Какие мысли могут вызвать у неподготовленного читателя словосочетания «Восточный Тимор», «Тимор-Лешти» или «Демократическая республика Тимор-Лешти» — именно так официально называется одно из самых молодых государств на политической карте мира (ниже него в этом списке лишь Черногория, если не учитывать три частично признанные марионеточные республики)? Наверное, никаких. И дело не только в том, что речь идет о молодом в политическом отношении государстве, занимающем всего половину одного из многих островов, расположенных между Индокитаем и Австралией. Это ещё и одна из тех стран, где нагляднее всего проявилась человеконенавистническая сущность современного капитализма — ведь здесь он привел к геноциду, продолжавшемуся более двадцати лет. А в мире, который пытаются представить лучшим из всех возможных, не принято говорить о таких вещах...

Остров несвободы

Впервые Тимор упоминается в XIV веке, когда его население выплачивало дань яванской империи Маджапахит. Уже тогда этот остров выступал лишь в качестве периферии Больших Зондских островов. Когда на смену раннефеодальным островным образованиям типа Сурвианга пришли португальские (1511 г.) и голландские (1613 г.) завоеватели, Тимор стал ареной противостояния колониальных империй. Захватническая гонка португальцев и голландцев продолжалась два столетия, пока по Лиссабонскому договору 1859 г. юго-западная часть острова с центром в Купанге не отошла окончательно к Нидерландам, а восточная с центром в Дили (первоначально в Лифау) — осталась за Португалией. Интересно отметить, что Западный Тимор после экономического кризиса 1997–1998 гг. является одним из наиболее депрессивных регионов Индонезии: показатели безработицы и бедности превышают здесь 80%.

Итак, вплоть до 1975 г. Восточный Тимор был наиболее отсталой колонией наиболее отсталой из всех европейских колониальных империй — Португалии (владения которой включали нынешние Анголу, Мозамбик, Гвинею-Бисау, Кабо-Верде, Сан-Томе и Принсипи, а также Макао, по-китайски Аомынь, и ряд индийских прибрежных территорий с центром в Гоа). Ориентированное на экспорт (кофе, каучук, копра) сельское хозяйство, которое велось примитивными орудиями труда, не обеспечивало даже местные продовольственные нужды. Под конец португальского господства около 32% бюджета колонии уходило на военные затраты (содержание 7-тысячного контингента колониальных войск), в то время как на социальное обеспечение тратилось всего 4%. Однако традиции продолжительной освободительной борьбы тиморцев также коренятся в колониальной эпохе: жестокость португальских плантаторов неоднократно становилась причиной антиколониальных восстаний (в 1719, 1726, 1769, 1895–1912 гг.).

Разгром «Оси» во Второй мировой войне, казалось, давал надежду на то, что страны антигитлеровской коалиции не допустят сохранения зависимости Восточного Тимора от Лиссабона, где у власти находился фашистский режим Салазара. Но развитие событий на Тихоокеанском театре военных действий доказало лишь, что на смену традиционным хозяевам острова приходят новые: 12 декабря 1941 г., чтобы не допустить японского вторжения, Тимор был оккупирован войсками Австралии — страны, которая в дальнейшем будет играть важную роль в жизни острова. В феврале 1943 г. австралийский контингент стал последним в числе союзнических сил, эвакуированных из Юго-Восточной Азии перед наступлением войск Японской империи. Война дорого обошлась местному населению: в результате японской оккупации, которая продолжалась вплоть сентября 1945 г., погибло в общей сложности от 40 000 до 70 000 человек («возможно, их героизм помог уберечь Австралию от японского вторжения», — отмечает Ноам Хомский[1]). Сам же Восточный Тимор после войны вернули португальским фашистам — салазаровская диктатура вполне устраивала господствующие круги США, которые разрешили ей стать одной из основательниц НАТО.

Тем временем в «Нидерландской Индии», которая провозгласила независимость 17 августа 1945 г. под названием Индонезия, антиколониальная борьба развернулась в полном объёме. Западный Тимор, который в годы борьбы за независимость в 1945–1949 гг. выступал как оплот пронидерландских лоялистов, в результате деколонизации всё же стал частью Индонезии. Последняя не выказывала интерес к присоединению восточной, португальской, части острова — вплоть до знаменательного падения Салазара из кресла-качалки и последующего падения фашистского режима его наследника Каэтану. Среди ближайших соседей антиимпериалистическая риторика индонезийского президента Сукарно рассматривалась, как касающаяся исключительно Западного Ириана и правомерности существования Малайской Федерации. Тем временем в Португальском Тиморе, который в 1955 г. получил статус «заморской территории», колониальные власти организовали огромное количество концлагерей для португальских политзаключенных. В свою очередь, тиморских оппозиционеров (в числе которых был, например, 21-летний журналист Жозе Мануэль Рамуш-Орта, который сам был сыном диссидента, сосланного в Тимор Салазаром) высылали в Мозамбик. Когда в 1960 г. Генеральная Ассамблея ООН включила пункт «Тимор и зависимые территории» в список несамоуправляющихся территорий, к которым применимы положения главы XI Устава ООН, Лиссабон отказывался признать принадлежность этой, равно как и остальных своих колоний, к данной категории.

1975: Революционные ожидания и тень Сухарто

Португалия, будучи последней из открыто колониальных держав, отказывалась предоставить своим владениям какое-либо самоуправление, но этим только стимулировала нарастание недовольства среди подчиненных народов. Распространение антиколониальных и социалистических идей, с которыми так усердно боролась колониальная власть, стало основой для оформления политических организаций, ставивших своей целью национальное и социальное освобождение, часто — по образцу африканских националистических движений. Основанная в 1970 г. Тиморская социал-демократическая ассоциация, переименованная спустя некоторое время в Революционный фронт за независимость Восточного Тимора (более известный по аббревиатуре ФРЕТИЛИН), боролась за национальное освобождение и требовала немедленной независимости. Общие черты ФРЕТИЛИН, провозгласившего своими принципами «универсальные доктрины социализма» и «право на самоопределение», напоминали революционные движения левого толка в других португальских колониях — ФРЕЛИМО в Мозамбике, МПЛА в Анголе, ПАИГК в Гвинее-Бисау и Кабо-Верде (после распада Советского Союза в 1990-х гг. все они перешли на социал-демократические позиции и были приняты в Социалистический Интернационал — ФРЕТИЛИН имеет там консультативный статус).

Победа в метрополии «Революции гвоздик» 25 апреля 1974 г. открывала перед Восточным Тимором, как и перед прочими португальскими колониями, перспективы обретения независимости под началом левонационалистического движения. Легализация политических партий, проведенная губернатором Марио Лемушем Пирешем в свете подготовки к запланированным на 1976 г. выборам в Учредительное собрание, подтвердила статус ФРЕТИЛИН как крупнейшей политической силы. Однако ситуация в регионе к этому моменту кардинально изменилась: в Джакарте в ходе военного переворота 1965 г. Сукарно был низложен генералом Сухарто, установившим в Индонезии жёсткую антикоммунистическую и проамериканскую диктатуру.

Чтобы не допустить к власти в Дили левых, индонезийская военная разведка (БАКИН), разрабатывая программу под кодовым названием «Операция Комодо», предоставляла помощь ряду альтернативных организаций, таким образом внося разлад в единство тиморских активистов. Одновременно она осуществляла психологическое давление на тиморцев — в частности, индонезийская радиостанция в западнотиморском Купанге транслировала в эфире записи пулеметных очередей, которые прерывались угрозами в адрес жителей Восточного Тимора, не желающих «воссоединения». Среди получателей индонезийских материальных средств особенно выделялась АПОДЕТИ (Народно-демократическая ассоциация Тимора), требовавшая тесной интеграции с Индонезией. АПОДЕТИ, в которую влилась заметная доля людей, запятнанных коллаборационизмом с японскими оккупантами, провозглашала себя выразителем интересов мусульманского меньшинства, чем контрастировала с подчеркнуто светским фронтом ФРЕТИЛИН (в который входили как выходцы из католического большинства, включая священнослужителей, так и мусульмане, в частности, нынешний генеральный секретарь партии, йеменец в третьем поколении Мари Алкатири; открытость для представителей всех тридцати этнических групп, которые проживают на острове, стала залогом широкой поддержки движения). Помимо ФРЕТИЛИН и АПОДЕТИ, в политическом спектре присутствовали также УДТ (Демократический союз Тимора), опиравшийся на традиционные элиты в их стремлении сохранить Тимор в «тени португальского флага», и маргинальная монархическая КОТА (Ассоциация тиморских героев), состоящая преимущественно из местных вождей (лиураи).

