Хотя мы и отважились довести историческую реконструкцию до такой даты, как 1964 г.. продолжить ее невозможно, так как более поздние годы – часть нашего настоящего. В заключение мы можем только перечислить некоторые проблемы, которые с точки зрения прошлого кажутся важными для СССР сегодня.
Последнее 15-летие не было периодом застоя. Страна развивалась, ее развитие было особенно интенсивным в области экономики и позволило достичь важных производственных результатов. Экономика отстает от американской, а по некоторым показателям и от западноевропейской, но она была укреплена и уравновешена настолько, что могла превратить СССР в колосс современного мира. Однако этот рост, сохранивший достаточно высокие темпы, не означает, что все прошлые проблемы решены. Эффективность осталась неудовлетворительной, рентабельность вложенных средств ниже, чем в других странах. Расширение потребления и производства материальных благ воспринимается как настоятельная потребность. В пятилетке 1971–1975 гг. они считались первоочередными по отношению к производству средств производства. Однако на практике, как уже было в прошлом, изменения тенденции не произошло – как из-за нового преобладания более традиционных направлений, так и из-за постоянного отставания отраслей производства потребительских благ.
Нововведением послехрущевского руководства было обязательство оздоровить сельское хозяйство. Немало крупных преобразований проведено с этой целью. Все более значительная масса капиталовложений направляется в деревню, чтобы интенсифицировать сельское хозяйство и дать ему не только машины, но и удобрения, электроэнергию, мелиорацию, широкую сеть ирригационных каналов – все многочисленные факторы современного аграрного развития. Сельскохозяйственным предприятиям, и в частности колхозам, снова предоставлена большая самостоятельность, а также право в определенных рамках развивать предпринимательскую деятельность. В первую очередь новое руководство гарантировало крестьянам сохранение их маленьких личных хозяйств. В 1969 г. впервые за 35 лет состоялся III съезд колхозников, который дважды обещал созвать, но так и не созвал Хрущев. Съезд одобрил новый типовой Устав колхоза[1]. Отменена старая система оплаты по трудодням, и осуществлен переход к помесячной гарантированной оплате, ее денежная часть выросла по отношению к натуральной. Пенсии и отпуска стали получать и колхозники. Они получили и свое скромное политическое представительство через Советы колхозов[2]. Особый план разработан для возрождения нечерноземных земель Центральной России. Улучшилась и стабилизировалась эксплуатация целинных земель. Наконец, /534/ одновременно с продолжающимся обменом удостоверений личности колхозники также получили паспорта, свидетельство гражданства, разрешившее наконец им свободный выезд из деревни.
Итак, можно сказать, что самые давние требования деревни были постепенно выполнены, по крайней мере частично. Результаты оказались противоречивыми не потому, что не было движения вперед – оно было, но совершенно недостаточное. Сбор зерна становился все более нестабильным, зерно стали постоянно импортировать. Нехватка продуктов в продовольственных магазинах остается весьма ощутимой. Упадок сельского хозяйства очень глубок, его привыкли считать второстепенной областью экономики, и это чувствуется, несмотря на новые планы.
Экономический рост позволил СССР укрепить свои вооруженные силы и подтянуть традиционно отстававшие рода войск, например флот, настолько, чтобы добиться если не равенства, то по крайней мере стратегического равновесия с США. На этой основе снова завязался и развился диалог – соревнование с Америкой (не только тогда, когда проявилось поражение Америки во вьетнамской войне, которая отбросила Москву и Вашингтон в противоположные стороны). Проблемы, оставленные в Европе второй мировой войной, завершились взаимным признанием существующей реальности. СССР сумел удовлетворить и другие свои потребности. Его экономика по большей части интегрировалась в мировую, и он смог рассчитывать на значительные зарубежные кредиты, выше тех, какие он мог использовать в самые напряженные периоды прошлого (исключая 1941 – 1945 гг.). Несмотря на маленькую «холодную войну» с Китаем, напряженность уменьшилась, безопасность страны гарантирована. СССР имеет все необходимые средства защиты; было признано, что он способен реально защитить себя в современной большой войне.
Главным направлением внутри страны в послехрущевские годы стала обширная и длительная работа по упорядочению законодательства. Постепенно был принят целый ряд полезных законов, касающихся самых разных сторон общественной жизни, в чем уже долгое время испытывало потребность советское общество. Напомним, что это было одним из требований XX съезда. Начатая при Хрущеве, эта работа велась с большим размахом после его ухода. На вопрос, что же было воплощено в советском законодательстве, можно дать один ответ: это были именно сталинские концепции, на основе которых создавалось советское общество. Кульминацией этого процесса стала новая Конституция 1977 г., органично отразившая и торжественно подтвердившая эти концепции. Действительно, характерной чертой сталинского правления было долгое отсутствие подобного юридического оформления концепции. Поэтому было бы неправильно говорить лишь о простом развитии сталинского наследия. Однако даже сталинизм не мог бы выжить без законов. Он нуждался в них, чтобы сохранять и усиливать свои основные черты.
На законодательной деятельности отразилось более широкое /535/ явление, которое один американский историк проницательно назвал «глубоко консервативным духом», ставшим характерным для СССР в последнее 15-летие. Под консервативным духом он понимает «сентиментальную связь с собственным прошлым, с привычным и знакомым, инстинктивное предпочтение традиций и существующей ортодоксии, страх перед новым как потенциальной угрозой и хаосом»[3]. Этими настроениями явно проникнуты не только руководящие круги общества, но и достаточно широкие слои населения. Эта тенденция означает, что наконец достигнуто нормальное положение, и она соткана из многих элементов: гордости за достигнутые после мучительного напряжения результаты прошедших десятилетий; законного желания воспользоваться их плодами, какими бы скромными они ни казались; понятной усталостью от трагических страданий прошлого и судорожных хрущевских нововведений; наконец, страхом что новые потрясения могут вызвать конфликты, за которые придется дорого заплатить, как уже случалось в прошлом.
Это не означает, что в стране преобладает чувство спокойного удовлетворения. Однако нужно учитывать, что значила для гражданина возможность впервые за несколько десятилетий жить в своем доме – теперь уже он есть у большинства, – то есть в маленьком, но полностью своем жилище, куда он вечером возвращается к семье друзьям и телевизору, или – это чувствуется не менее остро – социальное обеспечение, наконец достигшее значительных масштабов, стабильная занятость, труд не на износ, всеобщее пенсионное обеспечение, гарантированная помощь в случае болезни или других трагических случаях жизни. На этой основе стало возможным молчаливое социальное согласие, даже если вознаграждение остается почти нищенским, а общий уровень жизни ниже, чем во многих других странах.
Когда Хрущева сместили, в Москве снова был провозглашен принцип коллегиального руководства. Совсем недавно люди, хорошо знавшие СССР, были готовы предположить, что это решение принято надолго[4]. Факты опровергли это мнение. Конечно, произошли некоторые, хотя и немногие, персональные изменения в олигархии, принявшей наследие Хрущева. Брежнев постепенно возвысился над своими коллегами. Для него в 1966 г. был восстановлен, хотя и без неограниченной власти, сталинский пост Генерального секретаря, в тот момент снова введенный в Устав партии. (По этому случаю и Президиум ЦК снова стал называться Политбюро[5].) Эта должность остается полностью обособленной от должности Председателя Совета Министров. Однако, находясь на посту Генерального секретаря, Брежнев в 1977 г. занял и пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, которому новая Конституция дала большие прерогативы и больше блеска, чем в прошлом, приравняв реально к посту главы государства. Однако в общем страной правят те же люди, хотя с годами они стали самыми старыми по возрасту руководителями в мире. Такая стабильность, с одной стороны, отражает /536/ установившееся политическое равновесие, которое в свое время помешало Хрущеву проводить политику реформ, с другой – является результатом сознательной ориентации, обещающей стране прогресс без потрясений и глубоких конфликтов, к чему, в сущности, и стремятся новые руководители.
Цена консервативной политики
Однако за стабильность нужно платить. СССР за нее расплачивается прежде всего отсутствием взаимосвязи с национальной культурой или по меньшей мере с самыми заметными, жизненно важными или просто беспокойными ее проявлениями. Диссидентство, распространившееся в поздний хрущевский период среди деятелей культуры, больше не исчезало. Это явление не привело к каким-либо изменениям. Беспокоит неизбежный в рамках сталинской идеологии отказ признать за ним право на гражданство в обществе, признать его роль критического стимула роста, а не врага, заключенного в гетто, которого то с трудом терпят, то жестоко подавляют. Неспособность властей вести диалог с миром культуры вне рамок ортодоксальной идеологии вызвала новую эмиграционную волну представителей интеллигенции, стоящих вне активного диссидентства. Это горестная утрата для культурного достояния страны. Однако недовольством охвачены достаточно широкие слои советской интеллигенции, значительное большинство которой живет и действует в стране, стесненной ограничениями цензуры. Есть свидетельства нового паралича исторических исследований, который наступил после многообещающего развития первой половины 60-х гг. Паралич не коснулся только культа Отечества, потому что ни в одной стране невозможен прогресс без серьезного изучения прошлого (в СССР, между прочим, памятные даты отмечаются продолжительными празднованиями с воспеванием славы Родины, что идейно сплачивает общество).
Противоречие между идеологией и культурой связано с неудовлетворенной потребностью в политической демократии, появившейся после Сталина, что отразилось на противоречивых решениях известных съездов. Советское общество осталось иерархическим. Это утверждение не является предвзятым или чуждым природе и истории СССР, как до сих пор считают в Москве. Резолюции послехрущевских съездов действительно побуждают, хотя и в патерналистских формах, к большему участию граждан в управлении государством и в экономике. Нельзя отрицать, что страна нуждается в этом. Тем не менее такое участие развито слабо.
Круг тех, кто принимает участие в выработке решений, расширился. Мнение инженерно-технических работников приобрело большее влияние. Сами «приводные ремни» государства стремятся действовать менее однообразно. Сеть их «активистов», то есть лиц, помогающих осуществлять их функции, достаточно разветвлена. Вокруг конкретных /537/ проблем экономики, образования, социального обеспечения, труда сейчас проходят, по крайней мере среди компетентных лиц, более свободные дискуссии, чего никогда не было в прошлом. Само коллегиальное руководство стало не столько источником верных или ошибочных указаний обществу сверху, сколько местом посредничества и высшего арбитража между разными и противоречивыми стимулами, интересами, группами давления. Однако публичных дебатов довольно мало. Нет политических споров в печати. Высшая иерархия остается недоступной и окутанной тайной. Выборы – формальность. Сам тип отношений между правителями и управляемыми отражает длительное отсутствие демократических обычаев. Решения продолжают спускать сверху, не предоставляя широким массам граждан возможность влиять на них, – это влечет за собой распространение политической апатии, безразличия или инерции.
Сталинизм дорого обошелся не только самой стране. Сильно уменьшилось идейное влияние СССР именно тогда, когда Советский Союз достиг максимума своей силы. Это влияние было достаточно сильным, когда страна была слабой и изолированной. Тогда внешний мир активно защищался от «заразы» его пропаганды. Сейчас Советское государство устаревшими запретами защищается от чужих мыслей, хотя волны революции, которые потрясли и изменили старую Россию, распространились повсюду среди народов, увлекая за собой все новые социальные слои и новые политические силы.
Даже в странах, которые остались союзниками СССР и находились в его политическом и военном подчинении, СССР не мог добиться абсолютной гегемонии. Наоборот, в этих странах стали подвергать сомнению сталинскую систему. В Чехословакии назревший конфликт наиболее ярко проявился среди самих коммунистов. Правительств СССР предприняло военное вмешательство, боясь, что пример Чехословакии может оказаться привлекательным не только в странах Восточной Европы, но и в самом Советском Союзе. В Москве вспомнили венгерский прецедент, не поняв, что наряду с общи для обеих стран стремлением к большей самостоятельности существуют и глубокие различия в политической эволюции обеих стран. То, что в 1956 г. называли крайней мерой, к которой пришлось прибегнуть только из-за катастрофы, превратилось в своеобразную норму поведения между социалистическими странами. На этот раз с этим не могли согласиться даже те, кто тогда счел интервенцию меньшим злом.
Закат идейного влияния можно лучше показать на отношениях между СССР и коммунистическим движением. В 1969 г., когда Москва сумела наконец созвать международное Совещание коммунистических и рабочих партий, которое не удалось Хрущеву в 1964 г. представители многих партий не приехали, и даже приехавшие не были единодушны к моменту его окончания. Конфликт в Китае обострился. Несмотря на сближение с Югославией, остались существенные /538/ разногласия между двумя правительствами. После вмешательства в Чехословакии выявились разногласия с основными западноевропейскими компартиями. Таким же образом складывались отношения с компартиями других частей мира.
Однако это не означает, что сталинизм остался в своих первоначальных границах. Мы говорим не только о странах, где его насадил Сталин, хотя нельзя не отметить, что он и там нашел своих сторонников. Многие из основных сталинских понятий, укоренившихся в СССР, начали самостоятельную жизнь в других частях света. Детальный анализ этого явления – не наша тема. Однако некоторые общие замечания необходимы. Самый значительный Пример – Китай. Конфликт между двумя странами привел к глубоким политическим противоречиям, как внешним, так и внутренним, Но он вызвал не противопоставление общих концепций, а лишь споры и обсуждение их толкования и применения. Конечно, китайское общество при отдельном историческом анализе нельзя рассматривать так же, как и советское. Различия в прошлом и настоящем весьма значительны. Однако Китай не только защищал в полемике имя Сталина. Он принял его основные идеи, которые и среди китайцев встретили сильное сопротивление: социализм как полное огосударствление экономики; партия как руководящий институт государства; характер строя в Китае, весьма соответствующего собственным военным традициям; наконец, провозглашение единой официальной идеологии, аналогичной советской, с сильным акцентом на национализме («идеи Мао Цзэдуна») как силе, объединяющей страну.
Аналогичные тенденции в той или иной степени встречаются не только в Китае и не только в странах, руководимых коммунистическими партиями. Их жизнеспособность не может быть результатом лишь их насильственного навязывания проявляющим строптивость народам. Они были исторически зрелым ответом на некоторые решающие проблемы современного мира, в частности на две из них. Первая – становление и самостоятельное развитие народов, долгое время находившихся в стороне от прогресса, а теперь стремящихся быстро преодолеть свою историческую отсталость (среди них были и народы России, которые, хотя и не жили в полностью отсталой стране, находились, по старому ленинскому определению, «на полпути между Европой и Азией»). Вторая проблема – самоутверждение общества, состоящего из широких масс, а не отдельных личностей или узких кругов, общества, пробуждающегося к политической жизни, где преобладают коллективные интересы и устремления над старыми индивидуалистическими, неспособными мобилизовать силы, достаточные для создания и использования в больших масштабах современных средств производства. Эти ответы не обязательно самые эффективные, но именно их история нашего века до сих пор давала нам в самых разных частях мира. Мы видели на примере СССР не только пределы таких ответов, но и их цену и результаты. В общем, сталинизм был порожден связью и одновременно, /539/ как это часто бывает, конфликтом между идеей социализма, возникшей на промышленно развитом Западе, и националистическим движением народов, не знавших этого пути развития.
Риторика сталинской пропаганды с ее высокопарными выражениями, весьма далекими от революционной символики 20-х гг., также превратилась в привычный язык как в Москве, так и в Пекине, как в Пхеньяне, так и в Гаване, как в Алжире, так и в Каире, Однако это международное распространение собственных официальных концепций является слабым утешением для советских коммунистов. Там, где эти концепции распространились и стали, как в России, выражением экзальтированного национального чувства, их питательной средой становятся противодействие советскому стремлению к гегемонии или подтверждение собственных, не менее гегемонистских амбиций. Страны, в которых сталинизм пустил крепкие корни (не только Китай или Корея, но и Румыния и Албания), имеют самые глубокие разногласия с СССР; в случае с Китаем разногласия доходят до военного конфликта.
СССР и социализм
Некоторые заключительные соображения о советском обществе, каким оно предстает через 60 лет после породившей его революции, обусловливаются тем, что это общество, которое одновременно оспаривают и копируют, продолжает оставаться предметом обсуждения. Определений много – апологетических или полемических, – но на них больше влияют политические страсти, чем объективное изучение. Московская идеология желает представить СССР первым государством, в котором трудящиеся массы прямо осуществляют политическую власть. Это утверждение не подтверждается анализом фактов. Оно опровергается иерархической структурой общества. Впрочем, даже в Москве Советское государство больше не представляется государством рабочего класса. Отсутствие народного участия в руководстве общественной жизнью – болезнь, от которой страдает страна. Эта мысль проскальзывает даже в официальных документах.
В этом обществе существует руководящий слой. Мы неоднократно отмечали его существование и пытались проследить его появление, формирование и консолидацию. Тем не менее нам кажется необходимым избегать достаточно поспешных его характеристик. Наиболее распространенное определение, ставшее почти общим местом, отождествляет его с бюрократией. Но поскольку вся производственная и общественная жизнь огосударствлена, этот тезис рискует превратиться в тавтологию, пусть даже и небесполезную: он означает только, что это общество ограничено и управляемо. Каждый, кто занимает какую-либо должность, в том числе и в экономике, является функционером вертикального государства. Это может помочь /540/ нам понять явление бюрократизации, столь характерное для советской действительности, но мало или ничего не говорит о природе и составе этого широчайшего слоя бюрократии, который уже из-за своих размеров довольно дифференцирован. С другой стороны, распространение бюрократического аппарата в большей или меньшей степени – общее явление для всех современных обществ.
На наш взгляд, мало что дает определение «новый класс» (кое- кто прямо говорит о «новой буржуазии»), которое получило некоторое распространение с тех пор, как его использовал югослав Джилас. Когда используют концепции, оказавшиеся пригодными для анализа других исторических ситуаций, утрачивается своеобразие советского феномена. Это определение могло бы лишь помочь выяснить направление новой классовой борьбы, которая развивается или может развиться в СССР. До сих пор предпринятые попытки проанализировать в этом ключе историю Советского Союза или его сегодняшнюю действительность, напротив, не прибавили наших знаний, потому что не выявили специфику советского развития в прошлом и настоящем.
Руководящий слой, сформировавшийся в советском обществе, в действительности не класс, по крайней мере в марксистском понимании этого термина. Хотя его положение в государстве позволяет ему широко пользоваться орудиями производства и ресурсами страны, это особое отношение к средствам производства не определяет его сути. Этот слой совпадает лишь частично с привилегированными слоями, которые все же существуют, или с обладателями наибольшего социального престижа: ведь есть многочисленные группы артистов, ученых, интеллигенции, которые имеют лучшее материальное положение или более известны из-за своей деятельности, но все же не входят в него. Такой разрыв сам по себе – источник конфликтов и проблем в стране.
Настоящая характеристика этого слоя заключается, напротив, в его политическом происхождении: партия, ставшая построенным по иерархическому принципу орденом. Оба термина очень важны для интересующей нас проблемы. Будучи партией, превратившейся в руководящий институт государства, КПСС стремится собрать в своих рядах всех, кто «что-нибудь значит» в советском обществе: от руководителя научно-исследовательского института и известного писателя до космонавта или чемпиона в спорте. В этом смысле партия в целом представляет собой стержень, пронизывающий все общество, включая и рабочие массы на заводах и фабриках. Однако концентрация власти внутри иерархически построенной партии очень изменяется по мере продвижения по ступенькам пирамиды, построенной в соответствии с этой иерархией, от массовой основы до правительственной олигархии. Точнее говоря, руководящий слой общества можно отождествить с руководящим партийным аппаратом. Отсюда и наиболее яркая его черта: отдельные лица, доказавшие политическую верность, допускаются в него и постепенно поднимаются, /541/ пройдя длительный отбор, но все равно их положение так и остается подчиненным.
То, что партия провозгласила (в Конституции 1977 г.) нерушимым законом свое право управлять государством, не должно скрывать от нас действительный источник ее силы, а также силы правящего слоя, волю которого выражает партия. КПСС, состоящая из 15 млн. человек, представляет все социальные слои и национальные группы советского общества. Такое количество членов не просто формальность. Партия глубоко связана с основными слоями общества благодаря как социалистическим, так и националистическим мотивам, лежащим в основе ее деятельности. Она окрепла во время трагических событий (важнейшее из них – война), которые затронули судьбы каждого. Ее идеология (хотя партия и видит, что сейчас к ее догмам относятся скептически и безразлично) десятки раз просто и доступно объясняла ужасные испытания, пережитые страной. Несмотря на свое господствующее положение, партия никогда не ограничивалась жесткими социальными рамками, что препятствовало строгому разделению общества на классы. Хотя сфера привилегий и стремится расшириться с ростом уровня жизни, общество сохраняет отпечаток своей первоначальной эгалитарности, которая долгое время проявлялась прежде всего во всеобщей бедности и сейчас еще заметна, в особенности в сравнении с самыми богатыми странами развитого капитализма.
Все это факторы силы. Однако рядом с ними есть не менее явные факторы слабости. Руководящий аппарат общества в действительности не в состоянии бороться с распространением гражданских свобод, с политической демократией, с борьбой и движением идей – со всеми явлениями, которые считаются потенциально опасными, способными поставить под удар единство страны и ее исторические завоевания (возможно, поэтому их стремятся отождествить с существующей иерархией власти). СССР все еще управляется посредством жесткой цензуры, довольно большого репрессивного аппарата, при постоянном нарушении прав, формально признанных за гражданами. Такие методы не допускают демократии даже в партии. Ее действительное функционирование остается авторитарным, а ее жизнь по большей части изолирована от усиливающейся в мире борьбы идей, захватившей сейчас и другие коммунистические партии, и широкие национально-освободительные и социальные движения.
Последний вопрос, который постоянно поднимается в идеологических и политических дебатах: какое отношение имеет это общество к социализму? Дискуссия ведется, в первую очередь, теми, кто придерживается социалистических идеалов. На дискуссию так влияли конъюнктурные соображения, что вести ее объективно не было возможности. Когда нет всеми принятых критериев социалистического общества, дискуссия подвержена всякого рода двусмысленностям. Так, китайцы считают, что СССР перестал быть социалистическим, когда вступил с ними в конфликт: при Сталине это было социалистическое государство, /542/ при Хрущеве – нет. Сталин точно так же считал, что Югославия перестала быть социалистической в тот день, когда воспротивилась его воле. В самой мысли, что страну можно провозгласить «социалистической» или «несоциалистической» – вместо того чтобы изучать исторические преобразования, их противоречия и проблемы и в этих рамках искать социалистические элементы, – чувствуется отражение сталинских концепций, согласно которым в какой-либо стране социализм однажды считается «построенным». Следовательно, мы не приблизились к такому историческому видению (единственному, которого мы можем придерживаться), согласно которому рождение и гибель различных общественных формаций – это достаточно сложные процессы, не ограниченные рамками одной страны, где элементы предшествующих и новых структур долго комбинируются в сложных и изменяющихся отношениях.
Сам вопрос, является ли СССР социалистическим государством, сейчас имеет скорее политическое, чем историческое значение. Если в поисках ответа сравнить идейные предпосылки революции и современную действительность, нетрудно увидеть, как они далеки друг от друга. Кто мог бы сегодня серьезно говорить о «нетайной» дипломатии, о руководстве общественной жизнью, доступном обычным людям, как об этом говорилось в партийных программах 1917 и 1918 гг.? Кто мог бы отождествить нынешние Советы с теми, для которых требовали «всю власть» в Октябре? Кто узнает в централизованной государственной экономике цель, которую преследовали большевики, когда требовали «рабочего контроля» на заводах? Однако в истории не первый раз случается, что люди своими действиями уводят себя далеко от цели, которую они намеревались достигнуть. Это недостаточная причина для отрицания ценности той или иной цели. Люди должны понять, каким образом, из-за какого субъективного выбора и какой объективной необходимости это произошло.
Социалистические идеалы родились в рамках рабочего и демократического движения Западной Европы. Общественные свободы и политическая демократия были незаменимыми элементами этих идеалов. В СССР их нет. Это констатируют сегодня западноевропейские политические течения, – включая и коммунистов, – отстаивающие социалистические идеи, когда заявляется, что в СССР «нет социализма», или что «это не тот социализм, который они хотят», или что они отвергают эту модель социализма. Здесь важно уточнение ориентации, целей, ценностей, от которых они не намерены отказываться. В сущности, такие заявления означают, что эти силы не считают советскую модель, по крайней мере сегодняшнюю, целью своей политической борьбы – тезис, который должен определенно повлиять на их будущее развитие и, может быть, на развитие СССР. Это, конечно, еще не анализ советского общества или других обществ, которые, подобно китайскому, в свою очередь, ставя своей целью социализм, не ограничивают себя этими пределами.
Во всяком случае, в СССР и – с некоторыми изменениями – /543/ в других странах упрочилась новая общественно-историческая формация. Она сформировалась в ходе решения проблем развития –индустриализация, экономический рост, распространение массовой культуры – в районе мира, который не знал современной экономики. Эти проблемы стоят в нашем веке перед большей частью человечества. Капиталистический путь, по которому шла промышленная революция народов Западной Европы и американских колоний, оказался во время исторической проверки менее универсальным, чем заставляла верить культура, рожденная этой революцией. Бурный процесс, сопровождавший решение этих задач, изменил самое концепцию социализма. К этому выводу приходишь, когда анализируешь агитационное значение сталинского лозунга о «социализме в одной, единственной стране»[6].
Уравнительные идеи социалистического толка продемонстрировали, с другой стороны, огромную способность мобилизовывать энергию народа для национального развития. Если результат и кажется достаточно далеким от первоначальных целей, стимулирующую силу этих идеалов нельзя свести просто к иллюзорному значению современного мифа. Родился новый способ производства. Было бы ошибкой идеализировать его, как это долго делалось в пылу политических дебатов. Наоборот, справедливость побуждает сказать, что он еще не может, как этого требовала первоначальная концепция социализма, дать свободному человеку право работать на себя и пользоваться плодами своего труда. Однако нельзя игнорировать того, как в ходе эволюции этих обществ новые социальные права человека – право на труд, образование, отдых, социальное обеспечение – настолько пробили себе дорогу, что влияют на коллективную жизнь и образ мышления и в странах с совсем другим типом развития. Необходимо иметь ясное представление о границах этих новых исторических решений, учитывая их своеобразие.
Установив эти границы, необходимо выяснить, насколько они преобразовали или исказили (назовите как угодно) социалистические идеи, порожденные культурой Западной Европы. Согласиться со сталинским тезисом, что социализм уже построен в СССР или в любой другой стране и безусловно является лишь социализмом «реальным», – значит унизить тех, кто разделяет социалистические убеждения. Это значит согласиться с обескураживающим выводом, что сам СССР не может выйти за эти границы или что мир должен отказаться от своей богатой истории, чтобы в свою очередь идти вперед по убогой колее сталинизма.
Однако не менее бесплодна попытка выбросить советский опыт из истории социализма нашего века и из социалистического опыта, скорее практического, чем теоретического, бесплодна уже хотя бы вследствие роли Советского Союза в распространении социалистических идей в мире. Подобная операция помешала бы понять один из главных источников противоречий советского общества. Сегодня стимул к изменениям порождается в СССР неосуществленностью /544/ основных ценностей социалистической и коммунистической традиции именно потому, что эта традиция продолжает там провозглашаться.
Советское общество никогда не было статичным, даже в последние годы стабильности. Еще и сейчас ему предстоит решать, насколько структуры, рожденные в чрезвычайные годы и нацеленные на развитие, могут соответствовать потребностям великой, теперь уже развитой страны, обладающей полностью организованным населением, огромным промышленным аппаратом, массовым образованием, широкой сетью научных учреждений, однако страдающей не только из-за специфических проблем развития страны, но и из-за более общих проблем современного мира (экология, возрастающая социализация экономики, нехватка энергетических ресурсов, развивающаяся техника невероятных возможностей, аграрный кризис как часть более общих трудностей обеспечения продовольствием быстро увеличивающегося человечества). Решения, принимавшиеся в прошедшие годы, кажутся малоподходящими для новых задач. Новые ответы запаздывают. Даже реформа управления экономикой, проведенная Косыгиным в 1965 г. как важнейшее мероприятие его правительства, если и позволила ослабить самые тугие путы управления, все еще по существу очень централизованного, почти не изменила функционирование механизмов производства и обмена, не устранила недостатков, которые проявились уже в ходе индустриализации. Новой эволюции требуют не только те, кто нетерпим к затянувшемуся господству старых бюрократических нравов и удушающим запретам, которыми живет общество, требует не только идейная и политическая борьба во внешнем мире, где уже не многие согласны признать универсальный характер советского общества. Этого требуют рост его производительных и интеллектуальных сил, отношения между нациями и социальными группами, мировая ответственность, которую взял на себя СССР, достигший своей великой мощи.
Произойдут ли новые изменения, как и когда – эти пророческие вопросы не укладываются в рамки нашей работы. Однако я верю, что можно выразить только одно убеждение. Когда появятся ответы, то их даст само это общество, прошедшее такой трудный путь. Их не смогут дать те люди внутри страны или вне ее, кто считает возможным зачеркнуть или игнорировать эти 60 лет ее истории. /545/
Примечания
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
