Подведем краткие итоги трехсотлетней истории Енисейска, отметив его социально-экономические порядки начала ХХ в., и сравним их с сегодняшней ситуацией в городе. Разберемся, что наследуется, и как это делается. К сожалению, свежих обобщающих данных только по Енисейску нет, так что далее придется пользоваться средними цифрами для всех районов Крайнего Севера и местностей, приравненных к ним в Красноярском крае (кроме Енисейска, это города Лесосибирск, Норильск и еще 8 муниципальных районов)[1]. Будут приведены данные и за 1990 г. — для иллюстрации «разрушительности» советского периода.

Экономика дореволюционного Енисейска покоилась на хищнической эксплуатации природных ресурсов (пушнина, золото, рыба). Такой порядок диктовался господством метрополии над сибирским регионом и ее стремлением поспеть за темпами развития Запада. Поэтому в социально-экономической системе периферии столетиями не происходило существенных преобразований: ее архаичные порядки давали доход центру, и этого было достаточно. Революция высвободила Россию из системы зависимости, и это позволило на сибирских окраинах утвердиться современной индустрии. В советские годы в енисейском регионе были созданы мощное речное пароходство, аэропорт, многочисленные лесопромышленные и деревообрабатывающие предприятия, кирпичные заводы, мебельная фабрика, ряд пищевых производств (в том числе, краевого значения — мясокомбинат и хлебозавод). К примеру, в середине 1980-х гг. самый северный в мире материковый населенный пункт — Диксон (полуостров Таймыр) — был значимой научной базой и, по словам местного жителя, даже

«считался самым образованным поселком в СССР: здесь у половины жителей было по два высших образования — это была элита страны. Практически все выпускники местной школы, одной из самых северных в мире, поступали в вузы».

На тот момент здесь жило и работало 5 тыс. человек; сейчас как минимум в 10 раз меньше, как в 10 раз сократилось и количество метеостанций Диксонской метеообсерватории; поселок и люди вымирают[2].

Сегодня правящий класс снова лишил Россию экономической и научной самостоятельности, и страна возвращается к статусу зависимой периферии, сателлита мировых центров накопления капитала. Поэтому современная экономика местностей вдоль Енисея вновь скатывается к экспорту: теперь вывозятся лес, углеводороды, цветные металлы, освоенные в советское время. Громкие имена «Ванкорнефти», «Норникеля» и «Полюса» олицетворяют самоновейший этап российского капитализма. Данных по объемам продукции добывающих и обрабатывающих производств за 1990 г. в трудах Красстата нет, как нет и точных цифр, отражающих последующую динамику. Но даже за последние 5 лет добыча выросла с 200 до 370 млрд руб., обработка — с 300 до 500 млрд. Далее мы сможем ответить на вопрос, идет ли это впрок населению.

Сельское хозяйство вокруг старого Енисейска было крайне слабым, поскольку условия для архаичного ручного труда были экстремальными. В советское время эти трудности смогли преодолеть, и к 1990 г. посевная площадь занимала 54 тыс. га. Сегодня же — только микроскопические 7 тыс. Но деградация в использовании этих угодий зашла еще дальше: вместо 37 тыс. т зерновых культур теперь производится всего 1 тыс., вместо 12 тыс. т скота и птицы — 5 тыс. Поголовье крупного рогатого скота упало с 55 тыс. до 14 тыс. Чиновники ныне выражают восторг от открытого осенью 2017 г. убойного цеха за 27 млн, заодно признаваясь, что до этого весь забой скота производился с нарушениями условий[3]. Тут уж не до мясокомбината краевого значения, который был в советское время!

Жестоко страдавшие и вымиравшие туземцы только после революции получили необходимый минимум человеческих условий. Об этом говорится в исследовании Дарьи Новоселовой:

«В 20-е годы в Туруханском крае началось строительство больниц и школ, появились красные чумы, женские консультации, распространилось оспопрививание. Все это сокращает смертность кетов, что подтверждается и переписью населения. Тогда же, в 1922 году, Туруханский крайисполком принимает постановление о запрете торговли спиртом и спиртными напитками на территории края»[4].

Как пишет Юрий Слезкин,

«большевики, ставшие этнографами, соглашались с необходимостью покровительствовать туземцам и обучать будущих чиновников местным языкам и этнографии, а этнографы, ставшие большевиками, поддерживали принцип прогрессивных перемен, привносимых извне. Многие из них вместе были в ссылке, и у большинства были общие интеллектуальные корни. Те и другие не доверяли местным чиновникам и сокрушались об отсталости и беспомощности “туземных племен”. Те и другие верили в эволюцию, в прогресс и в долг сознательной интеллигенции содействовать тому и другому. В вопросе о роли интеллигенции ленинская версия марксизма представляла собой радикальный возврат к русской интеллектуальной традиции, и в особом случае “первобытных племен Севера” большевики и народники были согласны относительно того, в чем эта роль заключается»[5].

