В нашей разоблачительной публицистике можно встретить нелестное для Отечества сопоставление с Западом: там, если чиновника обвинили в каких-то злоупотреблениях, даже незначительных, по «сигналу» принимаются меры. «Американскому президенту грозило отстранение от власти за то, что он соврал сенату, заявив, что никаких интимных дел с Моникой у него не происходило…»[1]. А у нас самые скандальные разоблачения в прессе — глас вопиющего в пустыне.

Попробуем разобраться в причинах столь низкой эффективности популярного жанра. Почему на Западе так хорошо, а у нас и без коммунистов опять плохо? Может быть, в РФ некачественные законы? Законы на самом деле разные: есть плохие, есть хорошие, есть слово в слово списанные с западных образцов. Но нет ни одного такого, в котором было бы прописано отсутствие состава преступления в действиях граждан, схваченных за руку в момент выноса из Дома правительства 500 тысяч долларов в известной картонной упаковке[2].

А может быть, виноват «русский менталитет», уходящий корнями в комедию «Ревизор», Шемякин суд, Золотую Орду… и далее до нижнего палеолита?

Или наши чиновники — по сравнению с западными — некультурные и мало цивилизованные? Вот поучатся их дети в Оксфорде, — тогда и начнут строго, но справедливо судить друг друга за окурок, брошенный мимо урны в курилке Президентской администрации.

К сожалению, в самых скандальных наших делах ключевыми фигурами, как правило, оказываются не темные уголовники, а отпрыски хороших семей, получившие образование в лучших советских ВУЗах (МГУ, ЛГУ, МГИМО). С ленинских времен мы не имели такого культурного правительства, какое получили при Ельцине.

В конечном итоге все наши изыскания увязнут в безысходности: если коррупция бессмертна и повсеместна, то кому жаловаться? Одному казнокраду на другого взяточника?

«В аморальном климате, установившемся в стране, аморально все — и политика, и экономика… Нравственное состояние “политического класса” сегодня тоже ниже всякой критики, причем за редким исключением по всему политическому спектру — и левых, и правых, и центристов» (Н.П. Шмелев — Независимая газета, 15.07.2000);

«Коррупция стала не внешним злом, но основой, стержнем всей государственно-политической системы... у нас выстроена система, в которой основные субъекты общественно-политического процесса не заинтересованы в наведении в стране порядка» (Ю.Ю. Болдырев — Независимая газета, 28.03.2001).

«Борьба с коррупцией и преступностью в России означает не более и не менее как смену всей политической элиты» (Дж. Кьеза — цит. по:[34]).

Но «мятеж не может кончиться удачей, в подобном случае его зовут иначе» . Если коррупция стала основой государственной системы, это уже не коррупция в привычном (западном) понимании, а какое-то другое общественное явление. Его нельзя рассматривать в категориях уголовного права.

Так что же это за феномен? Разберемся по порядку, как говорили древние римляне, — от яйца.

1. Социальная анатомия для I курса

Здесь я должен извиниться перед читателем за то, что вынужден объяснять элементарные вещи. Если бы статья по конкретной медицинской проблеме начиналась с обстоятельных рассуждений о важности анатомии — да, уважаемые коллеги, что ни говорите, а без знания анатомии нельзя быть настоящим врачом… и т.д., и т.п., — наверное, уважаемые коллеги решили бы, что автор статьи сам нуждается в помощи специалиста. В том, что врач должен знать анатомию, и так никто не сомневается. Ее преподают на I курсе, а основы — еще в средней школе. Зачем ломиться в открытую дверь? Но представьте себе, что медицина отдана на откуп «экстрасенсам», в институтах — виноват, университетах и академиях — студенты изучают «астральные тела» и «биополя»… Как вы считаете, лет через 10 такой «реформы» — стоило бы напомнить о научном подходе к человеческому организму? Наверное, стоило бы.

Это не полемическая гипербола, а довольно точная аналогия. Можно танцевать от того уровня образования по общественным наукам, который был доступен среднему интеллигентному человеку в СССР. При Горбачеве он нас уже не устраивал. Не устраивала схоластика, расползавшаяся порою на целые учебные курсы («экономика социализма»), резали глаз «белые пятна» — сюжеты, закрытые для публичного обсуждения. Недостатки исправляли, печатая массовыми тиражами сочинения серьезных исследователей, особенно те, которые плохо вписывались в старые цензурные правила. Но горбачевская перестройка оказалась недолговечна. В 90-е годы под тем же вроде бы лозунгом — «преодоления тоталитарных догм» — организуется крестовый поход против исследовательской методологии как таковой. Направления удара можно проследить по школьным учебникам и пособиям для учителей[3]. Общественные дисциплины оказались отброшены на до-научный, средневековый уровень.

А ученый не может изучать «социальный организм», не разобравшись в его устройстве. Такое единогласие, как в настоящей, медицинской анатомии, между историками, конечно, недостижимо. Но добросовестные варианты социальной стратификации (о недобросовестных — разговор отдельный), как правило, расходятся в деталях, а не по существу, поскольку основаны не на авторском произволе, а на реалиях соответствующей эпохи, запечатленных в источниках.

Подчеркиваю кое-что из элементарного, но за 10 лет подзабытого. Социальная структура определяется объективно сложившимися отношениями власти и собственности. А власть и собственность с момента возникновения и по сию пору — две стороны одной медали. Чтобы homo sapiens признали за одним из собратьев право на материальные блага, заведомо и многократно превышающие его личную потребность, тем более — право на труд других людей, этот избранный homo должен заговорить с племенем как власть имеющий.

Не следует путать реальный социальный статус с формально-юридическим. Часто они совпадают, но не обязательно и не всегда. Княжеский тиун эпохи «Русской правды» мог быть холопом, но за убийство этого холопа была установлена двойная вира — 80 гривен, вдвое больше, чем за свободного человека или младшего дружинника, — сумма нереальная даже для зажиточной семьи. А.А. Зимин с полным на то основанием поместил тиунов — «судебно-административных чиновников» — на самый верх тогдашней иерархии[4]. Вообще формирование придворной аристократии из неполноправных категорий, из всякого рода «изгоев», отвергнутых собственными родовыми коллективами, и даже из рабов, — на ранних стадиях исторического развития — это скорее норма, чем исключение.

И собственность, с которой имеют дело историки, — это тоже не нотариально заверенная бумажка с печатью, а общественное отношение. Реальный собственник часто не совпадает с номинальным. Хрестоматийный и памятный любому советскому человеку пример — колхозы, на бумаге вроде бы кооперативные (т.е. принадлежащие коллективу колхозников), а по сути дела такие же государственные хозяйства, как и соседние совхозы. «Священная и неприкосновенная частная собственность» на средства производства — скорее мифологический образ, чем историческая реальность. Ближе всего к идеалу была, наверное, собственность феодальных баронов в эпоху раздробленности. А современный западный капиталист опутан, как Лаокоон змеями, множеством условий и регламентаций, нарушение которых немедленно ведет к разорительным судебным процессам, то есть к конфискации «священной и неприкосновенной».

Для чего я уточняю тонкости, вроде бы не имеющие прямого отношения к Российской Федерации? Ведь у нас не Швейцария, и собственник может безнаказанно рубить на своем участке не только деревья без разрешения местных властей, но и людей на мелкие части.

Смысл предостережений в том, что не существует универсальной линейки, с помощью которой можно было бы легко и непринужденно определять устройство любого социального организма. Приходится каждый раз работать с конкретными источниками, и заранее трудно сказать, какая их разновидность сыграет решающую роль. Ставится проблема: как изменился в Западной Европе и США социальный статус профессиональных преступников? Если заходить со стороны экономического «базиса», то статистика даст очень большой разброс результатов — рост наркоторговли с начала 70-х годов то ли в 30, то ли в 50 раз. Соответственно, объективность подсчетов может быть поставлена под сомнение. Но обратившись к такой субъективной сфере, как литература и искусство, мы увидим нечто несомненное. Уголовник стал героем в полном смысле слова, причем это не повстанец-мститель, как Роб Рой или Дубровский, а обычный грабитель, торговец наркотиками, наемный убийца — самое презренное существо с точки зрения любой традиционной морали (христианской, либеральной, социалистической). Конечно, отдельно взятый х/ф «Леон» можно считать фактом частной биографии, но если такие «Леоны» штампуются косяками, в них вкладываются огромные средства, обеспечиваются массовые тиражи (учитесь, детки, «делать жизнь с кого»), выдвиженцы криминального агитпропа, независимо от таланта, провозглашаются выдающимися мастерами искусств и т.п. — это уже общественное явление. Им должны заниматься не столько искусствоведы, сколько историки и социологи.

2. Динамические проценты дураков и подкулачников

Было время, когда неравенство не только не скрывали, но еще и специально подчеркивали. Европейский дворянин носил шпагу, а японский — два меча, чтобы отличаться в толпе от «подлого» (то есть платящего подати) народа. На статус человека указывали не только все документы, с ним связанные, но также имя, одежда, прическа. За один и тот же подвиг в царской России («которую мы потеряли») разным сословиям выдавали разные награды. Чтобы кто-то, упаси Христос, не перепутал благородного человека с каким-нибудь… ну, например, с евреем-плотником.

Капитализм постепенно утверждал равенство граждан перед законом. Легитимность — уже не «воля богов» и не право рождения, а результат голосования, в ХХ веке — всенародного. По мере того как демократия превращалась в идеологию, указывать на то, что в нее явно не вписывается, становилось неудобно. Стеснительность, для политика, конечно, похвальная. Порок, которого стыдятся, все-таки лучше того, который выставляется напоказ. Но, к сожалению, политкорректность распространили на науку. А ведь социологам все-таки положено изучать не то общество, которое должно существовать с точки зрения высоких идеалов, а то, которое дано гражданам в повседневном ощущении: на работе, в поликлинике, в суде, в школе, где учится ребенок.

