Одна-единственная Вечная Справедливость, перед которой преклонялись революционеры прежних времен даже в тех случаях, когда бросали бомбу в карету какого-нибудь великого князя или же когда палач затягивал на шее петлю, у нынешних революционеров вызывает разве что снисходительную усмешку. Они признают только классовую справедливость. В судах тоже действует принцип пролетарской справедливости. «Мы сняли повязку с глаз Юстиции, - насмешливо говорят здесь, — чтобы она могла зреть в корень». Под «корнем», естественно, надо понимать благо только лишь рабочего класса и Советского государства, что, по их убеждению, является благом и для всего человечества.
Советский суд на деле суд классовый. «Как и любой суд!» -тотчас возражают мне. Если предстоит нанести удар справа, держит карающий меч обеими руками; если слева, то разве что легонько стукнут плашмя, и тем самым прокладывают путь к будущему, — так утверждают они сами. Законы, а еще в большей степени их исполнение проникнуты духом борьбы против частной собственности.
Жулики, например, если они грабят частных лиц, почти не подвергаются наказанию. Это «почти», разумеется, не означает полную безнаказанность, однако воришки воспринимаются как жертвы общества, которое должно позаботиться об их исправлении. Но если тот же вор вздумает посягнуть на коллективную собственность, тут и речи нет о понимании мотивов или исправлении к лучшему — на преступника обрушивается карающий меч, причем отнюдь не символически. В первые дни моего пребывания здесь «Известия» разразились статьей «Никакой пощады грабителям рабочего класса!». Где-то на Урале шестеро рабочих и один инженер присвоили сто пятьдесят тысяч казенных денег. Пятерых из них приговорили к десяти годам принудительных работ, двоих (в том числе инженера) осудили на смерть. «Приговор вчера был приведен в исполнение».
Потрясенный до глубины души, я высказал знакомым свое возмущение. Они же не могли понять ни возмущения, ни моего «сомнительного гуманизма». Один из них остроумно обобщил их точку зрения: «Если кто совершает преступление против коллектива, вина его возрастает в зависимости от того, из скольких членов состоит коллектив».
Тяжесть преступления пропорциональна числу пострадавших.
Возмутили меня и смертные приговоры политическим преступникам. В этом вопросе я тоже не встретил понимания. Мои собеседники не понимали, насколько чудовищный прецедент был создан тем самым. «Не мы первые начали!» — звучала отговорка, и спорить оказалось бесполезно.
За убийство с целью грабежа дают максимум десять лет: пусть, мол, преступник исправляется. Но убийство на любовной почве, скажем из ревности, в Европе влекущее за собой самую мягкую кару, здесь подвергается столь же безжалостному наказанию, как и преступления против коллектива. Почему? «Нельзя допускать, чтобы человек относился к другому как к своей личной собственности, как к своему рабу!»
Существуют карательные меры, которые можно объяснить лишь спецификой российских условий. Всем известно, какую роль в управлении русским народом играла нагайка. Били всех и везде. Били офицеры, солдаты, жандармы, чиновники, а по Горькому, даже попы. Колотили друг дружку и в народе — с тем мазохистским самоистязанием, в какое, как известно, впадает любой страждущий народ. В романах Достоевского на каждом углу воет от боли измордованный старец.
Новым законодательством беспощадно — с европейской точки зрения непостижимо строго — карается оскорбление действием, «унижение» (тоже слово из лексикона Достоевского) одного человека другим.
Жулья в прежней России было видимо-невидимо, вроде бы — насколько я могу судить — воры не перевелись и поныне. Русские, подобно детям и вообще существам наивным, не очень-то разбирались в понятиях «мое-твое». У меня лично за все время моего пребывания в России не украли ни копейки.
— А меня, например, изрядно обворовали! — заявляет французский инженер, друг Мальро, который примкнул к нашей компании, направляющейся как раз на судебное заседание. — В день приезда сорвали фотоаппарат, прямо с шеи. На третий день, при переселении, унесли чемодан. Через три недели, в Тифлисе, решил я купить сигареты и вдруг чувствую какое-то шевеление у себя в кармане. Смотрю и вижу возле кармана чью-то огромную раскрытую ладонь, а на ней — деньги, которые я только что сунул в карман. Мерзавец, не сходя с места, проверяет, велика ли добыча: как знать, если решит, что мало, чего доброго вернет обратно! Ситуация была настолько невероятной, что в первый момент я вообразил, будто вижу собственную руку. К счастью, сработал инстинкт, и я, моментально определив, которая из двух ладоней моя, отвесил ворюге здоровенную оплеуху. Началась перебранка, мигом явилась милиция, и нас обоих забрали в отделение. Как я посмел ударить человека?! Еще чуть-чуть, и мне влепили бы за самоуправство! Воришку арестовали (на две недели, как я узнал впоследствии), меня же от двухнедельного заключения спасло лишь то, что я, будучи иностранцем, не знал здешних законов!
Путь наш ведет в Кропоткинский переулок, в районный народный суд, как гласит надпись на жестяной табличке, болтающейся над входом на манер вывески цирюльни. Обстановка внутри тоже была не краше цирюльни и не слишком напоминала официальное учреждение.
В коридоре полно народу: обвиняемые, судьи, адвокаты, праздно любопытствующие — не поймешь, где кто; они сидели на скамьях, курили и сплевывали на пол под объявлениями «Не курить! Не плевать!».
Советская конституция поставила своей задачей отобрать судопроизводство у профессиональных судей и передоверить самому народу. Иными словами, постепенно перевести осуществление судопроизводства на ту основу, с которой экспериментировали и на Западе, вводя институт присяжных. Во многих местах этот метод уже практикуется.
Суд, где мы сейчас находимся, в основном занимается мелкими кражами и делами, какие по той или иной причине не входят в компетенцию органов правосудия на предприятиях. Ведь основная масса спорных вопросов между рабочими выносится на так называемый товарищеский суд. Суды эти действуют на заводах и в учреждениях и больше похожи на народную сходку, чем на судилище. Профессиональных судей там не бывает. О возникших разногласиях или обидах доводят до сведения общего собрания рабочих, как правило, сами обиженные или конфликтующие стороны. Каждый присутствующий вправе высказаться в качестве обвинителя, равно как и защитника. Предупреждающим или же карающим средством товарищеского суда является «общественное порицание», имеющее три степени. В двух первых случаях имя «осужденного» заносится на доску позора, в третьем случае — в особенности если речь идет о рецидиве — обвиняемого изгоняют с предприятия, и это наказание будет, пожалуй, посерьезнее тюремного. По мере роста культурного уровня судопроизводство подобного рода собираются ввести повсеместно.
А до той поры будут действовать эти народные суды. Однако в их структуре просматривается многое от товарищеских судов. Предлагаемый их рассмотрению проступок — мелкая кража, оскорбление достоинства, дебош — расценивают прежде всего как «позорный пережиток прошлого», в соответствии с чем и определяют наказание. Могут выноситься следующие приговоры: оправдание, оправдание с предупреждением, общественное порицание, денежный штраф (когда из зарплаты осужденного в течение года удерживают пять—двадцать пять процентов) и, наконец, лишение свободы. Самое строгое наказание, какое выносится народным судом, — два года заключения. Кроме того, в его сферу действия входят квартирные дела и присуждение алиментов.
И в народных судах решающая роль также принадлежит рабочим избранникам. На долю профессионально подготовленного судьи остается ведение самого заседания, грамотная подача фактов и ознакомление состава суда и публики с соответствующими статьями закона.
В помощь судье-профессионалу каждое предприятие еженедельно выделяет двух рабочих и работниц, избираемых общим собранием. На эту роль годится каждый, получивший советское образование, не привлекавшийся к суду, имеющий право голосовать и быть избранным. В разбирательстве дел, касающихся интересов женщины или ребенка, по крайней мере, одним из членов суда должна быть женщина. Юридическое образование не обязательно, хотя на предприятиях действуют и вечерние юридические курсы. Окончивший их может стать «профессиональным» судьей или адвокатом.
Решение по уголовным делам выносится Верховным судом, избираемым из членов Исполнительного комитета. Амнистию дает не глава государства, а ЦИК — Центральный исполнительный комитет.
На каждой стадии судопроизводства необходимо принимать в расчет социальное происхождение обвиняемого, что отнюдь не значит, будто выходец из пролетариата может рассчитывать на какие-то послабления. Бывают случаи, когда именно это и признается отягчающим обстоятельством. Например, к проштрафившимся членам партии всегда применяются наиболее строгие меры наказания.
Судьи несут ответственность за вынесенный приговор, и в случае несправедливого решения, а главное, уличенные в пристрастности сами могут предстать перед судом.
Из шумного коридора мы заходим в судейскую комнату, где рабочие избранницы заняты тем, что заваривают чай. Разворачивают принесенные с собой бутерброды, чистят редиску, одна из женщин подогревает в маленькой кастрюле суп. Есть среди присутствующих и двое профессиональных судей. Мужчина в полосатых брюках, в пенсне, подвернутый рукав сорочки выставляет напоказ здоровенную татуировку, изображающую якорь у подножия пальмы.
— Вы служили матросом?
— Нет, механиком при котлах.
Вторая — коренастая тетенька лет пятидесяти, с седыми волосами и усталым взглядом работницы, немало потрудившейся на своем веку. На подоконнике пристроился паренек с татарскими чертами лица и читает какую-то книгу. Что именно? «Исправительные работы» — справочник для начинающих судей и вместе с тем свод законов.
Вместе с судьями мы проходим в зал заседаний, больше похожий на классное помещение провинциальной школы, чем на судебный зал. Впритык к простым деревянным скамейкам на небольшом возвышении стоит стол. Судьи занимают места: в центре — седовласая, коротко стриженная тетушка, товарищ Артамонова, слева от нее молодая женщина, справа — парень, изучавший «Исправительные работы». Рядом с ним, в конце стола, секретарь суда.
Обвиняемые, свидетели, защитники — все здесь и проходят вперед, два адвоката, в одних рубашках, без пиджаков, облокачиваются на стол.
— Слушается дело гражданина Дегтярева Петра Федоровича и его соучастников, обвиняемых в хищении общественных средств.
Артамонова медленно зачитывает обвинительный акт, водя указательным Пальцем по строчкам, но голос ее звучит решительно и энергично.
Дело выглядит крайне запутанным. Дегтярев — заведующий гаражом, член профсоюза с 1920 года! член партии с 1926 года! — из вверенного ему имущества продал соседнему заводу деталей на пятьсот рублей, а в кассу собственного завода внес только пятьдесят, в чем сообщник и выдал ему расписку.
Показания обвиняемых, представителя завода и свидетелей еще более запутали дело. Инициативу вскоре перехватывает парень, который изучал «Исправительные работы», и ведет заседание сам: как оказалось, он разбирается в деталях, поскольку сам работает автомехаником, именно поэтому его и делегировали для разбирательства.
Обвиняемые и защитники по-свойски облокачиваются на стол. Артамонова строго задает вопросы, ее седые брови взлетают над кроткими глазами; работница, которая перед началом заседания заваривала чай, вмешивается в спор в тот момент, когда этого меньше всего ожидали, и на минуту-другую овладевает всеобщим вниманием.
Гражданину Дегтяреву не вырваться из круга улик. Железки те он вовсе не подобрал возле гаража (тогда они были бы куда более заржавелыми), ну а если даже и нашел, то почему продал их без ведома заводского совета? И почему потребовал квитанцию на пятьсот рублей, коль скоро внес в кассу всего лишь полсотни?
Защитник после пространных рассуждений предлагает изменить формулировку обвинения с кражи на растрату.
После речи представителя завода начинается допрос сообщника, выдавшего поддельную квитанцию.
Иван Андреевич Носков, двадцати шести лет от роду, выходец с Урала, окончил среднюю школу, женат, к суду и следствию не привлекался, беспартийный... Родители?
Пауза.
— Кто ваши родители?
— Крестьяне... бывшие.
— Кулаки?
— Теперь они рабочие.
Обвиняемый признает себя виновным в пособничестве. Подсудимого он знает давно и, видя, что тот попал в беду, выписал квитанцию задним числом. Ему думалось, что товарищу следует помогать при любых обстоятельствах...
Суд считает необходимым выслушать показания других свидетелей и переносит заседание.
В комнате для судей мы спрашиваем у председателя, на какой приговор может рассчитывать подсудимый.
— Исключение из партии, год принудительных работ по месту службы, что означает: с завода его не уволят, но из зарплаты будут вычитать двадцать пять процентов. Ну и заведующим гаража ему больше не бывать.
— Апелляции не существует?
— Конечно, существует. Следующая ступень после народного суда — Московский городской суд, третья ступень — Московский областной суд. Оба эти учреждения вправе вернуть приговор в районный суд, чтобы новым судейским составом там было пересмотрено решение.
