Даже в пути с товарищами можно найти время для фотографии

Конверт с короткой напечатанной на машинке запиской скользнул под мою дверь, приглашая на встречу с главной угрозой внутренней безопасности Индии[1]. Я ждала этого несколько месяцев.

Мне надо быть в мандире (индуистский храм — пер.) Ma Дантешвари[2] в Дантеваде, Чхаттисгарх, четыре явки в каждый из двух назначенных дней: на случай плохой погоды, прокола шины, блокады, забастовки транспортников или просто невезения. В записке говорилось: «У писателя должна быть камера, тика и кокосовый орех. Встречающий будет в кепке, с журналом «Аутлук» на хинди и бананами. Пароль: «Намашкар Гуруджи» (в буквальном переводе означает «Здравствуйте, Гуру» — пер.).

Намашкар Гуруджи. Значит ли это, что встречающий будет ожидать мужчину?... И нужно ли мне приклеить усы?

Есть множество способов описать Дантеваду. Это оксюморон: пограничный городок прямо в сердце Индии. Эпицентр войны. Этот город поставлен с ног на голову и вывернут наизнанку.

В Дантеваде полиция ходит в штатском, а повстанцы носят униформу. Начальник тюрьмы сидит в тюрьме, а заключённые на свободе (триста заключённых бежали из старейшей тюрьмы города два года назад). Женщин насилуют в полицейских участках, а затем насильники выступают на городской площади.

За рекой Индравати лежит местность, контролируемая маоистами, полицейские называют её «Пакистаном». Деревни там пусты, а лес полон людей. Дети, которые должны ходить в школу, предоставлены сами себе. В идиллических лесных поселениях бетонные здания школ либо взорваны и лежат в руинах, либо заполнены полицейскими. Разворачивающаяся в джунглях смертоносная война — это война, которой правительство Индии гордится — и в то же время стесняется.

Операция «Зелёная охота» одновременно и провозглашается, и отрицается. Паланьяппан Чидамбарам, министр внутренних дел Индии и командующий военными действиями, говорит, что войны не существует, что она изобретена СМИ. И всё же на неё были выделены значительные средства и мобилизованы десятки тысяч военных. И хотя театр военных действий находится в джунглях Центральной Индии, она будет иметь серьёзные последствия для всех нас.

Если верить, что призраки — это духи, оставшиеся после тех, кого уже нет, то новая четырёхполосная магистраль, проложенная напролом через лес, являет собой прямую противоположность призракам. Быть может, это предвестник того, что ещё впереди.

Силы, противостоящие друг другу в лесу, несоизмеримы и неравны практически во всём. С одной стороны, массовые полувоенные подразделения, имеющие за спиной финансовую мощь, поддержку СМИ и надменность формирующейся супердержавы.

С другой стороны — простые сельские жители, вооруженные традиционным оружием и опирающиеся на хорошо организованных и имеющих чёткую цель партизан-маоистов, обладающих ни с чем не сравнимой бурной историей вооружённого сопротивления. Маоисты и полувоенные формирования — старые противники, они уже несколько раз сражались друг с другом в более ранних воплощениях: в Tелангане — в 50-е, в Западной Бенгалии, Бихаре, Шрикакуламе в Андхра-Прадеше — в конце 60-х и 70-х, затем снова в Андхра-Прадеше, Бихаре и Махараштре — начиная с 80-х и вплоть до наших дней.

Они близки по тактике и хорошо изучили боевые приёмы друг друга. Всякий раз казалось, что маоисты (или их предыдущие воплощения) не просто терпели поражение, но были буквально, физически истреблены. И всякий раз они возрождались — более организованными, более решительными и более влиятельными, чем когда-либо раньше. Сегодня восстание вновь охватило богатые полезными ископаемыми земли Чхаттисгарха, Джаркханда, Ориссы и Западной Бенгалии. Одним — миллионам людей из индийских племён — это родина, другим — корпоративному миру — лакомый кусок.

Либералам легко успокоить свою совесть, поверив в то, что война в лесах — это война между правительством Индии и маоистами, называющими выборы обманом, парламент — свинарником и открыто провозглашающими своей целью свержение индийского государства. Удобно забыть и о том, что племена Центральной Индии имеют свою историю сопротивления, которая началась за сотни лет до появления маоистов. (Но это банальность: если бы у племён не было этой истории, их бы уже не существовало). Хо, ораоны, колы, санталы, мунда и гонды — все они не раз восставали: против англичан, против заминдаров (наследственных держателей земли — пер.) и ростовщиков. Эти восстания были жестоко подавлены, многие тысячи людей — убиты, но племена никогда не покорялись. Даже после обретения Индией независимости племена стали очагом первого восстания, которое можно назвать маоистским — восстания в деревне Наксальбари в Западной Бенгалии (отсюда происходит слово «наксалиты», используемое сейчас наравне с термином «маоисты»). С тех пор деятельность наксалитов была неразрывно связана с восстаниями племен, что весьма красноречиво говорит как о племенах, так и о наксалитах.

Эта традиция сопротивления породила ярость в людях, сознательно изолируемых и маргинализируемых индийским правительством. Индийская конституция — «нравственный фундамент» индийской демократии — была принята парламентом в 1959-м году. Для индийских племён этот день стал роковым. Конституция санкционировала внутреннюю колониальную политику и дала государству право распоряжаться родными для этих племён землями. Она в одночасье превратила целые племена в захватчиков собственной земли. Она отказала им в традиционном праве на «продукты леса» и сделала весь их образ жизни противозаконным. В обмен на право голосовать она отняла их право на жизнь и достоинство.

Одним росчерком пера лишив людей земли и заставив их скатиться к крайней нужде, правительство начало использовать бедность людей против них самих. Каждый раз, когда требовалось переместить большое количество людей — для строительства плотин, ирригационных проектов, копей — оно говорило о «приобщении племён к господствующей культуре» и предоставлении им «плодов современного развития». Из десятков миллионов перемещённых людей (более 30 миллионов было выселено только из-за строительства крупных плотин) — беженцев, порождённых индийским «прогрессом» — подавляющее большинство является представителями племенных народностей. Так что когда правительство начинает вести разговоры о «благополучии» племён — самое время начать беспокоиться.

Недавно это правило вновь подтвердил министр внутренних дел П. Чидамбарам, заявивший, что он не желает, чтобы племена существовали как «музейный экспонат». Вот только в бытность его корпоративным юристом, представлявшим интересы нескольких крупных горнодобывающих компаний, благополучие племён не являлось для него таким уж приоритетом. Поэтому стоит задаться вопросом по поводу реальной природы внезапно появившегося у министра беспокойства о жизни этих племён.

За последние пять лет правительства Чхаттисгарха, Джаркханда, Ориссы и Западной Бенгалии подписали с корпорациями сотни «Меморандумов о взаимопонимании» стоимостью в несколько миллиардов долларов (все они секретны), для строительства сталелитейных заводов, железодобывающих предприятий, электростанций, алюминиевых заводов, плотин и копей. Чтобы перевести подписанные соглашения в реальные деньги, племена необходимо переселить.

Лицом к лицу с «угрозой внутренней безопасности»

В результате — эта война.

Когда страна, называющая себя демократической, открыто заявляет о ведущейся на ее территории войне, что это значит? Есть ли шансы у сопротивления? Возможно ли оно? Кто такие маоисты? Являются ли они лишь непокорными нигилистами, навязывающими племенам устаревшую идеологию и толкающими на безнадёжное сопротивление? Какие уроки извлекли маоисты из своего предыдущего опыта? Является ли вооружённая борьба недемократичной по своей сути? Верна ли «теория молота и наковальни», утверждающая, что племена «оказались зажаты между государством и маоистами»? Можно ли рассматривать «маоистов» и «племена» как две несвязанные категории? Совпадают ли их интересы? Научились ли они чему-то друг от друга? Изменили ли они друг друга?

За день до моего отъезда моя мать вздохнула в полудрёме. «Думаю, — сказала она с тем пророческим инстинктом, который бывает у матери, — революция — вот, что нужно этой стране».

Статья в Интернете рассказывает, что израильский «Моссад» обучает 30 высокопоставленных индийских офицеров тактике точечного уничтожения, чтобы оставить организацию маоистов «обезглавленной». В прессе обсуждают новую военную технику, закупленную у Израиля: лазерные дальномеры, тепловизоры и беспилотные самолёты, столь популярные в армии США. Превосходное оружие для борьбы против бедных.

Путь из Райпура в Дантеваду — это примерно десять часов езды по зоне, про которую говорят, что она «кишит маоистами». Это не случайные слова. Глагол «кишеть» подразумевает «паразитов» и переносимые ими болезни. Болезни должны быть излечены, паразиты — истреблены. Маоисты должны быть стёрты с лица земли. Таким незаметным безобидным способам язык геноцида проник в наш лексикон.

Чтобы защитить шоссе, силы безопасности «обезопасили» узкую полосу леса по обеим его сторонам.

Дальше — владения «Dada log». Братьев. Товарищей.

На окраинах Райпура огромные билборды рекламируют онкологическую больницу «Веданты» (компании, в которой некогда работал нынешний министр внутренних дел). В Ориссе, где есть залежи алюминиевой руды, «Веданта» финансирует университет. Таким незаметным безобидным способом горнодобывающие компании занимают наше воображение, представляясь благородными титанами, которые заботятся о людях. Это называется КСР — корпоративная социальная ответственность. Она позволяет добывающим компаниям действовать, как легендарный актёр и бывший глава регионального правительства, Нандамури Тарака Рама Рао, любивший играть все роли из мифологии телугу: плохих и хороших парней — всех сразу, в одном и том же фильме. КСР маскирует жестокость экономических отношений, поддерживающих добывающий сектор Индии. К примеру, согласно последнему докладу локаюкты (омбудсмена — пер.), в штате Карнатака за каждую тонну железной руды, добытой частными компаниями, правительство даёт вознаграждение 27 рупий, и добывающая компания наживает на этом 5000 рупий. В алюминиевом секторе положение дел ещё хуже. Мы говорим о преступлениях среди бела дня, на суммы в миллиарды долларов. Этого достаточно, чтобы купить выборы, правительства, суды, газеты, телеканалы, неправительственные и гуманитарные организации. Что в этой ситуации значит одна-две онкологические больницы?

Не помню, чтобы я видела название «Веданты» в длинном списке «Меморандумов о взаимопонимании», подписанных правительством Чхаттисгарха. Но я достаточно испорчена, чтобы предположить, что если тут есть онкологическая больница, то где-то рядом должен быть богатый бокситами холм с плоской вершиной.

Мы миновали Канкер, знаменитый своей Школой контртерроризма и боевых действий в джунглях, руководимой бригадным генералом Б. К. Понваром, Румпельштильцхеном[3] этой войны, на которого возложена миссия превращения погрязших в коррупции полицейских (солома) в десантников, готовых к войне в джунглях (золото).

«Сражаться с партизанами как партизаны» — такой девиз изображён на эмблеме школы.

Мужчин учат бегать, ползать, прыгать с вертолётов и забираться на них, ездить верхом (непонятно, зачем), есть змей и находить в джунглях достаточно пищи. Бригадного генерала охватывает гордость, когда он натаскивает уличных псов на «террористов». Восемьсот полицейских оканчивают школу каждые шесть недель. Двадцать аналогичных школ запланировано создать по всей Индии. Полицейские силы постепенно превращаются в армию. (В Кашмире мы наблюдаем противоположную ситуацию: армия превращается в раздутый административный и полицейский аппарат). С ног на голову. Шиворот навыворот. Но в любом случае врагом оказывается народ.

Уже поздно. Джагдалпур погрузился в сон, горят только рекламные щиты Рахула Ганди[4], призывающие вступать в Индийский молодёжный конгресс. Ганди был в Бастаре дважды за последний месяц, но не сказал о войне ничего стоящего. Быть может, для «народного принца» затрагивать подобные вещи — это слишком низко. Занимающиеся его имиджем специалисты должны решительно воспротивиться. То, что Салву Джудум («Очистительная охота») — наводящую ужас и финансируемую правительством группу добровольцев, несущую ответственность за изнасилования, убийства, сожжение целых деревень и изгнание сотен тысяч людей из их домов — возглавляет Махендра Карма, депутат Конгресса, не часто упоминается в тщательно продуманной кампании Рахула Ганди.

Девушки и женщины из Партизанской армии народного освобождения наблюдают за сценой из дальних рядов во время ежегодного праздника Бхумкал, что значит "землетрясение"

Я прибыла в мандир Ma Дантешвари ровно в назначенное время (первый день, первый из предложенных вариантов). У меня была с собой камера, маленький кокосовый орех и нанесённая пудрой красная тика на лбу. Интересно, насколько забавно я выглядела. Через несколько минут ко мне подошёл мальчик. В кепке и со школьным ранцем за спиной. И с облупившимся красным лаком на ногтях. Ни «Аутлука» на хинди, ни бананов. «Это вас я должен встретить?» — спросил он. Никакого «Намашкар Гуруджи». Я потеряла дар речи. Он достал из кармана влажную записку, на которой было написано: «Outlook nahi mila» («Не смог найти «Аутлук»).

— А бананы?

— Я их съел. — сказал он, — Проголодался.

Вот уж действительно угроза национальной безопасности...

На его ранце было написано «Чарли Браун — не какой-то там неуч[5]». Он сказал, что зовут его Мангту. Вскоре я узнала, что Дандакаранья — лес, куда я должна была отправиться — полон людей, у которых несколько имён и несколько жизней. Для меня это было как бальзам на душу. Как это заманчиво: не быть привязанным к собственной личностью и стать ненадолго кем-то другим.

Мы направились к автобусной остановке, всего в нескольких минутах ходьбы от храма. Она была уже полна народу. События разворачивались быстро. Двое мужчин на мотоциклах. Никаких разговоров — лишь быстрый взгляд, мелькающие люди, поток машин. Я не имела ни малейшего представления о том, куда мы едем. Мы проехали мимо дома суперинтенданта полиции, который я помнила по своему прошлому визиту. Он был прямолинейным человеком, этот суперинтендант: «Видите ли, мэм, откровенно говоря, эту проблему не могут разрешить ни армия, ни полиция. Проблема этих племён в том, что они не знают, что такое жадность. Пока у них не появится жадность, у нас нет ни малейшего шанса. Я сказал своему начальнику: выведете войска и вместо этого поставьте в каждый дом телевизор. Всё уладится само собой».

Всего через несколько минут мы выбрались из города. Преследования не было. Поездка оказалась долгой, три часа по моим подсчётам. Она внезапно закончилась непонятно где, на пустой дороге, заросшей лесом по обеим сторонам. Мангту слез. Я тоже. Мотоциклисты уехали, и, подняв свой рюкзак, я последовала в лес за маленькой угрозой внутренней безопасности. День был прекрасен. Лесной полог — похож на золотой ковёр.

Через некоторое время мы вышли на белые песчаные берега широкой, но неглубокой реки. Её питали муссонные дожди, поэтому сейчас она обмелела так, что в самом глубоком месте вода едва доходила до лодыжки, и её легко было перейти вброд.

На той стороне уже был «Пакистан». «Здесь, мэм, — сказал мне прямолинейный суперинтендант, — мои ребята стреляют на поражение». Эти слова всплыли в памяти, когда мы начали переходить реку. Мысленно я увидела нас в прицеле винтовки — крошечные фигурки на фоне пейзажа, которых так легко подстрелить. Но Мангту казался довольно беспечным, и я взяла с него пример.

На другом берегу, в ярко-зелёной футболке с надписью «Horlicks!», нас ожидал Чанду, угроза внутренней безопасности чуть постарше. На вид ему около двадцати. Он приветливо улыбается и держит велосипед, канистру с кипячёной водой и множество пакетиков с глюкозным печеньем — для меня от Партии. Мы перевели дыхание и вновь начали идти. Велосипед, как оказалось, был отвлекающим манёвром. Почти вся дорога для него не годилась. Мы взбирались на крутые холмы и спускались по каменистым тропкам вдоль опасных обрывов. Когда велосипед нельзя было катить, Чанду поднимал его и нёс над головой с такой лёгкостью, будто тот ничего не весил. Меня заинтриговал его скромный вид деревенского парня. Намного позже выяснилось, что он мог обращаться с любыми видами оружия, «за исключением ручного пулемёта», как смеясь признался он сам.

Примерно полчаса, пока наши дороги не разошлись, с нами шли трое красивых подвыпивших мужчин с цветами в тюрбанах. К закату их заплечные мешки начали кукарекать. В них оказались петухи, которых эти люди принесли на рынок, но не смогли продать.

Чанду как будто может видеть в темноте. Мне же приходится пользоваться фонариком. Начавшийся стрекот сверчков скоро сложился в целый оркестр, накрывая нас, словно куполом. Меня тянет взглянуть на небо, но нельзя: надо смотреть под ноги. Для каждого нового шага. Не отвлекаться.

Доносится лай собак. Но невозможно понять, насколько они далеко. Земля под ногами выравнивается. Наконец, украдкой решаюсь бросить взгляд на небо: оно завораживает. Надеюсь, что мы вскоре сделаем остановку. «Уже скоро», — говорит Чанду. Его «скоро» оборачивается более чем часом. Замаячили силуэты громадных деревьев. Наконец, мы на месте.

Деревня кажется большой, дома расположены довольно далеко друг от друга. Тот, в который мы вошли, очень красивый. Горит огонь, вокруг него сидят люди. Ещё больше их снаружи, в темноте. Сложно понять, сколько. Вокруг тихонько перешёптываются. «Lal Salaam Kaamraid» («Красный привет, товарищ!»). «Lal Salaam» — говорю я в ответ. Я крайне утомлена. Хозяйка зовёт меня внутрь и угощает цыплёнком карри, приготовленным с зелёной фасолью и бурым рисом. Поразительно. Её ребёнок спит рядом со мной, серебряные браслеты на её ногах мерцают в свете костра.

После ужина я расстёгиваю молнию своего спального мешка. Странно назойливый звук большой длинной молнии. Кто-то делает погромче радио, это индийская служба «Би-Би-Си». Англиканская церковь вывела свои средства из проекта Веданты «Ньямгири» из-за ухудшения условий окружающей среды и нарушения прав племени донгрия кондх. Прислушавшись, можно различить позвякивание коровьих колокольчиков, сопение, шарканье — даже то, как скот пускает газы. Мир не изменился. Наконец глаза закрываются.

Мы встаём в пять. Выходим в шесть. Спустя ещё пару часов мы пересекаем другую реку. Минуем ещё несколько красивых деревень, в каждой из которых есть семейство тамариндовых деревьев, охраняющих её, словно группа громадных благосклонных божеств. Сладкий тамаринд. К одиннадцати часам солнце стоит уже высоко, и идти становится тяжело. Наконец, останавливаемся на обед.

Кажется, Чанду знает людей в этой деревне. Красивая молодая девушка строит ему глазки. Он выглядит немного смущённым, возможно — потому что рядом я. На обед сырая папайя с масур дал (шлифованной чечевицей — пер.) и бурым рисом, приправленным порошком чили. Прежде, чем вновь тронуться, мы ждём, когда солнце перестанет быть палящим, и дремлем на веранде. У этого места есть своя скромная красота. Всё просто и закономерно. Никакой суеты. Чёрная курица разгуливает по низкой глиняной стене. Бамбуковая ограда поддерживает балки тростниковой крыши и служит вешалкой для разных вещей. Тут есть метёлка из травы, два барабана, плетёная корзина из тростника, сломанный зонтик и целая груда смятых, пустых картонных коробок. Что-то притягивает мой взгляд. Ищу очки. На картоне напечатано: «Ideal Power 90 High Energy Emulsion Explosive (Class-2) SD CAT ZZ» (маркировка взрывчатого вещества — пер.).

Около двух часов мы вновь отправляемся в путь. В деревне, куда мы идём, нас ждёт Диди (Сестра, Товарищ), которая знает следующий шаг нашего путешествия. Чанду его не знает. Информацию здесь тоже экономят. Нет никого, кто бы знал всё. Но когда мы добираемся до деревни, Диди там нет. И нет никаких вестей от неё. Впервые вижу лёгкую тень волнения на лице Чанду. Меня же охватывает сильная тревога. Не знаю, как устроена их система связи, но что если она подвела?

Мы расположились рядом с пустующим зданием школы, на небольшом расстоянии от деревни. Почему все правительственные школы в деревнях построены как бетонные бастионы, со стальными ставнями на окнах и раздвижными стальными дверями? Почему они не похожи на сельские дома из глины и тростника? Потому что их можно использовать и как бараки и бункеры. «В деревнях в Орчхе, — говорит Чанду, — школы такие же, как здесь...» Он чертит план здания прутиком по земле. Три восьмиугольника связаны между собой, как медовые соты. «Так они могут стрелять во всех направлениях». Он рисует стрелки, чтобы проиллюстрировать своё утверждение: как схема игры в крикет, показывающая, сколько очков получил нападающий за каждую пробежку. По словам Чанду, ни в одной школе нет учителей. Все они разбежались. Или вы их преследовали? Нет, мы преследовали только полицию. Но почему учителя должны приходить сюда, в джунгли, если они получают жалование, просто сидя дома? С этим не поспоришь.

Он объясняет мне, что это новый освобождёный район. Партия заняла его недавно.

Прибывает около двадцати человек, юношей и девушек. На вид им от четырнадцати до двадцати. Чанду объясняет, что это деревенская милиция, первая ступень в иерархии вооружённого крыла маоистов. Никогда не видела кого-нибудь, похожего на них. Они одеты в сари и лунги (традиционная мужская одежда: полоса ткани (от 2 до 5 м), драпирующая бёдра, конец которой пропускается между ног — пер.), некоторые в потёртых спецовках защитного цвета, юноши носят украшения и головные уборы. У каждого есть шомпольная винтовка-«бхармаар». У кого-то из них — ещё и ножи, топоры, луки и стрелы.

Один из парней несёт примитивную мортиру, сделанную из тяжёлой трёхфутовой промышленной трубы. Она начинена порохом и шрапнелью и готова к стрельбе. Эта штука делает много шума, но её можно использовать только один раз. «И тем не менее, она распугивает полицию» — говорят они и хихикают.

Кажется, что война занимает в их сознании не главное место. Возможно, потому что их район находится вне зоны досягаемости Салвы Джудум. Они только что закончили сегодняшнюю работу: помогли построить забор вокруг нескольких деревенских домов, чтобы не пускать коз в поле. Они веселы и интересуются всем, что происходит вокруг. Девушки уверены в себе и легко общаются с юношами. У меня чутьё на такие вещи, и я поражена. Их работа, говорит Чанду, — патрулировать и защищать четыре или пять деревень, а также помогать на поле, чистить колодцы или ремонтировать дома — делать всё, что потребуется.

Диди до сих пор нет. Что делать? Ничего. Просто ждать. Пока можно немного помочь почистить и нарезать еду.

После обеда мы без лишних слов строимся. Отправляемся. И всё отправляется с нами: рис, овощи, кастрюли и посуда. Мы оставляем школу и идём в лес одной шеренгой. Меньше, чем через полчаса, достигаем поляны, где собираемся устроить ночлег. Здесь ни звука. Через минуту все уже развернули свои вездесущие голубые пластиковые палатки-джхилли (без которых не будет революции). Чанду и Мангту делят одну палатку, а другую расправляют для меня. Они подыскивают мне лучшее место, рядом с лучшим серым камнем. Чанду говорит, что он отправил Диди послание. Если она его получит, то будет здесь уже утром. Если...

Это самое красивое место, в котором я отдыхала за последнее время. Личный номер в тысячезвёдочном отеле. Я окружена странными, прекрасными детьми, с их диковинным оружием. Несомненно, все они маоисты. Неужели им всем суждено погибнуть? Это они — мишень, по которой учат стрелять в Школе боевых действий в джунглях? С тяжеловооружённых вертолётов, при помощи тепловизоров и лазерных дальномеров?

Беседа с наксалитами

Но почему? Ради чего? Чтобы превратить это место в копи? Я помню свою поездку к карьерам железорудных копей в Кеонджхаре, штат Орисса. Когда-то там был лес. И были дети, похожие на этих детей. А сейчас земля там как кровоточащая рана. Красная пыль забивает ноздри и лёгкие. Красная вода, красный воздух, красные люди с красными лёгкими и волосами. День и ночь грузовики громыхают по деревням, бампер за бампером, тысячи и тысячи грузовиков, увозящих руду в порт Парадипа, откуда она отправляется в Китай. Там она станет машинами, дымом, внезапно возникающими и быстро растущими городами. «Темпами роста», которые заставляют экономистов благоговейно замирать. Оружием для войны.

Все спят, кроме часовых, которые сменяются каждые полтора часа. Наконец я могу взглянуть на звёзды. Когда я была ребёнком и росла на берегах реки Mиначал, то думала, что звуки, которые издают сверчки — они всегда начинаются в сумерки — были звуками звёзд, которые разгораются, готовясь начать светить. Удивляюсь тому, как сильно мне тут нравится. Нигде в мире мне не хотелось бы быть сильнее. Кем я буду этой ночью? Товарищем Рахель под звёздами[6]? А завтра, быть может, придёт Диди.

Они появляются сразу после полудня. Их видно издалека. Примерно пятнадцать, все в камуфляжной форме, бегут в нашем направлении. Даже на расстоянии, по тому, как они двигаются, можно понять, что это тренированные бойцы. Партизанская армия народного освобождения. Вот на кого нацелены тепловизоры и лазерные дальномеры. Вот для борьбы с кем создают Школы боевых действий в джунглях.

У них в руках серьёзное оружие: автоматы INSAS, SLR, у двоих — АК-47. Лидер группы — товарищ Мадхав, присоединившийся к Партии в девять лет. Он из Варангалы, штат Андхра-Прадеш. Он расстроен и пытается сгладить впечатление. Произошло огромное недоразумение, какого обычно не случается. Предполагалось, что я прибуду в главный лагерь в самую первую ночь. Но что-то пошло не так в почте джунглей. Мотоциклы высадили нас в совершенно другом месте. «Мы заставили вас ждать, мы заставили вас так много пройти. Всю дорогу бежали, едва получив известие, что вы здесь». Я ответила, что всё в порядке, что я пришла готовая ждать, идти и слушать. Он предложил немедленно выступить, потому что люди в лагере уже давно ждали и беспокоились.

До лагеря несколько часов ходу. Когда мы прибыли, уже начало темнеть. Минуем несколько линий обороны и концентрических кругов патрулирования караулов. Нас встречает сотня товарищей, выстроенных в две шеренги. Каждый из них вооружён. В том числе — улыбкой. Они запевают: «Lal lal salaam, lal lal salaam, aane vaaley saathiyon ko lal lal salaam» («Красный привет прибывшим товарищам»). Это поётся нараспев, напоминая народную песню о реке или цветущем лесе. С этой песней мы приветствуем друг друга, пожимаем руки. Каждое отдельное приветствие сливается в общий поток: «Lalslaam, mlalslaa mlalslaam…».

За исключением развёрнутого на земле большого голубого джхилли, примерно 15 квадратных футов, никаких признаков «лагеря» здесь нет. Крыша у него — из другого джхилли. Тут моя комната на ночь. Меня либо вознаградили за дни пути, либо балуют перед тем, что ещё ждёт впереди. Или и то, и другое вместе. В любом случае, это последний раз за всё путешествие, когда у меня будет крыша над головой. После ужина я знакомлюсь с товарищем Нармадой, ответственной за Революционную организацию женщин-адиваси — (Krantikari Adivasi Mahila Sangathan), за голову которой назначено вознаграждение, с товарищем Сароджой из Партизанской армии народного освобождения, которая ростом не выше своего автомата SLR, товарищем Маасе (что на гонди значит «Смуглая девушка»), за голову которой также назначена цена; товарищем Рупи, техническим специалистом; товарищем Раджу, командующим округом, в который я пришла, и товарищем Вену (или Мурали, или Сону, или Сушилом — как вам больше нравится), явно самым старшим из всех. Может быть, это Центральный Комитет. А может быть, даже Политбюро. Мне не сказали, а я не спрашивала. Между собой мы говорим на гонди, халби, тамильском, панджаби и языке малаялам. По-английски говорит только Маасе. Поэтому мы общаемся на хинди. Товарищ Маасе высокая, спокойная и, кажется, ей довольно трудно вступить в беседу. Но по её крепким объятиям я понимаю, что она неравнодушна к литературе. И что она скучает в джунглях без книг. Она расскажет мне свою историю позже, когда доверит мне своё горе.

Приходят грустные вести, как часто бывает в этих джунглях. Почтальон с «печеньями»: написанными от руки на клочках бумаги записками, свёрнутыми в маленькие брусочки. Его сумка набита ими доверху, как пакет с чипсами. Это новости отовсюду. Полицией убито пятеро в деревне Онгнаар, четверо ополченцев и один простой крестьянин: Санту Поттай (25 лет), Пхуло Вадде (22), Канде Потай (22), Рамоли Вадде (20), Далсай Корам (22). Это могли бы быть ребята, с которыми мы разделили прошлой ночью усыпанный звёздами ночлег.

Потом — хорошие новости. Это прибыла небольшая группа людей с полноватым юношей. Он тоже в спецовке, но та выглядит совершенно новой. Все смотрят на него с восхищением и приветствуют, едва заметив его знаки отличия. Он смущённо улыбается в ответ. Это доктор, который прибыл жить и работать с товарищами в лесу. Последний раз доктор приезжал в Дандакаранью очень много лет назад.

По радио передают новости о встрече министра внутренних дел с главами штатов, на которые распространяется опасность «левого экстремизма», чтобы обсудить военные действия. Главные министры Джаркханда и Бихара скромно воздержались от участия в этой встрече. Все сидевшие вокруг радио-приёмника покатились со смеху. До её начала, — говорят они, — в процессе предвыборной кампании и месяц или два спустя — когда правительство только сформировано — все ведущие политики бросают фразы типа: «Наксалиты — наши дети». По тому, как они изменяют своё мнение и начинают выпускать когти, можно сверять часы, ведь происходит это прямо-таки по расписанию.

Меня представляют товарищу Камле. Я не должна ни при каких обстоятельствах отходить от своей палатки даже на 5 футов, не предупредив сперва её, потому что в ночной темноте легко потерять ориентацию и серьёзно заблудиться. (Я её не будила — спала как убитая). Утром Камла даёт мне жёлтый полиэтиленовый пакет с отрезанным уголком. Когда-то в нём было рафинированное соевое масло «Abis». Теперь это мой ночной горшок. Всё может пригодиться на пути к революции.

(Даже сейчас я постоянно вспоминаю о товарище Камле, думаю о ней каждый день. Ей 17. На бедре она носит самодельный пистолет. А её улыбка... Но если она столкнётся с полицией, они её убьют. Может быть, сначала изнасилуют. Не задавая вопросов. Потому что она — угроза внутренней безопасности).

Товарищ Камла — мой улыбчивый телохранитель

После завтрака, сидя по-турецки на джхилли, меня ждёт товарищ Вену (Сушил, Сону, Мурали), похожий на тщедушного сельского учителя. Мне предстоит выслушать урок истории. Или, точнее, лекцию по истории последних тридцати лет в лесах Дандакараньи. Пиком этих событий стала война, маховик которой раскручивается сегодня. Конечно, это история с точки зрения партизан. Но разве не любая история — лишь чья-то точка зрения? Как бы то ни было, скрытая история должна стать известной, хотя бы для того, чтобы её можно было оспорить, приведя иные аргументы, вместо того, чтобы просто врать — а именно это сейчас и происходит.

У товарища Вену спокойная речь, хорошие манеры и мягкий голос, который, придёт день, я услышу при таких обстоятельствах, которые полностью лишат меня мужества. Этим утром он говорит несколько часов, почти не прерываясь. Он будто управляющий маленького магазинчика с огромной связкой ключей, которыми можно отпереть целый лабиринт ящичков, полных историй, песен и догадок.

Товарищ Вену был в одной из семи вооружённых групп, которые в июне 1980 года, тридцать лет назад, переправились через реку Годавари и ушли из Андхра-Прадеша в лес Дандракаранья (ДК, в партийной речи). Он один из поколения «сорок девятого». Они состояли в Группе народной войны, фракции Коммунистической партии Индии (марксистско-ленинской), первой организации наксалитов. Группа народной войны объявила о создании отдельной, независимой партии под руководством Кондапалли Ситхарамьи. Группа народной войны решила сформировать постоянную армию, для чего нужна была база. ДК должен был ею стать, и те первые группы отправились туда произвести разведку местности и начать создавать партизанские районы. Споры о том, должна ли коммунистическая партия иметь постоянную армию или «народную армию», внутренне противоречивы и стары. Решение Группы народной войны выстроить армию родилось из опыта Андхра-Прадеша, где её кампания «Землю — крестьянам» (Land to the Tiller) привела к открытому конфликту с землевладельцами и вызвала полицейские репрессии, которым Партия оказалась неспособна противостоять без собственной подготовленной и вооружённой силы.

(К 2004 году Группа Народной войны объединилась с другой фракцией КПИ (м-л), называвшей себя КПИ (м-л) Партийного единства (Party Unity), и Маоистским коммунистическим центром (Maoist Communist Centre, MCC), которые действуют в большей части Бихара и Джаркханда. Так они стали тем, чем являются сейчас — Коммунистической партией Индии (маоистской)).

Дандакаранья — часть того, что англичане, как это принято у белого человека, назвали Гондваной — землёй гондов. Сегодня она поделена между Мадхья-Прадешем, Чхаттисгархом, Ориссой, Андхра-Прадешем и Махараштрой. Раздробить непокорные народы на отдельные административные образования — старый трюк. Но маоисты и поддерживающие их гонды не особо обращают внимание на такие вещи, как границы штатов. В их головах — иные карты, и, как и у других лесных созданий, у них есть собственные тропы. Для них дороги — это не то место, по которому идут. Это лишь то, что нужно пересечь, или, ещё чаще — то место, где нужно устроить засаду. Хотя гонды (которые делятся на племена койя и дорла) — явное большинство, есть также небольшие поселения других племенных сообществ. Не относящиеся к адиваси, торговцы и переселенцы, живут на краю леса, около дорог и рынков.

Члены Группы Народной войны не были первыми проповедниками, прибывшими в Дандакаранью с некой идеей. Баба Амте, широко известный гандиец, открыл в Вароре ашрам и лепрозорий в 1975 году. Миссия Рамакришны начала открывать сельские школы в дальних лесах Орчхи. В Северном Бастаре Баба Бихари Дас начал агрессивное движение «за возвращение племён в объятья хинди», что повлекло за собой кампанию по очернению племенной культуры, вызвало к себе ненависть и познакомило племена с великим даром индуизма — кастами. Первым обращённым, сельским старостам и крупным землевладельцам — таким, к примеру, людям, как Махендра Карма, основатель Салва Джудум — было даровано звание «твижди», дважды рождённых, браминов. (Конечно, это жульничество, потому что брамином невозможно стать. В противном случае мы были бы уже нацией браминов). Но эта индуистская афера для племенных народностей рассматривалась лишь как удачная рекламная кампания, прямо как бренды для всех остальных товаров — печенья, мыла, спичек, масла — продающихся в сельских магазинах. Частью движения «Хиндутва» стало и изменение названий деревень в поземельных книгах, так что теперь большинство из них имеют два названия: народное и правительственное. Деревня Иннар, например, стала Чиннари, а имена её жителей хиндуизированы для избирательных списков (так Масса Карма обратился в Mахендру Kaрму). Тех, кто не желал сливаться с индуистской культурой в объятиях, объявили «Katwas» (что означает неприкасаемые), позже они и стали базой для маоистов.

Группа народной войны начала действовать в Южном Бастаре и Гадчироли. Товарищ Вену описывает некоторые подробности первых месяцев: как сельские жители относились к ним с подозрением и не пускали в свои дома, никто не предлагал им пищу или воду. Полиция распространяла слухи, что маоисты были ворами, и женщины прятали украшения в золу своих печей. Жестокие репрессии тоже не заставили себя ждать. В ноябре 1980 года в Гадчироли полицейские открыли огонь по деревенскому собранию и убили целую группу товарищей. Это было первое «вооружённое столкновение» в ДК. Это был тяжёлый опыт, и товарищи отступили за Гондавари и вернулись в Адилабад.

Но в 1981 году они вернулись. И начали организовывать людей из племён, собиравших листья дерева тенду (их используют, чтобы делать биди (индийские «сигареты для бедных» из необработанного табака — пер.)), на борьбу за повышение их цены. В то время закупщики платили 3 пайса за связку из 50 листьев. Организовать на проведение стачки людей, совершенно незнакомых с таким видом политической деятельности, потребовало огромных усилий.

Забастовка окончилась победой, и цена была удвоена — до 6 пайсов за связку. Но реальным успехом для Партии стало то, что ей удалось продемонстрировать силу единства и новый способ вести политические переговоры. Сегодня, после нескольких забастовок и агитационных кампаний, цена за связку листьев тенду — 1 рупия. (Эта цена кажется несколько неправдоподобной, но оборот торговли листьями тенду достигает сотен кроров (принятое в Индии название суммы денег в 10 миллионов рупий — пер.). Ежесезонно правительство проводит тендер и даёт подрядчикам разрешение на сбор фиксированного объёма листьев тенду — обычно от 1500 до 5000 стандартных мешков, известных как «манак бора». Одна «манак бора» — это около тысячи связок.

(При этом, конечно, не существует никакого способа проконтролировать, что подрядчики не соберут больше, чем им позволено). Поступая на рынок, тенду продаётся уже килограммами. Ускользающая от подсчётов хитрая система измерения, которая переводит связки в морак бора, а их, в свою очередь, — в килограммы, контролируется подрядчиками, что предоставляет широкие возможности для манипуляции самого худшего рода. Самые скромные подсчёты говорят о доходе подрядчика примерно в 1100 рупий со стандартного мешка (это за вычетом революционного налога Партии в 120 рупий за мешок). То есть небольшой подрядчик (1 500 мешков) зарабатывает в сезон примерно 16 млн. рупий, а большой (5 тыс. мешков) — 55 млн. рупий.

По более реалистичным подсчётам эти цифры становятся в несколько раз больше. А «величайшая угроза внутренней безопасности» получает ровно столько, чтобы не умереть с голоду до следующего сезона.

Нас прерывает чей-то смех и появление Нилеша, одного из молодых товарищей из Партизанской армии народного освобождения, быстро идущего по направлению к кухне и хлопающего себя по телу. Когда он подходит ближе, становится видно, что он несёт свитое из листьев гнездо рыжего муравья, и его разозлённые обитатели ползут по нему, кусая в руки и шею. Нилеш лишь смеётся. «Вы когда-нибудь ели муравьиное чатни?» — спрашивает меня товарищ Вену. Я хорошо знаю рыжих муравьёв по моему детству в Керале, они кусали меня, но я никогда их не ела. (Чатни оказалось ничего. Кисловато. Много фолиевой кислоты).

Нилеш из Биджапура, центра активности Салвы Джудум. Младший брат Нилеша присоединился к Джудум в одном из её разбойных нападений с грабежами и поджогами и был произведён в должность особого полицейского уполномоченного. Он живёт с матерью в лагере Басагуда. Его отец отказался уйти и остался в деревне. В результате, семья разделена кровной местью.

Позднее, когда у меня появилась возможность поговорить с ним, я спросила Нилеша, почему его брат это сделал. «Он был очень молод, — сказал Нилеш, — у него появилась возможность пуститься во все тяжкие, причинять вред людям и сжигать дома. Он сошёл с ума и совершил ужасные вещи. Так он запятнал себя кровью. Он никогда не сможет вернуться в деревню. Его не простят. И он это знает».

Мы возвращаемся к уроку истории. Следующее крупное сражение Партии, говорит товарищ Вену, было против целлюлозно-бумажного комбината в Баллапуре. Правительство дало Гаутаме Тапару 45-летний контракт на добычу 150 тыс. тонн бамбука под крайне выгодный субсидированный процент (мелочь по сравнению с бокситами, но всё же). Людям из племён платили 10 пайсов за связку из 20 стеблей бамбука. (Я не поддамся искушению сравнить это с доходами, которые получил Тапар). Долгая агитация, забастовка привели к переговорам с руководством предприятия, когда в присутствии большого количества народа закупочная цена была утроена — до 30 пайсов за связку. Для людей из племён это стало огромным достижением. Другие политические партии раздавали обещания, но и не думали их выполнять. Люди начали приходить к Группе народной войны с желанием присоединиться к ним.

Но политическая деятельность сборщиков тенду, бамбука и прочей лесной продукции могла быть лишь сезонной. Давней проблемой, по-настоящему отравлявшей людям жизнь, был крупнейший землевладелец, Министерство лесного хозяйства. Каждое утро его сотрудники, даже самые мелкие из них, появлялись в деревнях как кошмарное наваждение, и мешали людям распахивать поля, собирать дрова, листья и плоды, пасти скот... мешали жить. Они приводили слонов, которые вытаптывали поля и разбрасывали семена бабула (быстрорастущий соряк — пер.), чтобы уничтожить почву. Людей избивали, арестовывали и унижали, уничтожали их посевы. Конечно, с точки зрения Министерства лесной промышленности, эти люди находились здесь незаконно и принимали участие в антиконституционной деятельности, а министерство лишь восстанавливало верховенство закона. (А сексуальная эксплуатация женщин стала лишь ещё одной привилегией в их нелёгком деле).

Ободрённая участием народа в своей борьбе, Партия приняла решение противостоять Министерству лесной промышленности. Она убедила людей занять землю леса и обрабатывать её. Министерство лесного хозяйства ответило на это сжиганием новых деревень, которые возникли в лесной зоне. В 1986 году оно заявило о создании национального парка в Биджапуре, что означало выселение жителей 60 деревень. Более половины из них были изгнаны и уже началось создание инфраструктуры национального парка, когда Партия выступила. Она разрушила сооружения, построенные для национального парка, и остановила выселение ещё не затронутых строительством деревень. Она не позволила Министерству лесного хозяйства проникнуть в лес. В нескольких случаях были схвачены официальные лица, привязаны к деревьям и избиты селянами, что было лишь слабой местью за годы эксплуатации. В конце концов, Министерство лесного хозяйства отступило. Между 1986 и 2000 годами Партия распределила 300 тысяч акров лесной земли. Сегодня, говорит товарищ Вену, в Дандакаранье не осталось безземельных крестьян.

Для нынешней молодёжи Министерство лесного хозяйства — это далёкое прошлое, сказки матерей о мифической эпохе неволи и унижений. Для старшего же поколения свобода от Министерства лесного хозяйства означала подлинную свободу, которую они могли потрогать и попробовать. Это значило даже гораздо больше, чем независимость Индии. И люди начали сплачиваться вокруг Партии, боровшейся с ними вместе.

Группа из семи отрядов прошла долгий путь. Её влияние сейчас простирается на 60 тысяч кв. км. лесов, на тысячи деревень и миллионы людей. Но уход Министерства лесного хозяйства предвещал появление полиции, что влекло за собой начало кровопролития. Полицейские зачистки, засады Группы народной войны... Распределение земли повлекло за собой другие обязанности: орошение, сельскохозяйственная производительность и проблема увеличения численности населения при недостачном количестве свободной земли. Решением стало отделение «массовой» работы Партии от «военной».

Сегодня Дандакаранья управляется тщательно продуманной структурой «джантана саркаров» (народного самоуправления). Организационные принципы взяты из опыта Китайской революции и войны во Вьетнаме. Каждый джантана саркар избирается несколькими деревнями, чьё совокупное население может составлять от 500 до 5000 человек. У него девять подразделений: «Криши» (сельское хозяйство), «Вьяпар-Удиог» (торговля и производство), «Артхик» (экономика), «Ньяй» (суд), «Ракша» (оборона), «Хоспиталь» (здравоохранение), «Джан Сампарк» (связи с общественностью), «Скул-Рити Ривадж» (образование и культура) и «Джангл». Несколько «джантана саркаров» подчиняются Территориальному комитету. Три территориальных комитета составляют округ. В Дандракаранье десять округов.

«Сейчас у нас есть подразделение “Save the Jungle” (Спасти лес), — говорит товарищ Вену, — вы, должно быть, читали в правительственных отчётах, что лес в контролируемых наксалитами районах разрастается?»

По иронии, говорит товарищ Вену, первыми, кто выиграл от кампании Партии против Министерства лесной промышленности, были мукхии (деревенские старосты — пер.) — те самые твиджи. Пока дела шли хорошо, они использовали силу и своё влияние, чтобы захватить столько земли, сколько могли. Но затем люди начали обращаться к Партии со своими «внутренними противоречиями», как изящно формулирует это товарищ Вену. Партия начала уделять внимание вопросам равенства, классов и несправедливости в племенном обществе. Крупные землевладельцы почувствовали надвигающуюся угрозу. По мере того, как расширялось влияние Партии, их влияние таяло. Люди всё чаще обращались со своими проблемами к Партии, а не к мукхиям. Так был брошен вызов старым формам эксплуатации. В день первого дождя люди традиционно должны были возделывать землю мукхии, до того, как перейти к собственной. Это прекратилось. Люди больше не пожертвуют им собранную в первый день мадуку (мадука ценится благодаря маслу, изготовляемому из её семян — пер.) или другие дары леса. С этим явно нужно было что-то делать.

И тут появляется Махендра Карма, один из крупнейших в регионе землевладельцев и на тот момент член Коммунистической партии Индии (КПИ)[7]. В 1990 году он собрал группу деревенских старост и землевладельцев и начал кампанию под названием «Джан Джагран Абхиян» (Кампания Общественного Пробуждения). Их способом «пробуждения общества» стало создание охотничьих отрядов примерно из трёх сотен человек, которые прочёсывали лес, убивали, сжигали дома и приставали к женщинам. Тогдашнее правительство Мадхья-Прадеша — Чхаттисгарх ещё не был создан — ещё не сделало всё это обязанностью полиции. Нечто подобное под названием «Демократический фронт» начало свои действия в Махараштре. Группа народной войны ответила на это в духе настоящей народной войны, убив нескольких землевладельцев, имевших самую дурную славу. За несколько месяцев «Джан Джагран Абхиян» — «белый террор», как определяет его товарищ Вену — сошёл на нет. В 1998 году Махендра Карма, который к тому времени вступил в Индийский национальный конгресс, пытался воскресить «Джан Джагран Абхиян». На этот раз затея провалилась даже быстрее, чем началась.