Интересно, что «буржуазное» и «марксистско-ленинское» обществоведение во второй половине ХХ века развивались буквально параллельными курсами, всячески размывая и затушевывая социальное расслоение. Естественно, у себя дома; у противника по Холодной войне неравенство и эксплуатацию, наоборот, полагалось всячески подчеркивать. Даже методики оказались одни и те же: чужое общественное устройство оценивали с точки зрения власти и собственности, а к своему прилагали новые, «более совершенные» критерии. В СССР обнаружился «класс» «колхозного крестьянства». Или «служащие», к которым можно было отнести и министра просвещения, и школьную секретаршу с зарплатой 90 рублей. Наконец, терминологический шедевр — «интеллигенция». Смысл слова все авторы толкуют по-своему, и, тем не менее, это непонятно что подсчитывается в процентах «с учетом членов семей». Бессмысленные цифры годами перекладывали туда-сюда, а та информация, которая указывала на реальную структуру, была изъята не только из открытой печати, но даже из «служебного пользования», — например, принципиально важные для советской модели данные о потребительских привилегиях. Привилегии были разных типов, ими ведали разные учреждения, множества охваченных ими лиц пересекались. Но никто (никакой «госкомитет по привилегиям») не заботился о систематизации и обобщении данных. Понятно, почему. Человек, затеявший подобное, был бы уже не чиновником, а худшим врагом Советской власти — вроде Солженицына. Но допуск к оперативной информации, возможность ее проверять и сопоставлять имели только чиновники. В результате мы так и не получили (видимо, уже не получим) точных количественных данных о советском привилегированном классе.

Специально размыв и обессмыслив критерии различий, нетрудно представить что угодно, в том числе и население, «однородным» и «равноправным». Но так можно и заиграться. Советское руководство, в конце концов, обмануло само себя. Социология, подчиненная пропагандистским задачам, перестала служить источником реального знания не только для народных масс, но и для ЦК КПСС.

После закрытия этого ЦК (точнее, после преобразования его в Президентскую администрацию) ситуация принципиально не изменилась. Она и не могла измениться, потому что на Западе, откуда теперь велено было перенимать «настоящую, объективную науку об обществе», это наука была, конечно, изощреннее по форме и эффективнее с точки зрения пропаганды, но по сути точно так же обслуживала «несуществующие» интересы правящего класса.

Смотрим специальную главу «Равноправие граждан» в учебнике по новому предмету — «граждановедению», которое, в отличие от старого советского обществоведения, преподается не 16-летним юношам и девушкам, уже способным воспринимать пропаганду с иронией, а начиная прямо с 5-го класса:

«Ты родился и сразу получаешь абсолютно равные права со всеми... дело за тобой... развивай свои способности и таланты...»

Можешь «выбирать любую профессию, рисовать любые картины, покупать любые квартиры (были бы деньги), зарабатывать... Бизнесмен себе не враг. Он обязательно примет способного, образованного человека. И предложит ему большую зарплату...»

Потом следует уточнение:

«Не забудьте, что не все люди талантливы, не все от природы очень умны, а бизнесом могут заниматься только 3-4% населения. Предположим, на хорошую работу не берут, больших денег не предлагают. И в бизнес не тянет: там конкуренция, банкротства... У такого человека есть два пути. Первый: признать, что потратил школьные годы на пустяки, и найти скромное, но свое место в жизни. Второй: принять участие в борьбе за всеобщее равенство, то есть за то, чтобы “все отнять и поделить”. Тогда за собственное безделье можно обижаться на весь мир»[5].

Иными словами, «бизнесмены» — не общественный класс, а просто люди, которые умнее и талантливее окружающих. Опыт последнего десятилетия подтверждает это научное умозаключение самым решительным образом, не правда ли?

Можно, конечно, отреагировать на потрясающую цитату дежурным рассуждением о том, что западная наука не обязана отвечать за то, как ее поняли в «совке» люди, в одночасье перекрасившиеся из верных ленинцев в таких же верных фон-хайековцев. Но в том-то и дело, что автор нашего школьного учебника не сам свое «граждановедение» придумал. Он пересказывает более простыми (понятными пятикласснику) словами примерно то же самое, что написано о «предпринимателях» в американском учебнике для ВУЗов[6].

Совершенно разрушительным оказалось «усовершенствованное» представление о предмете и методах науки социологии. Теперь она, как правило, изучает не реальное общество, а «мнения» граждан по его поводу, собираемые посредством опросов и «социологических исследований». Таким образом, из исследовательского арсенала произвольно с мясом вырывается отдельный (не самый точный) метод, одна разновидность источников противопоставляется всем остальным, а «общество» отделяется от экономики и политики.

Вот как «научно» в результате может быть решен интересующий нас вопрос:

«Наталья Тихонова в своей статье “Динамика социальной стратификации в постсоветском обществе”, опубликованной в журнале “Общественные науки и современность”, пытается описать динамическую структуру общества, используя в качестве критерия не положение, а шансы индивидов, в значительной мере определяемые их ментальностью...» (Новые Известия, 10.03.1998).

Примерно таким же «динамическим» способом при Сталине была выведена социальная категория — «подкулачник». Тоже через «ментальность».

3. Какой строй построили в СССР?

Раньше на этот вопрос рефлекторно отвечали: «социалистический». Теперь в статьях на самые разные темы — про диссидентов или про образовательные стандарты в школе, — везде наше недавнее прошлое определяется как «тоталитарное».

«В советское время Движение (правозащитное — И.С.) было готово вести и вело уважительный диалог с самой враждебной тоталитарной властью…» (Глеб Павловский — Русский журнал, 14.11.2002). «В тоталитарной системе и в детском саду, и в вузе готовили «специалистов для народного хозяйства», которые займут заранее спланированные Госпланом ячейки (принудительное “распределение”). В иных — демократических — мирах учебные заведения удовлетворяют образовательные потребности личности…» (Дмитрий Бак — Русский журнал, 15.11.2002.). И т.п.

Откроем современный Большой Энциклопедический Словарь на букву «Т».

«Одна из форм гос-ва (тоталитарное гос-во), характеризующаяся его полным (тотальным) контролем над всеми сферами жизни об-ва, фактич. ликвидацией конституц. прав и свобод, репрессиями в отношении оппозиции и инакомыслящих (например., разл. формы Т. в фаш. Италии, Германии, коммунистич. режим в СССР, франкизм в Испании и др. — с кон. 20-х гг. 20 в.).

Сразу возникает масса вопросов. «Коммунистич. режим в СССР» при Брежневе уже не обеспечивал «тотального контроля над всеми сферами жизни», да и не стремился к этому (как, кстати, и поздний франкизм). И в детском саду никаких «специалистов народного хозяйства» принудительно не готовили. Современное определение тоталитаризма имеет в основе своей тот подход, который еще при «коммунистич. режиме» критиковал Рой Медведев:

«Не только у некоторых западных советологов, но и у наиболее консервативных советских историков можно встретить утверждения, что советская коммунистическая система в сущности никогда не менялась… Изменяются лишь некоторые, и притом не самые главные, черты внешнего облика… С этой точки зрения сталинизм является прямым и логическим продолжением ленинизма, а “хрущевизм” и “брежневизм” — лишь различными формами сталинизма… Это ошибочная точка зрения»[7].

Действительно, только очень предвзятый наблюдатель может не заметить демократизации и либерализации (в хорошем смысле слова) советского общества (и государства) после смерти Сталина. Я склонен полагать, что СССР развивался в этом направлении не только при Н.С. Хрущеве, но достаточно последовательно на протяжении всех 37 лет, за исключением короткого периода, когда Ю.В. Андропов и его наследники действительно попытались реанимировать некоторые «тоталитарные» (сталинские) традиции, но не получили поддержки бюрократического аппарата.

Конечно, споры о словах — не самое продуктивное занятие, и мой учитель В.Б. Кобрин, когда к нему слишком уж приставали с вопросами: «Так какой же все-таки строй существовал в Киевской Руси?», говорил: «Давайте лучше займемся Киевской Русью!».

Но желательно, чтобы термины, употребляемые в науке, были, во-первых, построже определены, во-вторых, чтобы они все-таки способствовали, а не мешали ясному пониманию предмета.

В определении тоталитаризма слишком много публицистики, то есть эмоционально окрашенных оценочных суждений, — оно слишком легко из термина превращается в ярлык, который можно наклеить на «чужих» политиков, чтобы противопоставить их «своим».

В учебнике отечественной истории А.В. Скобова (далеко не худшем в наших школьных библиотеках) именно «теоретическая» глава о тоталитаризме, в которой автор пытается объяснить, что это такое, — самая слабая.

«Итогом развития советского общества в 30-е гг. стало окончательное утверждение в СССР нового, доселе невиданного в истории общественного строя. Этот строй получил название тоталитарного…. Тоталитарное государство существует не просто так (? — И.С.), а исключительно ради Великой Цели. Подчинить себе все и вся оно стремится ради того, чтобы все ресурсы, всю энергию общества сконцентрировать и направить на достижение этой цели. Все должно быть подчинено достижению Цели. Все, что может помешать ее достижению, должно быть устранено. Тоталитарная идеология всегда носит ярко выраженный мессианский, агрессивный и нетерпимый характер…. Тоталитарному государству удается в значительной степени овладеть сознанием миллионов своих подданных, добиться невиданной в истории степени управляемости, манипулируемости обществом и человеком» и т.д. (выделено мною — И.С.)[8].

Такими заклинаниями заполнены несколько страниц.

