Участие офицерского корпуса в революции и последующей Гражданской войне давно было в центре внимания историков, ведь именно от действий армии как защитницы существующего строя во многом зависит исход революционных процессов. Как правило, преданное старому режиму офицерство составляло костяк лагеря контрреволюции. В то же время некоторая часть, по разным причинам, переходила на сторону революции. В нашей стране подобная схема была сильно изменена рядом специфических российских обстоятельств.

Что представлял офицерский корпус к началу 1917 г.?

Участие в революции было подготовлено серьезным изменением кадрового корпуса армии, произошедшим за годы Первой мировой войны. Громадный рост численности, большие потери в командном составе, призыв резервистов — все это сильно изменило социальный облик офицерства. Оно увеличилось в 7,5 раз, причём основную массу составляли прошедшие военные училища, а унтер-офицерские должности преимущественно занимали выходцы из армейских рядов, выдвинутые за боевые заслуги[1]. Состав офицерства стал почти полностью соответствовать социальному составу страны[2].

Во время войны в среде офицерства наряду с недовольством своим положением и ходом войны развилось безразличие и покорность сложившемуся порядку вещей. Большая их часть, не принимая в целом сложившейся ситуации, ведущей к краху, тем не менее, оставались пассивными. Причиной этого было более выгодное их положение перед рядовыми, фронтовая обстановка, тяжесть военной жизни и т. д. Разложение коснулось и гвардии, традиционной опоры монархии, многие гвардейцы приняли решение участвовать в известной попытке заговора членов Думы в 1917 г. События, однако, опередили их.

Уже в первые дни Февральской революции обозначился раскол между рядовыми и офицерством, что ярко продемонстрировал переход на сторону восставших солдат Волынского полка под руководством унтер-офицера Кирпичникова. И в дни переворота, и первое время после него офицерство, в противовес солдатам, не приняло активного участия в событиях. Впрочем, это характерно и для всего фронта, который, в условиях военной обстановки, поначалу держался весьма пассивно. Еще более апатичны были тыловые офицеры, среди которых было немало лиц, непригодных к командованию на фронте[3].

Происходили многочисленные конфликты между солдатами и офицерами, расправы солдат над наиболее ненавистными представителями офицерского корпуса. Однако революция привела к расколу и в среде офицерства и побудила его к выражению своей политической позиции. Кадровое монархическое, преимущественно гвардейское офицерство не могло простить Временному правительству падения монархии. Уже в ходе июньского наступления 1917 г. Семеновский полк не пошел в бой, причем командир 2-го Гвардейского корпуса генерал Г. Вирановский объяснил, что не желает посылать полк на убой[4]. Часть гвардии вовсе решила не принимать участие в политической борьбе. Но другая часть гвардейцев приняла в дальнейшем деятельное участие в Гражданской войне.

Все более расширяющаяся пропасть между солдатами и офицерами, потеря офицерами привычных прав, антивоенная пропаганда побудили к созданию многочисленных «военно-патриотических» организаций, ставивших своей главной задачей защиту интересов офицеров и реализацию их идейных и корпоративных установок (самая крупная и известная — «Союз офицеров армии и флота»). Ситуацию усугубляла крайняя разношерстность офицерского состава, приводящая к отсутствию какой-либо чёткой платформы для объединения. Часть офицеров, которая в силу занимаемого положения была наиболее близка к широким солдатским рядам, приняла участие в революции на стороне «низов». Подобные лица были преимущественно младшими офицерами, которые впоследствии стали одной из верных опор большевиков в РККА.

В целом за время первого полугодия 1917 г. отмечается постепенное втягивание офицеров в политическую и общественную жизнь, при этом их бóльшая часть ставит целью защиту традиционных военных принципов: «война до победы», сильная армия, защита прав командиров, крепкая власть и т. д., в то же время заметна определенная неприязнь офицеров к «чистой» политике — партиям, политической пропаганде. Ряд офицеров, стремясь избежать этой ненавистной «политики», стремится на фронт, в наиболее активные и боевые подразделения, особенной популярностью пользуется фронт Корнилова.

Невозможность изменения ситуации легальными средствами привела к распространению среди многих офицеров идеи военного переворота. Именно они и стали опорой для Корниловского мятежа, который, однако, продемонстрировал не только несоответствие устремлений правого офицерства настроениям масс, но и противоречия в собственном лагере[5].

Корниловщина внесла раскол в среду и офицерства, и армии в целом. Поражение мятежа нанесло сильный удар по активности правого офицерства. Апатия и безразличие развивались и на фронте[6]. Но если легальные способы борьбы окончательно были скомпрометированы, все большее значение приобрела нелегальная подготовка к готовящемуся противостоянию. Наиболее активные офицеры, преимущественно те, которым разгром Корниловского мятежа и их контрреволюционное поведение на фронте отрезали пути к отступлению, стали уезжать на юг. Часть из них, под руководством генерала Алексеева, продолжали подпольную деятельность, организовывая офицерские части в Москве. В этом заметны формирующиеся предпосылки гражданской войны. Тем не менее, для этого периода в целом все-таки были характерны пассивность и нерешительность основной массы офицеров.

Октябрьский переворот стал очередным и самым крутым поворотом для всего офицерства. Установление власти Советов произошло во многом благодаря солдатской массе. Часть офицеров тоже поддержала переворот. Даже в гвардейских частях обнаружились сторонники революции. Так, 24 октября по докладу комиссара гвардейского Егерского полка Зайцева за поддержку совета выступили не только солдаты, но и офицеры этого полка во главе с его командиром[7]. Октябрьский переворот поддержали большинство полковых комитетов, которые состояли из солдат с небольшим количеством офицеров из низших чинов: унтеров, прапорщиков и т. д. По данным генерала Нокса, на Юго-Западном фронте, не самом разложившемся, в таких комитетах оказалось 75 тыс. солдат и 8 тыс. офицеров[8].

Одновременно Октябрьский переворот завершил развивавшиеся до этого в армии процессы. К концу 1917 — началу 1918 г. офицерство раскололось на три части: небольшое количество активных контрреволюционно настроенных офицеров, небольшая группа примкнувших к революции и основная масса пассивных или равнодушных.

Традиционно не участвовавшая в политической деятельности разобщённая и деморализованная офицерская масса не смогла и не захотела сопротивляться революции, лишившей их статуса и положения. Несмотря на негативное в целом отношение к революции, война, разруха, нищета, неверие в прочность большевиков привели к распространению пассивности. Если выражение протеста и встречалось среди таких офицеров, то оно носило характер требующего минимум усилий: демонстративное ношение погон, неявка на учёт, несдача оружия и т. д.

Примеры подобного отношения к своему положению в среде самих современников многочисленны. Наиболее точно их выразил будущий белый доброволец Н. Раевский, служивший в артиллерии на Румынском фронте. Будучи офицером, он, анализируя свои чувства и чувства своих коллег, выделял среди ощущений основной массы офицеров разочарование, апатию, ненависть к «солдатам-большевикам» и, как следствие, у некоторых «потеря веры в Россию»[9].

Тем не менее, постепенно, как и все население, втягиваясь в гражданскую войну, такие офицеры делали свой выбор — как правило, в пользу противников большевиков. Находясь на «красной» территории и мобилизованные в Красную Армию, именно они поднимали многочисленные восстания, а оказавшись под властью интервентов, национальных правительств или упрочившихся белых режимов, переходили к ним. В частности, упомянутый Раевский поступил в украинскую армию, в составе которой и вместе с немцами боролся с украинскими повстанцами, при этом отдавая себе отчёт в ненормальности этой своей роли.

Итак, отражением социальной активности стали два полюса: красные и белые. Отметим, что вооруженная борьба, начатая офицерами против большевиков, несмотря на её реставрационный характер, является именно проявлением социального протеста, и притом даже более активного, чем иные «революционные» действия новой власти. В самом деле, перешедшие к красным офицеры в целом рисковали куда меньше чем белые офицеры, начавшие с минимальными шансами на успех бороться против нового режима.

Наиболее активное офицерство сорганизовало Добровольческую армию, чтобы сражаться против большевиков. Проверка материалов армейских списков показывает, что основу всей Добрармии представляло то самое молодое, честолюбивое обер-офицерство — прапорщики, поручики и подпоручики, — которое было выброшено за борт революцией и не желало приспособиться к новым порядкам. Оно было весьма разнородное по своему составу, как правило, это были молодые, способные военные, быстро достигшие чинов в боях Первой мировой, часто уже успевшие вступить в конфликты с солдатами и революционными властями. Несмотря на мобилизации и последующее возрастание численности Добровольческой армии, эта социальная основа сохранилась до самого конца добровольческого движения [10].

Если обратиться к социальному составу офицерских дивизий, то можно увидеть, что среди корниловцев дворян, чиновников и потомственных военных было до 35,3%, у дроздовцев до 53,8%, у марковцев до 25%[11]. Таким образом, так называемые «верхи общества» в Добровольческой армии составляли около трети состава, что весьма значительная цифра. Правда, большую часть остального офицерства составляли многочисленные «разночинцы»: интеллигенты, студенты, учащиеся, выходцы из крестьян и т. д., многие из которых также выбились в прапорщики на фронтах. Часть из них придерживалась левых убеждений[12]. Но нужно учесть, что современники отмечали, как с революции 1905 г. «шел процесс огосударствления настроений интеллигентной молодежи»[13], в том числе и умеренно левой.

Громадные массы честолюбивого офицерства, внесенного волной войны и заслужившего награды, почувствовали себя главными обиженными после революции, которая отняла у них перспективы, лишила привычной среды, достижений, а главное, разрушила «государственность» и уничтожила их старые идеалы. В этом были одинаково сходны белые офицеры самых различных взглядов неоднородной добровольческой среды[14].

Добрармия, выступая без четких лозунгов и программ, представляла собой полустихийную реакцию офицерства на разрушение своего, старого мира. Во многих действиях добровольцев видно стремление воссоздать свое особое, замкнутое окружение, возвратиться к миру армейского порядка, офицерской солидарности, корпоративной близости. Офицерские части были сильно сплочены, боеспособны, весьма нетерпимы не только противнику, но и к «не своим» офицерам, что отражалось, разумеется, и на отношении к рядовым[15].

Однако если мотивы добровольчества легко объяснимы, то выяснение причин перехода офицеров на сторону революции сталкивается с серьезными сложностями.

В целом «красных» офицеров можно разделить на две группы: лояльных и нелояльных, хотя разделение это очень условное. Первые представляли преимущественно мобилизованных военспецов, составляющих основную массу. Если исключить мобилизации, то мотивами, которые подтолкнули их к участию в войне на стороне большевиков, были патриотизм (понимание совпадения устремлений большевиков и нужд страны) и потребность в жестком порядке, который, по мнению военспецов, могли дать стране большевики[16]. Были распространены и карьерные устремления, так, широко известен переход к большевикам значительной части генералитета, отправленного в отставку Временным правительством за монархизм или корниловщину.

Из принявших советскую власть и служивших ей идейно нужно отметить, как и у белых, обер-офицерство. Именно молодые способные подпоручики и прапорщики, выходцы преимущественно из низших слоёв общества или интеллигенции, оказались достаточно лояльны советской власти — здесь напрашивается очевидное сравнение с Добрармией, что неудивительно. Гражданская война заставляла поляризоваться по классовой основе одни и те же социальные группы. Уже в 1917 г. близкие к солдатским массам низшие чины, как указывалось, вступили в политическую борьбу на их стороне. Воспринявшие революционные идеи молодые обер-офицеры, владеющие благодаря выпуску из училищ определенными навыками и образованием в военной области, стали одним из ресурсов первых командных кадров РККА. Одновременно они активно участвовали в работе органов советской власти (возглавляли или заседали в советских органах, способствовали установлению Советов и т. д.). В последующем многие из них приняли активное участие в борьбе на фронте, причем их способность сочетать идейную убежденность с военным профессионализмом немало способствовала улучшению военной обстановки в пользу большевиков. Так, например, в конце 1918 г. из 61 чел. комсостава 3-й армии Восточного фронта (до батальонов) было 3 бывших полковника, 10 капитанов, есаулов и подъесаулов, 10 унтер-офицеров, 3 солдата и 1 невоенный. Подпоручиков, поручиков и прапорщиков насчитывалось 34 человека[17]. Заметим, что восточный фронт в целом был более насыщен квалифицированными военными кадрами, что обеспечило превосходство над войсками Колчака. Существенную квалификацию молодых офицерских кадров отмечали многие военные исследователи, в том числе М.Н. Тухачевский:

«У нас принято считать, что генералы и офицеры старой армии являются в полном смысле слова не только специалистами, но и знатоками военного дела. <…> На самом деле русский офицерский корпус старой армии никогда не обладал ни тем, ни другим качеством. В своей большей части он состоял из лиц, получивших ограниченное военное образование, совершенно забитых и лишенных всякой инициативы.

Военная школа в старой армии была коренным образом реформирована после японской войны, так как в последней офицерство выказало себя совершенно не подготовленным к современной войне. Началась усиленная работа по переводу иностранной (особенно немецкой) военной литературы. Все это, конечно, дало хорошие результаты, но они стали обозначаться лишь к 1908–1910 гг. Ввиду этого хорошо подготовленный командный состав, знакомый основательно с современной военной наукой и проникнутый духом смелого ведения войны, имеется лишь среди молодого офицерства. Участь последнего такова. Значительная его часть, как наиболее активная, погибла в империалистической войне. Большая часть из оставшихся в живых офицеров, наиболее активная часть, дезертировала после демобилизации и развала царской армии к Каледину, единственному в то время очагу контрреволюции. Этим и объясняется обилие у Деникина хороших начальников. Среди старого офицерства способные начальники являются исключением.

Кроме офицерства, прошедшего курс военного обучения до войны, есть еще значительная часть офицеров, прошедших ускоренный курс во время войны. <…> Из среды этого скороспелого офицерства мы имеем больше хороших командиров, чем из среды старых офицеров»[18].

Однако наличие идейных устремлений обер-офицерства сильно зависело от социального происхождения последнего[19]. За годы Первой мировой войны в школы прапорщиков направлялись в основном лица с определенным цензовым образованием: выходцы из мелкобуржуазных семей, интеллигенции, служащих, богатых крестьян. В большинстве своем именно эти кадры и переходили к Белому движению. К примеру, сыном служащего был выпускник юнкерского училища А.В. Туркул, талантливый белый полководец, будущий генерал-майор. Среди красных же в первый год войны выдвинулось немало прапорщиков из менее «благородных» семей крестьян, рабочих или интеллигенции, которые в большинстве начали формировать революционные формирования для защиты Советской республики: типичными примерами можно назвать выходцев из низших слоев, известных полководцев Е.И. Ковтюха, И.Ф. Федько, Р.Ф. Сиверса, И.П. Уборевича и другие.

Унтер-офицерство после Первой мировой войны было представлено, как правило, бывшими призывными крестьянами, произведенными в чины за храбрость. Эта группа отличалась большим уровенем социальной активности, чем в офицерской среде. При этом лишенные кастовых традиций унтер-офицеры в своей деятельности отражали взгляды и устремления своего класса — крестьянства — и демонстрировали наибольшую лояльность советской власти. Но ее не стоит переоценивать. Отношение унтер-офицеров к большевикам отражало и колебания крестьянской массы. Вместе с деревней унтер-офицеры либо выступали на стороне большевиков, либо начинали борьбу с ними, как правило, возглавляя многочисленные вооружённые восстания в деревне и в войсках в 1918-м и особенно в 1920–1921 гг. Тем не менее, в целом они были массовой и достаточно серьезной опорой советской власти.

Следует отметить, что и со стороны красных, и со стороны белых были заметны, хотя и в разной степени, офицеры, не желавшие участвовать в активной борьбе, составлявшие конформистское большинство.

Какие выводы можно сделать из этого исторического экскурса? Конечно, современная ситуация в армии отличается принципиально. Офицерский корпус в начале XX в. принял в себя представителей самых разных слоёв общества, которые после окончания войны были вынуждены так или иначе выбирать сторону в конфликте. Социальное происхождение, как и всегда в период революций, играло тут серьезное значение, однако в среде армии не меньшую роль играли интересы профессиональные и корпоративные (последнее особенно характерно для белого движения). Нынешняя ситуация совершенно иная. Распад СССР продемонстрировал пассивность офицерства, отражавшую пассивность и других слоёв общества. Советское офицерство имело привилегированный статус в советской системе, но, захваченное бурными политическими событиями и попавшее под критику за многочисленные «пороки армии», не стало препятствовать распаду страны — как из-за аполитичности армии, так и по ряду объективных причин.

Ныне проблемы в армии, разногласия в ней проходят по иным линиям и имеют другую природу. Высшая часть армии представляет типичную государственную номенклатуру, среди офицеров большими проблемами являются материальная необеспеченность, низкий престиж профессии. Давно обсуждается проблема дедовщины. Эти проблемы во многом являются аналогичными проблемам широких масс населения, а потому вряд ли дают основания ожидать всплеска протестных настроений.

Нынешние офицеры также не имеют боевого опыта, который в годы революции являлся стимулом для социальной активности (немногочисленные «афганцы» и «чеченцы» лишь подтверждают общее правило), они лишены определенного самосознания, традиций, чётких идеалов. Все это показывает, что необходимо обратить внимание на нынешние социальные процессы в армии, которые в гораздо большей степени связаны с процессами в обществе, чем в период революции 1917 г.

По этой теме читайте также:

Примечания