1. Вокруг зарубежного съезда
В течение нескольких лет после окончания гражданской войны «заграничная организация русской
буржуазии и всех русских контрреволюционных партий», белоэмигрантский лагерь в целом подверглись уже влиянию тех
сил и тенденций, которые в конечном счете привели зарубежную контрреволюцию к полному ее краху. Потерпели
поражение антисоветские мятежи, окончились провалом попытки организации белых десантов, а также многие
инспирируемые из-за рубежа контрреволюционные акции. Налицо была прочная и устойчивая стабилизация социализма в
СССР: окончание восстановления народного хозяйства, укрепление на основах нэпа хозяйственной смычки между городом
и деревней, экономического союза пролетариата и крестьянства; курс на индустриализацию страны; целая полоса
признаний Советской республики на международной арене.
С другой стороны, в эти годы определилась частичная стабилизация капитализма. Она была относительной и непрочной,
но тем не менее дала толчок к созданию целой системы направленных против СССР экономических и политических
блоков. На этом общем фоне начинается новый период истории белой эмиграции, ее политических течений, период,
который продолжался вплоть до второй мировой войны.
В сложной, противоречивой обстановке середины 20-х гг. эмигрантские группировки проявляли себя достаточно
активно, пытаясь объединить свои усилия в борьбе против Советской власти.
1 апреля 1926 г. газета «Тан» — официоз французского Министерства иностранных дел — поместила очень небольшую,
всего в несколько строк, информацию о том, что в Париже в следующее воскресенье откроется «всемирный русский
съезд»[1]. И хотя это сообщение не было
первоапрельской шуткой, этот съезд, который действительно собрался, дал пищу для многих сатирических выступлений.
По словам Михаила Кольцова, даже белые газеты (кроме «Возрождения») описывали съезд «в гоголевских тонах»,
осмеивая высокопоставленных эмигрантов [2].
Но организаторы съезда относились к своему предприятию очень серьезно. /111/
Зарубежный съезд был призван объединить силы белой эмиграции. Это была попытка снова встать на путь вооруженной
борьбы. «Бороться всячески и во всех направлениях», — заявил при открытии съезда председатель организационного
комитета П. Б. Струве. «Нас не остановит признание Советской власти многими государствами, многими народами», —
угрожал с трибуны А. Ф. Трепов. «И прежде всего вопрос о самой жестокой и непримиримой борьбе с III
Интернационалом и его слугами...» — настаивал П.Н. Краснов. «Борьба должна быть до конца, без конца до победы», —
говорил Н. Е. Марков, приветствуя съезд от имени Высшего монархического совета [3].
Попытки объединить силы эмиграции предпринимались уже не раз. Достаточно вспомнить «Русский Совет» Врангеля,
Национальный комитет во главе с Карташевым, другие эмигрантские органы. Единства не получалось. В определенных
кругах, судя по всему, близких к Врангелю, возникла идея съезда, который стал бы внушительной демонстрацией перед
Россией и иностранными правительствами единства «русских зарубежных сил и их целей».
Согласно информации, которая тогда нигде не разглашалась, еще летом 1923 г. началась подготовка к съезду, когда в
Париж приехал И. П. Алексинский. Несколько раз он выступал на заседаниях, в которых принимали участие генералы Е.
К. Миллер и П. Н. Шатилов, другие эмигрантские деятели. Алексинский сообщил, что генерал Врангель согласен с
предложением о съезде и создании центра «объединенной зарубежной России», что А. В. Карташев прислал письмо, в
котором просил заранее «выяснить взаимоотношения между русским Национальным комитетом и предполагаемым общим
центром», а М. Н. Гирc — председатель совещания бывших русских послов — сказал, что создание такого центра всегда
было его мечтой.
Во время этих переговоров составилось мнение, что великий князь Николай должен быть провозглашен на съезде главой
«широкого национального фронта». Поддерживая созыв съезда и заявив о подчинении великому князю, врангелевцы тем
не менее уверяли, что они стоят вне политики и поэтому отказываются от представительства на съезде армии и
офицерских организаций [4].
Позже был создан оргкомитет по подготовке съезда. В него вошли 72 члена, представлявших разные монархические
организации, Национальный комитет, Торгпром. Председателем оргкомитета стал П. Б. Струве. Жизненный путь его
достаточно хорошо известен: легальный марксист, потом веховец, правый кадет, монархист, врангелевский министр
иностранных дел. Как-то в своем кругу Струве говорил о главном в своей жизни, что хотел бы завещать сыновьям.
Оказывается, это была гордость за участие в «белом движении» [5]. И не случайно именно П. Б. Струве возглавил новую эмигрантскую газету, созданную /112/ в
1925 г. на деньги бывшего нефтепромышленника А. О. Гукасова. Само название газеты — «Возрождение» — стало
синонимом особой «возрожденческой» философии, пронизанной духом «белой борьбы» и реставрации. На страницах этой
газеты широко освещались подготовка к зарубежному съезду, организация выборов, ход его заседаний. В листовке,
распространявшейся среди русских эмигрантов, оргкомитет объявлял, что «цель съезда — сплочение воедино всех
действенных русских сил во имя освобождения России от ига III Интернационала...». Затем следовал призыв стать
участниками фонда российского зарубежного съезда, «не стесняясь размерами своих даяний». Оргкомитет выражал
надежду, что все препятствия на пути к созыву съезда будут преодолены [6].
Не успели просохнуть чернила под этим обращением, как вопреки всем призывам началась ожесточенная борьба между
самими инициаторами съезда. «Идет борьба, — указывалось 2 марта 1926 г. в газете «Возрождение», — и со стороны
некоторых умеренных, и со стороны некоторых правых — за количество мест на съезде». Выступая в Белграде, один из
правых деятелей «белого движения», Н. Н. Львов, резко раскритиковал систему выборов, разработанную оргкомитетом.
Согласно этой системе, все члены оргкомитета автоматически становились делегатами съезда (20% его состава),
остальные выбирались от разных эмигрантских организаций и (небольшая часть) от «неорганизованных» эмигрантов. В
Югославии всем заправляли крайне правые — П. В. Скаржинский, С. Н. Палеолог, митрополит Антоний. Львов обвинил
компанию Скаржинского в намерении захватом овладеть съездом, окружить великого князя, оттолкнуть всех и остаться
у кормила правления.
Милюков, который находился в открытой оппозиции к съезду, собрал сведения о ходе выборов на съезд в ряде стран.
По его данным, во Франции приняли участие в голосовании максимум 8,8% тех, кто должен был выбирать. В списке
организаций, от которых избирались делегаты во Франции, значились Торгово-промышленный союз, Центральная
организация торгово-промышленного класса, Русский национальный комитет, Центральный совет монархических групп,
Центральный комитет народно-монархической партии, Центральный комитет союза объединённых монархистов, Парижский
отдел монархической партии, Союз монархической молодежи, Союз бывших служащих Министерства иностранных дел, Совет
съездов горнопромышленников Юга России, Академическая группа, Союз инженеров и др.
По сведениям Милюкова, в выборах на зарубежный съезд в Польше приняли участие всего 0,25%
избирателей, в Чехословакии выборы также проходили «строго конспиративно», «без посторонних» [7]. «Левые» и некоторые умеренные эмигрантские группировки
отказались участвовать в съезде. Против него выступили и представители казачьих организаций, «дабы не позволить
/113/ партийным организациям казачьими именами и казачьими голосами оперировать на съезде».
Известно, что монархисты уличали Милюкова, выступившего после гражданской войны с «новой тактикой», в
предательстве. Теперь, в связи с подготовкой зарубежного съезда, возглавляемое Милюковым
Республиканско-демократическое объединение выпустило обращение, в котором говорилось: «Присмотритесь
повнимательнее, что происходит за кулисами у созывающих съезд... В составе устроителей съезда есть только одна
группа, которая знает, что хочет, — это крайние монархисты. Это те люди, которые в свое время помешали той самой
династии, которую теперь защищают, сделать необходимые уступки народу, чтобы сохранить свое существование. Это
они — Треповы, Крупенские, Скаржинекие, Палеологи и т. д. — своим упорством довели Россию до революции» [8]. Милюков не жалеет красок, выступая против
монархистов, которые, по его словам, и здесь, за границей, сорганизовались в касту, которая села на шею рядовой
эмиграции.