Прежние гуманистические убеждения энтузиастов были подкреплены революцией, поэтому

«20-е годы XX века — единственный период в нашей истории, когда была предпринята попытка обеспечить прогресс не через ассимиляцию, но через, насколько это возможно, равноправное развитие культур малых народов России. К сожалению, эксперимент удался лишь отчасти, так как был насильственно прерван сталинским террором»[6].

В 1920-х деятели Комитета Севера, прекрасно знавшие уклад местных народов, говорили о недопустимости применения понятий классового деления и эксплуатации к первобытным обществам, где «хозяин и батрак живут в одинаковых жилищных условиях, кушают из одного корыта, и даже труд по уходу и охране оленеводческого хозяйства ими делится почти в равной мере», где шаман — «это не духовенство для отправление религиозных треб. Шаман — хранитель традиций и предрассудков»[7]. Проведенные в нарушение этих разумных принципов сталинские коллективизация и раскулачивание вызвали, как и во многих регионах страны, недовольство северных народов. В 1932 г. в ответ на диктаторские методы центра вспыхнуло таймырское восстание долган, ненцев и эвенков. Совершив не всегда обоснованные нападения на представителей советской власти и интеллигенции, повстанцы выпустили воззвание ко ВЦИКу со словами:

«Признавая Советскую власть, как власть трудящегося народа, совершенно не стремясь к ее свержению, мы, туземцы Таймырского национального округа, с первых дней организации такового начали испытывать тяжесть налогов и небывалый нажим местных властей, поглощающим произволом великодержавного шовинизма.

Реконструкция нашего хозяйства на социалистические рельсы начала производиться темпами центральных частей Союза, без всякого учета специфических условий Севера. Наложение налогов, платежей, твердых заданий по пушнине, превышающих действительную возможность, неправильное определение классового расслоения, разъезды вооруженных русских, разного рода перегибы национальной политики местных властей среди туземного населения привели к полному негодованию <…> Чтобы избежать дальнейших обоюдных жертв, вторично заявляем о своих намерениях урегулировать все вопросы мирным путем, чем остановить уже военизированное группирование туземного населения. От имени восставших просим ВЦИК срочно приостановить произвол местных властей, урегулировать вопросы путем переговоров, так как мы от справедливых повинностей перед государством не отказываемся»[8].

Сделанные после этого сталинцами уступки северянам, однако, уже не могли отменить ползучего великодержавничества и сворачивания работы исследователей, не ориентировавшихся на идеологический шаблон из Политбюро. Уже через несколько лет десятки представителей малочисленных северных народов Красноярского края были репрессированы, многие из них умерли в заключении до завершения следствия[9].

Сегодняшняя жизнь кетов в п. Келлог Туруханского района, как ее увидела Дарья Новоселова, снова приобретает черты дореволюционной обреченности. В результате рыночных реформ легальный охотничий промысел кетов вытеснен браконьерством. Отсутствие постоянной работы и алкоголизм среди мужчин повальные. Пьяные кеты, неспособные связать двух слов, спешат к приехавшим лингвистам:

«Расчет торговцев родной культурой прост и страшен: споешь фольклористу песню — получишь на бутылку. Принесешь этнографу берестяной короб — отдыхай всю неделю. <…> Мы виновны перед ними, и чувством вины они тоже торгуют: “Вы нас споили, так подкиньте на опохмелку!”»[10].

Отечественные и зарубежные исследователи стабильно получают гранты для посещения селений диковинных народов. Народы же час от часу становятся все более диковинными, поскольку исчезают.

В официальных статистических данных, отражающих всеобщий упадок на северных территориях, есть лишь одно исключение: поголовье северного оленя в промысловых хозяйствах ныне насчитывает 127 тыс., с лихвой перекрыв 100 тыс. 1990 г. Однако специалисты объясняют, что всеобщая деградация 90-х и последующих лет не обошла стороной и оленеводство Таймыра (в Эвенкии этой отрасли фактически нет). Научная основа промыслового разведения разрушена, олень истребляется браконьерами, объективных данных о его поголовье нет, нет даже самой системы мониторинга. Поэтому и нет больших оснований доверять данным Красстата. Ученые считают, что последние 5 лет ежегодно могло уничтожаться до 100 тыс. диких животных, тогда как официальные отчеты дают величину в три раза меньше, и к 2020 г. поголовье может уменьшиться до 200 тыс.[11]. Разумеется, оленеводческое хозяйство без научного подхода обречено рассыпаться и дальше под аккомпанемент браконьерской стрельбы. Остановить ее неспособны те 4 (!) охотинспектора, которые остались на весь Таймыр. Зато расплодились чиновники, которые ведают постановкой на кадастровый учет земель, а этот порядок препятствует развитию оленеводства из-за своей сложности и отсутствия средств у коренных жителей[12]. Решение этих проблем активная общественность при поддержке «Норникеля» видит в организации проекта, ориентированного на нганасан, участники которого

«получат необходимые навыки жизни в тундре, в игровой форме ребятам расскажут о жилищах северян, затем дети будут учиться устанавливать чум на площадке, рубить дрова, топить печь, ловить силками куропатку, запрягать оленей в упряжь. Кроме того, ребятам расскажут, как правильно собрать припасы в продуктовые мешки, выбрать место нового кочевья, собрать поклажу в сани, проведут соревнования по прыжкам через нарты, конкурс по плетению поясов»[13].

Очередное мероприятие с расистским душком: нганасаны лишены возможности вести планомерное хозяйство, отрезаны от современных научных знаний, ну так пусть прыгают через нарты и гоняются за куропаткой!

Явным проявлением возвращающихся колониальных порядков для коренного населения стало слияние Таймыра и Эвенкии с Красноярским краем по результатам референдума 2005 г. Вслед за этим на северных территориях произошло массовое закрытие государственных учреждений: службы переместились в города, местное население потеряло рабочие места в этих учреждениях и приобрело существенные проблемы. Получение любых документов и даже погребение покойников стали практически нерешаемыми задачами в условиях оторванности и дороговизны транспорта. В 2017 г. на Таймыре произошел скандал: из 44 человек, умерших в поселках округа, только 19 были доставлены на судмедэкспертизу в Норильск, остальных медики и полиция не забрали. Жители вынуждены складировать трупы или транспортировать их за бешеные деньги; причины их смерти не устанавливаются; получение документов и выплат тоже затягивается[14]. При этом данный регион по условиям присоединения к краю стабильно поставляет доходы от добычи углеводородов и редких металлов в краевой бюджет, получая ответные трансферты-подачки, которые неадекватны потребностям Таймыра. Медицина, образование и условия жизни деградируют; на Таймыре за последние два-три года сгорели три школы[15]. Неудивительно, что в 2017 г. инициативная группа на Таймыре трижды пыталась добиться проведения нового референдума, который мог бы изменить положение колониальной подчиненности Красноярскому краю. Разумеется, краевые власти отказали в этом. Огромный северный регион пребывает под монопольным контролем «Норникеля».

После пика 1897 г., когда в Енисейске насчитывалось 11,5 тыс. жителей, население стало покидать незавидный город и к 1917 г. сократилось до 7 тыс., зато к концу советского периода оно выросло до 23 тыс. человек. Теперь же число жителей снова неуклонно уменьшается, упав до 18 тыс. На всех северных территориях губернии сто лет назад население вряд ли было многим больше 50 тыс. человек; в 1990 г. оно достигло 670 тыс., сегодня сократилось до 450 тыс. Да, люди покидают местность с довольно неблагоприятными условиями, но вряд ли этот процесс можно признать общественно полезным, вряд ли уместна радость за отъезжающих. Прежние поколения в рамках индустриальной экономики Севера производили объективно значимый для общества продукт, обживали эти места. А много ли выиграет сегодня енисеец в финансовом плане и в плане физического и психологического здоровья, если переберется, скажем, в Красноярск, страдающий от экологических проблем, и устроится там в сфере торговли и услуг (где же еще?), занявшись перепродажей произведенного не у нас? Много ли выиграет страна в целом от такой миграции и переквалификации явно регрессивного свойства?

В дореволюционном Енисейске лишь богатые могли пользоваться медициной и получать образование. Советский строй открыл доступ к этим сферам в равной степени для всех. Сегодня вместе с уменьшением населения сжимается социально-культурная сфера — и даже опережающими темпами! В 1990 г. в регионе было по 300 школ и библиотек, ныне осталось примерно по 200; а дошколят, школьников и учителей — всех их стало в два раза меньше. Вместо 2,4 тыс. врачей осталось 1,8 тыс., а среднего медицинского персонала вместо 7,2 тыс. лишь 6 тыс. Хотя врачей и медперсонала на душу сильно уменьшившегося населения стало больше, капитально сократилось число больниц — с 91 до 23 (а прочих медучреждений — с 290 до 188), и больничных коек на 10 тыс. человек теперь осталось только 78 вместо 138! Другими словами, лечиться в стационаре теперь в 2 раза сложнее, а добраться до него — труднее в 4 раза! Если в 1990 г. построили новые объекты на 4 тыс. ученических мест, то за 2012–2016 гг. — только на 1,3 тыс., а мест в дошкольных учреждениях — 2,2 и 1,9 соответственно. Вновь поражает «доступность» медицины: в 1990 г. появилось 70 новых больничных коек, а за последние 5 лет — ни одной! Нельзя забывать и то, что за обликом все еще относительной доступности кроется значительное падение качества образования и здравоохранения, что зачастую уже можно понимать как их полное отсутствие. Итак, обороты промышленности растут, но на социальной сфере это никак не отражается. Деньги утекают в частные карманы и в центр. Вот же оно, натуральное возрождение православного Енисейска!

Стародавний Енисейск был и местом поселенческой сегрегации: центральные улицы застраивались особняками и церквями, зато все за их пределами лежало в помоях и грязи, а жилища крестьян, старателей и туземцев и вовсе были смертельно опасны. Обустроившийся в советское время город теперь снова сползает в жилищный кризис. Если в одном 1990 г. на всех северных территориях в строй ввели 381 тыс. кв. м. жилья, то за последние 5 лет — суммарно лишь 263 тыс.

Даже маловнимательные к социальным проблемам аналитики признают: людей заставляет уезжать из Енисейска

«отсутствие доступного современного жилья, отсутствие качественного медицинского обслуживания, низкая обеспеченность и качество коммунальных услуг, дефицит дошкольных образовательных учреждений, низкий уровень благоустройства жилого фонда, отсутствие условий для развития и самореализации»[16].

3 тысячи горожан проживает в аварийных домах. Все медучреждения еще с советских времен находятся в зданиях-памятниках, нуждающихся ныне в срочном ремонте (и тут оказывается, что не все памятники в советское время рушили и забрасывали, а, напротив, вполне уместно использовали и, надо думать, даже своевременно чинили; а вот теперь их доконали и под сурдинку о реставрации собираются закрывать). Централизованное отопление есть у 54% горожан, канализация — лишь у 21%; по городским сетям холодную воду получает 60% енисейцев, горячую — только 30%. Разумеется, и при Союзе эти показатели не были стопроцентными. Город сохранял многие деревенские черты, однако улучшение условий жизни были очевидными. Но сегодня по сравнению с советским временем инфраструктура ухудшилась: водозаборные скважины давно отработали свой срок, вода в них не соответствует ГОСТам. Тротуары проложены лишь вдоль четверти дорог[17]. Не совсем, конечно, XIX в., но и теперь помои к енисейцам ближе, чем хорошая вода! Жители вынуждены выходить на митинги, требуя предоставления качественной воды, бесплатных водоколонок, снижения необоснованных тарифов и т.п.; работники обанкротившейся коммунальной компании вынуждены голодовками добиваться погашения долгов перед ними по зарплате[18].

Неюбилейные улицы Енисейска

Так выглядит политэкономия сегодняшней России: при росте сырьевого производства социальная сфера схлопывается. Все больше капитала концентрируется в руках у бюрократ-буржуазии, все меньше благ и гарантий могут получить рядовые жители. При такой системе даже улучшение экономических показателей ничего не сулит простым гражданам. Происходит пресловутый «рост без развития». Люди, живущие без книги и воды и страдающие от болезней и грязи, мало похожи на обитателей «возрождающегося» города. Впрочем, если «возрождением» называть восстановление дореволюционных социально-экономических порядков, то все сходится. Атмосферы объединяющего всех юбилея тут нет и быть не может. Лживую пропаганду примирения разоблачал живший в Енисейске еще сто лет назад поэт и революционер Федор Лыткин:

Сжав нас в купеческих объятиях

И забирая в свой кулак,

Он уверяет нас: «Мы братья,

Хоть я богач, а ты бедняк».

Но те же самые упомянутые выше аналитики причину бед видят в слабой инициативности граждан!

«Усиление оттока населения, сокращение квалифицированных кадров, убеждение бесперспективности, отсутствие позитивного настроя — явления, наблюдаемые сегодня. Необходима работа с местным населением: следует разъяснять, какие возможности раскрывает увеличение туристического потока, каким образом можно использовать эти возможности (изготавливать костюмы, создавать точки общественного питания-блинные, пирожковые, сувенирные и ремесленные лавки, организовывать частный извоз на лошадях и пр.)»[19].

Пеки пирожки и крути хвост кобыле, гордый своей историей енисеец! Ежели не хочешь гнуть спину перед заезжим прохиндеем, иди кланяться лесным духам, ведь Енисейск в экспертных расчетах — это и «центр переработки даров природы (грибов, ягод, рыбы, дичи; меда, съедобных трав и пр.), способный предложить на рынок экзотические готовые дорогостоящие продукты»[20].

Тут уместно будет снова обратиться к наблюдениям Василия Соколова. Сидя в енисейском заточении век назад, он отмечал, что Госдума, испуганная революционным Уралом, ставила вопрос «о переводе уральских мастеровых на земледелие и кустарные промыслы» и предлагала заняться им плетением корзин[21]. Теперь давненько не восстававшие енисейцы превентивными мерами вводятся в это же состояние, причем аналитики-советчики отбрасывают даже земледелие, не говоря уже об индустрии. А то, что это не просто фраза, а отражение реального политико-экономического курса, подтверждается фактом вышеупомянутых идентичных проектов «Норникеля» для нганасан

Если это не по душе, то аналитики ловко припечатают енисейцев: тут, мол, «отсутствие инициатив со стороны общественности; потребительское отношение к краевым инициативам»[22]. Те, кто некачественно работает на восстанавливаемых зданиях, тоже подвергается осуждению: «для нас эти объекты представляют историческую ценность и значимость, а для заезжих работяг это объекты, где можно халтурить»[23]. Как бы наукообразно все это не звучало, по сути это мало отличается от снобистского сетования господ из XIX в. на пьющих приисковых рабочих, якобы повинных в упадке нравов Енисейска! Теперь в разрушителей культуры записывают гастарбайтеров[24]. Видимо, чтобы поправить нравы горожан местный предприниматель и депутат в одном лице (так и пахнуло купеческим духом!) возводит на кладбище часовню — «на радость всем скорбящим», как он сам выразился[25].

Ссыльные большевики так видели Енисейск начала 1910-х гг.

«Года изменились, — свидетельствовал Николай Мещеряков, — а Енисейск продолжал жить своей старой жизнью и своими старыми интересами: золото, рыба да пушной товар — вот все, что до сих пор привлекало внимание енисейцев... А между тем край таит в себе большие богатства и расположен на большой судоходной реке...»[26].

«Сидят по домам, как мыши, начиная с именитых и кончая кондовым обомшелым мещанством, — так отзывался о досуге енисейцев Василий Соколов. — Единственный стимул какой-либо мысли и фактор общественности — именины: пироги с нельмой, с осетриной; рецептированные по-домашнему настойки, наливки местного приготовления, икра, балыки. Прочное усаживанье на одном и том же стуле на весь длинный вечер до петухов»[27].

В это состояние провинциальной отупелости правящий класс желает ввергнуть Енисейск и всю Россию сегодня: долой научно-производственное освоение! даешь истощение природы! даешь мещанское бытие! Приезжайте за этим в Енисейск!

«Историческая» реклама ярмарки на Доме воеводы

Отыгрывает свои позиции и православная церковь, которая участвует в навязывании агрессивно антиреволюционной идеологии и в разделе собственности.

Вот как еще в 1990 г. «общественность» начала сокрушаться о потерянных святынях:

«Славен был Енисейск и своими храмами, увы, в большинстве своем сметенными с лица земли. Но к 1917 году в городе кроме двух монастырей (мужского Спасского и женского Иверского) действовало еще шесть приходов, которые имели одиннадцать великолепных храмов. Представляете, какая красота открывалась, если смотреть на город со стороны Енисея? Но ликвидационное отделение поработало на славу: удивительные строения сибирских мастеров были уничтожены. Полностью разрушен самый старый храм — Христорождественский, не существует давным-давно Абалакская кладбищенская церковь (на ее месте сейчас Дом культуры), снесена колокольня Воскресенской церкви, в которой теперь цех механического завода. На месте Преображенской церкви — райисполком. Камни остались от великолепной Крестовоздвиженской кладбищенской церкви, на них служили в честь 1000-летия крещения Руси специальную панихиду.

Троицкий храм гибнет <он был гаражом, его верхняя часть была снята. — Т.З.>. Богоявленский собор “сменил профессию” — это теперь котельная <а в его башне была пожарная каланча. — Т.З.>. Бывший Иверский монастырь не узнать: тут размещен народный театр. Есть надежда на возрождение Спасского монастыря: он в 1989 году возвращен церкви, и стал самым северным монастырем в России»[28].

К этому синодику утраченной духовности можно еще добавить, что Успенская церковь была закрыта в середине 1930-х гг. и занята под клуб и общежитие ссыльных, передана верующим в 1946 г., в 1986 г. был восстановлен ее общий облик, в 2008 г. начата реставрация[29]. Свидетели разбора церквей утверждали, что «Игарка строилась на церковном кирпиче. А из священнических риз шили тюбетейки»[30].

Заместитель мэра Енисейска по вопросам строительства и архитектуры Никольский в фильме «Енисейск. Возрождение» тоже горюет: «долго мы сейчас будем отмаливать этот собор — все эти котельные, все эти мастерские, все эти склады, но он вернется к жизни». Ну да, ведь работа кочегаров и мастеров — это великое прегрешение для религии Иисуса-плотника!

Л.П. Бердников, автор предисловия ко впервые опубликованной, но крайне важной работе А.И. Кытманова (хотя и халтурно отредактированной), тоже не может обойтись без антисоветских штампов: Енисейск, оказывается, стал хиреть «с начала Гражданской войны»[31]. Бердников никакие сравнительные показатели не приводит и не беспокоится, что своим переносом упадка Енисейска в ХХ в. явно противоречит многочисленным свидетельствам самого Кытманова.

Верные новейшей идеологической моде интеллектуалы, проливая крокодильи слезы над «забытыми святынями», даже не замечают, что выбалтывают то, что с очевидностью работает против них: они сообщают факты использования церковных зданий советской властью. Если при первых словах этих стенаний не бросаться на колени в припадке покаяния, то легко можно заметить: арктический порт Игарка, цех завода, гараж, котельная, каланча, дом культуры, театр, клуб и даже общежитие для ссыльных и райисполком — все это является доказательством прихода в Енисейск современных индустрии и культуры после революции! Если бы достопочтенные купцы в свое время понастроили все необходимые для развитой промышленности и культуры здания, советской власти не пришлось бы мучиться. Однако же не построили.

В первые пореволюционные годы город помогал общесоветскому делу: в 1922 г. в церквях Енисейского уезда изъяли 72 пуда серебра и отправили на Монетный двор в Москву. Надо ли говорить, что страна нуждалась в драгметаллах, и что пошли они не в карманы богачей, как всегда бывало прежде с сибирскими богатствами? Конфликтов с населением не было: только одна женщина за оскорбление комиссии по изъятию церковных ценностей была оштрафована … на шесть белок![32]

С теми, кто огульно проклинает революцию и не видит ее достижений, дошедших до всех закоулков страны, говорить вовсе бессмысленно. А вот тем, кто сомневается в уместности действий советской власти по перепрофилированию храмов, надо задать вопрос: а что бы они предполагали разместить в этих стенах (оставить их церквями, разумеется, было невозможно и не нужно)? Сплошные музеи пооткрывать? Так ведь в самой культурной столице, в Ленинграде, далеко не все церкви переделали в музеи (Казанский, Петропавловский, Исаакиевский соборы, единоверческую церковь и некоторые другие), и то лишь спустя примерно десяток лет после революции. А в Енисейске прикажете и того больше открыть и сразу? Кстати, тут делалось то, что было возможно. В начале 1920-х гг. местные ученые и сотрудники музеев тщательно собирали сведения о церквях, изымали в фонды музеев предметы, наиболее ценные с культурной точки зрения. В рамках этих исследований археолог Николай Ауэрбах побывал в сельских церквях Енисейского уезда, где нашел многовековые книги, отметив при этом в дневнике: «Библиотека в ужасном состоянии — священник откровенно сознался, что он в библиотеку не заглядывал»[33]. В том, что поп не знает вверенной ему библиотеки, тоже большевики виноваты? Они, будучи ссыльными, как раз всемерно снабжали население литературой, сами изучали и оберегали ее. Вот если бы разжиревшие купцы под полой своего фрака вырастили колоссальные научные кадры для десятка музеев, тогда другое дело. Однако же не вырастили.

Будь эти строения не православными храминами, а скромными молельнями, в них запросто можно было бы открывать школы и больницы. Но ведь на отопление всех этих куполов угля не напасешься, поэтому и разместили в них менее презентабельные производственные помещения, посносив верхушки церквей. На то были и экономические, и идеологические причины. Но сводить советскую культурную политику к перепрофилированию и сносу церквей — это идеологическое вранье. Обеспечив базовый уровень культурных потребностей и подняв общий средний уровень, советский режим стал уделять внимание и более изысканным предметам. В Енисейске останки церквей явно выделялись на фоне типовой архитектуры провинциального города, где уже не текли золотые реки. И если новый план развития Енисейска, выработанный в 1969 г. Ленинградским государственным институтом по проектированию городов, еще не уделял внимания проблеме сохранения архитектурных памятников, то в 1978 г. под влиянием решений VI съезда архитекторов СССР Московский институт «Спецпроектреставрация» подготовил иную модель планировки Енисейска, подразумевавшую восстановление исторических зон на основе 33 значимых зданий и охрану всех сохранившихся культовых сооружений. В рамках этого плана велись местные разработки, но с крахом СССР все это было брошено[34]. Не имея возможности ознакомиться с этими проектами, нельзя понять, до какой степени они были проработаны, и насколько качественно это было сделано. Тем не менее, показательно, что занимались этим крупные профессиональные организации. Именно так и должна происходить реставрация. Такое восстановление храмов как памятников истории и культуры нельзя не признать уместным. Оно, конечно, должно сопровождаться рассказом о том, на чьих костях построены храмы — ведь это отнюдь не менее важно, чем образа и декор, чем советская антицерковная политика.

Но то, что сегодня делается под маркой реставрации, является полным забвением советских разработок и их противоположностью: это скороспелые проекты ушлых креативщиков и чиновников ради освоения средств без предшествующей проработки да еще и с наплевательским отношением к насущным нуждам горожан.

Если четверть века назад вопли о потерянных храмах были хоть и безграмотны, но зато более или менее бескорыстны, то теперь громкость стенания повышает размеры полученных средств. Нынче вопить о разрушениях советского времени взялись те, чьей профессией является ничего не создавать. И именно их идеологию выражает фильм «Енисейск. Возрождение». Отметим ряд перлов этого скудоумного творения.

«Возрождение» города началось в 2013 г. и теперь ведется в рамках проекта регенерации 2016 г., по которому Енисейск должен быть преобразован в туристический центр. Путешественников собираются заманивать вылизанной дореволюционной архитектурой — храмами и купеческими особняками. Ради изящной перспективы, сообщают нам в фильме, в центре будут снесены уродующие его советские постройки — и это почему-то оказываются школы и медицинские учреждения! Утверждается, что их отстроят в другой части города. На месте енисейцев я бы задался вопросами: точно ли отстроят? скоро ли? качественно ли (чтобы хотя бы не хуже сносимых)? в удобном ли для жителей месте? Фильм успокоения не дает. До таких ли мелочей, когда идентичность возрождают! На самом деле, власти обещают выстроить социально значимые объекты лишь после 2019 г. Ни к чему они енисейцам на юбилей!

Проектировщики заверяют, что местный краеведческий музей уже разработал экскурсии по городу, и они их поставили на электронную платформу. Не приходится ожидать, что на этих маршрутах возле каждого купеческого домины будет объясняться, каким путем хозяин нажил палаты каменные, и что под сводами церквей будет рассказываться о безграмотных, ленивых, пьяных и склочных попах. В советское время об этом умалчивали, а уж теперь и подавно местные музейщики не кинутся устанавливать историческую правду. Так что экскурсии будут недостоверно повествовать о благодати. Хуже того: как станет ясно из дальнейшего изложения, туристы вряд ли увидят хоть один объект в виде, близком к историческому.

Холеные авторы компьютерных моделей утверждают, что среда, дескать, важнее самой оригинальной архитектуры, и обещают создать идеальную инфраструктуру. Например, восстановить историческую канализацию центральных кварталов. Интересно, для большей исторической точности не собираются ли они принципиально уничтожить канализацию во всем остальном городе? Она ведь весьма недалека от полного исчезновения!

Разумеется, такой антисоциальный подход к делу — не самостоятельная фантазия креативщиков, а принятая чиновными властями программа. В самом начале ее обсуждения, в 2012–2013 гг., состоялся любопытный заочный спор между крестными отцами проекта по поводу его социальной направленности.

Местный депутат-единоросс Клешко, курировавший до своего самоубийства всевозможные культурные начинания, предупредил:

«те идеи, которые мы получаем из органов местного самоуправления, можно трактовать как попытки использовать эту программу просто как “кошелек”. Когда мы начали обсуждать с ними места, которые можно посмотреть, они предложили посетить детский сад, где необходим ремонт, котельную и так далее».

Клешко пресек эти наглые поползновения, сославшись на другие статьи бюджета, якобы сполна удовлетворяющие эти нужды Енисейска. К чему детский сад и котельная, это вам не советская власть! Единоросс нацелил на основополагающие задачи:

«Нам необходимо разработать такую программу, которая создала бы основу для дальнейшего развития Енисейска. Если мы считаем, что это туристическая ветка <вероятно, Мекка. — Т.З.>, православная в том числе, то необходимы другие меры: развивать гостиничный бизнес, транспортное сообщение, задуматься о музее»[35].

Позднее Клешко пояснил, что на этой встрече стоял вопрос

«создания информационного центра, который бы позволил людям, туристам ориентироваться в северном городе (размещение табличек, указателей, справочной информации — того, что сейчас в Енисейске отсутствует)»[36].

Так и есть: указатели — это самое главное! Аналитики в дополнение посоветовали заняться разработкой «городской айдентики г. Енисейска» и информационным продвижением города в сообществах, связанных с эзотерикой (не религией!)[37]. А Клешко маленько недодумал: надо бы детей, что без детских садов остались, с табличками и расставить. Двух зайцев бы убил: и туристам приятно, и детки на глазах у гуляющих, так что не пропадут. А если каким-то привередам без котельной холодно, так пусть справочную информацию почитают и погреются чувством сопричастности к великой истории.