Затем, летом 2005 года, судьба оказалась к нему благосклонна. В апреле правительство Чхаттисгарха, сформированное Индийской народной партией, подписало два Меморандума о взаимопонимании на строительство нескольких сталелитейных заводов полного цикла (условия которых засекречены). Один — на 7 тыс. кроров рупий с «Essar Steel» в Байладиле и другой — на 10 тыс. кроров рупий с «Tata Steel» в Лохандигуде. В тот же месяц премьер-министр Манмохан Сингх сделал своё знаменитое заявление о том, что маоисты — «главная угроза внутренней безопасности» Индии. (Весьма странное заявление, особенно тогда, когда на самом деле происходило противоположное. Правительство ИНК в Андхра-Прадеше только что нанесло крупное поражение маоистам, уничтожив их огромное количество. Они потеряли примерно 1,6 тыс. человек, и партийная деятельность оказалась в полном беспорядке). Акции добывающих компаний взлетели вслед за заявлением премьер-министра. Оно также дало СМИ зелёный свет на объявление маоистов законной целью для любого, кто решит на них охотиться. В июле 2005 Махендра Карма организовал тайную встречу со старостами в деревне Кутру и провозгласил «Салва Джудум» (Очистительную охоту). Потрясающая смесь племенной приземлённости и нацистско-двиджийской патетики.

В отличие от Джан Джагран Абхиян, Салва Джудум имела своей целью зачистку земли, что означало — согнать деревенских жителей в придорожные лагеря, где бы они находились под надзором и контролем полиции. На языке военных это называется созданием стратегических деревень. Эта программа была разработана генералом сэром Гарольдом Бриггсом в 1950 году, когда британцы вели войну против коммунистов в Малайе. Опыт Бриггса стал очень популярен в индийской армии, которая использовала его в Нагаленде, Мизораме и Теленгане. Член Индийской народной партии и главный министр Чхаттисгарха, Раман Сингх, заявил, что пока дело касается его правительства, все не перебравшиеся в лагеря сельские жители будут рассматриваться как маоисты. Таким образом, в Бастаре для обычного крестьянина просто остаться дома, жить его привычной жизнью стало равнозначным участию в опасной террористической деятельности.

Вместе со стальной кружкой чёрного чая в качестве особого угощения мне передают пару наушников и маленький МРЗ-плеер. Это шипящая запись голоса господина Д. С. Манхара, тогдашнего суперинтенданта полиции Биджапура, инструктирующего по радиосвязи младших офицеров о вознаграждении и поощрении, которые правительство штата и Центральное правительство предлагают «джагрит» («осознавшим») — деревням и людям, согласным перебраться в лагерь. Затем он даёт чёткие указания о том, что отказавшиеся «сдаться» деревни следует сжечь, а по журналистам, которые собираются освещать деятельность наксалитов, следует стрелять без предупреждения. (Когда-то давно я читала об этом в газете. Когда история получила огласку, для наказания — не очень понятно, кого — суперинтенданта перевели в государственный комитет по правам человека).

Первой деревней, сожжённой Салвой Джудум (18 июня 2005 года), оказалась Амбели. Между июнем и декабрём 2005 года Салва Джудум сжигала, убивала, насиловала и грабила всё на своём пути, проходившем через сотни деревень южной Дантевады. Центром её активности были районы Биджапура и Бхайрамгарха, близ Байладилы, где предполагалось построить новый завод «Essar Steel». Не удивительно, что эти районы были оплотом маоизма, и джантана саркары проделали там огромную работу, особенно по организации оросительных сооружений. Джантана саркары стали особой целью атак Салвы Джудум. Сотни людей были убиты самыми зверскими способами. Около 60 тысяч переместились в лагеря, некоторые сделали это добровольно, другие бежали от террора. Примерно три тысячи из них были назначены на должность «особых полицейских уполномоченных» (SPOs) с жалованием в 1,5 тыс. рупий.

Ради этих жалких крох молодые люди, такие, как брат Нилеша, приговаривали сами себя к пожизненному заключению за колючей проволокой. При всей их жестокости, они, быть может, стали самыми страшными жертвами этой ужасной войны. Никакое решение Верховного Суда расформировать Салву Джудум не сможет изменить их судьбу.

Оставшиеся сотни тысяч человек выпали из поля зрения правительства. (Но средства на развитие этих 664 деревень — нет. Что, кстати, происходит с этим маленьким «золотым дном»?) Многие ушли в Андхра-Прадеш и Ориссу, куда они обычно мигрировали на сезонные работы по сбору перца чили. Но десятки тысяч бежали в леса, где они всё ещё остаются без крыши над головой, возвращаясь на свои поля и в дома только в дневное время.

Позади Салвы Джудум кружится рой полицейских участков и лагерей. Так планировалось обеспечить «ковровую безопасность» для «ползучей» реоккупации подконтрольной маоистам территории. Эта идея была основана на предположении, что маоисты не осмелятся атаковать столь серьёзную концентрацию сил безопасности. Маоисты, в свою очередь, поняли, что если им не удастся прорвать «ковровую безопасность», то это значило бы оставить людей, чьё доверие они заслужили и с кем жили и трудились бок о бок 25 лет. Они нанесли ответный удар серией нападений в самом сердце этой сети безопасности.

26 января 2006 года Партизанская армия народного освобождения атаковала лагерь полиции Гандалаура и уничтожила семь человек. 17 июля 2006 года был атакован лагерь Салвы Джудум в Эраборе, 20 человек было убито и 150 получили ранения. (Возможно, вы читали об этом: «Маоисты атаковали лагерь по оказанию помощи, развёрнутый правительством штата для предоставления крова сельским жителям, бежавшим из своих деревень из-за террора, развязанного наксалитами»). 13 декабря 2006 года маоисты атаковали лагерь «по оказанию помощи» в Басагуде, убили трёх «особых полицейский уполномоченных» и констебля. 15 марта 2007 года произошла самая дерзкая атака из всех.

Отряд в сто двадцать бойцов Партизанской армии народного освобождения атаковал ашрам Рани Бодили Канья, женское общежитие, которое превратилось в бараки для 80 полицейских (и особых полицейских уполномоченных) Чхаттисгарха, в то время как девушки остались там в качестве живого щита. Партизаны проникли в ашрам, блокировала крыло, в котором находились девушки, и атаковала бараки. 55 полицейских и «особых полицейских уполномоченных» были уничтожены. Ни одна девушка не пострадала. (Прямолинейный суперинтендант из Дантевары показал мне свою презентацию в «Power Point», с ужасающими фотографиями сожженных и выпотрошенных тел полицейских среди руин здания школы. Они были настолько жуткими, что невозможно было не отвернуться. Суперинтендант остался доволен моей реакцией).

Нападение на ашрам Рани Бодили вызвало в стране недовольства. Правозащитные организации осудили маоистов не только за применение насилия, но и за действия, направленные против системы образования и атаку школы. Но в Даньякаранье атака на Рани Бодили стала легендой: о ней были сложены песни и стихи, поставлены пьесы.

Маоистское контрнаступление прорвало «ковровую безопасность» и дало людям передышку. Полиция и Салва Джудум отступили в свои лагеря, из которых они выступали — обычно только ночью — группами по 300 или 1000, чтобы проводить в деревнях операцию «Окружение и Поиск» («Cordon and Search»). Постепенно, за исключением особых полицейских уполномоченных и членов их семей, сельские жители начали возвращаться из лагерей Салвы Джудум в свои деревни. Маоисты позвали их назад и объявили, что даже особые полицейские уполномоченные могут вернуться, конечно, при условии, что они искренне и всенародно покаются в своих действиях. Молодёжь начала приходить в Партизанскую армию народного освобождения. (Формально она была создана в 2000 году, но её вооружённые группы постепенно увеличивались уже в течение последних тридцати лет: сперва возникали отделения, отделения вырастали во взводы, взводы превращались в роты. Но после мародёрств Салвы Джудум Партизанская армия вскоре смогла сформировать уже целые батальоны).

Салва Джудум не просто потерпела неудачу, её действия обернулись против неё самой.

Как мы сейчас знаем, это была не просто локальная и кратковременная операция. Несмотря на кампанию фальсификации в прессе, Салва Джудум оказалась результатом объединённой операции правительства штата Чхаттисгарх и центрального правительства ИНК. Ей просто нельзя было позволить потерпеть неудачу. Особенно — в тот момент, когда столько Меморандумов о взаимопонимании ждут своего часа, как стареющие претенденты на брачном рынке. На правительство оказывалось огромное давление, чтобы оно предложило новое решение. Выход был найден: операция «Зелёная охота». Особые полицейские уполномоченные Салвы Джудум теперь стали именоваться койя-коммандос. Правительство развернуло войска: Вооружённые силы Чхаттисгарха (CAF), Центральные резервные полицейские силы (CRPF), Пограничные силы безопасности (BSF), Индо-тибетскую пограничную полицию (ITBP), Центральную группу промышленной безопасности (CISF), отряды «Гончих», «Скорпионов», «Кобр». И начало политику, нежно зовущуюся «Завоеванием разума и чувств» (Winning Hearts and Minds).

Важные войны часто ведутся в неподходящих местах. Рыночный фундаментализм одержал победу над советским коммунизмом в суровых горах Афганистана. Здесь же, в лесах Дантевары, развернулось сражение за сердце Индии. Уже много было сказано об углублении кризиса индийской демократии и сговоре между большими корпорациями, ведущими политическими партиями и органами государственной безопасности. Если кому-либо интересно всё это увидеть сразу и в одном месте, нет лучшего примера, чем Дантевара.

В черновом варианте доклада «Государственные отношения с сельским хозяйством и незавершенные задачи аграрной реформы» (ч. 1) говорилось о том, что «Tata Steel» и «Essar Steel» первыми финансировали Салву Джудум. Так как этот факт был упомянут в правительственном документе, он наделал много шума, едва просочившись в прессу. (Впоследствии его выкинули из окончательной редакции доклада. Произошло ли это в результате ошибки, или чьё-то плечо похлопал стальной лом?)

Предполагалось, что назначенные на 12 октября 2009 года обязательные публичные слушания по поводу сталеплавильного завода «Tata» пройдут в Лохандигуде, куда могло прийти местное население. Однако на самом деле их провели в маленьком зале резиденции инспектора района в Джагдалпуре, за много миль от Лохандигуды и в окружении внушительной охраны. Нанятую аудиторию из 50 представителей племён привезли под конвоем в полицейских джипах. После встречи инспектор района поблагодарил «народ Лохандигуды» за сотрудничество, а местные газеты передали эту ложь, хотя прекрасно знали, как всё было на самом деле. (И рекламировалось это без зазрения совести). Следом, несмотря на протесты сельских жителей, началось приобретение земель под этот проект.

Маоисты не единственные, кто стремится уничтожить индийское государство. Оно уже несколько раз уничтожалось — хиндуистскими фундаменталистами и экономическим тоталитаризмом.

Лохандигуда — в пяти часах езды от Дантевары — никогда не была районом наксалитов. Но сейчас — стала. Товарищ Джури, которая сидит рядом со мной, пока я ем муравьиное чатни, трудится в этом районе. Она сказала, что маоисты решились прийти сюда, когда на деревенских стенах стали появляться надписи, гласившие: «Naxali Ao, Hamein Bachao!» («Наксалиты, придите и спасите нас!»). Несколько месяцев назад Вимал Мешрам, президент панчаята, был застрелен на рынке. «Он был человеком «Таты», — говорит Джури, — он вынуждал людей отказываться от их земли и соглашаться на компенсацию. Хорошо, что с ним покончили. Мы тоже потеряли товарища. Они его убили. Хотите ещё чаполи?» Ей только двадцать. «Мы не позволим «Тате» прийти сюда. Люди не хотят этого». Джури не из Партизанской армии народного освобождения. Она состоит в Труппе уличного театра (Chetna Natya Manch), культурном крыле Партии. Пишет песни. Родом она из Орчхи и замужем за товарищем Мадхавом — влюбилась в его пение, когда труппа уличного театра пришла в её деревню.

Думаю, в этом месте я должна что-то сказать. О тщетности применения насилия, о неприемлемости скорых расправ. Но что мне следует им предложить? Пойти в суд? Совершить дхарну (особая форма протеста, заключающаяся в отказе от принятия пищи до выполнения своих требований — пер.) в Джантар-Мантаре в Нью-Дели? Собрать митинг? Начать голодовку? Всё это звучит нелепо. Пусть сторонники новой экономической политики — которые постоянно твердят, что «альтернативы нет» — предложат альтернативную линию сопротивления. Применимую тут, этими людьми, в этом лесу. Здесь и сейчас. За какую партию им отдавать свои голоса? К каким демократическим институтам этой страны они должны апеллировать? Но чьи же ещё пороги не обивали представители Движения в защиту реки Нармады (Narmada Bachao Andolan) за долгие годы своей борьбы против строительства крупных плотин?

Темно. В лагере кипит работа, но я ничего не вижу. Только пятна света, скользящие вокруг. И сложно различить, где здесь звёзды, где — светлячки, где — маоисты. Маленький Мангту появляется будто ниоткуда. Он один из десяти детей, первой группы выпускников Передвижной школы молодых коммунистов (Young Communists Mobile School), которых учат читать и писать и наставляют в духе базовых принципов коммунизма. («Идеологическая обработка неокрепших умов!» — кричат наши корпоративные СМИ. А вот телереклама, промывающая детские мозги ещё до того, как те успевают научиться думать, это совсем другое). Юным коммунистам не позволено носить оружие и форму. Но они тянутся вслед за отрядами Партизанской армии народного освобождения с горящими глазами, как поклонники за рок-группой.

Мангту принялся меня опекать в благородно-собственнической манере. Он наполняет мою фляжку и говорит, что я должна собираться. Ветер доносит звук свистка. За пять минут голубые палатки-джхилли разобраны и свёрнуты. Ещё один свисток — и вся сотня товарищей выстроились в линию. Пять рядов. Командир — товарищ Раджу. Перекличка. Я тоже стою в шеренге, выкрикиваю мой номер, когда товарищ Камла, стоящая напротив, подталкивает меня. (Мы считаем до двадцати и потом вновь начинаем с единицы, потому что гонды умеют считать именно до этого числа. Двадцать для них вполне достаточно. Возможно, этого вполне могло бы хватить и нам). Чанду сейчас в спецовке, он несёт пистолет-пулемёт «Стен». Негромким голосом товарищ Раджу инструктирует группу. Он говорит полностью на гонди, и я мало что понимаю, улавливаю лишь слово «RV». Позже Раджу объясняет, что это означает точку сбора (Rendezvous!). Так это слово и пришло в язык гонди. «Мы оговариваем точки сбора, чтобы люди знали, где можно перегруппироваться в случае, если мы попадём под огонь и придётся рассеяться». Он и не предполагает, какую панику у меня вызывают эти слова. Не потому, что мне страшно попасть под обстрел, а из-за того, что боюсь потеряться. Я не ориентируюсь в пространстве и способна заблудиться между собственной спальней и ванной. Что я буду делать на 60 тысячах кв. км. леса? И пусть разверзнется сам ад или с небес обрушится потоп, я не собираюсь отпускать рукав товарища Раджу.

Перед тем, как мы выдвигаемся, товарищ Вену подходит ко мне: «Вынужден Вас покинуть, товарищ». Я захвачена врасплох. В окружении своих вооружённых до зубов телохранителей — трёх женщин и трёх мужчин — он похож на маленького комара, нацепившего шерстяную шапку и чаппалы (индийская обувь типа открытых сандалий — пер.). «Мы очень признательны Вам, товарищ, за то, что Вы проделали весь этот долгий путь сюда». Ещё одно — прощальное — рукопожатие и сжатый кулак: «Lal Salaam, товарищ». Едва он исчезает в лесу, этот хранитель ключей, как вдруг начинает казаться, что его тут никогда и не было. Только чувство чего-то пропавшего. Но со мной многие часы диктофонных записей. И когда дни обратятся неделями, я встречу многих людей, которые добавят мазков и красок к тому наброску, что он для меня нарисовал. Мы расходимся в противоположных направлениях. Товарищ Раджу, за километр пахнущий мазью «Йодекс», говорит с довольной улыбкой: «Мои колени совсем плохи. Могу ходить, только если приму горсть обезболивающих».

Товарищ Раджу говорит на превосходном хинди и обладает манерой невозмутимо рассказывать самые странные истории. Восемнадцать лет он работал адвокатом в Райпуре. Вместе со своей женой Мальти они были членами Партии и работали в её городской сети. На исходе 2007 года одного из ключевых людей в организации Райпура арестовали, пытали и в конце концов превратили в информатора. Его провезли по Райпуру в закрытом полицейском автомобиле и заставили указать на бывших товарищей по партии.

Товарищ Мальти оказалась одной из тех, на кого он указал. 22 января 2008 года, вместе с несколькими другими людьми, арестовали и её. Основным обвинением против неё было то, что она разослала по почте нескольким членам парламента диски с видеозаписями зверств Салвы Джудум. Её дело редко удостаивалось проведения слушаний, потому что полиция понимала: обвинение рассыпется. Но новый Специальный закон об общественной безопасности Чхаттисгарха (Chhattisgarh Special Public Security Act) позволял полиции держать её несколько лет без возможности освободиться под залог. «Теперь правительство развернуло несколько батальонов полиции Чхаттисгарха, чтобы защитить несчастных членов парламента от их собственной почты», — говорит товарищ Раджу. Его не схватили только потому, что в это время он был на партийной встрече в Дандакаранье. С тех пор он остался тут. Его двоих детей-школьников, оставшихся дома без старших, грубо допросила полиция. Затем они собрали свои пожитки и отправились жить к дяде.

Товарищ Раджу получил от них первую весточку лишь несколько недель назад. Что даёт ему эту силу, эту способность так язвительно шутить? Что поддерживает их всех, несмотря на всё пережитое? Я сталкиваюсь с этим вновь и вновь, среди самых глубоких, самых личных чувств.

Части Партизанской армии народного освобождения — основная ударная сила маоистов

Сейчас мы идём одной колонной. Я и сотня «бесчувственных и жестоких» кровожадных мятежников. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть на лагерь, который мы оставили. Кроме нескольких горстей золы — там, где горели костры — ничто более не указывает на то, что примерно сто человек разбивали здесь лагерь. Даже не верится, что это армия. Пока существует потребление, она становится более гандийской, чем гандийцы, и производит меньше углекислого газа, чем любой проповедник изменений климата. Но сейчас они принимают гандийский подход к саботажу: перед тем, как окончательно сжечь полицейскую машину, её разбирают, снимая каждую деталь. Руль распрямляют и превращают в дуло для винтовки-бхармаар, обивка из дермантина снимается и используется для изготовления патронташей, аккумуляторы — на солнечные батареи. (Новые инструкции от командования состоят в том, что захваченный автомобиль следует спрятать, а не сжечь. Так что его можно будет собрать, если появится необходимость). Интересно, следует ли мне написать пьесу «Ганди, возьмись за оружие!»? Или меня линчуют за такую крамолу?

Мы идём в кромешной тьме и мёртвой тишине. Я единственная пользуюсь фонариком, который светит прямо вниз, и всё, что выхватывает круг света — это голые пятки товарища Камлы в её потёртых чёрных чаппалах, точно указывающие мне, куда наступать. Она несёт в десять раз больше меня. Рюкзак, винтовка, огромный мешок с провизией на голове, один из больших котелков и две заплечные сумки, полные овощей. Мешок на её голове превосходно сбалансирован, и Камла может спускаться по тропинке вдоль склонов по скользким камням, почти её не касаясь. Она чудесна. Путь оказался долгим. Я благодарна за урок истории, потому что, не говоря о всём прочем, он дал моим ногам отдых на весь день.

Это самая прекрасная вещь — идти по лесу вечером. И я буду делать это вечер за вечером.

Мы идём на празднование столетней годовщины восстания 1910 года в Бхумкале, когда койя поднялись против британцев. Бхумкал значит «землетрясение». Товарищ Раджу говорит, что люди будут идти вместе целыми днями, чтобы попасть на праздник. Лес будет полон идущими людьми. Празднества пройдут во всех частях ДК. Нам повезло, потому что товарищ Ленг, знаток церемоний, идёт с нами. На гонди Ленг значит «голос».

Товарищ Ленг — высокий мужчина средних лет из Андхра-Прадеша, товарищ легендарного и горячо любимого поэта и певца Гадара, основавшего в 1972 году радикальную культурную организацию Народный театральный фронт (Janа Natya Manch). Потом Народный театральный фронт стал частью Группы народной войны и собирал в Андхра-Прадеше десятки тысяч зрителей.

Товарищ Ленг вступил в Партию в 1977 году и стал по-своему знаменитым певцом. Он жил в Андхре во время жесточайших репрессий, в период «случайных» убийств, когда друзья погибали практически каждый день. Однажды ночью его самого забрала с больничной кровати женщина-суперинтендант полиции, переодетая доктором. Его привезли в лес неподалёку от Варангалы, чтобы «случайно» убить. Но к счастью для него, говорит товарищ Ленг, Гадар узнал об этом и сумел забить тревогу. Когда Группа народной войны решила начать «культурную работу» в Дандракаранье в 1998 году, товарища Ленга направили возглавить Труппу уличного театра. И вот он здесь, идёт со мной, в футболке цвета хаки... и почему-то в фиолетовых пижамных штанах с розовыми зайчиками. «Сейчас в Народном театральном фронте 10 тыс. членов, — говорит он мне, — у нас 500 песен на хинди, гонди, чхаттисгархи и халби. Мы издали книгу со 140 нашими песнями. Каждый пишет песни».

Когда я разговаривала с ним впервые, он показался мне чрезвычайно серьёзным и целеустремлённым. Но несколько дней спустя, когда мы сидели около костра, он, всё в тех же пижамных штанах, рассказал нам об очень успешном и популярном кинорежиссёре фильмов на телугу (его друге), который всегда играет наксалита в собственных фильмах. «Я спросил его, — сказал товарищ Ленг на хинди с очаровательными нотками телугу, — почему ты думаешь, что наксалиты вот такие?». И он живо изобразил выходящего из леса человека, держащего АК-47 наперевес, однако затравленно пригибающегося к земле, и сделал это так уморительно, что заставил нас кататься со смеху.

Нельзя сказать, что я с нетерпением ожидаю праздника Бхумкал. Боюсь, что увижу там приправленные маоистской пропагандой риторические боевые выступления и покорных зрителей со стеклянными глазами. Мы достигаем подмостков довольно поздно. Там уже установлен временный памятник, подпираемый лесами из бамбука, завёрнутыми в красную ткань. На верху, над серпом и молотом маоистской партии, установлены лук и стрела джанатана саркара, обёрнутые серебряной фольгой. Соответственно иерархии. Огромная сцена, тоже временная, стоит на крепких подмостках, покрытых толстым слоем глины. Вокруг разложено несколько маленьких костров — это прибывшие люди начали готовить свой ужин. Но впотьмах различимы лишь силуэты. Мы прокладываем свой путь сквозь них («лалсалаам, лалсалаам, лалсалаам!») и продолжаем идти ещё около пятнадцати минут, пока вновь не входим в лес.

На месте нашего нового лагеря мы просто валимся с ног. Ещё одна перекличка. Затем инструкции о расстановке часовых и «секторах обстрела» — решение о том, кто и какой район будет контролировать в случае нападения полиции. Снова назначаются точки сбора.

Ужин нас уже ждёт, так как передовые отряды Партии давно пришли на место. На десерт Камла приносит мне дикую гуаву, которую сорвала по пути и захватила для меня. К рассвету возникает ощущение, что всё больше и больше народу стекается на празднество. Нарастает гул волнения. Люди, долго не видевшие друг друга, встречаются вновь. Слышно, как проверяют микрофоны. Взмывают флаги, знамёна, плакаты. Одновременно с нашим появлением приносят плакат с изображениями пяти мученников, убитых в Oнгнааре.

Мы пьём чай с товарищами Нармадой, Маасе и Рупи. Товарищ Нармада рассказывает про многие годы работы в Гадчироли до того, как стала главой Революционной организации женщин-адиваси (Krantikari Adivasi Mahila Sanghathan, KAMS) Дандакараньи. Рупи и Маасе работали в городской сети в Андхра-Прадеше и говорят о долгих годах борьбы женщин в Партии: борьбы не только за свои права, но и за то, чтобы Партия приняла, что равенство между мужчинами и женщинами — ключевой момент на пути к справедливому обществу. Мы говорим о 70-х и о судьбах женщин, присоединившихся к движению наксалитов, но разочарованных своими товарищами-мужчинами, считавшими себя великими революционерами, но не снявшими старые шоры патриархальности и шовинизма. Маасе замечает, что с тех пор положение дел серьёзно изменилось, хотя всё ещё есть, куда развиваться. (В Центральном Комитете Партии и в Политбюро до сих пор нет ни одной женщины).

Около обеда прибывает ещё одна группа Партизанской армии народного освобождения. Её возглавляет высокий гибкий мужчина, похожий на юношу. У этого товарища два имени — Сукхдев и Гудса Усенди — и ни одно из них ему не принадлежит. Сукхдев — имя замечательного товарища, ставшего мучеником. (На этой войне лишь мёртвые находятся в достаточной безопасности, чтобы использовать свои настоящие имена). Что же касается Гудса Усенди, то многие товарищи, так или иначе, были Гудса Усенди. (Например, несколько месяцев назад им был товарищ Раджу). Гудса Усенди — так в Дандакаранье называют человека, уполномоченного представлять Партию. Так что даже если Сукхдев проведёт со мной весь остаток пути, я не уверена, что смогу найти его снова. Пусть даже я могу узнать его смех где угодно. Он рассказывает, что пришёл в ДК в 1988 году, Группа народной войны решила направить сюда треть своих сил из Северной Теланганы. Он хорошо одет, в «сивил» (на языке гонди — гражданская одежда, как противоположность «дрес» — маоистской форме), и мог бы легко сойти за молодого администратора. Я спрашиваю, почему он не носит форму.

Он отвечает, что уезжал в горную цепь Кешала, это около Канкера, и только что вернулся оттуда. Там нашли месторождение бокситов — три миллиона тонн — на которое компания «Веданта» положила глаз.

В яблочко! Моя интуиция меня не подвела.

Сукхдев говорит, что отправился туда, чтобы узнать настроение людей. Посмотреть, готовы ли они к борьбе. «Сейчас они ждут наших бойцов. И оружие». Он откидывает голову и хохочет: «Я сказал им, что это не так просто, бхаи (братья — пер.)». По случайным обрывкам разговоров и той лёгкости, с которой он держит свой АК-47, можно понять, что он занимает ответственный пост и принимает активное участие в деятельности Партизанской армии народного освобождения.

Приходит «почта джунглей». Есть «печенье» и для меня! Оно от товарища Вену. На крошечном кусочке бумаги, согнутом несколько раз, он написал слова песни, которую обещал мне отправить. Товарищ Нармада улыбается, когда читает их. Она знает эту историю, берущую начало в 1980-х, примерно в то время, когда люди начали доверять Партии и обращаться к ней со своими проблемами — «внутренними противоречиями», как определил это товарищ Вену. И женщины приходили одними из первых. Однажды вечером старая женщина, сидевшая у огня, поднялась и спела песню для «Dada log». Она была из племени маадийя, у женщин которых есть обычай после замужества снимать блузки и оставаться с обнажённой грудью.

Jumper polo intor Dada, Dakoniley
Taane tasom intor Dada, Dakoniley
Bata papam kittom Dada, Dakoniley
Duniya kadile maata Dada, Dakoniley

Говорят, нельзя носить нам блузы,
Заставляют нас снимать их, Дада,
В чём мы согрешили, Дада,
Изменился мир, не так, ли, Дада?

Aatum hatteke Dada, Dakoniley
Aada nanga dantom Dada, Dakoniley
Id pisval manni Dada, Dakoniley
Mava koyaturku vehat Dada, Dakoniley.

Но когда пойдём на рынок, Дада,
Полуголыми идти придётся, Дада,
Не хотим мы такой жизни, Дада,
Нашим предкам скажи это, Дада.

Это была первая женская проблема, против которой решила выступить Партия. С ней следовало работать очень деликатно, что называется, с хирургической точностью. В 1982 году Партия основала Организацию женщин-адиваси (Adivasi Mahila Sanghathana), которая со временем превратилась в Революционную организацию женщин-адиваси (Krantikari Adivasi Mahila Sangathan) и объединяет ныне 90 тыс. человек. Возможно, это самая крупная женская организация в стране. (Между прочим, все они маоистки — все 90 тысяч. Неужели им всем суждено погибнуть? А что насчёт 10 тысяч членов Народного театрального фронта? Им тоже?). Революционная организация женщин-адиваси проводит кампании против традиционных для адиваси похищений невест и насильственных браков. Против обычая изгонять женщин во время месячных из деревни в лесную хижину. Против двоежёнства и домашнего насилия. Эта организация не одержала победу во всех своих битвах, но какие феминистки могут похвастаться хоть чем-то подобным? К примеру, даже сегодня в Дандакаранье женщинам нельзя сеять семена. На партийных собраниях мужчины соглашаются, что это неправильно и с этим необходимо покончить. Но на практике они просто не позволяют женщинам сеять. Поэтому Партия приняла решение, что женщины будут сеять на общих землях, которые принадлежат джантана саркарам. На этих землях они сеют, выращивают овощи, строят дамбы. Но пока это только половина победы, и до настоящей — ещё далеко.

По мере того, как в Бастаре усиливались полицейские репрессии, женщины из Революционной организации начали представлять собой серьёзную силу и участвовать сотнями, а то и тысячами, в физическом противостоянии полиции. Сам факт существования Революционной организации женщин-адиваси радикально изменил принятые в обществе отношения и победил многие традиционные формы дискриминации женщин. Для многих молодых женщин вступление в Партию, в Партизанскую армию народного освобождения — способ вырваться из этой затхлой среды. Товарищ Сушила, старший посыльный организации, говорит о ярости, с которой Салва Джудум относится к её членам. Она повторяет один из лозунгов Салвы Джудум: «Hum Do Bibi layenge! Layenge!» («У нас будет две жены! Будет!») Многие члены Революционной организации подвергались с их стороны насилию и получили половые увечья. Многие молодые женщины, ставшие свидетелями этой дикости, вступают в Партизанскую армию народного освобождения, так что сейчас женщины составляют 45% от её состава. Товарищ Нармада посылает за некоторыми из них, и вскоре они к нам присоединяются.

У товарища Ринки очень короткие волосы. Она гордится этим, потому что здесь короткая стрижка означает, что ты маоист. Для полиции этого более чем достаточно для быстрой расправы. Деревня товарища Ринки, Корма, подверглась в 2005 году совместному нападению батальона Нага и Салвы Джудум. В то время Ринки состояла в деревенской милиции. Как и её подруги Лукки и Сукки, которые тоже были членами Революционной организации женщин-адиваси. После сожжения деревни солдаты батальона Нага забрали Лукки и Сукки и ещё одну девушку, изнасиловали их и убили. «Они изнасиловали их на траве, — говорит Ринки, — но после того как всё закончилось никакой травы там не осталось». Сейчас прошли годы, батальона Нага больше нет, но полиция всё ещё приходит. «Они приходят всякий раз, когда им нужны женщины или цыплята».

У Аджиты тоже короткая стрижка. Салва Джудум пришла в Корсил, её деревню, и убила трёх человек, утопив их в горном потоке. Аджита вместе с милицией проследила за Джудум до деревни Парал Нар Тодак. Она видела, как не далеко от неё Джудум изнасиловали шесть женщин и убили мужчину, выстрелив ему в горло.

Товарищ Лакшми, красивая девушка с длинной косой, рассказывает мне, что Джудум сожгла тридцать домов в её деревне Джоджор. «Тогда у нас не было оружия, — говорит она, — мы ничего не могли сделать, только смотреть». Вскоре после этого она вступила в Партизанскую армию народного освобождения. В 2008 году Лакшми была среди 150 партизан, которые шли через джунгли три с половиной месяца, из Найягарха в Ориссу, чтобы совершить рейд на полицейский склад оружия, в котором они захватили 1,2 тыс. винтовок и 200 тыс. патронов.

Товарищ Сумитра вступила в Партизанскую армию народного освобождения в 2004 году, до того, как Салва Джудум начала свои бесчинства. Она говорит, что сделала это, потому что хотела сбежать из дома. «Женщин контролируют во всём, — рассказывает она, — в нашей деревне девушке нельзя забраться на дерево; если она это сделает, то должна будет заплатить штраф в 500 рупий или отдать курицу. Если мужчина ударит женщину, и она ударит его в ответ, она должна будет отдать деревне козу. Мужчины на целые месяцы уходят охотиться на холмы. Женщинам нельзя появляться около места охоты, и лучшая часть добычи достаётся мужчинам. Есть яйца женщинам тоже нельзя». Веская причина для того, чтобы стать партизаном?

Сумитра рассказывает историю двух её подруг, Телам Парвати и Камлы, которые работали с Революционной организацией женщин-адиваси. Телам Парвати была из деревни Полекайя в Южном Бастаре. Вместе с остальными жителями она наблюдала, как Салва Джудум сожгла её деревню. Поэтому она вступила в Партизанскую армию народного освобождения и ушла работать в горы Кешкала. В 2009 году она и Камла только что закончили подготовку к празднованию 8 Марта. Они были вместе в маленькой хижине, недалеко от деревни Вадго. Ночью полиция окружила хижину и открыла огонь. Камла начала отстреливаться, но её застрелили. Парвати удалось скрыться, но на следующий день её обнаружили и тоже убили.

Это произошло в прошлом году в Международный женский день. А вот статья из национальной газеты о нём же, но в этом году:

«Мятежники из Бастара в борьбе за женские права устраивают массовые праздники». Сахар Кхан, «Мейл Тудей», Райпур, 7 марта 2010.

Вероятно, правительство уже сняло все ограничения, которые могут мешать борьбе с маоистской угрозой в стране. Но у части мятежников в Чхаттисгархе имеются более неотложные проблемы, чем собственное выживание. С приближением Международного женского дня маоисты в Бастаре призвали к недельным «празднованиям» в защиту прав женщин.

Повсюду в Биджапуре, части района Бастар, были расклеены плакаты. Призыв самозваных защитников женских прав изумил полицию штата. Генеральный инспектор Бастара T. Дж. Лонгкумер сказал по этому поводу, что «никогда не встречал такого призыва от наксалитов, которые верят только в насилие и кровопролитие».

Заметка продолжается таким заявлением:

«Думаю, маоисты пытаются противопоставить что-то нашей весьма успешной Джан Джагран Абхиян (кампания массового осознания). Мы затеяли настоящую кампанию с целью получить широкую поддержку операции «Зелёная Охота», которую начала полиция, взяв прицел на искоренение левых экстремистов», — отметил генеральный инспектор.

В этой смеси злобы и невежества нет ничего необычного. Гудса Усенди, партийный летописец текущего момента, знает об этом больше, чем кто бы то ни было. Его маленький компьютер и диктофон полны отчётов, опровержений, поправок к материалам СМИ, партийной литературы, списков погибших, телевизионных клипов и аудио- и видеоматериалов. «Худшая обязанность Гудса Усенди, — отмечает он, — состоит в написании разъяснений, которые никогда не будут опубликованы. Мы могли бы собрать толстый том из наших неопубликованных ответов на ту ложь, которую они о нас говорят». В его речи нет ни намёка на негодование, на губах даже играет улыбка.

— Какое самое нелепое обвинение вам приходилось опровергать?

Он задумывается:

— В 2007 году нам пришлось заявить «Nahi bhai, humney gai ko hathode say nahin mara» («Нет, брат, мы не убиваем коров молотками»). В 2007 году правительство Рамы Сингха объявило «гай йоджану» («коровий план»), предвыборное обещание — корову для каждого адиваси. В один прекрасный день телеканалы и газеты сообщили, что наксалиты напали на стадо коров и забили их до смерти — молотками — потому что были против индуизма, против Индийской народной партии. Можете представить, что тут началось. Мы опровергли это обвинение. Но едва ли это опровержение кто-то напечатал. Позже выяснилось, что человек, которому доверили распределить этих коров, оказался жуликом. Он продал их и сказал, что это мы напали на него из засады и убили коров.

— А самое серьёзное?

— Ох, таких случаев дюжины, они же ведут против нас кампанию. Когда появилась Салва Джудум, в первый же день они атаковали деревню под названием Амбели, сожгли её, а потом все: особые полицейские уполномоченные, батальон Нага, полиция — двинулись по направлению к Котрапале... Должно быть, вы слышали о Котрапале? Это знаменитая деревня, её сжигали двадцать два раза за отказ подчиниться властям. Когда Джудум достигла Котрапалы, наша милиция её уже ждала. Мы устроили засаду. Двое особых полицейских уполномоченных были уничтожены, ещё семерых захватила милиция, остальные бежали. На следующий день газеты сообщили, что наксалиты устроили бойню несчастным адиваси. Некоторые сообщили, что мы убили сотни. Даже уважаемые журналы, такие, как «Фронтлайн», сообщили, что мы убили восемнадцать невинных адиваси. Даже Kандалла Балагопал, правозащитник, обычно столь щепетильный в отношении фактов — даже он утверждал подобное. Мы выпустили опровержение, но никто его не опубликовал. Позже в своей книге Балагопал признал это ошибкой... Но кто это заметил?

Портреты мучеников освободительной борьбы на празднике Бхумкал

Я спросила, что же случилось с семью взятыми в плен людьми.

— Районный комитет созвал «джан адалат» (народный суд). На него пришли четыре тысячи человек. Они выслушали все обстоятельства дела. Двое особых полицейских уполномоченных были приговорены к смерти. Пятерых предостерегли и отпустили. Таково было решение народа. Даже в присутствии информаторов — которые сейчас становятся серьёзной проблемой — люди выслушивают каждое дело, истории, признания и говорят: «Iska hum risk nahin le sakte» (Мы не готовы взять на себя риск довериться этому человеку) или «Iska risk hum lenge» (Мы готовы взять на себя риск довериться этому человеку). Пресса всегда сообщает о казнённых информаторах. И никогда — о тех многих, которых отпустили. Никогда — о людях, которых убили эти информаторы. Так что складывается впечатление, что народный суд — это какая-то кровожадная процедура, в результате которой всегда кого-то убивают. Но дело тут не в мести, он совершается ради выживания и спасения жизней в будущем... Конечно, есть и проблемы, мы совершаем ужасные ошибки, мы даже убивает не тех людей, совершая засады, думая, что они были полицейскими, но всё происходит не так, как это рисуют СМИ.

— Ужасные народные суды. Как мы можем с ними мириться? Как можно принимать эту форму примитивного правосудия?

— С другой стороны, нельзя забывать об убийствах в результате ложных «столкновений» и всём остальном — наихудших формах скорого суда — за которые полицейским и солдатам раздают медали за отвагу, денежное вознаграждение и внеочередное повышение по службе от индийского правительства? Чем больше они убивают, тем крупнее награда. Их называют «смельчаками» и «специалистами по боевым столкновениям». Тех из нас, кто осмеливается ставить подобную политику под сомнение, называют «предателями нации». А как насчёт решения Верховного Суда, который бесстыдно признался в отсутствии достаточных доказательств для того, чтобы приговорить Мохаммеда Афзала к смерти (обвиняемого в нападении на парламент в декабре 2001 года), но всё равно вынес этот приговор, так как «коллективная совесть общества будет удовлетворена только в том случае, если преступнику будет назначена крайняя мера социальной защиты (т. е. смертная казнь — пер.)».

Что касается джан адалата в Котрапале, то коллектив, по крайней мере, физически присутствовал и вынес собственное решение. Его вынесли не судьи, много лет назад утратившие связь с обычной жизнью, и самонадеянно считающие себя рупором отсутствующего «коллектива».

Интересно, что следовало сделать людям из Котрапала? Позвать полицию?

Бой барабанов становится оглушительным. Пришло время празднества Бхумкал. Мы направляемся к подмосткам. Я с трудом верю своим глазам. Тут море людей, самых диких, прекрасных людей, одетых самым диким и прекрасным образом. Кажется, мужчины уделяют себе гораздо больше внимания, чем женщины. У них украшенные перьями головные уборы и разноцветные татуировки на лицах. У многих накрашенные глаза и белые, напудренные лица. Здесь много милиции — девушек в сари самых захватывающих цветов и с винтовками, небрежно переброшенными через плечо. Здесь есть старики, дети и красные стяги, дугой перекинувшиеся через всё небо.

Солнце сильно печёт. Речь держит товарищ Ленг. Вслед за ним — несколько значимых лиц из разных джантана саркаров. Товарищ Нити, выдающаяся женщина, бывшая с Партией с 1997 года, является такой серьёзной угрозой государству, что в январе 2007 год более 700 полицейских окружили деревню Иннар, когда узнали, что она там. Товарищ Нити считается столь опасной и за ней так отчаянно охотятся не из-за того, что она организовала множество засад (что она также сделала), но из-за того, что она женщина адиваси, которую любят сельские жители и которая действительно вдохновляет молодёжь. Она говорит с автоматом Калашникова на плече (У этого автомата есть история. Практически у каждого автомата есть история. У кого его отняли, как и кто это сделал).

Труппа Народного театрального фронта играет пьесу о восстании Бхумкал. Злые белые колонизаторы носят шляпы и белую солому вместо волос, запугивают и избивают адиваси, и их игра вызывает у публики неподдельный бесконечный восторг. Другая труппа из Южного Гандалаура играет пьесу под названием «Нитир Джудум Пито» (История кровавой охоты). Джури переводит мне всё, что происходит на сцене. Это история двух пожилых людей, которые ищут деревню своей дочери. Идя по лесу, они не могут понять, где оказались, потому что всё сожжено и от этого неузнаваемо. Салва Джудум сожгла даже барабаны и музыкальные инструменты. Золы тоже нет: её смыл дождь. Они не могут найти дочь. Опечаленная пожилая пара начинает петь, и, услышав их, дочь поёт в ответ из развалин. «Звуки нашей деревни смолкли, — поёт она. — Теперь не дробят рис, нет больше радостного журчания родника. Не осталось ни птиц, ни блеющих коз. Тугой узел нашего счастья разорвали».

Отец поёт ей в ответ: «Моя прекрасная дочь, не плачь сегодня. Каждый рождённый должен умереть. Эти деревья вокруг нас опадут, цветы расцветут и увянут, однажды и этот мир постареет. Но ради кого мы умираем? Однажды все наши мучители поймут, что Истина восторжествует, и наш народ никогда тебя не забудет тебя, даже за тысячи лет».

Ещё несколько речей. Затем начинаются бой барабанов и танцы. У каждого джантана саркара есть собственная труппа. Каждая труппа подготовила свой танец. Они выходят одна за другой с огромными барабанами и выражают в танце дикие истории. Единственный персонаж, который повторяется в каждом сюжете — Плохой Человек из горнодобывающей компании, в строительной каске и тёмных очках, обычно курящий сигарету. В их танцах нет ничего неестественного или механического. Танцуя, они поднимают клубы пыли.

Барабанный бой накатывается, как волна, и постепенно передаётся всей толпе. Она делится на короткие ряды в шесть или семь человек, мужчины и женщины отдельно, сцепляющиеся руками за талию друг друга. Тысячи человек.

Вот ради чего они пришли. Ради этого. Здесь, в лесу Дандакаранья, очень серьёзно относятся к счастью. Люди готовы пройти вместе многие мили, дни напролёт, чтобы праздновать и петь, украсив перьями тюрбаны и цветами волосы, обнять друг друга, пить мадуку и танцевать всю ночь. Никто не поёт и не танцует один. И это более, чем что-либо другое, демонстрирует их вызов той цивилизации, которая пытается их истребить.

Не могу поверить, что всё это происходит прямо под носом полиции. Прямо в центре проведения операции «Зелёная Охота».

Поначалу товарищи из Партизанской армии народного освобождения лишь смотрят на танцоров, стоя в стороне и опираясь на свои автоматы. Но затем, один за другим, они, как утки, которые не в силах стоять на берегу и смотреть, как плавают другие утки, подходят и тоже начинают танцевать. Вскоре ряды танцоров цвета хаки уже смешиваются и кружатся со всеми остальными цветами. А затем, по мере того, как сёстры и братья, родители и дети, и просто друзья, не видевшиеся месяцами, а иногда и годами, неожиданно находят друг друга, ряды разбиваются и перестраиваются, и спецовки-хаки вливаются в кружащиеся сари, цветы, барабаны и тюрбаны. Несомненно, что это поистине Народная Армия. По крайней мере, в этот миг. И утверждение председателя Мао о том, что «партизаны должны двигаться среди народа, как рыба в воде» является сейчас верным буквально.

Председатель Мао. Он тоже здесь. Быть может, немного одинокий, но он всё равно присутствует. Тут его фотография, на высоко поднятом красном полотнище. И Маркс. И Чару Мазумдар, основатель и теоретик движения наксалитов, чья достаточно спорная риторика фетишизирует насилие, кровь и мученичество и часто содержит столь грубые выражения, что они почти не отличимы от призывов к геноциду. Оказавшись теперь на празднике Бхумкал, я не могу избавиться от мысли, что его анализ, жизненно важный для формы этой революции, при этом столь далёк от её эмоций и содержания. Когда он говорил, что лишь «кампания тотального истребления» может создать «нового человека, который презреет смерть и будет свободен от любой мысли о какой бы то ни было выгоде» — мог ли он представить, что этот древний народ, танцующий в ночи, станет тем, кто поднимет на своих плечах его мечту?

Медвежью услугу происходящему здесь оказывает эта твердокаменная риторика партийных идеологов — ведущая свои истоки из тяжёлого прошлого — единственно известная внешнему миру. Чару Мазумдар готов был повторить своё знаменитое: «Китайский Председатель — это наш Председатель, и путь Китая — это наш путь», даже тогда, когда наксалиты молчали об организации генералом Ага Мухаммедом Яхья-ханом геноцида в Восточном Пакистане (Бангладеш), поскольку в то время Китай являлся союзником Пакистана.

Такое же молчание окружало красных кхмеров и массовые казни в Камбодже. Молчанием окружали и вопиющие перегибы Китайской и Русской революции. Тишина по поводу Тибета. Само движение наксалитов тоже впадало в жестокие крайности, которые невозможно оправдать. Но можно ли сравнить сделанное ими с отвратительными делами Индийского национального конгресса и Индийской народной партии в Пенджабе, Кашмире, Дели, Мумбаи, Гуджарате... Но несмотря на эти ужасные противоречия, Чару Мазумдар оказался настоящим провидцем в большей части того, что он сказал и написал. Партия, которую он основал (и многие отколовшиеся от неё группы) сохранила и донесла до сегодняшнего дня мечту о революции в Индии. Представьте себе общество без такой мечты. Только из-за одного этого мы не можем судить его слишком жёстко. Особенно в тот момент, когда облачаем себя в гандийские одежды и повторяем ханжеский вздор о превосходстве «ненасильственного пути» и его представления об Опеке: «богатый будет оставлен во владении своим богатством, из которого он будет умеренно использовать то, что ему действительно требуется для его личных нужд, и будет действовать как доверенное лицо для остальных, чтобы служить на благо обществу».

Вам не кажется странным, что современные царьки из индийского истеблишмента — государства, которое так безжалостно уничтожало наксалитов — сейчас повторяют то, что Чару Мазумдар говорил много лет назад: Путь Китая — наш путь.

С ног на голову и шиворот навыворот.

Путь Китая изменился. Сейчас Китай стал империалистической силой, для которой другие страны, чужие ресурсы — лишь добыча. Но Партия по прежнему права, только Партия встала на другую позицию. Когда Партия (как это происходит сейчас в Дандакаранье), добивается расположения народа, проявляя внимание ко всем его нуждам — тогда это подлинно Народная Партия, и её армия — подлинно народная армия. Но как легко это взаимное увлечение может превратиться после революции в горький брак. Как легко народная армия может обернуться против народа. Сейчас в Дандакаранье Партия хочет сохранить бокситы в горах. Не изменит ли она своё мнение завтра? Но можем ли мы, должны ли мы позволить опасениям по поводу будущего остановить нас в настоящем?

Танцы будут продолжаться всю ночь, а я возвращаюсь в лагерь. Маасе там, она не спит. Мы болтаем до поздней ночи. Я даю ей свои «Стихи Капитана» Неруды (захватила их просто по случаю). Она спрашивает снова и снова: «Что они там — во внешнем мире — думают о нас? Что говорят студенты? Какие проблемы у женского движения?» Она расспрашивает обо мне, о моих произведениях. Честно пытаюсь помочь ей разобраться в этом сумбуре. Затем она начинает говорить о себе, о том, как она вступила в Партию. Она рассказывает мне, что её супруга убили в прошлом мае, якобы во время столкновения. На самом деле его арестовали в Нашике и увезли в Варангал, чтобы убить там. «Перед этим они его ужасно пытали». Маасе узнала о его аресте как раз по пути на их встречу. С тех пор она в лесу. После долгого молчания она говорит мне, что была замужем в первый раз несколько лет назад. «Он тоже погиб во время столкновения, — произносит она и добавляет с заставляющей сжаться сердце отчётливостью, — но тогда оно было на самом деле».

Лежу без сна в моём джхилли, думая о затянувшейся печали Маасе, слушая барабаны и звуки долгого счастья с подмостков и размышляя об идее Чару Мазумдара о затяжной войне и основной заповеди маоистской партии. Это то, что заставляет людей думать, будто предложения маоистов начать мирные переговоры — ложь, уловка, чтобы получить передышку и перегруппироваться, перевооружиться и вернуться к затяжной войне. Что такое затяжная война? Это ужасная вещь-в-себе или она определяется природой войны? Что было бы, если бы люди здесь в Дандакаранье не вели свою затяжную войну последние тридцать лет? Где бы они были сейчас?

И разве маоисты единственные, кто верит в затяжную войну? Практически с момента обретения Индией независимости, она превратилась в колониальную державу, аннексирующую территории, развязывающую войны. Она никогда не колебалась, если нужно было использовать военную силу для решения политических проблем: Кашмир, Хайдарабад, Гоа, Нагаленд, Манипур, Телангана, Ассам, Пенджаб, восстание наксалитов в Западной Бенгалии, Бихар, Андхра Прадеш и сейчас — в районах проживания племён в Центральной Индии. Десятки тысяч безнаказанно убиты, сотни тысяч подверглись пыткам.

И всё это под маской «доброй демократии». Против кого были развязаны эти войны? Против мусульман, христиан, сикхов, коммунистов, далитов, племён и прежде всего — против бедных, которые осмеливаются оспорить свой жребий вместо того, чтобы соглашаться на те крохи, которые им великодушно кидают. Не сложно заметить, что индийское государство — это, по сути, государство индуистов из высшей касты (безотносительно к тому, какая партия находится у власти), которое питает рефлекторную враждебность ко всем «иным». Государство с истинно колониальным стилем поведения, посылающее нага и мизо драться в Чхаттисгархе, сикхов — в Кашмир, кашмирцев в Ориссу, тамилов — в Ассам, и так далее. Что это, если не затяжная война?

Безрадостные мысли на фоне прекрасного, звёздного неба. Сукхдев улыбается, его лицо освещено экраном портативного компьютера. Он безумный трудоголик. Спрашиваю, что его так рассмешило. «Вспомнил о журналистах, которые пришли в прошлом году на празднования Бхумкал. Они пробыли здесь всего день или два. Один из них сфотографировался, позируя с моим АК, а когда они вернулись, то назвали нас машинами для убийства или что-то вроде того».

Танцы не прекратились, хотя уже светает. Ряды танцоров вся ещё кружатся, сотни молодых людей всё ещё танцуют. «Они не остановятся, — говорит товарищ Раджу, — до тех пор, пока мы не начнём собираться».

Спустившись с небес на землю, я сталкиваюсь с товарищем доктором. Он организовал маленький медицинский лагерь на краю танцевальной площадки. Я хочу расцеловать его пухлые щёки. Потому что он тут один — там, где должно быть по меньшей мере тридцать человек. Если не тысяча. Спрашиваю его, каково оно, здоровье Дандакараньи. Его ответ заставляет стыть кровь в жилах. У большинства из осмотренных им людей, говорит он, в том числе — членов Партизанской армии народного освобождения, уровень гемоглобина колеблется между 50 и 60 г/л (в то время как норма для индийской женщины — 110 г/л). У них туберкулёз, вызванный более чем двумя годами хронической анемии. Маленькие дети страдают от дистрофии, которая в медицинской терминологии называется квашиоркор. (Позже я видела эту болезнь. Это слово заимствовано из языка га с побережья Ганы и означает «болезнь, которая появляется у ребёнка, когда рождается другой ребёнок». По сути, она вызвана тем, что старший ребёнок перестаёт получать материнское молоко при недостатке другой еды). «Тут эпидемия, как в Биафре, — говорит товарищ доктор, — до этого мне приходилось работать в деревнях, но я никогда не видел подобного».

Не говоря уже о малярии, остеопорозе, ленточном черве, отите, зубных инфекциях и первичной аменоррее — когда из-за недоедания во время полового созревания женский менструальный цикл прекращается или вовсе не начинается.

«В лесу нет больниц, не считая одной или двух в Гадчироли. Нет врачей. Нет лекарств».

Сейчас он отправился с небольшой группой в восьмидневное путешествие в Орчху. Он тоже в форме, товарищ доктор. Так что если их обнаружат, то его убьют.

Товарищ Раджу говорит, что для нас не безопасно оставаться в лагере. Мы должны уйти. Уход с праздника Бхумкал — это множество долгих прощаний:

Lal lal salaam, Lal lal salaam,
Jaane waley Sathiyon ko Lal Lal Salaam,
Phir milenge, Phir milenge
Dandakaranya jungle mein phir milenge

Красный привет уезжающим товарищам
Однажды мы снова встретимся в лесу Дандакаранья!

Она никогда не проходит легко, церемония прибытия и прощания, потому что каждый знает, что когда говорит «мы скоро встретимся» в действительности это означает «мы можем никогда не встретиться». Товарищ Нармада, товарищ Маасе и товарищ Рупи идут разными путями. Увижу ли я их когда-нибудь снова?

Итак, мы вновь в пути. С каждым днём становится жарче. Камла срывает для меня первый плод дерева тенду. По вкусу он как саподилла (саподилловое дерево выращивается для получения его млечного сока — латекса, из которого индийцы делают чикл, основу для жевательной резинки, так что первый плод тамаринда напоминал жвачку — пер.). Я становлюсь настоящей грозой тамариндов (растение семейства бобовых, также называемое за вкусовые качества «индийским фиником» — пер). На этот раз лагерь разбит около ручья. Женщины и мужчины поочерёдно купаются небольшими группами. Вечером товарищ Раджу приносит полный карман «печенья».

Новости.

60 человек, арестованные в округе Манпур в конце января 2010 года, всё ещё не предстали перед судом.

Большой контингент полицейских сил прибыл в Южный Бастар. Начались беспорядочные столкновения.

8 ноября 2009 года в деревне Качларам были убиты Биджапур Джила, Дирко Мадка (60) и Ковасм Суклу (68).

24 ноября Мадави Баман (15) был убит в деревне Пангоди.

3 декабря Мадави Будрам из Коренджада тоже был убит.

11 декабря в деревне Гумиапал, округ Дарба, были убиты 7 человек (имена пока неизвестны).

15 декабря в деревне Котрапал убиты Веко Сомбар и Мадави Матти (обе члены KAMS).

30 декабря в деревне Вечапал убиты Пунем Панду и Пунем Моту (отец и сын).

В январе 2010 (дата неизвестна) был убит глава джантана саркара в деревне Кайка, Гандалаур.

9 января, 4 человека убиты в деревне Сирпангуден, район Джагаргонда.

10 января, 3 человека убиты в деревне Пуллем Пуллади (имена пока неизвестны).

25 января, 7 человек убиты в деревне Такилод, район Индравати.

10 февраля (день Бхумкал) Кумли изнасиловали и убили в деревне Думнаар, Орчха. Она была из деревни Пайвер.

2000 военных Индо-тибетского приграничного патруля (ITBP) разбили лагерь в лесах Раджнандгаона, ещё 5000 военных из Пограничных сил безопасности прибыли в Канкер.

И ниже: квота Партизанской армии народного освобождения выполнена.

Также пришло несколько старых газет. Много написано о наксалитах. Один кричащий заголовок превосходно отражает политический климат: «Khadedo, Maaro, Samarpan Karao» («Уничтожайте, Убивайте, Заставьте их сдаться»). Ниже приписка: Varta ke liye loktantra ka dwar khula hai («Двери демократии всегда открыты для переговоров»). Второй заголовок гласит: «Маоисты выращивают коноплю ради денег». Редакторская колонка заявляет, что район, через который мы прошли и где разбивали свой лагерь, полностью находится под правительственным контролем.

Юные коммунисты разбирают вырезки, чтобы попрактиковаться в чтении. Они ходят по лагерю, громко читая анти-маоистские статьи в стиле радиоведущих.

Новый день. Новое место. Мы разбиваем лагерь на краю деревни Юсир, под огромными мадуками. Мадука только начала цвести и роняет свои бледно-зелёные бутоны, похожие на драгоценные камни, на лесной ковёр. Воздух наполнен лёгким дурманящим ароматом. Мы ждём детей из школы Бхатпала, которую закрыли из-за столкновения в Онгнааре и превратили в лагерь полиции, а детей отправили по домам. Это верно и для школ в Нелваде, Мунджменте, Эдке, Ведомакоте и Дханоре.

Дети из школы Бхатпала не показываются.

«Три красные сестры»

Товарищ Нити (особо опасная) и товарищ Винод предлагают пойти посмотреть на систему водосборных сооружений и ирригационные пруды, построенные местным джанатана саркаром. Товарищ Нити рассказывает о ряде сельскохозяйственных проблем, с которыми они столкнулись. Орошаются только 2% земель. В Орчхе ещё 10 лет назад ничего не слышали об обработке земли плугом. С другой стороны, в Гадричоли прокладывают себе путь гибридные семена и пестициды. «Нам нужна срочная помощь в области сельского хозяйства, — говорит товарищ Винод, — нам нужны люди, знающие о семенах, органических средствах для борьбы с вредителями, пермакультуре. С небольшой помощью мы могли бы сделать очень много».

Товарищ Раму — ответственный за сельское хозяйство этого джанатана саркара. Он с гордостью показывает нам поля, на которых растёт рис, баклажаны, коноплёвый гибискус, лук, кольраби. Затем, с той же гордостью, он показывает огромный, но совершенно сухой ирригационный пруд. Что это? «В этом пруду нет воды даже в сезон дождей. Он вырыт в неправильном месте, — говорит он, и улыбка расплывается по его лицу, — он не наш, его выкопал лути саркар (Правительство, которое грабит)». Здесь две параллельные системы управления: джанатана саркар и лути саркар.

Задумываюсь над тем, что он сказал мне: «Они хотят уничтожить нас не только из-за полезных ископаемых, но и из-за, что мы предлагаем миру альтернативную модель».

Пока это ещё не Альтернатива, идея Грам Сварадж (букв. «свое правление»; основной лозунг национально-освободительного движения в колониальной Индии. Левое крыло движения понимало сварадж как призыв к борьбе за полную национальную независимость, умеренные же выступали за самоуправление в рамках Британской империи — пер.) с оружием в руках. Здесь слишком сильный голод, слишком много болезней. Но, конечно, это создаёт возможности для появления альтернативы. Не для всего мира, не для Аляски или Нью-Дели, вероятно, даже не для всего Чхаттисгарха, но во всяком случае — для себя. Для Дандакараньи. Это самый тщательно хранимый секрет в мире. Но и сама альтернатива, бросающая вызов истории, заложила основы для собственного уничтожения. И всё же, против крупнейших трудностей они выковывают проект собственного спасения. Им нужны помощь и воображение, им нужны врачи, учителя, крестьяне. Но не нужна война.

Но если война — это всё, что есть, то будет и сопротивление.

В течение последующих нескольких дней я встречаюсь с женщинами, работающими с Революционной организацией женщин-адиваси, посыльными джанатана саркаров, членами Организации рабочих и крестьян-адиваси Дандакараньи (Dandakaranya Adivasi Kisan Mazdoor Sangathan), семьями убитых и просто обычными людьми, которые пытаются выжить в эти ужасные времена.

Я познакомилась с тремя сестрами: Сукхияри, Сукдай и Суккали, уже немолодыми женщинами, возможно, лет сорока, из района Нараинпур. Они состоят в Революционной организации уже двадцать лет. Сельские жители полагаются на них, если дело доходит до противостояния с полицией. «Полиция приходит группами в две или три сотни. Они крадут всё: украшения, цыплят, свиней, кухонную утварь, луки и стрелы, — говорит Суккали, — они не оставляют даже ножа». Её дом в Иннаре дважды сжигали, один раз — батальон Нага, второй — Центральные резервные полицейские силы. Сукхияри арестовали и семь месяцев продержали в тюрьме в Джагдалпуре.

«Однажды они увели целую деревню, сказав, что все мужчины были наксалитами». Сукхияри и все остальные женщины и дети отправились вслед за ними. Они окружили полицейский участок и отказались уходить, пока не отпустят их мужей. «Если они забирают кого-то, — говорит Сукдай, — вы должны немедленно идти и вырвать этого человека из рук полиции. Надо успеть до того, как они напишут отчёт. Если они сделают отметку в своей книге, спасти человека становится очень сложно».

Сукхияри, которую ребёнком похитили и насильно выдали замуж за мужчину старше её (она сбежала и ушла жить к сёстрам), сейчас организует массовые митинги, выступает на собраниях. Мужчины обращаются к ней за поддержкой. Я спрашиваю, что для неё значит Партия.

«Naxalvaad ka matlab humaara Parivaar (Наксалваад значит наша семья). Когда мы слышим о нападении — это как будто удар был нанесён нашей семье» — говорит Сукхияри.

Спрашиваю, знает ли она, кто такой Мао. Она смущенно улыбается: «Он был вождём. Мы воплощаем его видение».

