Точное определение социального содержания политики партий и движений современного капиталистического общества – важнейшее условие правильной оценки расстановки классовых сил и направления общественного развития. Решение этой задачи сопряжено, однако, с большими трудностями. Меньше всего можно полагаться при этом на оценки, которые дают себе сами партии.

Для партий, отражающих интересы эксплуататорских классов, признание действительного содержания, классовой обусловленности своей политики было бы равнозначно самоубийству, ибо предполагало заведомый отказ от массовой поддержки, необходимой в современном обществе как для прихода к власти, так и для ее удержания. Маскировка классовой сущности политики особенно важна для таких партий в условиях кризиса защищаемого ими строя, когда им приходится не время от времени, а постоянно прибегать к чужому флагу и краденым лозунгам.

Немалое значение имеет и то, что классовая раздробленность, мозаичность капиталистического общества вынуждает многие политические партии, стоящие на позициях сохранения капиталистического строя, искать опору не в одном, а в нескольких классах, что также исключает открытое признание классового характера проводимой политической линии.

Но на субъективную оценку социального содержания своей политики партией или ее руководством нельзя полагаться и в том случае, когда речь идет об организации, в большей или меньшей степени отражающей взгляды и интересы трудящихся масс. Во-первых, далеко не всегда сами массы достаточно четко сознают социальное содержание политической линии, которая, как им кажется, отвечает их интересам, и тем более – ее отдаленные социально-экономические последствия. Во-вторых, в случае, если речь идет не о марксистской партии, такой ясности, как правило, нет и у ее политического руководства. В-третьих, иногда, особенно в недостаточно развитом в социальном и экономическом отношении обществе, даже политика, на первый взгляд отвечающая интересам трудящихся классов, может при определенных условиях оказаться на руку классам эксплуататорским.

Более достоверным критерием классового содержания, классовой направленности политики той или иной партии является /13/ анализ провозглашенных ею политических целей, методов их достижения, основ ее идеологии, характера ее социальных связей, позиций, занимаемых ею в классовых столкновениях как внутри страны, так и на международной арене.

Естественно, однако, что яснее и ярче всего классовый характер политической партии проявляется в конкретных действиях, осуществляемых ею после прихода к власти. Социально-экономические результаты более или менее длительного правления – самый верный показатель того, во имя каких социальных сил действовало или действует то или иное политическое объединение, та или иная политическая организация.

События периода фашистского господства в Германии, как и опыт прошедших с того времени лет, позволили накопить большой материал для обоснованного и полного ответа на вопрос о действительной роли фашизма в системе политических, социальных и экономических отношений современного капиталистического общества и соответственно о классовом содержании политики НСДАП. Ответ этот должен быть достаточно аргументированным и всесторонним. На протяжении длительного времени вокруг вопроса о роли фашизма ведется ожесточенная идеологическая борьба. С момента возникновения фашизма буржуазные политики и идеологи в подавляющем большинстве категорически отрицают какую бы то ни было зависимость между монополистическим капиталом и фашистским движением. В этом отношении трогательное единство проявляют представители обеих фракций монополистической буржуазии – и умеренной, и крайне правой. Отвергали существование таких связей, как известно, и сами фашисты, старательно придававшие своему движению квазиантикапиталистический характер.

Стремление монополистической буржуазии и ее идеологов отмежеваться от фашизма с особой силой проявилось после того, как в ходе второй мировой войны были разгромлены державы фашистского агрессивного блока. Связанный с этим политический и идейный крах фашизма сделал его на время непригодным оружием классового господства. Волна антифашистских настроений, поднявшаяся во всем мире, крайне затруднила возможность его идейной реабилитации. Любая форма связи с фашизмом была равнозначна соучастию в его преступлениях, требующих самого сурового возмездия.

В этих условиях единственно эффективной тактикой германской монополистической буржуазии, упорно боровшейся за восстановление своих утраченных позиций, была попытка отмежеваться от фашизма и таким образом замаскировать существовавшую связь с ним. Это стало очевидно уже во время Нюрнбергского процесса над главными фашистскими военными преступниками. На процессах над германскими промышленниками, состоявшихся вскоре после этого в американской оккупационной зоне, подобная тактика была продемонстрирована еще более откровенно.

Во время процесса против Фридриха Флика Ялмар Шахт, /14/ бывший гитлеровский министр хозяйства и президент рейхсбанка, который на протяжении ряда лет был самым близким Гитлеру человеком, представлявшим интересы германской монополистической буржуазии, выступая в качестве свидетеля защиты, заявил, что ему ничего не известно о связях между Гитлером и промышленниками. На этом же процессе защитник Флика Рудольф Дике утверждал, что Гитлера привели к власти «массы», в то время как руководители тяжелой промышленности относились к нему отрицательно[1].

Аналогичную позицию заняла защита на процессе руководителей химического концерна «И. Г. Фарбениндустри». Бывший член президиума имперского Союза немецкой промышленности Клеменс Ламмерс, являвшийся в одно время специальным экономическим советником военного губернатора американской зоны генерала Клея, убеждал судей:

«Мнение, будто германская промышленность, особенно немецкие крупные промышленники в целом, помогли Гитлеру прийти к власти, основано на легенде»[2].

В соответствии с политической линией на реабилитацию германского монополистического капитала этот тезис получил широкое распространение и в специальной политической и исторической литературе. В одной из первых книг о гитлеровской «третьей империи», выпущенных после второй мировой войны на Западе, немецкий публицист Курт Штехерт писал:

«Широко распространенное мнение, будто крупная немецкая промышленность поддерживала гитлеровскую партию, является объективно неверным»[3].

В получившей большую известность в западных странах политической биографии Гитлера буржуазные историки Вальтер Герлиц и Герберт Квинд неустанно подчеркивали,

«насколько неверно было бы утверждать, что немецкая крупная промышленность “сотворила” Гитлера для того, чтобы он осуществлял ее экспансионистские планы»[4].

Защите германских промышленников от обвинения в поддержке фашизма посвящена от первой до последней страницы книга американского журналиста Луиса П. Лохнера, ставшая после ее выхода в свет своеобразной библией адвокатов германского монополистического капитализма[5].

Подобная точка зрения столь широко утвердилась на Западе, что под ее влияние попали и многие серьезные буржуазные исследователи, как правило, не склонные идти на прямые фальсификации. К их числу можно, например, отнести Вальтера Хофера – автора ряда книг и публикаций, посвященных различным этапам истории фашистской Германии. /15/

«Особенно щекотливую главу в немецкой экономической истории с 1933 по 1945 г., – пишет Хофер, – составляют отношения между национал-социалистами и промышленностью, в частности – предпринимателями. В этом вопросе особенно недопустимы и исторически несостоятельны любые обобщения тенденций. Промышленники и предприниматели не выступали по отношению к Гитлеру и его движению как “сплоченная группа”»[6].

В связи с этим, утверждает он, неправильно говорить об отношениях между Гитлером и промышленниками в целом: речь может идти только об отношениях между нацистами и отдельными личностями.

Исключение составляет в данном отношении Георг Хальгартен[7]. Проведенное им исследование отношений между крупным капиталом и фашистской партией, несмотря на некоторую сдержанность в выводах и фрагментарность в изложении фактического материала, до сих пор является важным пособием при изучении социальных функций и социальных связей фашизма.

Стремясь обелить германские монополии, их защитники в политике и науке пытаются спекулировать на сложности и многогранности исторического процесса и неполноте источников, находящихся в научном обороте. Основной упор при этом делается на попытках доказать, во-первых, будто немецкие монополии в целом не финансировали или почти не финансировали фашистское движение, во-вторых, будто верхушка немецкой буржуазии не играла никакой роли в приходе гитлеровской партии к власти, и, в-третьих, будто немецкая буржуазия не получила никаких выгод от 12-летнего фашистского господства. Поскольку эти вопросы продолжают стоять в центре политических и научных споров, им и будет уделено ниже основное внимание.

Главные источники финансирования фашистской партии

Политические противники национал-социалистов, в том числе и из буржуазного лагеря, с самого начала отмечали, что НСДАП справлялась с финансовыми затруднениями гораздо легче многих других партий. Бывший германский канцлер Врюнинг, например, неоднократно жаловался, что, несмотря на огромные материальные затраты, связанные с частыми выборами в последние годы Веймарской республики, гитлеровское движение постоянно располагало необходимыми средствами.

Это тем более бросалось в глаза, что траты, производимые нацистами, были в общем и целом более значительными, чем те, которые осуществлялись другими буржуазными партиями. Нацисты первыми создали частную партийную армию СА. Армия эта была многочисленной, и расходы на ее содержание особенно большими, поскольку она в немалой степени держалась на материальных /16/ подачках (бесплатная униформа, компенсация за пропущенные рабочие дни, выплата проездных, бесплатное пиво, а иногда и обеды). По некоторым подсчетам, расходы НСДАП на униформу, вооружение и другие связанные с этим выплаты составили от 70 до 90 млн. марок[8]. Это приводило к тому, что касса национал-социалистов время от времени пустела, что становилось особенно заметным после политических неудач, когда поток денежных поступлений начинал сокращаться. Один из таких моментов был зафиксирован, например, Геббельсом в его дневниках, изданных впоследствии в виде книги:

«Получил отчет о финансовом положении берлинской организации. Положение неутешительное…» (запись от 11 ноября 1932 г.). «Нам придется сократить зарплату в областной организации: в противном случае мы не выйдем из положения с финансами» (запись от 22 декабря 1932 г.)[9].

Тем не менее в нужный момент деньги находились. Имперский министр Траверанус в письме генералу Шлейхеру от 22 августа 1931 г., рассказывая о состоявшейся у него встрече с Гитлером, с явной завистью констатировал: «Вполне уверен в победе. Опять получил деньги»[10]. Сказанное относилось ко второй половине 1931 г. Но оно в одинаковой степени могло быть распространено и на другие периоды деятельности национал-социалистской партии.

Откуда же поступали столь значительные средства? Этот вопрос встал уже на раннем этапе деятельности национал-социалистов. Поскольку было очевидно, что небольшие взносы, взимаемые с рядовых членов НСДАП, не могли покрыть и малой доли ее расходов, возникла мысль о влиятельных политических силах, взявших партию на содержание.

Ответ на этот вопрос можно было бы найти в приходных книгах имперского казначея национал-социалистской партии Ксавера Шварца, который с типично немецкой пунктуальностью фиксировал все суммы, поступавшие на счета НСДАП на протяжении многих лет. Для изучения политических и социальных корней германского фашизма эти книги могли дать больше, чем все другие трофейные материалы.

Неразбериха и хаос, царившие в последние дни гитлеровской «третьей империи», помешали фашистскому руководству уничтожить важнейшие документы. Сохранилась картотека всех членов НСДАП и примыкавших к ней организаций, а также богатейшие гестаповские архивы, архивы германского министерства иностранных дел, архивы патентов и другие ценные материалы. Однако приходные книги имперского казначейства были сожжены в Мюнхене еще за несколько дней до прихода туда войск союзников. Видимо, сохранение тайны, которую содержали эти книги, было сочтено /17/ делом более важным, чем сохранение других государственных секретов.

Поскольку главный источник информации о каналах финансирования НСДАП был уничтожен, особое значение могли иметь личные показания имперского казначея, который, хотя и не мог удержать в памяти все детали, превосходно знал, от кого получали нацисты основные суммы. Ксавер Шварц в 1945 г. был арестован американскими властями и до своей смерти в 1947 г. подвергался непрерывным допросам. В ходе этих допросов американские следователи получили немало сведений. Однако они так и не стали достоянием общественности.

В связи с этим, выявляя источники финансирования гитлеровской партии, приходится оперировать косвенными данными. Эти данные, естественно, не могут воссоздать полной картины. В то же время они достаточно многочисленны и убедительны, чтобы с их помощью обосновать вполне определенные выводы.

На первых порах значительная часть финансовых средств поступала в кассу национал-социалистов от рейхсвера. Именно субсидии рейхсвера наряду с пожертвованиями эмигрантских белогвардейских групп, обосновавшихся в то время в Мюнхене, помогли малоизвестной и политически незначительной партии, во главе которой с начала 20-х годов встал Адольф Гитлер, развернуть активную пропаганду и даже приступить к изданию собственного центрального органа – газеты «Фелькишер беобахтер».

Но рейхсверовские марки не могли удовлетворить аппетиты нацистского руководства. Уже в начале 20-х годов в германской печати появились сообщения, что партия, возглавляемая Гитлером, не отказывается принимать деньги и из иностранных источников. «Берлинер тагеблат», например, обратилась к национал-социалистам с вопросом, в состоянии ли они опровергнуть информацию о том, что на счет НСДАП в мюнхенском филиале «Немецкого банка» была переведена сумма во франках, эквивалентная 30–40 млн. марок[11].

В связи с подобными сообщениями высказывалось мнение, что резкие выступления нацистской партии против центрального правительства в Берлине и упор, который при этом делался на самобытности Баварии, привлекли к национал-социалистам внимание французских разведывательных органов, поддерживавших сепаратистские движения в Германии. Гитлер возбудил дело о клевете против газеты «Ди нойе вельт», напечатавшей материалы на эту тему.

Однако в последний момент представители нацистской партии не решились явиться в суд, и дело было прекращено[12].

Одновременно стало известно о субсидиях, поступавших НСДАП из Соединенных Штатов, в частности от американского промышленного магната Генри Форда. Как и в первом случае, /18/ национал-социалисты подняли шум о клевете, обратились в суд, а затем сами прекратили дело[13].

То, что эти сообщения имели под собой определенные основания, признавали впоследствии и некоторые фашистские деятели[14].

Тем не менее в начале 20-х годов объем финансовых поступлений в кассу НСДАП был таков, что не мог быть объяснен лишь рейхсверовскими и зарубежными подачками. В деловых отчетах партии за 1922 г. ее имущество без текущих финансовых расходов официально оценивалось в 22 млн. марок (22 тыс. марок золотом). Для сравнительно небольшой партии, представлявшей собой еще три года назад лишь группу собутыльников, это была значительная сумма, особенно если учесть, что деловые отчеты партии обычно корректировались в сторону занижения действительной стоимости имущества. Но это свидетельствовало о том, что, помимо рейхсвера, у НСДАП появились внутри страны новые богатые меценаты.

И действительно, к этому времени в Баварии сложилась стабильная группа промышленников, сделавших ставку на гитлеровскую партию. Решающую роль среди них играли крупный мюнхенский промышленник фон Маффей, владелец «Электрохемише верке А. Г.» (Мюнхен) Альберт Питч и богатый мюнхенский издатель Хуго Брукман. Наиболее влиятельной фигурой в этой группе был председатель Баварского союза промышленников X. Ауст. Все они регулярно выделяли для НСДАП средства, причем, как признавал в 1924 г. в своих показаниях прокурору в связи с процессом против Гитлера Ауст, речь шла о крупных суммах[15]. Деньги баварских промышленников сыграли важную роль в проведении нацистами предвыборной кампании в 1924 г.[16]

Даже если бы круг финансовых покровителей был в то время ограничен только упомянутой группой, имелись все основания утверждать, что уже на первом этапе своего существования НСДАП оказалась тесно связанной с промышленниками Баварии, в которой она тогда действовала. Однако связи НСДАП с промышленностью были гораздо шире.

Начиная с 1922 г. руководство гитлеровской партии установило контакт с рядом влиятельных представителей монополистической верхушки всей Германии. Примерно к этому времени относится начало тесных отношений между Гитлером и владельцем всемирно известной берлинской фабрики пианино Карлом Бехштейном, ставшим своеобразным эмиссаром НСДАП в берлинских предпринимательских кругах. Летом 1922 г. список покровителей национал-социалистской партии пополняется председателем Объединения /19/ немецких работодателей, крупным берлинским промышленником фон Борзигом[17]. Контакты между Гитлером и фон Борзигом, установленные вскоре после выступления фюрера НСДАП в Национальном клубе в Берлине, перерастают в тесное сотрудничество. Фон Борзиг берет на себя сбор средств среди промышленников для создания организаций НСДАП в Северной Германии и Берлине. Полученная в результате этого сбора крупная сумма была передана уполномоченному Гитлера Пенеру через директора борзигских заводов Литца[18].

Все больший интерес к НСДАП начинает проявлять в это время и один из самых влиятельных магнатов стальной промышленности Фриц Тиссен. В 1923 г. он передает через генерала Людендорфа, находившегося в тесном контакте с гитлеровской партией, 100 тыс. золотых марок для организации подрывной деятельности против Веймарской республики[19].

В то же время НСДАП и ее союзникам вручается через банкира Мину крупная сумма денег, ассигнованная Стиннесом[20]. Именно эти деньги и сделали возможной организацию пивного путча 1923 г., имевшего целью замену парламентского режима фашистской .диктатурой Людендорфа.

В 1926 г. нацистами был установлен контакт с влиятельной группой рурских промышленников, в конце 1928 г. – с предпринимателями Нюрнберга[21].

В свете этих факторов вряд ли можно согласиться с Г. Хальгартеном, который считает, что до 1929 г. национал-социалистская партия существовала только за счет членских взносов и некоторых частных пожертвований[22]. Суммы, которые она получала от промышленников, были достаточно внушительными. Но главное даже не в этом. Главное заключалось в том, что в капиталистических кругах сразу же правильно оценили классовый характер программы национал-социалистов. Ни баварских фабрикантов, ни Тиссена, ни Стиннеса, ни Борзига не испугали ни «антикапиталистическая» направленность национал-социалистской пропаганды, ни название «рабочая» партия, ни угрозы так называемых радикальных национал-социалистов. Классовое чутье подсказало представителям буржуазии, с кем они в действительности имеют дело. И, как известно, они не ошиблись[23].

Разумеется, на первом этапе поддержка НСДАП, в том числе /20/ и финансовая, не была столь широкой и всесторонней, как накануне прихода Гитлера к власти. Для этого были свои причины. Во-первых, нацисты представляли собой в то время лишь одну из многих правых и праворадикальных партий, стоявших на позициях фашистской диктатуры. Естественно, что объем средств, приходившийся на ее долю, соответствовал ее политическим возможностям. Во-вторых, влиятельная часть германской буржуазии длительное время считала невыгодным переход к открытой диктатуре, осуществляемой руками нацистов, и продолжала делать ставку на традиционные буржуазные партии. Это находило свое отражение и в распределении ими субсидий. Львиная доля доставалась политическим силам, находившимся у власти или имевшим реальные шансы добраться до нее. Крайне правые партии и организации, рассматривавшиеся в качестве запасного варианта, получали лишь незначительные суммы.

В некоторых случаях такое распределение продолжалось до начала 30-х годов. Характерен в этом отношении список субсидий, предоставленных концерном Флика в 1932 г. (тыс. марок):

Сторонникам Брюнинга (ноябрь)	100
Сторонникам Шлейхера (июль)	120
Сторонникам Гутенберга (июль)	30
Сторонникам Папена (октябрь)	100
НСДАП	около 50
Различным центристским и левым партиям	100

В 1933 г. для проведения предвыборной кампании было предоставлено Немецкой национальной народной партии (НННП) – 100 тыс., партии Центра – 30 тыс. и НСДАП – 100 тыс. марок[24].

Этот список Флик предъявил во время процесса, чтобы доказать свою непричастность к заговору, имевшему целью передачу власти фашистам. Обелить себя Флику, разумеется, не удалось. Слишком вескими были обвинительные материалы, чтобы можно было считаться с тем, что на содержании у Флика, кроме нацистов, находились почти все буржуазные партии Веймарской республики. Зато материал, который он представил, дал очень многое для понимания тактики монополий. Даже в тех случаях, когда они выступают в поддержку парламентского строя, они готовы оказать содействие установлению диктатуры, как только это покажется им нужным.

По мере обострения политической и экономической обстановки круг монополий, вступавших в непосредственный контакт с нацистами, постоянно расширялся. С 1927 г. НСДАП привлекла особое внимание одного из заправил германского монополистического капитала, генерального директора и хозяина крупнейшей угледобывающей фирмы «Гельзенкирхенер бергверкс А. Г.», создателя немецкого угольного синдиката Эмиля Кирдорфа. Поддержка Кирдорфа открывает национал-социалистской партии доступ /21/ в высшие сферы германской тяжелой промышленности[25]. По его рекомендации восстанавливает свои связи с нацистами Фриц Тиссен. Серия докладов для промышленников об экономических и социально-политических взглядах НСДАП, с которой начал выступать с 1926 г. Гитлер, собирает все более представительную аудиторию[26].

Во второй половине 1930 г. Гитлер неоднократно встречался с промышленниками Рурской области. Результатом этих встреч были новые значительные денежные взносы в кассу нацистской партии. Как следует из относящегося к этому времени отчета местных властей, речь шла о двух субсидиях размером в 700 тыс. и 400 тыс. марок[27].

По инициативе Кирдорфа в конце 1930 г. Рейнско-Вестфальским угольным синдикатом было принято решение об отчислении входящими в него фирмами с 1 января 1931 г. в пользу НСДАП по 5 пф. с каждой проданной тонны угля. Некоторые буржуазные исследователи отрицают факт принятия этого решения. При этом они ссылаются на заверения Стиннеса и генерального директора синдиката Альберта Януса, будто такого решения не было, а также на сфабрикованное английской военной администрацией заявление производственного совета Северогерманского управления угольной промышленности, к которому после разгрома гитлеровской Германии перешли функции угольного синдиката[28]. Эти утверждения опровергают около 200 нотариально заверенных заявлений бывших членов производственных советов предприятий концерна «Сименс».

Характерно, однако, что даже самые ярые защитники немецких промышленников не решаются утверждать, что рурская угледобывающая промышленность вообще не выделяла субсидий национал-социалистам. Поэтому спор, который они пытаются навязать по этому вопросу, сводится в конечном счете к размерам выплаченной суммы. Если предприятия Рейнско-Вестфальского угольного синдиката отчисляли НСДАП по 5 пф. с каждой проданной тонны угля, то это составляло примерно около 6 млн марок ежегодно. Те, кто утверждают, что такого решения не было, называют меньшую сумму.