Местные выборы, состоявшиеся весной 1975 г., показали, что щедрое финансирование из Джакарты не помогло противникам независимости из АПОДЕТИ — победу одержали их оппоненты, ФРЕТИЛИН (более 55% голосов) и УДТ. Хотя последние две партии ещё выступали на выборах единым блоком, вскоре проявились очевидные разногласия между партией феодальной верхушки (УДТ) и народной партией крестьянства и радикальной интеллигенции (ФРЕТИЛИН). В июне 1975 г. силы ФРЕТИЛИН, возглавляемые бывшим португальским кадровым военным Жерменгильдо Альварешем, заняли Окуси, небольшой анклав португальской территории в Западном Тиморе; тем не менее, в результате переговоров они согласились разделить власть с УДТ, что казалось прологом будущего независимого пути Восточного Тимора. Но этим надеждам не суждено было сбыться: в ночь на 11 августа 1975 г. УДТ при поддержке местной полиции осуществил переворот, заняв столицу владения Дили. Заговорщики арестовали свыше 80 сторонников ФРЕТИЛИН, после чего казнили нескольких активистов фронта. В ответ на террор со стороны проиндонезийских сил и бездеятельность свергнутого губернатора, ФРЕТИЛИН, всё это время пытавшийся заручиться поддержкой португальской администрации, формально подчиненной левоцентристскому правительству в Лиссабоне, разуверился в поисках внешней поддержки и перешел к решительным действиям. До конца сентября 1975 г. силы УДТ были оттеснены к индонезийской границе регулярными частями, перешедшими под контроль ФРЕТИЛИН. Однако там к непосредственным военным операциям против восточнотиморских войск присоединились и силы индонезийской армии, не гнушаясь убийствами мирных жителей (в частности, пяти австралийских тележурналистов в Балибо).

В таких условиях Фронт в одностороннем порядке провозгласил 28 ноября 1975 г. независимость Демократической республики Восточный Тимор во главе с президентом Франсишку Амаралом. В числе 18 членов правительства новой республики нашлось место для двух арабов и одного португальца. Иностранные государства в своём большинстве — причем как «западный», так и «восточный» блок — единодушно проигнорировали провозглашение независимости Тимора-Лешти. Если международное признание известнейшего прецедента самовольного провозглашения независимости в 60-х годах — а именно нигерийской Биафры — охватило два десятка государств, то независимый Восточный Тимор был признан лишь Албанией, Гвинеей, Гвинеей-Бисау, Кабо-Верде и Сан-Томе и Принсипи: в этом перечне лишь другие бывшие португальские владения, а также возглавляемая известным деятелем антиколониального движения Ахмедом Секу Туре Гвинея и изоляционистская ходжаистская Албания, находившаяся в состоянии необъявленной войны едва ли не со всем миром. Не помогла и отправка 4 декабря 1975 г. делегации от ФРЕТИЛИН в составе Хосе Рамуш-Орты, Мари Алкатири и Рожериу Лобату, призванной добыть дипломатическую и экономическую поддержку для новообразовавшегося государства. Посланники Демократической республики Тимор-Лешти объездили два с половиной десятка стран, от которых, как им казалось, можно было рассчитывать на помощь — от Советского Союза до Швеции — но всё было напрасно.

Да и самой независимости Тимора-Лешти суждено было тогда просуществовать всего 9 дней: уже на следующий день после её провозглашения, 29 ноября 1975 г., индонезийская армия пересекла границу между двумя частями острова, а министр вооруженных сил Индонезии подписал документ о присоединении к ней территории Восточного Тимора. 30 ноября индонезийцы добились подписания сервильными лидерами «четырех партий» (две из которых без преувеличения можно назвать микроскопическими) совместной декларации, задним числом оправдывавшей действия агрессоров в Тиморе (официально местом её подписания был назван городок Балибо на Тиморе, хотя на самом деле всё происходило на индонезийском острове Бали). Представляя события как «гражданскую войну», а не внешнее вмешательство, Индонезия довершила оккупацию страны. Не иначе, как «гражданской войной», называла она и последующую оккупацию независимой республики, которая будет длиться еще 24 года — по словам Ноама Хомского, на таких же основаниях «гражданской войной» индонезийские пропагандисты могли бы называть и оккупацию Европы нацистами[2].

7 декабря 1975 г. индонезийские войска вторглись в Дили, а 17 июля 1976 г. Восточный Тимор был официально аннексирован Индонезией в качестве 27-ой провинции — Тимор-Тимур. Тем не менее, тиморцы, перейдя в труднодоступных восточных районах к партизанской войне, продолжали вооруженное сопротивление. До конца 1976 г. 32-тысячные индонезийские войска в Восточном Тиморе понесли 10-тысячные потери в боях с уступавшими им по численности, вооружению и подготовке тиморскими партизанами; по отдельным оценкам, оккупанты контролировали не более 20% занятой территории. «Быстрой победоносной войны», на которую надеялись генералы в Джакарте, не получилось; полномасштабные боевые действия не прекращались до 1980 г. И даже после провозглашенной «нормализации» в 1980-х гг. индонезийское командование в Дили признавало, что подпольные сети ФРЕТИЛИН и контролируемые им отряды — объявленные в официальных документах «бандами нарушителей безопасности» — существовали «во всех поселениях, всех селах, так же, как и в городах».

24 года индонезийской оккупации: геноцид, террор, голод

Что же позволило индонезийскому диктатору беспрепятственно оккупировать независимое государство и начать физическое уничтожение его населения? То же, что десятилетием раньше позволило ему истребить огромное количество политических противников, преимущественно коммунистов, внутри собственной страны — молчание «мирового сообщества» и «зелёный свет» для репрессий со стороны Соединенных Штатов. Победа во Вьетнамской войне социалистического Севера вновь вызвала параноидальный страх в кругах американского истеблишмента: опасение «распространения коммунизма» в Азии сообразно «эффекту домино» побуждало правящие круги США к агрессивному противодействию любому более или менее радикальному национально-освободительному движению в регионе. Поддержка на словах, предоставленная левой ирредентистской партии ФРЕТИЛИН со стороны Китайской Народной Республики, была для Вашингтона достаточной, чтобы провозгласить тиморское национально-освободительное движение коммунистическим и санкционировать расправу над ним руками индонезийской военщины. Крайне показательно, что в день вторжения Сухарто встречался в Джакарте с президентом Джеральдом Фордом и госсекретарем Генри Киссинджером. Последний, лауреат Нобелевской премии мира, посоветовал индонезийскому диктатору «действовать быстро» в отношении Восточного Тимора[3] (вспоминая позже эту встречу, Киссинджер набрался наглости утверждать, что тема вторжения на ней даже не затрагивалась). Ещё за полгода до этого события, 5 июля 1975 г., эта же тройка джентльменов встречалась в Кэмп-Дэвиде; прошло как раз два месяца со дня окончательной победы коммунистов во Вьетнаме. Ещё тогда Сухарто заявлял по поводу Тимора, что все сторонники независимости «находятся под коммунистическим влиянием», обращая особое внимание на активистов ФРЕТИЛИН из числа студентов-маоистов, принимавших участие в революционных событиях в Португалии. Объявив восточнотиморских борцов за свободу «левоэкстремистской угрозой», главы государств одновременно сошлись на мысли, что камбоджийские «красные кхмеры» полностью устраивают их в качестве противовеса «советско-вьетнамскому экспансионизму».

Геноцид, осуществленный индонезийской армией в Тиморе, был бы невозможен без постоянного поступления вооружения стоимостью свыше миллиарда долларов от «западных демократий» — Великобритании, Франции, Австралии и, конечно же, США. 90% оружия, которое применялось индонезийскими силами во время вторжения, было произведено в США; американцы тренировали одиозные эскадроны смерти «Копассос», пользуясь богатым опытом подготовки ультраправых офицеров и парамилитарес в Центральной Америке[4]. А представитель США Даниэл Патрик Мойнихэн мог успешно блокировать в Совете Безопасности ООН попытки ввести санкции против агрессора (естественно, Совбез единогласно призвал Джакарту вывести войска из Восточного Тимора, но она могла держать их там неограниченный срок под видом «добровольцев»; а уже через год США не дали ход попыткам мелких государств типа Гвинеи-Бисау или Исландии инициировать действия для обеспечения самоопределения народа Тимора-Лешти. Поэтому хотя Генеральная Ассамблея ООН и приняла предложенную Алжиром, Гайаной, Кубой и Сенегалом резолюцию, не признававшую оккупацию Восточного Тимора, ничего более существенного, чем церемониальное осуждение нарушения хунтой Сухарто международного права, международные организации не сделали.

Вдобавок, важный союзник США в регионе — Австралия (в лице премьеров Э. Г. Уитлема и Д. М. Фрезера) — также поддержал индонезийскую агрессию: Уитлем ещё в 1974 г. заявил на встрече с Сухарто, что «независимый Португальский Тимор был бы нежизнеспособным образованием и потенциальной угрозой стабильности в регионе». Уже после захвата Восточного Тимора индонезийцами Австралия стала единственным государством, которое официально (с 1978 г.) признавало эту аннексию. Наконец, австралийцы препятствовали деятельности тиморского освободительного движения за границей — например, они закрыли независимую радиостанцию в Дарвине, тем самым лишив партизан из ФРЕТИЛИН единственного канала связи с внешним миром.

Одиозный индонезийский диктатор Сухарто, чья семья на момент его свержения контролировала активы объёмом свыше 40 млрд. долларов США, «отметился» на ниве государственного террора и массового геноцида не впервые: он был организатором самых массовых политических репрессий в послевоенной истории (всего за 1965-1967 гг. было уничтожено от полумиллиона до полутора миллиона человек, заподозренных в симпатиях к наибольшей в «третьем мире» трехмиллионной Коммунистической партии Индонезии) и этнических зачисток в провинциях Ачех и Западный Ириан (Папуа). По выражению Тарика Али, репрессии в Тиморе проводились по команде офицеров, на руках которых еще не высохла кровь от убийства миллиона собственных граждан[5].

Не следует забывать, что рыночный фундаментализм, внедряемый экономическими советниками диктатора («берклийской мафией», которая хронологически опередила «чикагских мальчиков» Пиночета в деле насаждения неолиберальной экономической модели), тоже имел трагические следствия для рядовых индонезийцев. Наоми Кляйн, останавливаясь в книге «Доктрина шока» на роли, сыгранной Индонезией в качестве тренировочного полигона неолиберализма задолго до штурма Ла-Монеды 11 сентября 1973 г. и рейгановско-тетчеровских 80-х, упоминает, что путешественники, побывавшие в Восточной Яве после антикоммунистического переворота 1965 г., рассказывали «о маленьких реках и ручьях, буквально запруженных телами»[6]. Сходным образом описывает ситуацию в Восточном Тиморе Эдуардо Галеано: «В 1994 г. Джон Пилджер посетил Восточный Тимор. Куда бы он ни смотрел — поля, горы, дороги — везде виднелись кресты. Весь остров был превращен в огромное кладбище. Никто в мире не знал об этих бойнях»[7].

В результате индонезийской оккупации были убиты, замучены или доведены до голодной смерти в общей сложности от 150 000 до 250 000 человек (соответственно, от 1/5 до трети населения), почти столько же стали беженцами. Было уничтожено 80% жилищ. Люди принудительно загонялись в «стратегические деревни» — так «политкорректно» назывались индонезийские концлагеря, вдохновленные аналогичным опытом правых диктаторов Южного Вьетнама. В «стратегических деревнях» население Тимора в свободное от подневольной работы время заставляли изучать бахаса индонесиа (введенный на всей территории Индонезии новый официальный язык на основе малайского) и проявлять уважение к государственной символике «нового порядка» Сухарто. Эксплуатация естественных и человеческих ресурсов Восточного Тимора достигла уровня, невиданного даже во времена португальского господства. Вхождение в состав Индонезии стало для тиморцев «новым изданием» колониализма в полном смысле этого слова: местный хозяйственный комплекс был полностью ликвидирован, а промышленность задушена в зародыше. Даже продовольствие и медикаменты доставлялись на остров исключительно из Индонезии. Ужасы, осуществлённые в Восточном Тиморе, заставляли вспомнить о самых тёмных страницах планомерного уничтожения целых народов в XX веке, включая нацистский террор и геноцид армян в Османской империи[8].

Индонезийско-восточнотиморская Комиссия правды и примирения, сформированная по образу и подобию аналогичных инициатив в Южной Африке и Центральной Америке, подготовила подробный статистический доклад, в котором приводятся доказательства гибели 102 800 человек вследствие иностранной оккупации и политики индонезийских властей. 84 200 человек были заморены голодом или умерли от болезней в «стратегических деревнях». Согласно международной конвенции «О предупреждении преступления геноцида и наказание за него», преступления режима Сухарто в Восточном Тиморе по всем параметрам подпадают под категорию геноцида. Вместе с тем, международный трибунал, который осудил бы ответственных за военные преступления и преступления против человечества в Восточном Тиморе и Индонезии, так и не был созван, вопреки всем призывам правозащитников. Создается впечатление, что выдача организаторов геноцида на Малайских островах пугает те же великие державы, которые настаивали на создании таких трибуналов после конфликтов в бывшей Югославии и Руанде.

Ряд западных исследователей, в частности Бен Кьернан, приводят крамольные, с точки зрения господствующего идеологического дискурса, параллели между политикой Индонезии и действиями режима «красных кхмеров» в Кампучии — ведь, кроме массовости геноцида (хотя численность жертв в Восточном Тиморе намного ниже по абсолютным показателям, но в процентном соотношении к общей численности населения приблизительно равна количеству погибших в Камбодже[9]), их роднит ещё и то, что как Сухарто, так и Пол Пот на международной арене пользовались поддержкой Соединенных Штатов. Беспрецедентной для второй половины ХХ столетия была и продолжительность геноцида в Тиморе — он начинался почти одновременно с началом полпотовского геноцида в Кампучии, в то время, когда Иди Амин истреблял людей в Уганде, а правые диктатуры в Латинской Америке охотились за людьми левых убеждений, а закончился после того, как по Руанде и бывшей Югославии прокатились волны этнических чисток 90-х[10].

По сути, геноцид начался уже в первые дни «яванской оккупации», как эти события восприняло многонациональное население острова. Скажем, на второй день после захвата Дили (8 декабря 1975 г.) националистически настроенные индонезийские военные расстреляли 500 китайцев — при том, что эта этническая группа, представляя основу городской торговой буржуазии, в массе своей не поддерживала ФРЕТИЛИН (под конец оккупации, практически вся 20-тысячная китайская диаспора на Тиморе была уничтожена «расовыми воинами» индонезийской хунты). О поселках Ремешио и Аилеу, к югу от Дили, поговаривали, что в них индонезийцы расстреляли всё население старше 3 лет. В июне 1976 г. армия совершила бойню в лагере беженцев в западнотиморском Ламакнане: военные подожгли поселение, в котором находилось до 6 000 мужчин, женщин и детей, и принялись расстреливать всех, кто пытался вырваться из огненного плена. С особой жестокостью войска Сухарто убивали «носителей марксистской заразы» — на месте казнили целые семьи, в домах которых обнаруживали партийные флаги ФРЕТИЛИН. Сам министр иностранных дел Индонезии признавал в 1979 г., что в Восточном Тиморе погибло 120 000 человек.

