В июле 1972 года снова вспыхнули разногласия среди партий левого блока. В Консепсьоне МИР выступило с призывом сформировать в противовес правительству Народного единства Народную ассамблею как орган двоевластия. Призыв был поддержан некоторыми местными организациями социалистов, радикалов, партии МАПУ; коммунистическая партия высказалась против этой инициативы. Альенде немедленно направил лидерам Народного единства письмо, отвергая любые попытки применения параллельной тактики, создания параллельного движения или учреждения параллельной власти. «...Враги народного движения, — писал Альенде, — добиваются, чтобы народ изменил мнение о своем правительстве», с тем чтобы им было легче его свергнуть. Наилучшим образом служит этой вражеской тактике раскол. «В провинции Консепсьон второй раз за последние три месяца проявлялись раскольнические тенденции, подрывающие сплоченность Народного единства... Народ не может прийти к власти в результате раскольнических маневров тех, кто строит утопические планы, порожденные политическим романтизмом, и призывает, полностью игнорируя действительность, к созданию так называемой “народной ассамблеи”».

«Подлинно революционная народная ассамблея, — указывал Альенде, — это орган, который полностью является представительством народа... Она сосредоточивает в себе все формы власти, то есть является не только органом обсуждения, но и управления. В других странах она возникала в качестве “второй власти”, направленной против старорежимного реакционного правительства, не имеющего общественной поддержки и влияния... Попытка некоторых увлекшихся людей навязать простым волюнтаристским актом» народную ассамблею свидетельствует, «что в данном случае имеет место неправильный анализ соотношения сил в стране... Если бы речь шла лишь о трибуне для словесных упражнений, это не вызвало бы особого внимания со стороны правительства. Но мой /214/ долг — указать, что ее создание — опасный прецедент, который может превратиться в источник провокаций...»[219]

В то время как левые партии были заняты раздорами, оппозиционные партии укрепляли свое сотрудничество. Последних все еще беспокоили разногласия между национальной и христианско-демократической партиями и между различными группировками внутри этих партий. Представитель левого крыла христианско-демократической партии Ренан Фуэнтеальба выступил против раскола Чили на два непримиримо враждебных блока и предложил создать центристскую Зону демократической стабильности. Правые христианские демократы были против этого, и, поскольку они контролировали партию, предложение Фуэнтеальбы было отвергнуто. Национальная партия протестовала против переговоров христианских демократов с правительством Народного единства. Однако расхождения подобного рода имели главным образом тактический характер. Христианские демократы пошли на переговоры лишь для того, чтобы создать впечатление ревнителей конституционной демократии; они выдвинули такие требования, которые правительство Народного единства заведомо не могло удовлетворить. В августе оппозиционные национальная, христианско-демократическая партии, левые радикалы и партия радикалов сформировали так называемую Демократическую конфедерацию (КОДЕ), рассчитывая, выставив по одному кандидату от оппозиции в каждом избирательном участке, создать объединенный фронт против Народного единства на выборах в конгресс в марте 1973 года.

К середине года национальная партия особенно активно стала настаивать на принятии решительных, завершающих действий против правительства Народного единства. В докладе генеральному совету национальной партии, собравшемуся в конце июня, конгрессмен Фернандо Матурано так изложил позицию партии: «Если — а это очевидно — они стремятся к передышке... мы, демократы, обязаны добиться быстрой развязки»[220]. Однако христианские демократы не стремились к немедленному свержению правительства, ибо надеялись устранить его с помощью закона, вынудив Альенде оставить пост президента после выборов в марте 1973 года; они проявляли осторожность из тактических соображений, не желая прослыть поборниками использования жестких мер против правительства прежде, чем его репутация будет достаточно подорвана.

Если оценивать действия врагов Народного единства в целом, то они руководствовались разработанной Соединенными Штатами стратегией: занять выгодную «позицию, /215/ чтобы воспользоваться будущими преимуществами политического или военного решения чилийской дилеммы». В то время как христианские демократы выступали в роли сдерживающего фактора по отношению к не в меру ретивым членам национальной партии, возглавляемый Пиночетом Генеральный штаб сухопутных войск разрабатывал с прусской тщательностью на случай необходимости планы военного переворота. В отчете о свершившемся перевороте «Меркурио» писала, что «в июле генерал Пиночет приказал офицерам Генерального штаба пересмотреть план дислокации частей и придать ему “более наступательный или превентивный характер, с тем чтобы система заранее расположенных и подготовленных в преддверии событий войск могла быть сразу приведена в действие”. Аналогичные планы были составлены и окончательно отработаны по другим родам войск»[221].

Повышение цен в августе 1972 года усугубило трудности, стоявшие перед правительством, и создало ситуацию, которая подстегнула врагов Народного единства к усилению своих атак. Сложилась обстановка, которую ЦРУ давно готовило и с нетерпением ожидало. Его эксперты-экономисты, должно быть, подали сигнал: «Настало время нанести смертельный удар». Почувствовала себя увереннее национальная партия. Стали менее осторожными христианские демократы. Как и в декабре 1971 года, когда противники правительства приурочили свою первую крупную уличную демонстрацию к моменту острой нехватки продовольствия, так и теперь они воспользовались моментом, чтобы развернуть новое наступление, причем еще более мощное, еще более целенаправленное.

В последовавшие за повышением цен дни начались акции, завершившиеся октябрьской забастовкой. 21 августа закрылись на один день магазины. Это был первый этап, предшествовавший общенациональной забастовке. Стачка лавочников сопровождалась действиями, направленными на создание обстановки беспорядков и насилия. Женщины богатых кварталов Сантьяго, высунувшись из окон, колотили в кастрюли и сковородки; банды юнцов устраивали горящие баррикады, буйствовали на центральных улицах и забрасывали камнями проезжавшие автомобили; вооруженные железными прутьями группы молодчиков из «Патриа и либертад» блокировали уличное движение. Полиция пустила в ход дубинки, слезоточивый газ и пожарные брандспойты, чтобы унять распоясавшихся хулиганов. Правительство было вынуждено ввести в Сантьяго осадное положение.

На протяжении нескольких недель в стране происходили беспорядки, то затухавшие, то вспыхивающие с новой силой. /216/ Именно в этот период ожесточенного наступления реакции компания «Кеннекотт» развернула в Западной Европе «правовые» акции против Чили. 14 сентября Альенде объявил о существовании «сентябрьского плана» свержения его правительства, указав, что в его организации замешаны видные члены национальной партии, некоторые группировки христианско-демократической партии, а также «Патриа и либертад». «Сентябрьский план» предусматривал полное прекращение работы грузового транспорта, организацию беспорядков с применением насилия и нападение на воинские части 18 сентября во время парада в честь Дня независимости с целью спровоцировать военных к действию. Альенде отметил, что заговорщикам не удалось втянуть вооруженные силы в осуществление своих планов.

На следующий день президент Национальной конфедерации наземного транспорта Хуан Маринакис заявил, что утверждения президента — «ложь, абсолютная ложь» и что конфедерация «не имеет ничего общего с этими подрывными планами». Когда на закрытом заседании сената выдвинули требования обсудить вопрос о «сентябрьском плане», находившиеся в оппозиции сенаторы с высокомерным презрением отвергли его. «Это несерьезно, это для детей», — заявил некий левый радикал, а христианский демократ добавил: «Я ухожу абсолютно спокойный... чтобы помыться в турецкой бане и провести уик-энд с женой и детьми»[222].

Хотя «сентябрьский план» не был осуществлен в сентябре, частично он был реализован в октябре, когда объявили забастовку владельцы грузовиков. Поскольку ранее ими была получена надбавка к заработкам в размере 120%, они избрали в качестве предлога для забастовки намерение правительства создать государственное транспортное предприятие для обслуживания отдаленной и малонаселенной провинции Айсен. Когда забастовка охватила всю страну, истинные причины ее уже не вызывали сомнений.

Противники Народного единства немало потрудились, чтобы организовать эту забастовку. ЦРУ не только субсидировало ее участников, но и заблаговременно внедрило своих агентов в их организации. Филип Эйджи в книге «Внутри фирмы: дневник агента ЦРУ» делится опытом своей деятельности в качестве чиновника ЦРУ в Эквадоре и рассказывает о роли Федерации владельцев грузовиков в жизни этой страны. Он пишет, что эта федерация «способна полностью парализовать жизнь страны... Это отнюдь не профсоюз, поскольку многие ее члены — владельцы грузовиков. Следовательно, федерация отражает интересы средних слоев, а не рабочего /217/ класса; поэтому для долгосрочных целей имеет первостепенное значение установление нашего контроля над организованными профессиональными группами и оказание на них возможно большего влияния»[223]. Конечно, все это относилось и к Конфедерации владельцев грузовиков Чили.

