В 1924 г. — через год после того, как лорд Керзон восславил фашистского дуче, общество смогло ознакомиться с самыми настоятельными рекомендациями о том, как сохранить британское господство над Индией. Речь идет о книге «The Lost Dominion» («Утраченная власть»[*]) Беннета Кристиана Хантингтона Калкрафта Кеннеди (1871 — 1935), уполномоченного по делам юстиции в провинции Синд Британской Индии и члена Верховного суда Бомбея[1], опубликовавшего книгу под псевдонимом Ал. Картхилл. В своем труде Картхилл (в контексте общепринятой среди британцев практики расистского империализма, а также используя характерные ссылки на «азиатские деспотизмы» и рекомендуя не останавливаться перед массовым истреблением) самым радикальным образом разделывался с либеральным британским гуманизмом и парламентаризмом. Эта книга, с ее иронически-уничижительной «расовой» характеристикой индийских «туземцев», изобличением демократии, пацифизма, принципа самоопределения — всего того, что в соответствующих кругах Германии называлось «слюнявым гуманизмом» — была почти сразу же переложена на немецкий язык (одним «фѐлькише» издательством) под названием «Verlorene /198/ Herrschafb (1924). Предисловие к немецкому изданию этой книги написал учитель Рудольфа Гесса и наставник Адольфа Гитлера, профессор Карл Хаусхофер, восхищавшийся Британской империей. В предисловии Хаусхофер проводил параллели (в духе Вагнера) между ситуацией, описанной в книге Картхилла, и Валгаллой: «как если бы Вотан, под победными рунами которого некогда выступали англосаксы, в последний час Валгаллы еще вынужден был председательствовать на конгрессе пацифистов... и уже... видел трепетанье первых огоньков мирового пожара»[2]. Сам Картхилл был сторонником государственного террора и подтверждал его эффективность. Этот колониальный британский авторитет заявлял, что он опроверг мнение, будто «[на штыках]... нельзя сидеть [по крайней мере долго])». Ведь «если штыков достаточно и они так хорошо воткнуты в тело жертвы, что она не будет извиваться, если размещение этих штыков проведено в определенном и искусном плане, то при их помощи можно соорудить... нечто вроде лесов, на которых... можно водрузить довольно устойчивый консульский... трон»[3]. Успешное «конструктивное подавление», применявшееся в колониальной политике, Картхилл оценивал как «похвальное». Впрочем, он сожалел об отсутствии у англичан необходимого единодушия. Ему казалось, что оно исчезло; он более не видел британской решительности и «могучей убежденности народа, верящего в себя», — «той веры, которая дает людям силы противостоять богам»[4]. «У немецкого народа отныне будет доступ к одной из самых сильных книг... англосаксов о государстве», — писал в заключении гитлеровский геополитик Карл Хаусхофер. Он также рекомендовал гитлеровской Германии сотрудничать с Британской империей. «Ведь у таких противников можно и нужно учиться»[5]. «Если... среди народа господ возобладает настроение... отказаться от законного права на насилие, то в отношении Индии... ничто другое не подействует»[6].

После того как подобные установки — особенно деспотизм восточного типа и всесилие европейской бюрократии — настолько хорошо сработали в Индии, Картхилл пытается внушить мысль, что соответствующие методы следует применить и для искоренения непорядков в самой Британии (как отметила Ханна Арендт[7]). Однако — согласно мистеру Картхиллу — «британские избиратели, которых каприз Провидения поставил распорядителями судеб человеческого рода», не имеют «надежных руководителей»[8] . Он явно имел в виду руководителей, которые должны были еще более воинственно отстаивать расовую чистоту и насильственно отделять свет культуры от тьмы. Ведь «несчастна та особь, что появляется на свет в результате физического скрещивания особей двух разнородных /199/ племен. Каждая клетка в ней — арена гражданской войны. Едва ли менее несчастен тот, чей интеллект усвоил чужую культуру, тогда как его инстинкты ее отвергают»[9].

Больше всего огорчало Картхилла то, что из английской культуры, даже из той, которая распространялась в Индии, не удалось исключить либеральные идеи, противоречившие представлениям о расовом превосходстве, деспотизму и бюрократической гегемонии, идеи, «пригодные для гуманистической... и подрывной агитации — под маской демократии и самоопределения»[10]. Это была опасность, которую англичане «проглядели»: ведь британское «правительство питало известное презрение к образованию». «Британско-индийский деспотизм... не сознавал необходимости... сдерживать распространение таких идей»[11]. То есть вина за распад империи (в отношении Индии) возлагалась и на английские власти, равнодушно взиравшие на распространение в колониях таких тлетворных европейских представлений, как демократические взгляды.

Для империализма «было важно, чтобы человек из покоренного народа оставался неразвитым, чтобы его не обучали чужому языку [завоевателей] в таком объеме, который позволил бы ему, к примеру... получить образование на опасно высоком уровне». Так утверждал один немецкий автор, говоря о гитлеровском «дранг нах остен» и о «культурной политике» Третьего рейха на завоеванном «восточном пространстве»[12]. Однако эта формулировка почти буквально совпадает с высказываниями таких столпов Британской империи, как наместник Великобритании в Пераке (Малайя) сэр Фрэнк Суэттенхем. Как и Картхилл, горевавший, что англичане оставляют свои позиции в Индии, Суэттенхем считал, что немалая доля вины в неповиновении британским имперским властям лежит на тех, кто позволял «туземцам» получать английское образование. «И если бы бабу [т. е. «пишущий» индиец, обученный английскому] имел душу, она бы, верно, потребовала отчета от тех, кто дал ей дар речи для выражения неосуществимых притязаний класса, столь же богато наделенного способностью к высокопарной агитации, сколь жалкого с точки зрения... телосложения, которым отличаются господствующие расы... В Индии воспитание [education] представляет все большую опасность»[13]. «Давать малайцам высшее образование значило бы вкладывать им в руки интеллектуальное оружие, которое они могли бы обратить нам на погибель»[14]. «Мы в безопасности, пока обучаем детей [Британской Малайи] читать, писать и считать исключительно на их языке»[15]. (Правда, нельзя сказать, чтобы даже в Малайе британская школьная политика всегда твердо следовала этой линии, да и христианские миссионеры /200/ распространяли среди «туземцев» не только те знания, которые были угодны британским империалистам.)

Именно подобную политику намеревался проводить в жизнь — причем гораздо более беспощадно и последовательно, чем британцы — Генрих Гиммлер в отношении народов «восточного пространства»: «Никогда в будущем не следует учить этих людей чему-то, кроме "умения написать [собственное] имя, кроме того, что покорность немцам... — божественная заповедь". Они не должны уметь читать». (В Англии, в страхе перед революцией, советовали не запрещать бедным читать, а вот писать не разрешать.) Рейхсляйтер Мартин Борман в начале октября 1940 г. заявил следующее: «Полякам надо оставить их католических попов, чтобы они "оставались тупыми и глупыми"». А всех польских интеллектуалов, по его мнению, следовало уничтожить, что «отныне... становилось законом жизни»[16]. Некий крайсляйтер и гебитскомиссар Бехер как-то заявил: «У кого я замечу интеллект, тот будет расстрелян»[17]. Тех же поляков, которых никак не удавалось лишить этой тлетворной образованности, просто уничтожали: «Слой вождей, выявленный нами сейчас в Польше, подлежит ликвидации; то, что вырастет потом... надо будет снова удалить»[18]. В мае 1940 г. генерал-губернатор доктор Ханс Франк отмечал в своем дневнике: тот факт, что внимание всего мира сосредоточено на Западном фронте, «мы используем... для массовой ликвидации... поляков, прежде всего ведущих представителей польской интеллигенции...»[19] Таким образом, власть, наводившая «порядок» на «восточном пространстве», в «немецкой Индии» Гитлера, не испытала на себе того, что для британского империалиста Картхилла было «проклятием клеветнической прессы»[20], проклятием интеллектуалов-моралистов, которые «из моральных соображений противятся общезначимым принципам»[21]. Тех, кто не приемлет истин, верных «для всех остальных», тех, кого проклинал еще Карлейль, а доктор Геббельс назвал «критиканами». И не кто иной, как Адольф Гитлер, чувствовал себя обязанным «самым жестким образом обходиться с теми [в том числе и] фѐлькише бумагомарателями, которые в подобной форме приобретения земли [немецким мечом для немецкого плуга] видят нарушение священных прав человека... и соответственно выступают против нее своей пачкотней»[22]. Ведь смерть последнего немца стала бы смертью и для последнего пацифиста, — иронизировал Гитлер.

Картхилл возлагал часть вины за потерю Индии и на сентиментальных человеколюбцев, английских прихвостней француза Руссо, в своей чувствительности «до крайности взволнованных (столь /201/ благородно и... столь неразумно) реальными и мнимыми страданиями Индии», «субъектов... хорошо знакомых психиатру и службе по охране нравственности»[23]. Ведь случай Британской Индии, по его мнению, — «первый и единственный пример» ситуации, когда от «драгоценного имущества» «отказываются по моральным соображениям»[24]. И как «слюнявый гуманизм» (в период немецкого экономического чуда на смену этой формуле пришла другая — «выжимание слез») досаждал немецким расистам и империалистам при Гитлере (и его предшественниках), так и «сентиментальный идеализм» был бельмом на глазу для образцовых представителей британского империализма, порожденных английскими паблик-скул, учившими, что «джентльмен» никогда и нигде не должен поддаваться эмоциям — ни умиления, ни сострадания.

Но если эмоции были неприемлемы (сентиментальные гуманисты «с особым удовольствием фиксируют внимание на... [возбуждающих сочувствие] подробностях мятежа рабов в Индии»[25]), то и на рассудок вскоре перестали рассчитывать — так как оказалось, что с его помощью невозможно противостоять ни социальной критике, ни критике империализма. Теперь для существующего положения оставалась лишь одна защита — «инстинкт». «Предрассудки, основанные не на разуме, а на инстинкте... имеют глубокие корни и... вероятно, являются здоровыми», — заявлял Картхилл. Ведь «расовая память» инстинктивна, «расовая память... указывает путь к надежности». Картхилл, как до него Хьюстон Стюарт Чемберлен, а после — Гитлер, считал, что инстинктивное не может быть опровергнуто разумом[26]. Уже сама его враждебность к просвещению и гуманизму как бы являлась рекомендацией «думать кровью» ради сохранения Индии для Англии. Ведь «инстинкт... был приобретен в результате выживания самых способных представителей расы... он незаменим для обеспечения безопасности... расового единства»[27].

«Реакция здорового сообщества» нашла свое выражение в следующем заявлении расиста Роберта Нокса, которое он сделал после «мятежа» индийцев: «Если мы собираемся сохранить за собой наши тропические территории, то единственный выход — оставаться воинственными хозяевами, повелевающими рабами-туземцами; и при этом мы всегда должны жить в страхе ужасной мести с их стороны... И тогда все... человеколюбие и... братство... которое сбивает нас с истинного пути и оставляет безоружными, будет сразу же отвергнуто». Даже в 1938 г. «мы брали с собой в церковь по воскресеньям ружья и патроны — на случай, если индийские части вдруг восстанут, как это сделали стрелки шестидесятого [полка]... 10 мая /202/ 1857 г.», — говорится в воспоминаниях одного англичанина, писавшего о последних временах британского колониального господства, временах его упадка[28]. Эти воспоминания свидетельствуют о том, что колониальные англичане до конца сохранили страх, свойственный английской буржуазии викторианского времени, страх перед взрывом недовольства масс, которые разрушат установленный порядок и конфискуют их собственность. Таким образом, для англичан массы являлись естественными врагами и нужно было быть готовыми в любой момент подавить их. Всеобщее избирательное право, в конечном счете, даже у либералов вроде Маколея вызывало «содрогание и отвращение», поскольку оно считалось «несовместимым с собственностью — а... потому и с самой цивилизацией». «Первое, на что демократия употребит приобретенную политическую власть, — ограбит каждого... на ком есть приличный сюртук»[29].

Как представитель колониальных англичан в Индии Картхилл выражал ужас перед «неким подобием недочеловеков», ужас перед «социальными париями», объяснявшийся тем, что «рядом живет низшая и покоренная, но выжившая, не истребленная раса» — или же раса, являющаяся негативным «последствием... естественного отбора»[30]. «Для тех, кто не может соответствовать все более высоким требованиям, остается лишь судьба парии. Таким образом, народ бездны... становится все многочисленней по сравнению с населением Запада. Сам по себе народ бездны абсолютно неспособен сокрушить социальный порядок... Пария находит себе вождей среди людей здорового племени»[31]. «В каждом человеке еще живет обезьяна. Она сожалеет о потере хвоста и тоскует по своему дому в кронах деревьев. А история цивилизации — это история постепенного подавления обезьяны, и поскольку обезьяна еще живет в самых лучших и благородных из нас, цивилизация так и не смогла одержать полной победы»[32].

«И пока человек-обезьяна без стеснения удовлетворяет свои влечения, правительство свергают»[33]. Таким образом, Картхилл рассматривал попытки поднять восстание в Британской Бенгалии в 1905 г. хоть и не как бунт «зверолюдей» (тех, что страшили англичанина Чарлза Кингсли в образе даяков, Хьюстона С. Чемберлена — в образе метисов, тех, которых собирался покорить Генрих Гиммлер на территории Советской России), но все-таки уже как «восстание неарийских элементов»... Даже гандизм, отрицавший насилие, ассоциировался у него с большевизмом. Причину кризиса 1918— 1924 гг. Картхилл видел и в «сильном влиянии евреев», «как в Англии, так и в Индии»[34]: «За теорию еврейского заговора больше аргументов, чем против нее». (В то время подобные представления /203/ уже не были редкостью. Так, «Введение в историю Англии» Флетчера, выдержавшее много изданий, предупреждало: «Индия, полностью оставленная на милость евреев, чиновников-индусов, пишущих по-английски, и мадрасских адвокатов, безусловно является самым пустым из всех пустых мечтаний демократии»)[35]. Бард английских империалистов Редьярд Киплинг, вдохновленный ветхозаветными представлениями[36], и, кстати, бывший частым гостем визионера империализма Сесила Родса, также чувствовал, что призван оказать сопротивление «еврейскому влиянию» внутри и вне Индии. (Будучи англичанином, Киплинг исходил из аксиомы, что британцы являются избранной Богом расой, и, следовательно, просто не могут ошибаться)[37].

Перед лицом всех этих опасных сил, «невежества избирателей... тлетворного влияния английских либералов, сентиментальных гуманистов, интеллектуалов, лишенных инстинкта, перед лицом мобилизации парий, людей-обезьян, неарийской части населения Индии», Картхилл как преданный сторонник империи настоятельно рекомендовал «холодно, спокойно и безжалостно» производить «подавление»777.

Картхил еще не называл пугающий «народ бездны» «недочеловеками», но уже предлагал массовое административное убийство в качестве вполне политического выхода из сложившейся ситуации. Оправданием этого метода прежде всего служило приписываемое «восточным людям» представление о «политическом избиении как об одной из обязанностей правительства». Уже через семнадцать лет аналогичный «аргумент» был применен в «Индии» Гитлера, на «восточном пространстве»: «Русский испокон веку привык к беспощадному отношению со стороны властей»[38]. («Восточный человек», туземец, то есть подданный, якобы «смотрит [на административную резню] как на дело в высшей степени похвальное и вовсе не заслуживающее порицания». Правители же, не запятнавшие себя кровью, в представлении восточных людей являются трусами, — полагала раса господ[39].) «Отказываться от власти он [правитель] не желает, и ясно, что в таком случае избиение является единственно возможным решением»[40], прежде всего для сохранения власти над людьми Востока. Но и в отношении самой Англии «Картхиллова» апология и «зерцало государей» британского империализма предписывали использовать массовое убийство («избиение») в качестве административного акта контрреволюции: «Если есть партия, которая может стать сильной и потому опасной, то часто бывает актом благоразумия уничтожить ее вовремя» — если правительство само приходит к выводу, что «избиение» необходимо[41]. А «если /204/ когда-нибудь революционная партия в Англии достигнет значительной силы и почувствует себя в состоянии послать вызов правительству... тогда, я думаю, вопрос решится именно избиениями»[42]. Картхилл, этот апологет империализма, был уверен, что «когда представится случай, британцы проявляют поразительную энергию и последовательность в этой сфере административного воздействия». Словно бы массовое убийство было не более чем «продолжением политики иными средствами»...

Картхилл явно сожалел о том, что в ответ на всю губительную и подрывную работу британских моралистов, «сентименталистов», на угрозу английскому господству в Индии со стороны «народа бездны» и индийских интеллектуалов британцы не смогли продолжить свою политику «иными средствами» — средствами «административной резни».

Антипатия заступников «народа бездны» к тем, кто причиняет страдание, ассоциировалась у этого выпускника паблик-скул с «бабскими», изнеженными чувствами: возбуждение и страх «сентименталистов» при запахе крови носили, по его мнению, истерический характер и являлись слабостью[43]. Картхилл — как и Альфред Розенберг и Хьюстон Стюарт Чемберлен — с негодованием отвергал «сентиментальное» христианство, он не принимал «мягкого сирийского Адоная... бога, милующего прелюбодейку» и плачущего над Иисусом. (Гитлер же пошел в этом вопросе еще дальше и увидел в христианстве иудейский «протобольшевизм», разлагающий государство[44].) И поэтому вполне логично, что Картхилл (которого в качестве наставника особо рекомендовали гитлеровские геополитики) считал освящение через страдание, через терзания в Гефсиманском саду, через кровь на Голгофе — то есть основной опыт христианства — нецелесообразными. Ведь этот опыт — в случаях, «когда убивают англичанина или негр насилует англичанку» — не учит реагировать так, как подобает в империи. Те же, кто мучил цветных, называя их «проклятыми ниггерами», остались в глазах «хранителя империи» Картхилла «безупречными и отважными офицерами или храбрыми солдатами». Книгу же Картхилла можно охарактеризовать как «необычайно откровенное выражение позиции британских колониальных чиновников в Индии», — писал автор книги «Империя и английский характер»[45]. По сути, книга Картхилла является апологетикой британского расистского империализма и ее справедливо относят к источникам британского фашизма[46]. /205/

---

Примечания

Предыдущая | Содержание | Следующая