До сегодняшнего дня среди историков не утихают споры: в какой мере авторство этой работы принадлежит Рютину. В своё время в это с трудом поверили и опытные сотрудники ОГПУ В.А. Балицкий и Г.А. Молчанов.
Рассмотрим лишь некоторые доказательства в пользу его авторства.
1. Свидетельства самого М.Н. Рютина. Он нигде и никогда, ни при каких обстоятельствах не отрицал своего авторства. Наоборот, во время следствия по делу «Союза марксистов-ленинцев» в 1932 году и позднее, в 1936-м, во время допросов он утверждал, что основные документы подготовил самостоятельно.
2. В показаниях В.Н. Каюрова, М.С. Иванова, П.А. Галкина также утверждалось авторство М.Н. Рютина. Представители «бухаринской школы» А.Н. Слепков, Д.П. Марецкий, П.Г. Петровский в своих заявлениях в ЦК ВКП(б) признавали только факт знакомства с документами, но отнюдь не своё участие в их подготовке.
3. Технологический анализ работы «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» позволяет установить её органическую связь с более ранними статьями и заметками М.Н. Рютина. Она напиcана в типичной для него манере, с характерными речевыми и стилистическими оборотами.
4. Во время обыска в доме П.А. Сильченко 15 октября 1932 года была изъята машинописная копия рукописи «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», напечатанная через 1 интервал, объёмом 167 страниц. При перепечатке в ОГПУ общий объём работы составил 194 страницы. Именно это несоответствие позволяло некоторым учёным утверждать, что следователями были сделаны специальные добавления для придания платформе ярко выраженного антисталинского звучания. Заметим, однако: перепечатка была выполнена через 2 интервала, что вполне могло привести к увеличению объёма рукописи.
…Рютинские документы, по сути дела, – обвинительное заключение сталинщине. У них были предшественники. В 1929-1932 годах около десятка писем и обращений с анализом положения дел в партии и стране поступило в ЦК и ЦКК ВКП(б). Однако по обличительному заряду и аргументации работы Рютина были наиболее сильными. С ними может сравниться, пожалуй, только «Открытое письмо Сталину» Ф.Ф. Раскольникова).
(Рютин М.Н. На колени не встану. / Сост. Б.А. Старков. – М.: Политиздат, 1992. – с. 110-113).
Маркс в своём письме к Кугельману говорит: «История имела бы очень мистический характер, если бы «случайности» не играли никакой роли. Если случайности входят, конечно, (и) сами составной частью в общий ход развития, уравновешиваясь другими случайностями. Но ускорение и замедление в сильной степени зависят от этих «случайностей», среди которых фигурируют также и такой «случай», как характер людей, стоящих вначале во главе движения»[1].
В наших условиях такая случайность, как характер человека, стоящего во главе движения, во главе партии и рабочего класса, – характер Сталина, играет поистине роковую роль. В условиях пролетарской диктатуры, сосредоточившей в своих руках все рычаги экономики, обладающей аппаратом, в десятки раз более мощным и разветвлённым, чем аппарат любого буржуазного государства, в условиях безраздельного господства в стране одной партии и гигантской централизации всего партийного руководства – роль генсека огромна. Его личные качества приобретают исключительное политическое значение.
Именно поэтому Ленин в своём «Завещании» придавал такое исключительное значение личным качествам генсека, именно поэтому Ленин, зная личные качества Сталина, настойчиво в своём «Завещании» подчёркивал необходимость снятия Сталина с поста генсека и замены его более подходящим для этой роли лицом.
Ленин в своём «Завещании» писал:
«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и (в) отношениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех отношениях отличается от т(ов). Сталина только одним перевесом, именно более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д.»[2].
«Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью»[3], – говорит далее Ленин.
Сталин, комментируя «Завещание», по обыкновению с помощью софизма, сводит всё дело к грубости, отвлекая внимание от других своих качеств, о которых Ленин говорил. Между тем именно эти качества и имеют решающее значение.
Ленин сомневался, что Сталин сумеет достаточно осторожно пользоваться необъятной властью генсека. Ленин требовал, чтобы генсек был более «лоялен». Значит, Сталин и тогда уже был недостаточно лоялен. А лояльный – значит верный, преданный, честно выполняющий свои «обязанности».
Сталин недостаточно верен интересам партии, недостаточно предан, недостаточно честно выполняет свои обязанности. Именно в этом суть характеристики, данной Лениным Сталину. И если эти свои «качества» Сталин при Ленине скрывал, маскировал, подавлял, то после Ленина он дал им полную волю. Если при Ленине Сталин был недостаточно лояльным, верным интересам партии, честно выполняющим свои обязанности, то теперь он стал подлинным предателем партии, отбросившим в сторону партийную порядочность и честность, всё подчинив интересам своего честолюбия и властолюбия.
Далее Ленин отмечает нетерпимость Сталина к мнениям других. Это качество в соединении с первым – нелояльностью, нечестностью – привело к тому, что он, не терпя около себя людей самостоятельного, независимого партийного мнения, людей духовно, идейно, теоретически стоящих выше его, опираясь на партаппарат и ГПУ, вышиб их с руководящих постов, оклеветал, раздул их прошлые ошибки и «изобрёл» десятки новых, обманул партию, терроризировал партийные массы и на место опороченных им руководителей партии поставил людей ограниченных в теоретическом отношении, невежественных и беспринципных, но ручных, покорных холуёв и льстецов, готовых «признать» любую его «теорию» за ленинскую, любую его антиленинскую статью за «историческую».
Что касается вежливости Сталина по отношению к товарищам, чего требовал от генсека Ленин, то образцом может служить его «историческое» письмо в «Пролетарскую революцию»[4] о Слуцком и Волосевиче[5], где сила доказательств обратно пропорциональна силе окрика зазнавшегося, зарвавшегося, обнаглевшего вождя, чувствующего себя в партии и стране как в своей вотчине, где он волен казнить и миловать всякого.
