«Польский вопрос» возник в Думе в 1910 г. в связи с вопросом о западном земстве и выборах от западных губерний в Государственный совет.
Еще в начале 1909 г. группа членов Государственного совета внесла законодательное предположение об изменении избирательного закона по выборам в Государственный совет от девяти западных губерний: трех северо-западных — Виленской, Гродненской и Ковенской, трех западных, белорусских, — Могилевской, Минской и Витебской; в трех юго-западных, украинских, — Киевской, Подольской и Волынской. Инициатором этой идеи был один из лидеров национализма — Д.И. Пихно, хозяин влиятельной правой газеты «Киевлянин», отчим В.В. Шульгина, к которому после смерти Пихно перешла газета. Целью внесенного законопроекта было сократить число членов Государственного совета — поляков.
По закону в губерниях, где не было земств, выборы в Государственный совет, по одному от губернии, производились губернским съездом землевладельцев, обладавших необходимым земельным цензом. Поскольку он был достаточно высоким, а крупное землевладение в перечисленных губерниях было в основном сосредоточено в руках польских земельных магнатов, все девять избираемых членов неизменно оказывались поляками; и положение не могло существенно измениться до тех пор, пока порядок выборов оставался неизменным. Проект Пихно и был направлен на его разрушение.
Содержание законодательного предположения сводилось к следующему. Девять губерний делятся на три избирательных округа с тремя губерниями в каждом — Виленский, Могилевский и Киевский. Дотоле единый избирательный съезд делился на два: русских землевладельцев и польских, причем все неполяки зачислялись в русскую курию. Каждый съезд выбирал по 20 выборщиков. Выборщики должны были собираться раздельно и выбирать из своей среды членов Государственного совета Русские выборщики каждого округа выбирали двух членов, польские — одного. Таким образом, в совокупности от девяти губерний выбиралось бы шесть русских и три поляка.
Проекту Пихно и Ко Столыпин оказал молниеносную поддержку. Уже 8 мая 1909 г. с грифом «Весьма срочно» Министерство внутренних дел внесло в Думу готовый /159/ законопроект. Но поскольку до конца сессии Думы оставалось мало времени, то она сумела бы принять соответствующий законопроект не раньше осени, а выборы в Государственный совет от указанных девяти губерний предстояли летом, и, следовательно, результаты выборов снова повторятся; Министерство внутренних дел и внесло свой законопроект, отсрочивающий эти выборы на один год[1]. В Думе, согласно внесенной октябристами поправке, вместо отсрочки предлагалось обратное: произвести выборы по старому закону, но сроком на один год, что и было принято. А в течение этого года Дума предложила правительству разработать новый законопроект о введении земства в западных губерниях с таким расчетом, чтобы он успел стать законом к новым выборам. Столыпину идея очень понравилась: получалось вдвойне хорошо — с одной стороны, либеральная реформа, а с другой — реализация любимого лозунга «Россия для русских». 1 июня законопроект был передан в Государственный совет, а 17 июля 1908 г. стал законом — с некоторым изменением: земство вводилось не для девяти губерний, как предполагалось вначале, а только для шести. От введения земства в трех северо-западных губерниях пришлось отказаться: русское помещичье землевладение здесь оказалось настолько слабым, что никакие ухищрения в законе не могли бы обеспечить ему доминирующую роль. Предусмотренная законом разработка нового проекта была проведена, и весной 1910 г. началось обсуждение в Думе.
По сравнению с Положением 12 июня 1890 г. разработанный ведомством Столыпина законопроект вносил следующие изменения. Вместо сословных курий вводились курии национальные. Польская и русская курии, куда заносились все неполяки, выбирали своих выборщиков раздельно, причем с фиксацией числа гласных от каждой национальности, достигаемой при помощи совершенно искусственного приема. Состоял он в следующем: брался процент численности населения данной национальности (в масштабе губернии) и процент ценности принадлежащей ей земли и недвижимых имуществ (в масштабе уезда), облагаемых земскими сборами, которые складывались и затем делились пополам. Полученное число и составляло фиксированный процент земских гласных данной национальности. Например, в одной из шести губерний польское население составляло 2%, а польская недвижимость в каком-либо уезде этой губернии /160/ равнялась 38% ценности всего его недвижимого имущества. После сложения и деления на 2 получалась цифра 20, которая и давала полякам право на избрание 20% гласных в данном уезде.
Однако безоговорочное применение этого положения привело бы к тому, что в русской курии большинство оказалось бы не у русских помещиков, а у белорусских и украинских крестьян, что для ревнителей истинно русского духа было абсолютно неприемлемо. В связи с этим крестьянское представительство ограничивалось другой новеллой, согласно которой число крестьянских гласных в уездах, выбираемых от сельских обществ, независимо от численности крестьянского населения и величины их имуществ, не должно было превышать трети всех гласных. В губернское земство гласные от крестьян не допускались вообще. Специальная статья законопроекта расширяла представительство местного православного духовенства. По Положению 1890 г. консистории посылали по одному своему представителю в уездные и губернские земства, теперь же соответственно — трех и четырех священников. Законопроект также предусматривал, что председатель и не менее половины членов управы должны быть русскими. Такие же требования он предъявлял и к земским служащим (врачам, учителям, агрономам и др.). Специальная статья устраняла от выборов евреев, что было совершенно излишним, поскольку и по Положению 1890 г. евреи в земство не допускались. Совет министров счел необходимым «во избежание недоразумений ввести ее»[2].