Подготовка съезда и намерение провозгласить «верховным вождем» Николая Николаевича обострили отношения между
отдельными монархическими направлениями. Кирилловцы издали циркуляр канцелярии «его императорского величества»,
написанный в очень острых выражениях. Инициаторы и вдохновители Съезда, говорилось в этом циркуляре, под маской
патриотизма таят «гибельные для дела возрождения России цели, клонящиеся к замене принципа законности
политиканством частью злонамеренных, частью близоруких партийных вождей...». Всем «верноподданным» от имени «его
императорского величества» повелевалось «никакого участия в созываемом некоторыми эмигрантскими группировками
зарубежном съезде не принимать» [9].
Циркуляр заканчивался утверждением, что результаты проектируемого съезда могут быть лишь самыми отрицательными,
резолюции — несомненно подтасованными, а расчеты — себялюбивыми и в конце концов обреченными на неудачу.
Так выглядел этот «единый антибольшевистский фронт» в тот момент, когда после длительной подготовки делалась
попытка объединить наконец силы контрреволюции за рубежом.
С новой силой свара разгорелась уже на самом съезде, который торжественно открылся 4 апреля 1926 г. в роскошных
залах парижской гостиницы «Мажестик». 420 делегатов из 26 стран разбились на разные группировки. На съезде все
перепуталось, писала «Правда» [10]. Даже
умеренные монархисты здесь казались «левыми». На закрытом заседании Н. Е. Марков охарактеризовал Струве чуть ли
не как бывшего революционера. При выборах председателя Струве получил 230 голосов «за» и 190 — «против».
Столкновения возникали и в связи с определением порядка выступлении (Трепов хотел быть первым), и но поводу того,
Какой Митрополит — Антоний или Евлогий — должен служить молебен. А дотом Марков предложил, чтобы сверх /114/
программы все пропели «Боже, царя храни». Это вызвало некоторое смущение. Был объявлен перерыв, во время которого
Маркова уговорили отказаться от пения.
Несколько дней съезд приветствовали представители разных эмигрантских организаций. Часто за громкими названиями
каких-то союзов, центральных комитетов или советов скрывались весьма искусственные образования всего лишь с
несколькими десятками членов. Делегаты, как было объявлено, заслушали приветствие французского политического
деятеля, бывшего депутата Жана Эрлиша. Никем не уполномоченный, он пытался выступать от имени «прекрасной
Франции». Жан Эр-лиш (он же Ян Эрлих), называвший себя французским антибольшевиком, был выходцем из
России.
Официальных приветствий от французского правительства А. Бриана не последовало. Это, разумеется, не случайно. В
то время, когда в отеле «Мажестик» заседали белоэмигранты, на Кэ де Орсэ советская делегация вела переговоры, с
тем чтобы выработать modus vivendi в отношениях между двумя странами. Французское правительство было
заинтересовано в этих переговорах и в развитии экономических отношений с Советской Россией. Характерный факт:
незадолго до открытия зарубежного съезда, 14 марта 1926 г., в «Правде» сообщалось, что во Франции группа бывших
владельцев нефтяных промыслов в Баку и Грозном протестует против закупок советской нефти. Однако французское
правительство, заключившее выгодную сделку, не обращало никакого внимания на эти протесты.
«Любое европейское государство в настоящее время в гораздо большей степени, чем ранее, начинает понимать, как
важно восстановление торговых отношений с Россией... Россия является подходящим для Европы рынком сбыта,
заменяющим заморские рынки, которые ныне так трудно сохранить» [11], — писала немецкая газета «Дойче алгемайне цайтунг». Подобные настроения получали
все большее распространение в деловых кругах Запада.
24 апреля 1926 г. в Берлине состоялось подписание советско-германского договора о нейтралитете и ненападении.
Статья I договора устанавливала, что «основой взаимоотношений между Германией и СССР остается Рапалльский
договор». Тем самым создавались большие ограничения для проведения германским правительством открыто
антисоветского курса. В политической обстановке 1926 г., когда только что вступили в действие подписанные
западными державами Локарнские договоры и делалась попытка сколотить новый антисоветский блок,
советско-германский договор стал серьезным противовесом политике Локарно.
