Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание

IV. Город и деревня в их взаимных отношениях в период партизанского движения

Сибирский город был прежде всего для деревни торговым посредником, а не местным внутренним рынком. Сбыт главной массы сельскохозяйственных продуктов приходился на экспортные конторы, а продукты городской промышленности для сибирской деревни шли из России и из-за границы. Таким образом, город был транзитным складом товаров, идущих из деревни и направляющихся в деревню. Таковы «хлебные города» Барнаул, Ново-Николаевск, Омск. От них, как от центральных узлов, шли нити к более мелким хлебным пунктам, находившимся зачастую в деревнях у берегов больших рек и железных дорог. Местная промышленность была ничтожна, преобладали мелкие предприятия. В городах главной отраслью промышленности были кожевенные, пимокатные заводы и паровые мельницы. Экономически таким образом никакой внутренней взаимозависимости между сибирским городом и деревней не было. Торговая и промышленная буржуазия Сибири выступала в своей посреднической роли скупщика и монополиста. Прекращение сельскохозяйственного экспорта в 1919 г. свело ее экономическую роль для крестьянства к нулю. Наоборот, она представляла скорее экономически враждебную силу, желавшую навязать крестьянину расплату за контрреволюционный переворот. Не имея возможности разрешить проблему сельскохозяйственного рынка для Сибири, она облагала крестьянина налогами, взваливая на его плечи расходы по ведению гражданской войны. Экономический разрыв между городом и деревней обнаружился в резком политическом разрыве между буржуазией и крестьянством. Отсутствие сильного пролетариата в городах и присутствие в них иностранных интервентов окончательно превратили город в глазах сибирских крестьян в оплот наступающей российской и иностранной буржуазии. Отсюда ненависть к городу и «замкнутость», изолированность деревни в ее борьбе против Колчака. Всё, что было в той или иной степени связано с буржуазией, в глазах крестьян превращалось в враждебную силу, противостоящую, деревне. Городская мелкая буржуазия представляла из себя жалкое мещанство, стиснутое в кольце контрреволюции. Она беспомощно барахталась в собственном болоте бессилия и вечных страхов перед пролетариатом. Буржуазия представляла крестьянское движение в виде «большевистской опасности» — и этого было достаточно для того, чтобы мамелюки мещанского благополучия отшатнулись от него. Город и деревня представляли два лагеря… Конвульсивные движения городского пролетариата были в корне ликвидированы и не оставили после себя заметного следа в борьбе общественных сил того времени. Наоборот, они ещё убедительнее как бы вскрыли полную несостоятельность и отсутствие сил для самостоятельного серьезного выступления у сибирских рабочих. Разрыв между городом и деревней отразился и на партизанском движении в том направлении, что крестьянство не искало уже помощи от города и таким образом замыкалось в свою собственную оболочку. Поэтому-то все крестьянские армии партизан, равно как и их штабы и руководители, подозрительно относились к тому, что исходило от города. Эта подозрительность и недоверие к городу, а вместе с тем и к тому его слою, который даже сочувственно относился к движению, к пролетариату, выбивало нередко из-под коммунистической партии почву для организационного и политического овладения движением. Все эти явления придали движению некоторые особые идеологические черты. Сейчас нас интересует лишь картина взаимоотношений города и деревни с точки зрения их роли в партизанском движении. Для этой цели мы постараемся представить краткий обзор городских движений.

Первая забастовка началась 8-го августа 1918 г. в Ново-Николаевске. Бастовали плотники, печатники, столяры, маляры и домашняя прислуга. Затем к ней примкнуло железнодорожное депо. Превратиться во всеобщую она не смогла. Началась она, как сообщает «Алтайский Луч», «помимо профсоюзов и была организована известными лицами с целью реставрации большевизма. Раздавались листки с призывом к вооруженной борьбе»[1]. 22-го декабря вспыхнули беспорядки в Омске. Организованы они были подпольной большевистской группой, причём главной силой в них были воинские части и рабочие ст. Куломзино. Восстание в Омске ограничилось освобождением арестованных из тюрьмы, и затем было без труда подавлено, причём в выступлении участвовало всего 300 человек, тогда как железнодорожные мастерские Куломзино насчитывают несколько тысяч рабочих. Эти выступления были произведены до начала крестьянских восстаний, поэтому они не могут характеризовать роль города в партизанском движении. Восстание же в Енисейске, о котором у нас шла речь выше, должно было сыграть большую роль в случае успеха. И, действительно, оно произвело большой переполох среди колчаковцев. Но весь ход и исход его показал полную неосновательность такого беспокойства. Главной массой восставших были солдаты, а не рабочие. А руководители оказались не на высоте поставленной задачи. В результате это восстание привело лишь к усилению военных сил правительственных отрядов, а не к созданию новой базы борьбы.