Между тем, еще в 30-е годы востоковеды предположили, что «новое, невиданное в истории» — может быть, и не совсем новое, а хорошо забытое старое: «дом, который построил Джо», подозрительно напоминает монументальную архитектуру Древнего Востока, где теократии «овладевали сознанием подданных» эффективнее и прочнее. Не на десятилетия, а на века. Описания храмового хозяйства в трудах советских египтологов сильно смущали читателей. Если у нас действительно изобретен «невиданный в истории» прогрессивный строй, то почему его продовольственный базис (большое казенное поле, а вокруг маленькие приусадебные участки семей, прикрепленных к хозяйству) так похож на Древний Египет? Неудивительно, что в СССР дискуссии об «азиатском способе производства» были прекращены в административном порядке, а некоторые их участники, такие как К.А. Виттфогель, заработали высокое звание антисоветчиков[9].

Либеральная концепция из учебника А.В. Скобова на самом деле не опровергает сталинскую схему, а отражает ее в идеологическом зеркале: уникально хорошее становится уникально плохим, ангелы — демонами и т.д. В любом своем варианте развесистая мистика с обилием прописных букв выпадает из науки, которую, как известно, «составляют не только факты, но и соотношения между ними, а, главное, систематизация этих соотношений с помощью сознательно упрощенной модели явления … Подобно тому, как юристы исходят из презумпции невиновности, здравый смысл должен исходить из презумпции отсутствия чуда» (выделено автором)[10]. Заметьте, что целый ряд стран, по вышеприведенному определению — безупречно тоталитарных, не удостоен должного внимания со стороны теоретиков тоталитаризма: гитлеровская союзница Япония; американская союзница Саудовская Аравия и др. Почему? Не только во избежание неполиткорректных вопросов (по поводу взаимоотношений той же Саудовской Аравии с западными демократиями), но и по причинам сугубо концептуальным. Здесь не обнаруживается «единой и единственной правящей партии — хранительницы чистоты идеи», и сама идея — отнюдь не новая, специально изобретенная вождями «люмпенизированных» масс[11], а, наоборот, традиционная, уходящая корнями в глубь веков: в Японии — синто («путь богов») с элементами буддизма; в Аравии — ханбалитский ислам в редакции Мухаммада Ибн Абд ал-Ваххаба (XVIII в.); у хорватских усташей — такой же правоверный католицизм. Между прочим, во время Второй мировой войны усташи своим демонстративным зверством раздражали даже кураторов, приставленных к ним от Третьего Рейха. Опыт Японии при Тодзио или Ирана при Хомейни помогает вписать «тоталитаризм» прошлого столетия в мировую историю, которая не вчера началась и не сегодня вечером закончится. Вот почему он неудобен для идеологов.

К счастью, ни в каком обществе — ни в «открытом», ни в «тоталитарном» — им не удается законсервировать научную мысль. Развивая и систематизируя целый ряд идей, высказанных в ходе вышеупомянутой дискуссии об «азиатском способе производства», профессор Ю.И. Семёнов предложил для нашего недавнего прошлого такое определение, которое, с одной стороны, показывает типологическое сходство «тоталитаризма» с древними (даже древнейшими) формами общественного устройства, а с другой — подчеркивает принципиальное различие между ними. Ведь ни одна «восточная деспотия» своих нукеров в космос не посылала. Ю.И. Семёнов рассматривает советское общество как «индустриально-политарное».

Привожу обширную цитату, чтобы читатель понял ход рассуждений. К сожалению, работы крупнейшего отечественного историка и антрополога в 90-е гг. выходят такими же самиздатовскими тиражами, какими в советское время издавали «для специального пользования» западных советологов, — соответственно, вероятность их где-нибудь приобрести исчезающе мала.

«Частными собственниками могут быть члены этого (господствующего — И.С.) класса, взятые по отдельности. Это — персональная частная собственность. Частная собственность может быть групповой. Такова, например, акционерная собственность при капитализме. И, наконец, средствами производства (и работниками) могут владеть все члены господствующего класса, только вместе взятые, но ни один из них в отдельности. Это — общеклассовая частная собственность. Общеклассовая частная собственность всегда приобретает форму государственной. Это с неизбежностью обуславливает совпадение класса эксплуататоров если не со всем составом государственного аппарата, то, во всяком случае, с его ядром.

Описанный способ производства известен под названием азиатского. Точнее было бы назвать его политарным (от греч. полития, политея — государство)….

Любой политарный способ производства предполагал собственность политаристов не только на средства производства, прежде всего землю, но и на личности непосредственных производителей. А это означает существование права класса политаристов на жизнь и смерть всех своих подданных. Поэтому для политарных обществ характерна практика постоянного систематического террора.… Особенно жестким и массовым был террор в эпоху становления политаризма….

Все возникшие в IV-II тысячелетиях до н.э. социально-исторические организмы относились к одному и тому же типу. Господствующим в них был азиатский или древнеполитарный способ производства….

Можно дискутировать о том, существует ли в принципе уровень производительных сил, по достижении которого отпадает объективная необходимость в частной собственности, но бесспорно, что Россия в 1917 г. такого уровня не достигла… С неизбежностью начался процесс становления частной собственности и общественных классов. Путь к возрождению в полном объеме капиталистической собственности был надежно заблокирован государством. В результате процесс классообразования пошел по иному пути… возникновения общеклассовой частной собственности, выступавшей в форме государственной, и, соответственно, превращения основного состава партийно-государственного аппарата в господствующий эксплуататорский класс… Этот новый политарный способ производства, имея много общего с тем, что с конца IV тысячелетия до н.э. существовал в странах Востока, в то же время значительно отличался от него. Материально-технической основой древнего политаризма было доиндустриальное сельское хозяйство. Новое политарное общество было, как и капиталистическое, индустриальным.… Само развитие капиталистических отношений создало возможность появления политарного общества нового типа. В последней трети ХIХ в. начали возникать монополистические объединения капиталистов, которые имели тенденции к укрупнению... Несколько позднее стала проявляться еще одна тенденция — сращивание монополий с государством, соединение их в единый организм. Логическим завершением… было бы появление такого монополистического объединения, в состав которого входили бы все представители господствующего класса и которое совпадало бы если не со всем государственным аппаратом, то, по крайней мере, с его верхушкой. Иначе говоря, появление индустрополитарного общества».

В конкретной ситуации России «высокий уровень монополизации промышленного производства и государственного регулирования экономики… способствовал формированию в ней политаризма не столько аграрного, сколько индустриального типа»[12].

4. Номенклатура: чем сердце успокоится?

По главному критерию — отношению к власти и собственности — подавляющее большинство населения СССР во второй половине ХХ в. делилось на два класса-сословия, но это не «рабочий класс» и «колхозное крестьянство», а 1. бюрократия («номенклатура», «аппарат», «класс политаристов» по определению Ю.И. Семёнова) — корпоративный собственник государственных средств производства (включая колхозы) и 2. наемные работники этого самого государства. За пределами основной схемы оставались специфические группы, либо отставшие от времени, либо несколько его обогнавшие. Это заключенные (близкие по статусу к рабам: срочное рабство и рабство за преступление в древности были широко распространены) и «фарцовщики» — полукриминальная недо-буржуазия.

Не следует смешивать бюрократию как класс с бытовым представлением о бюрократизме, которое оказало влияние на перестроечную публицистику: у нас, мол, 18 миллионов «аппаратчиков»! Муниципального клерка, не имевшего никаких властных полномочий и получавшего меньше, чем рабочий на заводе, никак нельзя отнести к высшему классу. Но к нему, безусловно, принадлежала верхушка «творческой интеллигенции», например, академик И.Е. Тамм, каким он описан в прекрасных воспоминаниях Валерия Сойфера: «у меня есть в банке открытый счет: правительство открыло его для нескольких физиков, и я могу брать с него, сколько хочу» (Континент, № 113, с. 240).

В многотомной Истории России (Институт Российской истории РАН) указана такая численность «класса управляющих» в 70-е годы: «500-700 тыс. человек, а вместе с членами семей — порядка 3 млн., т.е. 1,5% всего населения»[13].

Историческую судьбу этого класса предсказал один из его основоположников — председатель Реввоенсовета, а потом изгнанник и главный «враг народа» Л.Д. Троцкий.

Вот как воспроизводит ход его мыслей в середине 30-х годов известный биограф Троцкого Исаак Дойчер:

«Что касается социального баланса сталинистского государства, продолжал Троцкий, то он непрочен.… Группы менеджеров не будут постоянно удовлетворяться потребительскими привилегиями. Рано или поздно они попытаются сформироваться в новый имущий класс, экспроприируя государство и становясь владельцами-акционерами трестов и концернов. “Привилегии имеют лишь половину цены, если их нельзя оставить в наследство детям. Но право завещания неотделимо от права собственности. Недостаточно быть директором треста, нужно быть пайщиком. Победа бюрократии в этой решающей области означала бы превращение ее в новый имущий класс”.… Превращаясь в новую буржуазию, бюрократия, следовательно, по необходимости вступит в конфликт со сталинизмом» (выделено мною — И.С.).

Интересно, что книга Дойчера «Пророк в изгнании» («The Prophet Outcast », London, 1963) в русском переводе получила более обтекаемое название: «Троцкий в изгнании». Даже при М.С. Горбачеве Политиздат не осмелился назвать «пророком» человека, который на протяжении десятилетий был пугалом (и снова стал им в 90-е годы). Но и сам И. Дойчер оценивал вышеприведенное пророчество Троцкого как необоснованное: «события опровергли гипотезу о превращении бюрократии в новый имущий класс…»[14].

Нужно было подождать еще лет 20.

Проиллюстрируем теоретические выкладки конкретным примером[15].

Дед автора этих строк руководил крупным предприятием (пароходством) в одном из областных российских городов. Вот собственность, которой он мог в 70-е годы похвастаться перед рядовыми гражданами:

1. 3-комнатная квартира в доме, где аналогичные 3 квартиры занимали его подчиненные; 2. Автомобиль — старая «Волга»; 3. Типовой гараж в ГСК; 4. Моторная лодка и эллинг, тоже типовой, в соответствующем товариществе; 5. Участок (6 соток) с одноэтажным деревянным домиком (веранда, комната и кухня) в садовом товариществе своего предприятия, всё — точно такое же, как у подчиненных.

Значительным достижением в конце 70-х годов стал обмен квартиры на новую, тоже 3-комнатную, но в «элитном» доме, где жили партийные работники и генералы. Однако попытка купить новую машину, а старую передать сыну (соответственно, моему отцу), привела к тому, что на деда написали жалобу в Народный контроль, и коллеги по обкому партии объяснили ему, что он ведет себя нескромно. Сделку аннулировали, автомобили возвратились на свои места, и дед так до конца своих дней и ездил на старой «Волге».

Вот что получил ответственный работник от государства, которое защищал на войне и которому потом организовал на пустом месте — буквально на пепелище — два процветающих пароходства. В конце 80-х годов в обществе широко обсуждалась «коррупция при Брежневе». Действительно, тот стихийный даосизм, который исповедовал Леонид Ильич — управлять так, чтобы ничего не менялось, в том числе и руководящие кадры, — способствовал разложению бюрократического аппарата, и в этом смысле Брежнев создал серьезные предпосылки для последующих «реформ». Но именно предпосылки. На фоне ельцинской «Семьи»[16] шалости брежневской дочки — детские шалости в прямом смысле слова. Советская коррупция носила скрытый (как ей и было бы положено в «цивилизованной» западной стране) и очаговый характер, т.е. она поражала определенные ведомства (торговля, «популярная музыка») и регионы, но не общество в целом. Основная масса бюрократии жила именно так, как конкретный начальник, чью имущественную декларацию мы вам только что представили.

Общаясь с иностранными коллегами, наше начальство не могло не сопоставлять свой уровень жизни с жизнью тех, кто руководил аналогичными предприятиями на Западе. Дома, машины, холодильники, возможность (или невозможность) передать все это детям. Этнографические наблюдения были безопасны для системы, пока у руля оставалось поколение, обязанное советской власти буквально всем, выигравшее под ее знаменами величайшую в истории войну и принимавшее всерьез ее идеологические догмы. Но старых бюрократов естественно и неизбежно сменяли «мальчики-мажоры» из песни Юрия Шевчука:

«Им хочется, бедным, в Майами или в Париж.
А Уфа, Свердловск — разве это престиж?»…

5. Средний класс и третья сила

Приглядимся внимательнее к «подлому» сословию — к рядовым советским гражданам. Хрущевские реформы сильно ограничили сферу распространения принудительного (рабского или крепостного) труда. Теперь и в городе, и в деревне господствовал труд наемный. Право по собственному выбору менять место работы на то, где тебе больше заплатят и создадут лучшие условия, — фундаментальное право человека, которое лежит в основе всех современных прав и свобод. Оно подрывало древние устои политархии — и неизбежно вело к росту благосостояния и самосознания трудящихся. В 60–70-е годы медленно, но верно в стране формировался своеобразный госкапитализм — и нечто вроде «среднего класса».

В современной социологической литературе этот термин сплошь и рядом употребляют именно для того, чтобы фальсифицировать реальную структуру общества. Никаким классом (с точки зрения строгого определения слова «класс») «средний класс» не является. Но в конкретной истории мы вынуждены пользоваться, наряду со специфической терминологией, и такими обтекаемыми формулировками, как, например, «верхи» и «низы», которые применимы и к современной Франции, и к римской Галлии. Таким же образом можно выделить и промежуточные слои. Писал же Ю.Я. Перепелкин о «средней прослойке» древнеегипетского общества, выделяя те периоды, когда ее численность и благосостояние росли:

«вместе с ремесленниками подняли голову и другие рядовые египтяне, в том числе разные мелкие служащие. Памятники их мы встречаем на каждом шагу»[17].

Более-менее обеспеченные и образованные слои советских трудящихся тоже «подняли голову». Они сознательно ориентировались на западные потребительские (и не только потребительские) стандарты, и по целому ряду показателей разрыв между Востоком и Западом был не так уж велик. С другой стороны, уравнительные идеалы, которые советская бюрократия унаследовала от революционеров-романтиков, да так и не смогла окончательно преодолеть, способствовали у нас стиранию классовых различий между нечиновным «средним классом» и номенклатурой не самого высокого полета. Зачастую они отдыхали на соседних (типовых) дачах, жили в стандартных квартирах (воспетых в фильме «Ирония судьбы»), ездили на одних и тех же машинах, записывали на одинаковые магнитофоны одни и те же песни Высоцкого, дети их сидели рядом за партами (кстати, ситуация в истории не столь уж редкая: вспомните «Семерых самураев» А. Куросавы или князя Мышкина, который жил совсем не по-княжески, а как нормальный разночинец).

Целый ряд факторов, прежде всего экономических, способствовал росту оппозиционных настроений в этой среде. В.Т. Рязанов указывает на середину 70-х годов как на рубеж, с которого начинается падение темпов технического развития — хотя по Индексу развития человеческого потенциала (синтетический показатель, применяемый ООН для сопоставления уровня развития разных стран) СССР в 1987 г. еще занимал вполне пристойное 26 место в мире (США — 19-е)[18]. «Застой» в экономике и шаманство в идеологии похоронили тот социальный оптимизм, которым были отмечены ранние героические утопии братьев Стругацких и «коммунарские» эксперименты С. Л. Соловейчика в педагогике. Молодежь запела «злые песни» (Б. Гребенщиков). Но мы должны правильно понять характер тогдашнего нонконформизма, чтобы лозунги и настроения последних лет не переносились в прошлое, в совершенно иную общественную атмосферу, и тогдашние кумиры не представали ярыми антикоммунистами, вроде нынешней В. Новодворской. На самом же деле у В. Высоцкого любимыми героями были «Ленин и Гарибальди», зрители Театра на Таганке «хохотом встречали сцену, где деятели Временного правительства высаживались на ночные горшки»[19], Б. Гребенщиков в самиздате 80-х годов называл себя «советским рокером»[20]. Предвыборный митинг 1989 г., один из тех, на которых формировалась «ДемРоссия», — над ним развевается красное знамя, лозунг: «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим, власть — Советам на деле!»[21]. До самого конца последнего советского десятилетия — до самого своего конца! — демократическое движение не было ни антисоветским, ни антисоциалистическим. Правильнее всего определить его как антиноменклатурное. Люди выражали недовольство «буфетом, для людей закрытым»: монополиями и привилегиями номенклатуры (особенно высшей) во всех сколько-нибудь значимых сферах, от распределения квартир до искусства, где не закон, а личный вкус конкретного первого секретаря определял для миллионов горожан, какие песни им слушать и какие книги читать. К той борьбе с привилегиями, которая развернулась в конце 80-х, впоследствии попытаются приклеить афоризм П.П. Шарикова «все отнять и поделить», чтобы примитивизировать и опошлить эфемерную российскую демократию. На самом же деле требование «Долой привилегии!» — совершенно естественное, не случайно оно в той или иной форме повторяется во всех буржуазно-демократических революциях (французская началась именно с того, что высшим сословиям предложили заплатить налоги наравне с прочими гражданами). При этом главными идейными противниками оказывались — опять-таки совершенно естественным образом, — не романтические большевики из пьес М. Шатрова и из песен Б. Окуджавы, а новейшая генерация бюрократов, циники и взяточники, воспитанные брежневским «застоем» и в коммунизм верившие не больше, чем в Будду.

По-настоящему антисоветские лозунги и речи, исполненные враждебности не к конкретным правителям, а к собственной стране, впервые прозвучат на «тусовках» политических маргиналов («Памяти», «Демсоюза», прибалтийских ветеранов СС), но будут быстро подхвачены… Кем?

Тут-то мы и подошли к главному вопросу, который ставит перед историками Перестройка 1987–1991 гг. Легальное демократическое движение в политике вызвал к жизни М.С. Горбачев, когда через партийные СМИ обратился за помощью к широкой «общественности». Но в движении этом «смешались две натуры»: собственно демократия и то, о чем предупреждал Л.Д. Троцкий. Понятно, что речь идет о тенденциях не просто различных, но взаимоисключающих, антагонистических. Черный юмор истории заключался в том, что номенклатурная приватизация выросла из демократии как кукушонок из чужого гнезда. Б.Н. Ельцину не пришлось создавать собственной политической организации — все, что нужно, он получил в наследство от А.Д. Сахарова. Сейчас мы не будем углубляться в вопрос о том, насколько реален был демократический вариант — многоукладный «социализм с человеческим лицом» — и в какой именно модификации, шведской или китайской. Важно, что его подменили еще на стадии рассмотрения.

Весной 1991 г. в «Литературной газете» — интересная дискуссия о «третьей силе».

Владимир Соколов: «В действие вступает истинная третья сила — предприниматели.… Это очень серьезные люди, у которых лишь теперь развязываются руки (раньше именно их закон беспощадно карал за инициативу). И у этих людей весьма серьезные возможности, которые по ходу кризиса превращаются в инструменты реальной власти — дать или не дать сырье, товары, деньги, теперь и продовольствие. Социалистические служаки-плановики в этом сословии за шесть лет изрядно вывелись, а устояли умные, изворотливые, предприимчивые. Появились куда как напористые молодые рыночники вроде Артема Тарасова, да и “промноменклатура” стала иная — возьмите того же Владимира Каданникова, генерального директора ВАЗа» (Литературная газета, 17.04.1991, выделено мною — И.С.).

Читайте источники внимательно! Формулировка «в этом сословии» явно относится не к фермеру и не к мастеру, который тайно шил джинсы, а при Горбачеве попытался оформить это занятие через кооператив. «Очень серьезным предпринимателям», вышедшим из сословия «служак-плановиков», оказывается, выгоден кризис. Выгоден голод! Характерны и конкретные примеры для подражания, приведенные автором старой статьи, — в свете того, как в дальнейшем складывались биографии А.М. Тарасова и В.В. Каданникова[22].

Другой участник дискуссии в «ЛГ» Андрей Бунич писал примерно о том же, терминология отчасти совпадает: «предприниматели», «изворотливые».… Но эмоциональный фон несколько иной.

«Под консерваторами ныне понимают партийно-правительственный аппарат, ВПК, армию, КГБ. Но так ли однородна эта масса? Ведь некоторую ее часть уже смело можно именовать предпринимателями.… Эти люди, которые принадлежат к наиболее изворотливой и коррумпированной части бюрократии, всецело на стороне рыночных преобразований. Сегодня они от всей души выступают за ускоренную приватизацию, либерализацию цен, свободу торговли.… Они активнее всего в тех отраслях, которые связаны с легкими путями обогащения.… Очевидно, что особых умственных затрат такие комбинации не требуют.… Бюрократам-предпринимателям хотелось бы представить их конфликт с обществом как борьбу с темной и тупой силой реакции. На самом деле мы видим попытки малочисленной еще группы оборотистых дельцов, опьяненных первыми успехами в рыночной стихии, оттеснить другие слои гос- и партаппарата, другие иерархические структуры, чтобы захватить экономическую и политическую власть целиком» (Литературная газета, 5.06.1991, выделено мною — И.С.).

Естественно, подобную программу нельзя было провозглашать с митинговых трибун и по телевизору. Поэтому «третья сила» мимикрировала. Более-менее точно воспроизводила за недобитыми диссидентами их риторику, благо, это было нетрудно, и «тупая сила реакции» действительно давала о себе знать. Но для «изворотливых» комсомольских работников обычно был характерен показной, утрированный радикализм с выдвижением требований либо невыполнимых, либо вообще бессмысленных. Чем успешнее складывалась их прежняя карьера в ЦК или, например, на кафедре «организации и методов управления общественным производством», тем громче они теперь проклинали «коммунистов», прекрасно — не понаслышке — зная, что к реальным механизмам власти и собственности в СССР идеи Карла Маркса имели примерно такое же отношение, как Евангелие к феодализму.

Момент истины наступил, когда все права человека (вместе с экономикой и экологией) оказались подменены: в республиках — национализмом, в Москве — вовсе уж бредовым призывом к «независимости России» от некоего «Центра», то есть от самой себя. Единственный реальный смысл нового курса заключался в перераспределении власти и собственности от «союзной» бюрократической группировки к «российской», от ставропольского партийного лидера М.С. Горбачева — к его свердловскому коллеге Б.Н. Ельцину, от В.С. Павлова (бывшего министра финансов в правительстве Н.И. Рыжкова) к И.С. Силаеву (бывшему заместителю того же Н.И. Рыжкова в том же самом правительстве). А чтобы люди не понимали, что перед ними разыгрывается, сцену увешали разнообразными триколорами и антикоммунистическими лозунгами, один другого радикальнее.

6. «Захватить экономическую и политическую власть целиком…»

Из учебников по новейшей истории можно узнать, что после окончательной победы Ельцина над Горбачевым в Российской Федерации начались «рыночные реформы» — «переход к рынку, к легитимной частной собственности». Проводили их «реформаторские силы», «на первый план выдвигалась задача достижения макроэкономической стабилизации, т.е. равновесия между платежеспособным спросом (предприятий и населения) и товарным предложением», а самой характерной особенностью этих «реформ» оказался рост цен (даже не в 5-10 раз, как «прогнозировали реформаторы», а «в 100 и более»)[23].

Конкретные историки и экономисты могут по-разному (в зависимости от своих политических взглядов и зарплаты) оценивать эти события. Но общая схема вроде бы не вызывает сомнений. Все было именно так. Не правда ли?

Между тем, повышать цены пришлось бы в тот момент любому правительству. Б.Н. Ельцин, будучи еще в оппозиции, обличал такие замыслы со стороны Н.И. Рыжкова: «Переход к рынку в основном за счет народа, то есть это антинародная политика. Россия не должна ее принимать»[24].

«Дедушка российских реформ»[25] Е.Г. Ясин дал им такую характеристику: «Три ключевых слова — это “либерализация”, “приватизация”, “финансовая стабилизация”» (Знание — сила, 2001, № 5, с. 60). Но те же самые «три слова» звучали и в коммунистическом Китае, и в либеральной Чехии, и в Хорватии, где у власти оказалось что-то вроде нашего общества «Память».

А ведь у ельцинского «перехода к рынку» просматриваются характерные черты, действительно уникальные.

Первое — налоговая политика, которая началась при Е.Т. Гайдаре и целеустремленно продолжалась при его преемниках: конфискационное налогообложение отечественного производства.

Вот как она выглядела «снизу» — из заводской бухгалтерии. «В 1991 г. завод отчислил в виде налогов на медицину, армию, образование и т.д. 8,6% сумм от реализации… за прошлый год (1995 г. — И.С.)… 43,5%».

Оплата неизбежных услуг государственных монополий: за газ в 1991 г. уплачено 6,2%, в 1995 — 23,4%.

За электричество, соответственно, 3,9 и 13,1%.

«Любое производство предполагает самозатраты: сырье, запчасти, транспорт, ГСМ. На эти цели завод уменьшил расходы за 4 года на 10%, и они составили… 21,1%» (против 31,4% в 1991 г.)

С учетом этой экономии на зарплату рабочим АОЗТ «Северский завод “Кубань”» осталось: -1,5%. Минус полтора процента. (Человек труда, газета профсоюзов Кубани, 1996, № 9).

Юго-запад Москвы. НПО автоматики и приборостроения. Генеральный конструктор, Герой социалистического труда В.Л. Лапыгин: «Налоги составляют 80 процентов.… Вы не поверите, даже за спортивный комплекс на территории НПО мы отдаем арендную плату» (За Калужской заставой, 1997, № 17).

Пожалуй, самым разорительным стал «налог на добавленную стоимость», введенный 6 декабря 1991 года, почти день в день с Беловежским путчем:

«Объектами налогообложения являются обороты по реализации на территории РСФСР товаров (кроме импортных), выполненных работ и оказанных услуг». От налога освобождались «операции, связанные с обращением валюты, денег, банкнот…, а также ценных бумаг»; «видеопоказ»; «обороты казино, игровых автоматов» (Инструкция о порядке исчисления и уплаты налога на добавленную стоимость, п. 4, выделено И.С.)

В сумму, которую платил в кассу магазина покупатель отечественной продукции, включалось несколько НДСов (см. ту же Инструкцию, п. 41-б).

А чтобы стопроцентно гарантировать «финансовую стабилизацию», ноу-хау по налогообложению собственного производства дополнили освобождением импорта от таможенных платежей — через фиктивную «благотворительность». По подсчетам Н.П. Шмелева, в год организации с гуманными названиями получали от льготного импорта «порядка 5 — 6 миллиардов долларов. Для сравнения: все расходы России на науку — 150 миллионов» (Независимая газета, 15.07.2000). Когда Б.Н. Ельцин под давлением зарубежных кредиторов вынужден был свернуть таможенную благотворительность, казна — в которой как раз «не хватало денег» на детскую онкологию — компенсировала торговцам спиртным и сигаретами понесенные ими «потери», более 37 триллионов рублей, «эта сумма составляла половину запланированного секвестра», а «Порядок компенсации потерь, возникших при отмене льгот по таможенным платежам…» утвердил заместитель председателя правительства А.Б. Чубайс (Максимов В. Дача льгот в особо крупных размерах. // Новая газета, 1997, № 35).

Очень интересным образом взимался подоходный налог — в России он стал обратно прогрессивным. Наиболее обеспеченные 15% населения в 1996 г. заплатили со своих доходов 2,1%, а остальные граждане — 6,7% от совокупного дохода (Иванов В., Суворов А. Либеральные реформы и доходы населения // Независимая газета, 17.06.1997).

До сих пор многие всерьез рассуждают об «ошибках реформаторов». Помпезный сборник «Иное» открывался такими наукообразными рассуждениями:

«В настоящее время, как бы странно это ни звучало, отсутствует удовлетворительный ответ на вопрос, в чем состоит предмет российских реформ. Для монетаристской команды реформаторов, например, в качестве такового выступала денежная масса, совокупность ее потоков и узлов, в которых она производится и потребляется. Вне рамок этого чрезвычайно узкого (хотя и важного) аспекта социальной системы реформаторы не имели никаких теоретических моделей и действовали вслепую, чисто эмпирически. В результате достигнутый ими положительный эффект был сведен на нет деструктивными процессами по другим аспектам и подсистемам общественного организма»[26].

«Команду Гайдара» часто представляют отвлеченными теоретиками. Коржаков — Черномырдину: «Черномырдин прошел все ступенечки, от и до, Ельцин прошел. А эти все — студенты, аспиранты»[27].

Стереотип очень старый и очень прилипчивый. Одна из первых финансовых афер, на которых попались люди из окружения Б.Н. Ельцина (т.н. «дело о 140 миллиардах»), была расценена на Съезде народных депутатов именно как проявление «некомпетентности» (Советская Россия, 3.04.1991, с. 3).

Но поставим простой вопрос: ельцинские министры с научными степенями по экономике — неужели они действительно рассчитывали, что заводы обогатят бюджет, заплатив 80- (или даже 40-процентные) налоги? А инвалиды оздоровятся спиртом «Рояль» — ядовитым пойлом, которое завозится цистернами неизвестно откуда?

Рассчитывали — но просчитались. Ошиблись…

Не думаю, что у нас есть основания подозревать Е.Т. Гайдара, А.Б. Чубайса, А.П. Вавилова и др. гг. в клиническом идиотизме. Как всякие нормальные политики, они действовали в интересах своего класса — того социального слоя, который обеспечил их «хождение во власть». И действовали отнюдь не «вслепую», а на удивление последовательно и эффективно.

Не зря литературовед Андрей Немзер сравнивал Ельцина с Кутузовым: «глубинная приверженность Ельцина избранному им пути свободы рифмуется с верой Кутузова в то, что Бородинское сражение окончится победой» (Время, 5.01.2000).

Номенклатура всегда была неоднородна. Наряду с откровенными паразитами — идеологическими шаманами и комсомольскими мальчиками «чего изволите» — к ней принадлежали специалисты разных отраслей, «та часть госаппарата, которая не ввязывалась в дележку пирога, потому что была занята работой…».

«В прежней иерархии они были рабочими лошадками, больше отдавали государству, чем брали у него.… Эти люди имеют хозяйственный опыт, хорошую работоспособность и, что немаловажно, деловую честность. В хорошей экономической системе они, сплотившись, займут достойное место… Именно на их предприятиях сосредоточены лучшие кадры, оборудование, у каждого из них свои отлаженные связи в сфере снабжения и сбыта. Почему бы им бояться рынка?» — писал Андрей Бунич в уже знакомой статье 1991 г.

Зимой следующего, 1992 г. Дж. Кьеза стал свидетелем драматического противостояния внутри правящего класса:

« в Тольятти состоялось совещание, в котором участвовали т.н. «красные директора» и тогдашнее российское правительство в почти полном составе:… и.о. премьера Егор Гайдар, министры Шохин, Нечаев, Авен…. В президиуме сидели молодые, почти юные люди, только что покинувшие стены американских университетов, пропитанные рейгановско-тэтчеровским кредо, убежденные сторонники deregulation. И все зубры-директора говорили приблизительно одно и то же: мы поняли, что социализм умер... Но мы просим вас учитывать два ключевых вопроса. Первое: за нами стоят миллионы семей, которые мы не можем бросить на произвол судьбы. Второе: многие из представленных здесь предприятий могут достаточно быстро стать конкурентоспособными на мировом рынке… Мы готовы закрыть то, что надо закрыть, но скажите нам, пожалуйста, что нам сохранить, на что вы хотите нацелиться, чтобы способствовать росту производства в будущем. Я помню, какая скука была написана на лицах молодых людей, сидевших в президиуме…».

Потом, пишет Дж. Кьеза, «свободная российская печать» обрушила потоки ругани «на “красных директоров”. Их обвиняли в “бойкотировании реформы”, в том, что они были “гнездом консерваторов” и “поддерживали коммунистов”»[28].

А в экономике происходило все то, что мы описывали чуть выше в связи с налогами и таможенными льготами.

Серией хорошо продуманных мер директорский корпус и профсоюзы (которые при Горбачеве начали вспоминать о своем естественном предназначении) были поставлены на колени перед «молодыми людьми», не способными ни к какому полезному делу, кроме идеологической болтовни и «обращения валюты, денег, банкнот…, а также ценных бумаг» (предпочтительно — чужих).

Через 10 лет на Экспериментальном машиностроительном заводе имени Мясищева в Жуковском — совещание по космосу. Специалисты, которые работали над «Бураном», теперь будут делать аттракционы для богатых бездельников. Расстановка сил напоминает то, что наблюдал в Тольятти итальянский журналист. Но «производственники» разбиты и деморализованы.

«Выступающие делились на две категории: энергичные загорелые молодые люди и бледные интеллигенты предпенсионного возраста. Интеллигенты представляли тех, кто будет делать непосредственно сам «туристический аппарат».… Загорелые молодцы представляли тех, кто будет делать на аппарате деньги» («Буран в стакане воды» — Московский комсомолец, 19.03.2002).

Тех лидеров «реальной экономики» (потрясающий термин, не правда ли?), которые согласились играть по новым правилам, допустили к фуршету победителей. Их имена у всех на слуху. И в Большом Энциклопедическом Словаре вы найдете В.С. Черномырдина с В.Ф. Шумейко, но там нет В.З. Нечая — директора федерального ядерного центра (Челябинск-70), который застрелился, потому что не мог платить зарплату сотрудникам. Не найдется места в истории для «красных директоров», отправленных в отставку оффшорными «акционерами». Или просто убитых по подъездам.

Поэтому сегодня, оценивая события задним числом, легко можно прийти к выводу, что другого пути у России не было. Но в 1992 году «реформаторы» действовали так «радикально», не считаясь ни с какими потерями для страны и народа, именно потому, что перспектива, нарисованная Андреем Буничем, их действительно пугала.

«Производственников» закопали вместе с производством.

7. «Мурка» — реквием по среднему классу

Перечень уникальных «реформ» не исчерпывался налоговыми и таможенными.

Нельзя не вспомнить о т.н. «финансовых пирамидах», которые при полном содействии всех четырех ветвей власти «раскулачили» 20 миллионов «дорогих россиян»[29].

Главной особенностью приватизации (а также «финансовой стабилизации» по Ясину) стал не пресловутый ваучер, а свободный допуск оффшорных компаний. Подробнее феномен оффшора рассматривается в работе автора этих строк[30]. Здесь отметим главное: человек, который живет и работает в Кемерово (или в Москве, или в Лондоне), будет регистрировать свое предприятие на острове Науру только с определенной целью. Даже сугубо теоретически никакой другой цели невозможно придумать. «Рога и копыта», созданные специально для того, чтобы не платить налоги, вывозить валюту за рубеж и обманывать кредиторов, — это и есть наша «легитимная частная собственность».

Но особую роль в новейшей истории России сыграла «правовая реформа». Диссиденты в свое время требовали от правительства соблюдения его же собственных законов. Горбачевская Перестройка вдохновлялась идеей «правового государства». Но после августа 1991 г. тон газетной публицистики изменился.

«Товарищи дамы! Довожу до вашего сведения, что у нас в стране… произошла революция! Пока еще, к сожалению, не буржуазная, но уже демократическая.… Невозможно осуществить революцию с помощью законов и инструкций, господство которых именно и привело к ней» — ерничал Андрей Нуйкин (Московские новости, 15.09.1991).

Потом Е.Т. Гайдар призывал: «Забыв про все юридические тонкости и нюансы, покажем, что мы за новую Россию...» (Прямой эфир. Солидарность, 1993, № 8), а Е.Г. Боннэр сравнивала Конституцию с туалетной бумагой (Независимая газета, 21.04.1993).

Согласитесь, это не уточнение нюансов, а резкое и принципиальное изменение позиции. Стоит ли удивляться тому, что к середине 90-х годов легальная юстиция оказалась практически парализована? Кажется, впервые в истории наблюдалось обратное развитие от писаного права к обычному — при сохранении основных институтов городской цивилизации и в мирное время[31].

Революционеры 1917 года — те самые, на которых ссылался антикоммунист А. Нуйкин, — с удовольствием отменяли старое «буржуазное» право. Для чего? Чтобы заменить его новым, «пролетарским». Но «реформаторы» 90-х гг. не пошли по этому пути. Потому что в конце ХХ века невозможно было перед мировым сообществом легализовать законодательство раннефеодального образца — такое, по которому «бомонд» имеет права, а «население» — в основном обязанности. И борцы за «новую Россию» нашли остроумнейшее решение. В законе может быть написано все, что угодно. Северные надбавки, неприкосновенность личности, компенсации за плохую погоду. Но жизнь рядового гражданина определяется не тем, что написано, а нормами обычного права, то есть представлениями о политкорректности, которые разделяет большинство элиты. По отношению к приезжему в Москве установлен один уровень нормального (допустимого) произвола, по отношению к москвичу — другой. Право на то, чтобы тебя судили по закону (т.е. по тем актам, которыми правительство отчитывается перед иностранцами) превратилось в привилегию, как при Брежневе — право покупать товары в валютном магазине. А безнаказанные внесудебные расправы стали обратной стороной либеральной медали от ОБСЕ — «За отмену смертной казни».

Здесь мы подходим к проблеме, поставленной С.С. Говорухиным. Что такое «Великая криминальная революция»? Понятно, по каким соображениям министр-взяточник может поощрять другого вельможного казнокрада. «Узнаю брата Васю». Но почему «социально близкой» оказалась обычная уголовщина? Почему статью 77 тогдашнего УК «бандитизм» (очень грамотно составленную) вывели из употребления именно в годы жесточайшего криминального террора? Зачем понадобились специальные радиостанции, телевизионные программы, кинофильмы, а теперь еще и сериалы (на государственном ТВ), чья основная задача — вдалбливать криминальную субкультуру в молодые мозги? Почему восторги по поводу этой продукции выражают не пьяные подростки в подъезде, а либеральная, прости господи, «интеллигенция»?[32]

Во-первых, то, что И.В. Кормильцев назвал «союзом боярства и урлы против третьего сословия» — явление интернациональное[33]. В России оно приобрело особо злокачественные формы. Те, кого у нас называли «бандитами», не были бандитами в общепринятом понимании, это были своего рода феодальные дружины. Номенклатурно-олигархические группировки поручали им функции, которые нельзя было возложить на официальную милицию или ФСБ. Или, если феодальная аналогия, напоминающая об Илье Муромце и Ланселоте, кому-то покажется слишком возвышенной, подберем другую. Зондеркоманды «реформ». Жертвами убийц, для благозвучия переименованных в «киллеры» (ср.: «проститутка» = «путана»; «графоман» = «постмодернист»; «педераст» = «гей» и т.д.), становились представители элиты, нарушившие нормы обычного права, но все-таки острием своим «криминальная революция» оказалась направлена против «среднего класса» (он, если помните, является оплотом стабильности в «цивилизованном обществе», и его якобы очень не хватало России на старте «реформ»). Железом и кровью — пулями из-за угла и паяльниками, которыми пытали несговорчивых торговцев, — зондеркоманды искореняли по всей стране независимую экономическую инициативу.

На уроке по новейшей истории дети спросят: если, как написано в учебнике, в СССР был непропорционально развит ВПК, миллионы лишних работников обременяли нерентабельные предприятия тяжелой промышленности и разные конторы, то почему в новой, демократической России эти люди не занялись тем, чего не хватало экономике? Той же легкой промышленностью? Почему китаец, втайне от милиции занимавшийся каким-то ремеслом, в результате китайских реформ открыл собственную мастерскую, потом фабрику, а наш соотечественник в результате наших «реформ» поехал в тот же Китай или в Турцию за наихудшим барахлом, какое там только можно найти?

Ведь «челночный бизнес» имеет примерно такое же отношение к капитализму, как кабак к компьютеризации. Это не капитализм и не социализм, а просто дикость.

Теперь мы можем дать на сложные вопросы внятный и аргументированный ответ. Независимый производитель (как и кадровый рабочий на стабильном легальном предприятии) — это самостоятельное действующее лицо в экономике и политике. А «челнок» или «гастарбайтер» на московских стройках — бесправные рабы. Рыночный субстрат, копошащийся под ногами у хозяев жизни. Именно этим «челноки» и «гастарбайтеры» предпочтительнее.

Как, наверное, заметили читатели, слово «реформа» применительно к 90-м годам употребляется только в кавычках. По определению (см. тот же БЭС) это слово относится к преобразованиям прогрессивным, хотя бы в проекте. Реформа может потерпеть поражение (например, М.С. Горбачев или его вечный оппонент А.Д. Сахаров — видимо, все-таки не слишком удачливые реформаторы), но она не может увенчаться успехом по принципу «хотели как хуже — и сделали как хуже». Мы не называем Гришку Распутина церковным реформатором, хотя воздействие его на судьбы православия было весьма велико.

«Ярлыки “демократов” и “реформаторов”, часто применяемые к тем или иным элитным группировкам ельцинской эпохи, противоречат смыслу. Если мы примем ценности и цели, исповедовавшиеся низовым демократическим движением, за индикатор того, что значили реформы изначально для непривилегированных социальных слоев, тогда политика ельцинской эпохи представляет собой откат от этих реформ, или, выражаясь иначе, контрреформу» (выделено авторами)[34].

Даже либеральные эксперты признают, что конкретные результаты контрреформы сопоставимы с последствиями большой проигранной войны на собственной территории:

«за четыре года (1992 — 1996) валовой внутренний продукт в совокупности снизился на 28%. Для сравнения: за четыре года Первой мировой войны ВВП упал на 25%» (Илларионов А. И правительство, и оппозиция предлагают курс экономического падения // Известия, 11.12.1996.).

Политики, которые добились столь впечатляющих результатов, не были агентами влияния и не разваливали Россию по заданию ЦРУ. Они в принципе не имели ничего против российской промышленности. И с конца 90-х годов промышленность начала восстанавливаться, на прилавках появились отечественные товары. Но это стало возможно только после того, как над всеми отраслями, над заводами, фабриками, фермами (а также отделениями милиции и воинскими частями) установился контроль спекулятивного, паразитического капитала. Контроль не менее надежный, чем тот, который при советской власти имели обкомы и горкомы партии.

Таким образом, окончательно оформился новый правящий класс, наследник старой номенклатуры — точнее, тех ее слоев, которые сумели наиболее эффективно, не отвлекаясь ни на что постороннее, вроде чужих стариков или детей, конвертировать аппаратные полномочия и связи в твердую валюту.

Применимы ли к подобным ситуациям понятия из уголовного права? Когда Владимир Максимов выносил в заголовок своей знаменитой статьи о «реформаторах» слово «клептократия», он, как писатель, был прав (Правда, 3.06.1994). И в каждой конкретной житейской ситуации мы вправе осудить судью-взяточника, противопоставить настоящего ученого — составителю заказных «рейтингов» и т.д. Но если мы подходим к проблеме как исследователи, то должны учитывать, что уголовная юстиция невозможна вне государства. Когда хан Тохтамыш шел с Ордой на Москву, совершалось множество деяний, преступных не только по современным, но и по тогдашним понятиям, но вряд ли они воспринимались как преступления частных лиц. И проблема, наверное, заключалась не в наказании конкретного темника, который разграбил и сжег конкретную церковь, а в избавлении от Ига, в преодолении самой Орды как социального института, мешавшего людям жить и работать.

8. «Возрождение России» в разрезе

«…Страна нуждалась в появлении класса крупных собственников, которые стали бы финансовой опорой нашей условной демократии. Этот класс появился» (Александр Архангельский, Известия, 4.02.2002).

Авторы, находящиеся на содержании у вышеупомянутого класса, стараются уверить нас в том, что т.н. «предприниматели» и чиновники — две разные общественные группы.

«После победы Ельцина на выборах 1996 г., когда крупный российский бизнес впервые проявил себя как политическая сила, не допустил отмены демократических выборов и введения в стране чрезвычайного положения и, что самое главное, — обеспечил победу своего кандидата, госбезопасность определила для себя новое направление главного удара: российская деловая элита.… Появилось новое определение — “олигарх”, хотя и было очевидно, что даже самый богатый человек в России олигархом в буквальном смысле не является, так как отсутствовала главная составляющая олигархии — власть»[35].

На самом же деле ключевое звено нашей современной социальной структуры — то, что правящий класс един в двух лицах. Как мы уже отмечали, власть и собственность в принципе неразделимы, и на Западе тоже происходит сращивание бюрократии (в том числе международной) с крупным капиталом. Но там существуют и механизмы, которые защищают общество от слишком активного и разрушительного совместительства на верхних этажах. Главу канцелярии министерства финансов Франции Ж.Ш. Наури судят за то, что он поучаствовал в «бизнесе» известного Дж. Сороса (Коммерсант, 11.11.2002).

В России 90-х гг. в принципе невозможно определить, кем являются ведущие «реформаторы»: Р.А. Абрамович, П.О. Авен, Б.А. Березовский, А.С. Волошин, Б.Г. Федоров, А.Б. Чубайс, А.Р. Кох и др. — государственными служащими или «бизнесменами». В зависимости от обстоятельств они выступают то в одном, то в другом качестве, причем качества неразделимы и взаимосвязаны.

«Установлено, что Чубайс А.Б. уплатил налог в размере 517,2 млн. рублей. Доходы получены им в период, когда он на госслужбе не находился. Суть его предпринимательской деятельности — получение от коммерческой структуры беспроцентной ссуды и покупка на эти средства ценных бумаг. Чубайс А.Б. и другие лица, получив ссуды, объединили их и передали в доверительное управление ЗАО “Монтес аури” (именно эту контору, вылетев из вице-премьеров, возглавил соавтор Чубайса А.Р. Кох — А.М.), которое поручило коммерческому банку купить ценные бумаги. Выплаты по доходам ценных бумаг перечислялись на личные счета участников сделки» (Письмо из Генеральной прокуратуры, выделено мною — И.С.)[36].

В каждом конкретном деле, экономическом или уголовном, проявляется двойственность фигурантов. Откройте любую газету и читайте новости внимательно.

«Следствие расценило работу Саакяна как государеву службу, а на самом деле это была коммерческая деятельность. То же самое и с сотрудниками Госкомстата. Они признались, что получали деньги, но это не было взяткой, это была оплата работы, которую они выполняли» (Известия, 1.10.2002). «В новой ситуации группа акционеров во главе с г-ном Абрамовичем (обладающая большинством голосов), возможно, и не будет искать консенсуса с Анатолием Чубайсом…. Насколько я знаю, этой проблемой Анатолий Борисович уже озаботил своего соратника Алексея Кудрина» (Время новостей, 6.11.2002).

Кто из перечисленных «акционеров» губернатор, а кто министр?

Если две функции не совмещаются в одном лице (Б.Н. Ельцин, А.В. Руцкой, Ю.М. Лужков), они распределяются в семье, между родственниками.

Наконец, последняя модификация.

В.А. Гусинский «позвонил Евгению Вадимовичу Савостьянову, который в ту пору возглавлял управление ФСК по Москве и Московской области.

— Женя, выручай, за мной бандюки какие-то увязались. Приехали менты по моему вызову, ничего с ними не сделали, умотали. Надежда только на тебя, — кричал в трубку Гусинский. Его слова я привожу дословно, убрав только мат. Они взяты из радиоперехвата разговора. Женя, как верный пес, выслал хозяину на помощь группу захвата из московской ФСК» (выделено мною — И.С.)[37].

Судя по этой цитате, Гусинский — тот самый человек, у которого «отсутствовала главная составляющая олигархии — власть»: ведь он, в отличие от своего двойника-соперника Березовского, не утруждал себя приобретением официальных званий.

Нельзя не согласиться с Владимиром Прибыловским, одним из последних настоящих социологов в нашей стране:

«“Олигархи” бизнес-класса — нефтяные, газовые, медийные, колбасные, водочные — все назначены в великие капиталисты государством... Пресловутое “равноудаление олигархов от власти” буквально означает примерно то же самое, что “равноудаление хоккеистов от хоккея”»[38].

Та же ситуация воспроизводится на низовом уровне, с «олигархами» областного и районного масштабов. Предпринимателей, которые действительно что-то предприняли, можно по пальцам пересчитать[39]. Самостоятельный бизнес возможен на уровне отдельно взятого магазинчика или полукустарной фабрики — «не выше сапога».

Особое название для правящего класса, соединившего в себе два естества — бюрократическое и капиталистическое, — в литературе не устоялось. Может быть, будущие историки назовут его номенклатурно-финансовой олигархией. Численность этой олигархии (разных рангов и отраслевых специализаций) оценивают тоже по-разному, и в наших условиях довольно трудно предложить такую универсальную методику, которая позволила бы подсчитать то, что специально скрывается от подсчетов. В объективных исследованиях самой себя нынешняя элита заинтересована не больше, чем предыдущая. Заимствованный у западных экономистов прием — выделение 10% «наиболее богатых», которые потом противопоставляются 10% «наиболее бедных», —на мой взгляд, откровенно искусственный. Согласно официальным декларациям, П.П. Бородин — небогатый человек, у него нет ни квартиры, ни дачи, ни гаража, в который он мог бы поставить «Волгу» — единственное свое достояние, В.П. Шанцев ездит на «Москвиче», а С.В. Кириенко вообще ни на какую машину не заработал[40]. Поэтому оценки носят ориентировочный и весьма приблизительный характер. Та, что приведена у Ю.И. Семёнова: «1,5 % населения страны владеют 57% всего национального богатства»[41] совпадает с данными о старой советской номенклатуре (см. выше гл. 4).