Да и сам по себе факт почти десятилетнего существования Советского государства заставлял задуматься реалистически
мыслящих политиков. В западной печати появлялись призывы к более гибкой дипломатии. В газетах, например,
сообщалось о /115/ борьбе в Америке за признание СССР, о том, что портовые склады Нью-Йорка переполнены
тракторами, плугами, молотилками и другими сельскохозяйственными машинами, закупленными СССР, и в то же время
печаталась информация об антисоветской кампании в США [12].
Международная обстановка с ее противоречивыми тенденциями, приливами и отливами порождала в эмигрантских кругах
разные настроения, которые в какой-то мере получили отражение и на зарубежном съезде. Незадолго до съезда крайне
правые эмигрантские деятели типа Маркова распространяли слухи о предстоящей иностранной интервенции и о
возможности использования остатков белых войск. Выступая 20 сентября 1925 г. в Париже, Марков с предельной
откровенностью призывал поддерживать интервенцию, какова бы она ни была, «даже если бы ее результатом было
разделение России на сферы влияния» [13].
Если послушать этого оратора, то осенью 1925 г. все выглядело очень просто — нужно было только достать денег,
получить помощь от иностранцев и выставить на советскую границу хотя бы небольшую армию.
Известные монархисты усиленно призывали на съезде к борьбе против большевиков, к уничтожению Советской власти, но
«о спасительной роли интервенции» предпочитали уже умалчивать. Марков заявил: «Мы сейчас сознательно свернули
наши знамена» [14] (монархические. — Л.
Ш.). Но тут же добавил: «Мы им не изменили». Маскировали монархисты свои цели и словами о
«непредрешенчестве».
Зарубежный съезд отправил к великому князю в Шуаньи депутацию. Отвечая на приветствие, Николай Николаевич писал,
что высоко ценит «засвидетельствованную съездом готовность зарубежных сынов России содействовать» его «начинаниям
по спасению родины» [15]. Пытаясь как-то
затуманить суть дела, великий князь призывал своих единомышленников «не предрешать» ее будущих судеб. Он
великодушно предоставлял «бесправному народу» свободу установить «основы своего бытия и устроения...».
Откликаясь на послание князя публикацией фельетона, М. Кольцов со свойственным ему, сарказмом заметил: «Ну,
спасибо, великий князь. Вот это хорошо. Правда, запоздало оно, это разрешение, лет на восемь с хвостиком. За это
время мы здесь мало-мало устроили свое бытие, устраиваем дальше» [16].
Нужно сказать, что, несмотря на заявления о «непредрешении», монархическая суть всего предприятия была слишком
явной. И не случайно в дни съезда в западной печати появились сообщения о том, что великий князь Николай
Николаевич объявлен «наследником романовского трона». «Возрождение» 9 апреля выступило с опровержением подобной
публикации в газете «Дейли мейл».
Но сообщения о еще одном русском «царе» продолжали печататься. Венская «Арбайтер цайтунг» рассказывала своим
читателям, /116/ что около двух лет назад «великий князь Кирилл возложил на себя корону Российской империи». С
этим не мог примириться, по словам газеты, его родич — великий князь Николай, который тоже считает своим
предназначением господствовать над всеми русскими. «В поисках опоры среди эмиграции он объявил себя «народным
царем». Ныне ему удалось добиться, чтобы так называемый всемирный съезд русских эмигрантов в Париже провозгласил
его царем» [17]. Заметка заканчивалась
замечанием, в тех условиях весьма знаменательным, что русские отнесутся к этому хладнокровно — Советская Россия
достаточно могуча, а царь от нее дальше, чем когда-либо.
5 апреля 1926 г., когда съезд только еще собирался, «Возрождение» опубликовало передовую статью, взывая к
сознанию его участников: «Нужно помнить, что большевики ждут от съезда двух вещей: демонстрации розни и обнажения
сословных и классовых интересов. Большевики только и мечтают о том, чтобы можно было использовать постановления
съезда как реставрационные вожделения».
Однако эти доводы ни на кого не подействовали. На съезде возникали все новые и новые разногласия. По мнению И. А.
Ильина, известного монархического идеолога, всему мешал дух партийности, который царил среди зарубежной
эмиграции. Ильин откровенно мечтал о грядущем царе всея Руси, который будет якобы вне партий, классов и сословий.
Монархические тенденции, проявившиеся так откровенно, вызвали протесты со стороны некоторой наиболее умеренной
части участников съезда.