Соответствующее сравнение показывает, что все принципиальные основы законопроекта в точности соответствовали идеям, изложенным правыми, в частности в специальной брошюре Шульгина, которая до этого была опубликована в виде ряда статей в «Киевлянине»[3]. Что касается участия крестьян в земстве, то Шульгин по этому поводу писал следующее:
«Вообще, не следует в России строить слишком демократическое земство, ибо это означило бы загромоздить земское собрание малограмотным элементом», а в юго-западных губерниях, «быть может, было бы целесообразнее поручить часть представительства крестьянской земли русскому поместному землевладению и часть духовенству, ибо русское поместное землевладение и духовенство должны быть, и об этом никогда не следует забывать, естественным представителем темной /161/ массы» хорошо чувствующей свои нужды, но не имеющей понятия о способах их защиты»[4].
Думская комиссия по местному самоуправлению приняла ряд поправок, которые ровным счетом ничего не меняли в существе законопроекта, но тем не менее вызвали шумные протесты крайних правых как в комиссии, так и при пленарном обсуждении. Так, вместо двух признаков, определявших число гласных, — ценза и численности — комиссия оставила один — ценз, исчисленный, однако, не на уездном, а на погубернском процентном обложении, так как обнаружилось, что при поуездном обложении в некоторых уездах большинство или половина гласных могли бьг оказаться у поляков. Погубернское же обложение давало вилку — максимум польских гласных 27%, минимум — 13%.
Комиссия признала допустимым факультативность соединения национальных курий в уезде в одно избирательное собрание в тех случаях, когда квалифицированным большинством в две трети голосов каждая из курий найдет такое соединение желательным. В губерниях же факультативность не допускалась.
«Затем комиссия признала целесообразным и желательным уменьшить ценз для участия в выборах по земству наполовину; принята чисто механическая поправка — ценз уменьшен ровно вдвое»[5].
Комиссия также сочла, что, «раз русское большинство обеспечено в составе земских собраний, тем самым оно обеспечено в составе управ и вольнонаемных служащих». Исходя из этого, комиссия исключила ту часть законопроекта, которая требовала русского большинства в управе и среди служащих. Вместе с тем «комиссия приняла два добавления в смысле увеличения гарантий, которые даются для обеспечения преобладания русского элемента в составе земств»[6]. Эти добавления сводились к тому, что член управы, выдающий народным образованием, как и учителя народных училищ, обязательно должен быть русским.
Все фракции, стоявшие левее октябристов, а также польское «коло» выступили против законопроекта. Мотивы были те же, что и при обсуждении других националистических актов.
Правые и националисты — члены комиссии резко возражали против большинства внесенных октябристами поправок под предлогом, что такое «земство недостаточно обеспечивает русские интересы»[7]. На самом же деле, как видно из caмых поправок, дело обстояло совершенно /162/ не так. Подлинным мотивом была амбиция. Шульгин и другие националисты не хотели допускать октябристского вмешательства в законопроект, который считали своим детищем.
Столыпин счел необходимым лично выступить против принятых комиссией поправок. Основная цель правительственного законопроекта, подчеркнул он, состоит в подчинении земской идеи государственной. Правительство не может быть простым зрителем борьбы поляков и русских в Западном крае. История показывает, что, когда поляков держали в ежовых рукавицах, продолжал он, они вели себя хорошо, но, как только делались послабления, отвечали восстаниями 1831 и 1863 гг. Исходя из этого главного принципа, премьер и выступал против поправок. Факультативность неприемлема потому, доказывал он, что поляки дисциплинированны и сплочены, а русские избиратели (т. е. русские помещики) отличаются абсентеизмом; в результате поляки в соединенном избирательном собрании выберут таких русских, какие их устраивают. По той же причине неприемлем только один налоговый признак. Хотя общее число польских гласных на базе этой поправки ни в одной губернии не превысит 30%, но «русские помещики там не сплочены н, к сожалению, часто не проживают в крае». Кроме того, поляки могут привлечь на свою сторону часть гласных-крестьян, пользуясь своей экономической властью над ними. Столыпин также настаивал на сохранении пункта об обязательных трех священниках-гласных в уездном земстве и четырех — в губернском, который комиссия также исключила, считая излишним. Особенно энергично он настаивал на восстановлении в правительственной редакции статьи, требовавшей обязательного большинства русских членов управ и прежде всего русского председателя управы, от которого зависело назначение служащих земства[8]. Комиссия же исключила этот пункт, резонно считая его совершенно ненужным: раз по закону русские гласные в земстве будут в абсолютном большинстве, то и председателя и большинство членов управ они изберут из своей среды.
Несмотря на великодержавную позицию Столыпина, правые остались недовольны и продолжали свое давление на правительство. Выступивший вслед за Столыпиным Богданов заявил от имени националистов, что в измененном комиссией виде законопроект ими поддержан не будет. Фракция согласна только на поправку, уменьшающую ценз[9], В свою очередь Пуришкевич дважды /163/ пригрозил октябристам, что, если поправки комиссии пройдут, правительство заберет свой проект обратно[10]. Граф Бобринский очень непосредственно объяснил, почему националисты против увеличения числа гласных-поляков. Действительно, признал он, нигде в земстве и при поправке комиссии «более 25% поляков не будет. Казалось бы, это вполне благополучно и хорошо. Но, главное, можно ли положиться на всех крестьян? (Смех и рукоплескание левой)»[11].
Марков 2-й, как всегда, был верен себе. Разоблачая тезис кадетов о том, что в земстве не должно быть «политики», он заявил: «Я с этим не согласен». Политика в земстве неизбежна и должна быть. Весь вопрос в том, какая и чья политика. Западное земство — это оборона против возможного в будущем нападения поляков на Россию. А тем, кто говорит, что эта оборона не нужна, «может быть только один ответ: вы, слюнтяи, молчите, ибо вы ничего не понимаете в государственном деле»[12]. Эту же мысль Шульгин облек в «академическую» форму:
«Способ (которым составлен законопроект. — А.А.), — пояснял он, — я позволил бы себе назвать, как я называл его в комиссии, политическим протекционизмом»[13].
