Написать эту статью меня побудила одна-единственная колонка известного публициста Леонида Радзиховского в газете «Взгляд»[1]. Казалось бы, зачем реагировать на каждую статью? — на каждый чих не наздравствуешься. Но… «к любым чертям с матерями катись любая бумажка, но ЭТА…» Эта статья такова, что ее обязательно нужно прочесть самому — не пожалеете. Это манифест нашей «элиты», нашего «миддл-класса», наших «правых». Обычно они маскируют свои взгляды за декларациями о необходимости диверсификации экономики и «перехода на инновационные рельсы», о том, как же нам «слезть с нефтяной иглы»[2]. Но иногда откровенно говорят то, что думают, и что намерены делать на самом деле. Суть статьи очень проста: нечего стенать о неправильности сырьевого пути развития нашей экономики, нормально живем! Цитата: «вовсе не факт, что такая жизнь — прелюдия к «национальной катастрофе». По крайней мере, никто не доказал ни теоретически, ни тем более практически, что у нас возможна другая, «правильная» жизнь».

Никто ему, видите ли, не доказал. Другой бы упрекнул Л. Радзиховского в том, что он собственное невежество пытается выдать за «бессилие науки перед тайною Бермуд». Но я, наоборот, скажу ему спасибо! Мне давно хотелось высказать некоторые мысли по поводу российских экономики и политики, но я стеснялся — думал, зачем прописные истины повторять? А тут такой случай подвернулся — солидный человек с кандидатской степенью всерьез спрашивает: что плохого в сырьевой экономике? Ну что же, спрашиваете — отвечаем.

Когда кончится нефть?

Начнем с главного обывательского аргумента против сырьевой экономики: а если нефть кончится, что тогда? Л. Радзиховский его победоносно развенчивает: « …об исчерпании запасов «через 15–20 лет» говорят уже лет 30. Безразмерные 15 лет получаются. А тем временем открывают у нас всё новые месторождения, а благодаря новой технике можно добывать уже бог знает где. Конечно, нефть — невозобновляемый ресурс. В теории. А на практике — всё расширяются и расширяются разведанные запасы».

Об открытии «всё новых месторождений» мы еще вспомним в конце статьи. А пока заметим, что сколько-нибудь научных аргументов в пользу неисчерпаемости запасов нефти Радзиховский не приводит. Между тем, они существуют, и экономистам известны. Это называется «теория рога изобилия», и наиболее полно она изложена в нашумевшей книге американского профессора Джулиана Саймона «Неисчерпаемый ресурс»[3]. Суть: по мере исчерпания запасов, цена сырья возрастает, а это вызывает изменения и в спросе на сырье, и в его предложении. Потребители экономнее расходуют подорожавшее сырье, и, по возможности, ищут ему замену. Производители же, вдохновленные ростом цены, изыскивают новые месторождения, а также полнее извлекают сырье из известных месторождений. Потому что те залежи, что было невыгодно разрабатывать при 20 долларах за баррель, становятся очень даже привлекательными при 100. Вот этих рыночных эффектов и не учитывали алармисты — авторы прямолинейных прогнозов, которые предсказывали исчерпание запасов через 15 лет, через 20, и т.п. По мере роста цены, наступит такой момент, когда станут рентабельными иные источники данного сырья, потенциально более емкие (например, станет выгодным получать моторное топливо из биомассы). Таким образом, согласно этой теории, ценовой механизм свободного рынка убережет нас от полного исчерпания запасов любых природных ресурсов. Только, как ни парадоксально, алармисты, которых разоблачает Дж. Саймон, необходимы для того, чтобы его теория сработала! Потому что моментально сократить потребление сырья, моментально найти ему замену или разведать новые запасы невозможно. Готовиться нужно заранее, задолго до того, как редкость сырья повысит его цену до заоблачных высот. Для того, чтобы мрачные прогнозы не оправдались, кто-то должен заранее бить в набат.

И, тем не менее, запасы ископаемого сырья на Земле КОНЕЧНЫ, и не «в теории», а в жизни (кстати, недавно в «Известиях» была опубликована популярная статья профессора МФТИ Г.Г. Малинецкого[4], касающаяся этой проблемы и некоторых других, обсуждаемых ниже). Что мы, россияне, будем делать, когда нефть… не то, чтобы кончится совсем, а станет по причине редкости столь дорогой, что все-таки придется найти ей замену? Наиболее откровенно на эту тему высказался один из самых авторитетных в «правых» кругах экономистов, Андрей Илларионов в статье «Как слезть с нефтяной иглы?»[2]. Замечу сразу, что статья не соответствует названию — весь ее пафос как раз в том, что слезать-то и не надо, НАМ и так хорошо (кому именно «нам» — уточним ниже). Так вот, когда корреспондент спросил, что же Россия будет делать, когда нефть все-таки кончится, Илларионов простодушно ответил: к тому времени человечество наверняка что-нибудь придумает. Добавлю: конечно, придумает! И сразу же бесплатно поделится с нами результатами своих исследований, на которые потрачены десятки лет и триллионы долларов. Вера наших «правых» в скатерть-самобранку вызывает восхищение. Потому и беру слово «правые» в кавычки, поскольку, вроде бы, правая идея не в последнюю очередь предполагает, что ничего бесплатного в нашей жизни нет. Илларионов, напомню, у них экономистом считается…

«Нефтяной коммунизм», или Кому на Руси жить хорошо?

Ну и ладно, говорит Л. Радзиховский, но ведь сейчас нам хорошо живется? «никогда Россия так богато не жила как сейчас. Да, целая вселенная лежит между миллиардером М.Д. Прохоровым и пенсионером М.Д. Прохоровым, но в среднем — и не в одной Москве — люди никогда так не питались, не одевались и т.д., как сейчас. … Нефтяной коммунизм — пусть не для всех, но обильное потребление — уже для очень многих. А завтра — для еще более широкого круга».

Если почитать «правых» публицистов, социально-экономические проблемы России придумали коммунисты, чтобы им было о чем стенать. Но давайте все же опираться не на эмоции и не на личный опыт (понятно, что он у каждого свой), а на официальные цифры. В принципе, необходимые данные приводятся на сайте Госкомстата[5]. Для наглядного представления неравенства доходов население, упорядоченное по возрастанию душевого дохода, делят на группы равной численности, чаще всего — на 10 групп, каждая из которых включает в себя 10% населения. Они называются децильными группами, или просто децилями. В таблице 1, составленной в Институте социально-экономических проблем народонаселения (ИСЭПН) РАН[6], приведены данные о среднедушевых доходах децильных групп населения России в 2003 и в первом квартале 2007 г. Именно доходами разных групп населения определяется благосостояние, а не «средней температурой по больнице».

