Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание | Следующая

После реформ: Народ и реформы

Многомиллионное крестьянство России встретило великую реформу 1861 г. взрывом негодования. Получив волю почти без земли, крестьяне отказывались верить случившемуся, говорили: "Нас надули! Воли без земли не бывает!" "Минута разочарования", которую предвидел Александр II, растянулась на годы и вылилась в небывалый подъем крестьянского движения.

Формы протеста крестьян были различными. Очень многие не верили в подлинность царских "Положений 19 февраля", полагая, что они подложны, подменены барами, которые-де настоящую царскую грамоту утаили. Иные толмачи из крестьян доказывали, что в царских "Положениях" есть статья, предписывающая пороть всякого, кто прочтет помещичью фальшивку и поверит ей. В качестве же истинных, "взаправских" "Положений" ходили по рукам поддельные манифесты с такими пунктами: "Во время жатвы на работу к помещику не ходите, пусть убирает хлеб со своим семейством" - и даже: "Помещику оставляется земли пахотной участок на его семью такой же, как и мужику, а больше ничего".

Пока шли толки о настоящих и фальшивых "Положениях", крестьяне почти повсеместно отказывались работать на помещиков и повиноваться властям, а местами, особенно в первые месяцы после 19 февраля, когда еще свежо было разочарование в реформе, поднимались на восстания. Самые сильные из них вспыхнули в Пензенской и Казанской губерниях. В апреле 1861 г. взбунтовались крестьяне Чембарского и Керенского уездов Пензенской губернии. Центр, "самый корень бунта", ло словам губернатора, был в деревне Кандеевка. Бунт охватил до 14 тыс. бывших крепостных и вошел в историю под названием "Кандеевское восстание" как самый громкий протест крестьян против реформы 1861 г. /227/ Многотысячные толпы кандеевских бунтарей с красным знаменем разъезжали тогда на телегах по деревням Пензенской и соседней Тамбовской губерний, всюду провозглашая: "Земля вся наша! На оброк не хотим, работать на помещика не станем!" Крестьянский вожак Леонтий Егорцев не уставал повторять, что царь направил крестьянам "взаправскую" грамоту с полным освобождением их от помещиков, но помещики ее перехватили, после чего царь через него, Егорцева, приказал: "Всем крестьянам выбиваться от помещиков на волю силою, и если кто до Святой Пасхи не отобьется, тот будет, анафема, проклят".

Бывалый, испытавший все тяготы крепостной жизни, розги, тюрьму и бега, 65-летний Егорцев еще до появления в Кандеевке, по розыскным данным, "назвался великим князем Константином Павловичем (давно, за 30 лет до того, умершим.- Н.Т.) и возмутил крестьян разных имений" на границе Пензенщины и Тамбовщины. Восставшие крестьяне боготворили Егорцева. Все окрестные села присылали за ним тройки, а наиболее восторженные почитатели водили его под руки и носили за ним скамейку.

Кандеевское восстание было разгромлено 18 апреля (как раз под "Святую Пасху") регулярными войсками под командованием флигель-адъютанта царской свиты А.М. Дренякина. Десятки крестьян были убиты и ранены, сотни - выпороты и отправлены в Сибирь на каторгу и поселение. Самому Егорцеву удалось скрыться (крестьяне бесстрашно шли под пули и на дыбу, но его не выдавали). Впрочем, через месяц, в мае 1861 г., этот колоритный вожак крестьянской вольницы умер.

Одновременно с Кандеевским разгорелось другое восстание крестьян - в Спасском уезде Казанской губернии. Оно охватило до 90 деревень с центром в селе Бездна. Здесь тоже выдвинулся авторитетный вожак, своеобразный идеолог восстания - молодой бездненский крестьянин Антон Петрович Сидоров, вошедший в историю как Антон Петров. Он толковал "Положения 19 февраля" желательно для крестьянства, т.е. вкладывал в них смысл, противоположный тому, который они в себе заключали: не нужно повиноваться властям, платить оброк и ходить на барщину, а надо гнать помещиков с крестьянской земли; "помещику земля - горы да долы, овраги да дороги и песок да камни, лесу ему ни прута; переступит он шаг со своей земли - гони его добрым словом, не послушался - секи ему голову, получишь от царя награду"[1].

Крестьяне стекались к Петрову толпами и приступили даже по его указанию к смене местных властей. Когда в Бездну прибыли карательные войска под командованием флигель-адъютанта графа А.С. Апраксина, крестьяне, предусмотрительно удалив /228/ из села женщин, горой встали на защиту Петрова и не хотели его выдавать. Казанское дворянство, напуганное восстанием, объявило Антона Петрова "вторым Пугачевым" и требовало от Апраксина решительных мер. Апраксин пустил в ход оружие. Больше 350 крестьян были убиты и ранены. Антон Петров вышел к солдатам с текстом "Положений 19 февраля" над головой.

Александр II на донесении Апраксина о расстреле бездненских крестьян пометил: "Не могу не одобрить действий гр. Апраксина". Антона Петрова царь повелел "судить по полевому уголовному уложению и привести приговор в исполнение немедленно", предрешив тем самым осуждение Петрова на смертную казнь. 17 апреля Петров был приговорен к расстрелу и 19-го казнен.

Менее значительные, чем Кандеевское и Бездненское, но тоже многолюдные и упорные выступления крестьян против реформы 1861 г. прошли во многих великорусских, а также украинских и белорусских губерниях. Иные из них властям удалось подавить только силами войск. Так, 15 мая в с. Самуйлове Гжатского уезда на Смоленщине войска атаковали двухтысячную толпу крестьянских бунтарей, которые, как это засвидетельствовано в официальном акте, "с неистовым энтузиазмом бросились на солдат, обнаружив намерение отнять у них ружья", причем погибли 22 крестьянина. Железом и кровью усмирили каратели и крестьян с. Рудни Камышинского уезда Саратовской губернии, где в роли главного усмирителя выступил еще один флигель-адъютант - Янковский.

1861 год дал невиданное в России число крестьянских протестов. Но и в 1862-1863 гг. борьба крестьян развертывалась с огромной силой, хотя и меньшей, чем в 1861 г. Вот сравнительные данные о количестве крестьянских волнений:

1861 г. — 1859
1862 г. — 844
1863 г. — 509

Показательно, что до объявления реформы, с 1 января по 5 марта 1861 г., было всего 11 волнений, а с 5 марта до конца года - 1848[2]. Большую цифру даст только 1905 год.

Небывалый за все XIX столетие размах крестьянского движения 1861-1863 гг. обнаружил его слабости, очевидные даже для современников. Оно было стихийным, без четкого руководства и организации (такие вожаки и даже "идеологи", как Леонтий Егорцев и Антон Петров, являлись исключениями). Крестьяне руководствовались наивными (зачастую царистскими) иллюзиями. Наконец, движение было локальным, захватив спорадически /229/ тысячи деревень, тогда как сотни тысяч других (иногда соседних) оставались покорными.

Тем не менее царизм с немалым трудом подавил сопротивление крестьян, отрядив против них кроме войск внутренней стражи еще 64 пехотных и 16 кавалерийских полков регулярной армии. Александр II явно обременял карательными функциями своих флигель-адъютантов. Герцен поэтому иронически предложил ему выбить по случаю освобождения крестьян от крепостного права такую медаль: с одной стороны венок из розог, связанных флигель-адъютантским аксельбантом, а с другой - надпись: "Сим освобождаю!" Лишь с конца 1863 г. крестьянское движение резко пошло на убыль:

1864 г. — 156 волнений
1867 г. — 68
1865 г. — 135
1868 г. — 60
1866 г. — 91

"Гидра мятежа", как говорили при царском дворе, была раздавлена.

Это вовсе не означало, что российское крестьянство примирилось с реформой 1861 г. Либеральный публицист Ф.П. Еленев (Скалдин) и в конце 60-х годов свидетельствовал о "всеобщем между крестьянами ожидании новой или чистой воли", Крестьянская масса полнилась слухами о грядущем переделе земель и продолжала борьбу за свое право на жизнь хотя бы с минимальным достатком. Крестьяне разных губерний в жалостливых прошениях к министру юстиции К.И. Палену, министру внутренних дел А.Е. Тимашеву и к самому царю взывали о наделении "где-либо землею", о замене неудобных земель удобными, об ограждении от произвола властей. Губернаторы доносили министру внутренних дел, а министр - царю о все новых формах протеста крестьян против их экономического удушения. Почти повсеместно крестьяне отказывались вносить непосильные выкупные платежи, многочисленные - оброчные, подушные, земские, мирские, штрафные и прочие - сборы. С 1870 г. они стали отказываться даже от наделов из-за несоответствия между их доходностью и установленными за них платежами. Пермские крестьяне образовали особую "секту неплательщиков", которая объявила греховным взыскание с трудящегося люда непомерных налогов. Все это держало российскую деревню пореформенных лет в состоянии хронической напряженности, чреватой новыми бунтами.

Хотя материальное (как и правовое) положение российского крестьянства после 1861 г. стало лучше, чем до реформы, оно оставалось еще для цивилизованной страны, великой державы нетерпимым. Достаточно сказать, что крестьяне и после освобождения большей частью жили в "курных" (или "черных") избах. Колоритно описал их крестьянский сын, народник Е.Е. Лазарев /230/ (прототип Набатова в романе Л.Н. Толстого "Воскресение"). Дым в такой избе "из печного чела должен был валить прямо вверх к потолку, наполняя собою всю избу чуть не до самого пола, и выходить в отворенную дверь (а летом и в окна) наружу. Так было летом, так было и зимой. Вследствие этого по утрам, во время топки печи, обитатели этих жилищ ходили обыкновенно согнувшись, со слезами на глазах, кряхтели, пыхтели и откашливались, глотая время от времени чистый воздух близ самого пола". Это называлось "топить по-черному". В таких избах крестьяне жили многолюдными семьями, а зимой "к двуногому населению приобщалось население четвероногое - телята и ягнята, к которым по утрам и вечерам приходили их матери покормить молоком. Коровы-новотелы морозной зимой по утрам сами являлись в избу доиться, протискиваясь сквозь узкие сенные и избные двери с бесцеремонностью исконных членов семьи...".

Тем временем формировался и вступал в борьбу за свои права рабочий класс. В условиях его жизни и даже в характере и способах борьбы было много общего с положением крестьянства. Рабочие 60-х годов еще сохраняли тесные связи с деревней. Статистические обследования трех промышленных уездов Московской губернии показали, что 14,1 % рабочих с 18 лет и 11,9 % в возрасте с 14 до 18 лет уходили сезонно на полевые работы. Так называемые сельские работники, выполнявшие на фабриках и заводах подсобные операции, стремились к тому, чтобы получить достаточный для пропитания надел и уйти с предприятия.

Бедствовали рабочие не меньше (если не больше), чем крестьяне. До 1897 г. рабочий день в промышленности не был нормирован и, как правило, составлял 13-15 часов, а порой доходил и до 19-ти (как на машиностроительном заводе Струве в Москве). При этом рабочие трудились в антисанитарных условиях, без элементарной техники безопасности. "Как-то мои друзья ткачи повели меня на фабрику во время работы. Боже мой! Какой это ад! - вспоминал очевидец об одной из петербургских фабрик.- В ткацкой с непривычки нет возможности за грохотом машины слышать в двух шагах от человека не только то, что он говорит, но и кричит. Воздух невозможный, жара и духота, вонь от людского пота и от масла, которым смазывают станки; от хлопковой пыли, носящейся в воздухе, получается своеобразный вид мглы <...> Стоять приходится неизбежно, так как сидеть не полагается, да и сесть, кроме подоконника, негде, а на подоконнике сидеть нельзя - "свет застишь" - не дозволяется. Я пробыл на фабрике не более двух часов и вышел оттуда очумелый, с головной болью".

Ткачи этой фабрики работали, стоя, по крайней мере, на обеих ногах. А вот свидетельство рабочего Кренгольмской мануфактуры в Нарве В.Г. Герасимова: "На работу нас поднимали в 4 часа утра. Я работал на ватерных машинах, и мне приходилось /231/ стоять все время на одной ноге, что было очень утомительно. Этот адский труд продолжался до 8 часов вечера". Труд в таких условиях был тем более "адским", что рабочих заставляли выполнять запредельные нормы выработки. Так, мастеровые железнодорожных депо в Калуге жаловались, что хозяева задавали им такие "уроки", каких "не в состоянии выработать лошадь".

Тяжкими "уроками" молодые российские капиталисты душили не только взрослых мужчин, но и детей, и женщин. Женский труд широко эксплуатировался в легкой промышленности (в Петербурге 70-х годов женщины составляли 42,6 % рабочих, занятых на обработке волокнистых веществ) и применялся даже в металлургии. Дети же и подростки с 10-12 лет (иногда и с 8-ми) работали буквально всюду. По данным 70-х годов, на Ижевском оружейном заводе несовершеннолетние в возрасте от 10 до 18 лет составляли 25 % всех рабочих, а на тверской фабрике Морозова - 43 %. Газета "Русские ведомости" в 1879 г. так писала о труде малолетних на фабриках г. Серпухова Московской губернии: "Положение детей, из-за 4-5-рублевого жалованья обреченных на изнурительную 12-часовую работу, в высшей степени печальное. К сожалению, эти изможденные, бледные, с воспаленными глазами существа, погибающие физически и нравственно, до сих пор еще не пользуются в надлежащей степени защитой со стороны закона. А между тем эта юная рабочая сила представляет весьма солидный процент всех сил, занятых на местных фабриках; так, на одной фабрике г. Коншина работают до 400 детей".

Оплата столь тяжкого труда рабочих в первые десятилетия после "великих реформ" была грошовой. Спорадическое повышение заработной платы далеко отставало от роста цен. М.И. Туган-Барановский приводил такие данные по одному из крупнейших в России Иваново-Вознесенскому промышленному району: зарплата за все виды труда повысилась к началу 80-х годов сравнительно с концом 50-х на 15-50 %, а цена ржаного хлеба - на 100%, масла - на 83%, мяса -почти на 220%[3].

Мало того, существенную часть (до половины!) и без того жалкой заработной платы хозяин отбирал у рабочего в виде штрафов. До того как был принят в 1886 г. закон о штрафах, предприниматели штрафовали рабочих безудержно и цинично. Например, "Общие условия найма" в "расчетной книжке", которую выдавала своим рабочим контора ситценабивной мануфактуры Лопатина во Владимирской губернии, гласили: "На работу фабричные и мастеровые обоего пола и всякого возраста должны являться не позже десяти минут после звонка под опасением записи в сей расчетной книжке взыскания с них той /232/ платы, которая причитается им за целый рабочий день". Итак, за 11 минут опоздания полагалось отработать бесплатно весь день! Из других пунктов тех же "условий" явствует, что хозяин мог штрафовать рабочего по всякому поводу, а за "дурное поведение" в любое время уволить. Разумеется, под мотивировку "дурное поведение" хозяин мог подвести любого из неугодных ему работников.

Адский труд при грошовой оплате не позволял рабочим обеспечить себе хотя бы элементарное человеческое существование. Жили они со своими семьями нищенски, большей частью в бараках и казармах, мало подходивших "даже для стойла коровы или лошади, не только для человеческого жилища"[4], или в подвалах вроде того, который описан инспектором земской управы Петербургского уезда, обследовавшей жилищные условия столичного пролетариата за 1878 г.: "Представляя из себя углубление в землю не менее 2 аршин, он (подвал.- Н.Т.) постоянно заливается если не водою, то жидкостью из расположенного по соседству отхожего места, так что сгнившие доски, составляющие пол, буквально плавают, несмотря на то что жильцы его усердно занимаются осушением своей квартиры, ежедневно вычерпывая по нескольку ведер. В таком-то помещении при содержании 5 1/3 куб. сажен убийственного самого по себе воздуха я нашел до 10 жильцов, из которых 6 малолетних". В.В. Берви-Флеровский, досконально изучивший положение российских рабочих 60-х годов, пришел к выводу: условия жизни рабочего "таковы, что он должен отказаться или от существования, или от достоинства человеческого".

Все это заставляло рабочих критически размышлять о своем положении. Василий Герасимов свидетельствовал: "Я часто задумывался над этими фактами, проводя параллель между условиями, окружавшими нас, и условиями, при которых жили наши хозяева-фабриканты, питающиеся нашей кровью, заедающие нашу жизнь в буквальном смысле этого слова. Я сознавал ненормальность, несправедливость этого порядка вещей <...> Я только не знал, как выйти из этого положения".

Первые шаги рабочего движения в России после 1861 г. были сравнительно робкими (жалобы, "покорнейшие прошения", побеги, иногда бунты и стачки), но отличались пролетарской направленностью - против штрафов и непосильных "уроков", за сокращение рабочего дня и увеличение зарплаты. Некоторые из них заключали в себе уже и симптомы политического протеста. Так, рабочие Людиновского завода Мальцева в Калужской губернии говорили на дознании, что заводовладелец мстил им за то, что они не ходили к нему с хлебом-солью в честь объявления реформы 1861 г. По мере того как рабочие все сильнее разочаровывались в /233/ последствиях "великих реформ", их борьба нарастала: если за 60-е годы подсчитано 51 выступление рабочих (стачек и волнений), то за 70-е - уже 329.

Царское правительство с тревогой следило за протестами рабочих и пыталось успокоить их видимостью попечительства, не обижая при этом, однако, и фабрикантов. Характерен такой пример: в июле 1869 г. московские власти запретили работы на фабриках и заводах в праздничные дни, передав окончательное решение по этому вопросу фабрикантам, а те решили все оставить по-старому.

В тех же случаях, когда рабочие прибегали к "беспорядкам", к стачке или бунту, царизм помогал хозяевам давить недовольных беспощадно. "Зачинщики" и "вожаки" заковывались в кандалы и отправлялись в остроги (как на Людиновском заводе Мальцева в апреле 1861 г.), приговаривались к наказанию плетьми и ссылке в каторжные работы (как на Лысвенском заводе Пермской губернии той же весною). Трудового законодательства до середины 80-х годов в России вообще не было, а существующие законы ограждали права не рабочих, а их хозяев. Стачка, как и "бунт против власти верховной", считалась государственным преступлением, и за участие в ней рабочие подлежали уголовному и административному преследованию. Символичным для 70-х годов было заявление начальника полиции рабочим петербургских мастерских Главного общества российских железных дорог в ответ на их экономические требования: "У всех своя должность: поп служит обедню, доктор лечит, а я приехал вас душить <...> Я знаю, что у вас есть человек десять или двадцать зачинщиков. Я их вырву у вас, вырву - в Сибирь сошлю. А захочу - 100 человек пошлю в Сибирь!"[5]

Таково было отношение властей к рабочим в их борьбе с капиталистами. Неудивительно, что рабочее движение в России обретало все больший размах и все более острые формы. В 1871 г. московский губернатор князь А.А. Ливен резонно, даже с некоторым опозданием, заключил: "Можно сказать, что и на наших часах подходит стрелка к тому моменту, который может прозвучать над нами рабочим вопросом, вопросом антагонизма между трудом и капиталом"[6].


1. Крестьянское движение в 1861 г. после отмены крепостного права. М.; Л., 1949. Ч. 1.С. 63.

2. См.: Крестьянское движение в России в 1857 - мае 1861 гг. Сб. документов. М., 1963. С. 736; Крестьянское движение в России в 1861-1869 гг. Сб. документов. М., 1964. С. 798-800.

3. См.: Туган-Барановкий М.И. Русская фабрика в прошлом и настоящем. М., 1938. Т. 1.С. 349.

4. Берви-Флеровский В.В. Положение рабочего класса в России. М., 1938. С. 442.

5. Община. 1878. N° 3-4. С. 27, 28.

6. Рабочее движение в России в XIX в. Сб. док. и мат-лов. М., 1950. Т. 2 Ч. 1. С.

Предыдущая | Содержание | Следующая

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017