Поляки считают западные губернии своим «забранным краем», который они должны себе вернуть, вторил ему епископ Евлогий. Необходимо с этой надеждой покончить[14].
Националисты и правые в самой категорической форме настаивали на восстановлении статьи об обязательных гласных-священниках. В 1905 — 1906 гг., пояснял Шульгин, «низы заколебались, мы (помещики и чиновники. — А.А.) под собой не чувствовали почвы. Мы чувствовали под собою море, которое волновалось и неизвестно куда бросится... И вот в эту минуту духовенство сыграло колоссальную историческую роль, потому что именно оно стало между нами и протянуло одну руку нам, а другую — крестьянам»[15].
«Это духовенство, — вторил Шульгину Бобринский, — сумеет в земстве соединить, сплотить крестьянство с землевладельцами и с дворянством... Нам этот пункт, нам эти священники необходимы; с ними мы стоим, с ними мы падем (бурные рукоплескания правой и в центре; голоса справа: «Браво!»)»[16].
Натиск справа оказал свое воздействие на Столыпина. Под сильным нажимом премьера и собратьев справа октябристы фактически раскололись надвое, и в результате на заседании 11 мая 1910 г. «фракции оставалось /164/ (по вопросу о западном земстве. — А.А.) только предоставить входящим в нее депутатам свободу голосования»[17]. Спустя два дня «Новое время» по тому же поводу писало: «Главная... фракция распалась на два лагеря — правых и левых октябристов»[18].
Вместе с правыми Столыпин рассчитывал на поддержку депутатов-крестьян, особенно из тех самых западных губерний, которые они вознамерились облагодетельствовать истинно русским земством. Крестьяне этих губерний, с точки зрения Шульгина, Бобринского и др., обладали тремя большими достоинствами по сравнению с крестьянством великорусских губерний: во-первых, они были проникнуты антиполонизмом и антисемитизмом; во-вторых, являлись преимущественно подворниками и, в-третьих, их участие в революции 1905 — 1907 гг. было намного слабее, чем крестьян коренной России. Они также в большей мере были подвержены влиянию духовенства и местных черносотенных организаций. Именно поэтому Столыпин и правооктябристское большинство Думы пошли на такую «демократическую» новеллу, как уменьшение избирательного ценза вдвое.
Казалось, надежды Столыпина и Ко на украинских и белорусских депутатов-крестьян оправдались: они все были за законопроект, все ругали польских панов и т. д., но тут же становилось ясным, что принципиальной разницы между украинским и русским крестьянством нет — всех их объединял глубокий неискоренимый антипомещичий демократизм.
Депутат-крестьянин Волынской губернии Андрейчук начал свою речь с перечисления несправедливостей по отношению к крестьянам. Крестьяне, указывал он, платят 40 коп. с десятины, а «большой помещик Терещенко моей волости имеет до 10000 дес. земли, то у него всего 400 руб. налогу», т. е. платит за десятину 4 коп., в 10 раз меньше.«Это несправедливо, и я думаю, что если бы у нас было земство, земство хорошее, то оно не допустило бы такой несправедливости и как-нибудь лавировало бы». Объявив себя сторонником цензовых выборов, Андрейчук, однако, заявил, что крестьяне законопроектом обижены: в Киевской, Волынской и Подольской губерниях крестьянской земли в совокупности больше, чем помещичьей, а крестьян в проектируемом земстве будет только третья или четвертая часть. Вторая несправедливость состоит в том, что в губернском земстве не будет ни одного крестьянина, — «три священника обеспечены, а /165/ крестьян нет ни одного. Почему это так?» Столыпин подозревает крестьян края в том, что они могут стакнуться с поляками. Он не прав. Крестьяне говорят: «...дал бы Бог, чтобы поляки еще раз взбунтовались, это было бы им последний раз бунтоваться». Каков будет законопроект, «жизнь покажет»[19].
Ненависть к поляку-помещику продемонстрировал и депутат от Киевской губернии Коваленко 2-й. Польский помещик, говорил он, насаждал у нас «культуру» — шинки во главе с евреем. Если крестьянин не отбывал панщины, его засекали до смерти. Наконец царь Александр II освободил крестьян. «Но освободил мало: нас не секут розгами, а все земли, все удобства остались у тех же польских помещиков». Но и в проектируемое земство крестьян мало пускают. Столыпин объясняет это тем, что «по образованию мало подходим». В будущем, надо надеяться, крестьян в земстве будет больше, ибо «русский государь никого не обижает»[20].
Депутат-крестьянин Минской губернии Кучинский заявил:
«Правительственный законопроект более приемлем (чем с поправками комиссии. — А.А.), и вот почему: в нем это все в интересах русского населения, в особенности крестьян».
Казалось бы, чего лучше. Но у Кучинского — своя логика. Крестьян большинство, продолжал он, поэтому в земстве их должна быть половина, а не треть. Тезис о некультурности крестьян он решительно отвергал:
«Но, гг., я вам скажу, что крестьянами гордятся все здесь сидящие... Я думаю, что раз они сумели собрать такое великое отечество, то они будут хорошими защитниками в земстве»[21].
Самый неприятный сюрприз правым преподнес правый крестьянин Галущак. Он внес поправку, увеличивавшую число крестьянских гласных до половины, которую немедленно поддержали другие правые крестьянские депутаты, в частности тот же Андрейчук. После того как поправка Галущака была провалена, он заявил, что будет «голосовать против законопроекта»[22].