Пусть не обманывает нас существенный рост доходов всех децилей: это доходы номинальные, т.е., измеренные в текущих ценах. Сравнивать же имеет смысл только реальные показатели, вычисленные в неизменных ценах какого-то года, принятого за точку отсчета. Опять-таки, на сайте Госкомстата можно найти дефлятор, показывающий, что средний уровень цен возрос к началу 2007 г. примерно в 1,8 раза по сравнению с 2003 г. Следовательно, для изучения динамики реальных денежных доходов необходимо цифры 2007 г. разделить на 1,8. При этом оставим за скобками тот факт, что темп инфляции для бедных, как правило, выше такового для более состоятельных граждан (в силу различия потребительских наборов) — и без того результаты получаются невеселыми. Они приведены в Таблице 2.

Выходит, что за 3 года наибольшего расцвета российской экономики реальные доходы половины населения практически не выросли или даже сократились. Зато доходы представителей 10-го дециля возросли в реальном выражении на 38%. Децильный коэффициент (соотношение среднедушевых доходов 10-го и 1-го децилей) возрос с 13,6 до 17,8. Это называется «нефтяной коммунизм — пусть не для всех»?! Такое расслоение и такая динамика его изменения — это даже не тревожный сигнал, по меркам развитых стран это — позор. Вполне в духе наших «правых» — делать вид, что все хорошо, а потом, если у котла сорвет крышку, всегда можно сослаться на происки германского генштаба, пломбированный вагон, etc. Но того, что ту или иную страну до социального взрыва ДОВЕЛИ, ни один «правый» ни за что не признает. Им это запрещает идеология.

Почему же подавляющее большинство россиян (как бы ни занимались самовнушением господа, не желающие замечать существования «двух Россий» и углубления пропасти между ними) остается лишним на этом празднике жизни? Да потому что большинство из нас — и правда лишние люди! И обижаться нам не на кого. Вся сфера добычи, транспортировки, возможно, переработки полезных ископаемых («возможно» — потому что на российской нефти работают огромные НПЗ в странах Балтии, Беларуси и т.д.) при всем желании не нуждается в таком количестве рабочей силы. Некоторые наиболее откровенные и циничные зарубежные экономисты и политики даже прикинули, что нас, россиян, для решения задач, отведенных нам «в рамках международного разделения труда», нужно, по разным оценкам, 25..50 миллионов человек. С обслугой, охраной, чадами и домочадцами. Так что для сырьевой экономики даже падающее население России — избыточно. Конечно, «лишним людям» тоже может перепадать какой-то кусок нефтяного пирога, если будет на то добрая воля сильных мира сего. А не будет доброй воли — не перепадет, и бессмысленно на это жаловаться.

Отсюда — ситуация в российских науке и образовании. Ведь они нужны, востребованы только тогда, когда бизнес делает деньги на последних научных достижениях, когда от работников требуются серьезные интеллектуальные усилия. А у нас бизнес совсем другой. Кстати, вопреки распространенному стереотипу, «качать нефть» — тоже дело непростое. У нас на Физтехе в последние годы создано несколько кафедр, решающих физико-технические проблемы разведки, добычи, переработки полезных ископаемых. И, поверьте, проблемы там ничуть не проще, чем в гиперзвуковой аэродинамике или ядерной физике. Но все равно многопрофильная наука, которая и эволюцию галактик исследовала, и геном человека, и древнюю письменность — такая наука сырьевой экономике без надобности. Потому-то и бытует в нашем языке унизительный по сути термин «поддержка науки». Как будто ученые — это инвалиды, иждивенцы, которым, так и быть, бросим что-то с барского стола. НЕТ! Это здоровые, умные, способные (уж никак не менее, чем многие другие) люди. Их не надо «поддерживать», они могут сами зарабатывать. Но только в той экономике, где именно их исследования позволяют бизнесменам выигрывать в конкурентной борьбе. А нашим бизнесменам и так хорошо.

В связи с этим, абсолютно бессмысленны всякие предложения по реформированию науки и образования (в чем отметился и сам Л. Радзиховский[7]). Да, наши наука и образование обросли множеством паразитов, которым грош цена в базарный день (и людям, работающим в этих отраслях, это известно лучше, чем «правым» публицистам). Но произошло это именно потому, что во многих отраслях российской науки уже много лет не было настоящего ДЕЛА. В связи с этим, наивно звучат предложения «правых» по реформированию российских науки и образования: «давайте сделаем как на Западе!» (введем единую степень PhD вместо кандидата и доктора наук, перейдем на грантовую систему финансирования и т.п.) Увы, все это не поможет. Если наука не будет востребована экономикой, а ее будут лишь «поддерживать» — по объективным экономическим причинам настоящих ученых и педагогов вытеснят шарлатаны и свадебные генералы. Они и гранты будут получать, и степенью PhD обзаведутся не менее лихо, чем сейчас — кандидатской или докторской. Только когда квалификация ученого будет проверяться в реальном деле, наука оздоровится и ведущие позиции в ней займут профессионалы. Прописные истины? Выходит, не для всех, если так много рассуждают о путях реформирования «неэффективной» российской науки (чаще всего те, кто в науке сам ничего не сделал). Наука не может быть ни эффективной, ни неэффективной, если для нее нет задач. Если ее лишь «поддерживают».

И не только наука, образование, наукоемкие отрасли экономики, но и большинство перерабатывающих отраслей промышленности становятся ненужными, инвестиционно непривлекательными, неконкурентоспособными на фоне быстрых и легких сырьевых денег. Это называют по-разному — «голландской болезнью», «сырьевым проклятием». В итоге — деиндустриализация страны, развал всех отраслей промышленности, кроме сырьевых. Так наркоман постепенно бросает все второстепенные занятия (такие, как работа, забота о близких, культурное и физическое развитие и т.п.) ради главного дела своей жизни…

Нынешняя отраслевая структура российской экономики приводит еще и к тяжелым региональным проблемам. Сам автор обмолвился: «Почему в Пензе -[нефти] нет, а в Тюмени — залейся? Пензяки хуже, что ли? Да нет, не хуже. Просто — ну вот так получилось».

