Началось с рукопожатий. Мы сказали «Салам алейкум»(мир вам), после этого первые камешки пролетели у моего лица. Мальчик попытался вырвать мою сумку. Потом еще один. И другой. Потом кто-то ударил меня кулаком в спину. Потом парни разбили мои очки и в мое лицо и голову ударили камни.

Я не мог видеть – кровь лилась у меня по лбу и заливала глаза. И тогда я понял. Я не мог винить их за то, что они делали. На самом деле, если бы я был афганским беженцем в Кила Абдулла, у афгано-пакистанской границы, я поступил бы также с Робертом Фиском. Или с любым другим человеком с Запада, который бы мне попался.

Итак, почему я пишу об этих нескольких минутах ужаса и отвращения к себе на афганской границе, когда я истекал кровью и вопил, как животное, в то время как сотни (будем откровенны, тысячи) невинных мирных граждан умирают под американской бомбежкой, когда «война цивилизации» сжигает и калечит пуштунов Кандагара и разрушает их дома, потому, что «добро» должно победить «зло»? Некоторые из афганцев в этой деревушке живут здесь годами, остальные прибыли сюда (отчаявшиеся, разгневанные и оплакивающие родных, погибших на этой бойне) в последние две недели. Это было неподходящее место для поломки машины. Неподходящее время, как раз перед «ифтар» – концом дневного поста в Рамадан. Но то, что случилось с нами, было символом ненависти, и злобы, и лицемерия этой грязный войны, растущая толпа обездоленных афганцев, молодых и старых, которые увидели рядом иностранцев (врагов), и попытались уничтожить хотя бы одного из них.

Многие из этих афганцев, следует знать, были разгневаны увиденным по телевизору массовым убийством в Мазар-и-Шарифе пленных, убитых со связанными за спиной руками. Местный житель рассказал потом одному из наших водителей, что они видели видео с цереушниками «Майком» и «Дейвом», угрожающими смертью пленному, стоящему на коленях в Мазаре.

Они необразованы (сомневаюсь, чтобы большинство умело читать), но нужно ли образование, чтобы отозваться на смерть близких под бомбами Б-52? В один момент вопящий подросток повернулся к моему водителю и спросил, совершенно искренне : «Это мистер Буш?»

Было около 4.30 дня, когда мы добрались до Кила Абдулла, на полпути между пакистанским городом Кветта и пограничным городом Чаман. Амманулла, наш шофер, Файяз Ахмед, наш переводчик, Джастин Хагглер из Индепендант, только что описавший бойню в Мазар, и я.

Мы поняли, что что-то неладно, когда машина остановилась посреди узкой, забитой людьми улочки. Белый пар из-под капота нашего джипа, непрерывные гудки машин, автобусов, грузовиков, протестующие против созданного нами затора. Мы вчетвером вышли из машины и столкнули ее на обочину. Я пробормотал Джастину – «неподходящее место для поломки». Кила Абдулла приютила тысячи афганских беженцев, обездоленные толпы, которые оказались в Пакистане в результате войны.

Аманулла ушел поискать другую машину (только одно может быть хуже , чем разгневанная толпа – разгневанная толпа после захода солнца) , а Джастин и я улыбались первоначально дружелюбной толпе, которая уже собралась вокруг нашей машины. Я пожал массу рук (возможно, мне следовало припомнить мистера Буша) и сказал массу «салам алейкумов».

Я знал, что может случится, если они перестанут улыбаться.

Толпа росла и я предложил Джастину отойти от джипа , выйти на открытое место. Ребенок больно ткнул меня пальцем в руку, и я убедил себя, что это случайность, ребячья насмешка. Затем камешек просвистел у моей головы и отскочил от плеча Джастина. Джастин обернулся. В его глазах была тревога, и я помню свой судорожный вдох. Пусть это окажется только грубой шуткой, подумал я . Потом другой ребенок попытался вырвать мою сумку. В ней был мой паспорт, кредитные карточки, деньги, ежедневник, телефонная книжка, мобильный телефон. Я рванул ее обратно и перекинул через плечо. Джастин и я перешли дорогу, и кто-то ткнул меня кулаком в спину.

