Вторая мировая война, Курт Воннегут, капрал армейской разведки США, попадает в фашистский плен, его направляют на работы в Дрезден, где он становится свидетелем варварского уничтожения города американской авиацией. Как признает сам Воннегут, горящий Дрезден переворачивает его юношеские представления о «разумности цивилизации», начинается «прозрение», а с ним начинается Воннегут-писатель, пытающийся понять, почему люди современной цивилизации способны на варварство еще более ужасное, чем даже в мрачное средневековье. Бомбежка американцами Хиросимы и Нагасаки, столь же бессмысленная с военной точки зрения, как и сожжение Дрездена, окончательно определяет мировоззрение будущего писателя.
«Мы только и слышали, — говорит Воннегут в 1970 году, выступая перед американскими студентами, — что научная мысль сделает нашу жизнь необыкновенно приятной и счастливой. А получилось так, что высшее достижение научной мысли мы сбросили на Хиросиму, перебив там всех до одного. И тогда я поговорил сам с собой откровенно. «Послушай, капрал Воннегут, — сказал я себе, — а может, ты зря настроен так оптимистично?..» Творчество Воннегута — это постоянный поиск ответа на мучительный вопрос: как спасти человечество от катастрофы, которую готовят ему бизнесмены, политики, ученые, забывшие о ЧЕЛОВЕКЕ?
Курта Воннегута хорошо знают в нашей стране, на русский язык переведены романы «Утопия-14», «Колыбель для кошки», «Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер, или Не мечите бисер перед свиньями», «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей», «Завтрак для чемпионов, или Прощай, черный понедельник». Публикуемый ниже отрывок взят из автобиографической книги Курта Воннегута «Воскресенье пальмовой ветви».
Мой роман «Бойня номер пять»[1] сжег школьный сторож из Дрейка, Северная Дакота, по указанию специальной школьной комиссии, и попечительский совет выступил с официальным заявлением по поводу безнравственности этой книги. Единственная грубая строка во всем романе, даже по стандартам королевы Виктории, — это слова, сказанные американским стрелком противотанкового орудия безоружному соотечественнику, ассистенту капеллана, во время сражения в Арденнах в декабре 1944 года — до сего момента самого крупного в истории поражения американского оружия (если умолчать о конфедератах[2]). Ассистент капеллана навлек на себя огонь противника.
Поэтому 16 ноября 1973 года я решил написать Чарльзу Маккарти из Дрейка, Северная Дакота, следующее:
«Дорогой м-р Маккарти, пишу вам как председателю попечительского совета города Дрейка. Я вхожу в число американских писателей, чьи книги были уничтожены в отныне прославленной топке вашей школы.
Я узнал, что некоторые жители Дрейка считают мой труд порочным, что чрезвычайно оскорбительно для меня. Я склонен думать, что книги и те, кто их пишет, воспринимаются вами как нечто нереальное. Пишу вам, чтобы показать, насколько я реален.
Хочу, чтобы вы знали также, что я и мой издатель никак не использовали отвратительную новость из Дрейка: не хлопали друг друга по плечу, гукая о том, сколько книг мы продадим благодаря событиям в Дрейке. Мы отказались от выступления по телевидению, не слали гневных писем в газеты и не давали пространных интервью журналистам — мы разозлены, нам гадко, нам больно. Ни единой копии данного письма не послано в третьи руки, это чисто личное послание от меня жителям Дрейка, которые так много сделали, чтобы очернить мою репутацию перед собственными детьми и потом перед всем миром. Хватит ли вам мужества и обыкновенной порядочности показать письмо жителям Дрейка или оно тоже осуждено на сожжение в вашей топке?