Соответствующая работа, разумеется, велась и в США с поставщиками запасных частей для автомобилей. Владельцы грузовиков постоянно жаловались на нехватку запчастей, возникшую, по их утверждениям, по вине правительства, ограничившего их ввоз. Задержки с отгрузкой запчастей компанией «Форд» и другими американскими поставщиками были далеко не случайны: я был свидетелем усилий служащих ЕНАР ускорить отправку запчастей в Чили.

Внесли свою лепту и оппозиционные партии. Теоретик христианско-демократической партии Клаудио Оррего потом напишет: «Чрезвычайно напряженная ситуация, в которой пребывала страна на протяжении месяцев, позволяла предполагать о ведущейся в обоих лагерях перегруппировке сил с целью сделать решающий ход... Во вторник 10 октября партии оппозиции обратились к населению Сантьяго с призывом выйти на демонстрацию протеста. Гигантская толпа заполнила главную улицу Сантьяго. На следующий день Конфедерация владельцев грузовиков дала согласие начать забастовку в 00 часов 12 октября»[224].

Лидеры христианских демократов немало потрудились, чтобы обеспечить забастовке массовую поддержку и расширить ее. Оррего позднее похвалялся, что стачка стала «всеобщей благодаря присоединению к ней различных ассоциаций, многие из которых откликнулись на призывы активистов христианско-демократической партии на местах»[225].

В выступлении по телевидению Фрей призывал поддержать забастовку, но при этом рекомендовал бастующим группам выдвигать не свои специфические, а «общенациональные проблемы». Эта забастовка, утверждал он, не следствие «политической махинации». По его словам, в Чили произошла «экономическая катастрофа» и ситуация будет не улучшаться, а ухудшаться. Фрей иронизировал по поводу заявлений Народного единства о существовании заговорщиков и фашистов. «Все это — слова», — говорил он. Только «коренные изменения» могут покончить с «агонией», переживаемой страной. Мартовские выборы, заявлял он, «следует рассматривать как плебисцит», «мы боремся за переустройство Чили»[226].

Что могло предпринять правительство в связи с забастовкой? Это была подрывная акция, мятеж против правительства. Обычно любое правительство может использовать против /218/ подобной забастовки всю мощь государственной машины. Оно может объявить забастовку незаконной. Может, если необходимо, применить против забастовщиков полицию и армию.

Однако положение правительства Народного единства было совершенно иным. Когда оно объявило забастовку владельцев грузовиков незаконной, отправило в тюрьму зачинщиков и начало реквизицию грузовиков, суды не поддержали его. Наоборот, в самый разгар кризиса Верховный суд направил Альенде письмо, обвинив правительство в незаконных действиях. Тем самым суды прикрывали юридическим заслоном заговорщиков, беря их под защиту.

Не имело правительство возможности с необходимой для такого случая решимостью и твердостью использовать полицию и войска. В армии оно могло рассчитывать только на офицеров-конституционалистов, которые поддержали бы лишь те его действия, которые соответствовали закону, а это опять-таки определялось судами. Взгляды многих офицеров и забастовщиков на правительство Народного единства, экономическое положение страны и социализм совпадали. Офицеры-фашисты попустительствовали забастовщикам по простой причине: они хотели ослабления и свержения правительства. Поэтому последнее использовало войска не для того, чтобы пресечь стачку в самом начале, а для поддержания минимума общественного порядка, пока длилась забастовка.

Лишенное возможности сорвать забастовку, правительство делало все, что было в его силах. Оно имело прочную базу среди рабочих на фабриках и заводах, на строительных площадках, крупных оптовых базах и складах; к тому же, в его руках находились многие предприятия.

Рабочие промышленных предприятий, как один, выступили против забастовки: члены христианско-демократической партии трудились рука об руку с членами партий, входивших в Народное единство. Средние слои населения были расколоты. Многие представители свободных профессий, студенты, мелкие торговцы стали на сторону правительства и рабочих.

Борьба с забастовкой породила две новые формы народных организаций: «промышленные кордоны» и общинные комиссии. Район Сантьяго насчитывает десять заводских поясов, сконцентрированных вдоль главных магистралей и дорог в городе и вокруг него; такие же пояса есть и в других городах. В каждом поясе рабочие создали организации, которые должны были взять на себя управление и защиту предприятий, отнятых у владельцев, пытавшихся закрыть их. Если «промышленные кордоны» мобилизовывали рабочих по месту работы, то общинные комиссии объединяли людей по месту жительства. /219/ В них входили представители различных местных массовых организаций — комитетов по снабжению и контролю над ценами, центров матерей, комитетов жильцов; они привлекались для распределения товаров, а также для ведения разъяснительной работы среди населения о подлинных целях забастовки.

Воспользовавшись тем, что руководители правительства были поглощены проблемой ликвидации забастовки, оппозиция протолкнула через конгресс весьма важный для себя закон, доставивший впоследствии большие неприятности Народному единству. Это был закон о контроле над оружием, внесенный несколько месяцев назад бывшим министром обороны при президенте Фрее Хуаном де Дьос Кармоной, который поддерживал тесные контакты с высшими офицерами.

В соответствии с этим законом контроль над оружием должны осуществлять исключительно вооруженные силы. Только они могли дать разрешение на производство, ввоз, хранение, распределение и владение оружием. Всем, кроме военных и карабинеров, запрещалось иметь любые виды легкого оружия: автоматы, пулеметы, гранаты, канистры с газом и т. п. Закон вводил более строгие ограничения в отношении создания частной милиции. «Те, кто организует, финансирует, предоставляет помощь, инструктирует или подстрекает к созданию частной милиции или боевых групп», подвергается тюремному заключению от полутора до пяти лет или ссылке. Нарушения закона о контроле над оружием подлежали рассмотрению военными судами.

Когда закон был одобрен, Кармона возвестил, что это «первый великий триумф тех, кто стремится к установлению в Чили демократии». Этот закон, заявил он, отнял у «политической власти» — а под этим он подразумевал президента и назначенных им лиц — малейшую возможность вмешиваться в дело контроля над оружием; принятый закон, провозглашал он, свидетельствует о «нашей вере в независимость наших вооруженных сил»[227].

Почему президент не наложил вето на этот законопроект и даже не внес поправок, на которые он имел право и которые могут быть приняты, если не отвергаются большинством в две трети голосов конгресса? Объяснения по этому поводу весьма различны. Обозреватели левой еженедельной газеты «Чили Ой», пристально следившие за прохождением в конгрессе вопросов, касавшихся вооружений и вооруженных сил, утверждали, что законопроект прошел без запинки из-за «небрежности» и «ошибки правительства». «Администрация... запуталась в различных вето и направила свои замечания (предлагаемые /220/ поправки) слишком поздно...» Оппозиция собрала сессию конгресса неожиданно и «быстро приступила к голосованию законопроекта, лишив конгрессменов от Народного единства малейшей возможности собрать одну треть голосов, требуемую для поддержки вето администрации»[228].

С забастовкой вряд ли удалось бы справиться, если бы рабочий класс не проявил твердость, дисциплину и не оказал поддержку правительству. Если бы рабочий класс был расколот, экономика была бы доведена до состояния полного развала, в стране воцарился бы политический хаос, и те, кто замышлял переворот, не замедлили бы воспользоваться представившейся возможностью.

Однако решимость рабочего класса помогла предотвратить подобный ход событий. Подавляющее большинство тех, кто замышлял переворот, рассматривало его как резервную меру для свержения правительства на тот случай, если мартовские выборы не обеспечат им парламентского большинства в две трети голосов, необходимого для отстранения Альенде от власти. В разгар забастовки, 26 октября, «Комитет 40-ка» одобрил решение о выделении 1427666 долларов для финансирования оппозиционных политических партий и организаций частного сектора в период предвыборной кампании в парламент в марте 1973 года[229]. Правительство США проявляло осторожность, опасаясь «преждевременного переворота»; если переворот окажется необходимой мерой, лучше, если он произойдет позднее, чтобы «научно» подготовить для него оптимальные условия. Фрей и его подручные надеялись, что мартовские выборы дадут христианским демократам возможность возглавить правительство. Высокопоставленные заговорщики в вооруженных силах были обеспокоены тем, что переворот мог расколоть офицерский корпус; им надо было выиграть время, чтобы привлечь на свою сторону офицеров-конституционалистов или же устранить их. Все сознавали главную опасность: путч против правительства Народного единства, имевшего столь прочную базу в массах, мог вызвать гражданскую войну. Поэтому, рассуждали заговорщики, не следует предпринимать переворот до тех пор, пока все группы оппозиции не убедятся, что это — единственный выход, пока офицеры-путчисты не будут уверены, что имеют полный контроль над вооруженными силами. Военные должны подготовить и организовать переворот с величайшей тщательностью, с тем чтобы обеспечить молниеносный успех и предотвратить тем самым гражданскую войну.