Не менее безжалостно, чем со своими политическими оппонентами, которые не боялись сражаться против оккупантов с оружием в руках, индонезийцы обошлись и с симпатизировавшей им «пятой колонной». Когда агрессоры высадились в Дили, освобожденные из тюрем сторонники АПОДЕТИ вышли поздравить своих индонезийских «освободителей», а те, в свою очередь, хладнокровно открыли пулеметный огонь по дружественной по отношению к ним демонстрации, убив при этом свыше 30 человек. Бывшие политические лидеры, даже те, кто ранее ориентировался на Индонезию, в подавляющем большинстве бежали из страны, после чего индонезийские власти объявили о «самороспуске» всех тиморских партий (31 января 1976 г.) и на всякий случай запретили их. Во главе провинции Тимор-Тимур Сухарто поставил марионеточного губернатора из числа вождей-лиураи.

Чтобы оправдать политику геноцида в преимущественно католическом Восточном Тиморе (как и в других немусульманских территориях, в частности, в провинции Ачех и на Молуккских островах), индонезийская власть активно использовала исламистскую риторику. На этом фоне «подарок», сделанный Сухарто в 1996 г. тиморской христианской общине — статую Христа Спасителя на горе Фатукама, отдаленно напоминающую известный прототип в Рио-де-Жанейро — можно расценить лишь как проявление исключительного цинизма.

Долгий путь к свободе

25 лет сопротивления индонезийской оккупации — вот что позволило тиморцам выжить в условиях осуществляемого прозападным авторитарным режимом Сухарто ужасного геноцида, о котором так редко упоминали в «цивилизованных странах». Ключевую роль в сопротивлении сыграли левые повстанцы из Вооруженных сил национального освобождения (сокращенно ФАЛИНТИЛ — военизированное крыло ФРЕТИЛИН), массовую базу которых составляло крестьянство, поставленное индонезийской верхушкой на грань физического выживания. Нельзя не отметить и важный вклад в борьбу за свободу Восточного Тимора студенческого и молодежного движения, а также местной католической церкви (представители последней выступали с прогрессивных позиций, часто — в противоположность официальным директивам Ватикана, что роднило их с латиноамериканской «теологией освобождения»).

Революционный фронт за независимость Восточного Тимора (ФРЕТИЛИН) не был однородной организацией. В сущности, он объединил всех, кто был готов к решительной освободительной борьбе: сначала — с португальскими колониалистами, затем — с индонезийскими оккупантами. Между 1975 и 1978 гг. силы ФРЕТИЛИН/ФАЛИНТИЛ контролировали большинство внутренних районов страны, взяв под защиту значительное количество населения, превращенного индонезийской армией в беженцев. На съезде Фронта в Соибаде в 1976 г. была утверждена маоистская стратегия «народной войны», а также организованы «освобожденные зоны» (zonas libertadas) и «базы сопротивления» (bases de apoio). Хотя в феврале 1979 г. оккупационные войска покончили с последними двумя «базами сопротивления», расположенными на западе страны, широкая подпольная сеть продолжала вести против врага подрывную борьбу. Партизанские отряды возобновили свои действия, захватывая на индонезийских складах оружие и амуницию, а нападение на телецентр в Дили в июне 1980 г. стало сигналом к развертыванию нового этапа борьбы.

Несмотря на организационно-политическое единство Фронта в противостоянии режиму Сухарто, внутри ФРЕТИЛИН велась продолжительная дискуссия относительно стратегии борьбы и будущего страны после обретения независимости. Три вопроса, вызывавшие идеологические расхождения в среде национально-освободительного движения, касались возможности компромисса с врагом, природы ведомой войны и перспектив социалистического развития Тимора. Марксистское крыло ФРЕТИЛИН поддерживало эгалитаристскую социальную политику, развитие деревни на основе передачи земли работающим на ней крестьянам и механизации сельского хозяйства, а также видение своей борьбы в контексте мирового движения, требовавшее преодоления этнорегиональных расхождений и солидарность с революционными силами по всему миру. В то же время «умеренные» выходцы из феодально-традиционалистских кругов пытались сохранить традиционные иерархические и разрозненные структуры. В целом ФРЕТИЛИН оставался аморфной в идейном плане организацией, что происходило прежде всего по объективным причинам — давали о себе знать условия оккупации, существование пережитков клановой структуры общества и низкий уровень образовательно-теоретической подготовки лидеров тиморского освободительного движения. Министр образования ФРЕТИЛИН Хамис Бассерван, ответственный за идеологическую подготовку партийных кадров, признавал, что даже его опыт участия в левом движении Португалии был недостаточным: «В Лиссабоне мы с товарищами из Португальской коммунистической партии большую часть времени проводили за расписыванием стен лозунгами»[11].

Часто мировоззренческие позиции того или иного деятеля претерпевали существенные трансформации. Примером может служить министр информации и национальной безопасности в кабинете ФРЕТИЛИН Аларику Фернандеш, метеоролог по специальности. Начав свою политическую деятельность как социал-демократ, ориентировавшийся на экономико-политические модели Австрии и скандинавских стран, под влиянием мятежа УДТ он перешёл на более радикальные позиции. Поддержав «марксизм как единственный путь к освобождению нашего народа», Фернандеш одновременно присоединился к фракции профессиональных военных, имевших за плечами прошлое в колониальной армии Португалии и возражавших против знаменитого тезиса Мао Цзедуна «Наш принцип — партия командует винтовкой; совершенно недопустимо, чтобы винтовка командовала партией»[12], препятствуя, в частности, вооружению крестьян. Разочаровавшись в бесплодных поисках поддержки дела тиморской независимости в странах «реального социализма», Фернандеш стал отстаивать оппортунистический компромисс с Индонезией. Пожалуй, ещё более показателен пример Шананы Гужмау, избранного в своё время командующим ФАЛИНТИЛ и национальным политическим комиссаром Центрального комитета ФРЕТИЛИН: в 1987 г., высказывая несогласие с генеральным курсом своего собственного Фронта, он добился перевода Вооруженных сил национального освобождения под контроль союза всех тиморских ирредентистских партий.

12 ноября 1991 г. индонезийские военные в Деле открыли огонь по мирной демонстрации молодежи, участвовавшей в траурном шествии памяти 22-летнего студента Себастиу Гомеша, убитого теми самыми военными во время нападения на католическую церковь 29 октября. Понадеявшись на присутствие в тиморской столице заграничных журналистов и представителя Комиссии ООН по пыткам, местное население осмелилось выйти, да ещё и под национальными флагами Восточного Тимора, к могиле погибшего юноши — по традиции, на седьмой день после похорон принято возлагать цветы. Однако когда процессия подошла к кладбищу Санта-Круз, её встретили вооруженные солдаты, открывшие огонь по людям с цветами. Стрельба, открытая военными, привела к гибели 271 гражданских и ранению ещё 362. Эта «бойня в Санта-Круз» стала переломной точкой для восприятия в мире масштабов трагедии Восточного Тимора. Международные кампании солидарности, хотя и поздно, но стали приносить плоды.

Впрочем, мир бы мог и не узнать о масштабах убийств, если бы не героические действия двух независимых американских журналистов левых убеждений — Алана Найрна и Эми Гудмен, ныне — ведущей на радиостанции «Democracy Now!». Гудмен и Найрн, рискуя собственными жизнями, попытались остановить расправу. Им удалось записать расстрел людей на пленку, а сами они едва спаслись от казни индонезийскими властями[13]. Кстати, против Найрна, который позже сделал достоянием гласности свидетельства участия американцев в подготовке «отрядов смерти» в Восточном Тиморе, недавно выдвинули обвинения в... «разглашении тайной информации», касавшейся массового уничтожения общественных активистов режимом Сухарто, совершаемого при попустительстве и содействии Вашингтона.

Ранее в защиту народа Восточного Тимора выступали считанные единицы, хотя среди них были и такие величины, как лингвист с мировым именем Ноам Хомский, никогда не скрывавший своих леворадикальных и анархистских взглядов и выступавший с жёсткой критикой внешней политики США, или левый историк Бенедикт Андерсон (брат другого известного историка-марксиста Перри Андерсона), удостоенный индонезийскими властями запрета въезжать в страну. В 1996 г. на тиморских борцов за независимость, наконец, обратил своё внимание и Нобелевский комитет, наградив двух активистов, открывших миру правду о преступлениях индонезийских оккупационных войск, премией, которую раньше вручал Киссинджеру. Ими были Жозе Мануэль Рамуш-Орта, «министр иностранных дел в изгнании» и представитель ФРЕТИЛИН при ООН, и епископ Карлуш Фелипе Жименез Белу, протестовавший против массовых убийств и перепрятывавший у себя участников подполья — для «Нового порядка» Сухарто святой отец был таким же «врагом № 1» в рясе, как Десмонд Туту для режима апартеида или Оскар Ромеро для сальвадорской хунты. Знаком времени было и то, что в 1997 г. Нельсон Мандела, осуществляя визит в Индонезию в качестве президента ЮАР, посетил не только Сухарто, но и заключенного пятью годами ранее Шанану Гужмау (тогда для демонстрации «доброй воли» Джакарта даже согласилась сократить 20-летний срок тюремного заключения для репрессированного... на целых три месяца).

На фоне растущего международного внимания к проблеме Восточного Тимора Соединенные Штаты продолжали занимать крайне реакционные позиции, по-прежнему «не замечая» геноцида и постоянно происходящих на острове нарушений прав человека. Когда 13 ноября 1994 г. в городе Богор на острове Ява проходила встреча глав государств Тихоокеанского региона, на которой присутствовал и президент Клинтон, население Восточного Тимора как раз поминало погибших на кладбище Санта-Круз в третью годовщину трагедии. На протяжении четырех дней в Дили не прекращались многолюдные демонстрации и столкновения их участников с полицией, поджигались автомобили и магазины; по меньшей мере четыре демонстранта были убиты полицейскими. В это же время в Джакарте 29 студентам из Восточного Тимора удалось прорваться к американскому посольству с требованием встречи с президентом и госсекретарем США. «Такой вопрос на самом деле стоит, но он не имеет первоочередной важности», — передали им циничный ответ Клинтона.

После падения диктатуры генерала Сухарто в 1998 г. массовые народные выступления и давление мирового сообщества заставили нового президента Хабиби согласиться на широкую автономию и особый статус для Восточного Тимора. Однако Джакарта вместе с тем давала понять, что ни о какой независимости не может идти и речи. Референдум по вопросу самоопределения Восточного Тимора, проводившийся 30 августа 1999 г. под эгидой ООН, шёл в атмосфере запугивания и террора со стороны индонезийской власти. Тем не менее, 78,5% голосов жителей восточной части острова, отданные за самоопределение, были неопровержимым аргументом. Проиндонезийская полиция развязала неприкрытый террор, результатом которого погибло почти 2 тысячи человек, включая международных наблюдателей и детей, и до 300 тысяч стали беженцами, половина из которых фактически оказалась к концу года в положении пленных. К тому же, по оценкам специалистов ООН, из 880 тысяч жителей Восточного Тимора 750 тысяч покинули свои жилища. Только присутствие сил ООН, которые 12 сентября 1999 г. начали прибывать из 17 государств и достигли численности в 9 900 человек, позволило прекратить бойню, но одновременно оно ставило новое восточнотиморское руководство в зависимость от иностранной поддержки.

На протяжении 1999 г. американская, австралийская и британская военная помощь индонезийскому режиму не только не прекратилась, но и увеличилась, в то время как зверства достигли масштабов, намного превосходивших те, прекращение которых было официальной мотивацией для вмешательства этих же государств в Косовский конфликт под предлогом «гуманитарной интервенции».

«ВВС, бывшие в состоянии за несколько месяцев до того нанести столь точные удары по гражданским целям в Нови-Саде и Белграде, не нашли возможности сбросить продовольствие для сотен тысяч людей, стоявших на пороге голодной смерти в горах, куда их вытеснили индонезийские войска, вооруженные и натренированные США и их не менее циничными союзниками»,

— комментирует Ноам Хомский[14].

Именно в год «гуманитарной интервенции» в Югославию, в феврале 1999 г., командующие индонезийской армией Адам Дамири и Махидин Симболон отдали распоряжение «истребить всех лидеров и сторонников» движения за независимость, а подполковник Яхьят Судраджад призвал убивать не только руководителей сопротивления, но и «их детей и внуков». Назначенный из Джакарты губернатор Суареш приказал — целиком в духе незабвенного сальвадорского почитателя Гитлера и паяльных ламп д’Обюссона — убивать ещё и «священников и монахинь», этих «разносчиков коммунизма». В конечном итоге в индонезийском военном документе мая 1999 г. содержалось распоряжение уничтожить восточнотиморское движение за независимость «от верхов до самых низов»[15].

Входивший в число приглашенных международных наблюдателей историк Индонезии Джон Руза так оценил сложившуюся ситуацию:

«Учитывая, что погром был вполне предсказуемым, его можно было легко предотвратить... Но накануне волеизъявления администрация Клинтона отказалась обсуждать с Австралией и другими странами вопрос формирования (международного миротворческого контингента). Даже когда вспыхнуло насилие, администрация оставалась бездействующей на протяжении двух дней, пока международное и внутреннее давление не заставило пойти на некоторые нерешительные шаги. Эти ограниченные меры сводились к побуждению индонезийского генералитета изменить репрессивный курс и дать согласие на международное присутствие, чем подтвердили, что (в руках США) постоянно было влияние, особенно после экономического коллапса Индонезии в 1997 г.»[16]

Когда 30 октября 1999 г. последние индонезийские войска покинули оккупированную территорию, казалось, что столетия колониальной зависимости Восточного Тимора наконец подошли к концу. На смену оккупационным властям пришла созданная 23 февраля 2000 г. Временная администрация ООН, но «переходный период» оказался заметно длиннее запланированных трёх месяцев. Долгожданная независимость была провозглашена в столице нового государства, Дили, на специальной церемонии, состоявшейся лишь через два с половиной года после деколонизации — 20 мая 2002 г.

ФРЕТИЛИН у власти: между молотом и наковальней

30 августа 2001 г., накануне провозглашения независимости, в Тиморе-Лешти были проведены первые свободные всеобщие выборы в Учредительное собрание (или Конституционную ассамблею, как стали часто переводить это словосочетание), 22 марта 2002 года преобразованное по Конституции в однопалатный национальный парламент. Парламентские выборы принесли колоссальный успех левым из Революционного фронта за независимость Восточного Тимора (ФРЕТИЛИН), безоговорочный авторитет которого зиждился на опыте десятилетий героического сопротивления: вчерашние партизаны получили 57,3% голосов, которые обеспечили им 55 из 88 депутатских мест. На последовавших 14 апреля 2002 г. президентских выборах с большим отрывом (82,69% голосов) победил Жозе Алешандри (Кай Рала Шанана) Гужмау, некогда повстанческий лидер ФРЕТИЛИН. Вполне предсказуемый результат, учитывая ореол «Нельсона Манделы Восточного Тимора», сложившийся вокруг лидера национально-освободительного движения в годы тюремного заключения. Первое правительство независимой республики возглавил генеральный секретарь ФРЕТИЛИН Мари Алкатири, который начал серьёзные социально-экономические преобразования.

И всё же, вопреки успешным демократическим изменениям (иностранные наблюдатели единогласно признают, что выборы проходят без существенных нарушений), Тимор-Лешти был ввергнут в пучину постоянной политической напряжённости, в значительной степени усиливаемой извне — со стороны крупных государств, соревнующихся за контроль над энергетическими ресурсами на дне Тиморского моря. По состоянию на начало XXI века суммарные запасы шельфовых месторождений нефти и газа в этом районе оценивались в $30 миллиардов — а это 12-кратно превосходит годовой объем ВВП страны. Сговор Австралии и Индонезии касательно общего пользования нефтегазовым шельфом Тиморского моря (Timor Gap Treaty) относится еще к временам диктатуры Сухарто — 11 декабря 1989 г. Вопрос шельфа имеет для новообразованного государства столь важное значение, что его первым международным актом в день провозглашения независимости 20 мая 2002 г. стало как раз подписание нового соглашения с Австралией, позволявшего Тимору начать промышленную разработку природного газа. Соглашение предусматривало, что тиморская сторона будет получать 90% прибыли от эксплуатации газоносного месторождения Баю-Ундан. Впрочем, несмотря на заключенное соглашение, Канберра продолжает предъявлять претензии на залежи нефти и газа в территориальных водах Восточного Тимора.

Следует отметить, что проводивший переговоры премьер-министр Мари Алкатири приобрел репутацию одного из наиболее неуступчивых критиков МВФ[17], оказавшись крайне «неудобным» для влиятельных кругов в стране и за границей. Особое недовольство у транснациональных корпораций и финансовых учреждений вызывало то, что кабинет Алкатири стремился равняться на венесуэльский опыт использования прибылей от продажи нефти. В частности, он выступил в августе 2005 г. с инициативой создания Нефтяного фонда (90% активов которого отводились под долгосрочные инвестиции, а 10% — под разнообразные образовательные, медицинские и сельскохозяйственные программы), призванного стать залогом стабильного развития для грядущих поколений тиморцев. Существование подобного фонда позволяет избежать сползания страны к нефтедолларовой зависимости, коррупции или гражданским конфликтам по нигерийскому сценарию. К тому же, правительство инициировало создание государственной компании для добычи ископаемых углеводородов в Тиморском море с перспективой сотрудничества с Малайзией, Китайской Народной Республикой и Бразилией. Из списка потенциальных партнеров сознательно исключены Австралия и Индонезия — региональные лидеры, объективно стремящиеся к экономическому поглощению Восточного Тимора.

Консервативное правительство в Канберре вело активную подрывную кампанию, направленную на дестабилизацию ситуации в стране, управляемой правительством ФРЕТИЛИН. Австралийская верхушка не отказывается от своих претензий в переговорах относительно проведения морской границы с Тимором-Лешти, от которых зависит размежевание нефтегазового шельфа Тиморского моря; в конечном итоге, австралийская сторона возражает против самого права Восточного Тимора как суверенного государства самостоятельно определять круг иностранных партнеров в добыче ископаемых углеводородов. Упорное нежелание Дили сдавать позиции в двусторонних переговорах позволило сохранить контроль над ископаемыми, в частности достичь благоприятного компромиссного решения по наибольшему газоносному месторождению «Greater Sunrise». В то же время, Австралия получила важное стратегическое преимущество, навязав условие, по которому стороны обязывались отказаться в последующие 50 лет от обращений в международные организации, суды или арбитраж для урегулирования спорных вопросов. В результате, в кратко- и среднесрочной перспективе мелкое островное государство осталось один на один с региональным гигантом в вопросе, от которого зависит его экономическое выживание[18].

Однако социально-экономический курс Восточного Тимора не удовлетворял неолибералов не только в столице Австралии, но и в других экономических столицах мира. Имея пример соседней Индонезии, где разрушительный экономический кризис 1997 года был вызван слепым следованием рецептам Международного валютного фонда и Мирового банка, ФРЕТИЛИН, выстояв под давлением этих финансовых учреждений, взял курс на укрепление системы социального обеспечения. Вопреки недоброжелательным прогнозам экономистов монетаристской школы, эта стратегия принесла плоды в росте экономической эффективности. Так, в 2004 г. производство риса возросло до 65 000 тонн в сравнении с 37 000 по состоянию на 1998 г., при этом на государственные субсидии создавались общественные элеваторы, что шло вразрез с рекомендациями Мирового банка.

Ещё одна важная цель, поставленная перед тиморским обществом — создание системы бесплатного образования и здравоохранения на государственных началах — также противоречила заповедям Мильтона Фридмена и прочих гуру неолиберализма. Более того, для её реализации кабинет Алкатири активно использовал кубинскую помощь. Специалисты с Кубы были привлечены к кампании по ликвидации неграмотности, в которой удалось достичь определённых успехов, особенно с учётом того, что система среднего образования, как и здравоохранения, создается фактически с нуля: удельный вес неграмотных среди людей старше 15 лет, составлявший свыше 90% в 1975 г., сократился с 65% по состоянию на 1999 г. до 49% в 2009 г. Сотни тиморских студентов изучают медицину на Кубе — ведь на их родине насчитывалось всего 55 дипломированных врачей. Ощутима и деятельность десанта из 250 кубинских медработников, прибывшего на остров после 1999 г.

Наконец, правительство Соединенных Штатов, с завидным упорством не замечавшее преступлений индонезийской власти на протяжении двух десятилетий геноцида, выступило с осуждением такой очередной «левацкой затеи» независимых восточнотиморских властей, как отделение церкви от государства. Тимор-Лешти является одной из двух (наряду с Филиппинами) азиатских стран, где продолжительное европейское господство привело к безраздельному доминированию католицизма в религиозной жизни. После обретения независимости пути революционеров из ФРЕТИЛИН и католического клира, плодотворно сотрудничавших в деле борьбы с иностранной оккупацией, разошлись, поскольку католическая церковь претендовала на законодательное закрепление её привилегированного положения, а вчерашние партизаны стремились к созданию светского государства, обеспечивающего право на свободу совести (отметим, что в 2002 г. страну покинул вышеупомянутый епископ Белу, который благодаря своим прогрессивным взглядам рассматривался как связующее звено между двумя лагерями — Нобелевский лауреат возглавил епископат в мозамбикской столице Мапуту, что, по его словам, «было мечтой всей жизни»). Когда же отказ правительства внедрить обязательное преподавание религиозных предметов в школе вызвал протесты клерикальных кругов, последние были поддержаны посольством США. В числе выдвинутых ими требований, естественно, фигурировало и устранение «коммунистов» из правительства.

2006: «Избавиться от левых»

Поводом для политического кризиса 2006 г., который и привёл к отставке правительства Мари Алкатири, стали противоречия внутри армии, более или менее отражающие разногласия внутри тиморского общества в целом. Вооруженные силы ДРТЛ (F-FDTL) в своё время были сформированы на базе почти пятитысячных партизанских отрядов ФАЛИНТИЛ, состоявших преимущественно из выходцев из восточных областей, наиболее отдалённых от индонезийской границы, в то время как полицейские силы остались в наследство со времен оккупации и комплектуются по большей части из выходцев с запада страны и даже бывших индонезийских военных. В феврале 2006 г. 593 военнослужащих (а это более чем треть из общего состава в 1433 человек), преимущественно из западных районов, дезертировали из своих казарм, требуя смягчения правил армейского устава и регионально-этнического перераспределения контроля над вооруженными силами.

Недовольным военным было приказано возвратиться на место службы. Дезертиры, отказавшиеся выполнить это распоряжение, были уволены из рядов вооруженных сил бригадным генералом Тауром Матаном Руаком, что, впрочем, никоим образом не помешало им покинуть казармы с оружием в руках. К бунтующим военным присоединились уличные банды безработной молодёжи и часть военной полиции под началом майора Алфреду Рейнаду, что послужило причиной мародёрства, погромов, стычек и взрывов в самом центре Дили. Уличные столкновения начались 24 апреля, в этот день апофеозом шествия уволенных военнослужащих стал погром рынка, на котором торговали выходцы из местной китайской общины. Правительство бросило оставшиеся у него в подчинении войска против демонстрантов, чей настрой становился всё более агрессивным. Правительственные войска открыли огонь по толпе, в результате чего погибло пять человек. Дили охватили массовые беспорядки, выходцы с востока тысячами покидали столицу. Мятежные военные выдвинули президенту Гужмау ультиматум с требованиями отставки премьера и расформирования существующей армии.