То же самое мы наблюдаем на опыте Канского восстания. Это восстание началось в ночь с 26-го на 27-е декабря 1918 г., а 28-го дек. оно уже было ликвидировано. Начато оно было частью солдат 32-го Сибирского стрелкового полка, причём одновременно с ними выступили пленные красноармейцы[2]. Главными инициаторами восстания были фельдфебель второй роты Богомолов и писарь той же роты Булгаренко. Первому из них удалось скрыться, второй же был расстрелян. Происхождение этого наступления исключительно военное, — рабочие и горожане оказались в стороне.

В конце 1918 г. была назначена забастовка рабочих в железнодорожных мастерских Красноярска. Официальное сообщение гласит, что «забастовка, благодаря принятым мерам, не состоялась. Рабочие не выступали на работу несколько часов. Виновные в призыве к забастовке будут преданы полевому суду». Когда же весь район вокруг Красноярска был объят пламенем восстания, то в городе, несмотря на присутствие подпольной большевистской организации, не удалось устроить выступления. 17-го мая 1919 г. начальник контрразведки сообщил, что «в г. Красноярске была обнаружена организация большевиков, их штаб и склад. Арестовано 15 человек, найдено 60 винтовок, части пулемета, взрывчатые вещёства, для разрушения ж.-д. сооружений». Наконец, выступления в городах Тюмени (13 марта 1919 г.) и Усть-Каменогорске (29 июня) были произведены также силами местных гарнизонов. Для местных большевиков и рабочих они были неожиданными и даже считались «преждевременными»[3]. Никакой связи с восставшими крестьянами в окрестностях губернии эти выступления не имели. Наконец, даже тогда, когда алтайские партизаны сумели 6-го августа ворваться в г. Камень в количестве 118 человек, то, как оказалось, «рабочие г. Камня, — как пишет руководитель этих партизан тов. Громов-Мамонов, — нас не поддержали»[4]. На помощь этому отряду пришло лишь крестьянское население окрестных сел в числе 10 тысяч человек, «вооруженных чем попало, — кто с вилами, кто с топорами…».

Присутствие многочисленных иностранных отрядов в городах обрекало город на полную невозможность какого бы то ни было сопротивления. Наоборот, борющейся деревне это придавало характер национальной борьбы. Сибирская буржуазия становилась не только классовым врагом, но и национальным, поскольку держалась за штыки польских, чешских, итальянских, сербских и японских отрядов. Таким образом, борьба крестьянства развертывалась уже по линии войны с иностранным капиталом. Город и здесь оказывался пассивным. Подступы к городу охранялись иностранными штыками. Крестьянство всем дальнейшим развитием борьбы противопоставлялось союзу сибирской буржуазии с иностранным капиталом при сравнительном спокойствии пролетарских и мелкобуржуазных слоев городского населения.

Кроме того, на мятежные деревни налагались не только подати, но и взыскивались «штрафные». Так газета «Труд» сообщает, что «уплачено» казне мятежными селами Минусинского уезда числившиеся за ними недоимки свыше полутора миллиона рублей[5].

Контрибуции брались и с восставших деревень Красноярского и Ачинского уездов, с алтайских крестьян и с деревень Тарского уезда.

Такой способ расправы ещё более вырыл пропасть между буржуазией и крестьянством — он создал такие условия, при которых сибирское крестьянство вступило в смертельную схватку с колчаковским режимом.


Примечания

1. № 13 от 6-го сентября 1919 г.

2. Дело № 5, ч. 1-я за 1918 г. (телеграмма начальника гарнизона полковника Мартынова). Центроархив.

3. См. статью Авдеева в «Пролетарской Революции», № 18—19, стр. 311.

4. Громов-Мамонов. «Партизанское движение в Зап. Сибири» (Сборник Сиб. Истпарта, № 1).

5. «Труд» № 174, 12/II.

Предыдущая | Содержание

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017