А поэтому забастовку решили спустить на тормозах. Урегулирование произошло в начале ноября, когда Альенде ввел /221/ в свой кабинет трех военных. Пратс, сохранив за собой пост главнокомандующего сухопутными войсками и лишь временно назначив вместо себя Пиночета, стал министром внутренних дел. Он выдвинул категорическое требование прекратить забастовку в течение 48 часов.

Некоторые деятели Народного единства подвергли критике Альенде за включение в состав своего правительства военных. Слыханное ли это дело, чтобы в состав марксистского правительства входили буржуазные армейские офицеры? Хайме рассказывал мне: когда Альенде сообщил о своем намерении лидерам партий Народного единства, один или двое высказались «против». «Хорошо, — сказал Альенде, — дайте мне альтернативное решение». Поскольку его не нашли, предложение Альенде было принято.

МИР заявило: «Включение нескольких генералов в кабинет значительно изменило характер правительства — традиционные народные партии перестают быть политическим стержнем правительства. Теперь они должны передать важную часть своей политической роли вооруженным силам»[230]. Вхождение военных в кабинет отнюдь не ослабило правительство, наоборот, слабость правительства вынудила пойти на этот шаг. Что же касается абстрактных рассуждений об изменении «характера» правительства, то включение военных в кабинет было временной мерой и длительность их пребывания должна была определить только необходимость.

Некоторые деятели Народного единства восприняли факт прекращения забастовки как успех правительства. Однако расценить его как успех можно было, лишь подходя к нему с позиций того, что не произошло худшее. Националисты и им подобные, жаждавшие завершения забастовки переворотом, увидели в урегулировании крушение своих надежд; остальные враги Народного единства добились того, к чему стремились.

Включение военных в кабинет было отступлением, необходимым, конечно, но все же отступлением. Этот шаг предотвратил непосредственную угрозу переворота, но ограничил свободу действий правительства. Армия позволила своим генералам служить правительству отнюдь не для того, чтобы содействовать развитию революции и социализма. Различные группы офицерского корпуса преследовали разные цели. Конституционалисты хотели защищать конституцию, путчисты пока не были готовы к перевороту, а промежуточная группа надеялась, что министры-военные приберут правительство к рукам и сделают его более терпимым.

Новый кабинет сумел установить относительный мир между /222/ враждующими классами. Из всех задач, поставленных Альенде перед кабинетом, он выделил одну: обеспечить общественный порядок и проведение «честных выборов» в марте 1973 года. Если не считать отдельных спорадических актов насилия, кабинет справился с этой задачей. За требованием правительства соблюдать общественный порядок стояла армия, и ни одна из враждовавших гражданских группировок не хотела бросать ей вызов.

Однако новый кабинет лишь приглушил, но не ликвидировал борьбу. Список конфликтных проблем пополнился возникшими в результате забастовки. В ходе забастовки правительство и рабочие установили контроль над 150 предприятиями; разумеется, теперь оппозиция требовала их возвращения владельцам, в то время как многие сторонники Народного единства, включая нередко рабочих этих предприятий, противились этому. Новый кабинет объявил, что бастовавшие не подвергнутся репрессивным мерам; однако некоторые правительственные службы считали, что это заявление не должно распространяться на тех, кто в ходе забастовки совершил преступления или участвовал в ней, занимая высокие посты или важные должности, на которых законом запрещалось бастовать. Центральный банк, например, уволил 28 ведущих чиновников, и оппозиция настаивала на их восстановлении.

Министрам-военным не удалось остаться в стороне от межпартийной борьбы. Согласно чилийской конституции, они не должны вмешиваться в политику, подобно вооруженным силам, которые представляли. Но участвовать в работе кабинета и соблюдать нейтралитет — это такая же фикция, как и то, что вооруженные силы должны оставаться вне политики. Будучи членами кабинета, военные повседневно должны были принимать участие в решении политических проблем. Как мог Пратс, который в качестве министра внутренних дел был главой кабинета и исполнял обязанности президента, когда Альенде выезжал с миссией за рубеж, не заниматься политикой?

Позиция министров-военных могла либо усилить, либо ослабить правительство — другого быть не могло. Они могли признавать первенство президента и тем самым способствовать укреплению позиций правительства благодаря поддержке его решений авторитетом армии. Они могли не поддерживать те правительственные решения, которые им были неугодны; могли попытаться занять доминирующее положение в правительстве.

Будучи главнокомандующим сухопутными войсками и занимая среди военных самый важный министерский пост, /223/ Пратс предельно четко сформулировал свои взгляды на участие военных в правительстве. Кабинет, заявил он, не является «соправительством» солдат и политиков, ибо в противном случае это означало бы, что в нем представлены две власти, каждая со своей политикой. «Кабинет — это рабочий орган, функционирующий в соответствии с прямыми инструкциями президента республики»[231]. Заявление Пратса было созвучно с положениями конституции Чили, которая предусматривала президентскую, а не парламентскую форму управления государством: президент имел право «назначать по своему усмотрению государственных министров», которые «занимают свои посты до тех пор, пока они пользуются (его доверием)»[232]. Однако взгляды Пратса основывались не на механическом понимании закона; его суждения далеко выходили за рамки юридических норм. Говоря в завуалированных выражениях о возможном военном перевороте, он спрашивал: «К чему это приведет? К диктатуре. Вооруженные силы превратились бы в особые полицейские войска, а это могло бы привести к тупамаризации народа»[233].

Как министр внутренних дел, Пратс действовал весьма решительно. Хладнокровно, но настойчиво он утверждал право правительства принимать меры, необходимые для своей защиты и эффективного управления страной. Он, разумеется, понимал, что его действия содействуют укреплению правительства, но, как он однажды заявил, правительство пришло к власти на законном основании и имеет право быть у власти в течение полного срока своих полномочий.

Как только оппозиция увидела, куда ведут действия Пратса, она обрушилась с критикой на участие военных в правительстве. Рупор Фрея сенатор Патрисио Айлвин занялся инсинуациями по поводу того, что вооруженные силы превращаются в сообщника «незаконных» действий правительства. Сенатор от национальной партии Франсиско Бульнес предупреждал о наличии «нового элемента Народного единства в вооруженных силах»[234]. Однако оппозиция возражала не против участия военных в правительстве, ее беспокоил лишь характер их участия. Она хотела, чтобы военные ослабили, укротили правительство, а не укрепляли его. В некоторых кругах оппозиции вынашивалась такая идея: лучший путь избавления от правительства Народного единства — позволить армии забрать бразды правления в свои руки, оставив Альенде на посту в качестве марионеточного главы государства.

Враги правительства все больше убеждались в том, что Пратс становится препятствием на пути реализации их планов. Если путч окажется необходимым, он, подобно его другу /224/ Шнейдеру в 1970 году, может воспротивиться этой акции. Пратс представлял собой препятствие и в том случае, если переворот не понадобится. Оппозиция организовала нападки на Пратса и развернула кампанию с целью подрыва его престижа.

Участие военных в кабинете способствовало созданию напряженной обстановки в офицерском корпусе. До этого вооруженные силы могли демонстрировать свою непричастность к действиям правительства и сохранять — а к этому они стремились — вид стражей «постоянных ценностей родины», стоявших вне партийных распрей. Теперь, когда резкое обострение инфляции, августовско-сентябрьские беспорядки и октябрьская забастовка вызвали крайнюю поляризацию сил в обществе и усилили враждебность многих офицеров к правительству, в правительство вошли министры-военные и совместно с представителями Народного единства участвуют в разработке и реализации его решений.

Действия Пратса как министра воспринимались офицерами-фашистами с откровенным недовольством, а некоторые из них анонимно выплескивали свое недовольство на страницы близких им по духу газет, таких, например, как «Трибуна». Этих офицеров меньше всего заботили положения конституции, за исключением случаев, когда они могли ими воспользоваться, чтобы обвинить Пратса в посягательстве на независимость вооруженных сил; поскольку позиция Пратса играла на руку правительству, он их противник.

Действия Пратса вызывали беспокойство и в среде офицеров-конституционалистов, которые отрицательно относились к правительству. Ранее этим офицерам было легче примирить нелюбовь к кабинету со своим профессиональным уважением к Пратсу и его конституционализму. Теперь изо дня в день они читали правительственные заявления и решения, которые им не нравились, но ассоциировались с именем Пратса, занимавшего ведущий министерский пост. Действия Пратса вызывали все чаще и более острое противоречие между классовыми интересами и взглядами этих офицеров и их конституционализмом.

***

Назначение Пиночета исполняющим обязанности главнокомандующего сухопутными войсками, когда Пратс стал министром внутренних дел, имело пагубные последствия.

Человек, имевший ранее второстепенную должность и занимавшийся разработкой военных планов, оказался, хотя и временно, на посту, который давал неограниченные командные /225/ полномочия. Пиночет, как он сам поведал, немедленно стал действовать: «Я постоянно выезжал в части и внушал войскам надежду и веру в то, что марксизм не возобладает в стране. Открывая сбор, я всегда говорил солдатам откровенно, ничего не скрывая, что тот, кто перед ними выступает, не марксист»[235]. Пиночет, говорится в одном из отчетов «Меркурио», «приказал генералу Арельяно проинспектировать некоторые гарнизоны с целью объединения офицеров различных служб».

Подготовка к перевороту перешла от стадии изолированных заговоров отдельных армейских служб к организованному планированию и координации действий. «К концу ноября, — писал Джонатан Канделл в “Нью-Йорк таймс” 27 сентября 1973 года, — полковники сухопутных сил, авиации, а также офицеры флота приступили к разработке различных вариантов осуществления переворота. Они связались также с руководителями организаций владельцев грузовиков, магазинов, профессиональных ассоциаций, а также с крупными бизнесменами, которые поддерживали октябрьскую забастовку».

Воспользовавшись напряженной обстановкой в офицерском корпусе, путчисты приступили к интенсивной обработке офицеров-конституционалистов. «Я, должно быть, немало полысел, пока годами прививал своим слушателям мысль о том, что вооруженные силы не должны ни при каких обстоятельствах восставать против конституционного правительства, — заявил Канделлу офицер, ранее преподававший историю в военной академии. — Очень долго пришлось переубеждать офицеров, что сейчас нет другого выхода».

Представитель военно-морского флота в правительстве Исмаэль Уэрта, который считался наиболее реакционным человеком в вооруженных силах Чили, в отличие от Пратса вел себя по-другому. Он попросту не хотел «связывать» свое имя с какими-либо акциями «марксистского правительства». И если он не был непосредственно посвящен в планы заговора, то уж, во всяком случае, чуял его.

Войдя в правительство, Уэрта начал вскоре тайно передавать в газету «Трибуна» сведения об «ужасной» внутренней кухне правительства Народного единства. Затем он во всеуслышание высказал свое несогласие с рядом мер, в частности с нормированием, введение которого, как он заявил, рассматривается правительством. В январе он подал в отставку с поста министра и представил «морскому совету детальное изложение своих впечатлений о правительстве Альенде»[236]. /226/

«Подготовка (к перевороту), — писал Канделл, — несколько замедлилась в период политической кампании накануне мартовских парламентских выборов». Остается неясной подлинная причина ослабления активности заговорщиков. Но можно предположить, что они, не пренебрегая возможностью укрепить свои позиции и ослабить позиции правительства, воздержались от осуществления некоторых своих планов в ожидании результатов выборов.

Во время предвыборной кампании оппозиционные партии концентрировали усилия не только на избрании своих кандидатов, но и на мобилизации своих сторонников на случай смещения правительства. Национальная партия действовала с грубой откровенностью. Она выдавала себя за «наиболее твердого» противника марксизма. Ее кандидатами были некто Харпа — человек с фашистским прошлым — и бывший начальник военной школы Альберто Лаббе, которого заставили подать в отставку после его антиправительственных выпадов на церемонии выпуска офицеров.

Национальная партия выступала под лозунгом: «Новый конгресс — этого недостаточно. Необходимо новое правительство!» Фрей и другие христианские демократы были ненамного сдержаннее. Хотя некоторые лидеры оппозиции считали, что для отстранения Альенде необходимо заполучить две трети голосов в конгрессе, Фрей твердил, что оппозиции достаточно добиться более 50% голосов: это вынудит правительство отнестись к такому результату как к плебисциту, свидетельствующему о том, что страна отвергает его.

В период этой избирательной кампании Народное единство занимало оборонительные позиции. Его деятели убеждали, что выборы не имеют ничего общего с плебисцитом, что это — обычные промежуточные выборы. Они критиковали Харпу, но даже не пытались подробно объяснить, что несет с собой фашистская угроза, носителями которой были не только откровенный фашист Харпа, но и другие.

Результаты выборов для Народного единства оказались намного лучше, чем многие предполагали. За его кандидатов проголосовали 43,4% избирателей, а за кандидатов оппозиции — 54,7%. Народное единство увеличило свое представительство в палате депутатов на шесть человек и в сенате на три. Чтобы дать правильную оценку итогам выборов, следует помнить о вмешательстве ЦРУ. В феврале 1973 года «Комитет 40-ка» выделил оппозиционным партиям 200 тысяч долларов в дополнение к 1427666 долларам, ассигнованным в октябре 1972 года[237]. Выборы продемонстрировали продолжавшуюся поляризацию сил: в лагере Народного /227/ единства потеряла влияние радикальная партия, но укрепили позиции социалисты; в лагере оппозиции усилила влияние национальная партия.

Какие выводы сделали враги Народного единства из итогов выборов? Левым газетам стало известно содержание секретного меморандума, который был подготовлен для Общества содействия развитию производства и в котором анализировались возможные варианты итогов будущих выборов и давались конкретные рекомендации. Если Народное единство получит менее 36% голосов, говорилось в меморандуме, с ним целесообразно покончить конституционными методами; если за него проголосует от 36 до 40% избирателей, ситуация окажется неопределенной; но если Народное единство завоюет более 42% голосов, единственный способ избавиться от него — вооруженная конфронтация[238].

Некоторых заговорщиков результаты выборов даже обрадовали. Канделл приводит слова одного офицера: «Честно говоря, многие из нас вздохнули с облегчением, когда марксисты получили так много голосов, поскольку мы чувствовали, что никакой другой политик не смог бы руководить страной и что в конечном итоге марксисты могут быть даже сильнее»[239].

В конце марта был сформирован новый, состоявший только из гражданских лиц кабинет; пятимесячный период полумира завершился. Оппозиция приступила к проведению последней фазы своей кампании с целью подорвать правовую основу существования правительства Народного единства. Возглавила кампанию, как и до сих пор, национальная партия. 13 апреля Харпа выступил с речью, в которой заявил: «Для конгресса наступил момент... объявить, что (правительство) окончательно лишилось авторитета и права на свой мандат. Никто не связан ни законом, ни этикой... чтобы продолжать подчиняться незаконной власти»[240].

Вскоре после выборов Хайме получил задание подготовить проект речи для Альенде, с которой тот должен был выступить на открытии конгресса 21 мая. Хайме попросил меня помочь ему. Мы рьяно принялись за работу. По нашему мнению, одна из самых серьезных слабостей Народного единства крылась в методах осуществления идеологической борьбы. Народное единство лишь спорадически отвечало на нападки против него, вместо того чтобы вести систематическую кампанию по разъяснению своих целей. Оно не только не предпринимало активных усилий, чтобы вынудить противника обсуждать те проблемы, которые тому были невыгодны, а, скорее, /228/ допускало обратное. Обвинения в адрес Народного единства в разжигании ненависти в стране сковали его до откровенной робости.

Проект речи начинался с фактов, свидетельствовавших о заговоре, который плели правящие круги США и американские корпорации против Народного единства; приводилось множество новых документов о подрывной деятельности ИТТ. Борьба против империалистического засилья, полагали мы, именно тот вопрос, по которому следовало дать бой, памятуя, сколь сдержанно и осторожно действовала оппозиция, когда принимался закон о национализации предприятий меднорудной промышленности, и как оппозиция вынуждена была перейти к обороне, когда появились первые публикации о подрывной деятельности ИТТ. Используя материалы о саботаже ИТТ, мы разоблачали действия Фрея, его соглашательство с империалистами в прошлом и, безусловно, в настоящем.

В заключение мы подробно изложили тезис о том, что альтернативой правительству Народного единства может быть только фашизм. Некоторые лелеяли себя надеждой, что в Чили может произойти безболезненный переворот, после которого государство снова быстро станет «спокойной маленькой страной», какой она представлялась им теперь. Полезно, полагали мы, прямо сказать таким людям, к чему может привести переворот, и попытаться заставить их задуматься над тем, чем обернется фашизм для них, их семей и Чили.

Через несколько дней после завершения проекта выступления Хайме поведал мне о судьбе нашего детища. Президент прослушал текст и с восторгом заявил: «Великолепно». Но тут же добавил, что не сможет им воспользоваться. Причины остались неясными: возможно, он считал, что текст слишком резок, что это вызовет нежелательную реакцию в конгрессе. Были использованы только четыре параграфа из раздела о международных связях.

Когда шла наша работа над проектом речи, Хайме и мне представился случай убедиться, к каким последствиям привела борьба, в которую было втянуто Народное единство в связи с одной столь же неблагоприятной для него проблемой, какой для оппозиции была проблема антиимпериализма. В январе министерство просвещения опубликовало проект Национальной единой школы, предусматривавший реформу системы образования в Чили. Проект был написан высокопарным слогом, и поэтому смысл его казался на первый взгляд более радикальным, чем было на самом деле.

Проблему обучения детей, проблему, затрагивающую всех, любят, как я в этом убедился на Кубе в 1960 году, эксплуатировать /229/ контрреволюционеры. Газета «Меркурио» сразу же развернула кампанию против проекта. Она твердила об «опасности преждевременного индоктринирования, которому подвергнутся дети», и о «превращении министерства просвещения в министерство пропаганды а ля Геббельс»[241]. Хотя католический епископат нашел в проекте «определенные достоинства», несколько епископов высказались «против», и церковь попросила отложить рассмотрение проекта. Офицеры проявляли недовольство, и министр обороны счел необходимым организовать встречу министра просвещения и высокопоставленных чинов вооруженных сил с целью разъяснения последним текста проекта. «Меркурио» сообщила, что большинство присутствовавших на встрече «безоговорочно отвергли» его. В апреле начались уличные демонстрации протеста против этого законопроекта. Изо дня в день Хайме и я, работая в его квартире на десятом этаже, вынуждены были прерывать свои дела из-за беспорядков на улице. Мы наблюдали, как демонстрировали на улицах учащиеся старших классов; как молодчики из «Патриа и либертад» шныряли в толпе; как возникали потасовки со сторонниками Народного единства и как с помощью слезоточивого газа наводили порядок карабинеры.

С тех пор беспорядки и насилие уже не прекращались. В Сантьяго происходили стычки по поводу реформы образования; в Темуко возникали демонстрации и совершались акты насилия из-за нехватки продуктов питания; в Ранкагуа гремели динамитные взрывы и выстрелы в связи с забастовкой на предприятиях Эль-Теньенте... Правительство было вынуждено вводить осадное положение то в одной, то в другой провинции. Как только осадное положение отменялось, беспорядки и акты насилия начинались вновь.

Тем временем не только не прекращалась, но набирала силу кампания по подрыву правовой основы существования правительства. В разгар беспорядков и стрельбы карабинеров в Ранкагуа, забастовки владельцев автобусов в Сантьяго и диверсии на ретрансляционной вышке председатель Верховного суда Энрике Уррутия направил Альенде письмо, в котором говорилось: «Верховный суд должен, в который уже раз, указать Вашему Превосходительству на неправомерные действия исполнительной власти, проявившиеся в незаконном вмешательстве в судебные вопросы, а также в запрещении карабинерам выполнять судебные предписания...»[242]

Волнения сказались и на войсках, хотя это нелегко было заметить лицам, находившимся вне армии. «Чили Ой», например, писала о воздушных частях следующее: «В апреле-мае /230/ среди рядовых и сержантов возникло сильное брожение: они требуют повысить их мизерные доходы». Помимо сказавшихся на них инфляции и нехватки продовольствия они столкнулись также с трудностями по месту проживания. «На протяжении месяцев... сыпались жалобы на то, что жен военнослужащих подвергают оскорблениям, им угрожают, их даже бьют, когда они пытаются пристроиться в очередь для покупки продуктов... Другие попросту не подпускают жен военнослужащих к очередям, обвиняя в том, что они и без того “привилегированные” и могут получать всякие продукты в армейских кооперативах». Некоторые военнослужащие жаловались, что их дома забрасывают камнями, а на стенах малюют оскорбительные рисунки. Офицеры старались убедить рядовых и сержантов, что все эти нападки исходят от левых. В июне, «казалось, наступил момент для использования всей этой серии реальных или подстроенных ситуаций для вовлечения военнослужащих воздушных сил к участию в перевороте...». Офицеров «стали командировать со специальными миссиями в провинции, чтобы разжигать недовольство»[243].

29 июня, идя на работу, я обратил внимание, что машины хлынули потоком из центра города к окраинам. Один водитель спросил меня: «Куда вы направляетесь?» Когда я ответил: «В Центральный банк», он сказал: «Не делайте этого. Банк окружен танками и войсками. Идет перестрелка, вас могут убить». Я решил вернуться и направился в Институт экономики при Чилийском университете, где работала моя жена. Там я увидел, что все с мрачными лицами слушают транзистор. Руководитель института Карлос, мой давнишний чилийский друг, с которым я работал на Кубе, готовился к раздаче небольшого количества имевшихся автоматов и пистолетов для защиты институтского здания. Альенде выступал по радио несколько раз. В одном из выступлений он сказал: «Я призываю народ занять заводы... быть начеку... Если понадобится, народ получит оружие».

Через несколько часов из сообщений по радио мы поняли, что попытка переворота сорвана. Затем последовал призыв ко всем сторонникам Народного единства собраться в центре города на демонстрацию солидарности с правительством. Мы с женой присоединились к маршировавшим к центру колоннам. Бульвар Аламеда был до отказа запружен толпой демонстрантов; солдаты усаживались в военные машины, которые должны были доставить их в казармы. Я знал из работ В. И. Ленина о роли армий в революционной борьбе, читал книгу Б. Ноберга «Вооруженное восстание», мы с Хайме /231/ понимали, как важно для народа иметь живой контакт с солдатами. Мне хотелось увидеть признаки братания. Демонстранты скандировали: «Солдат — друг, народ — с тобой», но солдаты сидели в грузовиках с безучастным видом.

Позже стали известны подробности «танкового мятежа», как окрестили неудавшуюся попытку переворота. Некий майор Супер, имевший связи с «Патриа и либертад», вывел полдюжины танков и несколько сот солдат 2-го бронетанкового полка с целью захватить дворец «Ла Монеда». Но Супера не поддержало ни одно из подразделений армии. Пратс лично руководил подавлением мятежа.

Мы с Хайме считали, что успешное предотвращение переворота поможет укреплению позиций правительства. Выявление всех военных, замешанных в мятеже, и изгнание их из армии помогло бы укрепить позиции конституционалистов. Кроме того, очередной «гражданско-военный» кабинет, который Альенде, казалось, пытался сформировать, позволил бы правительству более решительно покончить с беспорядками. Однако дело Супера подлежало рассмотрению военным трибуналом. Вскоре стало ясно, что изданием приказа по военному гарнизону Сантьяго, запрещавшего предавать гласности какие-либо детали, касавшиеся мятежа, военные намереваются похоронить это дело. К тому же, как сказал мне Хайме, генералы и адмиралы чинили препятствия попыткам Альенде привлечь военных к участию в правительстве.

Для заговорщиков «танковый мятеж» послужил своеобразной репетицией путча, уроки которой следовало тщательно изучить. Два дня спустя «Меркурио» опубликовала свои выводы: «Первое... единство и внутренняя дисциплина вооруженных сил позволяют им подавить любое восстание... и второе... вооруженные силы представляют сегодня наиболее эффективную власть в стране... Поведение гражданских лиц, бросившихся бежать после первых выстрелов, показывает, что население впервые отчетливо представило, на что способна армия, вышедшая на улицу»[244].

Выводы заговорщиков-военных не были, разумеется, оглашены, но они стали известны позже, когда «Меркурио» опубликовала отчет о свершившемся перевороте. Офицеры-заговорщики обратили внимание на «отсутствие какой-либо реакции со стороны “промышленных кордонов” на энергичные действия солдат. Народная власть бессильна перед грохотом, дымом и пулями настоящей войны... Отступление перед танками свидетельствует о том, что марксистам все еще не достает подготовки...». Отметили офицеры также «основной факт — солдат подчиняется своему командиру... солдаты танкового /232/ полка выступили, как один, по мановению руки Супера, как и курсанты военных училищ и солдаты полка “Бенин” (направленного на подавление восстания) подчинились приказам, хотя многим из них, вероятно, хотелось побрататься с танкистами». Офицеры-заговорщики сделали главный вывод: они могут рассчитывать на безоговорочное повиновение солдат.

На следующий день после «танкового мятежа», по свидетельству того же источника, был создан комитет из 15 высших офицеров — в него вошли по пять генералов от трех родов войск. Адмирал Карвахаль заявил на заседании, что происходящие события настоятельно требуют более тесной координации действий всех родов войск. Пиночет высказался за то, чтобы обсуждать на встрече только экономические вопросы и не касаться политических проблем; благодаря этому, замечает «Меркурио», он сумел замаскироваться под конституционалиста, избегающего вмешиваться в политику, а по существу, направить дискуссию в нужное ему русло. Один из участников подчеркнул, что экономика и политика неотделимы друг от друга и что страна страдает от жесточайшего кризиса, «поэтому мы должны быть достойны занимаемых нами постов и обсуждать все, что нас беспокоит». Пратс отметил опасность возникновения гражданской войны и необходимость избежать кровавой бойни; в происходящих событиях, заявил он, повинна оппозиция, поскольку протащила закон об урегулировании зарплаты и окладов, не обеспечив его соответствующим финансированием. На встрече, писала «Меркурио», чувствовалось «сдержанное нетерпение». Была достигнута договоренность представить Альенде «исправления... необходимые, по мнению “Комитета 15-ти”, для преодоления кризиса, если (он) намеревается идти дальше и осуществить свое намерение включить военных в правительство». Меморандум с перечислением «исправлений» был составлен два дня спустя и включал 29 пунктов[245].

Через три дня после «танкового мятежа» военные приступили к акции, которая свидетельствовала о том, что они начали непосредственную подготовку к перевороту. Руководствуясь законом о контроле над оружием, вступившим в силу в октябре 1972 года, войска предприняли серию обысков с целью изъятия оружия. Обыски прокатились по всей стране; они проводились в частных домах, на государственных грузовых базах, фабриках и заводах. Операцию осуществляли солдаты армейских частей, военные моряки и служащие военно-воздушных сил; действия всех родов войск были тщательно скоординированы. Обыски происходили среди беднейших /233/ слоев населения; они не коснулись ни членов «Патриа и либертад», ни других правых группировок.

Повсюду обыски сопровождались откровенной жестокостью: против рабочих использовались приклады и штыки; вертолеты, снабженные пулеметами, висели в воздухе и следили за мужчинами и женщинами, которых заставляли лежать ничком на земле со сложенными на затылке руками. Несколько человек было ранено, один — убит. Главная цель обысков состояла не в том, чтобы обнаружить оружие, а в том, чтобы внушить страх, запугать рабочих, проверить надежность солдат и приучить их к жестокости в обращении с народом, выявить лидеров рабочих организаций и предотвратить, например в ряде южных городов, создание рабочими «промышленных кордонов» там, где их еще не было.

Народ протестовал против обысков, но правительство ничего не могло предпринять. На стороне военных были сила и закон. Чилийский правящий класс умело создал свой государственный аппарат: вооруженные силы пользовались почти полной автономией, это было государство в государстве. Теперь армия не только беззастенчиво глумилась над народом, устраивая обыски, но, используя закон об осадном положении, введенный в силу необходимости правительством в ряде провинций, захватила власть повсюду, где представлялось возможным. В некоторых южных провинциях армия фактически взяла на себя обязанности правительства.

Хайме, имевший доступ к информации, которой не располагал я, делился со мной своими мыслями о соотношении сил между нами и врагом. Будучи человеком трезвомыслящим, он задолго до этих событий говорил, что перевес в борьбе складывается не в нашу пользу. Теперь это соотношение сил намного ухудшилось: враг, казалось, полностью подчинил себе вооруженные силы. Мы снова обратились к нашей революционной литературе, стремясь выяснить все значение отсутствия поддержки даже со стороны части вооруженных сил. В. И. Ленин в статье «Уроки московского восстания» 1905 года писал: «Разумеется, если революция не станет массовой и не захватит самого войска, тогда не может быть и речи о серьезной борьбе»[246]. Несомненно, надежда Народного единства на успех в борьбе строилась на расколе вооруженных сил, но с каждым днем становилось все более очевидным, что шансы на раскол уменьшаются и сводятся на нет.

Изъятие оружия — видимая часть приготовлений вооруженных сил к перевороту, была, однако, и невидимая. «В июле, — писала позже “Меркурио”, — генерал Герман Бради получил секретные инструкции подготовить в Военной академии /234/ план борьбы с подрывными действиями любых экстремистских групп в районе Сантьяго. Составители плана исходили из того, что поставить под контроль войск остальную часть территории страны не составит труда и что наиболее активное и серьезное сопротивление будет им оказано в Сантьяго. В этой разработке тщательно анализировались расположение фавел, топография местности, наиболее важные места скопления населения, дорожная сеть, коммунально-бытовые предприятия и даже штаб-квартиры, характеристики движений и их лидеров, которые предположительно могли содействовать подрывной деятельности. Большой Сантьяго был разделен на четыре сектора, которые надлежало поставить под контроль в результате операции, выполненной молниеносно и столь неожиданно и с таким натиском, чтобы возможный противник даже не успел оказать сопротивление армии. План по каждому сектору, фотографии ведущих деятелей, расчеты и аналитические разработки свидетельствуют о скрупулезности проделанной работы. То же самое, разумеется, было сделано Генеральным штабом в общенациональном масштабе»[247].

Подготавливая планы свержения правительства, офицеры-заговорщики приняли ряд мер с целью устранения противников путча в рядах самой армии. Прежде всего они постарались изолировать рядовых, чтобы не допустить влияния на них гражданских лиц: так, был издан приказ, запрещавший военнослужащим морской базы в Талькауано питаться в столовой в одно время с рабочими. В соответствии с приказом ношение личного оружия на флоте было разрешено только офицерам; у остальных оно было отобрано и вместе с автоматами, ручными пулеметами и т. д. перевезено на хранение в такие места, которые были известны только командирам; на корабли была направлена морская пехота, прозванная за верноподданность «казаками», с целью усиления контроля над моряками. В армии, авиации и на флоте заговорщики активно занялись выявлением потенциальных противников переворота среди сержантов и солдат.

Некоторые левые партии развернули кампанию с целью разобщить рядовых солдат и офицеров-путчистов. 17 июля «Меркурио» вышла под заголовком: «МИР призывает к подрывной деятельности среди военных». Члены МИР приходили к военным базам и раздавали листовки, в которых, в частности, призывалось: «Солдат, не умирай ради хозяев... Не признавай офицеров, подстрекающих к путчу». Еженедельник МИР «Эль Ребельде» призывал общинные комиссии сформировывать комитеты единства с солдатами и потребовать немедленной /235/ демократизации вооруженных сил[248]. Карлос Альтамирано и газета социалистов «Аурора де Чили» призывали солдат, моряков, сержантов не подчиняться приказам офицеров-путчистов и в случае необходимости выступить против последних.

6 августа военно-морское командование заявило, что служба безопасности выявила «подрывные действия в двух подразделениях флота», арестованным предъявлено обвинение в свершении «серьезного проступка», выразившегося в «контактах с элементами, не имеющими ничего общего с морской службой»[249]. Однако морское командование так и не сумело доказать, что арестованные совершили нечто большее, чем обыкновенное обсуждение вопроса о возможности неучастия в перевороте; но, как считали офицеры-путчисты, любая угроза их дисциплине и контролю являлась «подрывным действием». Поскольку путчисты больше всего опасались, как бы рядовые не вышли из-под их контроля, они прибегли к актам насилия. Командование флота арестовало 100 человек, причем не только на двух кораблях, о которых шла речь, но и на ряде других, а также на военно-морских базах в Вальпараисо и Талькауано. Чтобы выявить единомышленников и запугать рядовых и старшин, арестованных подвергали истязаниям. Их пытали электрическим током, будили каждые 15 минут, не давая спать, били по половым органам, принуждали есть экскременты, подвешивали за ноги и погружали в море[250].

Однажды Карлос Альтамирано и Оскар Гарретон (МАПУ) встретились с несколькими старшинами и рядовыми моряками (впоследствии их арестовали) и попросили рассказать о готовящемся офицерами-путчистами перевороте. Военные возбудили судебное дело против Альтамирано, Гарретона, а также лидера МИР Мигеля Энрикеса.