Ситуация осложнялась тем, что миротворческие силы ООН покинули Тимор ещё в мае 2005 г., оставив лишь ограниченный полицейский контингент. Руководство в Дили выступило с официальным запросом на отправку специального посланника ООН по правам человека, после чего обратилось за непосредственной военной помощью к правительствам Австралии, Новой Зеландии, Малайзии и Португалии. Иностранные силы, для защиты официальных учреждений оснащённые бронетранспортерами-амфибиями и вертолётами для защиты официальных учреждений, стали поступать уже на следующий день, 25 мая 2006 г., но беспорядки, которые стоили жизни, по меньшей мере, 23 человек, не стихали ещё месяц, пока не состоялась смена правительства. Во всех отношениях массовые выступления играли на руку президенту Гужмау. Дело в том, что президент Тимора-Лешти, будучи формальным главой государства, имеет ограниченные властные полномочия; силы, стоявшие за Гужмау, стремились поставить его во главе правительства, чтобы получить все возможности для свёртывания «слишком подозрительной» экономической политики, осуществляемой тогдашним премьером Алкатири. Воспользовавшись взрывоопасной ситуацией, президент Гужмау ввёл чрезвычайное положение, в условиях которого получал единоличный контроль над армией и полицией. В отставку были отправлены министры обороны (Роки Родригеш) и внутренних дел (Рожериу Лобату), после чего настал черёд и самого главы правительства — Мари Алкатири. В условиях, когда майор Рейнаду объявил Алкатири «преступником», повинным в вооружённом разгоне демонстрантов, и пообещал вести борьбу до его свержения, президент Гужмау в июне 2006 г. тоже высказался в пользу отставки премьер-министра, угрожая собственной отставкой. В конце концов, Алкатири, находясь под давлением со стороны вооружённых бунтовщиков, президента и иностранных сил, покинул свою должность. До следующих выборов его заменил Жозе Рамуш-Орта, но заместителем премьер-министра оставался близкий соратник Алкатири Эстанислау Да Силва.

К концу мая на остров прибыли в общей сложности тысяча австралийских военнослужащих, а также 120 солдат и офицеров португальской республиканской гвардии. Наконец, мандат Интегрированной миссии ООН в Тиморе-Лешти (UNIMET) был продлён до 2009 г., а недавно — по призыву президента Рамуш-Орты — и до 2012 г. Вновь, как и в 1999 г., военное вмешательство было очень кстати для региональной субимпериалистической силы, Австралии (чей контингент на острове, к слову, не подчиняется непосредственно многонациональным силам ООН), что подтвердило зависимость Дили от Канберры — «гаранта стабильности и мира». Дошло до того, что премьер-министр Австралии Джон Говард, который уже успел открыто поддержать манифестации против правительства ФРЕТИЛИН, в интервью «The Times» поставил под вопрос целесообразность предоставления независимости Восточному Тимору: дескать, он получил её «слишком рано».

Правительственный кризис способствовал падению рейтинга ФРЕТИЛИН. На парламентских выборах, проведённых 30 июня 2007 г., Фронту всё же удалось вновь завоевать первое место, но при этом с куда худшими показателями — 29,02% голосов и лишь 21 местом. В значительной степени это было связано с отколом от Фронта экс-президента Гужмау, создавшего собственный Национальный конгресс за тиморское восстановление (CNRT; 24,1%). По сути, накануне выборов противостояние между ФРЕТИЛИН и его бывшим руководителем Гужмау достигла пика. Противоречия между ними стали явными уже к концу борьбы против индонезийской оккупации, когда будущий президент обвинил Центральный комитет Фронта, равно как и контролируемый им Верховный совет сопротивления, в «политическом инфантилизме» и «доктринёрском марксизме». Тем не менее, претензии скорее должны касаться «прагматика» Гужмау, который в свете внешнеполитической конъюнктуры резко менял свой курс, чтобы удовлетворять Запад и заретушировать своё леворадикальное прошлое в угоду неолиберальному мейнстриму. На предыдущее место трудоустройства Гужмау — в президентский кабинет — во втором туре президентских выборов, который прошел 9 мая, был избран Жозе Рамуш-Орта, выдвигавшийся в качестве независимого кандидата (69,18% голосов против 30,82% у его оппонента, спикера парламента от ФРЕТИЛИН «Лу Оло» Гутьереша).

Длительные переговоры после выборов 2007 г. закончились формированием коалиции без участия ФРЕТИЛИН (Гужмау был избран премьером), хотя президент Жозе Рамуш-Орта призывал к образованию «коалиции национального единства». Стоит отметить, что и ФРЕТИЛИН, и CNRT провозгласили своими принципами демократический социализм, прогрессизм и секуляризм; две остальные ведущие политические силы страны — леволиберальная Демократическая партия и альянс Тиморской социал-демократической ассоциации и Социал-демократической партии — отождествляются с левоцентристским политическим спектром. Формальные расхождения между четырьмя силами касаются скорее региональной поддержки, чем декларируемого идеологического направления. Таким образом, может создаться впечатление едва ли не грамшианской гегемонии левых в условиях плюралистической демократии: ведь на выборах 2007 г. в парламент не прошла ни одна сила, которая позиционировала бы себя как либеральная или христианско-демократическая; исключение представляет лишь правоконсервативная Ассоциация тиморских героев (КОТА), имеющая два места. В этом плане ситуация напоминает бывшую метрополию, Португалию, и другую колонию последней, Бразилию, где даже правоцентристские политические партии примеряют на себя название «социал-демократических».

Другое дело, что названия и декларации на деле обычно имеют мало общего с действительностью. Скажем, Революционный фронт за независимость Восточного Тимора, внутри которого в годы освободительной борьбы велись острые споры между маоистами, реформистскими социалистами, либералами и националистами, уже давно не столько «революционный» или леворадикальный, сколько социал-демократический. А стоило той же коалиции якобы левоцентристского Национального конгресса за восстановление Тимора и Тиморской социал-демократической ассоциации (эта партия носит то же название, что и предшественница ФРЕТИЛИН, неспроста — основателем и той, и другой был Франсишку ду Амарал, первый номинальный президент Восточного Тимора в 1975 г., арестованный своими же однопартийцами и исключенный из ФРЕТИЛИН в 1977 г. за отстаивание им диалога с индонезийскими оккупантами) прийти к власти, как она принялась за свёртывание социально ориентированной политики.

2008: Стрельба с преследованием или театрализованный фарс?

Отголоском беспорядков 2006 г. стали события 2008 г. Мировые СМИ сообщали о попытке физической ликвидации высшего руководства Тимора-Лешти, в которой немало обозревателей усмотрели очередную попытку внешних сил дестабилизировать ситуацию в стране с целью прибрать к рукам её национальные богатства. Ситуация вновь стала накаляться с января 2008 г., когда президент Рамуш-Орта пообещал амнистировать майора Алфреду Рейнаду, сбежавшего из заключения в августе 2006 г., если тот сдастся властям. Одновременно Рейнаду в распространяемом им воззвании обвинил своего бывшего союзника Гужмау в подстрекательстве к бунту вооруженных сил во время беспорядков 2006 года. Речь, в частности, шла о телевизионном обращении Гужмау (тогда ещё в качестве президента) в марте 2006 г., в котором тот уличал членов правительства из ФРЕТИЛИН в авторитарных замашках, коррупции и непотизме. Действительно, именно это выступление стимулировало недовольных военнослужащих к вооружённым протестам, которые, в конечном счёте, привели к отставке главного оппонента Гужмау — премьера Алкатири, — чью должность тот и занял.

11 февраля 2008 г. мятежники во главе с майором Рейнаду напали на дом главы государства, вероятно, с целью его похищения или убийства. Президентская стража открыла огонь по неизвестным вооруженным нарушителям. Заговорщики же трижды выстрелили в президента Жозе Рамуш-Орту (который, узнав о стрельбе от представителя австралийского банка, который как раз осуществлял велосипедную прогулку, прибыл к своему дому через целый час после вторжения посторонних лиц) и нанесли ему серьёзное ранение, причём Рейнаду, один из его сообщников и охранник президента погибли в перестрелке. Остальным нападавшим удалось скрыться с места событий, а Рамуш-Орта в тяжёлом состоянии был отправлен на самолёте в госпиталь в североавстралийском городе Дарвин. Почти одновременно был обстрелян автомобиль, в котором находился глава правительства Гужмау, а также его дом, однако премьер не пострадал. По крайней мере, так утверждает официальная версия.

Тем не менее, неоднозначные обстоятельства этих драматических событий заставили усомниться в правдивости подобного их изложения. Скептики, в том числе и бывший премьер-министр Алкатири, назвавший официальную трактовку «двойного покушения» «дешёвой выдумкой»[19], обратили внимание на многочисленные уязвимые моменты. В частности, подстроенным оказался инцидент с обстрелом автомобиля Гужмау — например, как сообщили представители ФРЕТИЛИН, на транспортном средстве были на самом деле следы от двух, а не шестнадцати выстрелов. Не понятна была и мотивация Рейнаду: зачем майору убивать президента, который как раз собирался его амнистировать? Вместе с тем, в выигрышном положении, как и в результате событий 2006 г., вновь оказался Гужмау: под предлогом мер по усилению безопасности и чрезвычайного положения было арестовано свыше 200 человек, включая журналистов, активистов политических движений и депутатов парламента. Вдобавок были сорваны договорённости президента Рамуш-Орты и оппозиции провести досрочные выборы в 2009 г. Поэтому ряд критиков официальной версии, в частности, обозреватели «World Socialist Web Site» Патрик О’Коннор[20] и Майк Гид[21], считают, что на самом деле Рейнаду прибыл для переговоров и был убит правительственными солдатами, причём те же солдаты стреляли и в Рамуш-Орту; а покушение на Гужмау было с начала и до конца инсценировано. В таком случае, премьер-министр, стоя за подготовкой покушения на президента, сознательно подставил майора Рейнаду, чтобы не дать дальнейшей огласки громким изобличениям, сделанным последним. Кажется, последние новости с острова свидетельствуют в пользу опровержения официальной версии: в частности, была оправдана юрист и любовница Рейнаду Анжелита Пиреш, которой, наряду с 27 соратниками мятежного майора, предъявляли обвинения в государственной измене. Вдобавок, было доказано, что обвиненный в ранении Рамуш-Орты сообщник Рейнаду Марселу Каэтану (крайне выразительные имя и фамилия![22]) не стрелял в президента (последний, кстати, несколько раз изменял показания и отказался свидетельствовать в суде), хотя в результате всё равно получил максимальный срок в 16 лет[23].

Наконец, ситуацией в стране не преминула воспользоваться Австралия, которая вновь увеличила численность своего контингента, дислоцированного в Восточном Тиморе. Вопреки надеждам ФРЕТИЛИН на смену внешнеполитического курса Канберры при новом лейбористском кабинете Кевина Радда, он продолжил линию своих консервативных предшественников, заявив, что австралийские войска будут оставаться в Восточном Тиморе «столько, сколько потребуется». Экономически стратегия Австралии понятна — к тому моменту Канберра уже израсходовала с момента введения контингента под эгидой ООН в 1999 г. $4 млрд. на проведение военно-полицейской операции на территории островного государства (для сравнения: на помощь в восстановлении и развитии Тимора-Лешти из австралийских средств ушло всего $550 млн., причём львиная доля материальной поддержки оседала у работавших здесь австралийских же компаний).

Шаткое равновесие, установившееся после провала попытки мятежа, сохраняется до сегодняшнего времени. Одновременно правительство в Дили было вынуждено пойти на заметные уступки в ранее задекларированных международных установках, касающихся пацифизма и неприсоединения: так, по договору с США, предусматривающему размещение в Тиморе американской военной базы, её военный персонал получает полный дипломатический иммунитет от любого юридического преследования (даже перед международным трибуналом).

Вместе с тем, свидетельством нарастающей политической нестабильности стал фактический распад в мае 2008 г. правящей коалиции, когда Тиморская социал-демократическая ассоциация покинула правительство «альянса парламентского большинства». ТСДА поддержала инициативу оппозиционеров из ФРЕТИЛИН, призвавших президента Рамуш-Орту провести досрочные выборы или же сформировать «правительство национального единства», в котором политические партии были бы представлены пропорционально количеству мест в парламенте. Противоположные результаты принесла и пропагандистская кампания премьера Гужмау, развернутая по горячим следам событий 2008 г.: его репутация как национального героя оказалась подмоченной. Героический образ главы правительства, созданный в годы борьбы за независимость, теряет популярность, особенно среди молодёжи, которой он кажется австралийской марионеткой и мелочным интриганом, а его растиражированная «умеренность» дает почву для догадок о его возможном сотрудничестве с индонезийскими силами в качестве командующего ФАЛИНТИЛ для борьбы с радикальным крылом партизанского движения. Козырем оппозиции в дебатах с нынешней властью выступает и социально-экономическая политика последней: например, в планах создания «фонда экономической стабилизации» за счёт активов Нефтяного фонда ($4,2 млрд. на конец 2008 г.) ФРЕТИЛИН усматривает стремление перераспределить государственные финансы в пользу бизнесменов, связанных с высшими эшелонами власти.

Нельзя забывать и об активных антисоциальных мероприятиях, к которым обратилось правительство после смещения Алкатири: снижение налогов для крупных частных компаний, урезание пенсий ветеранам освободительной борьбы, повышение цен на рис и горючее, ограничение государственных пайков беженцам и лицам, потерявшим свои дома (по сведениям «Международной амнистии» на 2009 г., число перемещённых лиц составляет около 40 000 человек, нуждающихся в продовольствии, укрытии, питьевой воде и медицинской помощи). Таким образом, кабинет Гужмау взял курс на сокращение государственных затрат и максимальное содействие компрадорской капиталистической верхушке и транснациональным корпорациям. Это удовлетворяет функционеров МВФ, но не тиморских трудящихся. Ведь высокие показатели роста экономики, характерные не только для Тимора, но и для довольно значительного количества развивающихся стран, не означают автоматического улучшения условий жизни граждан: так, за 2007 г. рост ВВП Восточного Тимора составил 21% (реальный рост — без учета продаж нефти и газа — не менее внушителен и составил 12,5%), тогда как из-за плохого урожая люди в одиннадцати районах голодали.

Проблемы и перспективы

Говоря о трудностях становления первого в третьем тысячелетии независимого государства, не стоит забывать о том, что Восточному Тимору досталось тяжёлое постколониальное наследство. Эксплуатация острова португальцами и индонезийцами привела к экономической отсталости страны с годовым доходом менее $400 на душу населения. К тому же, оккупанты, покидая страну в 1999 г., позаботились об уничтожении транспортной инфраструктуры, коммунального хозяйства, системы здравоохранения. Низкий ВВП, небольшая продолжительность жизни и фактическое отсутствие системы образования, которую вынуждены создавать с нуля, в совокупности обусловили низкий уровень Индекса развития человеческого потенциала (в общемировом рейтинге стран по ИРЧП Тимор-Лешти занимал в 2009 году 162 место — предпоследнее в Азии после Афганистана).

Восточный Тимор, пережив иностранную оккупацию и геноцид, стал примером страны, где партизанская борьба в сельских районах, отвечавшая маоистским установкам «Народной войны», увенчалась успехом. Уже к концу войны за независимость Восточного Тимора восстание подняла и Коммунистическая партия Непала (маоистская), в конечном счёте добившаяся ликвидации монархии и провозглашения федеративной республики, доказав тем самым жизнеспособность маоистских идей в развивающихся странах. Тем не менее, будущее радикальных общественно-политических преобразований в Тиморе и Непале остается открытым, особенно с учётом опасности вырождения революционного процесса в условиях замыкания его в рамках отдельной страны. Собственно, об этом и говорил идеолог непальских маоистов Бабурам Бхаттарай, признавая правоту идеи «перманентной революции» Троцкого в историческом противостоянии со сталинским «социализмом в отдельно взятой стране»[24].

Тем не менее, в любом случае преждевременно говорить о Демократической республике Тимор-Лешти как о «failed state» в терминологии американского Госдепа[25]. Это страна, экономические трудности которой проистекают из столетий колониализма, а политические разногласия — неизбежность, сопровождающая становление молодого политического образования. Кроме того, следует иметь в виду, что постоянная нестабильность в Тиморе-Лешти порождает необходимость иностранного военного присутствия. Под иностранным военным присутствием в данном случае понимается главным образом австралийское. Это означает влияние Австралии на политические и экономические процессы, что, в свою очередь, означает контроль над природными ресурсами страны. Чтобы не стать жертвой неоколониальной петли, Восточный Тимор нуждается в продолжении революции — его политическое будущее зависит от выполнения обещаний радикальных социально-экономических преобразований, рационального использования нефтегазовых ресурсов и развития форм самоорганизации общества, что позволило бы обеспечить реальное равноправие для выходцев из разных регионов этой небольшой, но этнически разнородной страны.

Примечания