В третьем выпуске "Известий Всесоюзного Географического Общества" за 1985 г. опубликована статья К. П. Иванова "Взгляды на этнографию или есть ли в советской науке два учения об этносе". Уже заглавие статьи предполагает отрицательный ответ на поставленный вопрос. И действительно, знакомство со статьей показывает, что именно в этом ее смысл и цель.

Известно, что в конце 60-х-начале 70-х годов была опубликована серия статей Л. Н. Гумилева, которая вызвала полемику в журнале "Природа" и в ряде других изданий [1, 4, 6, 14, 1б, 20, 28]. Она показала значительное расхождение точек зрения Л. Н. Гумилева и его оппонентов. В те же и последующие годы теория этноса получила значительное развитие в трудах Ю. В. Бромлея [3, 6, 7, 8, 9] и некоторых других авторов, и, что очень важно, она реализовалась во многих исследованиях советских этнографов [17, 19, 21, 29, 32, 33, 34, 36, 37, 38, 40, 41 и др.].

Уже в начале 70-х годов различие точек зрения было очевидно, и оно не скрывалось авторами, писавшими на эти темы, в том числе и самим Л. Н. Гумилевым. Собственно, если бы это было не так, то не было бы предмета дискуссии. Произошло ли в последующие годы что-нибудь такое, что заставило бы пересмотреть вполне сложившиеся концепции или по-иному оценить их? Думаем, что нет. Развитие конкретных и обобщающих работ советских этнографов показывает правильность и научную продуктивность той концепции этноса, которая господствует в советской этнографии и этнографии социалистических стран и наиболее значительный теоретический вклад в которую принадлежит, несомненно, академику Ю. В. Бромлею. Поэтому статья К. П. Иванова удивляет и настораживает. Настораживает она, так как замазывание разногласий, сглаживание противоречий еще никогда не приносили пользу науке.

В соответствии со своим замыслом автор вовсе не стремится вспомнить о том, что концепция Л. Н. Гумилева подвергалась достаточно острой и принципиальной критике, и тем более не приводит аргументы тех, кто в этой критике участвовал. Он строит свою статью не на сопоставлении концепций, а на сопоставлении отдельных терминов, формулировок и цитат, в которых находит совпадения.

Нет смысла останавливаться на всех подобных совпадениях. Некоторые из них закономерны, т. е. речь идет об очевидных вещах, другие - более или менее случайны. "Совпадают" вырванные из контекста слова, а не смысл и ход рассуждений.

Главные различия во взглядах Ю. В. Бромлея и Л. Н. Гумилева заключаются в понимании глубинной сути этноса. Их точки зрения в данном отношении отличаются кардинальным образом.

Л. Н. Гумилев рассматривает этнос прежде всего в качестве биологической единицы (популяции). Он обосновывает такой биолого-географический подход следующим образом: "Этнос более или менее устойчив, хотя возникает и исчезает в историческом времени. Нет ни одного реального признака для определения этноса (выделено нами, - Я. М., К. Ч.), применимого ко всем известным нам случаям: язык, происхождение, обычаи, материальная культура, идеология иногда являются определяющими моментами, а иногда и нет". Вывести за скобку, подчеркивает он далее, можно только одно - признание каждой особи: "мы такие-то, а все прочие другие". И отсюда делается вывод: "поскольку это явление повсеместно, то, следовательно, оно отражает некую физическую или биологическую реальность".

Остается непонятным, почему "повсеместность" делает эту "реальность" физической или биологической. Напротив, антитеза "мы-они" имеет социально-психологический характер вне зависимости от того, стоят за этой реальностью действительные или иллюзорные различия. Обычно же эта антитеза основана в первую очередь на многоплановых этнокультурных различиях. И поскольку признаки этноса представляют целостную систему, в одном случае на передний план в качестве решающего отличительного признака может выдвигаться один, а в другом - иной компонент этноса. Сведя сущность этноса к "физической или биологической реальности", Л. Н. Гумилев в конечном счете отождествил его с популяцией ([12], с. 5, 14). Такой подход существенно обедняет представление об этносах, в формировании которых, разумеется, немаловажное значение имеют и естественно-исторические факторы.

Представление об этносе как биологической единице не оригинально. Еще в 20-х годах оно развивалось в работах русского этнографа-эмигранта С. М. Широкогорова ([39], с. 28). Биологизация сущности этноса имеет известное распространение и в современной американской научной литературе, в том числе в работах, появившихся в начале 60-х годов ([42], с. 17). Ю. В. Бромлей, как и подавляющее число советских обществоведов, в том числе и этнографов, считает этнос социальной общностью людей [7]. Социальный характер этносов особенно очевиден в случаях, если в этой роли выступают народы, состоящие из представителей нескольких рас (например, кубинцы, бразильцы, аргентинцы и т. п.). Представление об этносе как биологической единице неоднократно подвергалось критике в работах Ю. В. Бромлея ([9], с. 20, 211 и др.), о чем, очевидно, автор статьи умалчивает. Критиковалась эта концепция и в работах других советских обществоведов, например В. И. Козлова. Б. М. Кедрова, И. Р. Григулевича и И. А. Крывелева [10, 20].

Что касается вопроса о соотношении этноса и биологической популяции, то он гораздо сложнее, чем это представляется Л. Н. Гумилеву. В работах Ю. В. Бромлея обоснован тезис: "не популяция - основа этноса, а социальные факторы, образующие этнос, ведут к появлению сопряженной с ним популяции", т. е. перед нами картина, прямо противоположная той, которую дает Л. Н. Гумилев ([7], с. 122-123). Эта концепция, очень важная для понимания соотношения этноса и популяции, обосновывается Ю. В. Бромлеем обстоятельным анализом такой характерной черты этносов, как эндогамия [3, 27].

После всего сказанного неизбежно возникает вопрос: как же в рассматриваемой нами статье доказывается якобы существующая общность взглядов упомянутых ученых по основным аспектам теории этноса? Прежде всего - путем ссылок на некоторые чисто внешние (главным образом терминологические) параллели в их работах. В большинстве случаев такие параллели объясняются тем, что оба они пишут об одном и том же явлении. При этом речь идет, как правило, о тех его свойствах и признаках, которые достаточно очевидны и потому общепризнаны.

Самое элементарное совпадение К. П. Иванов находит в употреблении термина "этнос" для обозначения этнических общностей различного уровня. Более того, он намекает на то, что Л. Н. Гумилев ввел его в употребление и только вслед за ним приняли его на вооружение как Ю. В. Бромлей, так и другие авторы (с. 233). Между тем известно, что в зарубежной литературе этот термин появился уже в XIX в. В России в начале XX в. Н. М. Могилянский использовал слово "этнос" в значении "народ", а в 1923 г. С. М. Широкогоров, отмечая, что термин "народ" "слишком широк", предлагал "взять условно термин "этнос"" ([39], с. 12-13). Впервые в послевоенные годы настаивал на его употреблении, так же как целого ряда терминов производного характера ("этническая общность", "этническая территория", "этническая граница", "этнические признаки", "этническая специфика" и т. п.) известный советский этнограф П. И. Кушнер [21, 22, 23, 24]. в 1964 г. С. А. Токарев не без оснований констатировал, что "едва ли не всеобщим убеждением стало представление, согласно которому "племя", "народность" и "нация" являются этническими общностями, характерными для разных исторических этапов развития общественного строя" ([86], с. 47). При этом нетрудно заметить (употребляя фразеологию К. П. Иванова) "почти текстуальную близость" определения этноса С. А. Токаревым и Л. Н. Гумилевым, который писал в 1967-1968 гг.: "Мы отказываемся от использования терминов "народность", "племя", "нация" и вводим (выделено нами, -Я.М., К. Ч.) термин "этнос"" ((121, с. 4; [18], с. 194). Достаточно взглянуть в учебники и учебные пособия послевоенных лет ("Этнография народов СССР" С. А. Токарева, "Очерки общей этнографии" (тт. I-V), "Основы этнографии", "Введение в этнографию" Р. Ф. Итса и др.), чтобы убедиться в том, что термин "этнос" и производные от него ("этногенез", "этнический состав", "этническое развитие", "этнические процессы" и т. д.) постоянно употреблялись этнографами, так же как с давних пор и непрерывно функционировал термин "этнография", обозначавший науку об этносах (народах). Поэтому приписывать кому-нибудь введение в науку термина "этнос" да еще в 60-е годы нашего столетия по меньшей мере странно. Другое дело, что в 60-70-е годы развивался процесс существенного уточнения употреблявшейся уже терминологии. В связи с тем, что термин "народ" помимо значения, адекватного "этносу"" может употребляться и употребляется в другом - социальном, а не этническом значении, этнографы стали предпочитать термины "этнос", "этническая общность" в качестве родового понятия, обозначающего все виды этнических общностей от племени до современной нации.

Что же касается Ю. В. Бромлея, то он тоже не "вводил" термин "этнос", ж в 60-70-е годы опубликовал целую серию работ, способствовавших возникновению современной теории этноса, ныне широко принятой в советской этнографии.

Аналогичный характер в рассматриваемой нами статье имеют и попытки дальнейшего сопоставления формулировок, которые отыскиваются в работах двух ученых. Так, подчеркивая, что в 1965 г. Л. Н. Гумилев характеризовал этнос как "коллектив особей, противопоставляющий себя всем прочим коллективам", автор сопоставляет этот тезис с констатацией Ю. В. Бромлеем в 1973 г. того, что "этносу присуща непременно антитеза "мы-они"" (с. 233). Однако К. П. Иванов при этом не отмечает, что противопоставление "мы-они" - явление общеизвестное; оно характерно для многих разновидностей человеческих общностей, а не только для этноса [31]. Уже упоминавшийся выше С, М. Широкогоров писал, что этнос - группа людей, имеющая черты, "отличаемые ею от таковых других групп" ([39], с. 13).

Несостоятельна и попытка К. П. Иванова, сославшись на то, что оба ученых относят "этнос" к категории "сопоставительных" общностей, утверждать, будто у них нет "существенных различий. . . в определении этого понятия" (с. 233). Выше мы могли убедиться, что в понимании существа этноса (его социальной или биологической природы) они расходятся кардинальным образом, хотя и Ю. В. Бромлей многократно подчеркивал важную роль природно-географических условий и факторов в этногенезе или вообще в этнокультурных процессах. Важность сочлененного (слитного) рассмотрения естественноисторических и социально-экономических факторов в процессах складывания и развития этносов отмечают и географы (26-30).

В статье делается попытка приписать Л. Н. Гумилеву первенство в формулировании такой тривиальной истины, как представление об этносе как явлении всеобщем (с. 233). В подтверждение автор ссылается на работу Л. Н. Гумилева 1967 г. Между тем данное обстоятельство по существу тоже было зафиксировано С. М. Широкогоровым еще в 1923 г. Он писал, что деление на этносы "есть естественное явление человечества" ([39], с. 106).

Не менее показательна и попытка автора сопоставить взгляды ученых по вопросу об основных признаках этноса. Отмечая, что оба автора констатируют отсутствие единого отличительного признака для всех этносов, К. П. Иванов подчеркивает, что Л. Н. Гумилев писал об этом в своей первой статье, т. е. примерно на пять лет раньше Ю. В. Бромлея (с. 234). Между тем еще в 1964 г. С. А. Токарев констатировал: "уже давно установился взгляд, что этнические общности. . . отличаются друг от друга не по одному какому-нибудь признаку. , . На первое место в числе этих признаков выдвигаются то одни, то другие" ([35], с. 43).

Но еще более существенно, что К. П. Иванов, приводя указанное сопоставление, "не заметил" принципиального различия в тех выводах, которые делают Ю. В. Бромлей и Л. Н. Гумилев на основе констатации упомянутого феномена. Для Л. Н. Гумилева совокупность признаков этноса "вообще ничего не определяет" ([11], с. 113-114) (отсюда, как мы видели выше, и делается заключение о несоциальной сущности этноса). Что касается Ю. В. Бромлея, то он придерживается по данному вопросу прямо противоположной точки зрения. Признавая, что "ни один из компонентов культуры не является непременным этнодифференцирующим признаком", он вместе с тем подчеркивает, что "в одних случаях главная роль в этом отношении принадлежит языку, в других - религии" ([7], с. 30-31) и т. д. "Это, - отмечает он далее, - подчас служит основанием для игнорирования вообще культуры как носителя этнических свойств. Между тем в действительности перед нами свидетельство лишь того, что этнос представляет собой не отдельный компонент культуры, а определенную культурную целостность" ([7], с. 31), При этом, по словам Ю. В. Бромлея, "этнос - не простая сумма "признаков" и "общностей", а целостная система, к тому же сознающая свою целостность" ([4], с. 55). Заметим попутно, что подобная ориентация на целостность этносов как систем полностью соответствует принципам современного системного подхода.

К. П. Иванов пытается создать впечатление первенства Л. Н. Гумилева и в формировании представления об отсутствии этнически "чистых" этносов (с. 234). Однако и в этом случае дело обстоит иначе. Данное представление тоже является давно общепризнанным. В предвоенные годы в борьбе с нацистской этнографией советские этнографы и антропологи постоянно подчеркивали, что так называемое учение о возможности расовой чистоты этноса - реакционнейший фашистский миф. Известный советский этнограф П. И. Кушнер в 1951 г. писал, что "редко можно найти чистые в этническом отношении формы" ([24], с. 7).

То же относится и к вопросу об иерархичности этнических общностей (с. 236). Здесь Л. Н. Гумилев, начавший писать о данном феномене в 1971 г., отнюдь не оригинален. В нашей этнографической литературе в той или иной форме об этом говорилось значительно раньше ([24], с. 9; [25], с. 4 - 10). Нельзя не коснуться в связи с рассматриваемым вопросом и "обнаружения" К. П. Ивановым полного "совпадения" текстов при иллюстрации обоими учеными иерархичности этнического самосознания. Дело в том что при этом он странным образом "не заметил", что Ю. В. Бромлей в данном случае прямо ссылается на работу Л. Н. Гумилева ([7], с. 39, прим. 121).

Особо следует остановиться на попытке автора доказать "единство позиций ученых по сути" вопроса об активности людей как важнейшем свойстве этноса. Действительно, оба ученых признают важное значение таковой для функционирования этого типа общностей; более того, они отмечают и особую роль внебиологической ("сигнальной наследственности") в воспроизводстве этноса. Однако это, как мы видели выше, не мешает Л. Н. Гумилеву считать этнос биологической категорией. И, видимо, не случайно он, говоря об активности членов этноса, предпочитает употреблять термин "поведение", относя при этом "поведенческие явления к природным формам движения" ([1б], с. 101). В работах Ю. В. Бромлея основное место в активности членов этноса принадлежит деятельности, т. е. социальной форме движения, ибо главное содержание деятельности - "целесообразное изменение и преобразование" человеком окружающего мира ([38]. с. 151). И признание им того, что усвоение этнических черт поведения происходит в значительной части бессознательно, отнюдь не превращает сигнальную наследственность в биологическое явление: ведь при этом имеется в виду внегенетическая передача этнокультурной информации при посредстве социальной коммуникации ([7], с. 53). Кстати, нельзя согласиться и с замечанием автора, будто Ю. В. Бромлей от категории "деятельность" в работах 1970-1973 гг. позднее перешел к понятию этнической культуры (с. 235). Прежде всего понятие "этническая культура" фактически было и в ранних работах Ю. В. Бромлея ([7], с. 100). Что же касается недавних его трудов, то в рассматриваемой связи достаточно обратить внимание по крайней мере на два момента. Во-первых, говоря об этнической культуре, Ю. В.. Бромлей специально отмечает, что под "культурой" он понимает при этом "результат деятельности людей, воплощенный в их духовных свойствах, в самой этой деятельности (выделено нами, - Я. М., К. Ч.), а также в опредмеченных формах" ([9], с. 100). Во-вторых, им особо подчеркивается, что "реальным основанием для существования подавляющего большинства социальных общностей является целенаправленная деятельность (выделено нами, - Я. М., К. Ч.) людей" ([9], с. 29). Именно к общностям такого рода, как уже не раз говорилось, Ю. В. Бромлей и относит этносы.

К. П. Иванов приводит в хронологическом порядке высказывания обоих ученых о сохранении этносов на протяжении нескольких социально-экономических формаций и об общности исторических судеб как условии образования и сохранения этноса, явно намекая при этом на приоритет Л. Н. Гумилева (с. 236). Однако оба эти положения общеизвестны, отнюдь не оригинальны, и "открытие" их невозможно приписывать какому-нибудь одному ученому. Существование этносов (например, армян или болгар) на протяжении нескольких социально-экономических формаций - факт достаточно очевидный. Представление же об общности исторической судьбы как фактора возникновения этносов тоже давно общепризнано. В частности, еще в 1951 г. (т. е. по крайней мере за 15 лет до Л. Н. Гумилева) П. И. Кушнер писал, что характерные для этносов отличия обусловлены их "предшествующей исторической жизнью" ([24], с. 6).

Таким образом, содержащиеся в рассматриваемой статье сопоставления высказываний Л. Н. Гумилева и Ю. В. Бромлея либо основываются на общеизвестных положениях, касающихся характеристики общностей, либо содержат противоположные по смыслу, хотя и внешне напоминающие друг друга, тексты. Так, отмечая, что оба автора признают роль биологической адаптации в процессе формирования этносов, К. П. Иванов умалчивает о том, что роль этого фактора оценивается ими совершенно По-разному (с. 237). По Л. Н. Гумилеву, в результате биологической адаптации "возникают новые типы сообществ с новыми особенностями структуры поведения" ([12], с. 14). Ю. В. Бромлей, напротив, подчеркивает, что "биологической адаптацией приспособление человеческих общностей к среде обитания, как известно, далеко не исчерпывается. Гораздо большее значение в этом отношении имеет. . . культура (в самом широком смысле слова), одна из основных функций которой как раз и заключается в адаптации людей к среде и поддержании их коллективной жизни" ([8], с. 246).

Аналогичный характер имеет и замечание К. П. Иванова о том, что "оба автора относят момент формирования этнической принадлежности к детству" (с. 235), Л. Н. Гумилев в данной связи в соответствии со своей общей трактовкой этноса как биологической общности делает акцент на том, что "на самых ранних этапах биографии особи. . . генотип (выделено нами, - Я, М, К. Ч.) может определить многое" ([15], с. 102), а Ю. В. Бромлей подчеркивает, что "основная масса этнокультурной информации. . . усваивается в раннем, возрасте" ([7], с. 53).

Приведенные примеры несостоятельности предложенных сопоставлений текстов Л. Н. Гумилева и Ю. Б. Бромлея можно было бы продолжить. Но и приведенные примеры, на наш взгляд, достаточно наглядно свидетельствуют о необоснованности основного тезиса К. П. Иванова о существовании в современной советской пауке лишь одной, причем восходящей к работам Л. Н. Гумилева, концепции этноса.

Правда, в конце статьи автор все-таки отмечает два существенных расхождения между Л. Н. Гумилевым и Ю. В. Бромлеем. Одно из них он усматривает в том, что последний преувеличивает роль этнического самосознания. При этом, однако, тоже, к сожалению, не обошлось без искажений. Ю. В. Бромлею приписывается мысль о "первичности этнического самосознания" (с. 237). И это несмотря на то, что здесь же несколькими строками выше приведена цитата из его работы 1973 г., в которой подчеркивается, что "было бы неверно возводить этническое самосознание в ранг решающего свойства этноса, его своеобразного "демиурга"" ([7], с. 110). Не соответствует действительности и следующее затем утверждение, что десять лет спустя Ю. В. Бромлей писал по данному вопросу нечто противоположное (с. 237). В его монографии 1983 г., на которую дается ссылка, вновь подчеркивается, что этническое самосознание - "явление вторичное, производное от объективных факторов" ([9], с. 196). Одним словом, из всей совокупности работ Ю. В. Бромлея достаточно очевидно, что для него этническое самосознание, хотя и непременная черта этноса, но все же лишь одна из таких черт. Чтобы доказать противоположное, К. П. Иванов и в этом случае искажает высказывания Ю. В. Бромлея по данному вопросу. Так, например, последний, характеризуя роль этнического самосознания для этнических общностей, отмечает, что именно оно, "а не сознание вообще, должно в первую очередь рассматриваться в качестве отличительной черты этнических общностей" ([9], с. 176). Совершенно очевидно, что в приведенном тексте сопоставляется значимость двух субъективных факторов в качестве отличительных черт этнических общностей и предпочтение отдается этническому самосознанию. К. П. Иванов исключил из цитаты слова "а не сознание вообще". В результате вместо сопоставления получилось утверждение: "именно самосознание. . . должно в первую очередь рассматриваться в качестве отличительной черты этнических общностей" (с. 237).

Самое главное именно и заключается в том, что этническое самосознание не предшествует возникновению этноса, не творит его, а само формируется в процессе этногенеза как его осознание в определенных формах. Возникнув однажды, этническое самосознание может вместе с тем играть важную роль в дальнейшем развитии этноса, особенно в напряженных государственных, политических и социальных ситуациях (напряженное этническое самосознание). Кроме того, этническое самосознание (и тоже в определенных ситуациях) играет специфическую роль в "высвечивании" других этнодифференцирующих признаков (территория, язык, конфессия, культура и т. д., и т. п.), способствует тому, что последние начинают выполнить ту или иную функцию в структуре этнического сознания и этнопсихологических установок ("мы-они"). И, наконец, очень важно, что, существуя объективно, этническое самосознание является субъективным механизмом осознания этноса как общности. Это - одна из форм обыденного сознания, притом нередко способ осознания социальной общности как единства происхождения, как своеобразного биологического родства (русский - русский по рождению, француз - француз по рождению) ([9], с 190). Но это вовсе не означает того, что этническое самосознание действительно отражает биологическую реальность. Утверждать так. значит возводить в ранг научной теории обыденную и притом иллюзорную форму сознания социальной по своей природе общности (никогда не удастся доказать, что все русские или французы, или англичане родственники между собой; более или менее крупные и неизолированные этносы даже теоретически не могут располагать единым генофондом).

Утверждая, что неправомерно считать этническое самосознание одним из основных признаков этнических общностей, в том числе наций, К. П. Иванов ссылается на то, что редакция "Вопросов истории" отвергла это представление в итоговой статье по дискуссии, посвященной теории нации ([l8], с. 94-95). Но он при этом не учел (либо умолчал), что за пятнадцать лет, прошедшие со времени данной дискуссии, представление о национальном (этническом) самосознании нации как ее непременной черте получило широкое признание, о чем, в частности, свидетельствует фиксация этого факта в "Философском энциклопедическом словаре" 1983 г. ([36]. с. 417). Видимо, К. П. Иванов забыл и то, что в начале своей статьи сам привел цитату из работы Л. Н. Гумилева, в которой этнос определяется как "коллектив особей, противопоставляющий себя всем прочим коллективам" (с. 233). Нетрудно понять, что противопоставление одного коллектива людей другому осуществляется через осознание своей общности, т. е. через этническое самосознание. Расхождений между Л. Н. Гумилевым и Ю. В. Бромлеем в этом как раз и нет. Полемика, которую по данному вопросу стремится возбудить К. П. Иванов, способна лишь затемнить расхождения по основной проблеме: этнос - биологическое или социальное явление по своей сущности.

Наличие кардинального расхождения между двумя учеными К. П. Иванов все же невольно, хотя и в косвенной форме, вынужден признать, обратившись в конце статьи к вопросу об основной движущей силе развития этноса. Для Л. Н. Гумилева этой силой прежде всего выступает так называемая пассионарность. Характеризуя "учение о пассионарности", К. П. Иванов ограничивается ссылкой на "эффект открытой В. И.Вернадским биохимической энергии живого вещества, который на организменном уровне выражается как непреоборимое стремление индивидуума к далекой цели, зачастую иллюзорной, но ради которой он жертвует не только собственной жизнью, ко и жизнью своего потомства" (с. 238). Разумеется, это явление, по В. И. Вернадскому, имеет явно всеобщий характер, т. е. относится к любому живому организму. Между тем К. П. Иванов обходит молчанием тот факт, что Л. Н. Гумилев придает решающее значение для судеб относов пассионарности отдельных н.ч членов, обладающих особо активной целенаправленной деятельностью ([14], с. 46). Между тем не случайно "учение о пассионарности" критиковалось в журнале "Природа" зa возрождение концепции "героев" и "толпы" [1]. Таким образом, приведенная К. П. Ивановым ссылка на В. И. Вернадского далеко не корректна.