Депутат-крестьянин от Витебской губернии Амосенок заявил, что он будет голосовать за правительственный законопроект, несмотря «на все усовещевания и льстивые слова г. Родичева (кадета. — А.А.)... Но главное, мне обидно то, что приходится частенько слышать иногда даже с правых скамей. В прошлом заседании председатель Совета министров сказал, что если пустить в земство много крестьян, то мы, так сказать, прервем путь /166/ культурным людям. Я просто этого не понимаю. Кто культурнее: дворянин, который имеет 15000 денег долга, или тот крестьянин, который имеет 4 дес. и 10 детей и все повинности платит, и еще четвертной билет имеет... Поэтому я думаю, что правительство даст мне обещание, что оно даст гораздо больше доступа крестьянства в этом земстве»[23].
Защищая во второй своей речи поправку Галущака, Амссенок говорил:
«Я думаю, гг., что глупо поступят те крестьяне, которые согласятся с мнением Пуришкевича (угрожавшего провалом законопроекта, если поправка Галущака будет принята. — А.А.), ибо только те могут быть с ним солидарны, кто еще несовершеннолетен или не имеет никакого развития. Пуришкевич сказал нам, что со стороны правительства и тех, которые с ним солидарны, это благодеяние для крестьян. Мы уже три года здесь, но никакого благодеяния доселе не видим, ничем они нам не помогают. Крестьян должны пропустить в половинном числе, как им это и нужно и на что они имеют право по их численности».
Правые угрожают в случае принятия половинного числа голосовать против всего законопроекта. Поэтому всех желающих добра шести западным губерниям он просит «наложить им палок в колеса, чтобы они так далеко не ехали»[24]. Ту же мысль, но еще более энергично Амосенок высказал в своем третьем выступлении:
«Я слышу, что Пуришкевич грозит нам, что правительство возьмет законопроект. Да пусть правительство его берет с Богом, и пусть страна узнает это». Он же будет голосовать по совести, «как призванный по воле возлюбленного монарха»[25].
Подобное сочетание антипомещичьих настроений с верой в «возлюбленного монарха» было самой характерной чертой всех думских правых крестьян. Характерно, что с резкой критикой законопроекта и требованием его отклонения выступили и правые депутаты-крестьяне других (не западных) губерний. В конечном счете большинство их проголосовало за законопроект, но готовящийся спектакль их якобы трогательного единения с русскими помещиками был безнадежно испорчен.
Каков же был итог обсуждения?
Поскольку либерализм октябристов носил ярко выраженную столыпинскую окраску, от комиссионных поправок осталось в законопроекте немного. Основное расхождение октябристов с правыми — определение количества гласных по двум или одному признаку — было решено в /167/ пользу правых. Победа осталась за ними и по вопросу о факультативности. Жертвы, понесенные правыми, свелись к отклонению статей правительственного законопроекта о представительстве духовенства и о председателе управы и зафиксированном преобладании русских вольнонаемных служащих. Остальные несколько поправок, принятые против правых, были настолько мелкими, что их не стоит даже перечислять, за исключением одной, согласно которой в губернское земство посылалось по одному крестьянскому гласному от каждого уезда[26].
Тем не менее крайние правые заявили, что будут голосовать против законопроекта, потому что «от правительственного проекта остались одни осколки»[27]. Но это была чистая демагогия — их собратья-националисты, чьей затеей и являлся законопроект, устами Шульгина заявили, что они не просто довольны, а чрезвычайно довольны. Когда вышла его книга, в которой речь шла о земстве в западных губерниях, было мало надежд, что его идея будет осуществлена, говорил он. «Теперь же в смысле обеспечения национального дела сделано гораздо больше, чем я тогда предполагал... Это наша первая большая победа»[28]. В конечном итоге и лидер крайних правых граф Бобринский признал, что законопроект хороший.
«Я, гг., — заявил он, — всецело голосую за усиление духовенства в уездной и губернской инстанциях, но, заканчивая, должен обратиться к представителям духовенства и сказать им: если это дело пройдет в желаемом вами смысле, исполать вам и прекрасно; но если нет, то, повторяю, важность этого не так велика»[29].
Законопроект был принят 29 мая 1910 г. Но, несмотря на пожарные темпы, срок введения земства в западных губерниях в законопроекте пришлось передвинуть на год: Государственный совет уже не успевал принять его до 1 июля, т. е. до срока выборов в Государственный совет.
Законопроект о выделении из Царства Польского Холмщины был по-настоящему первым парадным выходом нового столыпинского «центра» — националистов — на третьедумскую сцену, ибо затею с Финляндией породил прежде всего кружок «бобриковцев» с Дейтрихом во главе. Парад получился отменным. Ни один законопроект, прошедший через III Думу, не вызвал такой бешеной националистической свистопляски, как этот. С великодержавной стороны он был возведен в ранг высокой политики, с польской — кампания против него велась под лозунгом борьбы против «четвертого раздела» /168/ Польши. 107 депутатов Думы записались для выступления в прениях. Начался новый приступ столыпинского «конституционализма».
Во главе всего холмского дела стоял преосвященный Евлогий, епископ люблинский и холмский, глава думского духовенства. Он был одним из самых неистовых представителей воинствующего национализма и клерикализма, что обеспечило ему сочувствие и всемерную поддержку Столыпина. В течение ряда лет Евлогий с упорством Катона Старшего твердил, что Холмщина должна быть выделена из Царства Польского и стать внутренней губернией России. Холмский законопроект был его самым дорогим и кровным детищем. Его правой рукой являлся нововременский публицист Филевич, уроженец г. Холма, человек такого же уровня морали, как и его собрат по газете Меньшиков. В числе энтузиастов и проводников законопроекта подвизался также «неославист» граф В.А. Бобринский, основавший так называемое Галицко-русское общество для содействия «освобождению русских» в Галиции от польского ига.
3 июня 1910 г., до начала обсуждения холмского законопроекта, группа депутатов-националистов совершила поездку в Холмщину, чтобы продемонстрировать радостную встречу холмских крестьян с «народными избранниками» в надежде на скорое «освобождение» от польского гнета. Это была на редкость грубая работа с подставными представителями, согнанными крестьянскими сходками и другими подобными приемами.
Во главе всего дела стало «Холмское православное св. Богородицкое братство», которому покровительствовал сам царь. Членами его являлись помимо местных русификаторов бывшие и настоящие министры, члены Государственного совета, губернаторы, судебные чины и т. п. Главным попечителем был Евлогий, председателем совета братства — протоиерей Будилович. Братство основано при кафедральном соборе в Холме еще в 1879г. с целью православной и националистической пропаганды. Братство издавало «Холмскую церковную жизнь», «Братскую беседу» и «Холмский календарь», рассчитанные на крестьян. В 1910 г. братство насчитывало 2410 членов. В 1907 г. Евлогий поставил задачу создать подобные братства при каждом приходе холмской епархии.
С 1905 г. Холмское богородицкое братство поставило основную цель — выделение Холмщины из Царства Польского. Для этого в ноябре из Холма в Петербург /169/ отправилась специальная депутация, которая везла записку, озаглавленную «О необходимости выделения из состава Царства Польского Холмской Руси», под которой стояло 50980 подписей местных жителей[30]. В конце декабря 1909 г. в Холме был проведен созванный братством съезд «русских деятелей», в котором приняли участие местное православное духовенство, учителя сельских школ, преподаватели семинарий и гимназий, чиновники и два десятка крестьян. Съезд потребовал скорейшего выделения Холмщины и введения земства в будущей Холмской губернии на тех же основаниях, на которых создавалось земство в шести западных губерниях, о чем еще речь впереди[31].
По поручению Богородицкого братства профессор Варшавского университета В.И. Францев выпустил книгу под названием «Карты русского православного населения Холмской Руси» (Варшава, 1909). Он доказывал, что большинство населения местностей, из которых проектировалось создать будущую Холмскую губернию, «русское». Именно цифры из этой книги националисты в Думе приводили в качестве главного доказательства о «русском» большинстве Холмщины. Сам Евлогий в основном действовал в Петербурге.
Не меньшую активность проявила и польская сторона. Глава польского «коло», т. е. польской фракции в III Думе, состоявшей целиком из представителей буржуазно-националистической Партии народовой, Роман Дмовский, выпустил книгу «Германия, Россия и польский вопрос» (СПб., 1909). Вторую книгу издал его преемник на посту председателя «коло» Л.К. Дымша (Холмский вопрос. СПб., 1910). В Варшаве в 1909 г. была опубликована книга С. Дзевульского «Статистика населения Люблинской и Седлецкой губерний по поводу проекта образования Холмской губернии», в которой опровергались цифры Францева.
Корни истории с Холмщиной уходят в далекое прошлое. Под ней в начале XX в. разумелась территория нескольких восточных уездов двух губерний Царства Польского — Седлецкой и Сувалкской. В течение веков украинское население этого края помимо жестокой эксплуатации польских магнатов и шляхты подвергалось также не менее жестокому и планомерному окатоличнванию и полонизации. Огромную роль в этом деле сыграла Брестская уния 1596 г., заменившая православную церковь греко-униатской. Суть унии состояла в том, что /170/ вероучение исповедовалось католическое и признавалось главенство папы, а обряды оставались православные и служба велась не на польском, а на церковнославянском языке. Иначе говоря, католицизму было отдано содержание, православию — форма. С течением времени произошли, однако, серьезные вторжения католицизма и в обрядовую сторону униатской церкви. Столетия сделали свое дело, население привыкло к новой церкви и стало ее считать исконной верой своих предков. В то же время униатская церковь все же явилась тем духовным щитом, который украинское крестьянство противопоставило натиску католицизма, сумев сохранить свой язык, национальность и культуру.
После того как Холмский край был присоединен к Pоссии, в нем начался обратный процесс, столь же грубого и жестокого обрусения, выразившегося прежде всего в наступлении на униатскую церковь, и в насильственном возврате населения к православию. Это была длинная и тяжкая эпопея с массовым разорением крестьянских хозяйств, тюрьмами, ссылками, закрытием униатских церквей и т. п., вызвавшая у населения крайнее ожесточение, переходившее неоднократно в открытое сопротивление и подавлявшееся военной силой. Униатская церковь была ликвидирована, а униаты объявлены «воссоединившимися» с православием.
В 1905 г. пришла расплата. Царский указ 17 апреля 1905 г. о веротерпимости, который был издан под напором революции, привел к тому, что в течение двух лет в Холмщине из православия в католичество перешло, по официальным данным, 168 тыс. человек. «Удержать», по официальному выражению, в православии удалось 300 тыс. человек. То, что не смогли сделать века католического натиска, сделал царизм за несколько десятков лет. Провал был настолько позорным, что даже «верхи» вынужденно признавали: причиной его явилась насильственная политика «воссоединения».
Казалось, вывод из всей этой истории должен быть однозначен: не проводить подобную политику впредь. Но вывод был сделан обратный, продиктованный слепой яростью и жаждой реванша, — выделение Холмщины в отдельную внутреннюю губернию России с последующей реализацией соответствующей программы: назначением на должности «благонадежных русских», насаждением крупного и мелкого русского землевладения, запрещением полякам и евреям арендовать майоратные /171/ имения, учреждением низших школ для детей бывших греко-униатов, решительным преследованием отступлений от православия и т. д. Одновременно имелось в виду создание особо благоприятных условий для деятельности православного духовенства при одновременном преследовании ксендзов, закрытии костелов и т. д. Что касается «отпавших», то их намеревались возвратить «в лоно православной религии и русской национальности любовью, а отнюдь не насилием»[32].
К моменту обсуждения холмского законопроекта в Думе число русских церковноприходских и министерских школ, как указывал в своем выступлении Дымша, было доведено в крае до 825. Все польские школы закрыты. На одного православного священника приходилось 1052 жителя, а на одного ксендза — 4041. Крестьянский банк выдавал ссуды только православным и т. д.[33]
Самое интересное состояло в том, что идея образования Холмской губернии являлась отнюдь не новой. На протяжении нескольких десятилетий она обсуждалась в правительстве восемь раз и столько же раз отвергалась. Все варшавские генерал-губернаторы были против нее по чисто деловым соображениям. По их мнению, административная ломка, которая потребуется при выделении Холмщины в отдельную губернию, создает массу неудобств административного и военно-стратегического характера. По этим же соображениям против выделения выступали такие весьма русификаторские фигуры, как К.П. Победоносцев, Д.С. Сипягин, Муравьев, С.И. Тимашев. В 1906 г. против выделения высказались министр внутренних дел П.Н. Дурново и варшавский генерал-губернатор Скалон.
Но на девятый раз победу одержали Столыпин и Евлогий. Столыпинское Министерство внутренних дел внесло на обсуждение Думы соответствующий законопроект, который был передан 19 мая 1909 г. для изучения и доведения до окончательных кондиций в думскую комиссию по местному самоуправлению. 7 мая 1911 г. комиссия представила свой доклад.
Завершение вопрос получил, когда Столыпина уже не было в живых. Но дело его продолжало жить.
25 ноября 1911 г. началось обсуждение законопроекта «О выделении из состава губерний Царства Польского восточных частей Люблинской и Седлецкой губерний с образованием из них особой Холмской губернии»[34]. Обе стороны — и русская и польская — при обсуждении /172/ сильно напирали на историю, начиная с Нестора-летописца. Но главным своим оружием польское «коло» избрало тактику оттяжек на основании всякого рода формальных ухищрений. Надолго, конечно, этого хватить не могло. Правый С.В. Воейков 2-й усмотрел в этих действиях поляков «обычную систему оттяжки разрешения холмского вопроса», а Евлогий завопил о «польской обструкции»[35]. Их поддержали октябристы, и обсуждение началось.
Законопроект перечислял уезды и части уездов, входящие в проектируемую губернию, границы которой фиксировались специальной картой. Управление Холмской губернией в военном и вероисповедном отношении оставлялось неизменным. В общем порядке управления она передавалась киевскому генерал-губернатору, в судебном — присоединялась к округу Киевской судебной палаты. Все действовавшие в крае законы, судебное устройство и т. д. сохранялись. Польское и еврейское землевладение ограничивалось. Комиссия внесла в правительственный законопроект ряд поправок, не имевших принципиального значения.
Основная идея докладчика по законопроекту националиста Д.Н. Чихачева сводилась к тому, что численность «русского» (т. е. украинского) населения в крае надо определять не по религиозному признаку, на чем настаивали поляки, а по этнографическому. Католик еще не поляк, важно его этническое происхождение — такова была главная мысль. «Несомненно, — доказывал Чихачев, — одним фактом перехода из православия в католичество русская народность никоим образом утрачиваться не может». Ссылаясь на академика А.И. Соболевского и перепись 1897 г., Чихачев делал вывод, что «русская народность» в Холмском крае преобладает, составляя 450 тыс. человек[36].
Новый министр внутренних дел А.А. Макаров своей речью прежде всего стремился доказать, что он является достойным преемником Столыпина. Судя по аплодисментам и крикам «Браво» и «Верно», раздававшимся с правых и октябристских скамей, цели своей он вполне достиг. Прежде всего он решительно отверг всякое вмешательство в холмский вопрос извне. Макаров дал на него следующий ответ:
«Все такого рода указания и протесты с несомненностью должны быть признаны не относящимися к делу, вас занимающему, и являются агитационным средством, старающимся преувеличить значение этой меры, которая в действительности есть не что иное, /173/ как одна из мер изменения порядка управления в небольшой даже части нашей необъятной России»[37].
Епископ Евлогий со слезой говорил о «катастрофе» 1905 г., будучи вынужденным признать, «к своей скорби и стыду», поражение, понесенное официальным православием, хотя «до 300 тыс. православного русского населения мы сумели удержать в лоне православной церкви». Одновременно он в ярости кричал:
«...термин «царство польское» является не чем иным, как архаизмом, не имеющим реального значения... Никакого царства польского нет, а есть одно лишь царство русское»[38].
Позиция крайних правых отличалась от позиции националистов тем, что они критиковали законопроект с точки зрения его недостаточности, паллиативности. Сама идея выделения вредна, доказывал Г.А. Шечков, ибо она исходит из признания Польши каким-то особым национально-историческим организмом, а это льет воду на мельницу поляков. Выделением «мы создаем фикцию польской национальности, ту фикцию, с которой мы должны бороться. Мы ее сами создаем на свою же голову». Из сказанного следовал вывод:
«Берите линейку и линуйте так, как это требуется: вы на это имеете полное право; вы действуете у себя дома, и вам не перед кем извиняться и приводить в свое оправдание довод, что мы имеем право вести границу так-то потому, что здесь такой-то процент русского населения, а такой-то — польского; это совершенно сюда не идет, все это совершенно лишнее»[39].
Марков 2-й охарактеризовал законопроект как никчемную пустую бумажку. Он наносит вред, и «прежде всего вред от того, что укрепляется ложное учение, будто бы существует какое-то реальное Царство Польское... Вместо того чтобы осадить зазнавшуюся шляхту, иезуитов и ксендзов на свое место, этот законопроект ограничивается исписыванием бумаги, переименованием одной местности в другую, образованием бумажной губернии... Это не законопроект, гг., это обложка к законопроекту». Он готов эту обложку принять, но только с тем, что в будущем националисты внесут настоящие законопроекты. Он принимает эту «обложку» еще и с той целью, чтобы уничтожить иллюзии о Царстве Польском, которые не только вредны, но и «положительно смешны». Поэтому «необходимо, быть может, без особой реальной надобности отделить некоторую местность от так называемого Царства Польского и присоединить ее к внутренним /174/ губерниям, именно ради того, чтобы в этого идола больше не верили, и для того, чтобы знали, что это мумия, годная для музея, исторический термин, но не нечто реальное... Вот с этих точек зрения и необходимо принять отделение этой Холмской губернии к внутренним нашим губерниям»[40].
Поляки избрали явно негодную тактику. Они доказывали, что законопроект о выделении Холмщины неприемлем прежде всего потому, что вредит русским государственным интересам.
«Мерами 1875 г., — говорил Л.К. Дымша, обращаясь к правооктябристскому большинству Думы, — вы подорвали вашу церковь... если закон этот будет принят, то вы окончательно погубите это дело (голос справа: «Печальник русского дела»)».
Нарушать границы Царства Польского, приводил он другой довод, — «значит наносить тягчайшую обиду национальному чувству и самосознанию поляков», а это означает «расширение той пропасти, которую русское правительство в единении с Государственной думой роет между двумя нациями»[41].
В то же время ораторы польского «коло» в полной мере продемонстрировали, что их национализм стоит национализма епископа Евлогия. Особенно это наглядно показал И.М. Наконечный. «Вы хотите, — кричал он, — потопить наше католическое население среди православных». В своем раже он дошел до утверждения, что польские паны не только никогда не угнетали холмских крестьян, но, наоборот, помогали им. Если же и был такой гнет, то он ничто по сравнению с тем, что творилось в глубине Русского государства. Приведя ряд соответствующих сравнений, Наконечный заключал: «Это лучший ответ на обвинения, бросаемые нам со стороны русских шовинистов, о гнете русского мужика польскими помещиками. Пусть русские помещики похвалятся чем-либо подобным на землях наших с тех пор, как ими владеют дарственным способом или на льготных условиях». Закончил он словами, что Подляшье — это польский «Колизей», обагренный «кровью мучеников», и т. д.[42] «Можете быть уверенными, гг., — вторил ему В.Ю. Яблоновский, — что мы не забудем отторгнутых от нас братьев и не откажемся от того, чтобы в их бедствиях идти к ним на помощь словом и делом... Нас, гг., вызывают к борьбе... мы от нее не откажемся — она нас не страшит»[43].
Чрезвычайно любопытной и показательной с точки зрения перспектив столыпинской политики национализма /175/ была позиция думских правых крестьян. Витебский депутат В.Г. Амосенок заявил, что он будет голосовать за переход к постатейному чтению, т. е. за принятие законопроекта, хотя является противником выделения Холмщины. Решение его определяется тем, что он хочет убедиться в искренности заявлений крайних правых о том, что они стремятся помочь холмским крестьянам. Он посмотрит, дадут ли правые холмскому крестьянину земли, хотя бы не сейчас, а потом, а также права и мелкую земскую единицу. В другом выступлении он потребовал восстановления 12-й статьи правительственного законопроекта, исключенной думской комиссией, которая ограничивала поляков в возможности покупки земли в будущей Холмской губернии. Если статья будет отклонена, заявил он, «то я, конечно, вынужден буду голосовать в целом против всего законопроекта, ибо я не нахожу в этом законопроекте ни малейшей пользы для крестьян; я только нахожу одно разжигание страстей между двумя национальностями». Конечно, «наша Россия не должна называться каким-то Царством Польским, княжеством Финляндским и т. д.». Но «ни одна вера, не забывайте этого, кнутом не удерживается... Если вы хотите поддержать религиозную нравственность крестьян», то за счет казны для «не имеющих земли малоземельных холмских крестьян покупайте землю, и тогда каждый крестьянин скажет: зачем мне быть поляком, когда мне лучше быть православным, больше имущественных прав и преимуществ»[44].