Так, согласно данным Августа Хейнрихсбауэра, игравшего в свое время видную роль в органах по связи рурской промышленности с политическими партиями, начиная с весны 1931 г. предприятия угледобывающей промышленности выделяли ежемесячно НСДАП через Грегора Штрассера по 10 тыс. марок. Кроме того, для поддержки издаваемого нацистским экономическим экспертом /22/ (впоследствии имперским министром хозяйства) Вальтером Функом «Вестника политико-экономической информации» ежемесячно выделялось от 2 до 3 тыс. марок[29]. Для проведения выборов в рейхстаг в 1931 г. нацистской партии была выделена единовременная субсидия в размере 100 тыс. марок. Около 60 тыс. марок было передано в 1931 – 1932 гг. местной эссенской организации национал-социалистской партии и выходившей в Эссене нацистской газете «Национальцайтунг».

Кроме того, из средств Союза предпринимателей Северо-Западной Германии по инициативе его генерального секретаря Людвига Грауерта НСДАП были несколько раз выданы субсидии размером в 200–300 тыс. марок на расширение газеты «Национальцайтунг» и на предвыборную кампанию в 1932 г.[30] Примеру Союза предпринимателей Северо-Запада вскоре последовали Объединение стальной промышленности Северо-Западной Германии и Союз по защите совместных экономических интересов в Рейнской области и Вестфалии[31].

По мнению многих исследователей (в том числе Хальгартена), данные, приводимые Хейнрихсбауэром, значительно преуменьшены, что неудивительно, учитывая ту роль, которую он лично играл в подкармливании нацистской партии. Вероятнее всего, все суммы, о которых он пишет, выделялись не вместо отчислений 5 пф. с каждой проданной тонны, а наряду с ними.

Кроме угольной промышленности, в финансировании НСДАП стали принимать все большее участие и другие промышленные концерны. Осуществлялось оно через созданный этими концернами политический фонд, которым распоряжался Альфред Гутенберг. По оценке Тиссена, на протяжении нескольких лет, предшествовавших 1933 г., в кассы национал-социалистов поступала 1/5 всех средств фонда, что составляло около 2 млн марок в год[32]. Сам Тиссен взял полностью на себя финансирование строительства «Коричневого дома» в Мюнхене (300 тыс. марок), а также передавал крупные суммы (в общем около 150 тыс. марок) лично Герингу[33].

Особенно увеличились поступления в нацистскую партийную кассу после организованного Тиссеном выступления Гитлера в Промышленном клубе в Дюссельдорфе 27 января 1932 г.[34] Значение этого выступления было впоследствии сильно раздуто /23/ нацистской пропагандой. Тем не менее не вызывает сомнения, что после торжественной встречи, устроенной нацистскому фюреру самыми влиятельными промышленниками Германии, его политический вес в правящих кругах существенно возрос[35].

Особого упоминания заслуживает роль банков. Их связь с НСДАП была не менее прочной. В числе сторонников нацистов с самого начала фигурировал член правления Немецкого банка фон Штаус. В декабре 1930 г. Штаус свел своего приятеля и коллегу Ялмара Шахта, бывшего президента Рейхсбанка, с Германом Герингом[36]. С этого момента Шахт стал одним из самых ярых приверженцев национал-социализма среди германских банкиров.

Среди лиц, наиболее близких к нацистской партии, видное место занимали кёльнские банкиры Генрих фон Штейн и барон Курт фон Шредер, член правления Имперского кредитного общества Отто Христиан Фишер и Фридрих Рейнгарт из Коммерческого банка, представители страховых обществ К. Шмитт и Хильгарт.

Очевидно, что поддержка ими НСДАП, нуждавшейся в средствах, не была бескорыстной. Действительно, как сообщает Брюнинг, от банкиров в кассу НСДАП поступали весьма существенные суммы: «…по крайней мере один из них, как стало известно, оказывал начиная с 1928 г. самую щедрую денежную поддержку нацистам и другим националистическим партиям…»[37]. Размеры этой поддержки до сих пор неизвестны.

Еще большее значение, чем непосредственная финансовая помощь, имело удостоверение банками кредитоспособности нацистов. Несмотря на щедрую поддержку, расходы НСДАП превышали доходы. Это вынуждало лидеров национал-социалистов постоянно прибегать к займам. Накануне прихода Гитлера к власти долги НСДАП составляли около 12 млн марок, а по некоторым подсчетам – даже больше[38]. При этом большая часть долгов была просрочена и оплата по ним откладывалась из месяца в месяц. Очевидно, что большие кредиты могли быть предоставлены (особенно когда речь шла о не очень крупных фирмах) лишь в том случае, если займы были гарантированы банками.

Список лиц, финансировавших нацистов, был бы неполным, если бы в нем не было отведено достойное место нефтяному магнату Детердингу. Полновластный хозяин «Ройял датч шелл», он как бы олицетворял наиболее воинственные круги монополистического капитала. Вокруг него группировались международные авантюристы. В его окружении разрабатывались планы контрреволюционных переворотов и интервенций. Из его кассы черпали средства правые партии и организации во всем мире.

«Я лично считаю, – /24/ говорил Детердинг, излагая свое кредо, – что так называемая демократия в том виде, как она понимается общественным мнением в большинстве стран, – это не что иное, как рай для бездельников… Если бы я был всемирным диктатором, я расстрелял бы всех бездельников, которые попались бы мне на глаза».[39]

Неудивительно, что вскоре после того, как гитлеровская партия получила известность за пределами Баварии, Детердинг проявил к ней особое внимание. К началу 30-х годов пожертвования от «Ройял датч шелл» заняли видное место среди поступлений в нацистскую партийную кассу. В частности, предвыборные кампании нацистской партии в 1932 г., исход которых сыграл значительную роль в приходе Гитлера к власти, велись в большей степени на деньги Детердинга. Всего, по некоторым данным, Детердинг ассигновал нацистской партии до ее прихода к власти около 10 млн. марок[40].

Таким образом, значительная часть крупных немецких промышленников в той или иной степени участвовала в финансировании НСДАП, создав тем самым условия для ее прихода к власти. Финансирование гитлеровской партии продолжалось и после того, как Гитлер возглавил правительство.

Весьма показательны результаты встречи крупных промышленников с Гитлером, состоявшейся 20 февраля 1933 г. в служебном помещении президента рейхстага Геринга. Германские монополии были представлены на встрече наиболее влиятельными деятелями. Кроме Шахта, на встречу явились Густав Крупп фон Болен, директор «Гельзенкирхенер бергверке А. Г.» Альберг Феглер, генеральный директор «Эссенер штейнколен-бергверке А. Г.» Эрнст Тенгельман, Георг фон Шницлер из «И. Г. Фарбениндустри». Герман Беренс (представитель буроугольиой промышленности), руководящие деятели электротехнических компаний «АЭГ» и «Сименс», металлообрабатывающей и текстильной промышленности, а также видные банкиры (всего 20 – 25 человек)[41].

Характерно, что среди присутствующих оказались представители и тех монополий, которые до этого делали ставку на другие политические партии и не имели прямой связи с нацистами. В частности, совещание 20 февраля явилось первой встречей Гитлера и Круппа. /25/

В своём выступлении на совещании Гитлер был предельно откровенен. Он провозгласил программу ликвидации остатков парламентского строя и установления неограниченной диктатуры. Слушателям было дано понять, что руководство НСДАП не намерено связывать себе руки соображениями формальной законности и будет проводить свою программу вне зависимости от исхода выборов. На осуществление этой программы Гитлер потребовал от промышленников новых крупных субсидий[42].

Собравшиеся ответили на этот призыв полной поддержкой. Когда Шахт предложил присутствующим не тратить времени на разговоры, а открыть сейфы, этой рекомендации последовали все без исключения. После краткого обмена мнениями промышленники выразили согласие выделить 3 млн марок, которые должны были быть разделены между партиями гитлеровской коалиции (НСДАП, ННHП и ННП – Немецкая народная партия) в соответствии с их представительством в прежнем рейхстаге. Львиную долю этой субсидии получили, естественно, нацисты[43].

Пытаясь объяснить позицию, занятую 20 февраля промышленниками, Лохнер ссылается на «гипнотическое влияние», которое-де оказывал на своих слушателей Гитлер. Кроме того, утверждает он, промышленников весьма привлекло заявление выступившего после Гитлера Геринга о том, что предстоящие выборы будут последними. Они восприняли его лишь в том смысле, что им не придется больше давать деньги на предвыборную кампанию, и «не заметили», что речь идёт о перевороте, который ликвидирует парламентскую систему.

Удивительная картина! Руководители германской промышленности в роли недорослей-несмышлёнышей, способных поддаться дешевым эффектам гитлеровского ораторского «искусства» и не понимающих смысла обращенной к ним речи. Крупп, присутствовавший на совещании 20 февраля, оценивал эту роль иначе. В 1945 г., находясь в заключении, на вопрос допрашивавшего его офицера, почему он и его коллеги поддержали приход Гитлера к власти, он цинично ответил:

«Экономика нуждается в спокойном поступательном развитии. В результате борьбы между многими немецкими партиями и беспорядка не существовало возможности для производственной деятельности. Мы, члены семьи Круппа, не идеалисты, а реалисты… У нас создалось впечатление, что Гитлер обеспечит нам необходимое здоровое развитие. И он действительно сделал это… Жизнь – это борьба за существование, за хлеб, за власть… В этой суровой борьбе нам было необходимо суровое и крепкое руководство»[44].

Аналогичной позиции придерживался Я. Шахт, заявивший в апреле 1933 г.:

«Политическое развитие идет в том направлении, /26/ которое было давно желательным для президиума Имперского союза немецкой промышленности»[45].

Нет! Крупп, Шахт и другие промышленные и финансовые магнаты хорошо представляли, о чем идет речь и во имя чего они платят деньги.

Более детального рассмотрения заслуживает другой аргумент, используемый для оправдания фирм, финансировавших нацистов уже после прихода Гитлера к власти. Утверждают, что это финансирование нельзя считать добровольным, поскольку оно осуществлялось в условиях тоталитарного нацистского господства[46].

Было бы, разумеется, неверным отрицать, что после того, как фашистский режим достаточно укрепился, он получил в свои руки рычаги, позволявшие оказывать нажим даже на крупные монополии, от которых он прежде прямо зависел. Тем более это относится к мелким фирмам, которые в ряде случаев становились объектом беспардонного шантажа и поборов со стороны нацистских должностных лиц самого различного ранга.

Однако к вопросу о финансировании нацистской партии эти соображения имеют косвенное отношение. Об этом свидетельствуют, в частности, следующие обстоятельства.

Во-первых, решающую роль в этом финансировании по-прежнему играли монополии, оказывавшие нацистам активную поддержку еще в то время, когда они выступали лишь в роли просителей. Во-вторых, решения об оказании НСДАП регулярной финансовой поддержки были приняты тогда, когда позиции Гитлера были еще непрочными и он не мог позволить себе открыто ссориться со своими благодетелями.

Было ли финансирование нацистской партии монополиями формой откупа, позволявшего избавиться от назойливого вмешательства нацистов во внутренние дела предприятии? Конечно, в какой-то степени оно преследовало и эти цели. Однако, когда речь шла об откупе, деньги обычно давались непосредственно главарям фашистской клики. Так Геббельсу в день рождения берлинский магистрат при активном участии берлинских промышленников подарил «загородную виллу», представлявшую собой комплекс роскошных зданий. Геринг в честь своего 50-летия получил от промышленников ряд ценнейших произведений искусства, в том числе уникальный сервиз севрского фарфора из 2400 предметов стоимостью в 500 тыс. марок[47].

Когда же речь шла о субсидиях НСДАП как партии, они выделялись прежде всего потому, что ее политика устраивала монополии, шла им на пользу. О том, что это именно так, свидетельствуют и обстоятельства решения о предоставлении таких субсидий и формы субсидирования.

Одной из таких форм были отчисления «в фонд Адольфа Гитлера» /27/, за счет которого финансировались все «благотворительные» и «социальные» мероприятия нацистской партии. Размер отчислений составлял примерно 0,5% от суммы заработной платы и жалованья, выплаченной соответствующей фирмой.

Показательно, что инициатива создания этого фонда исходила не от нацистских инстанций, а от самих промышленников. Впервые эта идея была выдвинута управляющим делами Центрального объединения немецких предпринимательских союзов Роландом Враувейлером и была поддержана всеми крупными монополиями. Крупп фон Болен, характеризовавший этот фонд в письме Шахту как выражение «благодарности нации фюреру»[48], взял на себя руководство им в качестве представителя германской промышленности.

Уже в первый год создания фонда (1933) перечисленные в него суммы составили около 30 млн марок. Впоследствии они возрастали в соответствии с ростом оборота крупных монополий, для которых приход нацистов к власти открыл новые возможности промышленного развития.

Это достаточно наглядно можно проследить на примере динамики отчислений, производимых концерном «И. Г. Фарбениндустри»[49]:

Год	Рейхcмарки	Год	Рейхcмарки	Год	Рейхсмарки
1933	3 584 070	1937	5 467 626	1941	8 057 982
1934	4 020 205	1938	8 156 315	1942	13 436 201
1935	4 515 039	1939	7 539 857	1943	8 588 650
1936	4 960 636	1940	7 471 620	1944	8 402 152

Всего «П. Г. Фарбениндустри» выделила нацистской партии в порядке добровольных отчислений около 84 млн. марок[50].

Своеобразной формой финансирования НСДАП была деятельность группы промышленников и банкиров, первоначально именовавших себя «кружком друзей экономики». Создание этого кружка относится к середине 1932 г., когда экономический советник Гитлера промышленник Кепплер («Браунколе-Бенцин А.Г.») по просьбе фюрера привлек к участию в нем 12 банкиров и промышленников, выразивших готовность в неофициальной форме излагать руководству национал-социалистской партии свои взгляды о мерах по преодолению экономического кризиса и ликвидации безработицы[51]. В частности, Кепплер привлек к сотрудничеству Ялмара Шахта, Курта фон Шредера, Августа Ростберга (концерн «Винтерсхалл»), Готфрида фон Бисмарка (представитель юнкерства), /28/ Отто Штейнбринка («Ферайнигте штальверке»), Хейнриха Шмидта и Эвальда Хеккера (угольная промышленность), Рудольфа Вингеля (концерн Сименса), Эмиля Гельфериха («Дойчамериканише петролиум гезельшафт»), Эмиля Майера («Дрезденер банк») и Фридриха Рейнхарда («Коммерц унд приватбанк»). Иными словами, с самого начала в кружке Кепплера были представлены и крупнейшие фирмы, и аграрии, и самые влиятельные банки.

Впоследствии к работе кружка были привлечены Фридрих Флик, Гейнрих Боттефиш («И. Г. Фарбениндустри»), Карл Линдеман («Атлас-верке»), Риттер фон Хальт (Немецкий банк), Курт Шмидт (Алианц-Ферзихерунгс-концерн) и т. д.[52]

После прихода Гитлера к власти число желающих вступить в кружок Кепплера настолько выросло, что его руководители прибегли к самому тщательному отбору. Тем не менее через несколько лет он объединял уже 40 человек, представлявших всю промышленную и банковскую элиту гитлеровской Германии[53].

Поскольку после 1933 г. связи промышленников с Гитлером стали осуществляться по другим каналам, участники кружка начали все больше концентрировать внимание на деятельности главной террористической организации фашистского режима – СС. Со временем кружок Кепплера превратился в своеобразного шефа органов СС. В кружок вошли личный адъютант Гиммлера Карл Вольф, начальник экономического управления СС Освальд Поль и один из руководителей Имперского управления безопасности, Отто Олендорф. Время от времени члены кружка встречались с Гиммлером, заслушивали информационные доклады деятелей СС и даже выезжали вместе с Гиммлером для осмотра концентрационного лагеря в Дахау. В связи с этим кружок Кепплера стал широко известен в нацистских кругах как «кружок друзей рейхс-фюрера СС» – название, приобретшее затем официальный характер.

Со своей стороны члены кружка время от времени выделяли в пользу СС различные суммы. Начиная с 1936 г. эти пожертвования приняли регулярный характер. В кёльнском банке Штейна был открыт специальный счет, на который перечислялись соответствующие средства. В среднем ежегодно в фонд СС поступало около 1 млн марок[54].

О том, как составлялась эта сумма и кто непосредственно принимал участие в субсидировании СС, дает представление приводимая ниже сводка пожертвователей за 1944 год (в тыс. рейхсмарок): /29/

Д-р Рудольф Бингель (Сименс Шукерт А. Г.»)	100
Д-р Генрих Бютефиш и Герман Шмитц («И. Г. Фарбениндустри»)	100
Д-р Фридрих Флик («Мительдойче штальверке ГмбХ»	100
Д-р Карл Виттер фон Хальт (Немецкий банк)	75
Эвальд Хеккер («Ильзедер хютте»)	25
Эмиль Хельферих (« Дойч-американише петролеум гезельшафт»)	10
Карл Линдеман (оттуда же)	10
Он же, лично	4
Д-р Рихард Казеловски (фирма «Эткер»)	40
Д-р Альфред Ольшер («Рейхс-кредит А. Г.»)	30
Проф. Эмиль Майер и д-р Карл Раше («Дрезденер банк»)	50
Гельмут Ренерт («Райнметалл-Борзиг А. Г.»)	50
Он же от «Буш егер люденшейдер металверке»	10
Аугуст Ростерг («Винтерсхадл А. Г.»)	100
Отто Штейнбринк («Ферайнигте штальверке А. Г.»)	100
Барон Курт фон Шредер («Браунколе-Бенцин А. Г.»)	100
Он же от «Фельтен упд жулеам газверк А. Г.»	20
Он же от «Микст унд генест А. Г.»	5
Он же от «К. Лоренц А. Г.»	20
Он же от шахты «Пройссен»	50
Он же, лично и проценты	16

Всего, таким образом, в 1944 г. в распоряжение рейхсфюрера СС Гиммлера было передано 1015 000 рейхсмарок[55].

Разумеется, в это время СС, была достаточно богатой организацией, и миллион марок, полученный ею от «шефов», не мог изменить ее финансового положения. На нее работали миллионы рабов в лагерях смерти, в ее кассы стекались огромные суммы из различных стран порабощенной и истерзанной Европы. Однако ежегодно вручаемый миллион был тоже нелишним. Тем более что он был вещественным доказательством солидарности изысканных господ из «высшего общества»» с одной из самых преступных организаций, которую когда-либо знала история человечества.

Таким образом, на протяжении всей своей истории НСДАП пользовалась финансовой поддержкой промышленных кругов. Размеры поддержки зависели от общей политической и экономической обстановки, от степени влияния нацистской партии и многих других причин.

Разумеется, сами по себе деньги не «сделали» национал-социалистскую партию. Однако без финансовой поддержки она не сумела бы развернуть эффективной пропаганды, благодаря которой небольшая группа завсегдатаев мюнхенских пивных превратилась в массовую партию, сумевшую повести за собой значительную часть немецкого народа. Без такой поддержки НСДАП не смогла бы с необходимым размахом участвовать в следовавших одна за другой предвыборных кампаниях в 1929–1933 гг. Если бы не деньги монополий, у НСДАП не было бы столь мощной ударной силы, как штурмовые отряды, сыгравшие решающую роль в установлении /30/ террористической диктатуры в Германии, особенно в первые месяцы после прихода Гитлера к власти. Наконец, деньги монополий помогли национал-социалистам проводить внутри страны политику социальных подачек, которая в немалой степени способствовала стабилизации нацистского режима и сохранению им массовой базы[56].

Политическая поддержка национал-социализма

При всей важности финансовой стороны дела она не является единственной. Не меньшее значение имела политическая поддержка национал-социализма, без которой приход фашизма к власти в Германии в конечном счете был бы невозможен.

Такая поддержка была неодинаковой и зависела от тактики, избираемой монополистической верхушкой в связи с обстановкой. В минимальной степени она проявлялась тогда, когда крайне правые силы рассматривались в качестве запасного варианта, в максимальной – когда проблема перехода к чрезвычайным формам господства становилась актуальной.

Особенно активной политическая поддержка нацистской партии стала в конце 20-х–начале 30-х годов, когда идея привлечения ее к власти стала приобретать среди буржуазии все большую популярность.

В чем состояла эта поддержка? Прежде всего в изменении отношения к нацистской партии политических сил, выражавших взгляды крупной буржуазии. Если до этого нацистская партия почти не бралась в расчет как возможный участник даже самых правых коалиций, то с 1930 г. она стала объектом политического ухаживания с различных сторон.

Определенную роль в этом сыграло, конечно, то, что в 1930 г. НСДАП удалось добиться большого успеха на выборах и образовать крупную фракцию в рейхстаге, что соответственно усилило ее вес в происходившей тогда парламентской игре. Однако одно это не может объяснить усиленного заигрывания с нацистами, вошедшего тогда в моду.

Не меньшим политическим весом обладала в это время германская социал-демократия. На протяжении предшествующего десятилетия она была верным партнером буржуазных партий в различных правительственных коалициях. Ее лояльное сотрудничество с буржуазными партиями убедило их в том, что участие социал-демократических лидеров в управлении государством не только не сопряжено с угрозой капиталистическому строю, но, напротив, обеспечивает буржуазии наиболее безболезненное политическое развитие.

К началу 30-х годов политика социал-демократии не изменилась. В ней не наступило какого-либо серьезного сдвига влево /31/ у руководства СДПГ находились все те же люди. И тем не менее с 1930 г. буржуазные партии отказались от сотрудничества с социал-демократией в общегерманском масштабе. Монополистическая буржуазия была намерена искать выход из кризиса прежде всего в решительном наступлении на социальные и экономические права рабочего класса, завоеванные им в результате ноябрьской революции 1918 г. Для проведения такой политики социал-демократия, сохранявшая свои связи c рабочим движением, была малопригодна. И эту позицию не могли уже изменить никакие соображения парламентской арифметики.

Разумеется, возросший интерес крупной буржуазии к национал-социалистам не мог просто снять политические противоречия и соперничество, существовавшие между центристскими, правыми и крайне правыми политическими силами Веймарской республики. Политические партии добровольно самоубийством не кончают. Традиционные политические партии германской буржуазии с глубоким недоверием наблюдали за новым фаворитом, пытаясь добиться такого положения, чтобы не он диктовал им свою волю, а они поставили его себе на службу.

Соперничество и борьба за решающие позиции в правом блоке, который должен был образовать политическую опору готовящейся реакционной диктатуры, продолжались вплоть до начала 1933 г. и значительно затянули агонию Веймарской республики. Однако давление монополистической буржуазии в пользу объединения всех крайне правых сил под эгидой национал-социалистов оказалось настолько сильным, что в конечном итоге все политические и личные препятствия, стоявшие на этом пути, оказались преодоленными[57].

Первым убедительным свидетельством того, насколько мощным было давление, явилось возникновение осенью 1931 г. так называемого Гарцбургского фронта. Это было своеобразное объединение вокруг некоторых общих лозунгов крайне правых сил, опирающихся на монополистическую буржуазию. Фронт этот оказался непрочным. Борьба за гегемонию в крайне правом движении еще была не преодолена. Немецкая национальная народная партия, возглавляемая Гутенбергом, опираясь на свои многолетние тесные связи с правящими кругами страны, рассчитывала играть в этом фронте роль патрона, опекающего национал-социалистов, которым отводилась роль «серой скотины». Поскольку эти притязания не отвечали фактическому соотношению сил, сложившемуся в лагере реакции, НСДАП вскоре вышла из этого фронта. Однако, несмотря на свою недолговечность, Гарцбургский фронт сыграл весьма важную роль в процессе консолидации политического авангарда германской монополистической буржуазии, послужив /32/ прообразом будущей коалиции, но уже под руководством национал-социалистов.

Фактически последний год существования Веймарской республики был прежде всего годом закулисной борьбы вокруг условий привлечения нацистов к государственной власти. Уже не стоял вопрос, нужно ли предоставить национал-социалистам возможность участвовать в осуществлении диктатуры. Речь шла о том, на каких условиях будет осуществляться это участие. Политические силы, управлявшие до тех пор Германией, главной опорой которых был престарелый президент Гинденбург, были склонны отвести НСДАП подчиненное место. Гитлер и его окружение требовали всей полноты власти. Покровители нацистов, число которых среди монополистической буржуазии непрерывно увеличивалось, настаивали на объединении всех сил реакции вокруг Гитлера как будущего диктатора.

О том, какую энергичную форму принимал их нажим, свидетельствует один из немногих ставших известными документов, относящихся к этому периоду.

Вскоре после выборов в июле 1932 г., продемонстрировавших падение влияния НСДАП, обеспокоенные сторонники фашистской формы правления приняли решение ускорить приход Гитлера к власти, обратившись непосредственно к президенту. Впервые эта идея была высказана Кепплером и горячо поддержана Шахтом. После обмена мнениями с рядом промышленников Кепплер набросал проект письма, в котором излагалось мнение монополистов о характере правительства, необходимого Германии. Письмо призывало Гинденбурга без промедлений назначить рейхсканцлером Адольфа Гитлера, который, как утверждалось в письме, лишь один может выполнить роль «спасителя страны» в сложившейся критической обстановке.

«Передача ответственного руководства президентским кабинетом, состоящим из избранных в личном и деловом отношениях сил, фюреру сильнейшего национального движения, – успокаивал Гинденбурга автор письма, – поможет устранить извращения и ошибки, неизбежно свойственные любому массовому движению, и побудит к сотрудничеству с ним миллионы людей, стоящих пока в стороне».

Копия этого письма была найдена в 1945 г. в развалинах кёльнского банкирского дома Штейна. К ней был прикреплен написанный карандашом перечень сорока промышленников, которым предполагалось разослать письмо на подпись. В таком виде этот документ был предъявлен Нюрнбергскому трибуналу.

Впоследствии защитники германских монополий приложили немало усилий, чтобы ослабить воздействие данного документа. С этой целью было использовано то обстоятельство, что была найдена лишь копия письма, адресованного Гинденбургу. Кроме того, оставалось неизвестным, кто из промышленников, которым было направлено письмо, в действительности поставил под ним свою подпись. /33/

Так, например, Лохнер, не отрицая самого факта подготовки текста письма Кепплером, утверждал, что с уверенностью можно говорить лишь о подписи, которую поставил под ним Шахт. Более того, он вообще выражал сомнение в том, было ли в конечном счете отправлено указанное письмо адресату[58]. Подобную же позицию заняли К. Брахер и некоторые другие[59].

Сокрушительный удар по этой позиции нанесла публикация Альберта Шрейнера, установившего местонахождение оригинала письма промышленников Гинденбургу. Этот оригинал (или, точнее, оригиналы, ибо президенту было направлено не коллективное письмо за рядом подписей, а несколько идентичных писем) хранится в Центральном архиве ГДР в Потсдаме в деле бюро рейхс-президента. Текст документов, найденных в архиве, полностью идентичен тексту копии, предъявленной Нюрнбергскому трибуналу. В этом же деле имеется копия ответного письма от 19 ноября 1932 г. за подписью начальника канцелярии рейхспрезидента статс-секретаря Майсснера:

«С переданным мне Вами сегодня днем обращением представителей немецкой промышленности я ознакомил г-на рейхспрезидента. Г-н рейхспрезидент принял это обращение к сведению и поручил мне с благодарностью подтвердить факт его получения»[60].

Эта находка не только документально доказала, что письмо, вокруг судьбы которого велись ожесточенные споры, было доставлено президенту. Она подтвердила также, что это письмо, как следует из формулировки, примененной Майсснером, рассматривалось президентом как обращение «представителей немецкой промышленности». Еще большее значение имело то, что найденные документы позволили с предельной точностью определить, кто же из германских промышленников требовал немедленной и безоговорочной передачи власти национал-социалистам.

Как следует из материалов дела, обращение к Гинденбургу было с самого начала поддержано Ялмаром Шахтом, бароном Куртом фон Шредером (банкирский дом Штейна), Фрицем Тиссеном, председателем «Сельского союза» (Ландбунда) графом Калькройтом, Фридрихом Рейнгартом («Коммерц унд приват-банк»), владельцами судоходных компаний Куртом Верманом и Фрицем Бейндорфом, Куртом фон Эйхборном (Ландбунд), Эмилем Хельфферихом («Дойч-американише петролеумс-гезель-шафт»), Эвальдом Хеккером («Ильзедер Хютте»), Карлом Крогманном (правящий бургомистр Гамбурга), Эрвином Люббертом («Феркерсвезен ГмбХ»), Эрвином Мерком («И. Г. Фарбен»), Иохимом фон Оппен-Данненвальде (Ландбунд), Рудольфом Венцки (Ландбунд), Ф. X. Виттхефтом (судостроительная промышленность), /34/ Августом Ростергом (концерн «Винтергхал»), графом фон Кейзерлинк-Каммерау (Ландбунд), фон Рор-Манце и Энгельбертом Бекманом.

Спустя несколько дней о своем согласии с текстом письма сообщили Альберт Феглер («Ферайнигте штальверке»), Пауль Рейш («Гуте-Хофнунге-хютте») и Фриц Шпрингорум (концерн «Хеша»), подчеркнув, однако, что из политических соображений они не могут афишировать участия в этой инициативе и официально поставить свои подписи[61].

Поскольку обращение было подписано лицами, игравшими первостепенную роль в экономической и политической жизни Германии[62], очевидно, что Гинденбург не мог позволить себе игнорировать его при принятии важнейшего политического решения. Через три дня после поступления петиции, 21 ноября 1932 г., Гинденбург принял Гитлера и предложил ему провести консультации относительно возможности создания под его руководством работоспособного правительства, опирающегося на парламентское большинство. На этот раз, однако, сделка еще не состоялась. Не рассчитывая на поддержку парламента, подозревавший ловушку Гитлер потребовал предоставления ему чрезвычайных полномочий для формирования президентского кабинета. Гинденбург отказался сделать это и предложил фюреру подумать. 23 ноября Гитлер ответил Гинденбургу вежливым отказом. 24 ноября Майсснер от имени Гинденбурга сообщил Гитлеру, что двери для переговоров остаются открытыми[63].

Огромное значение поддержка монополий имела во время заключительного акта закулисной интриги, в результате которой Гитлер стал рейхсканцлером Германии. В последний момент, когда политический торг, казалось, зашел в тупик, ими были приняты самые решительные меры. Нажим оказывался с двух сторон. Опасаясь, как бы Гитлер не пошел на уступки в торге (а это существенно ослабило бы его позиции в руководстве НСДАП и усилило центробежные тенденции в национал-социалистском движении), его покровители всячески укрепляли его в намерении настаивать на передаче власти безо всяких условий.

Особенную активность в этом отношении проявлял Шахт. В своих письмах Гитлеру он всячески ободрял упавшего духом нацистского фюрера, призывал его держаться твердо и неуступчиво. Так, в письме от 29 августа 1932 г. Шахт еще раз подтверждал насущную необходимость того, чтобы НСДАП добилась свободы рук в кабинете, который будет сформирован с ее участием. В письме от 12 ноября он писал Гитлеру, что развитие событий /35/ может иметь только один исход – его канцлерство[64]. Очевидно также, что обращение к Гинденбургу, в организации которого Шахт играл весьма важную роль, имело своей задачей не только повлиять на Гинденбурга, но и укрепить решимость самого Гитлера, показав ему, сколь мощные силы оказывают ему поддержку. С другой стороны, велась энергичная обработка Папена, которого убеждали отбросить личные амбиции и согласиться на роль надзирателя при Гитлере, уступив ему первое место.

Переход Папена и стоящей за ним группы промышленников и аристократов из так называемого «Клуба господ» на позиции союза с Гитлером при гегемонии НСДАП послужил важным толчком, побудившим Гинденбурга принять свое злополучное решение. Но, исследуя обстоятельства этого перехода, мы вновь сталкиваемся с той же самой группой монополистов, усиленно покровительствовавшей нацистам.

Прежде всего через них был установлен контакт между Папеном и Гитлером. 16 декабря 1932 г. в «Клубе господ» во время торжественного годового собрания Папен имел беседу с банкиром фон Шредером, в ходе которой была подчеркнута желательность доверительной встречи с Гитлером. Фон Шредер передал сообщение об этом Кепплеру. Кепплер, в свою очередь, написал письмо Гитлеру, в котором информировал его о предложении Папена и рекомендовал для проведения встречи дом Шредера в Кёльне[65].

В этом доме 4 января 1933 г. и состоялась получившая широкую известность встреча Папена с Гитлером, которая с полным основанием считается непосредственной прелюдией к захвату власти фашизмом. Правда, формально во время этой встречи окончательной договоренности достигнуто не было. Папен предложил Гитлеру войти в кабинет Шлейхера в качестве вице-канцлера, т. е. повторил в несколько измененной форме предложение, делавшееся Гитлеру и ранее. В то же время он дал понять, что такое решение могло быть промежуточным. После этого речь зашла о возможности дуумвирата Папен – Гитлер[66].

В конце встречи Гитлер дал согласие войти в кабинет вместе с Папеном и другими «национальными» политиками. На этой базе была согласована совместная программа, предусматривавшая усиление борьбы против «большевизма», перестройку управления промышленности с учетом необходимости предоставления большего влияния союзам промышленников, оживление экономической конъюнктуры, разрыв с Версалем и укрепление экономической и военной мощи Германии. /36/

Собственно говоря, это и была та программа, на которой можно было объединить всех сторонников правительства «твердой руки».

Весьма характерно в этой связи, что уже несколько дней спустя, 12 января 1933 г., Геббельс смог записать в своем дневнике: «Финансовое положение (партии) внезапно улучшилось»[67].

В ночь с 10 на 11 января в квартире Риббентропа в Берлине состоялась вторая встреча Папена с Гитлером, посвященная обсуждению уже частных вопросов, а 18 января – третья, на которой со стороны НСДАП, кроме Гитлера, присутствовали также Рем и Гиммлер[68].

К этому времени взгляды сторон настолько сблизились, что, когда 22 января 1933 г. в квартире того же Риббентропа собрался более широкий форум – Гитлер, Фрик, Геринг и Кернер от национал-социалистов, Папен, Майсснер и Оскар фон Гинденбург как представители президента, – им оставалось лишь уточнить свои позиции. Хотя президент еще колебался, судьба находившегося у власти кабинета фон Шлейхера была предрешена[69].

Впрочем, Шахт и его друзья-монополисты, сделавшие ставку на Гитлера, знали, как будут развиваться события уже в начале января. Весьма показателен в этом отношении эпизод, приводимый официальным биографом Ялмара Шахта Францем Ройтером.

В первые дни января 1933 г., сообщает он, Шахт предсказал своему другу-американцу, который был глубоко уверен в стабильности правительства Шлейхера, что ровно через три недели вся система будет ликвидирована и уступит место режиму Гитлера. 31 января он получил от этого американца телеграмму:

«Вы лучший из известных мне пророков. Тем не менее я хочу упрекнуть Вас в неточности: прошло не три недели, а три недели и три дня»[70].

Действительно, Шахт, вероятно, мог бы предсказать приход Гитлера к власти и поточнее. Ведь он не только стоял у истоков событий, но и обеспечивал всю режиссуру.

Назначение Гитлера канцлером было, однако, лишь первым актом установления фашистской диктатуры. Консолидация фашистского режима и установление тоталитарного господства национал-социалистской партии требовали определенного переходного периода. На его протяжении позиции нацистского руководства были весьма непрочными. Это соответственно определяло особую заинтересованность гитлеровцев в поддержке со стороны промышленников. И эта поддержка вновь была оказана.

Очень многое в переходный период зависело от позиции президента. В то время он обладал не только формальной властью – правом назначать и смещать главу кабинета. В его руках была и реальная власть: в качестве президента он был главнокомандующим рейхсвера, большинство генералитета которого было к тому же /37 предано ему лично. До того, пока Гитлер окончательно не закрепился у власти, вопрос о будущем его режима в значительной степени зависел от отношения к нему Гинденбурга. Представители монополий сделали в это время все, чтобы убедить президента, что Гитлер и его партия незаменимы, что без них в Германии воцарится хаос. Результатом их действий был так называемый «день Потсдама» – демонстрация единства канцлера и президента под знаком «национальной идеи», приуроченная к открытию в гарнизонной церкви в Потсдаме заседаний нового рейхстага, избранного в обстановке фашистского террора 5 марта 1933 г.

Политической поддержкой гитлеровского режима было более чем лояльное выполнение своих функций членами имперского кабинета, направленными туда монополистической буржуазией для того, чтобы осуществлять контроль над фашистской верхушкой. В первом кабинете Гитлера НСДАП составляла меньшинство. Поэтому, если бы в это время монополистическая буржуазия в лице своих уполномоченных в кабинете отказала бы нацистам в поддержке, правительство оказалось бы недееспособным.

Для легализации диктаторского режима Гитлеру был необходим парламентский вотум. В частности, ему нужны были чрезвычайные полномочия, используя которые можно было без труда осуществить фашистскую унификацию. При сложившемся соотношении сил в рейхстаге Гитлер мог получить этот вотум лишь при поддержке старых буржуазных партий. Разнузданные действия штурмовиков, бесчинствовавших по всей Германии, не оставляли никаких сомнений в том, в каких целях будут использованы полномочия, которые запрашивало правительство. Тем не менее они были даны почти без возражений.

Разумеется, голосуя в то время за чрезвычайные полномочия гитлеровскому кабинету, депутаты рейхстага от буржуазных партий уже не обладали полной свободой действий. Выполняя свои функции в обстановке беззакония и произвола, нарушения парламентского иммунитета и угроз со стороны фашистской фракции парламента, они не могли не опасаться за свое будущее.

В определенной степени их действиями тогда руководила обычная трусость. Трусость не может служить оправданием для политических деятелей, когда речь идет о решении, определившем судьбу страны более чем на десятилетие. Но в данном случае трусость не была главной причиной. Утверждая чрезвычайные полномочия гитлеровскому режиму, депутаты буржуазных партий отражали взгляды большинства германской буржуазии. Это стало особенно очевидно, когда спустя некоторое время те же буржуазные партии беспрекословно выполнили требование нацистов о самороспуске, а их депутаты в рейхстаге присоединились к фракции национал-социалистов в качестве «сочувствующих»[71]. /38/

Только благодаря энергичной поддержке буржуазии нацистам удалось осуществить в самые кратчайшие сроки фашистскую унификацию государственного аппарата, а также всей политической и общественной жизни. Собственно говоря, в ходе этой унификации изгнанию подверглись лишь «марксисты» (точнее, социал-демократы, ибо коммунистическая партия была еще раньше загнана в подполье) и некоторые «паписты» – т. е. представители католической партии Центра, отказавшиеся перейти на сторону нацистов. Остальные представители буржуазных партий – в государственных учреждениях, муниципальных управлениях, в общественных организациях, за небольшим исключением, с развернутыми знаменами переходили в нацистскую веру.

Поддержка, оказанная нацистам, была настолько полной, что было дано согласие даже на унификацию «святая святых» монополий – предпринимательских организаций.

24 марта, после того как Гитлер получил от рейхстага чрезвычайные полномочия, Имперский союз немецкой промышленности публично заверил рейхсканцлера в своей полной солидарности с его политикой. Тогда же на заседании президиума Имперского союза было решено направить к Гитлеру делегацию в составе Сименса и Круппа. Их встреча состоялась 1 апреля. После беседы с Гитлером Крупп в качестве президента Имперского союза санкционировал чистку его организаций от «неарийских элементов» и включение в состав президиума нацистских эмиссаров. Заседание правления Имперского союза, состоявшееся 6 апреля, хотя и не без колебаний, утвердило это решение[72].

Вслед за этим Крупп имел еще две встречи с Гитлером – 25 апреля и 4 мая. В результате состоявшихся между ними переговоров было достигнуто соглашение, официальный текст которого был опубликован в печати. В соответствии с соглашением Имперский союз немецких промышленников брал на себя обязательства:

«1. В том, что касается организации союзов промышленников, привести экономическую ситуацию в соответствие с политическими потребностями.

2. Добиться соответствия новой организации политическим целям имперского правительства. Построить ее столь эффективно и рационально, чтобы она, соответствуя значению промышленности, могла стать действенным инструментом экономики в рамках национального, социального и экономического восстановления».

«Эта двойная задача, – отмечалось далее в соглашении, – распространяется не только на реорганизацию Имперского союза немецкой промышленности как такового (в частности, проведение всех ставших в связи с этим необходимыми мероприятий организационного и персонального характера), но и включает в себя большой комплекс вопросов профессионально-сословного построения экономики в целом. В связи с этим первостепенной задачей хозяйства /39/ и промышленности является ликвидация чрезмерных организационных надстроек и создание простой и действенной структуры при сохранении преемственности с существующими формами и ценного наследия свободного самоуправления. Для решения отдельных актуальных вопросов, например выработки профессионально-сословной структуры, определения весьма важных для экономической жизни этических принципов, разработки валютной, кредитной и налоговой политики, будут созданы специальные совещательные комитеты.

В соответствии с “фюрерским принципом” г-н фон Болен возьмет на себя председательство в этих комитетах, будет иметь право назначать в них своих заместителей и нести полную ответственность за принятые в них решения. После завершения переговоров с имперскими комиссарами и разработки окончательных планов реорганизации промышленных союзов будет созвана специальная конференция руководящих органов»[73].

Документ этот весьма важен для понимания специфики отношений между монополиями и НСДАП после установления фашистского режима. Некоторые буржуазные исследователи считают его свидетельством капитуляции перед Гитлером и ломают голову над причинами, вынудившими к ней Круппа[74]. Детальное знакомство с приведенным текстом свидетельствует, что о капитуляции в данном случае не может идти и речи. Крупп как доверенное лицо германских промышленников не только сохранил свои прерогативы, но и добился расширения полномочий. Решение вопроса о реорганизации было передано на усмотрение самих предпринимательских союзов. В документе всячески подчеркивается роль промышленников в дальнейшем развитии государства.

В то же время очевидно, что, подписав этот документ, Крупп пошел на уступки. Сама реорганизация, о которой идет в нем речь, была навязана извне. Из документа следует, что руководству союза предпринимателей в своих решениях придется считаться с позицией назначенных НСДАП имперских комиссаров, которые тем самым получили определенные контрольные функции. В решении фиксируется своеобразный примат политики над экономикой, к которому не привыкли германские монополии, диктовавшие во времена Веймарской республики политические решения в зависимости от своих экономических интересов.

Что же побудило Имперский союз немецкой промышленности пойти на уступки? Понять это можно, лишь ознакомившись с еще двумя документами, один из которых был принят до соглашения Гитлера с Круппом, а другой – после него.

7 апреля 1933 г., т. е. на следующий день после того как президиум Имперского союза немецкой промышленности одобрил линию поведения Круппа на переговорах с Гитлером, заместитель /40/ фюрера НСДАП Рудольф Гесс издал приказ, в котором членам национал-социалистских производственных организаций, штурмовикам и эсэсовцам, а также любым другим членам НСДАП категорически запрещалось вмешиваться во внутренние дела хозяйственных предприятий, заводов, банков и т. д., предпринимать самовольные смещения и другие аналогичные действия.

«Любого рода вмешательство, – говорилось в приказе Гесса, – может быть осуществлено только на основании прямого разрешения уполномоченного НСДАП по экономическим вопросам, который имеет право делать это лишь по согласованию с центральной политической комиссией»[75].

Этим распоряжением руководство НСДАП категорически пресекло попытки некоторых низовых организаций партии и отдельных национал-социалистов, принявших всерьез антикапиталистические разделы программы НСДАП и ее политические лозунги, осуществить на практике цели «победившей революции».

Указанное распоряжение было строжайше подтверждено 5 мая, после подписания Круппом документа, о котором шла речь выше. В связи с этим в печати было опубликовано официальное сообщение, в котором заявлялось:

«Имперское правительство всемерно заинтересовано в том, чтобы хозяйственная жизнь стабилизировалась. Всякое насильственное вмешательство должно быть прекращено и будет прекращено… Нервозность, царящая еще в хозяйственных кругах, необоснованна. После проведения мероприятий, касающихся профсоюзов, в хозяйственной жизни наступила консолидация отношений»[76].

15 июля 1933 г. Гитлером был издан указ, в соответствии с которым при имперском правительстве создавался специальный совещательный орган «Генеральный совет экономики». В состав совета были включены: Герберт Бекке, представитель сельского хозяйства (Берлин), д-р Карл Бош, «И. Г. Фарбениндустри» (Гайдельберг), Ойген Борингер, директор «Максимиллианхютте» (Розенберг-Пфальц), Аугуст Дим, генеральный директор немецкого калийного синдиката (Берлин), банкир Аугуст фон Финк (Мюнхен), Отто Христиан Фишер, президент Центрального объединения немецких банковских предприятий (Берлин), Альберт Хашельсбергер, фабрикант (Эфлинген-Баден), правящий бургомистр Крогман (Гамбург), Крупп фон Болен унд Хальбах (Эссен), руководитель нацистского Немецкого трудового фронта Роберт Лей (Берлин), Карл Люэр, президент торговой палаты (Франкфурт-на-Майне), Фридрих Рейнхард, директор банка (Берлин), Герман Рейшле, руководитель сельскохозяйственных торговых и промысловых кооперативов, барон фон Шредер, банкир и президент торговой палаты (Кёльн), Карл Ф. фон Сименс (Берлин), Фриц /41/ Тиссен (Мюльгельм-на-Рейне), Альберт Феглер, «Ферайнигте штальверке» (Дортмунд)[77].

Впоследствии совет не играл той роли, которая первоначально ему отводилась. Однако в 1933 г., когда был издан этот указ, предполагалось, что совету будет принадлежать решающее слово в определении экономической политики Германии. В соответствии с этим составу совета было уделено первостепенное внимание, в него вошли представители тех же монополий, которые финансировали Гитлера и привели его к власти.

Сопоставляя приведенные выше документы, нетрудно убедиться, что в данном случае речь идет о разделении ролей между НСДАП и Имперским союзом немецкой промышленности, основанном на компромиссе. Учитывая сложную политическую ситуацию, когда выведенные нацистами на улицы толпы требовали реализации их обещаний, промышленники сочли за благо не возражать против передачи Гитлеру и его партии полной свободы политических решений. Чтобы не подрывать авторитета НСДАП, они даже согласились на проведение в предпринимательских союзах такой же реорганизации, какая осуществлялась повсюду. В свою очередь Гитлер взял на себя обязательство положить конец «эксцессам» в отношении промышленных магнатов и предоставить им свободу рук в экономических вопросах.

На основе этого компромисса и была осуществлена реорганизация Имперского союза. Прежде всего он был очищен от неугодных нацистам элементов – «неарийцев», а также лиц, имевших в прошлом какие-либо столкновения с НСДАП. Чистка ударила главным образом по мелкой сошке. Однако в ряде случаев были затронуты и представители предпринимательской верхушки. Так, по требованию уполномоченных НСДАП из президиума Имперского союза был выведен как «неприемлемый для партии» управляющий его делами тайный советник Людвиг Кастль. Характерно, что Крупп, а за ним все остальные члены президиума, несмотря на дружеские отношения с Кастлем, без колебаний санкционировали этот шаг. Под тем же предлогом был снят со своего поста управляющий делами Северо-Западной группы владельцев железоделательных и сталелитейных предприятий Макс Шленкер. Впоследствии, в 1948 г. в заявлении, зачитанном перед военным трибуналом во французской зоне оккупации Германии, Шленкер показал:

«В результате доверительных бесед выяснилось, что руководящие деятели промышленности не имели мужества или же не считали целесообразным противиться воле партии»[78].

Не вызвало никаких протестов и изгнание со всех постов по «расовым причинам» одного из крупнейших магнатов буроугольной промышленности Пауля Зильверберга. Немецкие промышленники явно придерживались точки зрения, цинично высказанной /42/ впоследствии Круппом фон Воленом: «Когда покупают хорошую лошадь, не обращают внимания на парочку недостатков»[79].

Вскоре после чистки приказом министра хозяйства Имперский союз был преобразован в Имперское сословие немецкой промышленности. В июне 1933 г. к нему была присоединена другая крупная предпринимательская организация – Объединение немецких предпринимательских союзов. Руководителем Имперского сословия был вновь назначен Крупп.

Но на этом реорганизация не закончилась. В феврале 1934 г. правительством был принят Закон о подготовке к органическому преобразованию немецкой экономики, значительно расширявший права министра хозяйства. В частности, закон предоставлял министру право создавать и распускать предпринимательские союзы, изменять и дополнять их уставы. В соответствии с изданной на основе этого закона инструкцией от 27 ноября 1934 г. были созданы имперские группы промышленности, ремесла, торговли, банков и т. д. Круппу был предоставлен пост руководителя имперской группы промышленности[80].

Хотя сама реорганизация не вызвала возражений у большинства промышленников, а их представители получили в свои руки решающие рычаги управления – в конечном счете сам министр хозяйства Шмидт, сменивший на этом посту Гутенберга, тоже был крупным предпринимателем, – некоторые ее особенности свидетельствовали, что компромисс, заключенный Круппом и Гитлером, не будет прочным. Тоталитарное государство, создаваемое Гитлером, по самой своей сути исключало возможность дуализма, о котором договорились Крупп и Гитлер. Получив в свои руки политическую власть, фашистский фюрер стремился сделать ее абсолютной и поэтому ликвидировал любые проявления самостоятельности, как только представлялась возможность. Установленный им режим служил монополиям, проводил угодную им, выгодную для них политику. Но он не был и не мог быть простой игрушкой в руках отдельных монополистов. Если бы Гитлер считался только с ними, он не мог бы пользоваться свободой политического и, особенно, социального маневрирования и тем самым выполнять свои классовые функции.

Поэтому передача власти фашистскому режиму означала в то же время для монополий и подчинение этому режиму во имя сохранения и расширения своих позиций. Когда фашистский режим достаточно укрепился, немецкие монополисты оказались перед свершившимся фактом. Не всем из них это было по душе. /43/ Но о том, чтобы командовать находящейся у власти группой, представители которой, используя свое положение, к тому же сами мало-помалу становились крупными промышленниками или, по крайней мере, весьма состоятельными людьми, не могло быть и речи. Речь могла идти лишь о том, чтобы еще больше сращиваться с политическим и государственным аппаратом «третьей империи» и лояльно с ним сотрудничать. Именно эта тактика и была избрана германскими монополиями.

Монополии и «третья империя».
Фашистский вариант государственно-монополистического регулирования

Если бы германские монополии не сделали выбора в пользу фашизма, Гитлер не пришел бы к власти. В этом нет никаких сомнений. Но почему они сделали этот выбор? Разве Веймарская республика не была классической страной монополистического капитализма? Разве сменявшие друг друга парламентские, а затем президентские кабинеты не выполняли воли промышленных и банковских компаний? Разве недостаточно было в то время недовольства монополий принятым властями решением, чтобы возник очередной правительственный кризис? Вопросы эти заслуживают того, чтобы на них остановиться подробнее.

Выше отмечалось, что еще в первые годы Веймарской республики часть промышленников поддерживала тесные контакты с крайне правыми силами. Это обстоятельство отражало специфику тактики монополистического капитала, постоянно сохраняющего в резерве наиболее крайние формы осуществления своей власти. В то же время эти связи с фашистскими и профашистскими силами выражали и специфическую ситуацию, сложившуюся в то время внутри самой монополистической буржуазии.

Поражение Германии в первой мировой войне, победа ноябрьской буржуазно-демократической революции и образование Веймарской республики углубили расхождения, издавна существовавшие среди буржуазии, и вызвали ее раскол на две группы. Одна из них – наиболее влиятельная и связанная преимущественно с современными и развитыми отраслями промышленности, встала на позиции признания свершившихся фактов – необходимости выполнять условия Версальского договора, считаться с парламентским строем и окрепшим, организованным рабочим классом. Подобная позиция определялась, в частности, особенностями экономического положения этой группы. Представленные в ней отрасли были тесно связаны с мировым рынком и в ряде случаев работали на экспорт. Отсюда заинтересованность в сохранении отношений с иностранными государствами, и прежде всего западными соседями. С другой стороны, более высокая производительность труда на современных промышленных предприятиях открывала перед ними большие возможности социального маневрирования, позволяла быть более либеральными в отношении профсоюзов. /44/

Вторая группа, тесно связанная с рухнувшим кайзеровским режимом, сделала ставку на реставрацию прежних порядков. Ее основу составляли концерны, больше других пострадавшие от потери Германией восточных и особенно западных, богатых железной рудой провинций. К ним примыкали фирмы, связанные в прошлом с колониальными интересами и оказавшиеся теперь не у дел. Значительную роль в этой группе играли и чисто военные концерны, производственные возможности которых были ограничены военными статьями Версальского договора[81].

В союзе с аграриями, особенно восточноэльбским юнкерством, представители этой группы отвергали политику выполнения Версальского договора и требовали установления «устойчивого» режима.

Разумеется, грань между обеими группами носила условный характер. В зависимости от изменения экономических интересов отдельные монополии и личности по нескольку раз меняли свои позиции или ухитрялись поддерживать обе взаимоисключающие друг друга линии поведения. Тем не менее сам по себе этот раскол был фактом, отложившим глубокий отпечаток на политическую жизнь Веймарской республики.

До тех пор, пока первая, наиболее мощная и влиятельная фракция монополистического капитала продолжала делать ставку на Веймарскую республику, шансы национал-социалистов на приход к власти были незначительны. Иными словами, положительное решение вопроса о приходе нацистов к власти зависело от того, в какой степени они могли рассчитывать на изменение позиции данной группы.

Условия для этого создал мировой экономический кризис 1929 – 1933 гг., в частности его политические последствия. Кризис расшатал сложившуюся структуру политического управления страной. Поскольку монополии пытались найти выход из кризиса за счет народных масс, главным образом пролетариата, это, как уже отмечалось, уменьшило возможности эффективного использования социал-демократии. С другой стороны, оказались подорванными политические позиции большинства буржуазных партий веймарской коалиции, с деятельностью которых избиратели с полным основанием связывали обрушившиеся на них беды. В результате создалось такое положение, когда парламентский механизм оказался не в состоянии обеспечить нормальное функционирование государственной власти. Это привело к появлению президентских кабинетов, пытавшихся править с помощью чрезвычайных декретов.

Но президентские кабинеты почти не имели массовой базы. А вопрос об этой базе становился все острее и острее. Бедствия, обрушившиеся на население Германии в связи с экономическим кризисом, привели к повышению политической активности даже /45/ той части населения, которая прежде держалась в стороне от политики. В то же время они создали благоприятные условия для распространения недовольства существующим режимом.

Впоследствии германские промышленники и их защитники пытались объяснить поддержку, оказанную национал-социализму, главным образом страхом перед «большевистской революцией» в Германии. Однако подобные утверждения отражали в большей степени атмосферу «холодной войны», в период которой они были сделаны, чем действительные настроения, царившие тогда в руководящих кругах германского монополистического капитала.

Усиление революционных настроений в Германии действительно имело место. Об этом свидетельствовали и обострение классовых боев в промышленных районах страны, и заметный рост голосов, подаваемых за коммунистическую партию на выборах, и усиление левых, оппозиционных настроений в социал-демократической партии. Однако вопреки некоторым утверждениям, встречавшимся в то время и в марксистской литературе, Германия не стояла тогда накануне социалистической революции. Подавляющее большинство организованного рабочего класса еще сохраняло реформистские иллюзии и следовало за лидерами социал-демократической партии. Единства действий рабочего класса не только не существовало, но даже не было сделано более или менее серьезных шагов в этом направлении.

Широкие слои мелкой буржуазии, разочаровавшиеся в капиталистическом строе и искавшие путь к изменению обстановки, оказались вне пределов политического влияния рабочего класса и его политического авангарда и стали разменной монетой фашистского политиканства.

Разумеется, в условиях острого политического кризиса среди промышленников нашлись люди, впавшие в панику и пугавшие себя намалеванным ими же красным жупелом. Однако, насколько можно судить, не он больше всего страшил монополистов. Их волновал обостряющийся кризис верхов, практически исключавший возможность выхода Германии из экономического и политического кризиса.

Монополистическая буржуазия, в том числе и та ее фракция, которая прежде стояла на позиции поддержки парламентаризма, была жизненно заинтересована в сплочении сил, стоящих на охранительных позициях. В существовавших тогда условиях добиться такого сплочения можно было двумя путями, – либо провозгласив открытую военную диктатуру, либо передав власть нацистам. Колебания, наблюдавшиеся в это время в кругах монополистической буржуазии, были связаны с выбором одной из этих возможностей, а создание кабинета Шлейхера являлось попыткой проверить возможность объединения правящих классов вокруг военной власти.

Тем временем, как показали выборы осенью 1932 г., стала расползаться и массовая база национал-социализма. Возникла, как отмечал Герман Раушнинг, угроза перехода национал-социалистских /46/ масс к левым[82]. Чтобы избежать этого процесса, который сделал бы кризис верхов еще более острым, основная фракция германской буржуазии окончательно переориентировалась на фашизм. Выбор был сделан.

Разумеется, существовал и ряд обстоятельств, тормозивших такое решение. В кругах монополистической буржуазии не принимали всерьез «антикапиталистической» фразеологии фашизма: в противном случае вопрос о допуске его к власти вообще бы не поднимался. Там хорошо понимали, что Гитлер и его окружение будут проводить не программу из 25 пунктов – официальное изложение целей национал-социалистов, а другую программу, о которой говорил Гитлер в своей речи в Промышленном клубе в Дюссельдорфе.

В то же время в монополистических кругах отдавали себе отчет в том, что передача власти такому массовому движению не может быть осуществлена «без издержек», т. е. уступок мелкобуржуазной массе, составлявшей политическую пехоту национал-социализма. Серьезно беспокоила их и «чрезмерная» радикальность некоторых национал-социалистских лидеров, особенно группы Грегора Штрассера, чересчур буквально понимавших слово «рабочая» в официальном названии НСДАП. Поэтому-то прелюдией к окончательному решению в пользу фашизма стал разрыв Гитлера со Штрассером, и в первый кабинет Гитлера для «страховки» был введен ряд сугубо «буржуазных» министров, которым была поручена роль «гувернеров».

Вместе с тем не следует преувеличивать значение таких опасений. Основываясь на прежнем опыте, в монополистических кругах ошибочно считали, что национал-социалисты будут легко поддаваться руководству. Эту точку зрения достаточно ясно выразил близкий друг Гинденбурга юнкер Ольденбург-Янушау, сыгравший важную роль в решении президента поручить Гитлеру формирование кабинета министров: «Мы, – заявил он, – как-нибудь справимся с этими симпатичными парнями»[83]. Во всяком случае, промышленные и банковские магнаты пришли к выводу, что фашистский вариант следует попробовать, даже в том случае если это связано с опасностью неизбежного бурного переходного периода.

Очевидно, что определенную роль в колебаниях, проявленных частью германской буржуазии при решении вопроса о передаче власти фашистам, сыграли соображения сословного аристократизма. Это было то же чувство, которое заставило Гинденбурга после знакомства с «фюрером» возмущенно воскликнуть, что этого «богемского ефрейтора» можно сделать в лучшем случае генеральным почтмейстером[84]. /47/

Для избранного общества промышленных и банковских магнатов Гитлер и его окружение были шайкой грязных политических дельцов, которых можно использовать, но неприлично пригласить к себе на чай в гостиную. Крупп, сыгравший столь большую роль в упрочении фашистского режима, например, ни разу не встречался с Гитлером до того, как тот стал канцлером. Карл Бош из «И. Г. Фарбениндустри» всегда морщился, когда при нем называли имя Гитлера.

Людей такого склада, конечно, шокировала мысль, что подобные парвеню окажутся на вершине власти и получат право распоряжаться. Гораздо приятнее им было иметь дело с людьми своего круга, такими, как Папен. Однако, когда речь зашла о судьбе их доходов, сомнения сразу отпали.

При этом кое-кто для собственного удовлетворения позволял себе роскошь играть в фронду. Тот же Карл Бош, будучи председателем совета при Немецком музее, вместо речи в честь фюрера, произнести которую его просили, предварительно напившись, выступил с призывом покончить с государственным вмешательством в дела науки и искусства и вызвал гнев национал-социалистов, покинувших в знак протеста зал заседаний[85]. Это не мешало тому же Карлу Бошу войти в состав Генерального совета экономики, который создал Гитлер, содействовать расширению военного производства в концерне «И. Г. Фарбениндустри» и пользоваться возросшими в результате этого доходами.

Его дядя – владелец крупнейшего концерна по производству запасных частей к автомобилям и электрооборудования Роберт Бош демонстрировал свое отношение к нацистскому режиму тем, что, встречаясь с фюрером, вместо официального приветствия «Хайль Гитлер!» упорно произносил: «С богом, господин Гитлер». Он же позволил себе как-то дерзость спросить нацистского канцлера, не чувствует ли он себя неуютно, занимая кресло Бисмарка[86]. Но тот же Роберт Бош, будучи членом президиума Имперского совета немецкой промышленности, санкционировал соглашение Круппа с Гитлером, о котором шла речь выше. Его фирма сыграла большую роль в военной подготовке Германии и была одним из важнейших поставщиков гитлеровской армии.

Карл Фридрих фон Сименс упорно отказывался, несмотря на приглашения, посещать нюрнбергские съезды НСДАП[87]. Это не помешало ему войти в состав того же Генерального совета экономики, выполнять на протяжении ряда лет функции председателя административного совета имперских железных дорог, финансировать через своих представителей в кружке Кепплера органы СС и пользоваться всеми преимуществами военизированной и военной экономики для укрепления позиций своего концерна.

Что же дал монополистической буржуазии приход Гитлера /48/ к власти? С самого начала она получила ряд прямых выгод, которые утвердили ее в «правильности» сделанного выбора.

Прежде всего была «консолидирована» государственная власть и преодолен кризис верхов. Это, конечно, потребовало некоторого времени. Однако уже к середине 1934 г., после расправы над Ремом и другими лидерами штурмовых отрядов, фашистский режим всерьез укрепился. Тем самым была создана власть «твердой руки», о которой так мечтали германские промышленники, особенно в последние годы Веймарской республики.

Важнейшим «достижением» гитлеровского режима монополистическая буржуазия считала разгром политического авангарда рабочего класса. Кровавые преследования коммунистов, запрет социал-демократической партии, унификация и фактический роспуск профессиональных союзов вызвали у нее бурный прилив симпатий к новой власти.

Существенно окрепли позиции промышленника на предприятии. Во времена Веймарской республики ему приходилось считаться с социальными завоеваниями рабочего класса, в том числе с теми, которые ограничивали его положение «хозяина в доме». Теперь необходимость в этом отпала. Ему уже не противостояли классовые профсоюзы и производственные советы, обладавшие большими правами.

Прямым следствием нового положения промышленника было резкое сокращение забастовочной борьбы. Хотя в первые годы нацистского режима в Германии вспыхивали отдельные стачки, в целом о каком бы то ни было широком использовании рабочими этой формы классовой борьбы уже не могло быть и речи. Они были лишены финансовой поддержки профсоюзов, средства которых были присвоены Немецким трудовым фронтом. Самые преданные делу рабочего класса борцы – коммунисты были брошены в тюрьмы и концентрационные лагеря или вынуждены были скрываться. А главное – при забастовке рабочим приходилось иметь дело не просто с предпринимателями или союзом предпринимателей. Им противостояла вся мощь террористического аппарата фашистского государства.

Однако решающую роль в определении отношения монополий к фашистской власти сыграла социально-экономическая политика гитлеровского государства.

После прихода Гитлера к власти собственность на средства производства практически осталась у тех же лиц, что и во времена Веймарской республики. Исключение составляли финансисты и промышленники-евреи, имущество которых было конфисковано, передано во владение государства или же за бесценок продано «арийским владельцам», а также отдельные промышленники, вступившие на том или ином этапе в конфликт с нацистским государственным аппаратом.

Правда, несколько изменилось соотношение сил внутри самой монополистической верхушки. Курс на милитаризацию помог выдвинуться на первый план монополиям, связанным с военным производством. /49/ Напротив, политика автаркии, проводимая в связи с подготовкой к войне, уменьшила роль и влияние промышленных и финансовых корпораций, связанных с экспортной торговлей. В ряде случаев монопольное положение отдельных крупных концернов оказалось подорванным из-за расширения государственного сектора в промышленности. В связи с возраставшей экономической ролью фашистского государства все большее значение стали приобретать не только размеры контролируемого имущества, но и близость той или иной компании к режиму, наличие у нее связей с лицами, находящимися у рычагов управления.

Кроме того, ряды старых промышленных магнатов стали пополняться нуворишами, разбогатевшими благодаря использованию должностных связей, захвату имущества политически или расово «неблагонадежных» конкурентов.

Все это ни на йоту не поколебало устоев социальной структуры немецкого общества, покоившихся на эксплуатации незначительным меньшинством подавляющего большинства народа. В то же время методы осуществления социально-экономической политики были значительно обновлены. Установление фашистского режима ознаменовалось резким возрастанием роли государства и самым широким применением мер по государственно-монополистическому регулированию.

Разумеется, это не означало какого-либо разрыва с предшествовавшим развитием. Государственное вмешательство в экономику имеет в Германии давнюю историю. Степень и уровень такого вмешательства были в Германии издавна гораздо выше, чем в других промышленно развитых странах, даже тех, в которых развитие капитализма зашло гораздо дальше (например, в Англии и Соединенных Штатах).

Это особенно ярко проявилось во время первой мировой войны, когда, опираясь на накопившийся опыт государственного вмешательства в хозяйственные отношения, германским правящим кругам удалось создать превосходно действовавшую машину военно-экономической мобилизации всей нации.

«В Германии, – писал по этому поводу В. И. Ленин, – дошли до руководства хозяйственной жизнью 66 миллионов людей из одного центра, до организации одним центром народного хозяйства 66 миллионов людей, возложили величайшие жертвы на подавляющее большинство народа и все это для того, чтобы “верхние 30 000” могли положить в карман миллиарды военной прибыли и чтобы миллионы погибали на бойне для пользы этих “благороднейших и лучших” представителей нации»[88].

Именно на основании германского опыта В.И. Ленин и сделал вывод относительно перерастания монополистического капитализма в государственно-монополистический, вывод, давший ключ /50/ к изучению последующего развития капитализма в промышленно развитых странах.

«Возьмите, – отмечал он, – например, Германию, образец передовой капиталистической страны, которая в смысле организованности капитализма, финансового капитализма, была выше Америки. Она была ниже во многих отношениях, в отношении техники и производства, в политическом отношении, но в отношении организованности финансового капитализма, в отношении превращения монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм – Германия была выше Америки»[89].

Широкие масштабы государственного вмешательства в экономику на сравнительно раннем этапе развития монополистического капитализма породили и весьма специфическое, сложное отношение германской монополистической буржуазии к хозяйственной роли государства. В военных условиях, в обстановке резкого обострения классовой борьбы, при трудностях, испытываемых на внешних рынках, она не только приветствовала государственное вмешательство, но и энергично настаивала на его расширении. При стабилизации же экономического и политического положения и при благоприятной конъюнктуре на рынках она в ряде случаев выступала против него, воспринимая регулирующие меры государственных органов как излишнюю регламентацию и непрошеное вмешательство. В зависимости от конкретных интересов отдельные монополии на разных этапах то выступали за государственное вмешательство, то фрондировали против него.

После первой мировой войны, особенно после денежной реформы и последовавшей за этим временной стабилизацией капитализма, большинство монополистических групп Германии выступило против дальнейшего расширения государственно-монополистического регулирования, за «свободные рыночные отношения», трактуемые, естественно, в монополистическом духе. Их позиция наложила существенный отпечаток на экономическую политику сменявших друг друга правительств Веймарской республики, стремившихся свести до минимума государственное вмешательство в дела монополий. Это вмешательство проявлялось только тогда, когда возникла необходимость прийти на помощь какой-либо монополии, запутавшейся в финансовых, спекулятивных махинациях.

Экономический кризис 1929 – 1933 гг. коренным образом изменил ситуацию. «Саморегулирующаяся экономика», превозносимая апологетами «свободного рынка», полностью продемонстрировала свою несостоятельность. Стало очевидно, что без решительных, централизованных мероприятий, проводимых государством, народному хозяйству Германии не выбраться из пучины, в которой оно оказалось. Многие, в том числе и крупные монополии попали в трудное финансовое положение, и выправить его они были в состоянии только при государственной поддержке. Обострение классовой /51/ борьбы, вызванное резким падением жизненного уровня трудящихся, с предельной остротой поставило вопрос об осуществлении государством ряда социальных мероприятий, которые могли бы смягчить угрозу, возникшую для самого капиталистического строя.

В этих условиях идея максимального расширения государственного вмешательства в экономику в целях наведения в ней «порядка» и тем самым спасения всевластия монополий стала приобретать в монополистических кругах все большую и большую популярность. В связи с этим уже первое правительство Брюнинга, вопреки практике своих предшественников, было вынуждено принять ряд мер по государственному воздействию на конъюнктуру. Еще в большем масштабе такие меры осуществлялись вторым правительством Брюнинга, а также правительствами Папена и Шлейхера[90].

Эффективность этих мер была, правда, незначительной. Объяснялось это, во-первых, тем, что в самих этих правительствах все еще не было единства взглядов относительно целесообразности такого рода мероприятий, а во-вторых, тем, что политическая неустойчивость кабинетов Брюнинга, Папена и Шлейхера, не пользовавшихся популярностью среди населения и державшихся только на авторитете президента и чрезвычайных декретах, лишала их возможности добиться принятия законов, которые бы позволили перейти к государственному регулированию в широких масштабах.

Поэтому одной из целей, которую преследовали группировки монополистической буржуазии, призвавшие нацистскую партию к власти, было наряду с установлением террористического режима, направленного против организованного рабочего класса и других демократических сил трудящихся, самое широкое использование государственно-монополистического регулирования, которое обеспечило бы «оздоровление» германской экономики, укрепило бы экономические позиции монополистического капитала и создало бы предпосылки для проведения им политики внешнеполитической экспансии[91].

Конкретная экономическая политика, проводившаяся нацистским правительством, полностью отвечала этой цели. И новые методы в области руководства экономикой, к которым оно прибегло, были не чем иным, как формой ее реализации. /52/

а) Косвенное воздействие

Одним из наиболее важных проявлений возрастания роли государственно-монополистического регулирования после прихода нацистов к власти явилось резкое увеличение так называемых «общественных» инвестиций. Львиную долю в этих инвестициях занимали расходы на военные цели. Однако и по другим позициям рост был весьма значительным. Это видно, в частности, из следующих данных об «общественных» инвестициях в Германии (млн рм, брутто)[92]:

	1932г.	1933г.	1934г.	1935г.	1936г.	1937г.	1938г.
На военные цели	620	720	3300	5150	9000	10850	15500
На транспорт	805	1238	1694	1876	2144	2400	3376
На общественное управление	800	810	1200	1400	1400	1420	1200
В предприятия-поставщики	218	200	289	390	500	600	700
В жилищное строительство	150	185	275	220	175	200	250
Всего	2593	3153	6758	9036	13219	15470	21026
Индексы (1928=100)
Номинальный	36	44	93	125	183	214	290
Реальный	47	60	123	166	241	278	377
«Общественные» инвестиции (%) к национальному доходу	5,7	6,8	12,8	15,3	20,1	20,1	25,6

Как видно из приведенных данных, уже в первый год после прихода нацистов к власти «общественные» инвестиции увеличились по сравнению с 1932 г. на 560 млн марок, или на 22 %. На первых порах это увеличение шло за счет наращивания расходов на транспортные цели (прирост за один год на 433 млн марок). Однако самый значительный прирост наметился с 1934 г., когда начались крупные расходы на военные цели. В этом году «общественные» инвестиции возросли уже более чем в два раза и превысили по своему объему инвестиции докризисного 1928 г. В дальнейшем «общественные» инвестиции увеличивались еще быстрее, также преимущественно за счет военных расходов.

С 1932 по 1938 г. военные расходы Германии увеличились на 14,8 млрд марок, остальные «общественные» инвестиции – на 3,6 млрд марок. Общий прирост «общественных» инвестиций составил, таким образом, 18,4 млрд марок, что равнялось примерно половине прироста национального дохода.

Впрочем, «общественные» инвестиции, проводившиеся по другим позициям, при ближайшем рассмотрении также оказывались имеющими непосредственное отношение к военному ведомству. Это особенно хорошо видно при расшифровке такой позиции, /53/ как «транспорт». Структура расходов на транспортные цели имела следующий вид (млн рм)[93]:

	1932г.	1933г.	1934г.	1935г.	1936г.	1937г.	1938г.
Автострады	–	3	178	467	692	679	916
Другое дорожное строительство	151	360	431	437	472	559	868
Железные дороги	449	558	652	596	606	729	979
Разное	205	317	433	376	374	433	613
Итого	805	1238	1694	1876	2144	2400	3376

Значительная часть расходов на транспортные цели шла на дорожное строительство, и прежде всего на создание стратегических автострад, позволявших осуществлять быструю переброску войск с одного фронта на другой и сыгравших большую роль в ходе военных действий во время второй мировой войны. Капиталовложения в железные дороги также осуществлялись с точки зрения их военной отдачи.

Второе по значению место среди государственных мероприятий по косвенному регулированию экономики занимали фискальные меры, направленные на оживление частной предпринимательской деятельности. Прежде всего были предприняты шаги по увеличению ликвидности промышленных и торговых предприятий. С этой целью государством были выпущены специальные налоговые боны, вручавшиеся предприятиям, погасившим свою налоговую задолженность. Эти боны могли быть использованы для уплаты определенных налогов в последующие годы. Выпуск таких бон представлял собой форму отказа государства от налогообложения капиталистических предприятий в будущем при условии погашения задолженности в настоящем. Непосредственный эффект выпуска налоговых бон заключался в том, что они могли быть зачислены в актив предприятий или заложены, что увеличивало ликвидность соответствующих фирм. В марте 1934 г. в обороте находились боны на 1362,5 млн марок. Это был высший уровень. В период с 1934 по 1938 г. они были погашены.

В 1934 г. в рамках так называемой «программы Рейнхарда» правительственным декретом было выделено 500 млн марок в качестве дотаций на осуществление работ по восстановлению или ремонту жилого фонда. Дотации предоставлялись, однако, лишь в том случае, если частные предприниматели, производя перестройку, вкладывали из собственных средств сумму, равную кредиту, а осуществляя восстановительные работы – сумму, в четыре раза большую, чем размеры дотаций. Кроме того, государство брало на себя уплату процентов по кредитам, полученным частными фирмами на строительство в соответствии с этой программой, что повлекло за собой дополнительные затраты в 360 млн марок.

Одновременно были снижены налоги на предпринимательскую /54/ деятельность. Владельцам предприятий, не имевшим по тем или иным причинам возможности воспользоваться субсидиями по «программе Рейнхарда», предоставлялась скидка с подоходного налога и налога на корпорации, составлявшая 10% от сумм, затраченных на строительные работы. Кроме того, расходы на восстановительные работы были приравнены к расходам на рекламу и тем самым полностью освобождены от налогового обложения.

В 1933 г. были освобождены от налогов закупки, вызванные необходимостью поддержания оборудования в рабочем состоянии. В 1935 г. дополнительно были освобождены от налогового обложения определенные виды инвестиций. Из доходов, подлежащих налоговому обложению, стали вычитаться затраты на приобретение инвестиционных товаров среднесрочного пользования (менее 10 лет).

В целом манипулирование налогами играло в хозяйственной политике нацистского правительства гораздо меньшую роль, чем расширение непосредственных государственных расходов. Тем не менее и этим путем монополиям был выдан из общественного фонда весьма большой куш[94].

Все это, естественно, легло тяжким бременем на государственный бюджет. В поисках средств для покрытия его растущего дефицита нацистское правительство встало на путь форсирования инфляции. В пропагандистских целях эта политика маскировалась с помощью внеэкономических методов (административного замораживания заработной платы и уровня цен). В то же время в оборот пускались все новые и новые платежные средства.

В какой-то степени такими новыми платежными средствами с ограниченной оборачиваемостью были уже налоговые боны, о которых шла речь выше. Однако их выпуск был только началом. В рамках «программы Рейнхарда» были пущены в оборот «векселя по увеличению занятости». Векселя выдавались от имени специальных кредитных учреждений, обеспечивавших финансирование программы по расширению занятости, и в частности Акционерного немецкого общества по проведению общественных работ – Оэффа (отсюда и название – Оэффа-векселя). Срок Оэффа-векселей составлял три месяца, однако они могли быть пролонгированы на срок до трех лет. Имперский банк брал на себя обязательство при первом требовании учитывать векселя, что делало их в высшей степени ликвидными.

В финансовых отчетах государственного банка Оэффа-векселя не принимались во внимание, ибо формально ответственность за них несли специальные учреждения. Это позволяло искусственно занижать действительные размеры государственного долга. В действительности же речь в данном случае шла о чистой государственной задолженности, причем задолженности достаточно большой: /55/ с 1933 по 1938 г. в оборот было пущено Оэффа-векселей на сумму около 3 млрд марок.

Еще большую роль в инфляционной политике нацистского правительства сыграли специальные векселя, выпущенные для покрытия дефицита, возникшего в результате военных расходов. Для выпуска этих векселей в 1933 г. была создана специальная фирма – Общество с ограниченной ответственностью для проведения изысканий в области металлургической промышленности (сокращенно – Мэфо) с капиталом в 1 млн марок. Участниками этого общества были объявлены пять крупнейших фирм по производству оружия и военного снаряжения. Значительная часть военных заказов правительства оплачивалась не наличными, а векселями, составленными от имени этого общества, отсюда и их название – Мэфо-векселя. Поскольку формально они считались «торговыми векселями», их также учитывал Имперский банк.

О масштабах использования Мэфо-векселей и о роли, которую они сыграли в финансировании военных расходов Германии, свидетельствуют следующие данные (в млрд рм)[95]:

	1934г.	1935г.	1936г.	1937г.	1934-1937гг.
	(финансовые годы)
Общие военные расходы	4,1	5,5	10,3	11,0	30,9
В том числе финансирование за счёт Мэфо-векселей	2,1	2,7	4,5	2,7	12,0
Мэфо-векселя, % к военным расходам	51	49	44	24	39

К весне 1938 г. в обращении находилось Мэфо-векселей на 12 млрд марок. В дальнейшем сумма эта не увеличивалась, ибо правительство перешло к новому методу покрытия дефицита – выпуску различного рода краткосрочных ценных бумаг. К этому времени почти все выпущенные Мэфо-векселя сконцентрировались в Имперском банке и его дочернем институте – Золотом учетном банке. Предусмотренное положением о Мэфо-векселях погашение через пять лет после их выпуска, естественно, не состоялось.

О других формах текущей задолженности нацистского государства дают представление следующие данные с указанием изменений (±) по сравнению с предыдущим годом (в млн рейхсмарок без Мэфо-векселей)[96]:

	1933г.	1934г.	1935г.	1936г.	1937г.	1938г.
	(финансовые годы)
Беспроцентные казначейские билеты	+475	+590	+316	-446	-89	+4255
Имперские векселя	-6	-120	+85	+2	+32	+5
Промышленный кредит Имперского банка	-52	-35	+100	-26	+23	-69
Другие займы	-1	+38	-7	-46	-4	-1
Итого	+416	+473	+494	-516	-38	+4190

Некоторое уменьшение текущей государственной задолженности по приведенным выше позициям в 1936 – 1937 гг. объяснялось тем, что, как уже указывалось, в эти годы финансирование военных расходов осуществлялось преимущественно за счет Мэфо-векселей. С 1938 г. главным средством финансирования политики вооружений стали беспроцентные казначейские билеты, чем и объясняется скачкообразный прирост их выпуска.

В целом текущая государственная задолженность фашистской Германии изменялась в довоенные годы следующим образом (млн рм на конец года)[97]:

	1933г.	1934г.	1935г.	1936г.	1937г.	1938г.
Мэфо-векселя	…	2145	4860	9312	12000	11900
Оэффа-векселя (без налоговых бон)	1441	1489	1127	760	375	…
Прочая текущая задолженность	1514	1987	2481	1963	1925	6115
Итого	2955	5621	8468	12035	14300	18015
Ежегодный прирост задолженности	+1858	+2666	+2847	+3567	+2265	+3715

Параллельно с текущей задолженностью форсировалась среднесрочная и долгосрочная государственная задолженность. Общая задолженность нацистского государства составляла (в млн рейхсмарок к концу каждого финансового года) в 1933 г. – 13 953, в 1934 г. – 15 980, в 1935 г. – 20 180, в 1936 г. – 25 887, в 1937 г. – 31 280, в 1938 г. – 41 783. С 1933 г. эта задолженность возросла на 29 397 млн марок, в том числе краткосрочная задолженность – на 16 918 млн марок, а средне- и долгосрочная – на 12 479 млн марок. Индекс общей задолженности составил (конец 1932 г.=100) в 1933 г. – 113, в 1934 г. – 129, в 1935 г. – 163, в 1936 г. – 209, в 1937 г. – 253 и в 1938 г. – 337[98].

Подобный рост задолженности, особенно краткосрочной, неизбежно приводил к увеличению денежной массы, находившейся в обращении (млн рм на конец года)[99].

	1932г.	1933г.	1934г.	1935г.	1936г.	1937г.	1938г.
Имперские банкноты	3545	3633	3888	4282	4980	5493	8223
Билеты рентного банка	413	392	385	398	374	391	382
Банконты частных бакнов	183	174	175	150	9	–	–
Разменная монета	1501	1516	1525	1544	1602	1615	1799
Всего	5642	5715	5973	6374	6965	7499	10404
Индекс (1932 г. = 100)	100	101	106	113	123	133	184

Картина, которую рисуют эти данные, не является полной. Как уже указывалось выше, роль платежных средств в той /57/ или иной степени играли различные векселя, выпускаемые полугосударствепными и номинально частными кредитными учреждениями. Наряду с упоминавшимися Оэффа- и Мэфо-векселями большое значение имели Сола-векселя, выпускавшиеся дочерней организацией Имперского банка – Золотым учетным банком и представлявшие собой нечто среднее между векселем и краткосрочной государственной процентной облигацией. Тем не менее главную тенденцию приводимые цифры указывают верно. Масса платежных средств, находившихся в обращении, постоянно возрастала, причем гораздо быстрее, чем рос национальный доход, число занятых в производстве и увеличивались территория и население фашистской Германии.

Особенно безудержный характер инфляционистская политика приобрела в военные годы. Более или менее полных данных о росте государственной задолженности и объема платежных средств, находившихся в обращении, в нашем распоряжении не имеется. Однако даже те отрывочные сведения, которые все же время от времени публиковались, дают достаточное представление о том, как проходило развитие в этой области.

По данным директора народнохозяйственного отдела Имперского банка О. Эйнзиделя. опубликованным в 1942 г., общая государственная задолженность Германии составила к концу 1940 г. 79,4 млрд марок, а концу 1941 г. уже 128,5 млрд марок[100]. Поскольку он же утверждал, что задолженность государства в апреле 1939 г. составляла 31,9 млрд марок[101], это означало, что за полтора года, из которых год и четыре месяца уже приходились на войну, государственная задолженность страны выросла более чем в два с половиной раза, а за последующие два с половиной года – более чем в четыре раза.

Соответственно возрастала масса платежных средств, находившихся в обращении. Если в 1938 г., как уже отмечалось, в обращении находились платежные средства на сумму 10,4 млрд, то к концу 1939 г. эта сумма равнялась 14,5 млрд, к концу 1940 г. – 16,8 млрд и к концу 1941 г. – 22,3 млрд марок[102]. Иными словами, за три года, из которых два года и четыре месяца приходились на вторую мировую войну, масса платежных средств возросла более чем в два раза. Количество одних лишь находившихся в обращении имперских банкнот увеличилось с конца августа 1939 г. (т. е. с начала войны до конца января 1942 г.) с 10,9 млрд до 19,9 млрд марок[103]. Учитывая, что на подавляющем большинстве оккупированных фашистами территорий в обращении находились либо местная /58/ валюта, либо оккупационные марки, не считавшиеся имперскими платежными средствами, указанный прирост денежной массы свидетельствовал, что инфляция, явившаяся результатом политики дефицитного финансирования, приобрела в Германии уже в начале войны гигантские масштабы.

б) Административные методы регулирования

Добиваясь всеобъемлющего, тотального государственно-монополистического регулирования экономики, нацистское правительство установило и непосредственный административный контроль над хозяйственным развитием.

Одним из первых мероприятий в этой области было введение жесткого контроля над расходованием иностранной валюты. Мероприятия такого рода осуществлялись еще предшественниками Гитлера как рейхсканцлера, однако широкого масштаба тогда не приобрели. Во всяком случае, до середины 1933 г. перевод в иностранную валюту процентов и амортизационных отчислений с иностранного капитала осуществлялся без каких бы то ни было ограничений. Практически свободным было также выделение иностранной валюты для оплаты импорта. При сравнительно благополучном положении с платежным балансом это не вызывало каких-либо дополнительных затруднений.

Внутриэкономическая политика нацистского правительства, переход от дефляционистского к инфляционистскому курсу сразу же резко ухудшили внешнеторговый, а следовательно, и платежный баланс страны. Если в 1932 г. внешнеторговое сальдо Германии было положительным и составляло 1072 млн марок, то в 1933 г. оно уменьшилось до 667 млн марок, а в 1934 г., впервые с 1928 г., торговый баланс был сведен с дефицитом размером в 284 млн марок[104]. Это вынудило хозяйственных руководителей «третьей империи» поставить вопрос об усилении административного вмешательства во внешнюю торговлю и систему обмена валюты. Летом 1933 г. правительством был введен мораторий на обмен денежных сумм, связанных с иностранной задолженностью. Одновременно были усилены меры по ограничению импорта[105]. Однако все это было лишь преддверием коренных преобразований во внешнеторговой и валютной политике.

В сентябре 1934 г. нацистскими властями был принят так называемый «новый план», предусматривавший введение всестороннего регламентирования внешнеторговых и валютных отношений. В основу плана были положены три основные идеи: 1) переход от многосторонней к двусторонней внешней торговле и соответственно от многосторонней к двусторонней системе взаимных расчетов, построенных на принципах клиринга; 2) количественное ограничение ввоза и определение централизованным путем общего объема импорта, соответствующего «народнохозяйственным интересам»; /59/ 3) форсирование экспорта путем осуществления компенсационных сделок, введения дифференцированного обменного курса, предоставления экспортным отраслям промышленности определенных привилегий, в частности при снабжении сырьем, и т. д.[106]

В то же время государственными органами были предприняты энергичные меры, направленные на уменьшение зависимости Германии от наиболее важных для экономики страны видов импорта. Прежде всего была поставлена задача обеспечить удовлетворение всей потребности в горючем за счет производства синтетического бензина из угля, максимально расширить производство заменителей сырья для текстильной промышленности, полностью ликвидировать зависимость от иностранных поставок каучука путем расширения производства синтетического каучука (буна), резко улучшить снабжение промышленности продуктами черной металлургии в результате использования бедных железом немецких руд.

Масштабы мероприятий, осуществлявшихся в соответствии с «новым планом», свидетельствовали о том, что цели, которые он преследовал, определялись далеко не одной лишь необходимостью восстановить равновесие торгового и платежного баланса, нарушенного экспериментами в области финансовой политики. Если на самых первых порах это соображение и играло значительную роль, то вскоре оно отступило на второй план перед совершенно явно выраженным стремлением властителей «третьей империи» преобразовать структуру внешней торговли Германии в соответствии с потребностями милитаризации ее экономики. Основной упор делался при этом на возможно большее сокращение роли внешней торговли в экономической жизни страны (политика автаркии).

Крупная монополистическая буржуазия в целом благоприятно восприняла введение регламентации в области внешней торговли, хотя до установления фашистского режима именно из монополистических кругов и исходило самое упорное сопротивление любым робким попыткам государственного вмешательства в эту область. Недовольство проявили только те монополистические круги, которые были связаны преимущественно с работой на иностранный рынок. Компании, частично работавшие на экспорт, сумели быстро компенсировать потери, вызванные спадом во внешней торговле. Прямую выгоду получили фирмы, не связанные с иностранными рынками. Во-первых, резко улучшились возможности сбыта их товаров внутри страны, поскольку иностранная конкуренция, особенно в том, что касалось готовых изделий, была сведена до минимума. Во-вторых, открылись новые весьма благоприятные возможности в области производства и сбыта заменителей, которые должны были обеспечить независимость немецкой экономики от ввоза. В-третьих, усилились их позиции в борьбе с экспортной промышленностью, обладавшей большим не только экономическим /60/ , но и политическим влиянием в Веймарской республике.

Главное же обстоятельство, обеспечившее активную поддержку этих мероприятий монополистической буржуазией, заключалось в том, что для большинства ее представителей государственное регулирование в области внешней торговли было прежде всего составной частью политики милитаризации хозяйства, политики, которая их полностью устраивала.

Административные формы государственно-монополистического регулирования экономики были использованы и при решении проблемы цен и заработной платы. Пытаясь предотвратить неконтролируемую инфляцию, угроза которой приобрела реальный характер в связи с авантюристической политикой в области капиталовложений, кредитов и денежного обращения, фашистское правительство прибрало к рукам главные рычаги воздействия на цену как рабочей силы, так и услуг и товаров.

Ликвидировав организации рабочего класса, способные отстаивать его жизненные интересы, нацистские правители односторонним актом запретили любое повышение тарифных ставок.

К регулированию цен они подходили более осторожно, опасаясь затронуть интересы влиятельных групп, в поддержке которых крайне нуждались, особенно в первый период пребывания у власти. Когда в 1933 г. рост цен стал настолько заметным, что вызвал недовольство рядовых членов нацистской партии, правительство, несмотря на обещания положить конец спекуляции, ограничилось абстрактным предупреждением. Только в начале 1934 г., когда стало очевидно, что без вмешательства властей вся система цен в Германии может пойти под откос, власти решились на более энергичные меры. Распоряжением правительства цены на текстильное сырье и текстильные изделия, а также на некоторые изделия из кожи были заморожены на уровне марта 1934 г. Несколько позже было запрещено заключение соглашений об установлении минимальных цен и о минимальной торговой наценке на жизненно важные товары, а также на товары ежедневного потребления. В том же году специальным распоряжением было запрещено делать какие-либо наценки на импортируемые товары, в первую очередь на сырье и полуфабрикаты.

Поскольку все эти мероприятия не дали сколько-нибудь серьезного эффекта, осенью 1934 г. был учрежден специальный пост комиссара по контролю над ценами, которому были предоставлены широкие полномочия.

Конечным и логическим результатом серии мер, осуществленных комиссаром по контролю над ценами, явилось введение в ноябре 1936 г. всеобщего запрета на повышение цен, который в той или иной форме сохранялся до 1945 г.[107]

Подобное решение еще более ускорило исчезновение с рынка /61/ ряда дефицитных товаров. Наряду с официальным рынком возник и стал процветать неофициальный, черный рынок, цены на котором, естественно, не контролировались. Это вызвало необходимость введения карточной системы. На первых порах она носила полускрытый характер (продажа определенных товаров по спискам). В начале войны карточная система была введена официально.

Хотя мероприятии по регулированию цен были провозглашены нацистскими пропагандистами выражением заботы фашистского государства о народе, они прежде всего ударили по массовому потребителю, которому приходилось либо мириться с отсутствием необходимых ему вещей, либо платить за них втридорога на черном рынке. Их антинародный, асоциальный характер очевиден. Несколько сложнее обстоит дело с тем, в какой степени эти мероприятия затрагивали интересы крупной промышленности и торговли. На первый взгляд регламентация цен, а затем генеральный запрет какого-либо их повышения должны были бы натолкнуться на самое решительное сопротивление со стороны монополистической буржуазии, ибо речь шла вроде бы о «святая святых» капиталистических отношений – праве производителя свободно распоряжаться изготовленной им продукцией.

Определенное недовольство у части крупной буржуазии вмешательство государства в процесс ценообразования действительно вызвало. Однако в целом монополистическая буржуазия охотно поддержала и это мероприятие. Получив значительные выгоды от оживления экономики, она вовсе не желала, чтобы открывшиеся для нее благоприятные перспективы были ликвидированы неконтролируемой инфляцией, связанной с быстрым обесценением денег и т. д. Поэтому она была крайне заинтересована в проведении определенных антиинфляционистских мероприятий, даже если это было сопряжено с некоторыми материальными потерями.

Немалую роль играло и то, что монополистическая буржуазия была вполне удовлетворена результатами своеобразного «умиротворения», которое при помощи террора и демагогии обеспечили на первых порах нацисты. Потеря контроля над инфляционистским развитием грозила опрокинуть неустойчивое «социальное равновесие» и привести к резкому обострению классовой борьбы в стране. Чтобы избежать такого развития, монополистическая буржуазия была готова поступиться частью своей прибыли.

Кроме того, оживление в промышленности, расширение государственных заказов, улучшившиеся возможности сбыта в результате уменьшения иностранной конкуренции открывали большие возможности увеличения прибыли в результате роста производства даже при неизменном уровне цен.

Наконец, последнее по месту, но не по значению: тесные связи с государственным аппаратом, ведавшим ценами, переплетение государственных и монополистических органов, их сращивание, обеспечивали широкую возможность, с одной стороны, воздействовать на решения этого аппарата в пользу заинтересованных монополий, /62/ а с другой – безнаказанно обходить особенно неприятные решения.

Как «новый план» в области внешней торговли, так и мероприятия по контролю над зарплатой и ценами представляли собой лишь один из первых этапов организации прямого регулирования экономикой в фашистской Германии. Начиная с 1934 г. гитлеровское правительство перешло к новому этапу, начав практиковать административное вмешательство непосредственно в производственную сферу.

Проявлением такого вмешательства явилось прежде всего форсированное принудительное синдицирование (или картелирование) промышленности, которое, по словам В.И. Ленина, есть не что иное, как «своего рода подталкивание государством капиталистического развития»[108].

Наряду со всеохватывающей системой картелей и параллельно с ней была создана другая система государственно-монополистического регулирования – так называемая Организация промыслового хозяйства. В отличие от картелей, имевших формально частнопредпринимательский характер, Организация промыслового хозяйства считалась полугосударственным, «общественным» органом. Она представляла собой видоизмененную форму предпринимательских союзов, наделенных административными и контрольными функциями.

Преобразование предпринимательских союзов прошло через ряд этапов. В середине 1933 г. нацистским правительством был издан декрет о создании Имперского сословия германской промышленности, в которое были включены, в частности, Имперский союз германской промышленности и Объединение германских союзов работодателей[109].

Вскоре Имперское сословие германской промышленности было вновь реорганизовано. В феврале 1934 г. был издан Закон о подготовке органического строительства германской экономики[110]. На основе этого закона, а также изданных в его развитие распоряжений предпринимательским организациям была придана новая форма. В промышленности было образовано 13 главных и большое количество отраслевых групп, возглавлявшихся «фюрером промышленности», наделенным неограниченными полномочиями. Практически функции «фюрера промышленности» перекрещивались с функциями имперского министра хозяйства, что приводило к постоянному столкновению компетенций. Поэтому по настоянию Шахта была осуществлена еще одна реорганизация, в результате которой и была создана та система, которая в общих чертах сохранилась вплоть до конца фашистской «третьей империи»[111]. /63/

В ходе этой реорганизации все полугосударственные, «общественные» органы, действовавшие в экономической области, были объединены в Организацию промыслового хозяйства. Эта организация делилась на шесть (затем семь) имперских групп: промышленности, торговли, ремесла, банков, страхового дела и энергетического хозяйства. В свою очередь имперские группы состояли из экономических групп, отраслевых групп и более мелких подразделений. В имперской группе промышленности существовало еще одно промежуточное звено: главная группа.

Система подчинения, например, в имперской группе промышленности выглядела так: Имперская группа промышленности – первая главная группа тяжелой промышленности – экономическая группа горной промышленности – отраслевая группа каменноугольной промышленности – окружная группа Рура.

Руководители имперских групп назначались имперским министром хозяйства и несли перед ним полную ответственность. Руководители главных и экономических групп назначались тем же министром по представлению руководителя имперской группы. Остальные назначения входили в компетенцию руководителя имперской группы.

Наряду с центральным аппаратом Организации промыслового хозяйства была создана и региональная структура государственно-монополистического регулирования. Окружные группы различных имперских групп объединялись на местах в так называемые хозяйственные палаты, в которые наряду с ними входили представители городских и районных промышленных и торговых палат. Окружные хозяйственные палаты объединялись в Имперскую хозяйственную палату, также непосредственно подчиненную министерству хозяйства[112].

Поскольку членство в Организации промыслового хозяйства носило обязательный характер, она имела возможность контролировать все без исключения стороны экономического развития страны, навязывать всем отраслям хозяйства, всем предприятиям волю небольшой группы возглавлявших ее людей.

Полномочия организации были достаточно велики. Хотя формально она считалась всего лишь органом, призванным осуществлять связь между промышленниками и правительственными учреждениями[113], фактически в сферу ее компетенции входило решение вопросов общего объема производства, направления его развития, распределения заказов и сырья, предварительное решение об уровне цен на продукцию и ведение переговоров по этому вопросу с правительственным комиссаром, разрешение споров между отдельными фирмами, синдикатами, концернами и т. д. /64/

В целом Организация промыслового хозяйства представляла собой своеобразную форму самоуправления магнатов монополистического капитала, единственного действительного, а не мнимого самоуправления, существовавшего в «третьей империи». Самоуправление это было, однако, не абсолютным, ибо руководителям Организации промыслового хозяйства приходилось считаться с позицией высшей инстанции в иерархии управления экономикой – государственной власти, позицией, отвечавшей интересам монополистической буржуазии в целом, но далеко не всегда совпадающей с ними в частностях.

Расширение государственно-монополистического регулирования повлекло за собой реорганизацию не только частнопредпринимательских и «общественных» предпринимательских организаций, но и той части государственного аппарата, которая непосредственно занималась управлением хозяйства. Прежде всего эти изменения сказались на структуре Имперского министерства хозяйства.

Еще в 1931 г. это был сравнительно небольшой орган, занимавшийся общими вопросами экономической политики: надзором за картелями и другими монополистическими организациями, определением себестоимости продукции, установлением тенденций в развитии цен, общими вопросами денежного обращения, таможенными пошлинами, организацией коммерческой информации и т. д. Более конкретные вопросы экономической политики входили в компетенцию министерства хозяйства отдельных земель, которые, однако, также не вмешивались в организацию производства, распределения и т. д.

В 1933 г. имперское министерство было значительно расширено. Число статс-секретарей (заместителей министра) было удвоено. Вместо трех отделов, имевшихся в 1931 г., было создано семь. Значительно расширились и функции министерства. В частности, гораздо большее внимание уделялось внешнеторговым, и прежде всего валютным вопросам, что нашло свое выражение в создании специального имперского центра, которому было поручено непосредственное решение этих вопросов.

В результате реорганизации, произведенной осенью 1936 г., Имперское министерство хозяйства разбухло еще больше. За истекший период им было поглощено министерство хозяйства Пруссии. Количество отделов объединенного министерства увеличилось до 8 плюс генеральная референтура и ряд других самостоятельных подразделений. Само министерство уже не просто определяло общую политику, но и руководило практической и хозяйственной деятельностью через Организацию промыслового хозяйства и имперские группы. В связи с этим крайне разбухли отделы, занимавшиеся непосредственно управлением промышленностью.

Следующая реорганизация, происшедшая летом 1939 г., была проявлением той же самой тенденции. В связи с дальнейшим расширением отделов, занимавшихся государственным регулированием экономического развития, в министерстве были созданы 5 управлений. Каждое управление состояло из отделов, которых /65/ стало 17, не считая двух главных референтур. Структуре большинства отделов был придан отраслевой характер. Например, во II управление входили отдел горной промышленности с 17 референтурами, отдел железоделательной и металлургической промышленности с 9 референтурами, отдел энергетического хозяйства с 7 референтурами, отдел минеральных масел с 7 референтурами, химический отдел с 4 референтурами, отдел текстильной, целлюлозной и бумажной промышленности с 5 референтурами, отдел остальных отраслей промышленности (строительная, строительных материалов, стекольная, керамическая, деревообрабатывающая, кожевенная, табачная, пищевкусовая) с 5 референтурами[114].

Новая структура во многом совпадала со структурой Организации промыслового хозяйства. Имперским группам промышленности и энергетического хозяйства соответствовало II управление министерства, имперским группам торговли и ремесла – III управление, имперским группам банков и страхового дела – IV управление.

Потребности дальнейшей мобилизации народного хозяйства на выполнение военных заказов и связанная с этим возросшая военно-экономическая регламентация привели к тому, что после начала второй мировой войны часть функций, выполнявшихся министерством хозяйства, была передана вновь созданному Имперскому министерству вооружений и боеприпасов. По мере расширения масштабов войны компетенции этого министерства постоянно возрастали за счет сужения сферы влияния министерства хозяйства. Осенью 1943 г. это нашло свое организационное оформление в преобразовании министерства вооружения и боеприпасов в Имперское министерство вооружений и военной продукции. В ведение этого министерства был передан контроль за большей частью германской промышленности, работавшей на военные нужды, ведение всех строительных работ, имеющих военно-стратегическое значение, контроль над транспортом и т. д.

В соответствии с логикой бюрократического развития министерство вооружений и военной продукции создало параллельно министерству хозяйства свою, самостоятельную структуру вертикального управления и даже свою организацию, идентичную Организации промыслового хозяйства. В частности, была создана система «рингов», соответствовавших имперским группам и их подразделениям. В ряде случаев одни и те же предприятия, фирмы, концерны, синдикаты и картели были представлены в обеих организациях[115].

Несмотря на то, что сфера влияния министерства хозяйства значительно сократилась, его аппарат не только не уменьшился, но и продолжал возрастать. По штатам министерства, утвержденным в декабре 1943 г., существовали все те же 5 управлений с 17 отделами, /66/ генеральной референтурой и множеством других самостоятельных подразделений[116].

Еще задолго до выделения министерства вооружения и боеприпасов (а затем – министерства вооружения и военной продукции) министерство хозяйства было далеко не единственным официальным учреждением фашистской Германии, занимавшимся государственно-монополистическим регулированием. С самого начала наряду с ним в качестве органов государственного регулирования экономикой выступали имперское министерство продовольствия и сельского хозяйства, имперское министерство транспорта, имперское министерство финансов, имперское министерство труда, имперское лесное управление и Верховное командование сухопутных сил.

Через министерство продовольствия и сельского хозяйства и контролируемое им Имперское сословие продовольствия осуществлялось государственно-монополистическое регулирование производства сельскохозяйственных продуктов и первичной переработки сельскохозяйственного сырья.

Министерство транспорта не только управляло государственными железными дорогами, но и через имперского уполномоченного по вопросам ближней транспортировки и 6 имперских транспортных групп руководило всей транспортной системой Германии, находившейся в частных руках.

Министерство финансов через имперский монетный двор, имперское управление монополиями и финансовые управления осуществляло надзор за денежным обращением, контролировало правильность налоговых отчислений, предоставляло или отменяло финансовые льготы и т. д.

Подчинявшееся министерству труда имперское управление по делам трудоустройства и страхования от безработицы с его 420 биржами труда и имперское управление по вопросам переселения совместно с Немецким трудовым фронтом регулировали цену рабочей силы, ее миграцию и т. д.

Имперское лесное управление осуществляло контроль над поставками и использованием лесоматериалов.

Действовавшее в составе верховного командования вооруженных сил Управление военной экономикой и вооружений (то самое, которое впоследствии выросло в целое министерство) наряду с Управлением предприятиями, принадлежавшими непосредственно военному ведомству, воздействовало на промышленность при помощи системы распределения военных заказов.

Кроме того, существовали формально подчиненные министерству хозяйства, но фактически самостоятельные органы государственно-монополистического регулирования – такие, как Управление уполномоченного по вопросам машиностроения, Управление имперского комиссара но использованию вторичного сырья, Управление специального уполномоченного по вопросам прядильной /67/ промышленности, Имперское управление экономического строительства, Имперское управление по вопросам внешней торговли, Имперский совет по вопросам рационального хозяйствования и экономии.

Множественность государственных органов, претендовавших на решающую роль в регулировании экономики, нечеткое разделение их функций, вспыхнувшая в связи с этим ожесточенная ведомственная борьба привели в первые годы пребывания национал-социалистов у власти к неразберихе, вызвавшей недовольство в монополистических кругах. Это побудило нацистские власти предпринять попытку навести порядок в системе управления хозяйством, тем более что этого же требовали интересы форсированного перевода экономики страны на военные рельсы в соответствии с внешнеполитическими планами фашистского режима.

Такой попыткой явилось провозглашение Гитлером так называемого второго четырехлетнего плана развития германской экономики[117]. Впервые идея этого плана была изложена Гитлером на Нюрнбергском съезде НСДАП в сентябре 1936 г. В октябре уполномоченным по осуществлению плана был назначен ближайший сотрудник Гитлера Геринг[118]. Указом рейхсканцлера ему было предоставлено право издавать распоряжения, имевшие силу закона, а также общие административные предписания. Исходившие от него указания были обязательными для всех государственных и партийных органов. Фактически с момента своего назначения уполномоченным по осуществлению четырехлетнего плана Геринг стал своеобразным хозяйственным диктатором страны[119].

Герингом был создан специальный аппарат уполномоченного по осуществлению четырехлетнего плана, ядро которого составили руководящие чиновники упраздненного прусского министерства хозяйства.

В подчинении Геринга и его ведомства находилась группа генеральных уполномоченных, у каждого из которых было свое управление. Наибольшее значение среди них имел генеральный уполномоченный по вопросам ценообразования, без санкции которого не могла быть установлена ни одна цена ни на один товар. Диктаторскими полномочиями в своих областях пользовались также генеральный уполномоченный по вопросам черной металлургии, генеральный уполномоченный по особым вопросам химического производства, генеральный уполномоченный по регулированию строительной деятельности, генеральный уполномоченный /68/ по вопросам автомобильного транспорта, генеральный уполномоченный по шоссейным дорогам, генеральный уполномоченный по водным и энергетическим ресурсам[120].

Их распоряжения, отдававшиеся от имени уполномоченного по осуществлению четырехлетнего плана, были обязательны для всех центральных министерств и ведомств, имевших какое-либо отношение к экономике.

Главной задачей генеральных уполномоченных, как видно уже из наименования их ведомств, было решение военно-хозяйственных задач с особым упором на узкие места. Так, генеральный уполномоченный по вопросам черной металлургии занимался преимущественно вопросами расширения сырьевой базы для германской металлургической промышленности, расширением производства сортов стали и типов проката, необходимых для артиллерийской и танковой промышленности, созданием стратегических запасов черных металлов. Главное внимание генерального уполномоченного по особым вопросам химического производства было направлено на создание предприятий по производству синтетического бензина и каучука, которое бы освободило Германию от зависимости от импорта этих стратегических товаров, неизбежно прекратившегося бы в случае мировой войны. Генеральный уполномоченный по вопросам автомобильного транспорта концентрировал усилия своего ведомства на расширении производства таких типов автомашин, которые могли бы быть использованы вооруженными силами. Генеральный уполномоченный по шоссейным дорогам осуществлял надзор над строительством стратегических автострад. Выполнение этих задач предполагало активное вмешательство в производственную деятельность, которое и осуществлялось либо через министерства и имперские группы, либо непосредственно воздействием на концерны и отдельные фирмы.

Механизм, при помощи которого осуществлялось государственно-монополистическое регулирование экономики фашистской Германии, помог фашистскому руководству в сравнительно короткие сроки перевести экономику страны на военные рельсы, создать заново или существенно расширить важные в стратегическом отношении отрасли промышленности, ослабить зависимость Германии от стратегического импорта, создать военные запасы. Однако в целом этот механизм работал крайне непроизводительно, с огромными издержками, был неповоротлив, до предела бюрократичен. Его то и дело парализовывало непримиримое противоречие между закономерностями частнокапиталистического производства и стремлением к не свойственному ему тотальному регламентированию.

О том, насколько бюрократической и неповоротливой была эта машина, можно составить себе представление на основании следующего примера. /69/

Фирма, решившая расширить производство и построить для этого новый цех, должна была прежде всего обратиться за разрешением во II управление министерства хозяйства и к соответствующему генеральному уполномоченному (или, если это строительство не входило в компетенцию генерального уполномоченного, в Имперское управление экономического строительства). Если ни один из этих органов, а также ни одна из привлеченных ими для консультации организаций не пришли к выводу, что подобное расширение производства противоречит главному направлению экономического развития, намеченному четырехлетним планом, фирме выдавалось принципиальное разрешение на расширение производственных мощностей. После этого ей надлежало обратиться к генеральному уполномоченному по вопросам черной металлургии с просьбой о выделении необходимого количества металлических конструкций. Кроме того, необходимо было получить разрешение на строительство у генерального уполномоченного по строительству. В случае, если для финансирования нового строительства фирма намеревалась прибегнуть к выпуску займа или дополнительных акций, ей необходимо было получить согласие IV управления министерства хозяйства.

Чтобы ввести уже построенный цех в строй, требовалось получение согласия биржи труда на обеспечение предприятия рабочей силой (в случае, если речь шла о дефицитных профессиях, требовалась даже санкция земельного экономического отдела). Обеспечение этого цеха сырьем производилось лишь в том случае, если на это давали согласие имперская, экономическая или отраслевая группа, соответствующие торговые и промышленные палаты или картели. При необходимости получения импортного сырья требовалась санкция соответствующего имперского центра министерства хозяйства или, в зависимости от характера сырья, министерства продовольствия и имперского лесного управлении. Для получения валюты для оплаты иностранных лицензий или патентов нужно было согласие валютного центра.

Размеры нового производства, его номенклатура, а также требования к качеству определялись соответствующими распоряжениями и инструкциями отделов министерства хозяйства, имперских экономических и отраслевых групп, а также картелей. Эти же органы определяли потребителей продукции, особенно если речь шла о товарах дефицитных и подлежащих рационированию. Кроме того, при сбыте от фирмы требовалось получение разрешений от имперского куратория по вопросам рационального хозяйствования и экономии, имперского комитета по условиям поставок и Совета германского хозяйства по вопросам рекламы, а в случае, если речь шла об экспортных поставках, от имперского управления внешней торговли.

Цены на поставляемую продукцию определялись концернами и группами и окончательно утверждались Имперским комиссаром по вопросам ценообразования.

Очевидно, что при такой системе, когда любой, даже не очень /70/ сложный вопрос должен был пройти долгий и трудный путь утверждений и согласований, все необходимые санкции в срок могли получить лишь те предприятия, фирмы и концерны, которые имели весьма влиятельные позиции в контрольных и регулирующих инстанциях. Такими позициями обладали, естественно, крупные монополии либо те предприятия и фирмы, владельцы которых по тем или иным причинам имели особый доступ к достаточно влиятельным деятелям фашистского государства. Впрочем, очень часто это были одни и те же лица. Свои позиции они использовали для обеспечения своим предприятиям наиболее выгодных заказов, условий производства и сбыта и для удушения и поглощения своих конкурентов.