Что же касается вопроса, поставленного в начале статьи, то на него уже можно дать вполне определенный ответ. Социально-экономическая природа нашего правящего класса такова, что т.н. «коррупция» (купля-продажа властных полномочий) — не уголовно-наказуемое отклонение, а нормальный механизм, обеспечивающий изъятие прибавочного продукта и «справедливое» его перераспределение между героями светских хроник.

Далее — спускаемся вниз по ступенькам социальной иерархии.

Мелкая буржуазия — те, кто на собственном горбу поднял легкую промышленность Турции и уберег часть выручки от рэкетиров в погонах и без погон. Вопрос о существовании в России средней буржуазии отдельно от бюрократии можно оставить как дискуссионный.

Наемные работники. Из их аморфной массы в очередной — кажется, уже в третий раз — медленно и неуверенно выделяется «средний класс». Сейчас его судьба связана с механизмами, обеспечивающими перемещение денег, настолько больших, что некоторая часть перепадает и тем, кто работал, в первую очередь прислуге — в широком спектре от собачьего парикмахера до «рок-музыканта», выступающего по ночным кабакам. Этим занимается, например, группа АКВАРИУМ, вчерашние властители дум.

В 90-е годы, в отличие от 80-х, даже верхняя (более образованная и зажиточная) прослойка непривилегированного «электората» разобщена, деморализована и катастрофически не способна к осознанию собственных интересов. Она повторяет на кухнях то, что спущено сверху через «ящик», читает то, что положено читать, верит в любую ахинею, от «экстрасенсов» до «постмодернизма», а голосует так же послушно, как пенсионеры из сельской глубинки.

В низших слоях того же сословия — люди, которые вообще не голосуют. Бесправные «гастарбайтеры». Только у нас, в отличие от Германии, этим словом называют не настоящих иностранцев, а своих же соотечественников по «бывшей» Родине. За нищенскую плату мужчины строят образцово-капиталистическую Москву, а женщины зарабатывают раннюю смерть от нефрита, торгуя на свежем воздухе (зимой, в лютые морозы) сосисками или стиральным порошком. Для данной категории разработана отдельная система унижений в РЭУ и отделениях милиции. Зато сытая столичная «интеллигенция» может нанять дешевую прислугу, это, с ее «интеллигентной» точки зрения — одно из достижений нашего времени, а время, как отметил кинокритик Д. Дондурей, у нас «замечательное, очень важное, раскрепостились гигантские ресурсы свободы» (Что делать? ТВ «Культура». 12.11.2002).

Возможно, прислугу (как «ресурс свободы» для хозяев) стоило бы даже вынести в отдельный класс-сословие, а название для него подобрать из учебника по истории Средних веков.

Эпилог

Многие проблемы, от розничной торговли до, прости господи, «образовательной реформы», связаны с описанной выше социальной структурой. Не понимая ее объективной природы (или не желая понимать, как это делает большинство «социологов», опять же в кавычках), мы обречены на постоянную, по кругу, подмену понятий, и не только ничего не решим в окружающей нас жизни, но не сумеем даже сформулировать вопрос.

А есть ли у нас шанс что бы то ни было решить?

Перспективы отечественного «паракапитализма» (Ю.И. Семёнов) могут быть связаны с богом Хроносом: если не сами «новые русские», то их дети когда-нибудь почувствуют себя легитимными, следовательно, ответственными собственниками — как викинги, осевшие на завоеванные земли. И у нас установится нормальный капитализм. Проблема в том, что подобный переход, во-первых, не обязателен — бывало в истории и так, что корпорацию захватчиков-разрушителей исправляла только братская могила. Во-вторых, он требует времени. Внук Рюрика Святослав, хоть и носил славянское имя, но грабежом чужих земель интересовался куда больше, чем обороной собственных. А мы живем не в Х веке, и нам не стоило бы рассчитывать на правнуков. За пару десятилетий можно отстать навсегда не только от Китая, но и от Вьетнама с Лаосом.

Многие завсегдатаи Шереметьева-2 уповают на «облагораживающее» влияние Запада. Действительно, в США и Западной Европе есть много такого, чему стоило бы поучиться, но усвоение социального опыта происходит не автоматически, прямо пропорционально интенсивности контактов. Будь это так, Гаити и Доминиканская республика уже показывали бы нам пример благополучия. А в сознательном культивировании на российской почве того, что поколения западных трудящихся отвоевали у своего правящего класса (социальные гарантии, муниципальное самоуправление, контроль за бюрократией и пр.), наш правящий класс категорически не заинтересован. Кроме того, после окончания Холодной войны на единственном полюсе однополярного мира наблюдаются некоторые перемены общественного климата, — как образно заметил Махатхир Мохамад, «мы уже не видим дружелюбного лица капитализма» (Независимая газета, 29.12.1998). Может быть, эти перемены не скоро почувствует на собственной шкуре европейский обыватель, но «сырьевым придаткам» они не обещают ничего хорошего.

Наконец, надежды на личность В.В. Путина. Популярность президента в народе связана именно с тем, что он «пересмотрел результаты реформ» на самом болезненном, кавказском направлении — ликвидировал криминально-ваххабитский оффшор, с которым сотрудничали московские олигархи. Многие «птенцы гнезда Борисова» обиделись на нового президента.

«Я думаю, здесь не власть восстала на энтэвэшное канальство, а как раз само канальство стало восставать на то, что робко начало утверждаться во власти» (из выступления Вадима Царева в дискуссии по известному «делу НТВ» (НГ-сценарии, 10.06.2001).

Действительно, «либеральная интеллигенция» ругает Путина прицельно за то, в чем он не похож на Ельцина. То есть за то немногое, что заслуживает похвалы. В приведенной цитате я выделил бы слово «робко» (в стенограмме оно повторяется несколько раз). Начиная с фараона Эхнатона история знает немало примеров, когда самодержавный правитель (а Путин по характеру своей власти, конечно, ближе к монарху, чем к президенту Франции) вступал в конфликт с элитой, с тем слоем, который возвел его на престол, — и выходил победителем. Но чтобы «революция сверху» увенчалась успехом, она должна иметь социальную базу, включая какую-то часть правящего класса (повторяющийся сюжет: служилые люди против знати), и внятное идеологическое обоснование. Наверное, «энтэвэшное канальство» было право, когда увидело в новом президенте угрозу для гнилостного режима 90-х гг. Но есть ли у Путина ресурсы, чтобы не «робко», а всерьез посягнуть на социально-экономические устои этого режима? 10 лет правящий класс подвергался непрерывной чистке, слой за слоем устранялись не только те, чья политическая благонадежность вызывала сомнения, но просто люди, имевшие какие-либо взгляды на что бы то ни было, кроме долларов в собственном кармане. Люди, сохранявшие какие-то, пусть самые элементарные, представления о морали и служебном долге. Возьмем отрасль управления, которая у каждого перед глазами. Ведомство пропаганды в 1995 году по всем телеканалам глумилось над собственной армией и рекламировало Шамиля Басаева. Конечно, это ведомство можно превратить в оплот патриотизма. Под угрозой отлучения от «рекламной» кормушки его сотрудники будут пропагандировать что угодно, хоть идеи чучхе. Но можно ли таким сотрудникам доверять? Если судить по результатам социального эксперимента, поставленного в этом году организацией «Идущие вместе», значительная (видимо, преобладающая) часть элиты по-прежнему и с удовольствием играет на понижение нравственного и интеллектуального уровня[42]. Что касается альтернативной идеологии, она же «национальная идея», достижения в этой области пока ограничиваются фильмом «Брат-2» и канонизацией одного из самых бездарных правителей в истории России.

Но это все, как говорил герой Р.Л. Стивенсона, «дела королей».

А что делать людям, принадлежащим к совсем другому, не «политическому» классу? К сожалению, они мало что могут изменить в современной общественной ситуации. У нас был шанс, предоставленный Горбачевым в 1987 году, но мы сами его променяли на чечевичную похлебку в фирменном антикоммунистическом соусе из буфета свердловского обкома КПСС. Теперь поезд ушел, точка бифуркации пройдена. Но если мы не в силах изменить общественный строй, то можем, по крайней мере, не поддерживать его собственной ложью. Можем не стесняться бедности: ведь не стеснялись ее в 1983 году, когда Гребенщиков с гордостью пел: «Я инженер на сотню рублей, и больше я не получу…». Или нынешнее богатство намного честнее тогдашнего? Можем презирать интеллектуальных прихлебателей — откормленные физиономии, мелькающие по телеканалам с дежурными речами про гигантские ресурсы свободы. Можем им не поддакивать. Можем не повторять ахинею про «массы», которые якобы «свободно выбрали» себе в духовную пищу убогий, отупляющий суррогат. Можем не покупать детям журнал «Fool girl» (чтобы дети ненароком оттуда что-нибудь не «выбрали»). И сами можем оторваться на некоторое время от чтения Акунина, чтобы зайти на сайт VIVOS VOCO[43] и скачать оттуда пару-тройку хороших научных статей, в том числе по истории. Все это не изменит нашего социального статуса: по отношению к тем, кто проносится мимо нас на большой иномарке за очередной «беспроцентной ссудой», мы останемся людьми второго сорта.

Но мы останемся людьми.

---

По этой теме читайте также:

---

Примечания:

Имя
Email
URL
Отзыв