Я познакомилась с товарищем Сомари Гауде. Ей двадцать лет, и она уже отбыла двухлетнее тюремное заключение в Джагдалпуре.

Она была в деревне Иннар 8 января 2007 года, в тот день, когда 740 полицейских оцепили деревню, стремясь арестовать товарища Нити. (Товарищ Нити действительно была там, но ушла ещё до их прибытия). Но сельская милиция, в которой состояла Сомари, оставалась в деревне. Полиция открыла огонь на рассвете. Были убиты двое молодых людей: Суклай Гавде и Качру Гота. Затем они поймали ещё троих: двух юношей — Дусри Салама и Рамая — связали и застрелили, а Сомари избили до полусмерти. Затем полиция взяла трактор с прицепом и погрузила на него мёртвые тела. Самари заставили сесть рядом с телами и увезли в Нараинпур.

Я познакомилась с Чамри, матерью товарища Дилипа, которого застрелили 6 июля 2009 года. Она рассказывает, как полиция привязала тело её сына к жерди, словно тушу животного, и забрала с собой. (Им нужно предъявить тело, чтобы получить денежное вознаграждение, пока кто-нибудь другой не заявит свои права на этот труп с той же целью). Чамри бежала за ними всю дорогу до полицейского участка. Когда они добрались до него, на теле Дилипа не было уже ни клочка одежды. По пути, говорит Чамри, полицейские, останавливаясь в дхабе (закусочная — прим. пер) выпить чаю с печеньем (за которые они не платили), бросали его тело на обочине. Представьте на мгновение эту мать, следующую на расстоянии за телом её сына через лес и останавливающуюся в ожидании того, когда его убийцы допьют чай. Они не позволили ей забрать тело сына, чтобы она могла устроить достойные похороны. Они позволили ей лишь бросить горсть земли в яму, в которой закопали и других, убитых в тот день. Чамри говорит, что она хочет мести. Badla ku badla. Кровь за кровь.

Я успела поговорить с некоторыми членами джантана саркара Марксола, который управляет шестью деревнями. Они описали полицейский рейд: приходят ночью, триста-четыреста человек, иногда и тысяча. Окружают деревню и ложатся в засаде. На рассвете ловят первых людей, вышедших на работу в поле, и используют их как живой щит, чтобы на входе в деревню им указали, где установлены мины-ловушки. («Мина-ловушка» стала словом языка гонди. Все улыбаются, когда произносят или слышат его. Леса полны мин-ловушек, настоящих и ложных. Даже Партизанской армии народного освобождения нужен проводник, чтобы выходить за пределы деревень). Стоит полиции ворваться в деревню, как она начинает разорять, грабить и сжигать дома. Они приходят с собаками. Собаки хватают тех, кто пытается бежать. Они загоняют цыплят и свиней, а полицейские их убивают, бросают в мешки и уносят с собой. Вместе с полицией приходят особые полицейские уполномоченные. Эти всегда знают, где люди прячут деньги и драгоценности. Они ловят и забирают людей. И вымогают деньги, прежде чем отпустить их. Они всегда носят с собой несколько комплектов «камуфляжа» наксалитов: при случае всегда можно найти кого убить. Они получают деньги за убийство наксалитов, поэтому сами их и создают. Деревенские жители слишком напуганы, чтобы оставаться дома.

В этом тихом на вид лесу жизнь сейчас кажется полностью военизированной. Люди выучили такие выражения, как «окружить и зачистить», «огонь!», «вперёд!», «отходим!», «ложись!», «пошёл-пошёл!» (все эти команды отдаются на английском, а не гонди — прим. пер.). Чтобы собрать свой урожай, они просят у Партизанской армии расставить дозоры и патрули. Поход на рынок — настоящая военная операция. Рынки полны мукхрибов (осведомителей), которых полиция подкупила из числа деревенских жителей (1 500 рупий в месяц).

Мне рассказали, что в Нараинпуре есть «мукхриб мохалла» — колония осведомителей — где живёт по меньшей мере четыре тысячи мукхрибов. Мужчины больше не могут ходить на рынок. Женщины ходят, но за ними пристально наблюдают. Если они купят чуть больше, чем обычно, полиция тут же обвинит их в том, что они покупают это для маоистов. У аптекарей есть инструкции не отпускать медикаменты больше самого необходимого минимума. Пища по низкой цене по целевой программе Системы гражданского распределения, а так же сахар, рис и керосин хранятся на складе в полицейском участке или около него, что делает их приобретение практически невозможным для большинства людей.

Статья II Конвенции ООН по предупреждению и наказанию преступления геноцида даёт этому определение:

«В настоящей Конвенции под геноцидом понимаются следующие действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую: убийство членов этой группы, причинение серьёзных телесных повреждений или умственного расстройства членам этой группы, предумышленное создание для членов этой группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное уничтожение её, меры, рассчитанные на предотвращение деторождения или насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую».

Кажется, наша ходьба вконец меня утомила. Я очень устала. Камла откуда-то достаёт мне ведёрко горячей воды. Я тихонько моюсь в сумерках, прячась за деревом. Но уже нет сил поужинать, и я просто заползаю в свой спальный мешок. Тем временем товарищ Раджу объявляет, что надо двигаться дальше.

Конечно, такое случается весьма часто, но по вечерам это особенно тяжело. Мы стояли лагерем в открытом поле. Издалека доносятся отголоски стрельбы. Нас сто четыре человека. Снова одинокая колонна в ночи. Цикады. Аромат чего-то, напоминающего лаванду. Должно быть, был уже двенадцатый час, когда мы добрались до безопасного ночлега. Голые камни. Построение. Перекличка. Кто-то включает радио. Би-Би-Си сообщает о нападении на лагерь Восточных пограничных стрелков в Лалгархе, Западная Бенгалия. Шестьдесят маоистов на мотоциклах. Четырнадцать полицейский уничтожено. Десять пропало без вести. Захвачено оружие. По шеренгам проносится одобрительный шёпот. У маоистского лидера Kишенджи взяли интервью. «Когда вы прекратите это насилие и перейдёте к переговорам?» — «Передайте Чидамбараму, мы будем говорить сразу же, как только прекратят операцию “Зелёная охота”». Следующий вопрос: «Сейчас стемнело, вы заложили фугасы, а полицейские силы вызвали подкрепление, нападёте ли вы и на него тоже?» Kишенджи: «Да, конечно, иначе люди побьют меня». Смех в шеренгах. Сукхдев объясняет: «Они всегда говорят “фугасы”. Мы не используем фугасы. Мы используем самодельные взрывные устройства».

Ещё один номер-люкс в тысячезвёздочном отеле. Я чувствую себя неважно. Начинается дождь. Тихий смех. Камла набрасывает на меня джхилли. Чего ещё можно пожелать? Остальные просто вползают в свои джхилли.

К следующему утру счёт убитым в Лалгархе увеличивается до двадцати одного, десять пропали без вести.

Товарищ Раджу в это утро погружен в размышления. Мы не выдвигаемся до самого вечера.

В одну из ночей люди теснятся, как мотыльки, вокруг источника света — маленького компьютера товарища Сукхдева, питающегося от заряда солнечной батареи, и они смотрят «Мать Индия»[8], и дула их винтовок принимают замысловатые очертания на фоне ночного неба. Камлу, кажется, это совсем не интересует. Я спрашиваю, нравится ли ей смотреть кино. «Nahi didi. Sirf ambush video.» (Нет, диди. Только записи наших засад). Позже я спросила товарища Сукхдева, что это значит. Не моргнув глазом, он показал мне одну из записей.

На первых кадрах Дандакаранья: реки, водопады, голые ветви дерева крупным планом, испуганные крики птиц. Затем внезапно появившийся в кадре товарищ протягивает растяжку к самодельному взрывному устройству, скрытому сухими листьями. Проносится кавалькада мотоциклов. Через секунду — уже изуродованные тела и горящие мотоциклы. Захваченное оружие. Троих контуженных полицейских быстро связывают.

Кто это снимает? Кто руководит операцией? Кто обнадёживает пойманных полицейских, что их отпустят, если они сдадутся? (Позже я выяснила, их действительно отпустили).

Узнаю этот мягкий, обнадёживающий голос. Это товарищ Вену.

«Это засада в Кудуре», — поясняет товарищ Сукхдев.

У него также есть видео-архив сожжённых деревень, свидетельства очевидцев и родственников убитых. На опалённой стене сожжённого дома написано: «Nagaaa! Рождённые убивать!». Есть фотографии маленького мальчика, которому отрубили пальцы, открыв тем самым главу операции «Зелёная охота» в Бастаре (Есть даже телевизионное интервью со мной. Мои исследования. Мои книги. Странно).

Вечером по радио сообщают о ещё одном нападении наксалитов. На этот раз в Джамуи, Бихар. Говорится, что сто двадцать пять маоистов напали на деревню и убили десять человек из племени кора, отомстив тем самым за то, что они сообщили полиции информацию, которая привела к смерти шестерых маоистов. Очевидно, что это сообщение может быть как правдой, так и ложью. Но если это правда, то это непростительно. Товарищ Раджу и Сукхдев выглядят явно растерянными.

Новости, пришедшие из Джаркханда и Бихара, тревожны. Жестокое отсечение головы полицейского Франсиса Индувара всё ещё свежо в памяти. Это напоминание о том, как легко дисциплина вооружённой борьбы может разложиться до деклассированных актов криминализованного насилия или войн идентичностей между кастами, сообществами и религиозными группами, принимающих самые уродливые формы. Институционализируя этим путём несправедливость, Индийское государство погрузило эту страну в болото массового недовольства. Правительство серьёзно ошибается, если считает, что кампания «точечных убийств», организованная с целью обезглавить маоистов, положит конец насилию. Напротив, насилие расширится и усилится, а правительству будет не с кем сесть за стол переговоров.

Несколько последних дней мы идём через прекрасную, покрытую буйной растительностью долину Индравати. Поднявшись по склону холма, мы видим колонну людей, идущих в одном с нами направлении, но по другую сторону реки. Мне сказали, что они идут на митинг против строительства дамбы в деревне Кудур. Они безоружны и идут не таясь. Местный митинг ради спасения долины. Я покидаю своих товарищей и присоединяюсь к этим людям. Плотина Бодхгхата затопит все те земли, по котором мы шли несколько дней. Весь этот лес, всю эту историю, все эти судьбы. Более ста деревень. Уж не план ли это? Затопить людей, как крыс, чтобы металлургический комбинат в Лохандигуде, бокситовые рудники и алюминиевый завод в горах Кешкала получили реку?

На встрече люди, пришедшие из мест, находящихся за многие мили отсюда, говорят те же самые вещи, которые мы слышим годами. Нас затопят, но мы не уйдём! Они взволнованы тем, что здесь присутствует кто-то из Дели. Я говорю им, что Дели — это жестокий город, в котором никто о них не вспоминает, и никому нет до них дела.

Всего за несколько недель до того, как я пришла в Дандакаранью, я посетила Гуджарат. Плотина Сардар Саровар более или менее достигла сейчас своего предела наполнения. И практически всё, предсказанное Движением в защиту реки Нармада (Narmada Bachao Andolan), осуществилось. Перемещённое население не было восстановлено в правах, но это ни для кого не стало удивительным. Каналы не построены. Нет денег. Так что воду из реки Нармады отвели в пустое русло Сабармати (которая сама была давным-давно запружена). Большую часть воды с жадностью поглотили большие города и крупная индустрия. Влияние низовой стороны плотины — затекание солёной воды в устье без реки — становится невозможным смягчить.

Вера в то, что Большие Плотины — это «храмы современной Индии», всегда была ложной, но раньше её можно было хоть как-то понять. Но сегодня, после всего, что случилось и что мы узнали, приходится признать, что Большие Плотины — это преступление против человечества.

После протестов местного населения в 1984 году строительство плотины Бодхгхат было отложено. Но кто остановит его сейчас? Кто не даст заложить первый камень в её основание? Кто не даст украсть Индравати? Кто-то должен...

В последний вечер мы разбили лагерь у основания крутого холма, на который хотели подняться утром, чтобы выйти на дорогу, с которой меня забрали бы мотоциклисты. Лес успел измениться даже с того момента, когда я впервые в него вошла. Уже цветут чиронджи, капок и манговые деревья.

Крестьяне из Кутура передали в лагерь огромный котелок с только что пойманной рыбой. И специально для меня — список из семьдесят одной разновидности фруктов, овощей, бобов и насекомых, которых они добывают в лесу и выращивают на своих полях, рядом указана рыночная цена. Это всего лишь список. Но это также карта их мира.

Приходит почта джунглей. Два «печенья» для меня. Стихи и высушенный цветок от товарища Нармады. Прекрасное письмо от товарища Маасе. (Кто она? Узнаю ли я когда-либо об этом?)

Товарищ Сукхдев спрашивает, может ли он закачать музыку из моего Ipod'а в свой компьютер. Мы слушаем Икбаль Бано, поющую «Hum Dekhenge» (Мы встретим день) Фаиза Ахмада Фаиза на знаменитом концерте в Лахоре, когда страна была на пике репрессий в годы диктатуры Мухаммеда Зия-уль-Хака.

Jab ahl-e-safa-Mardud-e-haram,
Masnad pe bithaiye jayenge.
Sab taaj uchhale jayenge
Sab takht giraye jayenge
Hum Dekhenge

Когда еретики и оскорблённые
Займут почётные места,
Короны всех царей собьют,
Под ними троны опрокинув,
Мы встретим день!

Пятьдесят тысяч человек — её зрители в Пакистане — подхватили дерзкий припев: «Inqilab Zindabad! Inqilab Zindabad!» (Да здравствует революция! — пер.) Спустя столько лет эта песня разносится эхом в здешних лесах. Как странно иногда возникает подобное родство!

Наш министр внутренних дел давно расточает завуалированные угрозы в адрес тех, кто «запутавшись, предлагает маоистам интеллектуальную или материальную помощь». Подходит ли под это описание Икбаль Бано?

На рассвете я прощаюсь с товарищами Мадхавом и Джури, юным Мангту и всеми остальными. Товарищ Чанду ушёл искать велосипеды, он проводит меня до главной дороги. Товарищ Раджу не идёт с нами. (С его коленями подъём будет сущим мучением). Товарищ Нити (особо опасная), товарищ Сукхдев и пятеро других поднимутся со мной на холм. Когда мы начинаем идти, Нити и Сукхдев внезапно и синхронно снимают свои автоматы Калашникова с предохранителей. Впервые за весь поход я вижу, как они это делают. Мы приближаемся к «границе». «Вы знаете, что делать, если мы попадём под обстрел?» — мимоходом спрашивает Сукхдев, так, как будто это самая обычная вещь на свете.

— Да, — утвердительно киваю я, — немедленно объявить бессрочную голодовку.

Он падает на камень от смеха. Поднимаемся наверх примерно час. Там, словно отряд в засаде, занимаем каменистую нишу, расположенную чуть ниже дороги и полностью скрытую от посторонних глаз. Прислушиваемся к звуку моторов. Когда приедут мотоциклисты, прощание будет недолгим. Лал салаам, товарищи!

Обернувшись, всё ещё вижу их стоящих на том же месте. Машут на прощанье. Маленькая группка. Люди, которые живут своими мечтами, в то время как остальной мир живёт своими кошмарами. Каждую ночь я думаю об этом путешествии. Ночное небо, лесные тропы. Я вижу пятки товарища Камлы в её стоптанных чаппалах, выхваченные из темноты моим фонариком. Я знаю, что она в пути. В походе. Не только для себя, но чтобы сохранить нашу надежду живой для всех нас.

---

По этой теме читайте также:

---

Примечания