Недавно я ознакомился с учебным пособием доцента Высшей Школы Экономики Марии Марковны Юдкевич “Методические материалы по курсу “Институциональная экономика” [1]. Оно вышло еще в 2004 году в издательстве “Логос”. Сразу скажу, что в целом упомянутая книга интересна и полезна, а благодаря сравнительно небольшому объему она располагает к чтению больше, чем иные неподъемные тома. Тем большее разочарование у меня вызвал отрывок на страницах 43-44, который предваряет важный раздел институциональной экономики – теорию контрактов. Казалось бы – ну что за мелочи я выношу на всеобщее обсуждение, что интересного может быть для широкого круга читателей в узкопрофессиональных экономических проблемах? Немного терпения: проблема, затронутая в этом отрывке, весьма важна, а взгляд автора книги на эту проблему – очень распространен и симптоматичен. Итак, цитата.

“Все участники экономической жизни… считаются изначально свободными. Это значит, что никто не принуждает их вступать в те или иные сделки, они в эти сделки вступают добровольно.

Проблема добровольности наших экономических действий вообще очень интересна. С точки зрения сторонников экономической теории, претендующих представлять левый фланг (т.е. экономические интересы угнетенных классов или классов, которые относительно не выигрывают в экономической гонке), мы вступаем в сделку не добровольно. Начиная с Маркса и вплоть до современных левых (например, английских лейбористов - их теоретиков, социал-демократов), очень активно эксплуатируется идея о существовании не только прямого физического, но и опосредованного экономического принуждения к совершению каких-то действий. Левые утверждают, что к выбору того или иного пути экономической деятельности мы чаще всего принуждаемся обстоятельствами. Насколько корректно представление об экономическом принуждении? К нему стоит отнестись вполне серьезно - ведь его придерживаются многие исследователи, и, более того, на протяжении минимум 150 лет оно активно применяется в идеологии массовых движений. Давайте попробуем сформулировать аргументы в пользу этого представления. Скажем, человек хочет писать картины, а не работать на фабрике. Но его картины не покупают, ему нечего есть, поэтому он вынужден пойти работать на фабрику (фактически за кусок хлеба). Это свободный или не свободный выбор? Левые говорят, что свободный при определенных имущественных ограничениях. Т.е. человек вынужден удовлетворять свои более насущные потребности - потребности в пище, - прежде чем удовлетворять свои потребности во времяпрепровождении. Под времяпрепровождением понимается любая деятельность, которой человеку хочется заниматься, которая ему нравится.

Однако чем в экономическом смысле эта ситуация отличается от той, в которой я, скажем, вынужден идти работать, а не играть в футбол; или от той, в которой капиталист посвящает свое время работе и тратит средства не на покупку двенадцати «Ролс-Ройсов», а на покраску здания фабрики или на улучшение техники безопасности? Разве это не такое же экономическое принуждение?

Указанный вопрос существенно выходит за рамки экономического анализа, но в его рамках имеет однозначный ответ: экономического принуждения не существует, ибо чисто логически под экономическим принуждением можно понимать все, что угодно, любое конкурентное давление. Если же мы говорим, что человек принуждается делать нечто, выходящее за рамки его нормальных занятий (например, торговать своим телом или своими органами), то это - проблема не экономики, а этики, морали, и она должна регулироваться соответствующим уголовным законодательством. Поэтому давайте все-таки вернемся к предпосылке, что люди изначально свободны, и их действия добровольны.

А всякое недобровольное действие будет означать в экономическом анализе, что человека физически принудили к нему. Между человеком, которого принудили к неким действиям, и теми, кто его к ним принуждает, не существует никакого контракта. Так, не существует даже имплицитного контракта между человеком, ведомым в наручниках на электрический стул, и всеми остальными (он пытается вырваться, но его держат); или между человеком, у которого трое громил отнимают на улице кошелек, и этими громилами.”

Благодарю за внимание тех, кто дочитал эту цитату до конца. Трудно удержаться от ехидного замечания: ну конечно, зачем же еще пишутся учебники, как не для того, чтобы лишний раз пнуть идеологических противников! Но все же мне не хотелось бы вступать в идеологический спор или, тем более, цепляться к текстуальным огрехам (“…сторонников экономической теории, претендующих представлять левый фланг…”, и т.п.). Попробуем остаться в рамках научной дискуссии. Обещаю читателям, что это будет не менее интересно, чем эмоциональная полемика, и уж точно – более содержательно.

Итак, главный вопрос: существует ли экономическое принуждение, или все, что бы мы ни делали, есть результат нашего свободного выбора?

Прежде всего, непонятно негодование Марии Марковны по поводу того, что “левые говорят, что [выбор] свободный при определенных… ограничениях”. Можно сказать, что вся классическая экономическая наука (и не только классическая) состоит из оптимизационных задач с ограничениями, или задач условной оптимизации. Именно экономисты внесли решающий вклад в развитие методов условной оптимизации. Зачем же они тратили свое время, если выбор – АБСОЛЮТНО СВОБОДНЫЙ, никакими ограничениями не стесненный? Если же я неправильно понял автора – согласитесь, это тревожный сигнал, поскольку читал я все-таки учебник, а учебники должны быть написаны ясно и недвусмысленно.

В оптимизационной задаче главное – это постановка. Надо четко определить, что есть целевая функция, которую субъект максимизирует, а что – ограничения. Мне неловко обижать уважаемую Марию Марковну подозрением в том, что столь квалифицированный экономист не знает разницы между этими понятиями. Но тогда сложно объяснить, почему она не видит различий “в экономическом смысле” между двумя описанными ситуациями:

а) наемный работник идет трудиться, а не играть в футбол или писать картины;

б) капиталист не покупает 12 Роллс-Ройсов, а вкладывает прибыль в развитие производства.

Оставим в стороне тот факт, что на практике российские капиталисты чаще склоняются к первому варианту, нежели ко второму, и обратим внимание на принципиальную разницу. В ситуации (а) срабатывает ограничение: если рабочий поступит иначе, он и его семья протянут ноги с голоду. В ситуации (б) имеет место максимизация целевой функции: капиталист вполне мог бы купить 12 Роллс-Ройсов, но иногда полагает, что инвестиции в производство позволят ему в будущем получить большую прибыль, и, как следствие – большее удовлетворение (полезность).

Также непонятно несогласие автора с тем, что, по мнению левых, “человек вынужден удовлетворять свои более насущные потребности - потребности в пище, - прежде чем удовлетворять свои потребности во времяпрепровождении”. Ну да, есть блага первой необходимости, а есть – второй, третьей, и т.д., вплоть до предметов роскоши. Разве не этому учат на лекциях по микроэкономике на первом курсе ВШЭ? Есть пирамида мотиваций А. Маслоу, где человеческие потребности разложены по полочкам. Возможно, ранжирование А. Маслоу несовершенно. Но если у ученого возникают возражения против той или иной теории, он должен их высказать и обосновать, объяснив, почему потребность в пропитании НИЧЕМ не отличается от потребности в написании картин.

Мне все-таки кажется, что разница есть. И формально – это разница между ограничениями и целевой функцией в оптимизационной задаче. Менее всего я желаю тем, кто думает иначе, эту разницу ощутить на своей шкуре. Как писал почти два века назад Н.А. Некрасов, “в мире есть царь. Этот царь беспощаден. Голод названье ему. Водит он армии, в море судами правит, в артели сгоняет людей…”

Замечу, что М.М. Юдкевич не одинока в своих убеждениях. Совсем недавно глубоко почитаемый во ВШЭ А.Н. Илларионов задавался следующим вопросом: почему говорят о безопасности продовольственной и энергетической, но не говорят о безопасности обувной или мебельной? Обозреватель “Известий” М.Ю. Соколов наивно поинтересовался в ответ, не видит ли уважаемый Андрей Николаевич разницы между голодом и холодом, с одной стороны, и недостаточно модерновым внешним видом и интерьером жилища – с другой, см. [2]. Оказывается, принципиальной разницы нет.

В итоге Мария Марковна дает “однозначный ответ” на основной вопрос, вынесенный в заголовок:

“экономического принуждения не существует, ибо чисто логически под экономическим принуждением можно понимать все, что угодно, любое конкурентное давление”.

Ну что же, тогда предлагаю еще одну ситуацию для анализа. Она знакома всякому, кто читал книгу А. Дюма “Граф Монте-Кристо”. Барон Данглар, состоятельный банкир, оказался (как именно – отдельный вопрос) на острове, где кроме него находились лишь люди Монте-Кристо. Когда он захотел есть, ему было предложено вполне достойное меню, согласно которому один жареный цыпленок стоил… боюсь соврать, но, кажется, шестизначную сумму. Когда же барон возмутился такими ценами, ему ответили: не хочешь – не покупай. В итоге банкир довольно быстро избавился от многомиллионного состояния.

Так вот, вопрос: это грабеж или добровольный рыночный обмен? Надеюсь, что Мария Марковна будет последовательна в своих научных убеждениях, и признает скрепя сердце, что все-таки добровольный рыночный обмен. В конце концов, никто не заставлял Данглара покупать еду по таким ценам. На вероятные возражения о том, что в этом примере продавец был монополистом, а это противоречит принципам экономической свободы, и, кроме того, Данглара привезли на остров насильно, отвечу вопросом. Что мы скажем о жителях моногородов, в которых градообразующее предприятие является единственным покупателем рабочей силы (монопсонистом), и, пользуясь этим, устанавливает минимально возможную ставку зарплаты? Что сами виноваты, и могли бы уехать туда, где платят больше? Ну, так и Данглар мог бы попробовать удрать (вплавь, без лодки, разумеется) – Монте-Кристо и то сбежал из замка Иф.

В цитируемом отрывке совершенно справедливо сказано:

“не существует даже имплицитного контракта между человеком, ведомым в наручниках на электрический стул, и всеми остальными (он пытается вырваться, но его держат)”.

Человек, насильно ведомый на казнь, действительно, лишен какой-либо свободы. Фактически он и не совершает никаких действий – это над ним совершают, и всё. Но тогда – еще один вопрос. Свободен ли в своем выборе человек, которого грабители держат под дулом автомата? Придерживаясь обсуждаемой здесь позиции, придется признать, что свободен – не менее, чем рабочий, который свободно мог бы не работать и помереть с голоду. В самом деле, он может свободно не выполнять требования преступников и получить пулю в затылок, оставив грабителей с носом. А то, что он, видите ли, не хочет пулю, а хочет жить, и дрожащими руками открывает сейф или подписывает дарственную на вымогаемое имущество – ну так это результат его свободного выбора.

Подведу научный итог своим “размышлениям над книгой”. Можно ли говорить об экономическом принуждении? Не рискну настаивать на этом термине. Но если уж экономисты многих школ представляют поведение людей как решение оптимизационных задач, необходимо учитывать, что, помимо субъективной целевой функции, есть и объективные ограничения. И нередко их роль становится решающей. Разница между желаниями и необходимостью все-таки есть, и понимать ее полезно даже с чисто познавательной, научной точки зрения.

Еще одно общее замечание, касающееся не только обсуждаемого отрывка. Когда мы говорим, что нечто является “проблемой не экономики, а этики, морали”, мы соглашаемся с тем, что есть отдельно экономика, и отдельно – мораль. Но это учебник по ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ экономике! Именно институционалисты показали неразрывную связь этих понятий, можно сказать, математически строго доказали: честность, сознательность, пресловутые 10 заповедей (ну хорошо, пусть не все 10, но все же…) – не “разговоры в пользу бедных”, а необходимое условие существования рынков, эффективного и устойчивого развития экономики в долгосрочной стратегической перспективе. Такой институт общества, как мораль, возник не сам по себе и неизвестно откуда. Он объективно обусловлен.

На страницах “Скепсиса” когда-то уже звучала (кажется, из уст И. Смирнова) следующая мысль: когда экономист говорит, что он не имеет никакой морально-этической позиции, а смотрит на мир, лишь как бесстрастный исследователь – он лукавит. Морально-этическая позиция есть всегда, и на творчество ученого она неизбежно накладывает отпечаток. Как правило, в подобных случаях это вполне определенная позиция, и я попробую ее сформулировать. Если я ошибусь – поправьте меня. Итак:

“Левая идеология – вредная, вздорная и приводящая экономику страны к неисчислимым бедам. Но правая идеология, конечно же, полностью научно обоснована и во всех смыслах благотворна. И всякий грамотный экономист просто по определению не может не принять ее. Если он думает иначе – он не экономист, а безграмотный маргинал.”

Конечно, сравнивать разные идеологии по всем позициям, проводить их научный анализ – задача не на одну полноценную жизнь в науке. Но анализ хотя бы одного положения – о полной экономической свободе человека – уже, как мне кажется, заставляет усомниться в том, что правая идеология намного “научнее”, чем левая.

Уважаемая Мария Марковна! Учебник-то хороший, вот что самое главное. И хотя по своим научным и педагогическим достижениям я гожусь Вам в сыновья (если не внуки), осмелюсь дать Вам совет: не стоит включать в учебники партийную программу. Какая бы это партия ни была. И как бы ни были Вам антипатичны ее противники.

С уважением,

Владислав Клочков,

доцент кафедры экономики МФТИ

Использованные источники:

1. Юдкевич М.М. Методические материалы по курсу “Институциональная экономика” / М.: Логос, 2004 – 132с.

2. Соколов М.Ю. Шерпа не читатель, шерпа - писатель // “Известия”, 07 июля 2006 года (http://www.izvestia.ru/sokolov/article3094449/)

---

По этой теме читайте также: