Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Бог, Пушкин и пушкинисты: третий лишний

В последние 10-15 лет лавинообразно нарастает количество трудов, посвященных вопросу о религиозности Пушкина. Создается впечатление, что к двум исконным русским вопросам «Кто виноват?» и «Что делать?» добавился третий – «Был ли Пушкин православным?». Увы, подавляющее большинство работ на эту тему вследствие неуместной аксиоматичности, фантастичности построений и предельно вольного обращения с фактами находятся, собственно, за пределами науки.

Статья доктора философских наук, профессора МГУ Юрия Алексеевича Муравьева[1], рекомендованная редакцией как «отрывок из большой работы автора, посвященной рецепции Пушкина», призвана, по видимости, послужить исправлению такого положения. Ю. Муравьев ставит себе целью критически проанализировать «восприятие Пушкина в кругу последователей владимиро-соловьевского «христианского ренессанса»».

К сожалению, в ходе решения этой задачи автор попадает в достаточно очевидную ловушку, а именно: не проводит последовательного разграничения литературоведения и литературной критики. Говоря о «русской философской критике», он считает возможным в то же время употреблять как синоним словосочетание «научное исследование». Между тем, критика (в том числе и статьи В. Соловьева и С. Булгакова, являющиеся непосредственным предметом внимания нашего автора) никакого отношения к науке не имеет; полемизировать с критическими построениями в научной статье, чем занимается Ю. Муравьев, столь же бессмысленно, как и использовать положения критических статей в качестве методологической базы, как то делают современные представители «православной» пушкинистики. Более того, полемика с критическими сочинениями (равно как и опора на них) неизбежно переводит то, что задумывалось как строго научный труд, в иное качество.

Цель критики не анализ, а оценка; любая критическая статья – сочинение на тему «Мой Пушкин (Гоголь, Лермонтов, Достоевский, Толстой и т.д.)». В конечном итоге критическая работа направлена не столько на объект, сколько на самого критика, и является, таким образом, одной из форм самопознания (в этом и заключается ее наиболее принципиальное отличие от литературоведения)[2]. Если приверженцы религиозной пушкинистики пишут бесконечное коллективное сочинение на тему «Я православный», то их оппоненты, и Ю. Муравьев в том числе, посредством Пушкина сообщают читателю о своем атеизме. Вот и вся разница.

Примеры глубинного родства Ю. Муравьева с его противниками можно перечислять долго. Остановимся лишь на некоторых. Вот, например, некритическое отношение к «духовно близким» источникам. Ю. Муравьев утверждает: «В советское время была поставлена последняя точка в истории с «предсмертным покаянием» Пушкина. Эта последняя точка была окончательно утверждена уже серией работ П. Е. Щеголева о дуэли и смерти Пушкина». На самом деле «неопровержимые (да никто опровергнуть и не пытался!) документально подтвержденные выводы Щеголева» в академическом пушкиноведении безусловным доверием давно не пользуются. Неоднократно отмечалась и очевидная тенденциозность автора «Дуэли и смерти Пушкина» (труда, впрочем, несомненно новаторского для своего времени и сохраняющего свое значение и поныне)[3].

Стоит отметить и весьма неприятную, на мой вкус, авторскую интонацию – интонацию человека, заранее уверенного в своем превосходстве над оппонентами, выражающего несколько парадоксальную для атеиста убежденность в обладании «абсолютной истиной»: «Мы должны… решить… какая из позиций содержит больше моментов подлинного знания (абсолютной истины) и, следовательно, выступает в данный исторический момент в роли истины и только истины». Думаю, этот пассаж добавит аргументов тем, кто полагает, что атеизм, по сути, не что иное как одна из разновидностей религиозного сознания. В этом же ряду стоит и ссылка на «кривую усмешку самого захудалого физика»[4]. А уж от слов про «всесокрушающую мощь научного доказательства» у постсоветского человека по коже и вовсе пробегает привычный морозец.

Настойчиво прокламируемая научность подхода, впрочем, оборачивается на поверку вполне банальным марксизмом: «Прошлый богословский и нынешний неофитски-христианский этапы в рецепции Пушкина имеют между собой лишь внешнее сходство, будучи порождены принципиально различными социально-экономическими, политическими и идейными условиями». Обращение же с реальными научными постулатами у уважаемого философа более чем свободное: «Психологически маловероятно, чтобы автор «Гаврилиады» и других вольнолюбивых и скептико-атеистических стихов и высказываний вдруг взял, да и отказался от этих мыслей. Отречься от произведения под страхом физической или нравственной расправы можно. Перестать так мыслить – вряд ли». Братья-психологи, ау! Нельзя не упомянуть также о стремлении Ю. Муравьева оперировать принципиально неверифицируемыми (а следовательно, и ненаучными) категориями. Впрочем, если уважаемый автор знает, что такое «явно атеистические» стихи и чем они отличаются от «действительно религиозных», возможно, ему следовало бы поделиться своим знанием с читателем.

Особый вопрос о стиле полемики. Называть своего оппонента «певцом самодержавия», его понимание истории – «грубо дилетантским», его методологию – «фарисейской», уснащать свой текст риторическими вопросами-комментариями вроде «Недурно?» и такими восклицаниями как «Бога не боится наш пушкинист-государственник!», конечно, можно. Надо только отдавать себе отчет, что к научному дискурсу все это не имеет никакого отношения: перед нами все признаки обыкновенного критико-полемического сочинения. Прошу понять меня правильно: я ничего не имею против критики и критиков, сам грешен, мне лишь не нравится, когда подобного рода полупублицистические тексты выдаются за строгую науку.

И в заключение о главном. Общая для «православных» пушкинистов и их противников убежденность в том, что Пушкин есть «религиозная проблема»[5], сама по себе представляется не вполне обоснованной. Если речь идет о Пушкине-человеке, то кому какое дело, верил ли он в Бога, ходил ли в церковь, по своей ли воле исповедовался и причащался перед смертью? Если же мы говорим о Пушкине-поэте, то где критерии для разграничения стихов атеистических и религиозных (см. выше)? Таким образом, сама постановка вопроса о вере/неверии Пушкина как собственно научной проблемы не кажется нам возможной[6].

Статья опубликована в журнале «Скепсис» №2, с. 62-63.

По этой теме читайте также:



1. Муравьев Ю. «Пушкин знал бога… И довольно хорошо… И даже нескольких…» // Скепсис, 2002, №1 (1). С. 48-60.

2. «Статьи Белинского о Пушкине или Баратынском очень мало говорят нам о Пушкине или Баратынском, но очень много – о Белинском и его последователях» пишет М. Л. Гаспаров в статье с показательным названием «Критика как самоцель» (Новое литературное обозрение, 1994, №6. С. 6).

3. «Совет царя исполнить «христианский долг» не имел решающего значения. Записка Николая I только ускорила действие, на которое Пушкин уже дал согласие» (Левкович Я.Л. Примечания // Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. М., 1987. Т. 1. С. 392; см. также: Левкович Я.Л. П.Е. Щеголев и его книга «Дуэль и смерть Пушкина» // Там же. С. 18-19); «Судя по всему, что нам известно, поэт не помышлял об отказе от последнего христианского обряда. Широта взглядов, к которой он пришел в зрелые годы, обусловила и его терпимость, и «уважение к преданию»» (Абрамович С.Л. Пушкин. Последний год. М., 1991, С. 577).

4. Учение о предопределении «в наши дни и у самого захудалого физика вызывает кривую усмешку».

5. См.: Сурат И. Пушкин как религиозная проблема // Новый мир, 1994, № 1. С. 207-222.

6. Стоит отметить, что сказанное относится не только к Пушкину. Абсолютно бесплодными оказались и дискуссии, посвященные вопросу о религиозности других русских писателей. См., например, полемику о мировоззрении А. А. Фета, развернувшуюся несколько лет назад на страницах «Вестника Русского Христианского Движения»: Струве Н.А. О мировоззрении А.А. Фета: был ли Фет атеистом? // Вестник РХД. 1983. № 139. С. 161-170; Эткинд Е. Г. О мировоззрении Фета и культуре полемики // Вестник РХД, 1984, № 141. С. 169-174; Струве Н. А. Был ли Фет атеистом? Ответ на письмо проф. Е. Эткинда // Там же. С. 175-177; Макаров М. Шеншин и Фет // Вестник РХД, 1984, № 142. С. 303-306; Мать Юлиания Еще о Фете // Вестник РХД, 1985, № 144. С. 292-293.

Имя
Email
Отзыв
 
Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017