Как уйти из сна, где все персонажи вдруг превращаются во врагов? Я увидел мужчину, который широко улыбался, пожимая мне руку. Он больше не улыбался. Некоторые из мальчишек все еще смеялись, но их ухмылки превращались во что-то другое. Уважаемый иностранец (человек, который только несколько минут назад «саламалейкал») был неуверен, напуган, убегал. Западу указали на его место. Джастина пихали, и посредине дороги мы заметили водителя автобуса, призывно махавшего нам рукой. Файяз, все еще рядом с нашей машиной, непонимающий, почему мы ушли, больше нас не видел. Джастин добрался до автобуса и вскарабкался внутрь. Когда я поставил ногу на ступеньку, трое схватились за ремень моей сумки и стащили меня обратно на дорогу. Рука Джастина высунулась. «Держись!», закричал он. Что я и сделал.

Именно тогда на мою голову обрушился первый удар. Я едва не упал, в ушах зазвенело. Я этого ожидал, хотя не так больно, не так скоро. Это было ужасно. Кто-то достаточно ненавидел меня, чтобы так ударить. Потом еще два удара, один в плечо, швырнувший меня об автобус, пока я сжимал руку Джастина. Пассажиры посмотрели на меня, потом на него. Но они не пошевелились. Никто не хотел помочь.

Я крикнул : «Помоги, Джастин», и он (который делал больше того, что в человеческих силах, цепляясь за мою слабеющую руку) спросил меня (среди криков толпы), что он должен сделать. Тогда я понял. Я едва его слышал. Да, они орали. Уловил ли я слово «кяфир» (неверный)? Возможно, я ошибся. Затем меня оторвали от Джастина.

Еще два удара по голове, с каждой стороны, и по какой-то странной причине (что-то щелкнуло в мозгу) часть моей памяти воспроизвела сцену в школе, в начальной школе «Кедры» в Мейдстоуне, больше чем 50 лет назад, когда рослый мальчик, строивший на игровой площадке песчанные замки, стукнул меня по голове. Я помнил запах удара, как будто это подействовало на нос. Следующий удар нанес мне человек с камнем в руке. Он ударил им меня по лбу с ужасной силой и что-то горячее и жидкое полилось у меня по лицу, губам, подбородку. Меня пинали. В спину, по ногам, по правому бедру. Еще один подросток схватил мою сумку, я вцепился в нее, оглянулся и вдруг понял, что вокруг было человек 60, вывших от злобы. Странно, но я почуствовал не страх, а изумление. Так вот как это бывает. Я знал, что должен ответить. Или, если я останусь стоять столбом, я погибну.

Единственное, что потрясло меня, было ощущение краха, чувство, что я покрываюсь чем-то жидким.Я никогда не видел так много крови. На мгновение, я увидел что-то ужасное, лицо из кошмара (мое собственное!), отражение в стекле автобуса, покрытое кровью, руки в крови, как у леди Макбет, кровь стекала по свитеру и воротнику рубашки, пока вся спина не промокла, красное капало с сумки на брюки.

Чем больше крови, тем больше мужчин собиралось и молотило по мне кулаками. Галька и мелкие камни застучали по голове и плечам. Я помню, я думал, как долго это может продолжаться? В мою голову одновременно ударили два камня (их не бросили, их держали двое, которые пытались ими проломить мой череп). Затем кулак ударил меня в лицо, разбив очки на носу, другая рука схватила запасную пару, висящую на шее, и сорвала кожаный футляр со шнурка. Думаю, мне следует сказать спасибо Ливану. 25 лет я писал о ливанских войнах и Ливан учил меня, снова и снова, как выжить: прими решение (любое решение), но сделай что-нибудь.

Так что я вырвал сумку из рук парня, который ее держал. Он отступил. Потом я повернулся направо, к мужчине с окровавленным камнем в руке и двинул его кулаком в рот. Я почти ничего не видел (я не только близорук без очков, но еще глаза застилал красный туман), но я увидел, как он как будто кашлянул , из его рта выпал зуб, и он рухнул на дорогу. На миг толпа замерла. Затем я бросился на второго, прижимая рукой сумку, и ударил его кулаком в нос. Он зарычал от ярости и весь покраснел. Я промахнулся , ударил еще одного в лицо, и побежал.