Представители так называемых торгово-промышленных кругов, которые были в числе инициаторов зарубежного съезда,
все время колебались. Засилье на съезде «дикого помещика», как выразился один автор, испугало эту группировку.
Дело дошло до скандала, когда бывший фабрикант С. Н. Третьяков — один из руководителей Торгпрома и товарищ
председателя оргкомитета по подготовке съезда — покинул его. Здесь как раз и сказались те сословные и классовые
интересы, против обнажения которых предупреждало «Возрождение». Оказалось, что часть делегатов съезда не хотела
подчиняться великому князю и была против создания руководящего органа при «верховном вожде».
Масла в огонь подлил М. М. Федоров — правый кадет, член Национального комитета и оргкомитета съезда. Он заявил,
что провозглашать великого князя вождем преждевременно и что это может оказаться скорее вредным, чем полезным.
Председатель прервал его, когда Федоров пытался говорить о «будущем органе и его подчинении великому князю».
Пользуясь своей властью, председатель потребовал, чтобы Федоров не касался данного вопроса. Но к нему
возвращались и другие ораторы. Один из них, Н. Н. Львов, сказал, что руководящий орган при данных условиях будет
только символом разъединения [18].
/117/
Классовые и сословные интересы особенно ярко проявились при обсуждении доклада о земле, с которым выступил В. И.
Гурко — бывший царский сановник, член оргкомитета съезда. Когда-то он был одним из организаторов проведения
столыпинской земельной реформы. И не случайно во время его доклада делегаты съезда почтили вставанием память
Столыпина. Рассмотрение земельного вопроса представителями бывшего поместного класса, людьми, которых революция
лишила всех земельных угодий, их попытка выработать какую-то аграрную программу с учетом тех изменений, которые
претерпело землеустройство в Советской России после революции, должны были создать видимость гибкого подхода ее
авторов к проблеме, выгодно представить их в глазах иностранных наблюдателей, а внутри России, может быть, даже
завоевать поддержку среди кулацкой прослойки деревни, активность которой выросла в условиях нэпа.
Гурко заявил, что в 1926 г. уже невозможно вернуть земли бывшим собственникам. Шесть лет назад, по его мнению,
это еще можно было сделать. А теперь все выкристаллизовалось. Нет другого выхода, сказал, как бы оправдываясь,
докладчик, как закрепить землю за теми, кто ею владеет. После доклада разгорелась дискуссия. Некоторым ораторам
казалось, что их уже ждут в России. Трепов, например, заранее «успокаивал» крестьян, что ничего отнимать у них не
будут. Но тут же объявил, что «крепкие» крестьяне ни за что своей земли не уступят, той земли, которую «у них
захватила деревенская беднота, жадная до чужого». И вообще и он, и Марков, и Скаржинский стоят за то, чтобы
отложить решение вопроса до возвращения в Россию. Трепов, впрочем, полагал, что в России не один земельный
вопрос, а 15 миллионов земельных вопросов, т. е. столько же, сколько хозяйств. Но вот на трибуну поднимается
престарелый князь Д. Д. Оболенский. Он вспомнил «своих крестьян», которые, по его словам, «хотят помещиков». «Мы
вернем земли по принадлежности, — заявил он, — и тогда за нами пойдут» [19].
В резолюции было записано обещание не отнимать у крестьян землю, которой они пользуются. Однако выступления на
съезде черносотенно-монархических деятелей сильнее всяких резолюций раскрывали их подлинную заинтересованность в
имущественной реставрации. Злобный антисоветизм, клевета, попытки извратить тенденции развития Советского Союза,
представить их перед западными державами в выгодном для зарубежной контрреволюции свете — все это переполняло
доклады и выступления, посвященные внутреннему положению СССР.
Нужно заметить, что «описания» эмигрантов были в то время одним из главных источников представлений о Советской
республике для многих буржуазных деятелей; предсказывать гибель Советской власти стало любимым занятием. «Начиная
с /118/ 1918 г., — писал в своей книге о Советской России немецкий автор К. Барц, — через определенные промежутки
времени провозглашается конец большевистского эксперимента в России... Публикуются «сообщения» достойных всякого
сочувствия эмигрантов, основанные, разумеется, на «достоверных» источниках» [20]. Материалы зарубежного съезда должны были дать новую пищу для
таких «предсказаний».
Считая социалистическую революцию явлением случайным, результатом заговора, в котором главную роль играли внешние
силы, докладчики С. С. Ольденбург, Ю. Ф. Семенов, А. М. Масленников и другие идеологи кадетско-монархического
толка изображали большевиков не иначе как чужеродной и враждебной России «политической сектой». Они ратовали за
объединение усилий России «зарубежной» и «внутренней». Призывая к борьбе с Советской властью, они делали упор на
нарастание внутренних антисоветских сил, прежде всего «нового зажиточного класса» — кулачества — в деревне.
Потеряв всякое чувство реальности, на съезде рассуждали о праве «зарубежной России», т. е. белой эмиграции,
говорить с внешним миром от имени «России вообще».
Создать впечатление понимания перспектив социально-экономического развития должны были, видимо, тезисы «Основные
черты будущего хозяйственного устройства России», опубликованные в ходе зарубежного съезда [21]. Их авторы исходили из того, что хозяйственный строй
страны, освобожденной от Советской власти, будет основан на признании права частной собственности, которое
повлечет за собой «денационализацию и демуниципализацию всех видов собственности». Не только в свете
исторического опыта, но уже в то время реально мыслящим политикам была ясна беспочвенность этих планов. Все те,
кто не хотел закрывать глаза перед фактами, понимали, что действительные тенденции хозяйственного развития
Советской России определяются не оказавшимися за рубежом эмигрантскими деятелями, а первым в мире государством
диктатуры пролетариата, партией большевиков — ведущей и руководящей силой этого государства.
В канун 1926 г. состоялся XIV съезд ВКП(б), взявший курс на социалистическую индустриализацию страны. Съезд
констатировал частичную стабилизацию капитализма и некоторый отлив революционной волны на Западе. В то же время в
стране, народное хозяйство которой уже пять лет развивалось на основе новой экономической политики, после войн и
разрухи приближались к завершению восстановительные процессы. Они проходили под знаком роста и увеличения
удельного веса социалистических элементов. Но вместе с подъемом хозяйства, как отметил съезд, наблюдался рост
капиталистических отношений в городе и деревне. В этой сложной обстановке XIV съезд партии принял решения,
имеющие принципиальное значение для дальнейших судеб революции. /119/
Съезд указал на необходимость вести экономическое строительство таким образом, чтобы «СССР в обстановке
капиталистического окружения отнюдь не мог превратиться в экономический придаток капиталистического мирового
хозяйства, а представлял собой самостоятельную экономическую единицу, строящуюся по-социалистически и способную,
благодаря своему экономическому росту, служить могучим средством революционизирования рабочих всех стран и
угнетенных народов колоний и полуколоний» [22]. Съезд выдвинул как основную задачу партии борьбу за победу социалистического
строительства в СССР.
В те дни, когда в Париже на белоэмигрантском съезде произносились воинственные речи, в Москве работал очередной
Пленум Центрального Комитета ВКП(б). Он занимался как раз вопросами внутреннего положения и хозяйственной
политики. Следуя генеральной линии, разработанной XIV съездом партии, Пленум ЦК наметил ряд конкретных
мероприятий по развертыванию индустриализации страны, по преодолению тех специфических трудностей, которые
возникли в это время в связи с острым товарным голодом, недостатком накоплений, диспропорциями в развитии
отдельных отраслей народного хозяйства. Большевистская партия установила по всей стране суровый режим
бережливости, экономии, беспощадно боролась со всякими излишними непроизводительными расходами, требовала
усиления планового начала в развитии хозяйства.
Вожди зарубежной контрреволюции были не способны проявить даже очень небольшую долю объективности, они пытались
все еще создать иллюзию, что понимают «чаяния» русского народа, найдут в нем свою опору, что Советская власть не
выдержит трудностей, внутрипартийная оппозиция в конце концов расколет партию большевиков.
«Правда» 8 января 1926 г. приводила выдержку из газеты «Руль» о том, что в белом стане только и свету в окошке —
надежда на раздоры большевиков. Еще более откровенно деятели эмиграции высказывались в переписке для внутреннего
пользования. «Окончательно можно будет радоваться, — писал А. С. Хрипунов генералу фон Лампе, — когда прольется
партийная кровь» [23].
Не сумев добиться сплочения своих собственных сил, они ждали и надеялись на какое-то чудо. Это настроение
получило отражение в одной из передовых статей газеты «Возрождение», опубликованной во время заседаний
зарубежного съезда. «Мы отступили, — говорилось в этой статье. — Но мы не сдались. Мы залегли в окопы «беженского
существования» и ждем». А пока было ясно, что единодушия достигнуто не было, и та же газета через три дня
признаваласъ в чувстве неудовлетворенности и горечи, поскольку съезд не смог создать «орган», который должен был
возглавить «всю сплотившуюся вокруг великого князя зарубежную массу» [24]. Милюков потом вообще взял под /120/ сомнение вопрос о провозглашении великого
князя Николая Николаевича «верховным вождем». Является спорным, рассуждал он, был ли князь «провозглашен», или на
съезде состоялось простое его «приветствие» [25].
Может быть, наиболее верная оценка результатов съезда была дана генералом Врангелем. «После зарубежного съезда
общественность оказалась у разбитого корыта, — заявил он. — Ни одна группа не оказалась достаточно сильной, и в
чувстве собственного бессилия все ищут союзников» [26].
Сразу после съезда его участники попытались образовать новые организации, В эмигрантских кругах в ходу была тогда
шутка: съезд, вместо того чтобы родить законного ребенка, разродился внебрачной двойней. Были созданы
«центральное объединение» и «патриотическое объединение». Председателем первого стал А. О. Гукасов, второго — И.
П. Алексинский.
Собственно говоря, задачи, которые ставили перед своими членами оба объединения, были очень похожи, с той, может
быть, разницей, что главари «патриотического объединения» (И. П. Алексинский, А. Н. Крупенский — председатель
Высшего монархического совета, П. Н. Краснов, князь Н. Д. Оболенский, А. Н. Моллер, Ю. С. Пороховщиков) требовали
от каждого члена безоговорочного подчинения воле национального вождя — «великого князя Николая Николаевича»,
открыто призывали к «освобождению России», а руководители «центрального объединения» (А. О. Гукасов, князь И. С.
Васильчиков, Н. Н. Шебеко, И. Г. Акулинин, В. П. Рябушинский, П. Б. Струве, князь Л. В. Урусов, А. С. Хрипунов,
П. Н. Финисов) прибегали к завуалированным выражениям вроде необходимости «тесного сближения» с великим князем,
установления связей с иностранными политическими - кругами и «Россией внутренней».
В «патриотическом объединении» собрались крайне правые монархисты, в том числе члены Высшего монархического
совета. 22 апреля 1926 г. Алексинский получил от великого князя письмо, в котором тот благодарил всех лиц,
образовавших объединение и приступивших к собиранию средств «на борьбу». Что касается «центрального объединения»,
то в эмигрантской печати появлялись сообщения не столько о его деятельности, сколько о конфликтах среди его
руководителей, например между Струве и Гукасовым. По словам одного эмигранта, Струве вел себя как «базарная
кухарка». Он ушел из редакции «Возрождения» и из «центрального объединения». Пытался начать издавать свой
еженедельник, но это было, как говорили, жестом отчаяния, так как «сколько-нибудь обеспеченных денег у него не
было».
Во время полемики, которая возникла вокруг этой очередной эмигрантской склоки, был поставлен вопрос: что полезнее
и важнее для антисоветской эмиграции — гукасовскйй карман или голова Струве? Оказалось, что карман, денежный
мешок /121/ важнее. «Голову Струве заменить можно, — писал В. А. Маклаков, — а гукасовских миллионов нет. Для
политического дела нужны не только перья, но и деньги...» [27]
Собрания возглавляемого Гукасовым «центрального объединения» продолжались и в начале тридцатых годов.
Переизбирались главный совет и главное правление, сменялись руководители. Среди событий, которые вселяли
«бодрость и надежды в ряды эмиграции», объединение отметило приход к власти фашистов в Германии в 1933 г.
«Центральное объединение» было тесно связано с РОВС, призывало всемерно поддерживать эту военную организацию,
которая стала основным носителем и проводником так называемого белоэмигрантского «активизма».
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