Еще более выразительно в этом смысле прозвучала речь бессарабского крестьянина Д.П. Гулькина:
«Гг. члены Государственной думы, меня нельзя заподозрить в левизне. Вы знаете, гг., когда обсуждался законопроект о Финляндии, я голосовал за законопроект сознательно... Финляндия зарвалась в своей обособленности, и я считал, что ее надо немного осадить». Но холмский законопроект — «обман». «Гг., — обратился он к правой части Думы, — почему вы не были в состоянии образовать губернию из той половины Сахалина, которую вы отдали японцам, почему вы не образовали губернию в Маньчжурии, когда обещали забросать шапками и рукавицами японцев? Сколько миллиардов рублей контрибуции вы отдали японцам, сколько сотен тысяч потеряли вы храбрых русских воинов? Вы построили г. Дальний и отдали его японцам, а теперь вы хотите открыть Америку? Кого вы обманываете? Пройдет ваше время, настанет пора, когда народ вас устранит от таких /176/ дел. Они, националисты, видят, что Япония аннексировала Корею, а Китай приобрел Тибет, Турция захватывает Урмию, а Австро-Венгрия захватила Боснию и Герцеговину. А наши националисты, что же, разве останутся в хвосте? Нет, давайте и они что-то устроят. Вот они, важные дипломаты, устроили выделение Холмщины... Я больше националист, чем все правые, которые сидят здесь... такая уж наша несчастная Россия, что у нас нет того, что есть за границей. Небольшая Германия по сравнению с населением России рождает Бисмарков, а лоскутная империя, как Австрия, рождает гр. Эренталей, которые водят за нос наших дипломатов. А у нас что рождается? Сеятели междоусобий на радость соседей-врагов»[45]. Если официальный национализм терял таких сторонников, как Гулькин, дела его действительно были плохи.
Прогрессисты, кадеты, трудовики и социал-демократы выступили против законопроекта, но, разумеется, аргументация либералов и критика демократов принципиально отличались. Кадеты и здесь добивались «культурной» национальной политики, тогда как трудовики заявляли, что «для великорусского населения подобное националистическое законодательство не только не принесет пользы, но принесет громадный и надолго непоправимый вред... Коренное русское население совершенно не желает ничьих притеснений»[46]. Эти слова принадлежали крестьянину-трудовику К.М. Петрову 3-му.
Наиболее полно и удачно позицию социал-демократической фракции выразил в своей речи Покровский. Законопроект, говорил он, «является праздником гг. националистов третьей Государственной думы. Это их детище, ими выношенное... Русский национализм к народу русскому, к демократическим массам относится со всей ненавистью, как и ко всей демократии — будь она русской, великороссийской, малороссийской, польской, литовской и еврейской... Заверение в любви своей к русским... им нужно для того, чтобы открыть себе путь травить другие национальности». На самом деле они любят из русских только 130 тыс. помещиков. Тех, кого они выделяют, не русские, а украинцы. Подчеркнув, что церковь и власть действуют заодно, Покровский воскликнул: «И теперь под рясою епископа бьется сердце генерал-губернатора и устами преосвященного говорит министр внутренних дел»[47].
Законопроект о Холмщине был принят 26 апреля 1912 г. правооктябристским большинством. 4 мая его передали /177/ в Государственный совет, а уже 23 июня того же года утвердил царь и законопроект стал законом.
Программа российских националистов была достаточно обширна. В новогодней передовой, восвящеиной задачам национализма в 1912 г., газета «Окраины России» писала: «...в наступившем году, должно думать, главное внимание будет обращено на наш восток и юг... На первое место выдвигается Кавказ»[48]. В сентябре 1911 г. «Союзы русского народа», руководимые Марковым 2-м и Пуришкевичем, и Петербургский отдел «Всероссийского национального союза» составили докладную записку, адресованную новому премьеру Коковцову, в которой требовали от него дальнейшего усиления националистической политики и принятия новых драконовских мер против евреев, поляков и Финляндии[49]. Крайние правые уже внесли в Думу запрос относительно убийства Ющинского, т. е. положили начало «делу Бейлиса».
Но общее ощущение в Думе и вне ее было таково, что столыпинский национализм, так же как и новая аграрная программа, провалился. Все больше и больше стало обнаруживаться, что национализм и националисты, несмотря на огромные масштабы антисемитской и националистической пропаганды, не имеют никакого сколько-нибудь значительного влияния на массы. Черносотенно-националистические газеты и журналы никто не читал, кроме профессиональных журналистов. Тиражи их продолжали падать, издания закрывались одно за другим. Еще в 1908 г. редактор «Окраин России» Кулаковский в передовой, озаглавленной «Слово к читателям в конце третьего года жизни «Окраин России», жаловался, что они «по-прежнему, к сожалению, не могут похвастаться широким, в желательном размере распространением»[50]. Несколько лет спустя журнал прекратил свое существование. Кулаковский в новом «Слове к читателям» уверял, что это временно и журнал скоро снова «воскреснет»[51]. Но он уже больше никогда не воскресал. «Славянские известия» закрылись еще раньше. «Ввиду изменившихся как моральных, так и материальных условий, — писал редактор в предпоследнем номере, — я с 1 января 1911 г. сложил с себя обязанности руководителя и редактора журнала «Славянские известия». Будет ли впредь издаваться журнал, определенных данных у меня не имеется». В последнем номере он также выразил неосуществившуюся надежду на то, что журнал еще возродится: «Смею... думать, что мы свидетели не похорон /178/ единственного в России славянского журнала, а лишь временной его отлучки»[52].
Не успев родиться, резко пошла вниз сама партия националистов, искусственно созданная Столыпиным и оставшаяся на деле партией на бумаге. На ее первый съезд в феврале 1912 г. съехалось, по сведениям «Окраин России», более 150 делегатов от 83 провинциальных отделов[53]. На самом деле, как свидетельствовала кадетская газета, их было 60 — 70 человек[54]. Наличность партийной кассы составляла 59 руб. Партию целиком содержал Балашов, и съезд вынес по этому поводу специальное благодарственное постановление[55]. Собственного печатного органа у партии не было. В довершение всего в конце работы III Думы фракция националистов раскололась: из нее выделилась группа так называемых «независимых националистов». В IV Думе этот процесс дробления еще более усилился.
Ставка на национализм как на идеологию, способную вытеснить среди масс идеи демократии и социализма, полностью провалилась.
