как при Николае II»[7] — писал по этому поводу А.А. Игнатьев. Царь питал неподдельный интерес лишь к внешней стороне военного дела, к фасаду армии. При этом он же являлся вершителем внешней политики России, оказавшейся в начале ХХ в. втянутой в войну с Японией, а будучи самодержавным монархом он также нес единоличную ответственность за подготовку страны к такой войне.

Еще в начале царствования Николая II, 30 марта 1895 г. на Особом совещании по вопросу о японо-китайской войне начальник Главного штаба генерал-адъютант Н.Н. Обручев прозорливо предсказывал:

«Для нас в высшей степени важно ни под каким видом не впутываться в войну... Нам пришлось бы воевать за десять тысяч верст с культурной страной, имеющей 40 млн. населения и весьма развитую промышленность. Все предметы снаряжения Япония имеет у себя на месте, тогда как нам пришлось бы доставлять издалека каждое ружье, каждый патрон...»[8].

Однако царь не внял словам своего ведущего военного специалиста, когда-то обучавшего его военной статистике.

Обострение в отношениях с Японией наступило уже в начале ХХ столетия, когда некий отставной ротмистр А.М. Безобразов, ставший в 1903 г. статс-секретарем, лоббировал развитие добычи леса на приграничных с Россией территориях бассейнов рек Туманган и Амноккан. Гарантировать благополучие его начинания, по замыслу промышленника, должны были... русские регулярные войска, что закономерно вызвало протест ряда азиатских государств. Присутствие русских военных сил в регионе было ничтожно, но для эскалации конфликта его вполне хватило. Может быть, Николай II решился на неё обдуманно, располагая всей необходимой разведывательной информацией и тщательно спланировав ведение возможной войны?

В конце декабря 1903 г. вся поступившая разведывательная информация была обобщена Главным штабом в докладной записке Николаю II. Из нее со всей очевидностью следовало, что империя микадо полностью завершила подготовку к войне и ожидает лишь удобного случая для атаки. Анализ информации, поступавшей от военных агентов и агентурных источников, содержал реальные доказательства неизбежности войны. Более того, русская военная разведка смогла установить практически точную дату ее начала. Именно этим объясняется приказ адмирала Алексеева эскадре в Порт-Артуре совершить демонстративный рейд к полуострову Шаньдун, а также запрос наместника в Петербург о разрешении на мобилизацию войск Дальнего Востока.

Однако экстренных мер со стороны царя и его окружения так и не последовало. Нерешительность высших должностных лиц привела к тому, что ни один из планов подготовки кампании против дальневосточного соседа, составленных Куропаткиным, Алексеевым и Главным морским штабом, не был осуществлен до конца[9]. После начала боевых действий тот же Куропаткин представил царю доклад, в котором выражал уверенность в быстрой и легкой победе и придавал весьма ничтожное значение японской армии. Сам Николай II запальчиво заявлял, что будет вести войну до решительного конца — до полной нейтрализации Японской империи, «так чтобы она не могла больше иметь ни войска, ни флота»[10]. Преуспев накануне войны в канонизации Серафима Саровского, Николай II распорядился благословлять его иконой солдат, отправлявшихся на войну. Похоже, царь понимал подготовку к войне именно так, а не иначе; фронтовики же были настолько смущены и разочарованы образом нового святого, что к концу войны уже слышать о нем не могли[11].

Формат статьи не позволяет даже вкратце описывать ход всей русско-японской войны 1904–1905 гг. Кроме того, любому интересующемуся историей России он прекрасно известен, как известен и весьма плачевный результат. Правда, заклейменный поэтом К. Бальмонтом за Мукден и Цусиму, Николай II в ходе войны и после подписания Портсмутского мира все же преуспел минимум в 2-х военных операциях... правда, против собственного народа. Первая — это «Кровавое воскресенье» 9 января 1905 г., расстрел регулярными войсками мирной манифестации, убийство сотен[12] верноподданных царя. До сих пор бытует версия о провокационном характере шествия и об открытии огня «из народа» — в свое время она необъяснимым образом даже попала на страницы академической периодики[13], однако эту попытку снять ответственность с царя приходится признать неловкой и беспардонной.

Другая — карательная акция, последовавшая за Московским вооруженным восстанием в декабре 1905 г. Она была возложена на цвет русской гвардии — Николай II приказал Преображенскому и Семеновскому полкам идти в Москву на подавление вооруженного восстания. Уникальный пример — офицеры-преображенцы ответили императору отказом, считая роль полицейских ниже своего достоинства. В ответ царь распорядился уволить неподчинившихся и набрал офицеров из армейских частей[14]. Миссия оказалась выполнена; «за жестокую расправу с восставшими офицерство получило разные награды...»[15]. Нельзя забывать и об аналогичной экспедиции генерал-лейтенанта П.К. Ренненкампфа, кровопролитием восстанавливавшего подчинение властям среди служащих на Забайкальской и Сибирской железных дорогах[16]...

Ранее же, когда ситуация на театре военных действий неотвратимо стала приобретать удручающие черты, на секретном совещании 28 февраля 1905 г. в Царском Селе и Николай II и высшие должностные лица армии и флота единодушно признали, что без перестройки системы управления и организации армии не обойтись. 5 мая 1905 г. царь вручил Николаю Николаевичу рескрипт, предписывающий немедленно созвать «Особое совещание» по выработке «Предложений о Совете государственной обороны». Высшее военное руководство отнеслось к этой реформе неоднозначно, так как предполагалось, что Совет станет не только совещательным, но и руководящим, контролирующим органом. Намечалось новое промежуточное звено между верховной государственной властью, военным и морским ведомствами, права и относительная самостоятельность которых в результате этого значительно ограничивались, так как они попадали в подчинение должностным лицам, не несущим непосредственной ответственности за положение дел в армии и на флоте. Следом военное ведомство было разделено на несколько независимых и самостоятельных частей: высшие коллегиальные учреждения (Военный совет, Александровский комитет о раненых и Главный военный суд — органы, действующие постоянно, Высшая аттестационная комиссия и Верховный военно-уголовный суд, функционировавшие периодически); главные управления (Канцелярия министерства, Главный штаб, ГУГШ, артиллерийское, инженерное, интендантское, военно-санитарное управления, а также управление военно-учебных заведений и военно-судебное); генерал-инспекторы (кавалерии, артиллерии, инженерных войск и военно-учебных заведений).

Это дробление привело к развитию дезинтеграционных процессов, потере единства в системе военного управления, развитию внутренней бюрократии, волокиты и торможению хода реформ[17].

После провала затеи с «Особым совещанием», в 1908–1912 гг., все органы и системы военного управления пришлось вновь передавать под руководство военного министра. Эту должность в 1905–1909 гг. занимал А.Ф. Редигер, пока Николай II, пригласив к себе министра, не заявил ему: «После того, что произошло в Думе, вы потеряли авторитет в армии и мое доверие». Формальным поводом была критика Редигером военной верхушки России в Думе, однако сам понимал истинную причину опалы: «Я был уволен по личному неудовольствию государя, притом за недостаточную защиту его прерогатив, остатков его самодержавия»[18].

Новый военный министр В.А. Сухомлинов, сознававший, как угодить царю, категорично заявлял: «В Государственной думе я выступать не буду, государь этого не желает». В результате возник и стал развиваться конфликт между руководством Военного министерства и Государственной думой. Такой подход не находил полного понимания и в самой армии. Беспощадная централизация, которая насаждалась Николаем II и безоговорочно поддерживалась военным министром В.А. Сухомлиновым в строительстве вооруженных сил, совершенно не соответствовала духу времени, ограничивала возможности гражданского общества влиять на процессы, происходящие в армии, контролировать их, а органы представительной власти — принимать участие в решении вопросов обороны, что, естественно, вызвало напряженность вокруг армейских проблем.

Личность В.А. Сухомлинова в контексте настоящего анализа заслуживает более пристального внимания — его деяния на посту министра, равно как и последующая опала, четко отражают обстановку в российском военном ведомстве накануне краха империи. Тезисно обозначим некоторые из них:

В 1910 г. Сухомлиновым был разработан и реализован новый план стратегического развертывания войск. По нему упразднялся Варшавский укрепленный район, составлявшие его крепости Варшава и Зегрж, а наряду с ними — на юге — Ивангород — подлежали уничтожению. К выполнению данного решения было приказано приступить в условиях строжайшей секретности, а мотивировалось оно слабостью перечисленных крепостей и необходимостью собрать находящиеся в них войска в кулак. Впрочем, тот же Сухомлинов, еще будучи начальником ГУГШ, в феврале 1909 г., докладывал о необходимости упразднения и Новогеоргиевска — мощнейшей крепости империи. Это его намерение немедленно вызвало протест видных специалистов из Главного крепостного комитета, в том числе управляющего его делами А.А. Поливанова. Их критика возымела определенное действие — решение Сухомлинова было отменено новым начальником ГУГШ генералом Гернгроссом, Новогеоргиевск было решено не уничтожать, а напротив — усилить. Однако к 1911 г. из-за переноса оборонительной линии на 200 км в глубь страны, крепость превратилась в изолированный форпост, а с после начала военных действий на западном фронте стала европейским подобием Порт-Артура[19]. В трагическом падении крепости в 1915 г. была и лепта самого военного министра.

В начале XX века на первый план стали выступать технические средства ведения войны, что влекло за собой повышение требований к образовательному уровню личного состава армий. Накануне Первой мировой войны Россия тратила огромные средства на нужды, собственно военного ведомства (26,7% [20]), тогда как на народное просвещение выделялось лишь 4,6% годового бюджета России[21]. Как следствие, к началу войны в России 61%. призывников были неграмотными, в то время как в Германии — лишь 0,04%, в Англии — 1%, во Франции — 3,4%, в США — 3,8%, в Италии — 30%[22].

«Благодаря» царю тогда же была ослаблена и сфера военного образования. Характерный тому пример: ординарный профессор Николаевской военной академии Н.Н. Головин был сторонником реформирования учебного процесса в академии. Возможно, его усилия привели бы к реорганизации системы подготовки офицерских кадров в высшем звене, но в начале 1914 г. прямым давлением съезда объединенного дворянства на Николая II он был снят с должности и назначен командиром 20-го драгунского Финляндского полка в Вильманстранд. Начальник академии генерал Д.Г. Щербачев также покинул её стены с назначением командиром армейского корпуса[23].

В канун начала войны военный министр предпринял крайне неоднозначную пропагандистскую акцию, вышедшую ему боком не только в глазах современников, но и в отечественной исторической науке — решился на прямой диалог с прессой. С его подачи 12 февраля 1914 г. в вечернем выпуске газеты «Биржевые Ведомости» была опубликована статья «Россия хочет мира, но готова к войне». В ответ на вопросы сотрудников военных комиссий Думы Сухомлинов «давал самые <...> жалкие ответы. Он попросту обнаруживал полное незнание своей программы»[24]. В самом деле, заголовок хвастливой статьи говорил сам за себя, но... серьезно расходился с реалиями — о том, насколько была готова Россия к войне в плане боевой готовности, свидетельствовал русский и советский военный историк A. M. Зайончковский: «В общем, русская армия выступила на войну с хорошими полками, с посредственными дивизиями и корпусами и с плохими армиями и фронтами, понимая эту оценку в широком смысле подготовки...»[25]. Германский генеральный штаб так же констатировал: «При столкновении с русскими германское командование может осмелиться на маневры, которые оно не позволило бы себе против другого равного противника»[26].

Самодержец считал возможным для себя вмешиваться и в такую тонкую сферу управления армией, как военная разведка. Результатом его действий стало ослабление зарубежной агентуры — в частности, военного атташе в Италии полковника князя Волконского царь попросту прогнал с военной службы без «мундира и пенсии» за публичное признание ограничения его самодержавной власти Манифестом 17 октября[27]. Не готова к войне была и русская контрразведка, как утверждает видный исследователь истории спецслужб А.А. Зданович[28].

Когда началась война, ожидалось, что во главе Действующей Армии встанет монарх. То же самое предполагалось законодательной базой русской военной машины, но император Николай II... не решился на это[29]. Верховным Главнокомандующим стал его дядя, великий князь Николай Николаевич-младший. Царь же в исключительно ответственный период «июльского кризиса», колеблясь из-за опасений социального взрыва как следствия войны, ибо каким-то иным причинам, не решался объявить общую мобилизацию[30]. Драгоценное время было упущено, следствием чего косвенно стало первое же трагическое поражение русской армии в Восточно-Прусской операции.

Впрочем, год спустя, царь восстановит прерогативы самодержавного монарха, отстранив великого князя от должности и возложив функции Верховного главнокомандующего на себя. Автор этих строк уже касался причин этих событий в своей рецензии на документальный фильм «Николай II. Сорванный триумф», повторять содержание которой здесь нет необходимости. Следует лишь подчеркнуть, что смена Главковерхов произошла не в последнюю очередь из-за дворцовых интриг. Интересны мнения известных и неизвестных современников описываемых событий о решении императора.

Министр А.В. Кривошеин: «Принятие императором командования армией — это <...> свеча, брошенная в пушечный арсенал»[31].

Протопресвитер русской армии и флота о. Г.И. (Шавельский): «[Царь] в военном деле представлял, по меньшей мере, неизвестную величину: его военные дарования и знания доселе ни в чем и нигде не проявлялись», а «его общий духовный уклад менее всего был подходящ для верховного военачальника»[32].

Посол Британской империи в России Дж. Бьюкенен: «Совмещать обязанности самодержца великой империи и главнокомандующего — задача, непосильная для одного человека»[33].

Донской казак Г.И. Бардаков: «Нашего ГОСУДАРЯ нужно расстрелять»[34].

Мещанка г. Горки Могилевской губернии, торговка рыбой Ш.-Х. Паршен: «Наш НИКОЛКА не умеет воевать»[35].

Суммируя настроения, царившие в Действующей Армии, историк О.С. Поршнева констатировала: «Принятое Николаем II в августе 1915 г. решение о занятии им поста Верховного Главнокомандующего русской армии было встречено солдатами без энтузиазма»[36]. С какими же настроениями к этой знаковой черте подошла царская чета?

Николай II: «Быть может, для спасении России необходима искупительная жертва. Я буду этой жертвой»[37]. Александра Федоровна: «Царь, к сожалению, слаб, но я сильна...»[38]. Комментарии, по мнению автора, здесь излишни.

Впрочем, царю по-своему даже нравилась роль жертвы — он писал: «Мой мозг отдыхает здесь — нет министров, нет беспокоящих вопросов, требующих осмысления. Я полагаю, что это хорошо для меня»[39]. В Ставке он значительную часть дня проводил в окружении своей свиты. Царь вставал в девятом часу, занимался утренним туалетом, после чего следовал к молитве и чаю в столовой. В 11 часов Николай II шел в штаб, на доклад, дабы ознакомиться с оперативной обстановкой и обсудить с начальником штаба генералом М.В. Алексеевым вопросы, касавшиеся армии. По сути дела, этим часовым докладом и ограничивалась работа царя в качестве Верховного главнокомандующего. Остальное время — практически весь день — он уделял завтраку-обеду с неизменной рюмкой водки, докладам министров, прогулкам и т. д.[40] Вне сомнения, ради подобной смены обстановки стоило возглавить Действующую Армию, ведущую тяжелейшую войну...

Из-за постоянных переездов полковника Николая II из Могилева, куда была переведена Ставка, в Петроград, а также недостаточного знания вопросов руководства войной и стратегического планирования фактическое командование вооруженными силами было сосредоточено в руках начальника штаба Ставки генерала Алексеева[41]. Правда, поначалу царь решил проявить свой опыт стратега на деле — он решил забрать с Кавказского фронта для усиления войск, действовавших против Австро-Венгрии и Германии, V Кавказский корпус и одну пехотную дивизию. Это крайне разгневало великого князя Николая Николаевича-младшего: «Он не только отнял у меня пост, который самому явно не по силам, но еще и хочет лишить права на будущие победы»[42]. Впоследствии, в ходе Эрзерумской операции 1916 г., когда генерал Н.Н. Юденич решил взять мощную крепость Эрзерум без проведения правильной осады, Николай II уже наряду с командующим фронтом были категорически против этой операции. Взятия Эрзерума, одной из многих славных страниц русской военной истории, могло бы не состояться, не решись Юденич действовать наперекор царю.

При этом император отнюдь не считал себя связанным пожеланиями начальника штаба в вопросах кадровых назначений. В частности, несмотря на возражения последнего против выдвижения генерала В.М. Безобразова на должность командира гвардейских корпусов, царь настоял на своем. А вдобавок привел аргумент, сразивший Алексеева наповал: «Ну что вы, Михаил Васильевич! Он такой милый и такой веселый рассказчик и анекдотист!»[43].

В 1916 г. Безобразов будет назначен командующим созданной из частей и соединений стратегического резерва Ставки Особой армией, с которой связана еще одна любопытная история, рисующая нам личность Николая II. Особая армия была XIII-й по счету, но царь из неких суеверных соображений не стал давать этой армии номер[44]. Вообще присущие натуре Николая II склонность к мистицизму, своеобразный религиозный фатализм, суеверность отмечались многими из его современников: Ю.Н. Даниловым[45], начальником Петербургского охранного отделения А.В. Герасимовым[46]; лейб-казак императора Тимофей Ящик вспоминал:

«Когда царь утром отправлялся гулять в парк, то я следовал за ним <...> Когда он находил подкову, а так как царь твердо верил, что подкова приносит счастье, то каждый раз я должен был забирать ее с собой домой»[47].

В эмигрантской публицистике начала 90-х гг. встречаются публикации о спасении Николаем II в 1915 г. сотен тысяч армян от проводимого Османской империей неприкрытого геноцида[48]. Но реже говорится об учиненном в том же году внутри Российской империи интернировании не меньшего, если не большего, количества представителей нетитульных наций — евреев, немцев, поляков, латышей... Переселение и помещение в особые условия этнических групп заподозренных в нелояльности было общепринятой практикой в ходе обеих мировых войн. Но организация этих акций в России была поставлена удручающе плохо — потоки переселенных лиц и беженцев захлестнули и без того перегруженную транспортную систему в западных регионах страны и вызвали локальные вспышки эпидемий и голода. Отсутствие грамотного пропагандистского обеспечения депортаций привело к резкому росту обусловленной антисемитизмом шпиономании и социальной напряженности в Действующей Армии и в тылу.

К слову об отношениях между офицерами и нижними чинами, бытовавших в тогдашней армии. Тезис об умении начальников сблизиться с подчиненными стал постоянным атрибутом выступлений Николая II перед военной аудиторией. В 1904 г. он требовал с любовью и вниманием относиться к подчиненным нижним чинам, с сердечностью вникать в их нужды и приближать к себе. В годы революции царь уже подчеркивал важность неразрывной связи между офицерами и солдатами. «Те части крепки, где существует неразрывная связь между офицерами и нижними чинами»; они, по его словам, «доблестно и преданно служат и на войне и в мирное время».

Другой стороной медали была излагаемая в перехваченных военной цензурой письмах ситуация: «Всего более угнетает, что нашими старыми солдатами командуют выскочки офицеры. Солдат они не понимают, ими помыкают, а заботы не видно»; «В нашей роте порядка никакого, полуротный — прапорщик из солдат — все время был в деревне и пьянствовал»; «Все начальство за маловажные поступки морду бьет, вот же наша какая жизнь — хуже собак»[49].

Незавершенность реформы военного образования привела к тому, что когда, после начала войны, практически весь заранее подготовленный профессиональный костяк офицерского корпуса был выбит в операциях 1914–1915 гг, тех, кому предстояло командовать людьми в бою начали набирать буквально «с улицы», руководствуясь исключительно образовательным цензом и пропускать эту массу через 3–6 месячные школы прапорщиков. Исследователь истории русского офицерства С.В. Волков писал:

«Комплектовались школы прапорщиков лицами с высшим и средним образованием, годными к военной службе, студентами и вообще любыми лицами, имевшими образование хотя бы в объеме уездного или высшего начального училища, а также отличившимися на фронте солдатами и унтер-офицерами. В школы могли поступать и гражданские чиновники призывного возраста»[50].

Кроме того, в те же годы появилась практика производства в офицеры нижних чинов за боевые заслуги непосредственно на передовой без прохождения специальных курсов. Однако образованные студенты, усердные чиновники или умеющие хорошо чистить винтовку, метко стрелять и лихо козырять при виде начальства солдаты и унтера, как выяснилось, далеко не всегда обладали главной способностью офицера — навыком управлять людьми и вести за собой. Не умея заслужить авторитет у солдатской массы, многие из этих «эрзац-офицеров» начинали применять кулаки в качестве основного аргумента в общении с подчиненными.

Сильным психологическим стимулом к развитию рукоприкладства явилось официальное восстановление в армии наказания розгами, казалось бы, окончательно забытое после событий первой русской революции. Порке подвергались целые подразделения, даже за пустяки. Табу на физическое насилие над личностью было снято с официальной санкции. Определенный импульс к рукоприкладству по той же причине могло дать и введение в январе 1915 года смертной казни на фронте[51].

Следует заметить, что вопреки утверждениям нынешних апологетов, царь, уже возглавив армию, не добился тем самым сиюминутной стабилизации фронта. Фронт стабилизировался лишь 2 месяца спустя, после очередного отступления русской армии на линию р. Западная Двина — Двинск — Вилейка — Барановичи — Пинск[52]. Николай объективно не внес значительного вклада и в подготовку и проведение крупнейшей наступательной операции русской армии в ходе войны — знаменитого «Брусиловского прорыва» на Юго-Западном фронте. Более того, его организатор и вдохновитель генерал от кавалерии А.А. Брусилов возлагал ответственность за срыв наступления, вовремя не поддержанного силами Северо-Западного фронта, именно на царственного Главковерха[53].

20 сентября 1916 г. Николай II писал жене:

«Наряду с военными делами меня больше всего волнует вечный вопрос о продовольствии. Сегодня Алексеев дал мне письмо... от председателя комитета по продовольствию. Он открыто признается, что... цены все растут, и народ начинает голодать... Я никогда не был купцом и просто ничего не понимаю в этих вопросах о продовольствии и снабжении...»[54].

Однако, может быть, царь из неких соображений оговаривал себя и попросту «прибеднялся»? Увы, нижеследующие примеры делают это допущение маловероятным.

В январе 1916 г. военному министру А.А. Поливанову рескриптом великого князя Михаила Александровича было передано Высочайшее повеление заказать у некоего А.А. Братолюбова «столько-то» пудов изобретенной им горючей жидкости, якобы не поддающейся тушению огнем, на сумму... 7 миллионов рублей. Эти сумасшедшие деньги надлежало выплатить изобретателю в американских долларах с гарантией доплат, если в них возникнет необходимость. Впрочем, это всего один-единственный пункт в перечне заказов на имя Братолюбова, для реализации которых требовалось в общей сложности 100 миллионов рублей[55]. Проверить, насколько предлагаемый Братолюбовым «напалм» оправдывает трату такой колоссальной суммы, Николай II удосужился лишь поздней осенью 1916 г.— как говорится, не прошло и года... Как выяснилось в ходе испытаний, Братолюбов был аферистом, а его легковоспламеняющаяся жидкость — фикцией; «Государь всё стрелял и стрелял, пока не убедился в неприменимости для военных целей этого изобретения»[56] — писал очевидец испытаний контр-адмирал А.Д. Бубнов.

Другим примером Высочайше одобренного растранжиривания огромных сумм в период Первой мировой войны был легендарный «царь-танк» или «боевая колесница Лебеденко». Этот мертворожденный проект циклопической колесной боевой машины, на изготовление опытного образца которой Союз земских городов по распоряжению царя выделил огромную сумму в 210000 рублей, даже не рассматривался Главным военно-техническим управлением[57]. Для сравнения — в в разгар «июльского кризиса» 1914 г. за добычу судьбоносных для страны сведений о военных планах Германии Главное управление Генерального штаба сулило в 10 раз меньшую сумму[58]. Изготовление же «танка Лебеденко» велось в 1916 г., в тяжелейший военный период. Если мы обратимся к опыту Великой Отечественной войны, в куда более сложный момент начала 1942 г., то проектировщики танков были и тогда — как, например, командующий 371-й стрелковой дивизией генерал-майор Ф. Чернышов, автор проекта «зимнего танка «Гигант»[59]. Но сравнение его с Лебеденко попросту исключено — в отличие от последнего, генерал Чернышов был движим искренним стремлением помочь воинам Красной армии, к тому же его идея оказалась вполне здравой и востребованной в ходе войны.

Весьма расхожей у промонархически настроенных публицистов была и остается обширная цитата из книги У. Черчилля «Мировой кризис», сожалеющего о России, будто бы рухнувшей на пороге победы, и о её царе. Отдельные пассажи из неё действительно показательны, например вот эта — «Вооружение притекало широким потоком»[61]. Речь идет, главным образом, о стрелковом оружии и его достатке к началу революционного 1917 г. В действительности поток был едва ли настолько широк, чтобы покрывать потребности войны многомиллионных армий, но весьма мутен — в 4-х армиях и резерве Юго-Западного фронта на 1 января 1917 г. имелось винтовок:

В армиях и резерве Кавказского фронта[62]:

С патронами ситуация обстояла точно таким же образом — в ведомости Петроградского склада боеприпасов за ноябрь 1916 г. значатся:

«3-линейные боевые винтовочные остроконечные с посадкой пули на 2 линии, то же на 3 линии... боевые винтовочные германские остроконечные... боевые австрийские винтовочные тупоконечные, то же с разрывными пулями... английские калибра 0,303 к пулеметам Льюиса... боевые винтовочные французские калибра 0,303... 3-лин. Боевые американской выделки... 3-лин. Боевые с зажигательными пулями с углубленным капсюлем»[63].

Причем расход ружейных патронов был большим, нежели в других воюющих странах, в 2–3 раза в силу нехватки артиллерии и снарядов, «достаточное» же их [патронов] количество в 1916–1917 гг. объясняется фактом недостачи в винтовках (-35%) и пулеметах (-88%)[64].

Читатель может задаться резонным вопросом — неужели в Русской императорской армии в период тяжелейшей войны ситуация складывалась исключительно негативно? Николай II действительно не вникал ни в одну из жизненно важных сфер руководства и, движимый чувством жертвенности, ожидал наступления неизбежного? Разумеется, говорить так было бы недопустимым утрированием. И даже в условиях беременности его державы революцией, царь был уверен, что ему есть на кого опереться — речь идет, разумеется, о русской гвардии.

Входя в возраст совершеннолетия, российские императоры становились офицерами Гвардии. И, становясь во главе государства, царь, не прерывал связи с гвардейскими частями. Николай II, например, ежедневно читал приказы по Преображенскому полку. Он интересовался состоянием подшефных частей, знакомился с их месячными рапортами, а рапорты 65-го пехотного лейб-гвардии Московского полка с войны собирал и хранил у себя. Так же как Александр II, Николай II лично распределял новобранцев по гвардейским полкам[65]. Однако была ли эта дружба столь безупречной?

Уже в годы Первой мировой войны, нижних чинов и офицеров гвардии возмущала близость Распутина к престолу, среди них постоянно муссировались слухи о скором сепаратном мире, об измене императрицы и т. д. Отрицательно сказалось на авторитете царя и возложение им на себя ордена св. Георгия IV степени — лишь за факт краткого пребывания на передовой. Георгиевская Дума Юго-Западного фронта представила царя к награде, а он, признавая в обращении к войскам ее незаслуженность, тем не менее радовался как ребенок и продолжал носить орден. В массовом сознании войсковой, в том числе и гвардейской среды непонимание происходящего и недовольство им вылились в ядовитую присказку: «Царь с Егорием, а царица с Григорием»[66]. П.Н. Врангель справедливо констатировал в своих воспоминаниях, что последние годы царствования «отшатнули от царя многих сынов Отечества»[67]. Потому-то и отречение Николая II было воспринято в Гвардии спокойно — лишь командир Гвардейского кавалерийского корпуса хан Нахичеванский созвал командиров полков и от их имени и от себя лично направил царю телеграмму о готовности выступить на его защиту, а также Гурко и командир 3-го кавалерийского корпуса граф Ф.А Келлер заявили о своей поддержке[68]. Итогом военной карьеры и царствования Николая II подвел бесславный, но закономерный крах.

Конечно, в данной статье были рассмотрены далеко не все грани полководческого таланта последнего русского царя — гораздо большее их количество остается за рамками повествования. Но даже этот обзор, произведенный по открытым историческим источникам, наглядно демонстрирует несостоятельность изображения Николая II военачальником — полковник Н.А. Романов им не был. Ценой этого заблуждения стал исход войны и, в немалой степени, крушение империи в 1917 г. Была ли это трагедия самого императора? Несомненно, но в наименьшей, совершенно незначительной степени по сравнению с последовавшими социальными потрясениями в России. И их наступление с того момента, как русскую армию возглавил неспособный руководить ею офицер (а возможно, и куда раньше), было лишь вопросом времени.

По этой теме читайте также:

Примечания