В обстановке явно надвигавшегося переворота Альенде в конце июля предложил провести диалог между правительством и христианскими демократами. «Необходимо, — сказал он, — приложить сверхусилия, чтобы избежать конфронтации и... перерастания ее в гражданскую войну». Христианские демократы согласились, но во время дискуссии предложили правительству сформировать «кабинет с институированным участием вооруженных сил»[251]. «Институированное участие» означало, что министры-военные ответственны не перед президентом, а перед армией, которая определяет политику. Подобный ход был своеобразным предложением Альенде дать согласие на легальный переворот, в результате которого он остался бы номинально президентом. Мало этого, христианские /236/ демократы призвали немедленно обнародовать подготовленный ими законопроект о денационализации и возврате «узурпированных предприятий» их «законным владельцам». Альенде категорически отверг условия христианских демократов, и после десяти дней переговоров диалог был прерван.

Усугубило положение правительства обострение разногласий как между партиями Народного единства, так и внутри самих левых партий. Споры возникали по многим вопросам: как относиться к обыскам по изъятию оружия и пыткам арестованных моряков? надо ли вести работу в вооруженных силах? нужен ли диалог с христианскими демократами? ввести ли в кабинет Пратса и других военных?

В тот момент, когда Альенде, не сдавая позиций, искал выход из отчаянной ситуации, руководители различных «промышленных кордонов» заявляли, что в целях «углубления народной власти» предприятия, захваченные рабочими во время восстания Супера, не будут возвращены владельцам, вопреки указаниям правительства. Поддерживая подобную позицию, МИР призвало рабочих строить баррикады на дорогах и автострадах, включая автостраду от Сантьяго до аэропорта.

На призыв Альенде к диалогу владельцы грузовых машин откликнулись по-своему: они объявили забастовку. И снова молодчики нападали на тех водителей грузовиков, которые продолжали работать, снова раздавались взрывы бомб на железных дорогах, снова были раненые и убитые. Теперь правительство располагало значительно меньшими силами, чем в октябре 1972 года. Заправилы забастовки выступали по телевидению с нахальной самоуверенностью зарвавшихся мальчишек, знающих, что их защитят сильные старшие братья. Они были в сговоре с ЦРУ и военными и понимали, что их задача — продолжать забастовку до тех пор, пока не произойдет путч.

Через несколько дней после диалога с христианскими демократами Альенде снова сформировал кабинет, куда вошли военные. В состав кабинета были введены главнокомандующие всеми родами войск и генеральный директор корпуса карабинеров.

Нет никакого противоречия между отказом Альенде сформировать военный кабинет, предложенный христианскими демократами, и созданием последнего. Этот кабинет формировался не по принципу «институционного участия вооруженных сил», он не был замаскированной попыткой создать новое, контролируемое ими правительство; скорее всего, это была попытка использовать любую возможность, чтобы укрепить /237/ правительство Народного единства. Присутствие в кабинете таких конституционалистов, как Пратс и Монтеро, могло помешать офицерам-путчистам сплотить офицерский корпус для свершения переворота; участие военных могло, как это произошло в октябре 1972 года, содействовать прекращению забастовки. Альенде сказал: новый кабинет — это последний шанс избежать конфронтации.

Однако сложившаяся ситуация заметно отличалась от прошлогодней. Позиции конституционалистов Пратса и Монтеро ослабли. Второе по должности лицо на флоте Хосе Торибио Мерино вместе с командующим морской пехотой Серхио Уидобро нанесли Монтеро визит и предложили ему «от имени Военно-морского совета» подать в отставку с поста главнокомандующего морскими силами. Против участия Пратса в новом кабинете высказались армейские генералы из «Комитета 15-ти».

По существу, «Комитет 15-ти» возражал против вхождения в кабинет любого военного на поставленных Альенде условиях. Позиция почти всех членов этого комитета напоминала поведение христианских демократов во время диалога: все или ничего; военные должны войти в кабинет только при условии предоставления им «полной ответственности за умиротворение страны»; в противном случае они «должны находиться вне правительства и ждать развития событий». С большим трудом Альенде удалось уговорить главнокомандующих, да и то только благодаря Пратсу, который решил войти в правительство вопреки возражениям других генералов. За ним последовал Монтеро, потом — главнокомандующий воздушными силами генерал Руис Данио, который первоначально был категорически против, но затем решил не отставать от своих коллег[252].

В октябре 1972 года многие офицеры не возражали против участия военных в кабинете. Тогда они еще не были готовы к решающим действиям и понимали, что забастовку в конечно итоге придется прекратить, и поэтому ничего не имели против использования Пратсом своего авторитета для этого. Теперь же путчисты завершали приготовления к перевороту и были заинтересованы в том, чтобы забастовка продолжалась, чтобы главнокомандующие не только не входили в правительство, но были заменены сообщниками заговорщиков, что свело бы к минимуму опасность раскола вооруженных сил в результате переворота.

На следующий день после объявления состава кабинета христианско-демократическая партия заявила, что ему не удастся решить «проблемы Чили; только через “институционное /238/ участие” вооруженных сил, располагающих всей полнотой власти, может быть достигнуто “духовное и материальное разоружение”, необходимое для “нормализации”»[253]. Спустя несколько дней Фрей высказался еще более определенно. «Много говорят, — сказал он, — о путчизме и фашизме, но те, кто ставит под угрозу законность... именно те люди, которые привели страну к этому перекрестку... Без осуществления коренных изменений никакого решения не будет... Проблема не в том, что некоторые уважают конституцию, а другие стремятся к перевороту. Проблема в том, что еще ни одна страна в мире не смогла справиться с подобным экономическим хаосом, не поставив под угрозу ее стабильность». Когда Фрея обвинили в том, что он ратует за переворот и, по существу, проповедует идею о сдаче или свержении правительства, он с возмущением отверг эти обвинения. Вскоре поставила точки над «i» национальная партия, заявив, что все «без исключения» члены кабинета, то есть включая министров-военных, понесут ответственность за «крайнее ухудшение безопасности нации, вызванное проводимым марксистским курсом». Она вновь повторила, что готова голосовать в конгрессе за «противозаконность» действий правительства Альенде[254].

Первым главнокомандующим, от которого путчистам удалось избавиться, был Руис. Он занимал колеблющуюся позицию. Руис не был доволен правительством, но, как он заявил на первой встрече «Комитета 15-ти», не хотел брать на себя ответственность за свершение переворота; если дело дойдет до этого, говорил Руис, он предпочтет отставку. Он не хотел входить в правительство и сделал это, последовав примеру Пратса и Монтеро. Теперь в качестве министра общественных работ и транспорта перед ним стояла неразрешимая задача добиться прекращения забастовки владельцев грузовиков. Он не хотел, да и не мог покончить с ней, пойдя наперекор желаниям укрепивших свои позиции офицеров-путчистов. Однако, если он не покончит с забастовкой, его могут счесть человеком бездеятельным. Пробыв министром десять дней, он подал в отставку. Когда Альенде предупредил Руиса, что тогда ему придется оставить и пост командующего военно-воздушными силами, он ушел с обоих постов.

Сначала генералы-путчисты договорились не признавать преемника Руиса, если Альенде заставит последнего подать в отставку как министра: они опасались, как бы Альенде не «обезглавил военно-воздушные силы», то есть не поставил бы во главе командования неугодного им человека. Теперь же они чувствовали себя достаточно сильными, чтобы заменить Руиса более подходящей для своих целей фигурой, и поэтому /239/ без каких-либо оговорок согласились с его отставкой. Ни один из ведущих генералов не согласился на предложение Альенде занять пост командующего военно-воздушными силами, кроме откровенного путчиста Густаво Ли.

Теперь путчисты принялись за Пратса. В тог же день, когда Руис сдал командование, триста жен офицеров гарнизона Сантьяго двинулись толпой к дому Пратса, чтобы передать его жене петицию, призывавшую ее ходатайствовать перед мужем покончить с «нерешительным и непоследовательным отношением сухопутных войск к Альенде»[255].

Среди участников этой демонстрации находились несколько генеральских жен. Она дала возможность офицерам, не подвергая себя опасности быть обвиненными в нарушении дисциплины, показать Пратсу, что отныне они не признают его авторитета. На следующий день Пратс созвал Совет генералов и потребовал высказать свое отношение к происшедшему инциденту. Большинство отказалось осудить эту акцию, часть воздержалась, и только несколько генералов поддержали Пратса. Разумеется, после инспекционной поездки по гарнизонам юга страны Пратс имел представление о соотношении сил в армии. Теперь он пришел к окончательному выводу, что его позиции чрезвычайно слабы. Пратс подал в отставку.

Уход Пратса был серьезной победой путчистов. Два других генерала-конституционалиста — генеральный директор корпуса карабинеров Мария Сепульведа и начальник военных учебных заведений вооруженных сил Гильермо Пиккеринг — подали в отставку вслед за Пратсом. Вторым по старшинству после Пратса был Пиночет, и Альенде назначил его главнокомандующим сухопутными войсками. Спустя год Пиночет откровенно высказался по поводу того, какое значение имело это назначение: «Когда я 23 августа принял командование, решение (о перевороте) определилось окончательно»[256].

Через день после ухода Пратса подал в отставку с поста министра финансов Монтеро, вернувшись к командованию военно-морскими силами. Военно-морской совет, однако, предложил ему подать в отставку, но Альенде отказался дать согласие на нее. Монтеро отважно продолжал оставаться номинальным главой военно-морского флота, хотя фактически им был следующий за ним по рангу путчист Мерино Торибио.

***

В разгар «кризиса главнокомандующих» палата депутатов одобрила давно готовившуюся резолюцию о «незаконности» действий правительства. В резолюции указывалось, что «правительство /240/ допускало не отдельные нарушения закона, а превратило их в постоянную систему поведения». Резолюция обвиняла правительство в «узурпировании главной функции конгресса», в «подрыве авторитета судебной системы... путем проведения кампании оскорблений и клеветы в адрес Верховного суда», в «нарушении предписаний управления генерального контролера», в «действиях против свободы слова, образования, автономии университетов» и др.[257] Как и предыдущие акции — совместная декларация председателей сената (Фрей) и палаты депутатов, открытые письма главы Верховного суда и генерального контролера, также обвинявшие правительство в осуществлении незаконных действий, последняя резолюция имела целью подготовить моральную базу для переворота.

Для создания соответствующей психологической обстановки была развернута кампания террора и саботажа. Однажды был взорван нефтепровод, на другой день — мост. Как-то вечером во время выступления Альенде по телевидению было повалено несколько опорных мачт линий электропередач. Сантьяго и многие другие города и их окрестности целый час оставались без света. В эти дни мы с женой припомнили взрывы и пожары в Гаване накануне вторжения в залив Кочинос.

«Меркурио» писала о «Джакарте», а на стенах домов Сантьяго появились надписи, возвещавшие о приближении «Джакарты». «Джакарта» — символ массового уничтожения нескольких сотен тысяч людей, «подозреваемых в коммунистических связях», после переворота в Индонезии в 1965 году.

Враги Народного единства — в правящих кругах США, чилийские заговорщики в политических партиях, деловых кругах и вооруженные силы — завершали свои приготовления. Они долго выжидали, не позволяя тем, кто проявлял чрезмерную ретивость, втянуть себя в преждевременную, неподготовленную операцию. Они ждали до тех пор, пока не появилась уверенность, что переворот — единственный для них путь устранения правительства Народного единства, пока не созрели самые благоприятные условия для нанесения ему смертельного удара.

В результате саботажа экономика страны поистине «вопила». Фрей сумел втянуть христианско-демократическую партию в сотрудничество с реакционной национальной партией и убедил партийную «верхушку» в необходимости свержения правительства. Экономические трудности и умелое использование их Фреем и другими толкнули многих рядовых христианских демократов вправо, создав у них приемлемое отношение к перевороту. Заговорщики-военные, избавившись от Пратса, Сепульведы и Пиккеринга, изолировав Монтеро и /241/ заменив колебавшегося Руиса фашистом Ли, контролировали теперь командные посты в армии, на флоте и в военно-воздушных силах, а также в гарнизоне Сантьяго.

А что делало правительство? Оно героически пыталось делать все, что было в его силах. Как только Альенде узнал о демонстрации жен офицеров у дома Пратса, он созвал в своей резиденции на улице Томаса Мора совещание лояльно, как предполагалось, настроенных к правительству генералов, чтобы совместно разработать план действий. Альенде хотел отправить в отставку генералов, чьи жены участвовали в демонстрации, но, поскольку эта мера могла вызвать бунт среди военных, было решено предпринять и другие шаги, а именно: укрепить в Сантьяго гарнизон карабинеров, наиболее надежный по своему социальному составу, подготовить оборону на основе сотрудничества верных правительству войск и профсоюзов. В тот же вечер Альенде пригласил к себе лидеров партий Народного единства и КУТ, чтобы проинформировать их о плане действий и необходимых мерах для его осуществления. Одновременно правительство поручило провести соответствующую работу среди христианских демократов, настроенных против путча[258].

Но этот план нельзя было выполнить. Для этого требовалось, чтобы генералы, которых Альенде хотел отправить в отставку, оказались в меньшинстве. Однако встреча Пратса с членами Совета генералов показала: в меньшинстве находится правительство, причем в таком меньшинстве, что в отставку пришлось уйти Пратсу, Сепульведе и Пиккерингу. Теперь осуществление плана Альенде больше, чем когда-либо, зависело от Пиночета — лидера, как казалось, лояльно настроенных генералов, с которыми Альенде консультировался в резиденции на улице Томаса Мора.

Альенде предложил Пиночету восстановить Сепульведу и Пиккеринга на командных должностях, то есть не принимать их отставку. Пиночет ответил, что сделать это невозможно, ибо противоречило бы установленным положениям, так как эти генералы отказались от своих обязанностей и нарушили дисциплину, не оформив должным образом отставку. Альенде потребовал от Пиночета отправить в отставку генералов, подозреваемых в причастности к готовившемуся перевороту. Пиночет возразил, заявив, что если он незамедлительно выполнит такое требование, это может вызвать неуправляемую реакцию в войсках; поэтому, мол, необходимо дождаться следующего заседания квалификационной комиссии, которая соберется во второй половине сентября.

Ситуация крайне осложнилась. В условиях объединенных /242/ действий оппозиции, конгресса, судов, управления генерального контролера, а теперь и откровенного вызова военных правительство не могло обеспечить общественный порядок, покончить с забастовкой владельцев грузовиков, прекратить обыски по изъятию оружия, пресечь действия офицерского корпуса, который явно готовился к перевороту.

Однажды в конце августа Хайме обрисовал мне сложившуюся ситуацию. Соотношение сил, сказал он, явно не в нашу пользу; мы не можем предотвратить путч, и у нас нет достаточно сил, чтобы победить в гражданской войне; но президент, сказал он, не сдастся, врагу придется применить силу; мы должны думать о будущей борьбе, и для этого нам следует высоко держать наши знамена.

Путчистам теперь оставалось лишь окончательно отшлифовать свой план переворота. В самом начале сентября «Меркурио» вышла под заголовком: «Требуют отставки Альенде». В сопровождающей статье сообщалось, что по стране циркулируют петиции с требованием отставки Альенде. В последующие дни «Меркурио» вовсю развернула против него кампанию, помещала заметки и фотоснимки людей, собиравших подписи под петициями. Директор контролируемого оппозицией 13-го канала телевидения выступил с призывом к Альенде подать в отставку. Мы с женой находили на улицах листовки «Патриа и либертад». «В отставку — или самоубийство!» — говорилось в одной. «В отставку — или мы прикончим тебя!» — кричала другая.

4 сентября партии Народного единства организовали демонстрацию по случаю трехлетней годовщины победы Альенде на выборах. На улицу вышли огромные массы людей, центр Сантьяго был запружен народом. Несколько друзей, которых мы с женой встретили в толпе, отметили какую-то нереальность происходившего. Мы слышали, как люди, обмениваясь мнениями, говорили: после подобной демонстрации путчистам придется крепко призадуматься, прежде чем решиться на что-либо.

В пятницу 7 сентября вторую половину дня я провел с Хайме в его кабинете во дворце «Ла Монеда». Он сообщил, что подыскал для меня рабочую комнату рядом с его кабинетом и что я смогу туда перебраться через пару недель. Тогда же Хайме дал мне поручение: президент решил провести плебисцит, и я должен был сделать анализ различных проблем, которые будут представлены на обсуждение народу, причем мне следовало учесть все «за» и «против», руководствуясь взглядами Народного единства. Такой же анализ должен был сделать и Хайме. Мы договорились встретиться через неделю, /243/ чтобы сопоставить наши варианты и подготовить общий документ.

Придя домой, я не смог удержаться, чтобы не позвонить Хайме и не высказать все, что волновало меня. «Хайме, — сказал я, — события развиваются слишком быстро; объявить о плебисците следует как можно скорее; в противном случае другая сторона может выступить первой». Хайме засмеялся и ответил: «Согласен с тобой, Эдди, но другие также убеждены, что необходимо действовать быстрее».

Это был мой последний разговор с Хайме. Спустя четыре дня произошел переворот. Вместе с президентом Альенде и многими другими Хайме сражался во дворце «Ла Монеда» и погиб, высоко держа знамена Народного единства ради будущей борьбы. /244/

---

Примечания

Предыдущая | Содержание | Следующая