Я снова очутился на открытом месте, но ничего не видел. Я поднял окровавленные руки к глазам и попытался оттереть жижу. Раздался хлюпающий звук и я снова начал видеть, и понял, что я кричу и плачу и что слезы промыли мои глаза от крови. Что я сделал, я повторял про себя? Я бил афганских беженцев,тех самых, о которых я так долго писал, тех самых обездоленных, искалеченных людей, которых моя страна (среди прочих) убивает, вместе с талибами, по ту сторону границы. Господи помилуй, подумал я. Кажется, я произнес это вслух. Люди, чьи семьи уничтожили наши бомбежки, оказались теперь моими врагами.

Затем произшло кое-что замечательное. Человек подошел ко мне, очень спокойно, и взял меня за руку. Я плохо видел из-за крови на глазах, он был в халате и тюрбане, с седой бородой. И он повел меня прочь от толпы. Я оглянулся через плечо. Сзади было человек сто, и несколько камней пролетело над дорогой, но они не были направлены в меня (может быть, чтобы не ударить незнакомца). Он был как библейский персонаж, как добрый самаритянин, мусульманин (возможно, местный мулла), пытавшийся спасти мою жизнь.

Он подтолкнул меня к полицейской машине. Но полицейские не пошевелились. Они были напуганы. «Помогите!» - кричал я в маленькое заднее окошечко, мои руки оставляли кровавые пятна на стекле. Они проехали несколько метров и остановились, пока высокий человек не заговорил с ними снова. Тогда они отъехали еще на 300 метров.

И там, у дороги, был караван Красного Креста - Красного Полумесяца. Толпа все еще преследовала нас. Но два медбрата втащили меня за одну из машин, полили воду на мои руки и лицо и начали перевязывать мне голову, лицо и спину. «Ложитесь, мы накроем Вас одеялом, они Вас не увидят», - сказал один из них.

Они оба были мусульмане из Бангладеш. Я назову их имена, потому что они хорошие и добродетельные люди: Мохамед Абдул Халим и Сикдер Моккадес Ахмед. Я лег на пол со стоном, но сознавая, что теперь я могу выжить.

Не прошло и нескольких минут, как появился Джастин. Его спас солдат-великан из Белуджистанских Рекрутов (настоящий призрак Британской империи), с винтовкой в руках удержавший толпу от нападения на машину, в которой тот сейчас сидел. Я порылся в сумке. Они никогда не получат мою сумку, повторял я все время, как будто паспорт и кредитки были каким-то Святым Граалем. Но им досталась моя последняя пара запасных очков (я практически слеп без них), и мой мобильник пропал, и моя телефонная книжка, а в ней – телефоны, собранные за 25 лет на Ближнем Востоке. Что же мне делать? Просить всех моих знакомых снова сообщить мне их телефонные номера?

Черт возьми, сказал я и попытался стукнуть кулаком, пока не понял, что по запястью течет кровь (след зуба, который я выбил из челюсти того человека, человека, который был совершенно ни в чем не виноват, кроме как в том, что он был жертвой).

Я потратил больше двух с половиной десятилетий, описывая унижения и страдания мусульман, и теперь их гнев был направлен и против меня тоже. Или все-таки нет? Мохаммед и Сикдер из Красного Полумесяца, и Файяз, который подоспел к нам на помощь, запыхаясь, возмущенный происшедшим, и Амманула, который пригласил нас к себе домой оказать медицинскую помощь. И тот мусульманский святой, который подал мне руку.

И я понял, что за жестокость всех этих афганцев – мужчин и мальчиков, которые напали на меня и которым не стоило этого делать,- что за их жестокость целиком ответственны не они, а другие - МЫ, которые вооружили их в борьбе против русских, и не обращали внимания на их страдания, и смеялись над их гражданской войной, а потом снова вооружили их и платили им за «войну в защиту цивилизации» всего в нескольких милях отсюда, а потом разбомбили их дома и разлучили их с семьями и назвали их «побочными потерями».

И я подумал, что я должен написать о том, что случилось с нами, об этом ужасном, нелепом, кровавом, крошечном проишествии. Я боялся, что другие расскажут об этом совсем иначе, как о британском журналисте, который «был избит толпой афганских беженцев».

И, конечно, дело именно в этом. Пострадавшие были афганцы, мои шрамы – от бомбардировщиков Б-52, не от них. И я повторяю. Если бы я был афганским беженцем из Кила Абдулла, я сделал бы то же самое. Я напал бы на Роберта Фиска. Или на любого другого человека с Запада.

---

По этой теме читайте также: