Вот уже на протяжении почти тридцати лет перед каждой избирательной кампанией в СМИ разгорается один и тот же спор о роли политических опросов. На одной стороне - сторонники опросов (те, кто "за"), политологи, а также многочисленные фракции политических и медиатических кругов, которые причисляют себя к "модернистам" и "либералам": они защищают эту технику, считая ее "демократической", "научной", стоящей на службе политических дебатов, поскольку опросы предоставляют "гражданам" информацию, необходимую для того, чтобы они могли высказываться со знанием дела. По другую сторону - противники (те, кто "против"), принадлежащие к политическим, журналистским, и, кроме того, к интеллектуальным кругам. Причины, ими называемые, лежат в научной и политической плоскостях: оспаривается достоверность опросов по причине недостаточных размеров выборки, сомнительных корреляций, плохо поставленных вопросов, пристрастной и тенденциозной интерпретации ответов (не говоря уже о политически скомпрометировавших себя некоторых руководителях институтов изучения общественного мнения). Считается, что эти опросы, иногда абсурдные и малоубедительные, смущают простодушие избирателей в момент выборов, способствуя искажению "нормальных" результатов. Короче, для одних опросы прекрасно вписываются в политическую демократическую жизнь, а для других - искажают саму ее суть.

Последняя кампания по выборам президента (речь идет о выборах президента Франции 1995 года - прим. перев.), которая особенно переусердствовала в отношении опросов, позволила обнаружить конфликты, вызванные внедрением этой социальной технологии в политическое пространство. Никогда еще специалисты по опросам не были столь активны в отношении выборов и никогда еще они не подвергались столь резкой критике. Но политики, или, по крайней мере, те из них, кто сомневается в политической нейтральности и научной валидности опросов, исходят из чисто политических, а не научных интересов, поскольку склонность политологов сомневаться в опросах, или, наоборот, верить в их достоверность, в значительной мере зависит от того, насколько эти опросы благоприятны для них самих, что и объясняет их относительное непостоянство. Так, например, политик, который в начале избирательной кампании для поддержки своего кандидата использовал занимаемый им рейтинг/291/ по опросам как основной аргумент в его пользу ("Нужно голосовать за X, поскольку он близок сердцам французов"), сразу же после выборов с яростью обрушился на институты изучения общественного мнения.

Отношение многих журналистов к опросам строится по той же логике: чем более эти опросы служат их собственным журналистским интересам, тем более они к ним благосклонны. Так, те же самые журналисты, которые всячески способствовали тому, чтобы опросы оказались в центре избирательной кампании, немедленно пошли на попятную вечером того же дня, когда завершился первый тур выборов (речь идет о телевечере, когда по всем каналам и до глубокой ночи сообщаются, комментируются и обсуждаются получаемые данные о результатах выборов - прим. перев.), и стали предупреждать, что при использовании опросов следует быть осторожными в представлении их результатов (допустимая погрешность, сиюминутность I опроса S, который достоверен лишь для момента Т, когда опрос проводился и т.п.), хотя сами они никогда прежде эти предосторожности не соблюдали, и в ближайшем будущем, буквально несколькими часами позже, перестанут их соблюдать. К середине вечера журналисты опять принялись защищать опросы, упрекая избирателей в том, что те стали излишне "ветрены" и "нерешительны", что своим "нетипичным" поведением они исказили исследования, которые сами по себе безупречны, и что таким образом они затрудняют им работу. В конце же вечера они с такой же убедительностью стали сообщать результаты опроса, проведенного "у избирательных урн", который был ими заказан для выявления избирательных намерений электората во втором туре, когда опрашиваемые еще не знали результатов первого тура.

Экспансия рынка

Интерес политиков и журналистов к опросам во многом связан с тем, что они заведомо предназначены и адаптированы к тому, чтобы непосредственно отвечать на самые неотложные и животрепещущие вопросы таким образом, чтобы, даже при плохой их интерпретации, предоставлять данные, которые будучи структурированы в соответствии с логикой политического поля, по определению обладают гораздо более высокой прогностической ценностью, чем лишенные всякой методики интуитивные оценки.

Естественно, что для институтов изучения общественного мнения политики являются привилегированной клиентурой,/292/ которой институты поставляют информацию, с одной стороны достаточно конфиденциальную для выработки стратегий, а с другой - предназначенную для публикаций, способных произвести определенный политический эффект. Сами же опросы общественного мнения позволяют, как известно, конструировать дискретные индикаторы ("предупреждающие сигналы") "состояния общественного мнения" или же могут быть опубликованы и использованы в качестве специфического политического приема, когда требуется, например, показать, что большинство граждан одобряет то или иное мнение, ту или иную политическую меру (эффект легитимации). Что касается предвыборных опросов, то они позволяют "тестировать" шансы политических лидеров и таким образом влиять на выбор кандидатов (механизм предсказания или имитации). Это можно было наблюдать во время последних президентских выборов: Жак Делор никогда не был бы выдвинут в качестве кандидата от Социалистической партии, а Эдуарду Балладюру, вероятно, не пришла бы в голову мысль выставлять свою кандидатуру, если бы оба не получили поддержку со стороны опросов, которые за несколько месяцев до выборов показывали крайне благоприятные для них результаты.

Известно также, что институты изучения общественного мнения все в большей мере включаются в процесс формирования текущей правительственной политики (как минимум на уровне СМИ), а также в проведение избирательных кампаний различных партий. Они позволяют, в частности, следить за рейтингом кандидатов в зависимости от их выступлений в СМИ и участвуют в формулировании тем, которые, по причине их особой популярности среди избирателей, получают преимущественное место и в политических программах. Институты также дают представление руководству партий о возможном соотношении политических сил и тем самым помогают вырабатывать стратегии политических объединений и осуществлять политическую перегруппировку. Бесспорно, зондажи изменили представление о политической деятельности, однако они непосредственно вписываются в логику наиболее традиционных форм политической работы, которая состоит, например, в преобразовании взглядов и идей, вырабатываемых в узком кругу профессиональных политиков, в предложения, способные получить самую широкую поддержку среди профанов, или, точнее, тех категорий населения, на которые преимущественно ориентируется всякая политическая организация. Таким образом, политический опрос вписывается в самый общий процесс/293/ рационализации деятельности ("помощь в выработке решений", как говорят специалисты по опросам), что также можно наблюдать в экономическом секторе, использующем, среди прочего, и помощь, которую могут предоставить социальные науки.

Однако, опросы, заказываемые политическими руководителями, несмотря на их многочисленность, отличаются от тех, вокруг которых ведутся общественные дискуссии. Действительно, большинство этих опросов неизвестны ни публике, ни даже журналистам, поскольку определенная их часть носит конфиденциальный характер и предназначается специалистам по политическому маркетингу, которые работают сегодня во всех партиях, подготавливая и проводя предвыборные кампании кандидатов. Это отнюдь не те опросы, которые заказывает пресса с целью их последующей публикации и анализа. Таким образом, если политический опрос добился в СМИ (в частности, на государственном радио и телевидении) не меньшего успеха, чем тот, который он имел среди политических актеров, то факт его публикации, наоборот, оказывает на политическую игру если не более существенное, то во всяком случае наиболее очевидное воздействие.

Успех политических опросов среди журналистов, как и среди политологов, основывается прежде всего на одной и той же политической доксе: этот тип исследования действительно столь же "естествен", как и консультационные мероприятия электорального типа (не случайно опрос общественного мнения напоминает референдум, а предвыборный опрос - выборы). Он также объясняется общей для журналистов и политологов верой в их научную ценность, поскольку от внимания последних ускользают все сложности методологических проблем, возникающих при любом исследовании, и особенно, при исследованиях этого типа, тем более, что научная подготовка большинства из них оставляет желать лучшего, а медиатическая логика в целом ориентирует на упрощенность или, по крайней мере, на политическое прочтение этих опросов.

Кроме того, этот тип исследования представляет собой "продукт", особенно хорошо приспособленный к чисто техническим и политическим ограничениям, которые сегодня влияют на производство информации. В отличие от традиционных уличных ("с микрофоном - на улицу") опросов, они позволяют совместить скорость исполнения с внешними признаками науки: цифровая форма представления данных обладает внешними признаками объективности и нейтральности, т.е. теми качествами, которые сегодня формально востребуются/294/ аудио-визуальными средствами массовой информации ("Этот ошеломляющий опрос нам показывает, что...", "Эксклюзивный опрос: французы судят Америку!" и т.п.) и потому обладают эластичностью, обеспечивающей хорошую адаптацию к требованиям текущего момента и конкуренции. Но особенно большое распространение практика опросов получила в политической области благодаря тому, что эти исследования позволяют журналистам (в частности, аудио-визуального сектора) непосредственно вторгаться в политическую борьбу, обладая своей собственной легитимностью, что и дает им возможность опрашивать политиков, избегая неприятной позиции простого выяснения их мнений, или, что в конечном счете одно и то же - позиции ангажированного журналиста. Благодаря опросам они стали научно гарантированными глашатаями "того, что действительно думает народ", поскольку рейтинги популярности и опросы общественного мнения находятся вне критики политиков, которые их же сами и заказывают, и в них верят. Что касается опросов относительно избирательных намерений, то они позволяют в ходе предвыборной кампании создать особую атмосферу, которая день за днем подогревает интерес читателей и телезрителей, в большинстве своем мало интересующихся политическими дебатами в силу их сложности, специфичности, трудности для восприятия (что и делает их, в конечном счете, неинтересными для профанов). Короче, эти опросы дают привлекательное для многих представление о политической борьбе в соответствии с более близкой "широкой публике" моделью спортивных соревнований или конфронтации между известными персонажами.

Политическая критика и научная критика

Если развитие данной практики с самого начала вызвало очень бурную реакцию, то для критического дискурса, который развивался параллельно, наоборот, была характерна крайняя расплывчатость, а самые убедительные соображения как бы тонули в потоке критики, более или менее банальной, маргинальной или построенной на мелких курьезных фактах. Обоснованные обвинения, часто плохо понимаемые политико-журналистской средой, почти всегда немедленно забывались, как только появлялся очередной опрос. Действительно, если критика этих исследований воспринималась так тяжело, то это потому, что символические и экономические ставки, включенные в это поистине коммерческое и политическое соревнование между/295/ политическими актерами, институтами изучения общественного мнения, и прессой, имеют целью представить (и тем, и другим) незаинтересованный (во всех смыслах) научный дискурс, ученый комментарий с его предписаниями, предосторожностями, с его отрицанием сенсационности, который в любом случае оказывается антиподом упрощенческой логики, чаще всего используемой в этой области как в СМИ, так и в самой политической борьбе.

Обычно умеренная критика в духе реализма концентрирует свое внимание в большей степени на личностях или институтах, чем на причинах, и в качестве "козла отпущения" называет самого явного виновника, а именно "специалистов по опросам" или "СМИ". На самом деле требует объяснения сам успех этой практики, который основывается на трансформациях функционирования политико-медиатического поля, тогда как "специалисты по опросам" составляют всего лишь наиболее видимую часть значительно более широкой системы, которая сегодня способствует повышению значимости опросов и объясняет рост их числа, несмотря на ту негативную реакцию, которую они вызывают. Иными словами, сугубо технический анализ опросов, т.е. дискуссия по поводу их достоверности, оставляет в стороне главное, заключающееся в том, чтобы понять природу этого чисто социального интереса к опросам и основу той власти, которую различные стороны, участвующие в политической игре, - журналисты, политики, политологи СМИ и т.п. - предоставляют опросам и за опросами признают.

Наиболее радикальная критика политических опросов (которая была бы и более эффективной) могла бы состоять в том чтобы пресса перестала их заказывать, отказывалась публиковать их результаты, одним словом, поступила бы так, как это делала до конца 70-х годов газета Монд, совершенно их игнорируя. Остается лишь сказать, что такого рода радикатьная критика полностью отсутствует в СМИ, наоборот, та же Монд уже более 10 лет успешно вносит свою лепту в развитие этого типа исследований. Между тем, в СМИ широко используется примитивная критика опросов, как бы заложенная в самой этой практике, что позволяет заранее нейтрализовать ту критику, которую может вызвать публикация зондажей. Она отражает в какой-то мере "нечистую совесть" журналистов, которые сами считают эту практику чрезмерной. Однако, представляется, что этот тип сопровождающей критики, часто встречающейся во многих крупных СМИ, скорее отражает стратегию "двойного удара", что позволяет постоянно публиковать опросы, и при этом делать вид,/296/ что особой веры этим опросам нет и что им не придается большого значения [1]. Когда журналисты приводят статистические данные, то они это делают с долей иронии и с некоторым отстранением ("это всего лишь опрос...", "если верить данным последнего опроса..."), что должно подчеркнуть их определенное недоверие к опросам. А когда газеты решают посвятить специальный номер разоблачению "великой манипуляции опросами", что они периодически делают, то это чаше всего становится лишь еще одним поводом для косвенной рекламы различных институтов изучения общественного мнения, руководители которых самодовольно выступают в свое оправдание.

Даже критика, которая, казалось бы не выходит за рамки чисто научной логики, косвенно остается критикой политики. Так, например, если, в ходе последней избирательной кампании, специалисты по опросам подверглись критике более резкой, чем обычно, то это только потому, что они ошиблись, неправильно предсказав рейтинг кандидатов. Логика же этой критики, зависящей от обстоятельств, такова, что те же самые специалисты, наоборот, восхвалялись бы теми же людьми, если бы, как это часто бывает, предсказания этих специалистов оказались бы более близкими к реальным результатам. В таком случае критики стали превозносить "эту удивительную науку" и, возможно, что в каком-нибудь журнале нашлись бы журналисты или политические комментаторы, которые серьезно задались бы вопросом, "Не заменят ли опросы выборы?". Тогда бы они с той же уверенностью, с какой в другом случае осуждали специалистов по опросам, предложили организовать дискуссию не на тему "валидности опросов", а для того, чтобы понять, нужны ли выборы, если простой опрос, проведенный перед выборами, позволяет вполне точно определить тех, кто будет избран. Опрос стал бы превозноситься как рациональный инструмент демократии позволяющий экономить на традиционных процедурах типа выборов или референдума, которые с этого момента стали бы считаться архаичными, слишком тяжеловесными и слишком дорогостоящими с точки зрения временных и денежных затрат.

Только выборы всякий раз на время прерывают дискуссии о достоверности опросов: они оказывают на большинство актеров политико-медиатического поля настоящий эффект вердикта, гораздо более решающий, чем все научные дискуссии или технические объяснения. Когда, как это часто бывает, результат выборов оказывается близок к показателям последних зондажей,/297/ то этот эффект вердикта узаконивает триумф институтов, обычно использующих его для того, чтобы заполнять целые страницы газет и журналов саморекламой, в которой они напоминают о своем "прогнозе" и тем самым заставляют признать свою компетентность. Аргументы научного толка, если они и приводятся, служат чаще всего просто авторитетными суждениями, дающими дополнительные основания верить (или не верить) зондажам, а также не столько разрешить основополагающий спор, сколько легитимировать принятие позиции, основание которой в действительности находится в другом месте. В определенной мере "провалы" или "неожиданности", которые время от времени происходят в этом типе исследований ожидаемы и для некоторых даже желательны, поскольку они дают хороший повод восстановить "незаменимую ценность выборов" и тем самым утвердиться в вере в ценность традиционных процедур политических консультаций.

Парадоксальная критика

Возможно, самое удивительное заключается в том, что наиболее резкой критике подвергаются как раз те опросы, которые менее всего дают для этого повод. Как известно, под общим термином "опросы" обычно скрываются очень различные исследования, которые не имеют между собой почти ничего общего, кроме, пожалуй того, что все они построены на выборке, (якобы) репрезентативной для всего населения Франции, имеющего право голоса, что задаваемые в них вопросы носят закрытый характер, что они проводятся институтами изучения общественного мнения, что они публикуются в печати, и что зачастую их цели носят политический характер. С научной точки зрения следует учитывать специфику каждого типа опроса, и критика, которая приложима к одним опросам, не всегда может быть адресована другим. Между тем, критика, которая раздается в прессе в адрес "опросов" не делает различий между ними. Так, вопросы по поводу того, какие газеты читают опрашиваемые, участвовали ли они в какой-либо демонстрации или забастовке, позволяют фиксировать поведение и относятся к вопросам совершенно иного порядка, ставящим совершенно иные эпистемологические и технические проблемы, чем те, которые возникают, когда у опрашиваемых выясняют как они относятся к "французской интервенции в Боснию", к "пятилетнему сроку президентского правления", или "к ограничению права на забастовку". В этом случае речь идет об исследовании мнения как/298/ такового, в связи с которым возникают очень сложные проблемы сбора данных и их интерпретации [2].

Благодаря дискуссиям, которые начались в 70-е годы вокруг недостатков этой нарождающейся практики (вопросы, часто непонятные для многих опрашиваемых, слишком политизированные их формулировки, публикации фальшивых опросов институтами-призраками с целью самого грубого политического манипулирования), в эту анархическую практику был внесен по крайней мере минимум регламентации и была признана вся важность позиции "нет ответа", являющуюся одним из вариантов ответа, которую необходимо принимать в расчет в соответствии с требованиями науки и которую следует включать в представляемые в СМИ результаты изучения общественного мнения. В самом деле результаты первых опросов общественного мнения, опубликованные в прессе, часто пересчитывались после исключения данных по позиции "нет ответа", как если бы речь шла о референдуме, но ведь их распределение не случайно, более того, они являются хорошим показателем не только социально дифференцированной способности индивидов производить "личное мнение", но и уровня, на котором вопрос политически сконструирован, или, по крайней мере, публично сформулирован. Известно, что, начиная с того момента, когда специалисты по опросам оказались вынуждены под воздействием критики публиковать данные по позиции "нет ответа", они стали использовать всевозможные способы (специальные указания анкетерам, закрытые вопросы, увеличение числа средних или нейтральных вариантов ответов и т.д.) для искусственного их сокращения, что, однако, не решило проблемы. Критика в адрес этого полуфабриката социальных наук и экономического маркетинга, перенесенного в политику, и сегодня остается весьма и весьма актуальной (подтасовка ответов за счет их неопределенности, а не сбор действительных мнений, сложение ответов, имеющий разный социальный вес, а не измерение структуры по-настоящему действенных мнений и т.д.).

В ходе последней президентской кампании полемика развернулась не вокруг опросов общественного мнения, а вокруг очень специфического типа опроса, каким является предвыборный опрос [3], в задачу которого входит изучение намерений относительно политического поведения. Таким образом, это как раз такой случай, когда казалось бы, институты опросов и политологи могли бы избежать критики, обычно направленной против опросов общественного мнения, поскольку, если они способны незадолго до голосования назвать вероятное распределение/299/ избирательных бюллетеней между кандидатами, то они могут считаться безусловно выполнившими свою задачу. А собственно голосование выступает в качестве самой верной гарантии серьезности специалистов по опросам, поскольку оно позволяет сравнить мнения, собранные опросом, проведенным незадолго до голосования, с итогами реально проведенного голосования. Безусловно, в этой области специалисты по опросам достигли бесспорной компетентности [4], благодаря чему, кстати, они завоевали доверие СМИ. Действительно, предвыборные опросы не представляют собой никаких трудностей чисто научного плана, поскольку речь идет лишь о простом опросе избирателей незадолго до дня выборов, установленного законом. Поэтому критика, разоблачающая навязывание проблематики, что неизбежно содержится в любом вопросе, поставленном перед населением с очень различными социальными и культурными характеристиками, в данном случае не имеет оснований, ибо такой тип опроса всего лишь "заставляет проголосовать" выборочную совокупность всего населения, имеющего право голоса в форме, которая была установлена самим ходом демократической политической игры. Стало быть, если навязывание тематики и происходит, то не в результате деятельности институтов опросов, а вследствие собственно политической игры.

Дискуссия как объект

Что же тогда можно поставить в упрек данному типу исследования? Совершенно бессмысленно вводить новые элементы в научную дискуссию до тех пор, пока не будет понято то, что регулярно вызывает саму дискуссию и пока не будут изучены принципы, ее структурирующие и факторы, препятствующие действительному пониманию чисто научных аргументов. Конкретнее, речь идет о том, чтобы понять, почему СМИ, которые на протяжении всей предвыборной кампании в числе первых заказывают, публикуют и комментируют политические опросы, одновременно испытывают потребность - и не только из-за желания сохранять журналистскую сдержанность и объективность (один - "за", один - "против") - предоставлять свои страницы для всех тех, кто желал бы высказаться против "опросомании", за которую они же сами и несут большую долю ответственности.

Такое смешение объекта происходит здесь именно потому, что главное препятствие для понимания и восприятия научного/300/ дискурса в данном случае носит скорее социальный, чем интеллектуальный характер, или, как говорит Витгенштейн, "здесь нужно преодолеть трудности не интеллектуального порядка, а воли". Следовательно, дискуссия по поводу опросов структурируется в соответствии с очень обшей парой оппозиций, присущих и социальным универсумам, в которых действуют профессионалы, чья внутренняя борьба в большей или меньшей мере зависит от предпочтений очень широкой публики ("избиратели", "телезрители", "потребители" и т.д.)- Такая ситуация обязательно включает в себя расхождение между предложением, которое эти специалисты или эти профессионалы считают желательным - с одной стороны, и как бы установленным спросом со стороны профанов - с другой. Смысл оппозиции заключается в способе управления этим расхождением и его регулированием. Он разделяет тех, кто отдает предпочтение предложению (определяемому профессионалами) и тех, кто, наоборот, высказывается в пользу приоритетности спроса (измеряемого среди публики). Таков, например, случай дискуссии по поводу того, каким должно быть "телевидение", когда те, кто, будучи более - по сравнению с другими - наделен специфическим (культурным и политическим) капиталом стремится, в силу своей компетентности, "настоятельно" навязывать (культурно и политически) содержание программ, противопоставляются тем, кто отдает приоритет спросу (на самом деле - экономической отдаче), полагая, что единственным судьей в этом отношении должна быть сама "публика" и превращает "телеметр" в универсальный инструмент определения качества программ. Иными словами, противопоставление происходит между теми, кто, следуя своим представлениям о "культуре", считает необходимым "тянуть широкую публику наверх", хочет "ее воспитывать и образовывать" и критикует "низкопробные" или "вульгарные" передачи (т.е. популярные), и теми, кто осуждает "скучные" передачи "парижской интеллигенции" и признает лишь "нужды" и "желания" публики-потребителя [5]. Такого же типа структуру можно обнаружить даже в том, что касается политической специфики - в дискуссии о политических опросах, которая служит настоящим прожективным тестом, отражающим - прямо или косвенно - определенное видение демократии.

Демократическая двойственность

Включение технологии опросов в сюжет для общественного обсуждения глубоко затронуло легитимные/301/ представления о политической практике, поколебав, особенно среди профессиональных политиков, первоначальные структуры восприятия политики и правила - до того времени допустимые - избирательной кампании. Не будет большим преувеличением сказать, что для немалой части политиков активность специалистов по опросам, особенно, если они не ограничиваются проведением конфиденциальных зондажей, предназначаемых только для политиков, воспринимается как своего рода нелегитимная политическая деятельность.

В дискуссиях по поводу опросов речь в действительности идет об определенном представлении о том, что такое "демократия". Этот вид режима, который неразрывно связан как со способом выбора политических деятелей ("выбор" гражданами), так и с особым принципом легитимации ("народ" как источник власти), на протяжении всей своей долгой истории, расчленялся на два способа отправления власти, противостоящих, если не противоречащих друг другу, которые нашли свое воплощение в двух знаменитых фигурах афинской демократии. С одной стороны, это демократ Перикл, который, как говорил Фукидид, "поставил весь свой мощный интеллект на службу народу". "Именем демократии, - замечает Фукидид, - правил первый из афинских граждан" [6]. "Он имел, - объясняет историк, - власть благодаря тому уважению, которым он пользовался, и своим умственным способностям ... Так, он мог держать в руках толпу, хоть и свободную, и не он подчинялся ей, а она - ему ... Он никогда не старался говорить для того, чтобы понравиться, и мог обернуть в свою пользу уважение людей, чтобы противостоять их гневу [7]. С другой стороны, демагдг Арчибальд, другой столь же вероятный продукт демократического режима, который действовал, следуя личному интересу или личным амбициям, и который "льстил народу, предоставляя ему действовать в соответствии с его "желаниями", вместо того, чтобы вести народ, и потому обрекал его на худшие испытания и даже на погибель [8].

Выражение "управлять от имени народа" и по сей день сохраняет эту главную двусмысленность, которой пользуются актеры политического поля: оно может обозначать действовать как доверенное лицо, которое строго ограничивается исполнением желания своих доверителей (в той мере, в которой это желание может быть правильно понято, имея в виду ту коллективную и политически сконструированную структуру, какой является "народ" или "французы"). Но это же выражение может обозначать также действовать вместо народа в том смысле, в котором говорят/302/ об официальном представителе, что он действует от имени несовершеннолетнего или неполноценного, т.е. лиц, не ведающих, следовательно, чего они хотят и что им нужно. Не трудно было бы доказать, что, с самого начала, одна из важных целей, вокруг которой организовывалась деятельность режимов демократического типа (это - еще и сегодня можно увидеть в дискуссии о расширении пространства проведения референдумов) заключалась в конструировании легитимных способов народного самовыражения (петиции, бунты, манифестации, выборы, опросы и т.д.) и того места, которое должно быть отведено ему в политической жизни. Тот факт, что политическое руководство выбирается всем народом и что оно управляет от его имени, никогда не означал, - и даже вовсе наоборот, - что оно должно лишь просто следовать за народом, учитывая его "побуждения" и "вспыльчивость". При соблюдении внешней видимости, за официальным фасадом демократического режима всегда шла некая институционализированная игра с тем, чтобы избранные депутаты сохраняли какую-то свободу, или, если угодно, автономию. Так, еще во времена античной Греции такую функцию частично выполняла Агора, ассамблея афинских граждан, перед которой выступали политические руководители для того, чтобы ее в чем-то убедить. Во всяком случае речь шла не просто о месте, где регистрировалась "народная воля", а о публичном пространстве конфронтации между народом и его руководителями, то есть о социальной институции, обеспечивающей политическое конструирование этой воли. То же самое относится и к комициям в Римской республике [9], а также во времена французской Революции к введению демократического режима, цензового избирательного права и отказа от "императивного мандата" - мер, предназначенных для того, чтобы удерживать "народную волю", во всяком случае, в ее изначальном виде, на значительной дистанции от официальной политической жизни.

Можно сказать, безусловно, весьма обобщенно, что демократические режимы вплоть до сегодняшнего дня постоянно колеблются между двумя логиками, которые, несмотря на их противоречивость, вытекают из одних и тех же основополагающих принципов: с одной стороны, представительная логика (или примат предложения), согласно которой народ (особенно, средние и низшие классы) выступает лишь как простая инстанция, обозначающая политический класс, инстанция, необходимая для регулирования политической игры, а с другой стороны - прямая логика (или приоритет спроса), которая/303/ исходит из того, что ведущую роль играет народ , воля которого по самой ее сути признается заведомо законной. Эти две логики в их крайних проявлениях отталкиваются друг от друга и притягиваются друг к другу. Демократия, слишком ориентированная на "представительность", несет в себе угрозу радикального разрыва с народными массами, что в свою очередь служит питательной почвой для антипарламентаризма, считающегося опасным для самого режима. Призыв к референдуму, т.е. к небольшой доле прямой демократии, рассматривается в таком случае как противовес этой самоизоляции, политического класса. И наобооот, прямая демократия (пытающаяся сегодня распространиться через телевидение и опросы) может слишком широко распахнуть двери для демагогии, или, как сегодня предпочитают говорить, "популизма". Тогда начинают раздаваться требов; ния вернуться к серьезному парламентаризму, который умеет дистанцироваться от уличных призывов и не торопясь, изучать и компетентно решать проблемы.

Несмотря на то, что не существует однозначного и бесспорного определения "демократии" - если речь идет о политической конструкции, или, говоря языком Дюркгейма, о предпонятии, а не о научном концепте - в дискуссии об опросах понятие "демократия" используется уверенно. Существует борьба за навязывание легитимного определения "демократии", которое варьирует в зависимости от различных систем интересов. Варианты, которые в демократических - в общих чертах -обществах каждый агент или каждая группа могут ввести в свою собственную спонтанную концепцию демократии (и которая тогда начинает называться "настоящей демократией" или "истиной демократией") и, тем самым, в свое отношение к практике опросов, действительно, свидетельствуют о множественности отношений, которые социальные агенты и, в частности, агенты политико-медиатического поля, могут сохранять по отношению к народным массам. Соответственно можно выстроить, как это делал Башляр. определенный демократический тип, свойственный каждому индивиду или каждой социальной группе [10], особый тип, который получается в результате специфической комбинации таких черт, как более или менее полное доверие по отношению к "народу" и к "элитам", вера в культурные ценности, в образование, в технические знания и т.п., - факторов, которые являются, среди прочих, составными элементами индивидуальных и коллективных представлений о политике. Специфическая демократическая концепция, которая/304/ свойственна каждому индивиду (и следовательно, шире, каждому классу или социальной группе), безусловно многим обязана социальной траектории и культурному капиталу, но также оптимистическому или пессимистическому взгляду, который каждый - с учетом его социальной позиции или особого исторического опыта (в частности, коммунизма) - может иметь о роли народных масс в политике и следовательно о месте, которое они должны занимать в общей экономике функционирования политической системы.

Голосование, общественное мнение и опросы

В демократических режимах выборы и манифестации, допускающие разные формы проявления "общественного мнения" (уличные шествия, кампании в печати, выступления легитимных выразителей общественного мнения и т.п.) являются двумя главными способами его выражения: один институционализированным, а второй - более неопределенным, посредством которых "народ" должен вовлекаться в политическую игру. В действительности, эти способы весьма далеки от чистого и прямого выражения коллективной воли, скорее они воспринимаются различными категориями агентов политико-медиатического поля как знаки, которые необходимо расшифровать, или как предлог для символической борьбы, которая принципиально не выходит за пределы политического поля. "Народная воля" есть ни что иное, как полуфабрикат функционирования политического поля. Эта воля не является изначально заданной, она создается в борьбе и через борьбу всех сторон, которые в разные исторические эпохи участвуют в политической игре. Это хорошо видно на примере выборов, и, в частности, того, что происходит вечером того же дня, когда выборы состоялись: результаты голосования служат почвой для комментариев, более или менее оригинальных обменов мнениями как в СМИ, так и вне них, между политиками, политологами, журналистами и различными людьми, которые приглашаются на телевидение; в задачу которого входит навязать лиц, уполномоченных определять то, что следует думать о результатах выборов и, следовательно то, что должны думать о результатах выборов профаны. Речь идет о том, чтобы заставить признать, помимо простого распределения процентов бюллетеней, опущенных в урны и обобщенных с помощью политической игры и для нее, общий итог голосования и, в частности, ответить на два политических вопроса, главных на этом вечере после выборов:/305/ "кто победил на выборах?" и "что избиратели хотели сказать этими выборами?" Иными словами: речь идет не столько о том, чтобы слушать народ, сколько о том, чтобы заставить его говорить.

Что касается "общественного мнения", то историки показали, что это неопределенное понятие, возникшее в конце 18 века, всегда обозначало только то, что участники политической игры уславливались в нем видеть. "Общественное мнение", прежде чем политологи дали ему свое собственное определение, представляло собой лишь мнение тех, кто внедрялся в политику и кто, в соответствии со специфической логикой этой игры, стремился придать своему индивидуальному мнению коллективный характер, претендуя на право выражать общее мнение: сказать "общественное мнение думает, что ..." означало "я думаю как народ", или, что одно и то же: "народ думает как я". "Общественное мнение никогда не было "мнением всего народа" (если такое выражение может иметь иной смысл, кроме метонимического, исторически сконструированного политическим полем). Это понятие на самом деле соотносится с ограниченным полем борьбы социальных элит (политиков, профсоюзных деятелей, журналистов, интеллектуалов и т.д.), которые могут легитимно выражать, абстрагируясь от своих собственных интересов, "общий интерес", или, которые, по крайней мере, имеют законное право выступать "от имени народа" или какой-либо его части. Иначе говоря, "общественное мнение" было всего лишь неким продуктом символической борьбы, которая велась - как в прессе, так и вне ее - различными категориями лидеров политического мнения, обладавших правом высказывать "общественное мнение".

Внедрение опросов в политическую жизнь и притязания политологов на научное измерение с помощью своих исследований того, что она должна представлять из себя в реальности, не могли не трансформировать, - и даже революционным образом преобразовать, - функционирование политического поля, переопределив в нем внутреннее соотношение сил. Действительно, специалисты по опросам активно воздействовали на два очень существенных момента функционирования демократического режима. Под предлогом научного измерения "общественного мнения" политологи навязали свое собственное определение этого понятия, совершив двойной символический маневр. Во-первых, была произведена замена существовавшего прежде перформативного значения ("общественное мнение - это то, что я под ним понимаю, потому/306/ что я наделен властью определять, что есть общественное мнение") на эмпирическое значение. Другими словами, ссылаясь на необходимость наличия общественного мнения, политологи навязали новую конкретную инстанцию, которая должна это "общественное мнение", представляющее собой конструкцию политической метафизики, выражать. Обращаясь с опросом не к лидерам, а к выборке, репрезентативной для всего населения, имеющего право голоса, они опосредованно определяли и само население, которому предписывается участвовать в формировании "общественного мнения", а, тем самым, и содержание этого понятия [11].

Это переопределение содержания понятия с политической точки зрения не может быть опровергнуто, поскольку оно совпадает с демократической (прямой) логикой: действительно, не проще ли, для того, чтобы узнать, о чем думает народ, прямо у него и спросить, вместо того, чтобы обращаться к тем, кто выступает от его имени? Именно в этом заключается основная причина той негативной реакции, которую вызвала практика проведения опросов: специалисты по опросам, проводя такие мини-референдумы, претендующие на точное и бесспорное измерение "общественного мнения", т.е. "волю народа", и вынуждая к непрерывному голосованию выборки населения, долженствующие представлять весь электорат, способствовали тем самым ослаблению власти депутатов, трансформируя репрезентативную логику, которой руководствовался демократический режим в своем прежнем виде.

За этим маневром, независимо от воли специалистов по опросам, последовал другой, позволивший агентам политического поля остаться частично хозяевами положения, ибо "мнениями" стали считаться простые ответы на вопросы о мнении, которые задавались посредством вопросников народу, а "общественным мнением" - распределение по мажоритарному принципу этих неоднозначных и неопределенных ответов, что оставляло, таким образом, профессиональным политикам широкое поле для интерпретации, и, следовательно, для игры. Этот второй маневр также был безупречен с политической точки зрения в том смысле, что специалисты по опросам делали лишь то, что присуще электоральной логике (представительная демократия), когда суммируются избирательные бюллетени, имеющие множество значений.

С учетом этого становится понятным замешательство политиков, которые, даже если они и сохраняют определенное недоверие к этой практике, все же не могут критиковать ее/307/ открыто, поскольку она основана на политических принципах, аналогичных тем, которые обеспечивают их собственную легитимность. Вот почему чаще всего политики ограничиваются незначительными критическими замечаниями, имеющими целью раз за разом ловить специалистов на ошибках (выискивая, например, грубые технические ошибки или откровенные манипуляции), при этом они не замечают того, что важнейшее воздействие, которое оказывают опросы, заложено в самой логике даже наиболее безупречных с технической точки зрения опросов и которые проводятся безо всяких политических махинаций (ярким примером тому служат предвыборные опросы).

Специфика предвыборных опросов

Предвыборные опросы, которые во время последней избирательной кампании подверглись самой острой критике, на самом деле не вызывают никаких сомнений при условии, конечно, что они проводятся незадолго до голосования. Тогда и только тогда они регистрируют реальную политическую ситуацию, поскольку фиксируются избирательные намерения населения, нацеленного на выбор кандидатов в заранее определенный день, конкретно и четко названных к концу всей кампании по мобилизации населения, программа которой строится с учетом именно этой даты, и задача которой состоит в том, чтобы в принципе дать возможность каждому сделать свой выбор. В опросе такого типа анкетируемым обычно задается вопрос: "Если бы завтра были выборы, то за какого кандидата вы бы проголосовали?". Поскольку этот вопрос задается в благоприятный с политической точки зрения момент, то есть накануне голосования, он фиксирует намерения в отношении поведения на выборах, которые как бы вызваны самим функционированием демократической политической игры.

С технической точки зрения отклонения, которые могут быть обнаружены между последними проведенными опросами (за 15 дней и более до дня голосования) и результатами, полученными в результате обработки данных реального голосования, обычно являются допустимыми, если учесть способ формирования выборки (по принципу квот, что ведет к неизбежным отклонениям) и ее малый размер (что ведет к значимым погрешностям), а также специфические проблемы, которые возникают при этих опросах (в частности, неравная искренность ответов опрашиваемых и более или менее высокий процент не определившихся). К этим традиционным причинам/308/ неточностей позднее прибавился другой фактор, повысивший предел допустимых погрешностей, которые неизбежных и неподдающихся уменьшению. Это фактор того, что некоторые избиратели, число которых еще, вероятно, незначительно, но которым нельзя пренебрегать, в процессе принятия решения принимают в расчет результаты последних опросов, опубликованных прессой, а также множество комментариев к ним, при этом можно предположить, что значимость данного фактора в дальнейшем будет возрастать. Публикация предвыборных опросов формирует у некоторых избирателей новый тип голосования, который хорошо знают и обычно используют профессиональные политики, а именно тип стратегического голосования, состоящий в том, чтобы не просто и примитивно голосовать за своего кандидата, а голосовать за того, кто должен получить искомый политический результат, что не всегда и необязательно совпадает с прямым голосованием за своего кандидата (можно проголосовать за его противника, чтобы "проучить" его партию, желая при этом, чтобы она выиграла, но не полностью, можно также голосовать с "пользой", делая ставку на второстепенного кандидата для того, чтобы он не был исключен из второго тура и т.д.). Даже если это стратегическое голосование, решение о котором может быть принято в последнюю минуту, порой в кабине для голосования (когда в распоряжении избирателя находятся все необходимые элементы информации, и, в частности, данные последних опросов, которые должны дать возможный расклад итогов голосования), касается сегодня лишь самой незначительной и самой политизированной части электората, и даже если цифры различных изменений решений, совершенных в самый последний момент, имеют тенденцию к взаимному исключению (их сумма часто стремится к нулю), то все же возможно, что это стратегическое голосование может привести в некоторых политических ситуациях к смещению процента голосов на два или три пункта, что иногда достаточно для изменения ожидаемых результатов.

Поэтому следует считать нормальным, что существует некоторый отрыв между результатами последних предвыборных опросов и реальными результатами голосования. Наличие такого расхождения служит доказательством того, что публикация опросов все же оказывает определенное влияние на решения, принимаемые гражданами, и напоминает, что опубликованный предвыборный опрос не может более служить прогнозом, он становится информацией, которая взаимодействует с электоральным процессом. Можно даже предположить, принимая/309/ во внимание конъюнктуру этих выборов, что во время последней президентской кампании неожиданная инверсия в первом туре между первым и вторым местами, среди всего прочего, была связана как с высокой точностью предвыборных опросов, так и с воздействием, которое неизбежно оказала их публикация на некоторые фракции электората.

Вот почему политологи и политические журналисты оказались в полном замешательстве, когда они попытались доказать, что предвыборные опросы практически не изменяют итогов голосования (как если бы это была их вина) или, что, если опросы и не соответствуют реальным результатам выборов, то это потому, что "специалисты по опросам ошиблись" (а не просто потому, что избиратели изменили свой выбор). Однако, если бы публикация предвыборных опросов ничего не меняла в окончательном решении избирателей, то невозможно было бы понять, и в частности, с точки зрения сугубо политической, почему политологи считают ее делом первостепенной важности и выступают против любого запрещения такой публикации, не жалея громких слов и ссылаясь на высшие ценности ("демократия", "свобода"). Действительно, эти противоречия в основном свидетельствуют о том, что политологи упорно считают себя стоящими вне игры и хотят верить, что их активность тем более "объективна", что она непосредственно не влияет на поведение электората. Одним словом, они ведут себя так, как если бы их исследования всегда предназначаются только лишь профессиональным политикам, которые их оплачивают.

Политическое представление

Специалисты по опросам и, в частности, политологи СМИ, внесли свою лепту в поддержку научно нелегитимного использования предвыборных опросов в политико-медиатической среде, делая это не столько сознательно, сколько вследствие растерянности и банальной заботы о том, чтобы оправдать ожидания "клиентов". Они, впрочем, не столько уязвимы с точки зрения технического качества проводимых ими исследований, сколько с точки зрения презентаций и интерпретаций, которые им позволяют полученные результаты (или которым они позволили развернуться в прессе). С научной точки зрения погрешности в этих исследованиях находятся в пределах нормы и всегда касаются лишь распределения переменных, возможных между ними, или расчетов коэффициентов корреляции, которые могут быть осуществлены в рамках того или иного исследования/310/ социальных факторов голосования. Эта высокая научная точность, наоборот, оказывается недостаточной, если, (поддерживая тем самым замешательство), специалисты по опросам берутся определить, кто должен быть избранным, - то есть начиная с того момента, когда они перемещаются в политическое пространство, где считается каждый голос (поскольку один голос может решить исход выборов и, следовательно,опровергнуть конечный результат консультационных мероприятий). Однако, несмотря на то, что сами они это отрицают, специалисты по опросам под давлением своих заказчиков часто выходят за рамки того, что их наука может сознательно гарантировать, и забывают об элементарной осторожности, которая особенно требуется в такого рода исследованиях.

Бурные реакции политиков против опросов, которые проводятся и публикуются в конце избирательной кампании и которые должны (и напрасно) давать результаты голосования, скрывают тот факт, что политически наиболее структурированными являются не эти, а "предвыборные" опросы (для их вычленения впредь будем пользоваться кавычками), которые осуществляются в начале и в течение всей избирательной кампании и которые более всех других являются артефактами, если не сказать фантазиями. Многочисленные и повторяющие друг друга, эти скороспелые "предвыборные" опросы воздействуют на политические круги, а также на прессу, и в частности, на крупные СМИ (радио и телевидение), которые приглашают политических деятелей, организуют дискуссии и комментируют избирательную кампанию в зависимости от результатов, ежедневно поставляемых этими исследованиями.

Между тем, опросы, которые играют определяющую роль в организации кампании в партиях и в СМИ, оказываются самыми сложными для интерпретации и, во всяком случае, наименее достоверными относительно того, что они берутся измерять, а именно - возможных результатов будущих выборов. Они фиксируют не мобилизованные мнения, а простые заявления, в значительной степени спровоцированные самим исследованием. Такого рода избирательные намерения часто носят фиктивный, потенциальный или еще не сформулированный характер. Спрашивать о намерениях относительно голосования накануне выборов совсем не то же самое, что спрашивать о них за три месяца (если не за год, а то два), то есть когда еще неизвестны все кандидаты и избирательная кампания практически еще не началась, или, во/311/ всяком случае не достигла одинакового накала для всех кандидатов. В этом случае речь идет о гипотетическом и в высшей степени нереальном вопросе, поскольку он задается в какой-то степени вне контекста, который, собственно, и вызывает такой вопрос и сообщает ему смысл в глазах простого избирателя. Интерес политико-медиатических кругов к выборам неизбежно формируется раньше, чем та заинтересованность, которую проявляет по отношению к ним среднестатистический избиратель и которая возникает ближе к дате проведения выборов. Электоральная кампания по мобилизации населения на выборы с помощью СМИ и общественных дебатов, которые они организуют, постепенно пробуждает у населения интерес к выборам, внимание которым первоначально уделяют лишь те кто интересуется политикой и кто от выборов чего-то ожидает. Тем более, что совершенно невозможно зафиксировать момент, зависящий от динамики мобилизационного процесса, свойственного каждым выборам, начиная с которого избирательные намерения отдельных индивидов начинают составлять пропорцию, достаточную для того, чтобы "предвыборный" опрос приблизился к электоральной консультации и позволил делать не предсказания-фантазии, а, если можно так сказать, квази-прогнозы.

В этих "предвыборных" опросах доля колеблющихся и не ответивших, которая часто бывает очень высокой в начале избирательной кампании (более 60% в начале последней президентской кампании), является самой важной информацией, во всяком случае более важной, чем распределение голосов тех. кто уже окончательно выбрат свой лагерь и своего кандидата. Если, как не устают повторять руководители институтов опросов, эти исследования предлагают не прогнозы, а дают лишь "моментальный снимок" избирательных намерений, по меньшей мере можно сказать, что они сами себе противоречат, поскольку представляют результаты таких исследований так, как если бы речь шла о реальных выборах, то есть когда даются распределения с предварительным исключением доли не ответивших и сомневающихся. Конечно, политические журналисты, вслед за специалистами по опросам обычно упоминают эти данные в своих комментариях, как бы заранее стремясь поскорее от них избавиться, и предлагают распределения избирательных намерений, исключив не определившихся. Они (или комментаторы) поступают так под воздействием спонтанных политических схем восприятия этих исследований, которые, несмотря на то, что их регулярно опровергает сама действительность, продолжают/312/ оказывать свое давление. Такой способ представления результатов предполагает, с одной стороны не проверенную гипотезу о том, что не определившиеся распределятся позднее в тех же соотношениях, что и те, кто уже твердо высказал свое мнение; с другой стороны, и это главное, такой способ подсчета нарушает представление о реальной политической ситуации, переоценивая значимость уже выраженных избирательных намерений. Когда говорят, как это было в ходе, например, последней президентской кампании, что за такого-то кандидата намерены проголосовать 30%, тогда как за его соперника лишь 18%, а при этом только 50% опрошенных дали точные ответы, то искажаются данные о политической реальности (валидные данные составляют соответственно лишь 15% и 9%). Такой способ подачи результатов, которые с виду похожи на данные о реальном голосовании (в котором, как известно, не учтены не проголосовавшие как практически незначащие величины) не обоснован; эти итоги опросов не могут быть точно сопоставимы с самим голосованием, они являются лишь простым механизмом фиксации состояния электоральной мобилизации в определенный момент времени.

Воздействие опросов на политическую игру

Искаженные представления которые чаще всего создаются об этих опросах приводят, тем не менее, к реальным политическим последствиям. Проблема влияния, оказываемого опросами на политическую игру, возникла в 60-е годы, когда пресса начала публиковать их результаты. Основное внимание было уделено предвыборным опросам, поскольку для политических деятелей и журналистов они были наиболее "интересными", озадачивающими и сенсационными. Ритуал выборов и тайна голосования, которые гарантируют торжественность и искренность голосования, могли быть вытеснены этими опросами, правомерными, как считалось, показать результаты выборов еще до начала голосования. Одни политики уже с самого начала были обеспокоены деморализующим влиянием, которое могла бы оказать публикация таких исследований, другие - с некоторой иронией задавались вопросом, стоит ли теперь вообще ходить на выборы.

Профессиональные политики более всего были обеспокоены тем влиянием, которое эти опросы могли оказывать непосредственно на избирателей, они не замечали того, что/313/ самое главное воздействие сказывалось на собственно политико-медиатических кругах. Политологи СМИ привнесли в эту спонтанную и непосредственно заинтересованную озабоченность политических актеров и журналистов определенную научность, трансформируя в предмет исследований примитивные вопросы типа "Влияют ли опросы на голосование?", "Влияют ли опросы на выбор кандидатов", "Определяются ли выборы на телевидении?" и т.п. Эти политологи, озабоченные прежде всего тем, чтобы доказать "непорочность" этой новой практики, инициаторами и специалистами которой они являлись и которой они были обязаны своей новой исключительной позицией в политическом поле (между "экспертом" и "гуру"), поспешили прийти к заключению, - ссылаясь на тот или иной опрос или противоположный ему пример, - что опросы не влияют на голосование, не приняв при этом в расчет то мощное воздействие, которое оказывают они сами: либо непосредственно навязывая новый тип политического комментария в крупных СМИ, либо опосредованно - глубоко модифицируя с помощью своих исследований "медиатическое обеспечение СМИ" политических кампаний и тем самым - определенное преподнесение политической игры и представление о ней [12].

Снижение электоральной неуверенности, которое становится возможным благодаря предвыборным опросам, непосредственно воздействует и на политические круги, способствуя, в частности, распространению такого типа поведения, который можно было бы назвать оппортунистическим в ущерб выбору, который, по крайней мере, частично - по причине того, что он не мог быть заранее рассчитан - осуществлялся по убеждению. Практика предвыборного опроса оказывает также давление и на журналистов, а через них - на структуру политических дебатов по мере того, как журналистский комментарий все более превращается в дискурс для специалистов по политическому маркетингу. В ходе последней кампании возрастающее влияние опросов на конструирование публичных дебатов стало особенно очевидным: многие комментарии и вопросы журналистов, адресованные политическим деятелям, так или иначе опирались на опросы, все большее место уделялось анализу избирательных намерений различных групп в зависимости от социально-профессиональной принадлежности, возраста, пола, уровня диплома и т.п., а также результатов опросов, посвященных "имиджу кандидатов в общественном мнении", "языку кандидатов" и т.д./314/

Таким образом специалисты по опросам (и журналисты), сами того не подозревая, приняли активное участие в смещении общественного интереса к "кухне" политической работы с ее неизбежным манипулированием, конфликтами личных амбиций, ее борьбой лидеров и ее расчетов, ослабив тем самым общественное представление (которое политические деятели имеют и (или) предлагают своим избирателям) о "политике", как месте столкновения программ, идеологий, противоположных мировоззрений, одним словом - месте борьбы за навязывание определенного понимания "общественного блага". Перенесение общественных дебатов на этот аспект политической деятельности определенным образом сказывается на представлении о политике, которое формируется сегодня и в некоторых социальных кругах. И можно, в частности, задаться вопросом, не возрастает ли у некоторой части электората, в результате такого смещения, чувство горечи и разочарования, и не укрепит ли оно представление о политике как искусстве "ловить на крючок" (как это делает политический маркетинг относительно своей публики) расчлененных, поделенных на категории и готовых быть соблазненными избирателей.

Впрочем, политологи, с их предвыборными опросами, которые должны сообщать о положении кандидатов в "избирательных гонках", поддерживают СМИ в их стремлении сосредоточить публичные дебаты не столько на идеях, требующих обсуждения, (что, впрочем, не так-то легко и сделать в ведущих СМИ, стремящихся к росту своей популярности), сколько на голосах, которые следует выиграть или отобрать у противника; не столько на искренних убеждениях, сколько на более или менее циничных избирательных стратегиях, ориентированных на те или иные категории избирателей, которые сконструированы специалистами по опросам для нужд исследований политического маркетинга ("женщины", "молодежь", "народные массы и т.д.). Речь о "заманивании": не столько с помощью "общественных проектов", сколько с помощью сюжетов, способных "соблазнить" избирателей, не столько с помощью политических качеств лидеров, сколько с помощью удачных медиатических приемов, которые они должны использовать для того, чтобы улучшить свой "публичный имидж", если считается, что этот лидер (опять же согласно исследованиям специалистов по опросам) недостаточно "симпатичен" и неспособен "зацепить" тот социальный слой, который ему предстоит завоевать. Парадоксальным образом, цифровая форма представления предвыборной игры, которая является сегодня господствующей, в действительности дает/315/ ложный образ динамики борьбы и прогнозируемого рейтинга различных кандидатов, поскольку эти взлеты и падения в значительной мере являются столь же поражающими воображение, сколь и искусственно созданными или иллюзорными. Наконец, цифровое представление дает пищу для бесконечных комментариев обманчивых графиков и для повторяющихся вопросов, постоянно задаваемых кандидатам журналистами об их предполагаемой позиции в "гонках", о причинах их кажущейся "неудачи" или о "падении их рейтинга" в СМИ, - как если бы (даже если предположить, что эти оценки верны) политические лидеры были в состоянии эти причины понять и о которых (даже если допустить, что они их понимают) они стали бы сообщать перед телекамерами. Одним словом, представляется, что СМИ следят за избирательными гонками и более озабочены тем, чтобы определить "выигрывающую лошадку", чем поиском ответа на вопрос, почему политики в них участвуют.

Сама повторяемость этих "предвыборных" опросов, которые за несколько месяцев - если даже не лет - до голосования принуждают выборки населения к условному голосованию, оказывает эффект делегитимации избранных, в чем, впрочем, заинтересованы определенные агенты политико-медиатического поля [13]. Эти опросы способствуют также изменению отправных точек сравнения и оценки различных голосований, которые, по крайней мере для комментаторов, как они, впрочем, сами говорят, стали лишь "опросами в натуральную величину", замыкающими долгую, непрерывную серию голосований, осуществляемых институтами общественного мнения. Реальные результаты отныне интерпретируются не столько относительно предыдущих выборов того же рода, сколько относительно последних опросов, которые так приблизились к реальности, что могут превратить победу в поражение, и наоборот. Специалисты ко всему подходят "научно", даже к тому, какой смысл следует придавать результатам голосования: уже в течение многих лет они спрашивают избирателей на выходе избирательных участков, о мотивах голосования, предполагая при этом, что все избиратели способны дать импровизированный ответ, и что те политически апробированные мотивировки, которые предлагаются им на выбор специалистами по опросам, являются единственно возможными.

Результаты опросов самым непосредственным образом влияют на отношение журналистов к кандидатам на выборы. Парижская пресса и, в особенности, аудио-визуальные средства/316/ массовой информации внимательно следят за графиками, поставляемыми институтами опросов, поскольку отношение к кандидатам и время, отводимое им для выступлений, непосредственно зависит от результатов, достигнутых ими на данный момент, в частности потому, что их позиция, определяемая опросами, представляет собой возможный показатель их успеха, предсказываемого телеметром [14]. Подчеркнутому уважению к кандидатам, имеющим более всего шансов на победу и относящимся к официальным квазикандидатам, настоящим рекламным репортажам о них (в виде информационных материалов), противопоставляется ирония и даже презрительное отношение к тем, кто с самого начала был определен (по опросам) как "теряющий" позиции или как "мелкий кандидат", - при том, что высказываемые ими соображения могли быть гораздо более оригинальны, чем банальные речи крупных лидеров.

Место, занимаемое опросами в умах политических руководителей и - шире - в общем функционировании политической жизни, сегодня стало весьма существенным: постоянно проводимые, подкрепляющие друг друга, они становятся более реальными с политической точки зрения, чем обычные институционализированные избирательные процедуры, которые неизбежно имея точечный характер, воспринимаются теперь лишь как простая точка на графике. Показательно в этом отношении то, что понятие "допустимые погрешности" стало относиться не столько к практике специалистов по опросам, сколько к выбору избирателей, которые либо недостаточно точно формулируют то, что они будут делать, либо они поступают не так, как говорили [15].

Ослабление границ

Представляется целесообразным продолжить анализ, не огранивая его лишь тем воздействием, которое оказывают опросы на само голосование или ход избирательной кампании, Однако, можно ли, вслед за полемическим и отчасти юмористическим выражением, что опросы стали своего рода "наркотиком", без которого не могут более обходиться ни политики, ни журналисты?- Следует ли утверждать, что специалисты по, проведению опросов общественного мнения используют наподобие торговцев наркотиками страх и неуверенность, присущие позиции профессионального политика? Пытаются ли они удовлетворить законное любопытство профессиональных/317/ информаторов? И не получилось ли так, что развитие этой очень дорогостоящей практики вынудило политических лидеров и их партии пускаться в сомнительные финансовые операции (с вытекающими отсюда юридическими проблемами) с тем, чтобы можно было оплатить, особенно в период избирательной кампании, дорогостоящую "ежедневную дозу" опросов или приобрести какой-нибудь "новый продукт", всегда более "совершенный" (в чем их постоянно убеждают исследователи).

Такая метафора, в силу своей чрезмерной выразительности, мешает увидеть безусловно более значимые преобразования, связанные с этой практикой. Она, в частности, не позволяет постичь те наиболее специфические эффекты, связанные с появлением - с того момента как в политической жизни Франции стали практиковаться опросы, - новой позиции, созданной и занятой медиатическими политологами - компромиссной позиции, находящейся на пересечении политического, журналистского и научного полей. Эта позиция сыграла, быть может, решающую роль в конструировании политически доминирующего на сегодняшний день представления не только о социальной науке, сведенной - во всяком случае политическими кругами - исключительно к исследованиям общественного мнения, она также повлияла на конструирование представления о самой политике, которая, благодаря опросам, обращает основное внимание в политическом соревновании - в духе этноцентризма - на стратегический аспект и мнения профессиональных деятелей политики и СМИ. Такая позиция, исключающая конфронтацию между социальными универсумами, имеющими весьма различные логики функционирования, в действительности является всего лишь местом формирования и ускоренной циркуляции между этими универсумами полунаучных тем и неопределенных концептов. Политическая наука и прежде была, во всяком случае, отчасти, дисциплиной, чья автономия постоянно находилась под угрозой, поскольку на определение ее предмета сильное давление оказывала собственно политическая проблематика. Частичная интеграция целого сектора политической науки в СМИ, которая связана с практикой опросов общественного мнения, предписывает этой науке новые - добавляя к прежним - внешние ограничения, вытекающие из требований, присущих полю журналистики (скорость, доступность и т.д.).

Политолог СМИ по-своему вносит в дебаты об опросах дополнительную путаницу, смешивая вплоть до их компрометации различные роли, которые он сегодня/318/ поочередно или одновременно - берет на себя: роль специалиста по опросам, советника политического лидера, специалиста по коммуникации, руководителя центра по изучению общественного мнения, журналиста, исследователя, преподавателя и т.д. Появление такого поливалентного социального типа оказывает определенное влияние на отношения, которые сегодня устанавливаются между политикой, журналистикой и социальными науками. Эти с первого взгляда эксперты с их мнимыми исследованиями и псевдонаучными концепциями (так, например, совсем недавняя концепция "летучего" электората ни в чем не уступает теории "благотворности опиума как снотворного", или учению о флогистоне у алхимиков), вовсе не порвали с политическим здравым смыслом. Этим, кстати, объясняются та поддержка, которую они моментально нашли в политико-медиатической среде и, одновременно, те препятствия, которые они, вследствие их ложного подхода к мнению или к акту голосования, создают для настоящей интеграции в политику результатов социальных наук. Последняя избирательная кампания имела ряд неожиданных достоинств, сделав, в частности, гораздо более очевидным, чем прежде, тот факт, что "наука специалистов по опросам" в некоторых ее аспектах есть ни что иное, как своего рода современная пара-наука, которая отнюдь не способствуя проникновению в политику достижений социальной науки, обслуживает в основном символические (в частности, в виде известности, опосредованной СМИ) и материальные интересы тех, кто успокаивает политических деятелей и потакает их честолюбию.

Политологи объективно способствовали размыванию границ между политическим, журналистским и научным полями, одновременно ослабляя специфичность этих различных социальных пространств, каждое из которых обладает своей логикой и своим смыслом бытия (raison d'etre). Исследователи в области социологии выборов уже безо всяких колебаний дают сиюминутные и вдохновенные комментарии, навязываемые текущими событиями, ритм которых, однако, далек от ритма научного исследования (они даже готовы на то, чтобы сегодня опровергать сказанное вчера, или с убедительным видом провозглашать банальности), а советники в области политического маркетинга участвуют в силу своей должности в главных политических дебатах. Можно задаться вопросом, не приведет ли появление публичных дебатов, полностью сконцентрированных на основных задачах политической борьбы, к восстановлению и даже укреплению этих границ?/319/

Нормативный постскриптум: от социологического анализа к деонтологии

В противовес некоторым бытующим стереотипам отношения к академическим дисциплинам социология могла бы помочь разработать нормативные предложения, которые могут иметь согласованный и одновременно конкретный характер. Анализ показывает, что устойчивость дебатов по поводу политических опросов связана с тем, что они плохо организованы и соответственно плохо осмыслены. Все правила, которые принимаются, и все предложения, которые регулярно вносятся, чаще всего, в атмосфере поспешности и нервозности, оказываются неэффективными или нереализуемыми, поскольку они строятся в соответствии с устаревшим типом политического мышления и основаны на непонимании амбивалентности, присущей режимам демократического типа. Комбинация политических интересов в том виде, в каком они были конституированы прежним состоянием игры, а также чисто экономические интересы, которые вокруг нее сложились [16] парадоксальным образом вызвали ряд мер, диаметрально противоположных тем. которые надо было бы принять для того, чтобы сохранить логику голосования, которая положена в основу изобретения кабины для тайного голосования.

Действительно, согласно закону (принятому в июле 1997 года) о регулировании опросов, по поводу каждого опроса следует публиковать техническую аннотацию, указывающую дату проведения исследования, размер и структуру выборки опрашиваемого населения. Это является необходимой мерой, позволяющей исключить грубые политические манипуляции (производство фиктивных опросов). Однако такая регламентация не затрагивает главного, поскольку, как известно, основное влияние, которое сегодня практика опросов оказывает на политику, носит более изощренный и отчасти более бессознательный характер (что выражается, в частности, в формулировке задаваемых вопросов и, особенно, в интерпретации ответов). Что касается второго установленного правила, запрещающего публикацию предвыборных опросов за неделю до выборов, то оно носит совершенно неадекватный характер: будучи продуктом гистерезиса структур восприятия политики, это правило исходит из фетишисткого, сакраментального представления о ритуале выборов, символом которого является/320/ кабина для тайного голосования. Эта мера обеспечивает спокойствие политиков (совершенно напрасно), устанавливая своего рода священный барьер чисто мифологического свойства, "санитарный кордон" или, если угодно, "декомпрессионную камеру" между опросами и голосованием. Она, впрочем, не затрагивает сути коммерческой деятельности институтов изучения общественного мнения, у которых хватает времени - и без этого короткого периода - для того, чтобы делать свои дела и создавать себе рекламу [17]. Наконец, это правило отвечает интересам журналистской среды, которая извлекает из цифровых данных, публикуемых на протяжении всей кампании, материал и для статей, и для более изощренных политических манипуляций, и для грубых мизансцен (искусственно притормаживая интерес к предвыборному соревнованию), что позволяет заинтересовать "политикой" широкую публику.

Таким образом, если что и требует защиты, то это не кабина для тайного голосования, а та логика, которая лежит в основе ее изобретения [18]. Исторически кабина была учреждена, не без сопротивления, для того, чтобы защитить избирателей от считающегося нелегитимным давления, которое оказывалось на акт голосования. Цель введения тайного голосования - положить конец угрозам или попыткам шантажа, которому подвергались представители народа со стороны знати и местных элит, пытавшихся укрепить свою власть тем, что принуждали людей, которые часто были "их людьми", "голосовать правильно". Если этот тип давления и не исчез окончательно, то во всяком случае он приобрел маргинальный характер. Безусловно, кабина для тайного голосования не имеет уже того практического значения, которое она имела во времена ее создания. Постепенно функция ее менялась. Будучи пережитком прежнего состояния политической системы, которая старалась установить минимум правил для добросовестного осуществления всеобщего избирательного права (мужчин), эта кабина стала воплощением и символом философии политического конструирования "избирателя-гражданина": если "гражданин" должен уединиться перед голосованием, то это не столько для того, чтобы избежать внешнего давления, сколько потому, что демократическая логика предписывает ему голосовать в индивидуальном порядке и сознательно.

Нелегитимное давление, которое оказывается сегодня на голосование, изменилось и стало более изощренным. Социальные науки предоставляют возможность идентифицировать это давление самым определенным образом. Меры, которые совсем/321/ недавно предусматривали некоторые разгневанные политические лидеры после первого тура последних президентских выборов, лишь усугубляют первоначальные ошибки, которые совершаются из-за неадекватного видения проблемы, усиливая соответственно то нежелаемое воздействие, которое опросы оказывают на публичные дебаты. В самом деле, увеличение срока запрета на публикацию опросов до проведения голосования с одной недели до двух, или даже до месяца, на самом деле означало бы как запрет на наиболее технически достоверные опросы (опросы, непосредственно предшествующие выборам), так и право на публикацию и комментарии опросов, наиболее неэффективных (наиболее отдаленных от дня проведения голосования), но, в то же время оказывающих наиболее ощутимое влияние на организацию проведения политических кампаний в СМИ. Решение же, предлагаемое политологами, которое заключается в отмене всякого запрета на публикацию, тем более не может быть удовлетворительным, поскольку и эта мера сказывается на "предвыборных" опросах, проводимых и до голосования, и на протяжении всей кампании, хотя известно, к каким издержкам они приводят. Таким образом, настоящее давление на голосование, которое сегодня считается нелегитимным даже в глазах агентов политического и медиатического полей - и это подтверждают многочисленные статьи в прессе, разоблачающие "опросоманию", - исходит именно из этого типа "предвыборного" опроса.

Утверждение политологов, ссылающихся на то, что предвыборный опрос является легитимной информацией, которую необходимо предоставлять в распоряжение граждан для того, чтобы они могли совершать свой выбор со знанием дела, с политической точки зрения закономерно и должно быть принято во внимание. Запрещение публиковать опросы накануне голосования, помимо того, что оно порождает неравенство, разделяя граждан на две категории - меньшинства, имеющего доступ к конфиденциальным опросам последней недели, и остальных - способствует распространению слухов и различных манипуляций в последние часы перед голосованием. Не следует абсолютизировать способ электорального выбора, который был создан на определенном этапе истории демократии, когда опросов еще не существовало. Однако технология проведения этого типа опроса прекрасно подходит и к современному электоральному выбору, который, используя возможности, предоставляемые социальными науками, стремится стать более осознанным. Исход выборов становится "более естественным" не/322/ тогда, когда он является результатом индивидуальных выборов, совершаемых под воздействием коллективного ослепления, свойственного электоральной логике, а тогда, когда выбор производится несколько более осознанно (при том, что не исключены другие воздействия коллективного ослепления, также не поддающиеся контролю). Неясно, во имя чего можно лишить простого избирателя возможности, если он того желает, выбрать своего кандидата или свою партию, включая в качестве элемента выбора знание возможного результата, и вести себя так, как обычно делают профессиональные политики, но в качестве "мелкого политического стратега-любителя".

Следовательно, если мы хотим остаться верными логике кабины для тайного голосования и концепции демократии, которую она предполагает, необходимо поступить образом, противоположным тому, как поступают в настоящее время, и перевернуть законодательство с головы на ноги. Следует разрешить публикацию предвыборных опросов, но с обязательным соблюдением двух условий. Во-первых, следует предоставлять результаты, в форме, безупречной с научной точки, т.е. не исключая не определившихся и не ответивших, и открыто указывая допустимые погрешности (желательно, в форме "ножниц"). Во-вторых, нужно разрешать публикацию таких опросов лишь в течение последней недели, предшествующей выборам. В этот период опросы отличаются наибольшей достоверностью, и, главное, они публикуются в наиболее подходящий момент, т.е. когда избиратели должны сделать свой выбор. Вне этого короткого периода запрет на публикацию "предвыборных" опросов желателен как с научной (поскольку они малозначимы и вводят в заблуждение), так и с политической (они слишком поощряют благодаря СМИ "хипстерское" видение политической борьбы) точки зрения.

Ложные дебаты, которые вновь развернулись в ходе последних президентских выборов, вызвали кризис доверия и самим опросам, и к специалистам по их проведению. Такая ситуация способствует тому, чтобы понять, желаем ли мы найти пути настоящего решения этой постоянно возвращающейся проблемы? Неизбежно, и даже естественно, политические актеры воспользуются этой технологией, поскольку в политической борьбе все средства хороши.

Можно даже утверждать, что такое применение этих полуфабрикатов социальных наук не содержит в себе ничего незаконного и может даже естественным образом сочетаться с более традиционными формами политической работы, такими/323/ как деятельность активистов, расклейка плакатов или предвыборные митинги. Цель политической борьбы демократического типа заключается в том, чтобы быть избранным, пытаясь одновременно убеждать колеблющихся и выявлять, в соответствии с логикой политического поля, латентные потребности населения. Понятно, что при таких условиях, технология зондажей могла бы быть легко воспринята значительным числом актеров политического поля, поскольку она обеспечивает минимум рационализации этой непрерывной работы по политическому конструированию. Проблема заключается в том, что вместо того, чтобы оставаться закулисным делом руководства партий, эта специфическая работа занимает все большее место в СМИ и превращается в итоге, под давлением тех, кто ее выполняет - специалистов по рекламе, политиков, специалистов по опросам - в публичные дебаты. Этот технический и неизбежно манипуляторский аспект политики вполне уместен в специализированных профессиональных журналах. Менее очевидно, что он должен широко афишироваться в крупных СМИ. Не следует ли рассматривать последние как настоящую общественную службу, с учетом той большой роли, которую они играют сегодня в конструировании политических дебатов и, влияя тем самым на информирование избирателя, а также на ход выборов. Можно лишь с трудом представить себе, во что бы превратилась последняя президентская кампания, если бы журналисты должны были бы заполнять эфирное время иначе, чем день за днем отслеживая, с помощью опросов, борьбу между двумя ведущими лидерами. Конфронтация двух таких кандидатов, услужливо описанная журналистами ("старые друзья с тридцатилетним стажем", "дофин и регент", "Жак и Эдуард" и т.п.) в логике личного конфликта, на самом деле выглядит не так благодушно. Она свидетельствует о силах, которые работают сегодня в политическом пространстве современных демократических обществ. Эти два персонажа предстают как символы двух состояний политического поля: один более традиционный, опирающийся в основном на контроль политических организаций и на работу на местах, другой - более "современный", который больше верит рейтингам популярности и который охотнее ведет политическую работу на расстоянии, посредством СМИ, и, в частности, телевидения./324/