Умалчивает К. П. Иванов и о том, что Л. Н. Гумилев усматривает основание пассионарности в повышенной способности "организма абсорбировать энергию внешней среды и выдавать ее в виде работы" ([14], с. 50). Именно это и имел в виду Ю. В. Бромлей, когда отмечал очевидную "неправомерность отождествления физической энергии людей с их активностью". Приводя эту цитату. К. П. Иванов замечает, что под физической энергией "надо понимать, видимо, физическую силу" (с. 238). И он здесь прав, ибо энергия, почерпнутая организмом из внешней среды и выданная в виде работы, представляет собой прежде всего физическую жизнедеятельность любого живого организма, в том числе и человеческого. Но общеизвестно, что не она определяет социальную активность как отдельных людей, так и их общностей, включая этнические. Такого рода активность определяется в конечном счете преимущественно социальными факторами. К. П. Иванов не случайно оборвал приведенную выше цитату из работы Ю. В. Бромлея как раз на том месте, где отмечается приоритет в данном отношении социальных факторов ([9] с. 213-214).

Показательно и то, что К. П. Иванов по существу отрицает правомерность (или значение) участия в обсуждении "проблемы пассионарности" ученых-обществоведов, включая философов - специалистов по историческому материализму, "Подобные вопросы, - утверждает он, - находятся в компетенции ученых-естественников и философов - специалистов в области диалектического материализма" (с. 238). Но такое противопоставление естественных и общественных наук явно неуместно, тем более что сам же К. П. Иванов в заключении статьи справедливо призывает к переходу при дальнейшей разработке теории этноса с цеховых позиций на междисциплинарные (с. 238). Для чего же в таком случае автору понадобилось подобное противопоставление? Лишь для того, что именно из среды ученых-естественников "исходит большинство положительных отзывов на учение о пассионарности" (с. 238) (приводятся ссылки на четырех авторов). Однако опять же умалчивается, что среди авторов негативных отзывов (наряду с большим числом гуманитариев) были и представители естественных наук, а также философы [10, 16, 28].

Но, разумеется, любую теорию следует оценивать не по числу положительных или негативных отзывов, а по тем выводам, к которым она приводит. И в этом отношении весьма показательны те выводы, к которым, опираясь на теоретические положения работ Л. Н. Гумилева, пришел философ Ю. М. Бородай. В печально известной статье он, в частности, утверждает, что в ряде случаев этническое смешение приводит к возникновению образований, представляющих собой химеры, причем соотношение последних с обычными этносами, по его словам, "такое же, как между здоровой тканью и раковой опухолью" ([9], с. 83). Такая интерпретация межэтнических браков была в нашей научной литературе справедливо подвергнута критике [10]. Однако речь идет не о Ю. М. Бородае, поэтому воздержимся от квалификации его взглядов.

Впрочем, не менее показательны и попытки решения самим Л. Н. Гумилевым некоторых более частных аспектов этнической проблематики в свете его теории этноса. Таков, к примеру, тезис, согласно которому для этногенеза благоприятными являются только те регионы, в которых сочетаются разнородные ландшафты, напротив, одноландшафтные территории, по мнению Л. Н. Гумилева, никогда не были местом возникновения этносов. Этот тезис иллюстрируется картой, на которой выделены, так сказать, "экзогенные" территории, причем за пределами этих территорий оказались Прибалтика, Кавказ, Средняя Азия, большая часть Индии и т. д. ([14], с. 52-53). В данной связи нельзя не согласиться с мнением Ю. К. Ефремова, писавшего, что избранные автором критерии ландшафтного разнообразия субъективны, а его концепция в целом неубедительна ([18], с. 79). Справедливым представляется и сделанное в данной связи замечание, что подобные концепции, преувеличивающие влияние географической среды на социальные процессы, уже не раз компрометировали сам отправной постулат проблемы взаимодействия природы и общества ([16], с. 79).

Одним словом, в советской литературе есть не одна, как это утверждает К. П. Иванов, а по крайней мере две концепции этноса. При этом одна из них не учитывает всей сложности социальных явлений и поэтому механически переносит на них действительные, предполагаемые или мнимые закономерности, выявленные в биологии и физической географии, что, как мы могли еще раз убедиться, далеко не всегда так уж безобидно, как ; это, по-видимому, представляется автору статьи. Трудно согласиться с К. П. Ивановым, что достоинство рассматриваемых им работ Л. Н, Гумилева в достаточно строгой методологии (с. 238). Ее-то им как раз и недостает.

Литература