«Ну вот так получилось», что в Пензе, согласно экономической логике, делать-то скоро станет совсем нечего. И в Орле, и в Майкопе. И на большей части территории России. В первую очередь это чувствует молодежь, стремясь… ну, на Север, на буровую — это редко, а вот в столицы, где денежки распределяют — с большим удовольствием. Поскольку большинство наших «правых» — это москвичи, небедные и с машинами, они очень активно обсуждают проблемы транспортного коллапса, всерьез спорят, как бороться с пробками. Хотя при таком объеме маятниковой миграции на весьма ограниченную территорию, где располагаются московские офисы, задача просто не имеет решения. По законам арифметики. Еще в этих кругах в моде светские беседы на тему «ах, какие сумасшедшие цены на недвижимость в Москве, мы не можем себе позволить даже ипотеку!» Хотя ценовой механизм в данном случае (вновь вспомним теорию «рога изобилия») просто напоминает людям: Москва не резиновая, и вся Россия в ней не поместится.

А почему, собственно, она должна там помещаться? Заметим, что вся Швеция, например, не стремится в Стокгольм. Швед спокойно находит себе достойное место и для работы, и для отдыха, далеко не обязательно в столице. В Линчёпинге делает самолеты «СААБ», в Гётеборге — автомобили «Вольво». А хочет в университете профессором работать — едет в Уппсалу. Поэтому стокгольмскому метро не снились те картины, которые в московском (где-нибудь с 7 до 9 утра) в порядке вещей. И далеко не все американцы стремятся в Главный Город Мира (по классификации российских патриотов США). Спокойно находят работу — на любой вкус, интеллект и кошелек — практически в любом штате. Почему же? А потому, что высокотехнологичная перерабатывающая промышленность, наука, образование вполне спокойно размещаются в разных регионах страны. И не пустеет, например, штат Огайо из-за того, что вся молодежь уехала в Нью-Йорк. Таким образом, как ни больно это признавать, запустение провинции, жилищное сумасшествие и транспортный коллапс в Москве — тоже следствия сырьевого перекоса в нашей экономике. Так что наши «правые» сами страдают от того, что хвалят!

Офисная свобода против тоталитарных заводов

Помимо материальной стороны дела, есть и морально-психологические аспекты. И тут автор совсем уж валит «с больной головы на здоровую»: «Но только ли эта экономика «самоедская», «ужасная», «позорная»? А когда под дулами и кнутами строили «с тяжким звероподобным рвением» высокопроизводительные домны и ракетные заводы — это не было ужасно? Это не было самоедством, «самоканнибализмом», почти в буквальном смысле слова? Хотя это почему-то считалось «почетным», считалось, что тут никто ни на чем не «паразитирует»…»

Представление о советской промышленности как состоящей из многочисленных ракетных заводов, видимо, почерпнуто из голливудских боевиков перестроечных времен, и сейчас вышло из моды даже на родине этих боевиков. И уж вовсе неясно, чем не угодили Л. Радзиховскому «высокопроизводительные домны», которым некоторые наши олигархи обязаны местами в списке «Форбс». Но об этом позже, а сейчас речь о следующем. Выходит, в СССР бедные подневольные люди трудились «под дулами и кнутами», не понимая зачем. Зато сейчас жизнь и работа россиян наполнена смыслом, творчеством и свободой.

Я не знаю, откуда Л. Радзиховский вынес такое представление о труде в советское время. Но я знаю своих родителей, которые вполне осмысленно и с огромным интересом работали в те «проклятые» времена — на уральском заводе, в конструкторском бюро и в средней школе на Кавказе. Еще знаю, как жил город Жуковский, где мне посчастливилось учиться на Физтехе в 1990-е. Сюда приезжали со всей страны инженеры, ученые, летчики-испытатели. Они ЖИЛИ! Бывает, даже гибли на работе, но на эту работу ноги несли их сами. И жуковчане 1940-х — 1980-х как раз очень хорошо понимали, что они делают и ради чего. А что сейчас? Дети и внуки тех самых конструкторов, профессоров и испытателей, мои сверстники (а также их родители, кто помоложе — те самые инженеры и ученые, только уже БЫВШИЕ), встают затемно по звонку будильника — и… платформа «Отдых», автобус 424, метро «Выхино», пробки. Офис. Вечером — в такой же толпе и давке, вымотанные (одна дорога — 4-6 часов в день), морально опустошенные — домой. Хотя какой это дом? «Дом, как известно всем давно, — это не стены, не окно»… Город превращается просто в спальный мешок.

Самый нетактичный вопрос, который я могу задать друзьям и сверстникам — нет, не о зарплате. А о том, чем они заняты на работе. Тому, кто, согласно известной притче, задавал этот вопрос на строительстве Шартрского собора, повезло с ответами куда больше. Жаль, не получится сравнить процент людей, понимающих, что и зачем они делают на работе, сегодня и в «проклятом» СССР. Впрочем, сегодняшнюю ситуацию изучить как раз можно, и такие исследования проводятся (недавно об этом писал Б. Кагарлицкий[8]). Как говорится, душераздирающее зрелище. Пустота. Постоянные неврозы, причем не столько из-за перегрузок или риска, сколько из-за подспудного ощущения бессмысленности своей «работы», всех этих офисных дрязг, подсиживаний, имитации бурной деятельности. А чего стоят все эти кодексы корпоративной этики, дресс-коды и «корпоративные мероприятия», перед идиотизмом, суконностью и, кстати, тоталитарностью которых (подробнее об этом см.[9]) меркнут пресловутые партсобрания…

Советское время уже ушло, и соответствующих соцопросов не проведешь. Но можно хотя бы вспомнить, какие книги писали люди о том ДЕЛЕ, которому отдавали себя. Те же жуковские летчики да инженеры[10, 11]. И так — во многих других профессиях. Вот пример навскидку: Виктор Конецкий. Хоть и предупреждает он в предисловии, что флот современный — это производство, рутина, и никакой романтики там нет (торговый флот, кстати — тоже не что иное, как бизнес), но дальше пишет — не оторваться. Причем, в его рассказах не раз встречаются упоминания о бесхозяйственности, неэффективности советской экономики, но именно потому, что автор (как и большинство моряков — от капитана до матроса) все-таки осознавали, ЧТО они делают и ДЛЯ ЧЕГО. Господин Радзиховский, Вам слабó написать такие же книги о повседневном быте офисных менеджеров среднего звена?

А между тем, социальный заказ есть, и если не книги, то сериалы об этой «полной смысла, свободы и творчества» жизни снимают. Самый яркий пример — «Тридцатилетние». Когда я увидел ЭТО краем глаза, меня тошнило посильнее, чем от «Дома-2». И, прежде всего, оттого, что это — правда. Так живет немалая часть моего поколения. Кризис среднего возраста в 25–30 лет. Те, кто поумнее, понимают, как тратят лучшие годы жизни, но предпочитают не задумываться об этом, а то с ума сойдешь. А ведь немало и таких, кто верит, что ЭТО — и есть настоящая жизнь. Когда они говорят, что работают, любят, переживают и т.п., у меня такое чувство… как будто игрок в пейнтбол сравнивает себя с героем Великой Отечественной войны.

Подчеркну, до сих пор речь шла об офисных работниках, то есть, формально, о работниках умственного труда. Что касается рабочих — на стройках, в торговле и т.п. — даже боюсь представить себе, насколько прибавилось в их жизни осмысленности, свободы и креатива. Только добавлю, что по причине деиндустриализации страны (вызванной, как показано выше, сырьевым перекосом в экономике) многие представители «технической интеллигенции» перешли в разряд неквалифицированных работяг. Вчера ты проектировал робототехнические комплексы, получавшие призы в Брюсселе — а сегодня ты «бомбишь» у вокзала на своем старом авто. Это не метафора, это реальная история.

Экономика силовиков: «почетна и завидна наша роль…»

Еще одна важная цитата: «За нашу нефть платят не только те, кто ее покупает. Платим и мы сами — вполне определенным устройством своей экономики, правовых и социальных институтов». Л. Радзиховский признает, что сырьевая экономика накладывает отпечаток на институты общества, экономики, государства. Ну что же, разберемся, какой именно отпечаток. Это будет полезно для понимания социальных и политических особенностей нашей жизни. Начнем с основ экономической теории прав собственности.

Есть такая характеристика — специфичность ресурсов[12]. Она показывает, насколько ценнее данное благо именно для данного владельца, чем для прочих. Специфичность вызвана уникальностью сочетания разных видов ресурсов. Например, туннельный электронный микроскоп обладает высокой специфичностью: для большинства обывателей это лишь железяка, ценность которой определяется возможностью сдать ее в пункт приема цветных металлов. Но для человека, умеющего с ним обращаться, это инструмент, способный дать гигантскую выгоду (и денежную, и нематериальную).

Какое отношение это имеет к правам собственности? Самое прямое. Специфичные ресурсы, в отличие от неспецифичных, сложно или не очень интересно отбирать у их нынешних владельцев. Забери у «Майкрософта» материальные активы — компьютеры, здания, где сидят программисты, и что? Самое ценное раскулаченные программисты унесут в своих головах. Забрали бы в свое время у американского авиаконструктора и промышленника Игоря Сикорского фирму «Sikorsky Aircraft» — и что? Рейдеры смогли бы проектировать и выпускать летающие лодки и вертолеты?

Заметим, что эти примеры относятся к высокотехнологичным и наукоемким отраслям. Но даже обычное, не наукоемкое производство — не самый лакомый кусок для силового захвата. Ну, отбери у немецкого предпринимателя (назовем его Ганс) его свечной заводик или лавку. А ты готов вставать ни свет ни заря, привозить сырье, искать поставщиков и подрядчиков, решать вопросы оперативного управления этим бизнесом 48 часов в сутки? Тогда ты уже сам — лавочник Ганс, и ничего тебе захватывать не надо.

А сырьевые отрасли находятся на противоположном конце шкалы специфичности ресурсов. И если забрать нефтяное месторождение, вышки и трубы у одного олигарха, и передать другому — как ни обидно это слышать защитникам М.Б. Ходорковского, компания не рухнет, хуже работать не будет (ну разве что временно, поскольку любой переходный период неизбежно дезорганизует работу любой компании). Это не фирма Сикорского — бизнес не тот. И прибыль новому владельцу нефтедобывающая компания будет приносить не меньшую, чем прежнему. Причем все так же без особых усилий с его стороны. Капитализация на бирже, правда, упадет (на что упирали плакальщики по ЮКОСу), но именно потому, что миноритарные акционеры почувствуют — их «права собственности» на самом деле ничего не стоят. Истинный собственник — другой.

Если в других отраслях основной источник дохода — труд и интеллект, то в сырьевых — дармовая рента (дармовая, конечно, не для тех, кто на буровой, а для получателей основных доходов). А подобрать деньги, валяющиеся под ногами, всегда найдутся желающие. Поэтому в сырьевой экономике главное занятие — отобрать чужое и удержать, чтобы не отобрал кто-то другой. А главные люди — не рабочие, не организаторы производства (те, кто и достоин называться бизнесменами), а силовики. Поэтому слезы плакальщиков по Ходорковскому — крокодиловы. Эти господа, с одной стороны — не против деградации российской экономики до примитивно-сырьевого уровня (потому что это отвечает основному принципу экономического либерализма — «пусть все идет, как идет»), а с другой — лицемерно сожалеют о «сворачивании демократии». Нет уж, господа либералы, будем честными: сырьевая экономика — это экономика силовиков, что отлично понимал и сам М.Б. Ходорковский. Просто государственные спецслужбы оказались эффективнее (опять-таки, по законам экономики — экономия на масштабах и пр.) частных спецслужб, которыми обзаводились в свое время все крупные российские бизнесмены. Таким образом, усиление роли спецслужб внутри страны и милитаризация страны в целом (поскольку, как метко сказал маршал Жуков, «охотники до нашей земли еще долго не переведутся») обусловлены объективными ЭКОНОМИЧЕСКИМИ причинами. А любителям самоуспокоенности впору начинать волноваться: еще неясно, что произойдет раньше — нефть и газ кончатся, или их у российской «элиты» попросту отберут…

Потому-то и развивается в зарубежной экономической науке это направление — экономика прав собственности (подробнее см.[12]), — потому, что здравомыслящие люди понимают: институт собственности, в том числе и на Западе — никакой не «священный». Собственность остается у нынешнего хозяина ровно до тех пор, пока претенденту не станет дешевле захватить ее (с учетом возможных потерь вследствие наказания со стороны государства или сопротивления нынешнего владельца), нежели купить. Только специфичные ресурсы, как показано выше, захватывать невыгодно. А вот нефть стоит 100 долларов за баррель (теперь уже и больше) хоть в руках Ходорковского, хоть в руках «питерских чекистов». Институты собственности на Западе хороши не в последнюю очередь потому, что серьезного экономического стимула для ее передела там и нет, в силу отраслевой структуры (вспомним авиастроителя Сикорского и лавочника Ганса).

Кстати, о сакральности частной собственности. Для наших «правых» священна лишь ИХ собственность. Если же речь идет о собственности или сбережениях большинства населения, самыми священными принципами вполне можно поступиться — яркий пример привел Б. Кагарлицкий[13]. Вообще, принципы наших «правых» — тема для отдельного рассказа. Научный руководитель ВШЭ Е.Г. Ясин, помнится, очень любит высказываться в том духе, что нужно улучшать институциональный климат «этой страны», а то, понимаете ли, народец тут вороватый, пороть их надо. И тут вдруг несколько лет назад американские власти выяснили, как живо поучаствовал в российской приватизации друг Ясина Андрей Шлейфер, профессор американского университета, приглашенный в Россию в качестве советника. И до того это возмутило американское (заметим, не басманное!) правосудие, что приговорило оно г-на Шлейфера к тюремному сроку и выплате штрафа. Вот тут самое интересное — реакция Е.Г. Ясина[14]: «Переход России к рыночной экономике был невозможен без таких эксцессов, идея обогащения носилась в воздухе, — пояснил «Газете.Ru» экономист, ранее занимавший пост министра экономики России. — Необходимо также признать, что все люди, которые в то время пользовались моментом, были одновременно и двигателями российской экономики. Могу также добавить, что считаю Андрея Шлейфера одним из видных экономистов и крупным авторитетом в проблемах российской приватизации».

Верно подметил И. Смирнов: двойных стандартов на самом деле не бывает. Стандарт всегда один, только иногда его не озвучивают открыто…

Но не будем отвлекаться. Итак, мы выяснили, почему главные люди в сырьевой экономике — силовики и чиновники. Стоит ли удивляться тому, что именно они становятся главными получателями доходов? Тому, что их становится все больше, а прочие профессии становятся лишними? Ну, за несколькими исключениями. Помимо добытчиков сырья, силовиков и чиновников, еще нужны:

Возможно, я кого-то забыл. Но в любом случае, ученых и учителей, инженеров и мастеров в этом списке нет. «…Не нужны никому «триумфы воли», гораздо выгоднее угадать направление не зависящей от нас волны и нырять в нее, чем яростно махать руками против течения. Мы — уже зрелой нацией — узнали, что надо просто ставить парус под ветер. И — всё!...»

Интересный, заметим, признак зрелости нации. Но продолжим читать: «Для людей, много поколений привыкших яростно, через силу, по приказу (и довольно бестолково, честно говоря!) вкалывать, это стало обескураживающим морально-экономическим открытием. Больно всё легко — не по-настоящему как-то! И вдруг — в довершение сенсации — выяснилось, что это-то как раз и есть «по-настоящему», экономически прочно, а могучие волевые стройки коммунизма — как раз бумажные, падают при первом ветерке».

Не буду отвлекаться на очередной пассаж о «бестолковости» труда в советскую эпоху. Остановлюсь на другом: именно «могучие волевые стройки коммунизма» в основном и создали ту инфраструктуру добычи, транспортировки, первичной переработки полезных ископаемых (вспомним проклинаемые Радзиховским «высокопроизводительные домны»), которая и позволяет нынешнему поколению «ставить парус под ветер». Парус-то сшит как раз теми, над кем автор позволяет себе надсмехаться. Это как если бы вор обокрал человека, а потом издевался, тратя его деньги — чего ж ты, дурак, вкалывал всю жизнь и экономил? Я вот не работаю, и ни в чем себе не отказываю! Правая идея, насколько я в ней разбираюсь, декларирует уважение к тому, что заработано другими людьми… Впрочем, я не случайно с самого начала беру самоназвание «правые» в кавычки.

Вообще, в нашей стране стало немодным и даже постыдным РАБОТАТЬ и ПРОИЗВОДИТЬ (о чем красноречиво рассказывает другой колумнист «Взгляда»[15]). Говорю ответственно, как преподаватель экономики на Физтехе. Если в кругу моих коллег и сверстников, молодых экономистов — выпускников ВШЭ или РЭШ, произнести слова «производство», «продукция», «предприятие», реакция будет такой, как если бы я издал неприличный звук. Считается, что это слова, недостойные современного экономиста. Он должен говорить другие слова: «ФРС», «деривативы», «волатильность». Сплошной Уолл-стрит на российских просторах… Наша «продвинутая» молодежь просто не верит, что в развитых странах — в Германии и Швеции, в Японии и Франции, и даже (представьте себе) в США — люди работают на заводах и в проектных бюро, создают самолеты и автомобили, моторы и насосы, приборы и поезда (все это массово импортируется Россией). И не стесняются этого, а гордятся!

Мне могут возразить: так ли фатально влияет сырьевая экономика на качество институтов? Обязательно ли она вызывает криминализацию и милитаризацию, усиление роли силовиков, сильное имущественное расслоение? А как же Норвегия, Эмираты? Давайте разбираться. Во-первых, при сравнимых объемах богатств, население этих стран гораздо меньше российского. Повторяю, нас все еще слишком много для сырьевой экономики. Во-вторых, в указанных странах, «сестрах» России по нефтяному счастью, за сотни лет сложились определенные институты, поддерживающие пристойное положение. Например, в арабских странах — специфические институты родства, при которых практически все друг другу — родственники, а родственника оставлять в нищете недопустимо. В Норвегии — более «европейские» механизмы трансфертного перераспределения, а также гражданского общества, местного самоуправления и т.п. Кстати, если эти институты сформировались еще в те времена, когда пропитание каждому приходилось добывать тяжким трудом, нет никакой гарантии, что от сырьевой халявы они не испортятся через несколько десятилетий…

Так как же нам слезть с нефтяной иглы? И надо ли?

Л. Радзиховский настаивает на фатальности сырьевого пути развития России: «Верно ли, что то, что никогда у нас не получалось (кстати, ни у кого не получалось в мире!) — конвертация нефтедолларов в технологические доллары — всё-таки возможна? На чем основана эта вера?»

Просто заклятие какое-то на России лежит — заколдованная она, не иначе… Ну, насчет предопределенности — мне кажется, даже знания истории и экономической географии в объеме средней школы (разумеется, не реформированной) должно хватить для того, чтобы завалить автора контрпримерами. Собственно, вся история экономического развития большинства стран мира — это история успешного преодоления отсталости как технологий, так и общественных институтов. Возьмем хотя бы Японию. Страна, которая сейчас является символом прогресса, около ста лет назад была весьма отсталой аграрной (даже не аграрно-индустриальной) страной. А уж коррупция повергала в изумление европейских гостей. Сейчас и в этой сфере Япония — один из образцов для подражания. Если же считать, что Японии повезло именно по причине отсутствия у нее всякого ископаемого сырья, напомню, что в этом списке еще, например, Австралия (где разного добра в недрах немало, и, к тому же, население… скажем так, с непростой историей), и т.д., и т.п. Да и вообще, негоже людям, которые гордятся своим здравомыслием и учеными степенями, верить во всякие предопределения.

Если же разбираться, в чем причина, экономистам она понятна. Это называется институциональными ловушками[12]. То есть, неэффективные, но устойчивые институты. Если их преодолеть, большинству станет лучше, но цепко держит меньшинство, получающее от этой неэффективности сиюминутную выгоду и боящееся ее потерять. Как сказал Жванецкий, «не воруйте с убытков, воруйте с прибылей!» Пожелание красивое, но с экономической точки зрения бессмысленное: те, кто ворует с убытков, просто не допустят появления прибылей. Если сильные мира сего получают выгоду именно от нынешнего неэффективного состояния — с чего же ему становиться эффективным?

Институциональная экономическая теория показала, что сами по себе такие ловушки рассасываются редко — разве что по причине радикального изменения внешних условий. Чаще всего для преодоления институциональных ловушек государству приходится «власть употребить». А это уже противоречит основной идее экономического либерализма — laissez faire, «пусть все идет, как идет». Но снимать с иглы — хоть экономику, хоть наркомана — занятие, которое редко обходится совсем без принуждения. Задача для первоклассника, для решения которой из всех законов экономики достаточно знать лишь закон личного интереса («рыба ищет, где глубже…»): есть две отрасли. Сырьевая, в которую можно ничего не вкладывать (инвестиции сделаны предыдущими поколениями), которая дает мгновенный и почти гарантированный доход (нефть в последние годы дорожает очень быстро). И, например, авиастроение. Нужно вложить несколько миллиардов долларов в создание нового конкурентоспособного продукта. Самолет — это не нефть, которую с руками оторвут, его еще надо уметь сделать таким, чтобы он продавался. От начала разработки до начала продаж — 5..10 лет. Успех не гарантирован, да еще и спрос на фондообразующую продукцию (самолеты, станки, комбайны, и т.п.) в силу объективных экономических причин подвержен резким колебаниям. Так вот, риторический вопрос: что выберет частный инвестор на свободном рынке?

Предвижу контрвопрос: выходит, хай-тек невыгоден? Тогда зачем, в самом деле, его развивать? Ну почему же невыгоден? При грамотной постановке дела высокотехнологичный бизнес гораздо доходнее сырьевого (для кого доходнее — уточним ниже). Например, в 2002 г. в авиационной промышленности США средняя выработка на одного занятого составляла 335 тысяч долларов в год[16], а в американской экономике в целом (заметим, одной из самых производительных в мире) — 60700 (по данным Международной организации труда). То есть средняя производительность труда в американском авиастроении приблизительно в пять раз выше, чем в целом в экономике США. Но такие доходы возможны, повторяю, лишь спустя несколько лет, и только если дело пойдет успешно. А в сырьевом бизнесе доходы получаются сразу и без больших начальных вложений (в основном они требуются для захвата объекта). Во всех развитых странах мира стратегические задачи развития наукоемких отраслей решались при мощнейшей поддержке государства (классический пример — становление Airbus Industry в Европе). Заметим, что реальный зарубежный опыт радикально отличается от рекомендаций, даваемых развивающимся странам, в т.ч. и России.

Так что слезть с нефтяной иглы и можно, и нужно. Скажу больше: в стратегической перспективе у российской экономики может быть только высокотехнологичное будущее. Или никакого. Это, опять-таки, не эмоции, а здравый экономический расчет. В связи с этим следует упомянуть так называемую теорию климатического (шире — географического) детерминизма. Суть ее очень проста: российская экономика фатально неконкурентоспособна, потому что у нас холодно, почвы болотистые, территория слишком обширная и т.п. Как поется в известной песне Ю. Визбора, «в России, дескать, холодно купаться, поэтому здесь неприглядный вид». Конечно же, наиболее известный сторонник этой теории в наше время — А. Паршев, автор нашумевшей книги «Почему Россия — не Америка»[17]. Для экономиста Паршев — что для историка Фоменко, для генетика Лысенко и т.д. Краткие ответы на его аргументы таковы. Во-первых, холод — далеко не худшее из природных бедствий. С энергетической точки зрения, нагревание помещений на 1 градус в несколько раз менее затратно, чем охлаждение кондиционером. И если, допустим, в России — холод, то в иных странах — свои проблемы: регулярные ураганы, цунами, наводнения, загрязнение окружающей среды, нехватка пресной воды, жара, землетрясения (в той же Японии — постоянные). Разве все перечисленное не приносит ущерб и не требует громадных затрат (одно лишь обеспечение сейсмостойкости чего стоит!)? Кроме того, когда приводят «убедительные» данные о якобы громадных затратах, потребных в России на отопление квадратного метра, на выращивание центнера зерна и т.п., почему-то забывают о громадных — вызванных бесхозяйственностью — потерях, одно лишь устранение которых может сократить эти затраты в несколько раз. Умалчивают о том, как всю зиму течет горячая вода из дырявых труб, а в помещениях львиная доля тепла выбрасывается через окна на улицу (из щелей, или даже намеренно — поскольку иначе жарко). О том, какая доля урожая гниет на корню или по дороге к прилавку (в том числе благодаря длинной цепочке посредников). И во-вторых, достаточно сравнить уровень жизни в различных регионах и соотнести с климатом, как тут же обнаружится масса противоречий. С одной стороны, и в России, и в мире лучше всего должны быть развиты наиболее благодатные с климатической точки зрения регионы, чего не наблюдается. С другой стороны, как быть с соседними регионами: Финляндия — Карелия, Япония — Сахалин, ФРГ — ГДР, Калининградская область — Польша? Причем, почти во всех этих случаях территории частично или полностью меняли владельцев, и почему-то уровень жизни менялся. Чем был Кенигсберг в Европе и чем является Калининград… Вообще, данная теория — оправдание лени и бесхозяйственности (а иногда и более опасных вещей, о чем речь пойдет ниже), оскорбительное для людей, которые работают и успешно обустраивают мир вокруг себя, причем с минимальным ущербом для природы. Когда проедешь, например, по дорогам Скандинавии, ВЫРУБЛЕННЫМ В СКАЛАХ, Паршева всерьез читать уже не сможешь.

И все же «сказка — ложь, да в ней — намек». Климат и географические особенности, безусловно, накладывают отпечаток на экономическое развитие. Но насколько глубокий? Это зависит именно от отраслевой структуры экономики. Если выпускать высокотехнологичную продукцию, влияние климата и географии ослабевает. Условный пример: пусть перевозка продукции по нашей необъятной стране обходится в 1 доллар за килограмм. Если выпускается продукция низших переделов или примитивный ширпотреб, стоимостью порядка 10 долларов за килограмм, перевозка добавит к стоимости товара 10%, что не так уж и мало. Но если цена продукции имеет порядок сотен или тысяч долларов за килограмм, добавка в 1 доллар ничтожна. Аналогично, пусть строительство квадратного метра производственного цеха в нашей стране (с учетом зыбучих грунтов, необходимости утепления и т.п.) обходится не в 100 долларов, как в «теплых странах», а в 200. Это, конечно, существенно, если на этой площади размещается примитивное оборудование стоимостью 100 долларов. Но в высокотехнологичных отраслях на квадратном метре размещается оборудование, стоящее тысячи и десятки тысяч долларов, и разница в 100 долларов, опять-таки, становится несущественной.

Кстати… помимо Паршева, примерно о том же написали свою книгу «Сибирское проклятие»[18] американские экономисты Фиона Хилл и Клиффорд Гэдди. Столь же «научные» аргументы о неконкурентоспособности российской экономики, которую «коммунистические плановики выставили на мороз» (это не моя шутка, а написанный всерьез подзаголовок книги). Обилие фактических ошибок и просто забавных ляпов («великая река Тюмень» и т.п.). Ничуть не меньше, чем в книге Паршева, и хлестких, вовсе не академических эпитетов («советская глупость» и др.). Подробный разбор этого «труда» предприняли новосибирские ученые из Института экономики и организации промышленного производства (ИЭОПП) Сибирского отделения РАН[19, 20], и я вряд ли смогу сделать это более квалифицированно и остроумно. Но вот что интересно: итоговые выводы и рекомендации отечественного и американских авторов радикально отличаются. Если Паршев предлагал оградить нашу (якобы фатально слабую) экономику от конкуренции «железным занавесом», то американские доброхоты предлагают отдать «мешающие» России территории развитым странам мира, пропагандируя идею «сжатия России». Паршев оправдывал разгильдяйство, а Хилл и Гэдди взялись решать иную идеологическую задачу: оправдать очевидный провал «рыночных» реформ 1990-х, проводившихся под диктовку зарубежных советников (причем, провал именно с точки зрения декларируемых целей — экономического роста, формирования «среднего класса» и т.п.). Дескать, все мы делали правильно, просто это неправильная страна с неправильной географией. Вот и верь после этого, что общественные науки были «служанками политики» лишь в СССР… В связи с этим примечательно, что в Институте экономики переходного периода (ИЭПП), больше известном как институт Гайдара, Паршеву дали резкую и хорошо аргументированную отповедь[21], но… Хилл и Гэдди там в большом почете! Странно, не правда ли? Забавно: сокращенные названия двух упомянутых институтов отличаются лишь одной буквой (ИЭОПП и ИЭПП), но как сильно различаются профессиональные позиции! И зарплаты тоже (угадайте, в чью пользу).

Кстати, я только что перечитал ту самую рецензию на книгу Паршева уважаемой И.В. Стародубровской, ведущего научного сотрудника ИЭПП, и обнаружил такой пассаж: «Вот арабские шейхи тоже очень озабочены. Только совсем не тем, чем господин Паршев. «У меня нет иллюзий, и у меня есть уверенность, что через пять лет произойдет резкое падение цен на нефть. А через тридцать лет проблема нефти вообще перестанет существовать, не будет покупателей» (Эксперт, 2001, № 38, с. 21). И это не просто слова, а прогноз фактического создателя ОПЕК, шейха Ахмада Заки Ямани. Ну как, вам все еще хочется… лишать страну вполне реальных доходов, чтобы оставить нашим детям ресурсы, которые, вполне возможно, никому не будут нужны?»

Это, поясню, потому, что Паршев посмел предложить ограничить добычу и экспорт нефти, и тем самым — «лишить вполне реальных доходов»… ну пусть не всю страну (в свете приведенных выше данных о доходах децильных групп), но несколько десятков, без сомнения, лучших ее представителей. Повторю: Паршев, конечно, ученый никакой. Но замечу, что с 2001 года прошло уже не 5 лет, а больше. Динамику нефтяных цен за этот период каждый интересующийся может уточнить сам, и вряд ли можно придумать что-то менее похожее на предсказанное «резкое падение цен на нефть». Если в теории Дж. Саймона (кстати, предсказывающей уверенный рост цены сырья) предлагается определенное логическое обоснование, то арабский шейх, а вслед за ним и сотрудник ИЭПП, похоже, рассчитывали на какие-то мистические, необъяснимые силы, которые за 5 лет приведут к удешевлению углеводородного топлива, хотя замены ему в промышленных масштабах до сих пор не найдено. Шейху простительно верить в сверхъестественное, а вот кандидату экономических наук… В цитируемой рецензии, как и во многих трудах ИЭПП, вообще много интересного, но не будем отвлекаться.

Вернемся к вопросу о целесообразности перехода от сырьевой модели экономики к высокотехнологичной. Как показывает проведенный выше анализ, в долгосрочной перспективе Россия, можно сказать, обречена на высокотехнологичное развитие — примитивные производства развивать в нашей стране, и правда, не очень выгодно. Но есть и еще один аргумент «за», который для наших «правых», скорее, является аргументом «против». Высокотехнологичный бизнес предполагает совсем иное распределение доходов в обществе, нежели сырьевой. Возьмем, к примеру, авиадвигатель. Он весит несколько тонн, и стоит несколько миллионов долларов. Зададимся вопросом: почему? Несколько тонн (с учетом стружки, обрезков, и т.п. — пусть даже десятков тонн) титана, легированной стали и дюралюминия стоят десятки тысяч долларов, ну пусть сотни. Но что же повышает их стоимость на порядок или даже два? Высококвалифицированный труд — рабочих, инженеров, ученых. И заработанные их трудом деньги им ПРИДЕТСЯ ПЛАТИТЬ (пусть даже не 335 тысяч долларов в год каждому — вычтем налоги, амортизацию недешевого оборудования, прибыль предпринимателя, но порядок величины не изменится). Не заплатишь — уйдут к конкурентам (квалифицированная рабочая сила — специфический ресурс). Сырьевому же магнату достаточно заплатить самим добытчикам несколько процентов стоимости продукции (иногда побольше — буровикам, иногда поменьше — шахтерам), и несколько десятков процентов — силовикам и чиновникам. Чтобы источник ренты не отобрали.

Кстати, вопрос для экономистов-первокурсников: почему буровикам платят относительно прилично, а шахтерам — нет (чему свидетельство — вспыхивающие то в одном, то в другом регионе малоуспешные забастовки доведенных до отчаяния горняков, см., например,[22])? Условия труда как минимум не легче, а риск гораздо выше. Доходы владельцам шахт те же бокситы дают очень неплохие (список «Форбс» тому порукой). Так в чем же дело? Могу предложить следующий ответ — простой, хотя и не универсальный. Буровиков, как правило, приходится завозить на месторождения, не заплатишь — не поедут. А шахтеры (хоть в Североуральске, хоть в Донбассе) ЖИВУТ там, где работают. Живут в моногородах, где иной работы нет. И не особо-то уедешь, целые династии работают, иногда веками. А людям, которые все равно никуда не денутся — зачем платить много? Об этой милой особенности капитализма знали еще до Маркса…

Зато уж в области нефтянки мы впереди планеты всей…

Во всех вышеприведенных рассуждениях как само собой разумеющееся предполагается, что уж в самом нефтегазовом бизнесе у нас все хорошо. Однако… вот что пишет авторитетный отраслевой экономист, доктор экономических наук Семен Аронович Кимельман в своей статье[23]. Если в СССР коэффициент извлечения нефти (КИН) составлял не менее 50%, то сейчас у «эффективных собственников» он составляет 25..30%. Помнится, Илью Смирнова возмущало[24], что в учебниках «Экономикс» воспевают особый вид талантов — талант предпринимателя и бизнесмена. Мне кажется, зря возмущался уважаемый И. Смирнов: таких «успехов» — вдвое проиграть советской экономике в эффективности извлечения запасов из недр — могли достичь только особо одаренные люди… Следовательно, даже нефтегазовая наука нашей экономике даром не нужна. В самом деле, чтобы обеспечивать КИН на уровне 25%, не то что институт имени Губкина — любой нефтяной техникум дает явно избыточное образование.

На первый взгляд, парадокс: ведь чем выше цена нефти, тем полнее следует извлекать ресурсы, поскольку становится выгодной разработка все более труднодоступных запасов (см. теорию «рога изобилия»). А тут все наоборот! Почему? Выше описана причина, по которой нынешние «эффективные собственники» лишь «надкусывают» месторождения, показывая КИН, который не назовешь иначе как хищническим разграблением природных богатств. Все дело в том, что в нынешней институциональной среде (как обосновано выше, почти неизбежной для сырьевой экономики) никакие они не хозяева. Чувствуя, что в любой момент могут лишиться источника ренты, они стремятся выжать из него максимум как можно скорее. Для тех, кто не в курсе: оказывается, нефтяное месторождение — это не бочка с краном: открыл вентиль — и подставляй ведро, конъюнктура изменилась — закрой кран до тех пор, пока не понадобится снова его открыть. Месторождение — это сложный организм, а его разработка — это длительный процесс, требующий терпения и планомерных действий. Это, образно говоря, работа не лесоруба, и даже не полевода — скорее, садовника. Опущу технические подробности, оставлю суть. Месторождение можно загубить, «заткнуть», стремясь максимизировать сиюминутный дебит скважин. А потом — хоть трава не расти, и минимум 70..75% нефти останется под землей.

Так что даже сырьевой назвать нашу экономику — значит, сделать ей незаслуженный комплимент. Это не сырьевая экономика, это просто экономика варварская. При этом автор бодро заявляет, что наши нефтяники и газовики открывают все новые и новые месторождения. А нельзя ли поподробнее, «имена, пароли, явки»? Вот у меня другие сведения. Тот же С.А. Кимельман (информированный человек, зав. отделом ВНИИ геологии) пишет в работе[23], что по сравнению с советским периодом объем геологоразведочных работ сократился в десятки (!) раз (та же проблема обсуждается и в статье[4]). И о громких победах новых русских геологов, сравнимых с открытием Самотлора, я что-то не слышал. Те же месторождения, которые сейчас начинают осваивать, были открыты еще в советские годы. Не разведанные запасы растут, а извлекаемые (т.е. те, которые выгодно разрабатывать при нынешних ценах). Хотя из-за хищнической разработки многие из них переходят в разряд неизвлекаемых.

Откровенность или провокация?

Пора формулировать выводы. Радзиховский говорит: сейчас все хорошо, а вот при «совке» было плохо. Меня спросят: ну а ты что же утверждаешь?

Что сейчас все плохо? Конечно, нет — жизнь есть жизнь, человек имеет право быть счастливым даже в самые сложные исторические эпохи. И я предпочитаю быть счастливым — все-таки это моя единственная жизнь. Но знать пороки существующего положения дел, стараться их исправить — необходимо. И, кстати, счастье возможно не только у тех, кто плывет по течению.

Не хочу я сказать и того, что в СССР все было здорово. Но я понимаю, зачем наши «правые» «с тяжким звероподобным рвением» придумывают кошмары о советском прошлом. Они надеются, что «по контрасту» нынешние социально-экономические уродства будут выглядеть привлекательнее. Зря надеются. Как сказано в «Сказке про Федота-стрельца», «слава богу, отличаем незабудку от дерьма». То, что это — именно уродства, догадаются даже люди, никогда не жившие в СССР. Потому что эти уродства — не относительны, они абсолютны.

В конце своей выдающейся (говорю это без иронии) статьи Л. Радзиховский кокетливо вопрошает: «Так чего больше в моей статье? Меланхолии, цинизма или оптимизма?» Я бы поставил вопрос иначе. Чего же в этой статье больше — откровенности (большинство нашей «элиты» думает именно так, как описал Радзиховский, но все-таки вслух в этом не признаётся)? Или провокации — чтобы читателей «зацепило» и они все-таки задумались? Я вот, например, задумался, и написал этот ответ.

По этой теме читайте также:

Примечания