Тогдашний губернатор края Кузнецов на словах казался чуть более социально ответственным: «Нам не стоит ограничиваться проведением красивого праздника, пора заняться настоящим возрождением города, реконструкцией и развитием инфраструктуры, важных социальных объектов»[38]. Профильный министр тогда же заверил, что «до 1 июля в Енисейске будет введена первая очередь системы водоснабжения, которая позволит обеспечить город чистой и качественной питьевой водой». К тому моменту большинство енисейцев использовало для питья подвозную воду. На всяческие хозяйственные нужды край отчислил четверть миллиарда[39]. Но и через два года енисейцы вопрошали:

«Строительство больше не ведётся. Сначала исчез один подрядчик, а второй? Второй так и не приступил к работам. Что же делать енисейцам, которые остались “за бортом” цивилизации? Например, жителям микрорайона “Вологдинка” приходится пользоваться ржавой, мутной водой, а вот для питья и приготовления пищи приходится ездить на “колонки”, которых в городе становится всё меньше и меньше. А как быть пожилым, немощным людям?»[40].

Спустя еще два года чиновники бодро обсуждали, как они

«модернизируют систему водоснабжения и водоотведения и построят станцию по очистке воды от фтора. На это потребуется 187 млн рублей. По словам губернатора Толоконского, уже в этом году Енисейск получит 50 млн, чтобы закончить проектные работы и начать строительство скважинного водозабора и трубопроводов»[41].

Вот так менеджмент: в 2013 г. хотели уже закончить, а в 2017 г. собираются только начать! Приходится признаваться: «в Енисейске по сей день нет нормальной канализации, только септики. Несмотря на то, что город стоит у реки, у его жителей нет качественной питьевой воды»[42]. Прокуратура установила, что в городе вообще не ведется контроль качества питьевой воды, а продолжавшийся в течение месяца слив канализации в Енисей нанес ущерб более чем на 32 млн. руб.[43].

Енисейцы отправляются на сто лет назад. Их погружение в прошлое кажется более приближенным к реалиям старого Енисейска, чем новоделы, ожидающие туристов. Жителям нет смысла надеяться на улучшения городских условий в канун юбилея. Напротив, безграмотность и злонамеренность властей обязательно создадут горожанам дополнительные повседневные проблемы.

При сегодняшнем коллапсе социальной сферы нелишне вспомнить, что советская власть при сносе или закрытии церквей отнюдь не закрывала заводы, школы, больницы. Напротив, она создавала реальные общественные блага. Нынешние корыстные «возрождатели» отнимают у людей социально значимые объекты. Вот несколько свежих случаев по всей стране открытия православного капища вместо социально значимого учреждения. В Шушарах построили часовню на том месте, где планировалась поликлиника, крайне необходимая для района[44]. В бюджете Петербурга на 2018 г. у поликлиник и больниц отняли 88 млн. руб., предназначавшихся на капитальный ремонт и закупку оборудования, и 112 млн. отдали церквям на реставрацию, да еще 16 млн. — на воспитание патриотизма[45]. К тому же в Калининском районе Петербурга, не взирая на возражения жителей, вместо ранее запланированной поликлиники власти решили возводить церковь[46]. В Полевском муниципалитет бесплатно сдает здание детсада православному реабилитационному центру, который является прикрытием цехов по производству ритуальных принадлежностей, автосервиса и пейнтбольного клуба[47]. В Кирове церкви перейдет здание спортшколы[48]. В Красноярске собираются строить храм вместо закрытого в 90-е годы детсада (в здании давно размещена церковь)[49]. Это даже не говоря о недавно воспетом по центральному ТВ Валааме, где на самом деле церковь уже давно подмяла под себя музей и жителей[50], и об известной защите екатеринбургского сквера от очередной церкви.

Да и зачем далеко ходить, когда в самом Енисейске есть пример уничтожения школы во имя мракобеснейшего мощепоклонения! На месте Абалакской кладбищенской церкви и могил был Дом культуры и парк, а в 1975 г. там открылась школа № 5. В нулевые годы ее снесли, ибо она попирала мощи Даниила Ачинского. Но на этой земле так ничего и не возвели, а кедровый парк пришел в упадок[51]. Случай показателен и тем парадоксом, что сами учителя и ученики школы поднимали тему исторических корней (не подумав своевременно, стоит ли вообще гордиться кедрами, посаженными в XVIII в. владельцем винных откупов Шуваловым), занимались восстановлением парка, ратовали за получение им статуса охраняемой территории[52]. Вряд ли они ожидали, что кто-то в священном увлечении снесет их школу.

Итак, пока что условия жизни Енисейска более приемлемые, чем в начале ХХ в., но тенденции весьма очевидны: они ведут к усилению неравенства и к лишению значительной части населения возможности удовлетворить свои базовые потребности. Это, несомненно, роднит сегодняшний Енисейск с его порядками столетней давности. Единственное, что ныне нет у Енисейска, так это отряда ссыльных политиков, готовых бороться за культурное и политическое освобождение народа. Поэтому напрасно ждать избавления от затягивающейся петли, неравенство будет только укрепляться, и юбилейные «проекты» именно этому и способствуют.

---

Примечания