Универсум истории

Книга серьезная. Несмотря на интереснейшие сюжеты, настоящие энциклопедии легковесными не бывают. Это вам не «Аванта+»… Читать эту энциклопедию еще труднее, чем вот эту мою рецензию. Рискнете, коллега-педагог?

С самого начала не было никаких надежд на то, что первое издание этой громадной книги – ее тираж в одну (одну!) тысячу экземпляров – удовлетворит спрос. Годами лежат похожие пудовые справочники. И переиздание с дополнениями классической книги «Как возникло человечество», и «Философия истории» Ю.И.Семенова разошлись мгновенно. Ничего удивительного: известный читателю друг Авесхана Македонского Илья Смирнов в восторженной рецензии в Интернете сразу предсказал такой финал. Но вот в гораздо более солидном виде – в твердой обложке и (впервые!) с портретом автора – выходит вновь в два с половиной раза большим тиражом новое (и более чем на треть совершенно новое!) издание книги «Философия истории». И нигде не сказано, что это второе издание, потому что оно – новое гораздо больше, чем на треть. И снова, несмотря на кусающуюся цену (оно и понятно – энциклопедии дешевле и не бывают!), книга, конечно, скоро исчезнет с прилавков. Читатель пошел у нас ушлый: и без рекламы понимает, где подлинная наука, а где сиюминутная белиберда.

Читатель-то понимает, а вот критика…

Как хотите, но меня разбирает досада от необходимости лаконично и «завлекательно» говорить о книге такого масштаба в короткой рецензии. Делаю я это с книгами Ю.И.Семенова не в первый раз, но всякий раз даже десятой доли того, что прямо-таки рвется из души, сказать не могу.

Как быть? В очередной раз настроиться на высокопарный лад и сочинить торжественную кантату с припевом: «Читайте! Изучайте! Покупайте! Книгу! Юрия Ивановича Семенова! Живого! Классика! Отечественной науки!»?

Можно, конечно – ведь все это тем большая правда, что на протяжении всей долгой жизни теоретические разработки маститого автора (начиная с дискуссий об азиатском способе производства и проблемы неандертальских погребений) всегда оказывались впереди своего времени и всегда в итоге делались… общепринятыми. Не составляет исключения даже и специфически семеновская терминология – зачастую вычурная и корявая на слух, но удивительно верно схватывающая суть явления и настолько точно входящая в систему понятий, что кажется, будто она всегда здесь и была. Как по поводу концептуальных новаций Маркса сказано у самого Ю.И.Семенова: «И все стало на свое место».

Эта удивительная способность ставить всё на место так, что теоретическая путаница сразу рассеивается, как туман, и четкие теоретические каркасы становятся до осязаемости видимыми, составляет наибольшее очарование всех работ Ю.И.Семенова, чему бы они ни были посвящены. Отсюда и совет читателю. Все большие работы Ю.И.Семенова строятся одинаково. После того как обнаружена и поставлена проблема (а это происходит не сразу, особенно если материал требует рассмотрения истории взглядов на предмет), сначала идет дотошно-скрупулезный понятийный анализ, приводящий к некоей общей конструкции познаваемого предмета. Затем начинает бег внутренняя логика развития предмета. Это движение развертывается как стратегически продуманная битва, в ходе которой сокрушаются нетвердые бастионы противников под лавинообразным движением полчищ аргументов. Или как сюжет детективов (до них наряду с жанром science-fiction автор очень охоч), где постепенно отпадают ложные версии. Или как нешуточное игрище («…Игралища таинственной игры, / Металися смущенные народы…»). В отличие от популярных до сих пор в маргинальных (у нас – «ад-маргинальных») кругах фантазий Фуко и Деррида, неизбежно создающих у читателя ощущение несерьезной какой-то игры – как «игра в бисер» в культовом романе российской интеллигенции 70–80-х гг., – здесь возникает ощущение игры, в которой ставки слишком высоки для того, чтобы можно было игрой пренебречь: на карте-то реальные судьбы людей – универсум истории. Или как поток, зарождающийся «с мала ключика», низвергающийся затем в долину и разливающийся в устье – в солнечный океан истины. Так вот в чем совет: даже и беглое чтение текста семеновской «Философии истории» даст много пользы и вызовет интерес; но только тот, кто не убоится дебрей первоначального понятийного анализа, разберется в понятиях тщательно, – только тот помимо пользы получит еще и особого рода удовольствие. Читателям, которые превыше красот стиля ставят поиск истины в дебрях теоретических и идеологических иллюзий, этот эффект по-фихтеански «ясного, как солнце, наукоучения» дает неизъяснимое наслаждение – почти эстетическое. Почти… Но об этом после…

Сначала о критиках. Все-таки никакой части политического спектра (в том числе и прокапээрэфовской) не принадлежащую (всегда-то она оказывалась «левее всех левых»!), книгу Ю.И.Семенова и в первой версии не удалось на этот раз замолчать. На книгу прореагировал бескорыстно ученый Интернет, появлялись и печатные рецензии с оценками в превосходных степенях даже и со стороны тех, кто с самого начала к числу сторонников взглядов Ю.И.Семенова не принадлежал.

Все это позволяет мне избежать занудного перечисления изменений, которые произведены во втором издании, и дотошного рассмотрения заново всех теоретических новаций, какими изобилует переработанный текст. Отмечу только несколько моментов – в остальном читатель разберется, прорабатывая заново эту книгу. Такого изучения книга, безусловно, заслуживает. Без тени преувеличения можно сказать, что знакомство с книгой станет для многих – особенно для молодых, истосковавшихся по правде передовых школьных педагогов – этапом в их духовной эволюции.

Итак, несколько моментов… Еще стройнее стала структура книги, и получила гораздо большую четкость общая эстафетно-стадиальная концепция всемирно-исторического развития – главная новация всего монументального труда. Целиком переработана вся заключительная часть книги, где дотоле были так или иначе представлены какие-то звенья политического актуалитета, ныне навсегда из него ушедшие в небытие. Зато новые события и факты политической и духовной жизни, свежие веяния во взаимоотношениях центра, зависимой и независимой периферии социально-исторического развития, которые все более четко вырисовываются в розе политических ветров, проанализированы с присущей автору тщательностью. Смелость и бескомпромиссность оценок напоминают времена покойной свободы слова. Ибо кто же ныне усомнится в наступлении новых старых времен? Все явственнее теперь признаки прямого давления на СМИ, и – после разгона старого НТВ, закрытия шестого канала, кляпа во рту Шендеровича – чем более страстно теперь журналисты говорят о своей неангажированности и честности, тем больше искушение пересчитать серебряные ложки...

Безжалостный анализ социальной и политической ситуации, образцы которой автор дает как блестящие примеры применения собственной аналитической методологии, ведет к ряду неутешительных выводов и позволяет наметить ряд сценариев будущего развития. Ни манны небесной автор не обещает, ни утешительных иллюзий не строит. Финал книги после страстных политических инвектив в адрес как современных американских теоретиков и практиков ультраимпериализма, так и его политически рептильных последователей у нас вновь возвращает читателя в лоно строго научных, выверенных выводов, побуждающих к раздумьям. А что может быть лучше, чем самостоятельные раздумья после знакомства с умной книгой?

Однако хватит о героях. Как говаривал Маяковский, «…теперь поговорим о дряни». Если книгу замалчивают в печати, то уж в кулуарах, где не схватишь за руку и не привлечешь ни к ответу, ни к серьезному спору – где там! – негативные оценки ее со стороны нынешних «ретропрогрессистов» обеспечены. Раз уж не удается душить заговором печатного молчания, то можно задушить намеками на то, чего не ведает никто. На то, например, что… кто-то там пил «бутылками-с, и пребольшими. – Нет-с, бочками сороковыми». А поскольку к нашему непьющему и прямо-таки пуристически – чересчур! – нравственному автору всего этого отнести нельзя, остается бранить его… За что? За стиль, эстетическую безвкусицу и кондовость языка.

А упрекам на этой зыбкой почве и в лишенной строгой теоретической ясности атмосфере противостоять нелегко. Вкусовые пристрастия филологически ориентированных законодателей моды обладают большой силой и устойчивостью. Ставших на позиции такой критики ни фактами, ни концепциями не убедишь. Однако страшен черт, да милостив Бог… Есть одно средство против этой напасти. Средство это – история. Стоит только обратить внимание на предысторию возникновения таких упреков – доводов, контрдоводов и упреков в кондовости.

Впрочем, у этой позиции напрасно было бы искать глубокую предысторию. Она вся – в

идеологии полуинтеллигенции брежневских времен. Максимум, что было приемлемо для этой публики, – уход в разного рода лукавую филологию «игры в бисер», подальше от идеологического пресса с сохранением – молчаливо, молчаливо, про себя, про себя! – «эстетических разногласий с советской властью». Что еще ей оставалось, этой полупсевдоинтеллигенции, метко названной «образованщиной»? «Семиотика» Лотмана, древнерусская литература Лихачева да средневеково-византийское богословие Аверинцева… И постоянное использование «проклятого эзопова языка» теми, для кого он вовсе не был проклятым – они пользовались им с удовольствием, купая с наслаждением душу под душем из аллюзий, ловя и смакуя то, что недоустранила театральная цензура из спектаклей Таганки и Ленкома. Просто помесь какая-то Салтыкова и Чехова:

В человеке все должно быть от Эзопа –

И одежда, и лицо, и… мысли.

Остатки зоологического страха перед ГУЛАГом заставляли ходить сторожко, подыскивая неопасные формы фрондерства. Самой безопасной была все-таки владимир-соловьевская мистика или просто подновленное православие. Оно было в большей мере приемлемо, терпимо для исподличавшейся окончательно идеологической власти, чем прямое диссидентство – в массе своей опасное для «брежневиков» своей гражданской смелостью, но теоретически (за редчайшими исключениями) беспомощное. Пришедшим поколениям нечего было заимствовать от этих «идеологов», проворонивших в 90-х годах революцию и восторженно приветствовавших контрреволюцию. Отсюда их пофигизм – российское название для западного постмодернизма. Постмодернистская полистилистика – единственный устой в мире деконструкций и децентраций. Но эта стилистическая, эстетическая доминанта отталкивает любую нефилологическую стилистику. Особенно в книгах, которые используют терминологию замешенного на гегельянских (в том числе русско-гегельянских) традициях, точно отвечающих терминологическому тезавру – словарю вполне современных историософских построений. И опять-таки – как в прежние времена – решающими в кулуарной критике книг Ю.И.Семенова оказываются для этой части читателей квази-филологические аргументы. По эстетическим соображениям неприемлемы труды «красноярского этнографа» для нашей квазиинтеллигенции, помнящей диссидентский наивный антимарксизм и заранее отвергающей все, что стилистически выходит за рамки школьного курса литературоведения. Что ей до самой сути дела, до того, как было на самом деле?

А между тем на самом деле упреки критиков содержат долю истины (ма-а-ленькую!). Есть, есть у Ю.И.Семенова некоторая слабина в позиции. И про стиль небрежный, не говоря уж о бездне опечаток, можно было бы поговорить. И эстетические пристрастия далеко не всегда вызывают сочувствие, особенно тем, что автор здесь, как часто бывает с научными авторитетами в одной области, когда они распространяют внимание на другую, с наивной убежденностью налагая схему методов одной сферы на пределы другой, где эта прежняя логика не действует, – и тогда доводы и впрямь становятся… кондовыми. Сколь многие не избежали этой печальной судьбы! Не говорю о печальной судьбе наших «главных интеллигентов». На память приходит великий Гегель, автор монументальных «Лекций по эстетике». Не понял Гегель современного ему искусства, решив, что все оно… упадочно. Не напоминают ли все тщательно подобранные из желтой прессы доводы Ю.И.Семенова в пользу тезиса об упадочности современной западной культуры эту гегельянскую логику, оказавшуюся здесь, в пределах конкретных оценок новых художественных явлений, – увы! – кондовой?

Не в том дело, что полуинтеллектуалы прежнего – кондового – разлива скажут здесь свое злорадное «Ага!». Штука в том, что иного непредвзятого, но нетвердого (откуда бывшему пофигисту и взять-то эту твердость?!) в глубокой исторической диалектике читателя приверженность жесткой художественной унилинейности со стороны автора – критика жесткой унилинейности в понимании истории, – такого читателя может и вправду отвратить. Было бы искренне жаль…

Сумею я своей критикой – критикой изнутри, с позиций ученика, последователя и долговременного сотрудника – в чем-то убедить нашего автора? Вряд ли… Скорее всего нет. Мои аргументы в данном случае, я думаю, будут отскакивать от железобетонной позиции автора, как от стенки горох. Ну и пусть. Ведь он сказал. И повторил любимое свое латинское изречение – dixi et animam levavi. Что ж. Простим угрюмство… Угрюмое презрение читается на портрете во взгляде автора, привыкшего к непониманию у нас и обласканного однако же вниманием остального научного мира (см. хотя бы список стран, по инициативе которых книги Ю.И.Семенова переведены на множество иностранных языков)… Умное издательство «Современные тетради» поясняет: «На обложке: верхняя часть колосса фараона XVIII династии Эхнатона…» Перевернув страницу, читатель встречается на обложке… с портретом автора. Невольно возникает впечатление, что слова о колоссе относятся именно к нему.

Нуждается такой автор в извинениях и оговорках? Какие там оговорки! Как-никак –

безоговорочный теоретический гений…