Строго научное изучение ценности опросов общественного мнения не отличается особой сложностью и можно бы было считать вопрос исчерпанным, если бы встречающиеся здесь препятствия были более интеллектуальными, чем социальными. Эта простая в принципе проблема становится значительно более сложной, как только научная дискуссия смещается в политическую плоскость и размежевания в ней определяются чисто социальной потенцией участвующих в ней сторон, борющихся за победу своей дефиниции. В политике видимость признает правоту видимости, поскольку заставить поверить в существование чего-то означает, в сущности, заставить это что-то существовать. Специалисты по опросам не могут не расценивать в качестве научной победы достигнутое всеобщее единодушие, включая и социологов, в том, что "общественное мнение", создаваемое институтами изучения общественного мнения "существует", даже если социологу понятно, что речь идет лишь о социальной реальности. В спорах об "общественном мнении" правота специалистов по опросам кажется очевидной, но вовсе не по тем причинам, по каким они полагают. Они думают, что лишь объективно измеряют некое явление, тогда как на самом деле они дают его частную историческую форму.

Наука и политика

Поскольку деятельность институтов изучения общественного мнения расположена между наукой и политикой, то их социальная сила состоит в том, что они по желанию могут перемешаться из одной плоскости в другую. На возражения со стороны специалистов в области социальных наук, которые со строго научной точки зрения осуждают поспешные, обобщенные и бесполезно повторяемые опросы, специалисты по опросам отвечают, используя политические аргументы. Они стараются доказать, что лишь следуют демократической логике. Мы приведем в качестве примера только один такой аргумент, который эти специалисты выдвигают сегодня для доказательства правомерности своих исследований и который многие считают достаточно убедительным, чтобы называть его решающим. Руководитель крупного института изучения общественного мнения Мишель Брюле, (который, кстати, в одной из программ периферийного радио комментирует опросы общественного мнения, проводимые его институтом по проблемам "морали" французов), в своей недавней книге, посвященной опросам,/275/ отвечает на критику Пьера Бурдье. Согласно этой критике, о которой говорилось в начале данной книги, опросы общественного мнения исходят из того, что все имеют мнение обо всем, что все мнения равноценны и обладают одинаковой социальной силой (судя хотя бы по одному, внешне сугубо техническому факту, что все мнения складываются и затем выводится процентное соотношение). Эти обвинения Мишель Брюле "отбрасывает" следующим образом: "Непонятно, почему измерение распределения мнений относительно того или иного сюжета предполагает, что все мнения равноценны. Мы прекрасно понимаем, что мнения энергетика "Электрисите де Франс" и простого потребителя газа (относительно атомных электростанций) основываются на разном количестве информации. Это однако не исключает того, что позиция, которую займет государство в этом вопросе, касается их обоих как граждан, и что оба имеют право высказать свое отношение, основано ли оно на здравом смысле или на компетентности. Впрочем даже среди специалистов нет согласия по этому поводу, а если речь идет о крупных инвестициях, то почему простой налогоплательщик не имеет права голоса по этому вопросу?" [1]. Несмотря на то, что М.Брюле признает, что не все мнения равнозначны, - хотя понимает он это как тривиальную очевидность здравого смысла, - пример, который он приводит, демонстрирует, тем не менее, совершенно искаженное понимание социологического анализа. Ведь когда социолог говорит, что "все мнения не равноценны", это вовсе не его личное мнение об интеллектуальной ценности этих мнений, ибо в таком случае это стало бы ценностным суждением, политическим мнением относительно того, как следует оценивать мнения "граждан" и каков их политический вес. Социолог лишь констатирует, - что может осуждаться или одобряться с политической точки зрения - что социальная сила мнений различных социальных групп весьма относительна и зависит, в частности, от той социальной силы, которой эти группы обладают. Но специалист по зондажам быстро вывел дискуссию из плоскости науки, где впрочем, она долго не задерживалась, и прямо перешел в плоскость политики. Он открыто призывает делать то, что отрицал тремя строчками выше, поскольку определяет валидность зондажей единственно с точки зрения демократических ценностей ("право всех граждан - налогоплательщиков высказаться по данной теме"), походя обвиняя социолога в том, что тот не признает общечеловеческие ценности демократии./276/

Специалисты по опросам путают то, что действительно существует, с тем, что нормативно установлено как долженствующее быть. Так, социальные науки не должны быть "демократическими" сами по себе, что не означает, что вне науки социолог не может разделять демократические ценности*. Политика на свой манер производит, в силу практической необходимости, своего рода социальные артефакты с помощью точных институциональных процедур (выборы и референдумы, например), складывая вместе мнения, которые лишь формально идентичны. Легитимация этих политических артефактов, которые обладают своей собственной ценностью и политической эффективностью, вовсе не входит в задачу социологов. Позиция политологов опирается на ложное понимание, которое легко объясняется социологически, то есть с социологической точки зрения. Согласно такому пониманию социологическая точка зрения сущностно совпадает с политологическим видением, что еще более ярко выражается в научно ориентированных публикациях, таких как, например, пользующиеся большим авторитетом статьи Алэна Лансело. Даже не коснувшись технического аспекта проблемы, он сразу пишет, что "основная критика в адрес опросов общественного мнения может быть также применена и против "всеобщего голосования", таким образом, в соответствии с чисто политической логикой амальгамы, которая является также, и логикой зондажей, ничего нельзя сказать и ничего нельзя сделать против зондажей, поскольку, как считает Алэн Лансело, - "критиковать опрос означает критиковать демократию" [2]. Напротив, политическим лидерам, занимающим достаточно прочные позиции для того, чтобы выступать против вторжения в политическую игру нового актера, чье существование не было предусмотрено институциями, и который занимается политикой, пользуясь авторитетом науки, специалисты по опросам отвечают с позиции, которую они/277/

* Это недоразумение широко распространено, поскольку социология очень популярна вне узкого круга специалистов. Например, говорить о "легитимной" культуре не означает говорить, что социолог лично находит ее достаточно убедительной, чтобы назвать легитимной, это означает, что в доступной наблюдению социальной реальности существуют степени культурной легитимности, которые поддаются объективному наблюдению и измерению. Точно так же, если социолог доказывает, что формальное равенство перед образованием, декларируемое республиканской идеологией, совсем не обязательно влечет за собой фактическое равенство и даже благоприятствует распространению идеологии дара, которая узаконивает и усиливает это фактическое неравенство, то это вовсе не значит, что он тем самым выражает свою личную позицию за или против "равенства шансов" на получение высшего образования. Видимое зачастую оборачивается против социолога: когда он говорит о том, что такое реальность социального мира, он всегда рискует прослыть за того, кто легитимирует то, что существует.

называют чисто научной. Они заявляют, что ограничиваются лишь тем, что измеряют "волеизъявление народа" более точно, чем это могла сделать традиционная техника в руках политиков, на самом деле специалисты, а также те, кто им платит, глубоко изменили собственно функционирование политического поля. Об этом свидетельствуют комментарии юристов, и в частности специалистов по гражданскому праву, которые в конце 60-х годов, когда эта практика распространялась особенно быстро, - выражали опасение, что опросы общественного мнения могут вытеснить выборы. В своих профессиональных журналах они сопоставляли "зондажи", "референдумы" и "выборы" с тем, чтобы выявить различия между ними и, главным образом, чтобы оставить за опросами достаточно маргинальную институциональную роль. Рост числа опросов в конце 60-х годов вызвал еще более резкую реакцию со стороны отдельных фракций политического класса, которые усмотрели в них, и вполне справедливо, вторжение нового конкурента, посягнувшего на относительную, и уже ослабленную, автономию рефлексии (или игры) политиков.

Опросы об электоральных намерениях, которые постоянно проводятся сегодня и которые с технической точки зрения практически бесспорны, тем не менее ставят под сомнение официально полученные результаты. Эта практика опросов, представляющая практически нулевой интерес с научной точки зрения, но имеющая высокую политическую отдачу, превращает, вопреки самой сути репрезентативной политической системы, политическую жизнь в "перманентные выборы": несмотря на то, что депутаты официально избираются на пятилетний срок, их легитимность зависит теперь во все большей степени от почти ежемесячных результатов электоральных зондажей и от рейтингов популярности. Правители не располагают более определенным избирательным сроком, чтобы "иметь возможность доказать" и "чтобы была возможность строго спросить с них", они подвергаются своего рода ежедневному испытанию, которое даже не исходит от "базы". Это находит свое отражение в повсеместно публикуемых и широко комментируемых прессой и анализируемых в политических верхах" кривых (кривые "одобрения политики правительства", "доверия", "динамики правые/левые" и т.д.), и является в значительной мере результатом манипуляционных стратегий профессионалов от политики, которые вытягивают из профанов ответы, выхваченные из контекста и переосмысленные в зависимости от их собственных интересов. Выборы превратились в одну из точек,/278/ составляющих кривые популярности или электоральных намерений*.

Отношение делегирования, установленное выборами, еще более серьезно оспаривается ростом числа опросов, в задачу которых входит, минуя дискуссии и обсуждения, напрямую решать разрозненными и в большинстве своем неинформированными индивидами любую актуальную проблему или проблему, являющуюся внутренним делом политического класса. (Следует ли отменять смертную казнь? Нужна ли профессиональная армия? Можно ли совмещать должности учителя и директора начальной школы? Следует ли поощрять интеграцию рабочих-иммигрантов? Кому выгодно "сожительство"?* Кто является лучшим кандидатом для левых или правых на будущих президентских выборах? И т.д.). С политиками, которые были избраны для того, чтобы со знанием дела вырабатывать то, что должно стать "волей народа", вступают в конкурентную борьбу институты опросов, которые как бы делают возможной своего рода "прямую демократию", опрашивая день за днем "репрезентативные выборки граждан". Уже само существование таких опросов и та научная ценность, которую им приписывает политико-журналистское поле, способствуют частичному изменению "политической работы": лица, избранные за их предполагаемую компетентность в решении политических проблем, должны сегодня прилагать особые усилия, чтобы поверить и заставить поверить других при посредстве специалистов по коммуникации, что предлагаемые ими в результате осмысления и анализа меры совпадают с теми, которых спонтанно желает большинство французов. Безусловно, влияние регулярно публикуемых результатов этих мини-референдумов остается пока достаточно ограниченным, поскольку политики не склонны отказываться от вверенной им в результате выборов власти. Однако очевидно и то, что само существование таких данных, которые с их точки зрения, обладают научной объективностью, вступает в противоречие с функцией представительства в ее традиционном понимании (т.е. квазиюридической) и способствует ограничению автономии обсуждений парламентариев, которые стараются, часто более/279/

* Показательно, что в комментариях полученные результаты выборов сравниваются не с предыдущими выборами, а с последними опросами. Следуя такой логике "хороший" результат это такой результат, который превосходит оценки института опросов.

** Имеется в виду период совместного правления правого правительства и президента-социалиста после парламентских выборов 1986 года.

бессознательно, чем сознательно, подлаживаться к этой "воле народа", полученной опросами, а некоторые - даже ее опережать.

Политологи считают, что они способствуют прогрессу демократии и напоминают, что институты общественного мнения не существуют в авторитарных режимах. На самом деле демократии сегодня угрожает не столько тоталитаризм, которым пугают политологи, сколько демагогия и цинизм, росту которых самым непосредственным образом способствует практика опросов. Опросы, которые проводятся перед выборами и которые за несколько недель до голосования определяют соответствующие позиции кандидатов и поддерживающих их социальных категорий, безусловно, помогают рационализации стратегий различных кандидатов в их предвыборных кампаниях. Однако, в еще большей мере, они поощряют манипулирование, которое и без того прочно вошло в политическую логику. Когда не существовало изучения общественного мнения, позволяющего узнать, чего хочет электорат, политики более доверяли своим убеждениям, которые служили им "внутренним компасом'", психологической поддержкой на индивидуальном уровне и политической программой. Когда сегодня политологи и специалисты по опросам - наподобие специалистов по маркетингу - продают свои услуги, чтобы с помощью изучения мнения определять наиболее "ходовые" среди избирателей темы и помогают политикам в выработке их политического дискурса, который чаще всего имеет значение лишь на протяжении избирательной кампании, то они, тем самым, развивают у политиков необходимость соблазнять и придают приоритет спросу - такому, как его фиксируют опросы - над политическим предложением. Вместо того, чтобы разъяснять политические дебаты и ставить настоящие проблемы, политологи способствуют фабрикации предвыборных кампаний, похожих друг на друга, поскольку они строятся на основе одних и тех же опросов, и одним и тем же озабочены. В результате, не дают возможности лучше понять отношение к политике различных категорий избирателей, позволяет лишь лучше понять, как их "поймать". А периодическое разоблачение той же прессой этих демагогических практик в конечном счете подпитывает этот скрытый антипарламентаризм, который может послужить трамплином для демагогии, представляющей гораздо большую угрозу демократии.

Конечно, социальные науки находятся не совсем вне политики. Но они должны быть науками политики, то есть науками, не "ангажированными" в политическую борьбу в узком смысле слова, а позволяющим лучше ее понять. Социальные/280/ науки принадлежат научному полю с его собственными императивами, а не полю политики. Социологический анализ должен помочь увидеть по-другому то, что нам слишком привычно для того, чтобы быть увиденным по-настоящему, и попытаться раскрыть политическую игру как бы извне. Еще Монтень сказал: "Привычка притупляет наши суждения" [3]. Социология должна по возможности продвигать вперед сложное рефлексирующее видение социального мира и способствовать "отвыканию", что позволяет выделить в качестве объекта собственно категории нашего чисто социального восприятия политики.

"Расширенное доминирование"

Социологический анализ становится все более необходим политике по мере того, как системы доминирования все более и более усложняются. Сила того, что постепенно сложилось при том, что этого никто открыто не предполагал и не желал, заключается во множестве сложившихся перекрещивающихся форм доминирования. Известно, что этнологи в отношении матримониальных обменов противопоставляют системы ограниченного обмена (некое племя А отдает своих женщин племени В, которое в свою очередь отдает племени А своих женщин) системам расширенного обмена (племя А отдает своих женщин племени В, которое отдает их племени С и т.д.) Эта модель циркуляции женщин является в высшей степени общей моделью, которую можно применить к циркуляции других видов благ (хвалебные рецензии книг в прессе, комплиментарные сноски, циркуляция межпоколенческих благ, системы социального и пенсионного обеспечения и т.п.) Расширенный обмен в других областях - удлинение цикла легитимации (А хорошо отзывается о В, который хорошо отзывается о С и т.д.) трансформирует способ доминирования, создавая социальные пространства, которые слишком обширны для того, чтобы они были полностью подвластны отдельным социальным агентам. Но расширенный обмен вводит разделение труда по доминированию гораздо более эффективное, чем любой централизованный контроль, который носит слишком очевидный и принудительный характер и потому не может длиться долго. "Взаимопроникновение" планов и действий людей может вызвать трансформации и создать структуры, которые никто никогда не планировал и не создавал, - писал Норбер Элиас. "Взаимозависимость" между людьми порождает специфический/281/ порядок, порядок более имперский и более принудительный, чем желания и мотивации лиц, которые его возглавляют [4].

Этот расширенный обмен постепенно заменяет откровенную цензуру автоцензурой, то есть добровольным и чаше всего признаваемым закономерным подчинением анонимным законам социального мира. То, что по аналогии можно назвать "расширенным доминированием", представляет собой этот новый распространяющийся способ доминирования, когда внутри сегодняшнего глубоко дифференцированного класса доминирующих каждая фракция немного доминирует над другими фракциями и, в то же время, находится в тесной зависимости от них. Среди доминирующих никто не господствует полностью: в каждый данный момент времени доминирует особая конфигурация, которую формируют разные поля, участвующие во власти.

Такой способ доминирования, безусловно, менее жесток, чем монопольное доминирование одной какой-либо фракции, но он же одновременно более могуществен, поскольку он исходит отовсюду и ниоткуда, он безличен и многолик, с ним соглашаются и ему подчиняются. Данный способ доминирования расчленен, он не имеет четко определенных носителей власти, если только, следуя очень показательной логике переноса, они не выступают в роли "козла отпущения" ("это вина прессы" или "опросов" и т.п.). Этот способ доминирования, где каждый так или иначе понемногу участвует в доминировании всех, является почти неизбежным продуктом возрастающей дифференциации социального мира, и, особенно, возрастания числа автономных социальных полей (пространств политического, экономического, журналистского, интеллектуального и им подобных, то есть, социальных полей, которые сами по себе глубоко дифференцированы), с их специфическими целями, законами и их собственной логикой функционирования. Иными словами, в этом новом политико-журналистском пространстве не доминируют ни политологи, ни представители СМИ. как это полагают некоторые [5], ни "аудимат" (audimat)* [6], ни специалисты по коммуникациям, ни специалисты по опросам, ни даже политики. Например, "аудимат" доминирует лишь постольку, поскольку увеличение каналов и их финансирование с помощью рекламы, навязывает в этом универсуме культурного и политического типа конкурентные отношения экономического характера, которые занимают место политической логики./282/

* "Аудимат"- техника измерения аудитории тех или иных телевизионных передач и вытекающая отсюда "власть аудитории" - прим. перев.

свойственной тому времени, когда на телевидении лишь один канал существовал за счет средств от рекламы. В таком случае статистическая и анонимная логика рынка лишь заменяет персонифицированную логику цензора.

Чем более дифференцированы социальные пространства, тем более социальное поведение становится коллективным продуктом, который предполагает переговоры и взаимодействие множества иногда противоречивых императивов. Каждый, навязывая требования, свойственные тому пространству, к которому он принадлежит, немного доминирует над другими, но он же оказывается под властью системы принуждений других, с которыми ему нужно вступать в переговоры. Доминирование социальных агентов особенно велико, если в них воплощена логика их поля. Их доминирование в своем поле тем больше, чем больше логика поля доминирует над ними и чем более они выполняют то, что требуется полю и оценивается им положительно. Без СМИ политологи были бы никому неведомыми специалистами по электоральной социологии, ищущими финансирования для написания своих монографий на разные темы. Если сегодня они занимают сильные или доминирующие позиции в политической игре, то это только в той мере, в какой они принимают и подчиняются экономическим и политическим требованиям СМИ и институтов опросов (предлагать имеющие спрос продукты прессе или политическим организациям). Один из них отмечал, что "ремесло комментатора результатов выборов" за последние двадцать лет изменилось: "развитие ремесла комментатора результатов выборов связано с усложнением задач, которые он должен брать на себя. По мере того, как бюджеты растут, финансовые операции и конструирование системы партнерства требуют все более и более сложных переговоров. Параллельно ответственный за представление результатов должен также взять на себя часть отношений с СМИ, например, для того, чтобы решить проблему проведения вечера, посвященного выборам, и обсудить со специалистами все более сложные с технической точки зрения проблемы представления результатов выборов". С другой стороны, "сегодня трудно одновременно создавать передачу и давать комментарий. Поэтому между политологами произошло разделение труда. Во времена, когда оценки результатов выборов передавались по радио, автор передачи мог быть и комментатором, поскольку ему не нужно было присутствовать, как на телевидении, на съемочной площадке" [7]./283/

Журналист также нуждается в политологе, в его компетентности, в его звании "профессора", который должен "легитимировать" предварительно изготовленные сенсации на первых страницах и предназначенные для привлечения читателей. Но он по крайней мере должен подчиняться цифрам, получаемым такого рода опросами, даже если они не соответствуют политической линии газеты и иногда соглашаться с политологическим комментарием этих данных. Точно так же нуждается в прессе политолог, но и сама пресса нуждается в политологе как источнике информации или даже как в общественном деятеле, который иногда дает пищу для "скандальной" хроники, которая может увеличить тиражи. Журналист может создать "событие" лишь в той мере, в какой производимое им событие соответствует медиатическому определению события [8]. С того момента, как власть перестает вторгаться непосредственно на телевизионные каналы, журналисты чувствуют себя свободными. Отношения симпатии или антипатии с депутатами исчезают. Один директор информационного отдела замечает, что стало "невозможно распространять политически ангажированные" газеты. Журналисты не задаются вопросом, понравится или нет их материал власти. По сравнению с прошлыми временами, когда доминирование на телевидении строго контролировалось тогдашним правительством, телевизионный производитель может сегодня считать, что он свободен в выборе политика, которого он хочет пригласить на свою передачу. В телевизионных студиях журналисты демонстрируют приглашенным политикам, что те не у себя дома, они могут их прерывать, если политики покажутся им скучными, выражают свое раздражение, если те не отвечают на поставленные вопросы и т.п. Действительно, способ доминирования изменился, поскольку подчинение сильным мира сего сменилось подчинением безличным и анонимным законам экономического рынка, которое выражается в объективной форме графиков процентного соотношения зрительских аудиторий, вывешиваемых руководителями каналов в помещениях студии. Помимо того, что производитель, приглашая, должен следить за тем, чтобы соблюдать равновесие в представлении равным образом избранных политических сил он еще подчиняется конкуренции между каналами и вынужден приглашать лишь "звезд", т.е. политиков, заведомо приведенных в соответствие с логикой СМИ: "Тройная цель передачи, - признавался, например, в Либерасьон (апрель 1987 года) Ф.-Н.де Вирье, создатель передачи "Час истины", заключается в том чтобы/284/ заполучить звезд, выбрать актуальную тему и соблюсти некоторое политическое равновесие (...). Я часто предпочитаю "звезд", потому мне нужно поддерживать интерес к "Часу истины". Эта передача выходит в "лучшее время" - время сборов наибольшей аудитории. Поэтому, если ты вступаешь в эпоху сильной конкуренции, нужно поддерживать численность аудитории, иначе, рано или поздно, меня переведут на более неудобное время. Вот почему я вынужден приглашать людей, которые уже очень известны". С октября месяца эта передача была перенесена на 22.30; блиц-опросы с помощью системы "минитэль" были отменены по причине малочисленности аудитории в этот поздний час). В итоге, журналисты подчиняются другому мощному принуждению, такому, как аудитория, даже если она временно представляется менее принудительной. Как выразился один журналист, собирающий высокий процент слушателей: "Как бы то ни было, я предпочитаю диктатуру публики диктатуре власти" [9].

Структуры печати и телевидения представляют собой экономические структуры, находящиеся в состоянии конкурентной борьбы. Эта конкуренция выражается, естественно, в поисках "сенсации", какого-нибудь эксклюзивного заявления и всего того, что позволяет отличить и дифференцировать одно средство информации от другого, но она обязывает также в текущей информации срочно обращаться к сюжетам, которые затрагивают конкуренты и которые становятся обязательными, превращаясь в привычные темы разговоров, по крайней мере, в политической и журналистской среде. Это новое доминирование проявляется в избыточности, которую оно порождает. Одним из результатов давления "аудимата" можно считать постоянное приглашение демагогов, что само по себе чревато такими политическими последствиями, которых никто не хотел. Оно приводит к "ошибке", к "фальшивкам", к "вымыслу", создаваемыми журналистами или для них. Можно приводить множество примеров кратковременных увлечений СМИ и их последующего разоблачения самими же журналистами, таковы, например, случаи с фальшивым румынским массовым захоронением в Темишваре, насильственные действия скинхэдов для нужд одного телерепортажа, разрозненные акции подростков, возведенные в ранг социальных проблем (например, случай с исламскими ученицами нескольких государственных школ в Париже, надевшими чадру, - что было выдумкой одной черной девушки, которая, в контексте, насыщенном репортажами СМИ о подъеме расизма, пыталась скрыть какую-то совершенную/285/ "оплошность", ссылаясь на расистские нападки). Критику избыточных опросов можно встретить даже у журналиста одной ежедневной газеты, регулярно публикующей опросы: "Эта инфляция опросов становится смешной, - писал недавно журналист Фигаро (1 июля 1990 года). Невозможно открыть газету, включить радио или телевизор без того, чтобы не узнать, что М.Миттеран потерял или набрал очки, что французы расисты или не расисты, что популярность Ле Пэна повышается или снижается. Что за очки, относительно чего, какого другого опроса, каким образом были сформулированы вопросы? Опрос - это способ ленивых делать информацию; он избавляет журналистов от поиска информации. Опрос - это попытка оболванивания, он производит мнение на основе стереотипов".

Разоблачение наиболее очевидных манипуляций необходимо, но оно таит в себе опасность - опасность не увидеть, что сегодня само существование телевидения и привычная практика опросов как бы формируют исподтишка всю реальность. Настоящая проблема заключается не в том, чтобы решить, быть "за" или "против" опросов или СМИ, а в том, чтобы решить, что предпочтительней: народный бунт или "медиатические" манифестации. Следует спросить, как разорвать этот круг, который сложился практически вопреки желаниям - во всяком случае откровенно выраженным - всех. В соответствии с логикой автономизации полей осуществляется эффект закрытия, что видно на примере художественного или интеллектуального полей, которые все более обнаруживают тенденцию функционировать только для самих агентов этих полей. Если опросы общественного мнения чаще всего производили ложное открытие политического поля на "базу", то можно задать вопрос, не обязаны ли они своей силой тому факту, что они позволяют реализовать старую мечту доминирующих, сформулированную Марксом как "буржуазия без пролетариата", а позднее Брехтом как "расформирование народа", если народ не согласен с той партией, которая говорит от его имени и вместо него. Политика должна быть чем-то иным, чем этот универсум, который сродни научной фантастике, где народ, существующий исключительно в форме опросов (преимущественно телефонных), смотрит по телевидению, как "от его имени" борются между собой различные кланы политического мира, которые на деле подчиняются только лишь логике своей внутренней борьбы./286/

---

Предыдущая | Содержание | Следующая