Неудивительно, что среди владельцев менее крупных предприятий бюрократическая машина регулирования экономики не пользовалась особыми симпатиями. В адрес министерства хозяйства и других ведущих экономических органов постоянно поступали жалобы на бюрократическую волокиту, на необъективность регулирующих и контролирующих органов. Определенное недовольство выражали в некоторых случаях и отдельные монополии, не сумевшие обеспечить себе необходимых позиций в соответствующих органах. Были случаи острых столкновений между руководителями отдельных концернов, недовольных чрезмерной опекой со стороны государственных органов, и представителями аппарата государственно-монополистического регулирования, не желавшими допускать «самовольничания».

Чрезмерно забюрократизированная система государственно-монополистического регулирования, созданная фашистским режимом, вовсе не казалась монополистической буржуазии идеальной: она была для нее и громоздкой, и неповоротливой, и достаточно дорогой. Но все это отступало на второй план по сравнению с главным: эта система обеспечивала монополиям сохранение власти, политическую стабильность, относительную покорность рабочего класса, высокие прибыли и подготовку к проведению политики внешнеполитической экспансии со всеми вытекавшими из нее выгодами для магнатов крупной промышленности[121]. /71/

Государственное предпринимательство при фашизме

Особенностью развития государственно-монополистических отношений в Германии всегда был высокий удельный вес в экономике государственной собственности. Эта собственность в условиях высокоразвитого капитализма, как известно, имеет двойственный характер.

Оценивая роль государственной собственности при капитализме, Ф. Энгельс писал:

«Современное государство, какова бы ни была его форма, есть по самой своей сути капиталистическая машина, государство капиталистов, идеальный совокупный капиталист. Чем больше производительных сил возьмет оно в свою собственность, тем полнее будет его превращение в совокупного капиталиста и тем большее число граждан будет оно эксплуатировать. Рабочие останутся наемными рабочими, пролетариями. Капиталистические отношения не уничтожаются, а, наоборот, доводятся до крайности, до высшей точки»[122].

Поскольку превращение государства в совокупного капиталиста не уничтожает капиталистических отношений, а, напротив, доводит их до высшей точки, монополии не имеют причин выступать против этого процесса. У них есть все основания оказывать ему всемерную поддержку, ибо предпринимательская деятельность государства открывает дополнительную возможность перераспределения общественного богатства в пользу монополий при помощи рычагов политической власти. Но существует и другая сторона дела. Наличие совокупного капиталиста, позиции которого постоянно расширяются, убедительно демонстрируя ненужность частнокапиталистического сектора, подрывает тем самым позиции монополий. В ряде случаев этот совокупный капиталист выступает в роли их конкурента. Пока рычаги государственной власти прочно находятся в руках монополий, эта угроза в значительной мере нейтрализуется политическими средствами. Однако при эффективно действующей демократии и наличии в стране достаточно мощных и организованных демократических сил государственная собственность может оказаться повернутой против тех или иных монополий, а при определенной обстановке – и против всей монополистической буржуазии в целом.

Поэтому отношение монополий, в том числе и германских, к государственной собственности было всегда еще более двойственным, чем отношение к государственному регулированию вообще. С одной стороны, при определенной ситуации они полностью поддерживали расширение государственных владений в отдельных отраслях хозяйства, особенно если речь шла об отраслях жизненно важных для развития экономики в целом, но в то же время малоприбыльных или убыточных. С другой – их представители то и дело резко возражали против «гипертрофирования» государственной собственности, настаивая на ее реприватизации. /72/

Это противоречивое отношение к государственной собственности выступило особенно очевидно тогда, когда ее размеры стали достаточно велики, чтобы она могла оказывать заметное влияние на экономическое развитие.

Государственный сектор занимал значительное место в экономике Германии уже после первой мировой войны. В послевоенные годы его позиции укрепились еще больше.

Вскоре после окончания войны были образованы крупные государственные промышленные объединения: акционерные общества «Преаг», «Фиаг», «Пройсаг», «Зексише верке» и др. С приходом фашистов к власти удельный вес государственной собственности продолжал быстро возрастать. В 1932 г. государственный акционерный капитал составлял 13,2 млрд рейхсмарок, а в 1939 г. – 17,0 млрд.

В марте 1936 г., согласно данным Имперского статистического управления, в стране насчитывалось 1085 общественных предприятий. Из них 61 было собственностью империи, 57 – собственностью земель, 25 – собственностью ганзейских городов, 291 – собственностью общин и союзов общин, 142 представляли собой совместное владение империи и земель (ганзейских городов) и 509 – совместное владение империи и общин. 30 % этих предприятий составляли акционерные общества, 64,4 – общества с ограниченной ответственностью, 4,2 – другие общества частного права и 1,4 % – общества публичного права[123].

Расширение государственного сектора в экономике, и прежде всего в промышленности, было связано в фашистский период с массовой «ариизацией» промышленных предприятий, принадлежавших еврейскому капиталу, с конфискацией имущества промышленников, не поладивших на том или ином этапе с нацистскими правителями, и с крупными государственными капиталовложениями в нерентабельные отрасли, важные с военно-стратегической точки зрения.

Весьма характерна в этой связи история возникновения и подъема крупнейшего государственного монополистического объединения фашистской Германии – концерна «Герман Геринг».

Концерн этот был создан в июле 1937 г. как акционерное общество по добыче железной руды и производству чугуна («Рейхсверке А. Г. фюр Эрцбергбау унд Эйзенхюттен Герман Геринг») с капиталом в 5 млн марок. Толчком к его созданию был отказ ведущих металлургических монополий приступить в соответствии с наметками второго четырехлетнего плана к разработке и использованию бедных железом руд в Зальцгиттере. Сразу же после своего конституирования концерн приступил к форсированной добыче забракованной частными концернами руды и строительству огромного металлургического комбината, рассчитанного на ее переработку. Уже в 1938 г. капитал концерна был увеличен в 80 раз и составил 400 млн марок. /73/

Первым реальным вкладом в новый государственный концерн был капитал, принадлежавший прежде еврейским финансистам, а также имущество Восточно-Эльбского буроугольного синдиката, возглавлявшегося до «ариизации» Игнацем Петчеком. Рудные месторождения были приобретены концерном в результате нажима, оказанного на частные металлургические концерны, в частности «Ферайнигте штальверке», которые взамен получили некоторое количество акций государственного концерна. В состав акционерного общества «Герман Геринг» были включены также крупные предприятия, принадлежавшие и раньше государству, в частности одна из крупнейших каменноугольных шахт Рурской области и всей Германии – «Хиберния» (годовая добыча – 22 млн тонн каменного угля).

В начале войны, после бегства из Германии промышленного магната Тиссена, бывшего до тех пор ярым сторонником нацистов, концерн «Герман Геринг» наложил руку и на имущество контролировавшегося Тиссеном комплекса предприятий, входивших в «Ферайнигте штальверке».

После захвата Австрии, а затем Чехословакии в концерн были включены крупные металлургические предприятия этих стран. С января 1940 г. к нему были присоединены металлургические предприятия оккупированных французских провинций Эльзаса и Лотарингии, а также Люксембурга.

К началу второй мировой войны на предприятиях концерна «Герман Геринг» было занято 600 тыс. человек. Годовая производственная мощность доменных печей концерна составляла 6,35 млн тонн, а сталеплавильных агрегатов – 7,29 млн тонн.

Присваивая в огромном количестве награбленное имущество, концерн усиленно занимался и «грюндерской» деятельностью. В 1940 г. им было основано Общество с ограниченной ответственностью с капиталом в 400 тыс. марок для организации производства горно-металлургического оборудования, в 1941 г. – Общество с ограниченной ответственностью для производства необходимых для металлургической промышленности строительных материалов и керамических изделий, Общество с ограниченной ответственностью по торговле рудой и металлом, Инвестиционное общество для управления горными и подсобными предприятиями концерна.

Неудержимое разбухание концерна вызвало необходимость его реорганизации. В январе 1941 г. все предприятия, входившие в акционерное общество «Ренхсверке А. Г. фюр Эрцбергбау унд Эйзенхюттен Герман Геринг», были разделены на три акционерных общества, подчиненных головной компании. В первое (акционерный капитал 250 млн марок, резервы – 118 млн марок и участие – 586 млн марок) были включены горно-металлургические предприятия. Во второе (акционерный капитал 80 млн марок) вошли машиностроительные и оружейные заводы. В третье (акционерный капитал 12,5 млн марок) – предприятия по внутреннему судоходству.

Сильные позиции, захваченные концерном «Герман Геринг» /74/ в тяжелой, и прежде всего металлургической, промышленности, ограничивали возможности маневрирования для традиционных частных монополий и усиливали влияние той части монополистов, которая, своевременно сделав ставку на государственный аппарат, сумела к этому времени захватить решающие посты в правительственном механизме по управлению хозяйством, а также видных нацистских деятелей, превратившихся в крупных собственников.

В этом случае особенно проявилось изменение соотношения сил внутри монополистической буржуазии, в результате которого группы и лица, олицетворяющие сращивание государственного аппарата и монополий (вроде самого Германа Геринга или председателя наблюдательного совета концерна Геринга Пауля Кернера, являвшегося одновременно государственным секретарем при уполномоченном по осуществлению четырехлетнего плана), получили возможность, опираясь как на государственный аппарат, так и на сильные экономические позиции находившейся в их распоряжении государственной промышленности, навязывать свои решения владельцам крупнейших частных монополий[124].

Характерно в этой связи, что деятельность концерна «Герман Геринг» вызывала у рурских монополий гораздо большее недовольство, чем все остальные меры по регулированию экономики, вместе взятые. Уже при создании концерна частные монополии оказали ему такое сопротивление, что Герингу пришлось во всеуслышание угрожающе заявить, что лица и фирмы, мешающие эффективной работе концерна, будут рассматриваться как саботажники. Против концерна неоднократно выступал даже такой ближайший сотрудник Г. Геринга, как генеральный уполномоченный по черной металлургии генерал-майор Ганнекен. Ожесточенная борьба против привилегированных позиций концерна велась на протяжении всех лет его существования в имперской, экономической и отраслевой группах, где частные монополии сохраняли наиболее сильные позиции.

В целом, однако, монополии мирились и с возрастанием удельного веса государственной промышленности как составной части общей системы государственно-монополистического капитализма.

Плоды нечестивого союза

На протяжении всего периода гитлеровского господства монополии пожинали богатые плоды своего союза с фашистской государственной машиной. Деятельность нацистского государства обернулась для них прежде всего огромным возрастанием прибылей.

Весьма характерна в этом отношении динамика дохода предприятий Крупа[125]: /75/

Год	Млн. рм.	Год	Млн. рм.	Год	Млн. рм.	Год	Млн. рм.
1933	118	1935	232	1937	316	1939	394
1934	147	1936	282	1938	331,4	1940	421

Чистая прибыль концерна составляла: в 1933/34 г. – 6,65 млн, в 1934/35 г. – 10,34, в 1935/36 г. – 14,39, в 1936/37 г. – 17,22, в 1938/39 г. – 21,11 млн. рм.

Аналогичным образом росли доходы и прибыли концерна «И.Г. Фарбениндустри» (млн. марок):

Год	Чистая прибыль	Амортизационные отчисления	Всего
1935	51,4	61,8	113,2
1936	55,4	73,5	128,9
1937	48,1	105,1	153,2
1938	55,2	135,7	190,9
1939	56,1	171,2	227,3

За семь довоенных лет общая сумма чистой прибыли концерна равнялась 913,6 млн марок.

Валовой доход и прибыль концерна «Ферайнигте штальверке» возрастали следующим образом (млн марок):

Год	Валовой доход	Чистая прибыль	Дивидендская прибыль	Размер дивиденда (%)
1932/33	215,6	6,28	Не выдавалась
1933/34	335,6*	17,45**	Не выдавалась
1934/35	530,4*	21,2**	19,6	3,5
1935/36	624,5*	22,86**	20,69	4,5
1936/37	746,2*	27,02**	23,00	5
1937/38	Не показан	27,60**	27,60	6
1938/39	662,2*	27,60**	27,60	6
* Только по 13 основным компаниям «Ферайнигте штальверке». ** Только по холдинг-компании.

Примерно в такой же степени росли доходы и прибыли других крупных концернов. Концерн Маннесмана в 1933 г. сообщил, что его чистая прибыль составила 2,1 млн марок, а в 1940 г. оценил ее уже в 10,7 млн марок. Амортизационные отчисления увеличились за это же время с 8,1 до 24 млн марок[126]. Чистая прибыль концерна «АЭГ» составила в 1933/34 г. 41,2 млн марок, в 1934/35 г. – 34,6, в 1935/36 г. – 64,9, в 1936/37 г. – 83,3, в 1937/38 г. – 97,6, в 1938/39 г. – 106,7, а в 1939/40 г. – 115,6 млн марок[127].

Концерн «Клёкнер» умножил свою прибыль (брутто) со 107 млн марок в 1936/37 г. до 164 млн в 1940/41 г.; концерн «Хёш» – с 120 млн до 164 млн; концерн «Гутехофнунсхютте» – со 123 млн до 156 млн марок[128].

Возросли и прибыли германских банков. Например, по официальным /76/ данным, прибыли «Дрезденер банк» увеличились с 1,6 млн. марок в 1933 г. до 9 млн. в 1940 г.

Официальные результаты деловой активности германских акционерных обществ в первые годы фашистского режима выглядели следующим образом (млн. марок)[129].

Годы	Число учтённых акционерных обществ	Номинальный капитал	Чистая прибыль	Выплаченные дивиденды
1932/33	2627	17 597,1	-536,4	468,1
1933/34	2865	17 067,5	36,3	487,6
1934/35	3157	17 777,7	696,9	601,0
1935/36	3145	17 882,0	854,5	701,0
1936/37	3036	17 426,7	953,5	772,0
1937/38	2893	17 297,8	1 129,9	840,3
1938/39	2850	17 181,0	1 342,1	892,2
1939/40	2937	18 290,0	1 342,3	893,1

В декабре 1934 г. гитлеровское правительство из демагогических соображений установило, что акционерные общества имеют право выплачивать на акции не более 6% дивидендов[130]. Практически, однако, это распоряжение не ограничило роста доходов крупных промышленников. Оно не могло сделать этого, во-первых, потому, что львиная доля доходов концернов с самого начала маскировалась под видом амортизационных отчислений. Оно не могло сделать этого, во-вторых, потому, что содержало оговорки, открывающие пути его же обхода. Так, например, прибыль, подлежащая выплате, не превышающая установленные 6%, фактически уплачивалась, но в облигациях Золотоучетного банка, который вкладывал соответствующие суммы в государственные бумаги. При этом проценты от государственных бумаг выдавались также в виде облигаций. В 1937 г. государство выкупило свои обязательства у акционерных обществ и выдало вместо них налоговые боны[131].

Этими бонами акционерные общества покрывали свои налоговые обязательства, а эквивалентные суммы в денежном выражении передавали акционерам.

Применялся и более простой способ игнорирования 6%-ного ограничения – так называемое разводнение акционерного капитала. Например, путем выпуска дополнительных акций акционерный капитал общества утраивался. Соответственно, на каждую акцию приходился в три раза меньший дивиденд. В результате владельцу акции формально выплачивалось 6%, а фактически на одну прежнюю акцию дивиденд составлял 18%. В 1941 г. гитлеровским правительством был издан новый закон, смягчивший ограничения. В соответствии с этим законом акционерные общества, выплачивавшие дивиденды меньше 6%, получали право увеличить их до 6%. Обществам же, имевшим возможность /77/ выплачивать более 8%, разрешалось увеличить выплату до 8%. На сумму, образующуюся из разницы между прибылью и выплатами, должны были приобретаться государственные бумаги, проценты от которых шли акционерам.

Естественно, что в этих условиях процесс накопления богатства происходил еще быстрее, чем во времена Веймарской республики. На 1 января 1932 г., по данным немецкой статистики, в Германии насчитывалось 2324 миллионера, имущество которых оценивалось, согласно их же финансовым отчетам, примерно в 5,4 млрд марок. Через два года после прихода Гитлера к власти, в 1935 г., число людей, обладавших имуществом, оцениваемым свыше миллиона марок, достигло 3563, т. е. выросло в полтора раза. Соответственно увеличилась и общая стоимость принадлежащего им имуществ[132]. В 1932 г. число лиц, годовой доход которых превышал 100 тыс. марок, составляло 2 тыс. человек, в 1936 г. – 6 тыс.[133]

Фашистский режим устраивал монополистическую буржуазию и тем, что его политика создала условия для возрождения могущества империалистической Германии и наступления нового этапа борьбы за экономический и политический передел мира.

Некоторые буржуазные историки, особенно правого направления, утверждают, будто политика подготовки и развязывания войны, проводимая гитлеровским режимом, не отвечала интересам германской промышленности. Промышленники, уверяют они, принимали участие в проведении этой политики лишь в той степени, в какой их вынуждали власти и долг патриотов. В подтверждение ими выдвигаются следующие соображения. Подготовка нацистского режима к войне происходила уже в то время, когда существовали современные средства ведения войны, и прежде всего авиация. В этих условиях было очевидно, что военные действия не ограничатся одним фронтом, а неизбежно распространятся на глубокий тыл. Определяя свое отношение к войне, германские промышленники не могли не понимать, что такая война приведет к разрушению основы их могущества – принадлежащих им фабрик и заводов.

Подобный аргумент представляет собой экстраполяцию опыта, приобретенного в результате второй мировой войны, на оценку ее последствий до того, как она началась. Известно, однако, что если бы последствия всех действий, совершаемых людьми, можно было бы предвидеть заранее, история человечества выглядела бы совсем по-иному.

В фашистской Германии весьма немногие и меньше всего промышленники предполагали, что война обернется для нее именно таким образом. Внешнеполитическое и военное планирование гитлеровского руководства предусматривало осуществление политики экспансии поэтапно, путем постепенного наращивания требований, разъединения своих противников и разгрома их /78/ поодиночке. Первая фаза второй мировой войны, казалось, полностью подтвердила безнаказанность такой тактики. И только после вступления в войну Советского Союза она стала приобретать для гитлеровской Германии тот сверхразрушительный характер, который отличал ее от первой мировой войны.

Разумеется, при решении вопроса об отношении к войне германским промышленникам приходилось учитывать не только плюсы, но и минусы. Однако в атмосфере ослепления, вызванного в правящих кругах Германии первыми внешнеполитическими успехами фашистского режима, эти минусы казались им минимальными.

Утверждают также, что германские промышленники не могли желать войны хотя бы потому, что были заинтересованы в развитых торговых отношениях с зарубежными странами и имели за рубежом значительное имущество. В этих условиях война была связана для них с особыми неудобствами и потерями. Пытаясь подкрепить это утверждение, Лохнер приводит, например, следующие данные, касающиеся «И. Г. Фарбениндустри».

В конце 20-х годов концерн экспортировал 57 % своей продукции. В деловом отчете за 1928 г. сумма всех продаж определялась в 1420 млн марок, в том числе на экспорт – 810 млн марок. Одновременно «И. Г. Фарбениндустри» имела крупные участия во многих странах. Ряд зарубежных фирм находился в ее полном владении. Среди них были такие крупные предприятия, как «Уинтроп кемикл К° Инк», «Дженерал энилин уоркс инк», «Агфа-Энско К°» и «Эмерикэн И.Г. кемикл корпорейшн» в Соединенных Штатах. «И. Г. Фарбениндустри» получала огромные доходы от лицензий, которыми пользовалась американская «Стандарт ойл девелопмент компани». У «И. Г. Фарбениндустри» имелись картельные соглашения с французскими и английскими концернами. Война означала бы для «И. Г. Фарбениндустри», пишет Лохнер, что ее владения за рубежом были бы конфискованы, а поступления от лицензий прекратились[134].

Рассматривая этот аргумент, следует прежде всего иметь в виду, что далеко не все германские концерны имели такие широко разветвленные международные связи. Экспортная промышленность тогдашней Германии играла немаловажную роль. Однако в целом она существенно уступала по значению той, которая работала на внутренний рынок. Кроме того, политика автаркии, проводимая нацистским правительством, привела к заметному свертыванию внешнеторговых связей. Поэтому к началу войны одни внешнеторговые соображения уже не могли иметь сколько-нибудь решающего значения.

Список главных участий филиалов «И. Г. Фарбениндустри» свидетельствует о том, что размещались они главным образом в Соединенных Штатах и Швейцарии. Швейцария – нейтральная страна. С Соединенными Штатами же гитлеровская Германия /79/ на первых порах не собиралась воевать: в военные действия с ними она оказалась втянутой уже в разгар второй мировой войны.

Следует иметь в виду и то, что, как показывает практика международных монополистических связей, военные действия между государствами далеко не всегда ведут к разрыву деловых отношений между монополиями. В частности, уже после второй мировой войны было установлено, что выплаты по лицензиям той же «И. Г. Фарбениндустри» осуществлялись ее американскими контрагентами не только после того, как гитлеровская Германия развязала вторую мировую войну, но и после того, как в войну оказались втянутыми и сами Соединенные Штаты. Известно также, что при помощи различных махинаций, в частности маскировки действительных имущественных отношений, «И. Г. Фарбениндустри» в течение длительного времени удавалось уберечь от конфискации многие свои филиалы в США.

Кроме того, поддерживая политику подготовки к войне, проводимую фашистским режимом, многие промышленники твердо рассчитывали, что эта война будет вестись только (или главным образом) на Востоке. В промышленных кругах Германии существовало твердое убеждение, что по крайней мере Англия окажется на этот раз если не на стороне Германии, то, во всяком случае, в числе нейтральных стран. В связи с этим провал расчетов на договоренность с западными державами о полюбовном переделе Европы и всего мира, толкнувший гитлеровское руководство на заключение пакта о ненападении с Советским Союзом и положивший начало военным действиям в Западной Европе, вызвал недовольство среди части крупных промышленников.

Но самым лучшим доказательством истинного отношения промышленников к агрессивной политике фашистского правительства была занятая ими практическая позиция[135]. Монополии усердно работали на войну и не менее усердно собирали богатую военную жатву.

Полная картина, отражающая военные барыши германских монополий, еще не нарисована. Имеются лишь ориентировочные данные, позволяющие примерно судить об их масштабах. Но даже эти данные весьма показательны. Одним из главных источников монополистических барышей в период войны были государственные заказы. Сумма государственных заказов в гитлеровской Германии колебалась в период войны в пределах от 100 до 150 млрд марок в год (около 700 млрд марок за всю войну). Если считать, что монополистический капитал присваивал себе при выполнении этих заказов 10 – 12 % их стоимости, то в этом случае одни только государственные заказы обеспечили ему прибыль в 70–80 млрд марок[136]. /80/

Еще большую, хотя и не поддающуюся точному учету прибыль принесло монополиям ограбление оккупированных территорий. Грабежом порабощенных в гитлеровской Германии занимались все, кто только мог: и представители государственной власти, и уполномоченные национал-социалистской партии, и вооруженные силы, и организации, и отдельные люди. Масштабы этого грабежа были огромны. По явно преуменьшенным данным Банка международных расчетов, охватывающим только Францию, Бельгию, Голландию, Венгрию, Румынию, Болгарию и Словакию, суммы, выплаченные этими странами на погашение «оккупационных расходов», составили по сентябрь 1944 г. 84 млрд марок, а задолженность Германии по клирингу – 40 млрд. марок. Таким образом, только из этих стран было выкачено 124 млрд марок[137].

При оценке этой цифры следует учитывать, что в нее не входит стоимость так называемой военной добычи и трофеев, ценностей, конфискованных как участия иностранного капитала, прибавочная стоимость, полученная в результате труда рабочих этих стран на секвестированных оккупантами предприятиях, а также стоимость «неорганизованных» конфискаций и реквизиций. Но самое главное – это то, что приведенный подсчет не охватывает страны, больше всего пострадавшие от фашистского грабежа, – Советский Союз и Польшу, лишь частично учитывает потери от грабежа, которые понесла Чехословакия, и т. д.

Сами монополии участвовали в этом грабеже трояким путем. Во-первых, они непосредственно присваивали либо приобретали за бесценок у государства так называемые трофейные предприятия. Этим особенно занимались концерны «Фридрих Флик», «И. Г. Фарбениндустри» и «Ферайнигте штальверке». Таким путем они за несколько лет войны существенно увеличили свой основной капитал. Кроме того, «приобретение» предприятий в оккупированных странах позволяло значительно расширить поступление прибавочной стоимости, ибо в разоренных оккупированных странах рабочая сила была гораздо дешевле, чем в самой Германии.

Во-вторых, большую роль играл вывоз из оккупированных стран сырья, которое приобреталось либо за бесценок, либо вообще бесплатно.

В-третьих, весьма выгодную для монополий операцию представляло широкое использование рабского труда насильно угнанных иностранных рабочих и заключенных концентрационных лагерей. О масштабах использования этой почти бесплатной рабочей силы свидетельствует хотя бы тот факт, что только с 1 апреля по 1 декабря 1942 г. одним Управлением генерального уполномоченного по использованию рабочей силы было доставлено в Германию 2 749 652 рабочих из оккупированных областей[138]. Всего же /81/ только из одного Советского Союза в Германию было угнано на принудительные работы около 5 млн граждан[139].

На некоторых предприятиях концерна Флика угнанные составляли более 50 % всех рабочих[140]. На заводах «И. Г. Фарбениндустри» было занято в 1942 г. 22 тыс. угнанных рабочих, военнопленных и заключенных, в 1943 г. – 58 тыс., в 1944 г. – 86 тыс., в 1945 г. – 102 тыс.[141] В угольной промышленности Рура в середине 1944 г. работало. 121,5 тыс. угнанных и военнопленных[142].

Естественно, что монополии имели все основания быть довольными. Поэтому большая часть 12-летнего периода существования гитлеровской «третьей империи» характеризовалась самым тесным сотрудничеством между НСДАП и государством, с одной стороны, и монополиями – с другой, тем более что разграничительная линия между ними все больше стиралась.

Большинство возникавших недоразумений имело, как правило, эпизодический характер.

Первым из таких более или менее крупных недоразумений явились события, предшествовавшие расправе с руководителями штурмовых отрядов 30 июля 1934 г. Рост недовольства среди рядовых членов НСДАП откровенно прокапиталистическим курсом руководства нацистской партии, разочарование в надеждах на коренные преобразования в структуре общества привели к растущей популярности среди них лозунга «второй революции». Оппозиционные настроения заразили и часть аппарата национал-социалистской партии. Это серьезно поколебало уверенность монополий в стабильности политической обстановки и побудило их принять чрезвычайные меры.

В этих условиях представители крупной промышленности пошли на то, на что они не шли и не собирались идти, когда бесчинства штурмовиков были направлены против рабочего класса, против политических партий, в том числе и буржуазных, когда нацистские эмиссары проводили чистку в самих предпринимательских организациях. По официальным и неофициальным каналам нацистскому руководству было дано понять, что терпимость по отношению к требованиям «второй революции» может иметь далеко идущие последствия.

Дело дошло до того, что один из прямых уполномоченных монополистического капитала в гитлеровском кабинете, фон Папен, тот самый Папен, который сыграл решающую роль в приходе Гитлера к власти, позволил себе без согласования со своим шефом выступить в Марбурге с речью, которая повсеместно была воспринята как прямое предупреждение в адрес национал-социалистов. /82/ «Мы осуществили антимарксистскую революцию, – заявил он, – не для того, чтобы проводить в жизнь программу марксизма…» И далее: «Тот, кто угрожает гильотиной, первым попадет под ее нож»[143].

Было бы, разумеется, упрощением предполагать, что только нажим со стороны крупных промышленников побудил Гитлера расправиться со штурмовиками, в том числе со своим ближайшим соратником Ремом. Однако роль, которую сыграл этот нажим, была одной из самых решающих.

Массовые убийства 30 июля 1934 г. затронули не только тот круг лиц, против которого они были направлены в первую очередь. Террор в условиях фашистской диктатуры имеет свои закономерности. В ходе массовых репрессий Гитлером и его приближенными были сведены старые политические и личные счеты. Среди жертв оказались люди, в течение многих лет связанные с теми самыми монополиями, которые громче всех требовали кровавой чистки. Под ударом оказался и сам Папен. Гитлер не простил ему угрозы, которая косвенно была обращена и к «фюреру». Квартира вице-канцлера была подвергнута разгрому, его ближайший сотрудник, писатель Юнг, подготовивший текст марбургской речи, был растерзан. И только позиция Гинденбурга, решительно вступившегося за своего любимца, избавила Папена от судьбы, которая постигла в те дни бывшего рейхсканцлера фон Шлейхера, бывшего государственного комиссара Баварии Кара и многих других известных деятелей.

Поскольку главная цель была достигнута и силы, проповедовавшие идею «второй революции», практически уничтожены, монополии легко смирились с издержками «чистки». О судьбе фон Шлейхера, Кара и Юнга постарались позабыть как можно быстрее. Впрочем, и сам Папен, оправившись от первого испуга, продолжал верой и правдой служить гитлеровскому режиму, правда, уже не как вице-канцлер, а как нацистский посол сначала в Вене, а затем в Анкаре.

После этих событий отношения между нацистской кликой и монополиями развивались вполне гармонично, если не считать мелких стычек, вызванных дотошностью отдельных бюрократов из нацистского государственного аппарата, пытавшихся чрезмерно, по мнению монополий, регламентировать хозяйственную деятельность. Только через пять лет эти отношения несколько омрачились. И связано это было с первым серьезным внешнеполитическим просчетом гитлеровского правительства.

Выше уже говорилось, что внешнеполитическое и военное планирование нацистского руководства предусматривало осуществление экспансионистских планов германского империализма по возможности поэтапно. Это породило у определенной части крупных промышленников иллюзию, что передела Европы можно /83/ будет добиться в результате полюбовной сделки с английским и французским империализмом. Поэтому втягивание Германии в войну с Англией и Францией было воспринято ими как крупная ошибка. Особенно сильны такие настроения были среди промышленников Западной Германии, и в первую очередь Рура, т. е. районов, которые могли бы прежде всего стать ареной военных действий.

Дело не ограничилось глухим недовольством. Когда 1 сентября 1939 г. Гитлер собрал послушный ему рейхстаг, чтобы он одобрил начало военных действий, среди примерно 600 коричневых марионеток, послушно сказавших «да», нашелся человек, осмелившийся выступить с протестом. По иронии судьбы этим человеком оказался Фриц Тиссен, финансировавший НСДАП еще в те годы, когда Гитлер был малоизвестным баварским политиком, давший деньги на строительство нацистской цитадели – Коричневого дома, один из главных протеже нацистов среди промышленных магнатов и ключевая фигура гитлеровской системы руководства хозяйством[144].

Предусмотрительно покинув территорию Германии, Тиссен направил председателю рейхстага телеграмму протеста, а затем в письме Гитлеру изложил причины, толкнувшие его на этот шаг.

Письмо это весьма любопытно. Написано оно с откровенно фашистских позиций. В то же время оно в значительной степени предвосхищает критику Гитлера частью правых экстремистов в современной Западной Германии.

Прежде всего Тиссен обвинил фюрера в измене «принципам национал-социализма», в том числе собственной программе, изложенной в его книге.

«Я напоминаю Вам, – язвительно писал Тиссен, – что Вы, конечно, не послали Вашего Геринга в Рим к святому отцу или в Доорн к кайзеру, чтобы подготовить обоих к предстоящему союзу с коммунизмом. Тем не менее Вы все же внезапно вступили в такой союз с Россией, т. е. совершили шаг, который Вы сами сильнее, чем кто-либо другой, осуждали в своей книге “Майн кампф” – старое издание, страницы 740–750».

«Ваша новая политика, господин Гитлер, – продолжал далее Тиссен, – толкает Германию в пропасть и приведет немецкий народ к катастрофе. Вернитесь обратно, пока это еще возможно… Вспомните о Вашей клятве, данной в Потсдаме»[145].

И хотя в письме содержались глухие призывы к Гитлеру вернуть немецкому народу свободу совести, мысли и слова, восстановить в своих правах законность, весь строй письма показывал, что Тиссена вполне устраивал фашистский режим до 1939 г. и что мысли о демократии и свободе стали приходить ему на ум только тогда, когда действия нацистского режима вступили в противоречие с его, Тиссена, личными интересами.

В ряде работ, появившихся на Западе, содержится утверждение, /84/ что взгляды и действия Тиссена пользовались в промышленных кругах определенной поддержкой[146]. Учитывая сугубо реакционный характер критики, с которой выступил Тиссен, это вполне вероятно. В то же время как только германские войска стали одерживать одну за другой победы – сначала в Польше, а затем на Западном фронте, от этих настроений ничего не осталось. Их мгновенно смела волна шовинистического угара и грабительского ажиотажа.

Эта волна схлынула только после того, как фашистской армии были нанесены серьезные поражения на Восточном фронте. Разгром гитлеровских войск под Сталинградом, поражение на Курской дуге, участившиеся удары англо-американской бомбардировочной авиации по промышленным центрам Германии вызвали отрезвление, которое не минуло и промышленные круги. Только после этого между германскими монополиями и фашистским режимом стали возникать уже действительно серьезные разногласия.

Корень этих разногласий состоял отнюдь не в том, что одни – промышленники – понимали безысходность положения, в котором оказалась Германия, и требовали сделать из этого политические выводы, а другие – представители партии и государства – неправильно оценивали обстановку. Различия в оценке обстановки, разумеется, имели место. Но это была не причина, а следствие. Причина же состояла в том, что в сложившейся обстановке монополии еще могли рассчитывать на приемлемый для них выход, сопряженный со сравнительно небольшим ущербом, в то время как для чиновников государственного и партийного аппарата возможность благоприятного исхода в случае признания поражения была минимальной. Если крупные промышленники еще рассчитывали на то, что при поражении, особенно признанном «своевременно», т. е. до того, как на территории Германии окажется Советская Армия, им удастся сохранить свои богатства, то для представителей нацистского аппарата, социальное положение которых зависело от места в чиновничьей пирамиде, поражение означало и личную катастрофу. Промышленники могли надеяться, что им удастся избежать кары за преступления нацистского режима; ведь они не марали рук сами, а только наживались на том, что творили другие. Чиновники аппарата несли непосредственную ответственность за все содеянное ими и не рассчитывали на снисхождение. В интересах промышленников было закончить проигранную войну – чем раньше, тем лучше. Представители нацистского аппарата хотели бы оттянуть неизбежный конец, надеясь на мудрость фюрера, случайность, чудо или на что угодно.

Такова социальная подоплека наметившегося примерно с начала /85/ 1943 г. отхода все большего числа промышленников от поддержки фашистского режима. Гитлер был хорош, когда он разрушил парламентскую систему, когда топил в крови рабочее движение, когда создал военную экономику и развязал войну. Он стал плох, когда стало очевидно, что те, кто за ним следуют, движутся к катастрофе. Прыгать вместе с Гитлером в могилу монополии не хотели.

Но даже в этих условиях сопротивление крупных промышленников гитлеровской политике было поразительно слабым. В частности, в заговоре 20 июля 1944 г. крупная промышленность была представлена гораздо слабее, чем генералитет и офицерство.

Основная группа недовольных фашистским режимом промышленников концентрировалась вокруг генерала Томаса, о котором уже шла речь выше. В основном ее деятельность ограничивалась, однако, составлением документов, которые должны были убедить руководство в необходимости принять своевременные меры для политического урегулирования, т. е. попыток заключить сепаратное соглашение с западными странами, продолжая вести войну против Советского Союза. Так в подготовке меморандума Томаса «Предупреждение германской промышленности», в котором доказывалась бесперспективность дальнейшего ведения войны, участвовал ряд крупных предпринимателей из Имперской группы промышленности. Наряду с Томасом этот меморандум подписал заместитель председателя Имперской группы банкир Шталь[147].

Аналогичные документы направлялись правительству и позже – с одинаковым отрицательным результатом.

Отдельные промышленники были прямо или косвенно связаны непосредственно с заговорщиками. Отношения с ними поддерживал, например, Шахт, не поладивший с Гитлером и ушедший в отставку сначала с поста министра хозяйства, а затем – и президента Рейхсбанка. Среди крупных промышленников, бывших в курсе заговора, можно назвать также Германа Рейша из «Гуте-хофнунгс – Хютте», Роберта Боша, о котором уже шла речь выше, генерального директора «Заксенверке А. Г.» Виттке, зятя Круппа фон Вильмовски, короля буроугольной промышленности и крупного помещика Венцель-Тойченталя, банкира Швиндта, Николауса фон Голема из Верхнесилезского металлургического концерна и главного советника «Люфтганзы» Клауса Бонхеффера[148].

Однако большинство монополистов держалось в стороне от заговора, предпочитая не рисковать и не связывать себе руки. Это вынужден констатировать и генерал Томас, в целом всячески выгораживавший немецких промышленников.

«Если сегодня, – пишет он в своем меморандуме, – немецкий народ с полным основанием требует отчета у своих военных руководителей, то он должен потребовать его и от многих капитанов промышленности, /86/ которые не имели мужества действовать в соответствии со своими убеждениями и вместе со мной откровенно признать, что они считают эту войну бессмысленной и бесперспективной»[149].

Показательно, что среди лиц, арестованных, осужденных и казненных по делу 20 июля, почти не было промышленников. Определенную роль в этом, конечно, сыграло и то, что в обстановке, сложившейся в то время в фашистской Германии, Гитлер не хотел ставить все точки над «i» и признавать, сколь разветвленным оказался направленный против него заговор. Бесспорно также, что арестовать и осудить таких крупнейших промышленных магнатов, как Рейш или Бош, было не просто даже такому абсолютному диктатору, как Гитлер. Тем не менее, если бы в его руках были бы данные о прямом участии в покушении на него тех или иных промышленников, он бы, не колеблясь, посадил их за решетку. Ведь ничто не удержало его от того, чтобы вопреки традициям повесить на крюке фельдмаршала фон Вицлебена или отправить в концентрационный лагерь захваченного во Франции после ее разгрома своего бывшего благодетеля и покровителя Фрица Тиссена.

С гораздо более энергичным сопротивлением промышленников Гитлеру мы встречаемся на несколько более позднем этапе, за несколько месяцев до краха фашистской Германии. Толчком для этого сопротивления явился приказ Гитлера от марта 1945 г. о применении тактики «выжженной земли» также и по отношению к германским территориям, оставляемым противнику. Поскольку войска антигитлеровской коалиции к тому времени неудержимо двигались к центру нацистской «третьей империи», пунктуальное выполнение приказа означало бы, что все промышленные предприятия Германии должны были взлететь на воздух. Приказ этот свидетельствовал, что Гитлер всерьез намерен выполнить свою угрозу – оставить после себя одни лишь развалины[150].

Этого германские монополии уже не могли вынести. Они вовсе не были намерены безучастно наблюдать за уничтожением принадлежащего им имущества, особенно в Западной Германии, оккупируемой войсками Соединенных Штатов. Англии и Франции, которые, как это хорошо понимали германские монополисты, не намерены были допускать изменения отношений собственности в контролируемых ими районах. Немедленно были отброшены прочь соображения долга, традиций, подчинения власти, которые так часто использовались для оправдания тесного сотрудничества с фашистским режимом. Были приведены в ход все рычаги, чтобы этот приказ был отменен или, по крайней мере, не претворен в жизнь.

Прежде всего было оказано давление на самого Гитлера. Для этого был использован министр вооружений Шпеер. На протяжении многих лет он был верным паладином фюрера[151]. В то же /87/ время он поддерживал тесные связи с промышленными монополиями, выступая в качестве их главного заказчика во всем, что касалось поставки вооружений. До тех пор, пока отношения между Гитлером и монополиями носили лояльный характер, Шпеер прекрасно ладил с тем и другими. Когда дело дошло до конфликта, ему пришлось сделать выбор. И министр вооружений выбрал монополии.

18 марта 1945 г. Шпеер направил Гитлеру меморандум, в котором, указывая на неизбежность военного поражения, рекомендовал ему осуществить следующие предложения: во-первых, прекратить разрушение заводов, шахт, транспортных средств и т. д.; во-вторых, сократить до минимума взрыв мостов; в-третьих, приготовиться к передаче «частным лицам» (т. е. монополиям) государственных материальных ценностей: складов с одеждой, промышленными товарами, а также с продовольствием.

Гитлер, не читая, спрятал меморандум в сейф. Шпеер добился личной аудиенции. Однако на его просьбу прекратить действие приказа о «выжженной земле» фюрер ответил:

«Если война будет проиграна, погибнет и народ. Эта судьба неотвратима… Наша нация оказалась более слабой. Поэтому будущее принадлежит более сильному восточному народу. После войны все равно останутся одни лишь неполноценные, ибо лучшие погибли»[152].

После этого Шпеер прибег к чрезвычайным мерам. Опираясь на начальника генерального штаба Гудериана, он установил контакт с командующими группами армии и пытался побудить их не допустить выполнения мартовского приказа хотя бы в пределах территорий, на которые распространялись их полномочия. В апреле 1945 г., обосновавшись в Западной Германии, он несколько раз летал в полуокруженный Берлин, вновь пытаясь уговорить Гитлера изменить свою точку зрения.

Еще находясь в ближайшем окружении Гитлера, Шпеер записал на пленку и переслал своему ближайшему подручному гауляйтеру Гамбурга Кауфману текст речи, в которой осуждал тех, кто выполнял приказ Гитлера о разрушении германской промышленности. На случай отказа Гитлера действовать в соответствии с рекомендациями Шпеера текст этой речи по особому сигналу должен был быть передан в эфир. Осуществлению этого плана помешало лишь быстрое продвижение войск антигитлеровской коалиции.

Борьба против мартовского приказа Гитлера не ограничивалась деятельностью Шпеера. К ней были подключены все связанные с монополиями большие и малые чиновники нацистского режима. Так, исполнение приказа об уничтожении угольных шахт в Рурском районе было сорвано благодаря вмешательству пользовавшегося в нацистских кругах большим влиянием генерального директора государственных предприятий «Герман Геринг-верке» Пауля /88/ Плейгера. Под воздействием управляющего делами Имперской группы угля Зогемайера Плейгер, для которого до тех пор любой приказ Гитлера был законом, отправился в Рурскую область, собрал представителей угольной промышленности, сообщил им о поступившем в адрес гауляйтера приказе Гитлера взорвать шахты и распорядился: «Это не должно произойти ни при каких условиях. Я запрещаю Вам выдавать взрывчатые вещества кому-либо из политических функционеров»[153].

Подобные сцены разыгрывались повсеместно.

В результате, несмотря на неоднократные напоминания Гитлера, приказ о перенесении тактики «выжженной земли» на немецкую территорию в большинстве случаев так и не был выполнен. И это, быть может, ярче, чем что-либо другое, показало, каким огромным было влияние монополий и в тех случаях, когда они выступали не вместе с поставленным ими у власти аппаратом, но и против него. В свете этого вина германских монополий за действия фашистского режима выглядит еще большей.

* * *

Созданная национал-социалистами экономическая система была не чем иным, как специфической формой государственно-монополистического капитализма, на которую наложили глубокий отпечаток своеобразие германского империализма и особая острота классовой борьбы в дофашистской Германии. То обстоятельство, что определенные круги буржуазии, в том числе и монополистической, на различных этапах проявляли большее или меньшее недовольство функционированием этой экономической системы, свидетельствовало лишь о том, что даже в условиях тоталитарного государственно-монополистического регулирования противоречия между различными группами монополистического капитала не исчезают, а находят свое проявление в новых формах: в виде борьбы за ключевые рычаги в государственном аппарате или же борьбы против тех, кто уже овладел этими рычагами.

В целом, однако, эти столкновения не выходили за те рамки, о которых говорил В.И. Ленин, отмечавший, что

«банковские тузы как бы боятся, не подкрадывается ли к ним государственная монополия с неожиданной стороны. Но, разумеется, эта боязнь не выходит за пределы конкуренции, так сказать, двух столоначальников в одной канцелярии»[154].

Многие частные проявления созданной фашистами экономической системы не полностью удовлетворяли крупную буржуазию. В целом, однако, это была система, которая ее устраивала, по крайней мере до тех пор, пока не стало ясно, что нацистский корабль идет ко дну. /89/

---

Примечания

Предыдущая | Содержание | Следующая