Насколько можно судить по информации, полученной мной из газет и передач телевидения, вы считаете меня и некоторых других писателей пустомелями, которые только и делают, что загребают деньги и отравляют умы молодых читателей. В действительности я высок, крепкого сложения, мне пятьдесят один год, в детстве много работал на ферме, неплохо владею столярными инструментами, вырастил шестерых детей, троих собственных, троих приемных. Все они нашли свое место в жизни, двое стали фермерами. Я ветеран второй мировой войны, служил в пехоте, награжден «Пурпурным сердцем»[3]. Все, что у меня есть, я заработал тяжелым трудом. В тюрьме не был, под судом и следствием не состоял. Мне никогда не боялись доверять молодые умы, в свою очередь, молодые умы всегда доверяли мне, я преподавал в Гарвардском университете и в Сити-колледже. Каждый год я получаю, по крайней мере, дюжину приглашений из колледжей и школ выступить на их актовом дне. Возможно, из всех ныне живущих американских писателей я самый читаемый в школах.
Когда бы вы соизволили прочесть мои книги, как делает это каждый образованный человек, вы бы узнали, что я не проповедую какие-либо дикости; мои книги просят людей быть добрее и ответственнее, ибо люди так часто не правы. Признаю, что многие мои персонажи говорят грубо. Потому что в реальной жизни люди говорят грубо, и наши, даже самые оберегаемые, дети знают это. И мы знаем тоже, что эти слова не приносят им особого вреда, как не принесли нам, когда мы были детьми; нас ранили зло и ложь.
Даже после всего сказанного мной уверен, что вы готовы мне возразить: «Да, да, но за нами по-прежнему остается право и ответственность решать, какие книги читать нашим детям». Все это, конечно, так. Но примите и то, что если вы осуществляете это право и несете эту ответственность невежественно, без разбора, люди имеют право назвать вас дураками. Даже дети имеют право назвать вас так.
Из газет я узнал, что люди Дрейка глубоко удивлены столь громким откликом всей страны на то, что вы сделали. Что ж, теперь вам известно: Дрейк тоже относится к американской цивилизации, страна не позволит вам обращаться столь варварски с ее культурой. Возможно, все это поможет вам понять, что книги — святое для всех свободных людей, и на это есть важные причины: люди воевали с теми, кто ненавидел и сжигал книги.
Если вы и ваш совет готовы доказать, что действительно обладаете достаточной умудренностью и зрелостью, чтобы осуществлять власть над образованием своих детей, вы обязаны признать, что преподали отвратительный урок юным о том, что есть наше демократическое общество, когда отвергли и затем сожгли книги — книги, которые вы даже не читали. Вы также должны позволить вашим детям ознакомиться с различными видами мнений и информации, чтобы как можно лучше подготовить их к необходимости принимать решения и выживать.
Еще раз: вы меня оскорбили, я гражданин, я реален».
Так я писал семь лет назад и до сих пор не получил ответа. Сейчас, когда я это пишу, сидя за рабочим столом в Нью-Йорке, из школьных библиотек Левиттауна, в пятидесяти милях отсюда, вновь изымают «Бойню номер пять». Легальная война, начатая несколько лет назад, идет полным ходом. Попечительский совет, о котором идет речь, нанял юристов, готовых не на жизнь, а на смерть атаковать Первую поправку к конституции[4]. В стране всегда найдутся юристы, готовые атаковать Первую поправку, словно она не более чем пункт в договоре об аренде, заключенном с мошенником-домовладельцем.
24 марта 1976 года, когда был начат данный судебный процесс, я прокомментировал это событие передовой статьей в газете «Нью-Йорк таймс», лонг-айлендское издание, в таком духе:
«...Трусость — устраивать шоу из атаки на то, что выше твоего понимания — все равно что Георгий Победоносец, атакующий постельное покрывало или часы с кукушкой. Но именно такие Георгии Победоносцы постоянно выбираются или назначаются в школьные комиссии. Они откровенно кичатся невежеством, как бы отмечая свое двухсотлетие[5], хвастая, как некоторые в Левиттауне, что так и есть — они не читали книг, которые запретили...
...Вот мое предложение, как покончить с запретами на книги в этой стране раз и навсегда. Каждого кандидата в школьную комиссию тащить к детектору лжи и задавать такой вопрос: «Читал ли ты книгу от начала до конца с тех пор, как окончил школу?» Или «Читал ли ты книгу от начала до конца, когда учился в школе?»
Если правдивый ответ будет «нет», тогда кандидату вежливо говорят, что он не может быть членом школьной комиссии и не имеет права вякать по поводу книг, и как они доводят бедных детей...»
В детстве во время летних каникул я обычно работал в центральном магазине компании «Воннегут. Скобяные изделия», водил грузовой лифт, упаковывал коробки в цехе сортировки и так далее. Мне нравились наши товары. Все так честно и практично.
Совсем недавно я вдруг обнаружил, какое важное место в моей жизни занимают скобяные изделия, когда некая Гунилла Боётиус из «Афтонбладет», шведская газета, предложила мне тысячу крон за короткое эссе на тему: «Когда я лишился наивности?»
9 мая 1980 года я написал ответ:
«Дорогая Гунилла Боётиус, спасибо вам за письмо от 25 апреля, полученное мной лишь сегодня утром.
Во время Великой депрессии, когда я близко познакомился со своей семьей, я узнал, что единственной ее религией была неиссякаемая вера в то, что технический прогресс излечивает любые формы человеческой неудовлетворенности. Она оказалась ничем не хуже всех прочих религий, тем более что одному из ответвлений нашей семьи принадлежал самый большой в Индианаполисе, штат Индиана, магазин скобяных изделий. Я до сих пор с трудом могу принять, что был не прав тогда, обожая эти хитрые механизмы и химические смеси на прилавках магазина; и сейчас, когда я хочу уединиться, я захожу в какой-нибудь магазин скобяных изделий и размышляю. Я ничего не покупаю, но молоток — по-прежнему мой Христос, а разводная пила — Дева Мария.
Но я понял, как непрочна может быть эта религия, когда атомная бомба упала на Хиросиму. Дату события вы найдете почти в любом хорошем справочном издании. Как прочна была моя наивность? Всего шесть месяцев до этого я был пленным американским солдатом, был в Дрездене, когда он сгорел дотла, и видел огненный шторм, преднамеренно вызванный человеком. Но все еще хранил наивность. Почему? Потому что технология огненного шторма была мне знакома и понятна до мелочей. Поэтому я легко представил, как те же упорство и изобретательность людей после войны можно использовать на благо человечества, в чем я тоже приму участие. В бомбах и аэропланах не было ничего такого, чего не увидишь в магазине скобяных изделий.
Что касается огня: каждый знает, что делают с нежеланным огнем. На огонь льют воду.
Но бомбежка Хиросимы обнаружила слабое место в религии технического прогресса, слабые места есть в каждой религии мира. Спорю на тысячу крон, которые вы предложили за эту статью, что все истории потерянной наивности будут не о том, как прекрасна человеческая душа, но как больна она может быть.
Как больна была душа, вспыхнувшая над Хиросимой? Я отрицаю, что то была только американская душа, то была душа любой высокоразвитой нации земли, в войне или в мире. Как больна она была? Она была так больна, что ей не хотелось жить. Иначе зачем создала эту физику, основанную на кошмаре, и вложила в руки политиканов планету, настолько «дестабилизированную», говоря языком ЦРУ, что малейший приступ глупости может легко гарантировать конец света?
Говорят, потеря наивности — хорошо. Хотя я не читаю свои романы, думаю все же, что они говорят о том же. Хорошо, ибо я знаю, что происходит вокруг меня, могу планировать более тщательно, лучше защититься от случайностей. Правда, мой оптимизм упал, поэтому я, возможно, не так силен, как прежде. После Хиросимы я повысил свои амперы, потерял вольты, а количество ватт остается прежним.
Ужасно, поверьте, осознавать, что, может быть, большинство людей вокруг тебя, уставшие служить машинам, находят жизнь столь изнурительной и безнадежной, что не будут очень возражать, даже если у них есть дети, когда жизнь погасят, как электрический свет, который так легко выключается. Много ли ваших читателей не согласятся со мной, что фильм «Доктор Стрейнджлав»[6] был так популярен лишь благодаря своей концовке?»
...В доме Воннегутов с хозяином — безработным архитектором[7], напротив в доме Голдстайнов, где жил банковский банкрот, было много книг. На счастье, дети Голдстайнов и я, а также дети Марксов, жившие через три дома, чей отец вскоре умер, все умели читать так же легко, как есть шоколадное мороженое. Таким образом, в самом нежном возрасте, в полной тишине, никого не беспокоя, мы проводили время за книгами — такие чудесные дети; нас согревали и учили человеческие умы, которые были более спокойными, терпеливыми, забавными и бесстрашными воспитателями, чем могли позволить себе наши родители.
Годы спустя, 1 октября 1976 года, на открытии библиотеки в Коннектикутском колледже, Новый Лондон, я воздал хвалу чтению:
«...Я родился вчерашним утром, когда только рассвело, сейчас полдень, а мне за пятьдесят. Я еще ребенок, но я писатель и открываю библиотеку, странно...
Черт возьми, писатель — разве это не прекрасно. Они размышляют и не хранят в себе размышлений, а наживают мигрени и язвы, разрушают печени и свои семейные жизни, стараясь изо всех сил показать, рассказать.
Однажды я узнал, как стать мыслителем иного рода, мыслителем, который не показывает, не рассказывает. За восемьдесят долларов Махариши Махеши Йога показал, как это делается.
Махариши Махеши Йога дал мне мантру — слово-чепуха, которое мне полагалось повторять и повторять про себя, погружаясь глубже и глубже в свою мысль. Я обещал не выдавать мою мантру. Это было: Айя-иим.
Сейчас покажу. (Входит в транс). Айя-иим, айя-иим, айя-иим... (Выходит из транса.) Где я? Мне все еще за пятьдесят? Или за восемьдесят? Я не удивлюсь, если так.
Ладно, то был социально бесполезный способ размышления. Мне кажется, что я немного отдохнул, но я не вижу, каким образом это может пригодиться кому-нибудь здесь, в Новом Лондоне, или где-нибудь еще.
Теперь социально полезный способ размышления, который наполняет это благородное здание. Когда размышляют писатели, они не берут пустые, ничего не значащие мантры, и не повторяют их снова и снова про себя. Они берут мантры сильные, острые, полные шума и ярости жизни, и с помощью мантр вытягивают из себя самое существенное.
Я дам вам несколько примеров:
«Война и мир»
«Происхождение видов»
«Илиада»
«Падение Римской империи»
«Критика чистого разума»
«Мадам Бовари»
«Жизнь на Миссисипи»
«Ромео и Джульетта»
«Алый знак доблести»
Я бы хотел, чтобы под рукой был ваш каталог, я называл бы и называл литературные мантры, которые изменили наш мир к лучшему.
Читая работы интереснейших в истории человечества умов, мы размышляем своим и их умом.
Для меня — это чудо.
Девиз этой библиотеки — девиз всех мыслителей всех времен: «Соблюдайте тишину».
И потому заканчиваю свою речь.
Спасибо за внимание».
Перевел с английского Владимир Симонов
Опубликовано в журнале: Ровесник, 1982, №11.
1. «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» повествует о варварском разрушении Дрездена американской авиацией в конце второй мировой войны.- Здесь и далее примеч. пер.
2. Жители 11 южных рабовладельческих штатов, поднявших мятеж после принятия закона об отмене рабства, вылившийся в гражданскую войну 1861-1865 годов.
4. Одна из десяти поправок к конституции 1787 года, принятых конгрессом под давлением широких масс в 1789 году, провозглашающая буржуазно-демократические свободы слова, печати, собраний.
5. В 1776 году в результате американской буржуазной революции образовалось независимое государство США.
6. Фильм американского режиссера Стэнли Кубрика. Полное название «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил атомную бомбу (1963), заканчивается ядерной катастрофой.
7. Отец К. Воннегута, безработный во времена Великой депрессии.
Все права на материалы сайта принадлежат редакции журнала «Скепсис». Копирование публикаций приветствуется при наличии гиперссылки на scepsis.net и гиперссылки на страницу заимствуемой публикации; коммерческое использование возможно только после согласования с Наш e-mail:
