"Митинги" и "манифестации" были изобретены политическими газетами всех мастей для удовлетворения любопытства читателей и увеличения тиражей.

Лучший способ воспрепятствовать манифестации состоит не столько в применении вооруженной силы, сколько в отсутствии интереса к ней со стороны политических журналистов.

Но поскольку этим газетам не хватает ума замолчать и они, наоборот, провоцируют манифестации, то правительство должно призвать их к сдержанности, к тому, чтобы они не провоцировали зачинщиков путем публикации их имен и описания их неразумных действий.

Если пресса недостаточно сознательна, чтобы последовать этому умному и патриотическому совету, то необходимо принять соответствующий закон.

Но и правительство не должно рассчитывать только на это: оно должно помнить о большом количестве безработных и о своем долге создавать для них необходимые рабочие места.

Кто хочет дойти до цели - должен думать о средствах.

Ревю де тpaвo пюблик (22 марта 1883 года)

Парадокс ситуации, сложившейся в результате развития технологии опросов заключается в том, что никогда прежде актеры политического и журналистского поля не тратили столько денег на то, чтобы узнать, чего хочет "народ", и никогда, в конечном счете, они не знали о нем так мало. Можно легко доказать, что техника опроса, которой пользуются специалисты по опросам, дает лишь отдаленную и искаженную картину действительных социальных представлений. Для этого достаточно сравнить работы по социологии образования, которые проводились на протяжении почти 30 лет, с данными огромного множества школьных опросов того же периода. Будущие историки без сомнения найдут в этих опросах отборный материал о нашей эпохе в том случае, если они будут относиться к ним не как к наиболее эффективному инструменту изучения "общественного мнения", как это часто делается сегодня, а как к показателю проблем доминирующего класса. Те, кто могут заплатить за вопросы, т.е. обладают властью задать их публично и, следовательно, навязать их всем в качестве необходимых вопросов, по меньшей мере предлагают свое видение социального/199/ мира, свою точку зрения и свой способ постановки проблем общества.

Эта псевдонаука дает иллюзию знания. Она также успокаивает политическую совесть тех, кто, ничем не рискуя, считает, что "демократическим путем" опросил тех, кто считает себя "базой". В действительности, с помощью этой техники, являющейся также настоящей политической теорией в действии, политическое поле, не обращается к социальным проблемам, а стремится потеснить реальный народ в пользу расчлененного и политически нейтрализованного народа опросов. Распространение телефонных опросов, которые являются для проводящих их институтов более быстрой и экономичной техникой, выступает символом этого развития, поскольку такие опросы позволяют опрашивать "народ", даже не видя его физически и не совершая самого минимального полевого исследования, которое зачастую дает больше информации, чем ответы, заложенные в самих вопросниках. Таким образом, политическое поле ставит граждан в положение (теле)зрителей; оно спрашивает о проблемах, которые им неизвестны, о которых они знают мало или только в той форме, в какой эти проблемы представляют СМИ, которые в свою очередь зависят от опросов по изучению размеров аудитории теленовостей. Более того, техника опроса часто склоняет людей говорить о вещах, которые они сами не знают, или, по крайней мере, не могли бы сами выразить. Например, чтобы понять причины столь внезапной и широкой мобилизации лицеистов и студентов в ноябре 1986 года, вовсе необязательно было опрашивать 16-22-летних о том, "чего бы они хотели" (опрос Софрес - Нувель Обсврватер - ТФ1, 29 ноября - 1 декабря). Гораздо важнее было бы взять несколько интервью у молодых, а также целенаправленно опросить тех, кто имеет дело с молодежью (преподаватели, воспитатели, детские судьи, руководители ассоциаций, родители учащихся), потому что эти люди знают, по крайней мере, исходя из собственного практического опыта, причины недовольства определенных социальных категорий молодежи, которое выражается так, как может, то есть в зачастую в непонятной для нас форме.

Опросы общественного мнения отличаются быстротой их проведения (благодаря этому, например, уже через несколько дней после массовых выступлений студентов сложилось впечатление полной ясности того, "чего они хотели"), а также простотой получаемых ответов (несколько цифр об ответах на несколько вопросов), что позволяет давать простые комментарии. В конечном счете при опросе задаются лишь такие вопросы,/200/ которые ставят СМИ ("Что, по вашему мнению, выражает современное движение протеста?", "Кто из перечисленных персонажей полнее всего отвечает вашим личным чаяниям?" и т.д.). В результате опрос, по логике замкнутого круга, обречен ожидать по большей части весьма искусственные плоды воздействия, оказываемого на предшествующем этапе СМИ на тех, кто их читает или смотрит ("Ближе всех им Рено и Бернар Тапи", "Больше всего они боятся безработицы и терроризма", "Расизм и голод унижают их" и т.п.). В одной известной работе Маркс показал, что одним из первых последствий растущей автономии корпуса профессионалов (юристов, философов и т.д.) стало производство в этих специализированных пространствах такого видения социального мира, которое ограничивается самими этими пространствами. Так, юристы объясняли все в категориях права, а философы сводили всю историю человечества к истории философии. Опросы общественного мнения весьма далеки от того, чтобы повернуть крупные СМИ лицом к действительно социальным проблемам, привнося элементы внешнего мира в это маленькое сообщество журналистов, политиков, политологов, специалистов по коммуникациям и им подобных, где все знают друг друга, наблюдают друг за другом, читают, контролируют и приглашают друг друга. Напротив, эти опросы лишь усиливают так называемый эффект закрытия: реальность становится тем, что в качестве таковой конструирует политико-журналистское поле. То, что СМИ считают необходимым, становится необходимым само по себе для того, чтобы понять то, что определяется теми же СМИ в качестве важнейших проблем современного общества.

В высшей степени показательным примером может служить книга о студенческом движении Лорэна Жоффрена [1], работавшего в период ее написания в Либерасьон и перешедшего затем в Нувель Обсерватер. Книга вышла в свет через неполные два месяца после событий, и в анализе причин движения это короткое журналистское эссе для журналистов (вскоре после выхода оно было издано в "Апостроф") следует сугубо журналистской логике: объяснение студенческого движения следует искать в самом журнале Либерасьон. Однако помимо объяснений, обычных для политических журналистов, поиск причин приводит к анализу страниц газеты, посвященных театральным постановкам и светской хронике ("основное происходило не здесь [не на политической странице газеты], а в разделах "Разное" или "Происшествия"). Л.Жоффрен пишет об/201/ успехе, который имели у молодежи такие фильмы как "Инопланетянин", "Звездные войны"; молодежные радиопрограммы и "концерты-шоу" Бавалуана, Голдмана и Рено ("Рейтинг лучших 50 групп чаще говорит об этом больше, чем самые тщательные панельные опросы"); гало-концерты "В помощь Эфиопии" и "SOS - расизм", "Врачи без границ", комиксы и Колюш. Он воспроизводит темы модных в СМИ эссеистов и категорично заявляет: "Пост-модернистская культура - это децентрализация и разнородность, материалистичность и психологизм, порно и дискретность, новаторство и экология, демонстративность и креативность". Классовая принадлежность перестала быть решающим фактором, главным становится дробление социального. Эпоха модернизма определялась революцией и производством, эпоха пост-модернизма информацией и экспрессией" [1]

Опросы против "институций"

Стало уже привычным, что агенты политического поля обличают несостоятельность представительных органов, равнодушие наемных рабочих к своим профсоюзам, падение активности и т.п.. Однако сами эти агенты уже одним тем, что они поощряют распространение опросов, обеспечивают их легитимность, способствуют делегитимации того, что прежде называлось "посредническими системами", и создают видимость того, что они демократическим путем консультируются с массами в обход институционализированных выразителей общественного мнения. Конечно, установление любых отношений делегирования неизбежно влечет за собой определенное искажение, однако, все-таки представляется, что простая ликвидация всякого делегирования лишь увеличивает это искажение. Можно предположить, что существование специальных и информированных инстанций, которые пользуются поддержкой своих доверителей и которые, частично под их контролем, "со знанием дела", производят мнения, все-таки точнее выражают интересы групп, которые они представляют, чем мнения, высказываемые культурно обделенными людьми в ситуации анкетного интервью, которое некоторыми из них воспринимается скорее как школьный экзамен, чем как демократическая беседа. Неслучайно коммунистическая партия Франции, которая одновременно отстаивает свое идеологическое единство и представляет наиболее отдаленные от культуры слои населения, хотела заказать институту Софрес, по свидетельству Пьера Вейля,/202/ такой опрос, где указывалась бы позиция партии по всем поставленным в нем вопросам так, чтобы опрашиваемые могли соотносить свое мнение с "компетентным" мнением партии. Так или иначе, игнорирование того, что производство мнения, особенно по вопросам политики, предполагает хотя бы минимальную компетентность и информированность, и что мнение о конкретной проблеме или о ситуации конструируется (недаром о мнении говорят, что оно "складывается"), трансформируется и уточняется, есть проявление определенной демагогии. За исключением специалистов по опросам, мнение ни для кого не является кратким ответом, который "дается" моментально и без объяснений, мнение есть точка зрения, которая обсуждается*. Есть некоторое противоречие в том, что политики содействуют проведению опросов общественного мнения, а не отказываются от них, и на их основании выстраивают то, что думает "молчаливое большинство". Ведь специально выбираемые политики уполномочены производить, на основе парламентских прений и открытых дискуссий, согласованные мнения, получающие затем силу закона.

Между тем, любой опрос общественного мнения содержит в себе более или менее завуалированную политическую критику, хотя при этом он предназначен говорить от имени народа или для народа - этой специфической социальной категории. Создание "институтов общественного мнения" в тех странах, где они прежде отсутствовали, имеет целью формирование новой политической инстанции, которая уполномочена выражать в отличие от существующих прежде, то, чего хочет народ. Это особенно ясно видно на примере бывшего СССР, где создание института такого типа открыто признавалось как часть политической реформы Горбачева и было специально предназначено чтобы служить противовесом исключительной и непомерной роли организаций коммунистической партии. Эта новая инстанция, на первый взгляд более "демократическая", чем та, которая была воплощена в партии, монополизировав право говорить от имени народа, исходит из того, что все проблемы следует решать исключительно с помощью референдума. Опрос создает эффект искусственной политизации. "Сон: Франция, расколотая надвое" - так иронично был озаглавлен комментарий к одному опросу, заказанному журналом Мадам Фигаро (30 мая 1985 года), согласно которому/203/

* Следует иметь в виду, что, как и в школьной системе, существует реальное неравенство - в данном случае в способности иметь "личное мнение". Декларации о равенстве перед законом, игнорирующие реальное культурное неравенство, лишь усиливают последнее.

плохо спит каждый второй француз. А если говорить серьезно, то когда еженедельная телепередача проводит опрос зрителей с тем, чтобы узнать выступают ли французы "за или против" Колюша, то тем самым она исподволь внедряет политическую логику в сферу культуры (то есть в сферу, которая является или должна была бы являться антиподом политики), утверждая, что этот актер должен набрать большинство голосов для того, чтобы иметь право выступать на телевидении. Если следовать этой логике, то почему бы не провести опрос, выступает ли большинство телезрителей "за или против" Далиды или Булеза, Леви-Стросса или Бернар-Анри Леви?*

Однако большинство опросов оказывает политизирующее воздействие более скрытым и, быть может, незаметным образом. Если, например, обратиться к опросу КСО-ЛИберасьон** от 28 ноября 1988 года, который был посвящен позиции, занятой Церковью по отношению к противозачаточным таблеткам, презервативам и фильму Скорцезе, посвященному жизни Христа, то можно увидеть, что самое главное заключается не в полученных ответах (около 80% опрошенных осуждают позицию Церкви), а в самом вопросе. В нем скрытым образом противопоставляются как минимум два значения категории "мнение". Когда французам по выборке, репрезентативной для всего имеющего право голоса населения страны, задается вопрос, одобряют ли они позицию, которую заняла Церковь (моральное осуждение противозачаточных таблеток, презервативов и фильма Скорцезе, объявленного богохульствующим), и - шире - признают ли они за Церковью право вторгаться в эту сферу, то внешне безобидно и как бы ненароком сталкивается "мнение" в современном значении этого термина (то есть "мажоритарное мнение" в том виде, в котором его получают институты опросов) с прежним его значением как "мнения", выраженного публично каким-либо социальным институтом. В конечном счете, опрос организовал референдум на тему, легитимно ли то, что Церковь публично выражает свое мнение по определенным темам.

В соответствии с замкнутой логикой, которой часто следуют специалисты по опросам, и согласно которой опросы проводятся для того, чтобы определить, как к ним следует относиться, данное исследование также имело цель с помощью/204/

* Такие примеры не будут большим преувеличением. Достаточно послушать вопросы, которые ежедневно задаются телезрителям "Канал-5" либо для того, чтобы устроить "дуэль", сталкивая двух персонажей, либо для того, чтобы люди высказали свое мнение по какому-либо вопросу на злобу дня.

** КСО (CSA) - Высший совет радиовещания и телевидения, контролирующий соблюдение этического кодекса на радио и телевидении - прим. перев.

опроса окончательно утвердить то, что лишь опросы являются единственной политически состоятельной формой выяснения "общественного мнения". В этом смысле данный опрос попадал в самую точку, если так можно выразиться, поскольку речь шла о том, чтобы узнать мнение каждого относительно права некоторых социальных институтов публично высказывать свое собственное мнение, или, если угодно, об опросе, имеющим целью выяснить, только ли "мнение", получаемое через опрос, имеет право быть публично высказанным. Однако "мнение", получаемое в результате опроса, отличается от мнения, выраженного Церковью. С одной стороны, мы имеем дело с ответами на вопрос, заданный по инициативе структуры, участвующей в политической игре (ежедневная общенациональная газета "левого" толка), и на основании этих ответов институты сформулировали "общественное мнение", складывая статистически значимые "индивидуальные мнения", предназначенные, тем самым, для выражения мнения "широкой публики", которое приобретает публичный характер (результаты опроса действительно могли бы сохранять конфиденциальность) лишь потому, что его результаты опубликованы по инициативе газеты. С другой стороны, существует институционализированное мнение, выработанное "руководящими органами" в сфере морали в результате внутренних обсуждений епископата, несколько напоминающих дебаты парламентских ассамблей по вопросам политики. Такое мнение носит характер программной точки зрения, утвержденной "компетентной" инстанцией. Церковь приняла решение высказаться по этим вопросам потому, что традиционно именно ей принадлежала власть в формировании истинных позиций по вопросам морали (она это делала каждую неделю в виде проповедей или официальных заявлений, публиковавшихся в прессе, до тех пор, пока не появились современные СМИ). Мнение Церкви является заведомо политическим в том смысле, что речь идет не о простом заявлении, не имеющем никаких иных последствий, кроме того, чтобы проинформировать общественность, а о точке зрения, высказываемой публично, которая в силу ее обязательности, нормативности для всех, становится если необходимо, с помощью закона, официальным мнением.

В данном исследовании полученные ответы были просчитаны относительно переменной "религиозная принадлежность", что позволило использовать еще одно значение термина общественное мнение, связанное с политическими выборами. Косвенно уподобляя Церковь партии, опрос хотел/205/ показать, что церковь не представляет в политическом смысле слова даже всех, строго соблюдающих религиозные обряды, католиков, поскольку только меньшая их часть выразила одобрение позиции Церкви по данным вопросам. Таким образом, опрос дважды дискредитировал авторитет Церкви в области морали. И более того, он навязал новое, ставшее господствующим, определение "демократической" морали, т.е. морали, которая определяется статистически (что фиксируется опросом), а не нормативно (что выводится из принципов). Целью исследования было показать не только разногласие между тем, что говорит официальная Церковь и тем, что думает большинство французов, что было известно и так, но и разногласие, существующее между большинством самих католиков и Церковью.

Замешательство католических властей, вызванное публикацией этого опроса, результаты которого широко воспроизводились всеми СМИ, настойчиво повторяющиеся вопросы, задаваемые католическому руководству журналистами, которые увидели в этом полемическом сюжете возможность привлечь аудиторию и обеспечить большие тиражи или на крайний случай возможность легко заполнить первые страницы газет, велеречивые официальные разъяснения Церкви, что она имела в виду другое и что СМИ упростили и исказили содержание текста епископата, - все это показывает, что даже такой могущественный и обладающий высоким, если не сказать абсолютным, моральным авторитетом институт, как Церковь, не мог более игнорировать то влияние, которое производят в политико-журналистском поле эти мнения, пусть поверхностные и собранные поспешно. Это коллективное мнение, произведенное институтами, вследствие сделанной ему рекламе и благодаря его правдоподобию, представляет собой серьезную политическую силу. На опрос, кстати, ссылались и внутри отнюдь не единой Церкви некоторые более "модернистские" группы, которые критиковали слишком "консервативную" позицию церковной власти по данным вопросам. Характерно, что такая критика исходила от особенно "медиатизированных"* религиозных деятелей (как, например, монсеньер Гайо), поскольку это "общественное мнение" поддерживало тесные связи с современными СМИ. Таким образом, получается, что только мнение статистического большинства имеет право на публичное выражение, поскольку практика опроса производит и одновременно дисквалифицирует мнение меньшинства, как/206/

* Медиатический - чья известность создается посредством СМИ - прим. перев.

диссидентское, маргинальное, непопулярное, одним словом, нелегитимное мнение. Опрос влечет за собой опрос: актеры политического поля из предосторожности стремятся предварительно опробовать высказываемые ими точки зрения по общественным вопросам, чтобы быть уверенными в получении широкой поддержки со стороны общественного мнения, поскольку они знают, что всегда найдется какой-нибудь печатный орган, который может заказать опрос, чтобы убедиться, что его точку зрения разделяет большинство граждан.

Манифестации: ритуалы или стратегии?

Эта почти полностью самодостаточная политическая игра могла бы оставаться замкнутой на себе, если бы "база" время от времени не принималась расшатывать ложный консенсус, изобретенный специалистами по опросам, которые, как уже давно было замечено всеми комментаторами, не смогли предсказать - и не случайно - ни одного крупного социального потрясения. Демонстрации, забастовки, движения протеста, организованы ли они профсоюзами, или же возникают непосредственно по инициативе снизу, представляют собой более реальные формы выражения, поскольку они предполагают личную ангажированность участников в отличие от опросов общественного мнения, когда для их проведения привлекаются специалисты, а сами же граждане в большинстве своем не заинтересованы или слабо заинтересованы в тех вопросах, которые ставятся перед ними. Изначально такими формами протеста угнетаемые напоминали о своих проблемах агентам политического поля. Если, как мы видели, уличные демонстрации в течение очень долгого времени оставались незаконными, то и сегодня на них оказывается нейтрализующее воздействие с помощью практики опросов, которая позволяет противопоставить активное и ангажированное меньшинство "спокойно" взирающему и "уравновешенному" большинству. Дело в том, что демонстрации никогда или почти никогда не бывают полностью "спонтанными". Они представляют собой общественные движения, значительно менее искусственные, чем те, которые удается "выявить", как полагают специалисты по опросам, и потому являются серьезной угрозой политической игре, что показали события последних лет во Франции и - совсем недавние - в странах Восточной Европы и в Китае. Тем не менее, как и опросы общественного мнения, современные уличные манифестации сами стремятся включиться в политическую игру./207/ Безусловно, рост их числа частично объясняется тем, что с расширением функций, выполняемых государством ("Государство попечитель", и "Государство благоденствия", в частности) множатся и объективные причины для общественного протеста. Но важно и то, что манифестации вошли в политический обиход и превратились в простой элемент стратегии коммуникации.

Повторяемость этого метода выражения мнений склоняет некоторых этнологов [2] рассматривать его как своего рода "политический ритуал". По мере накопления наблюдений можно даже, как поступают некоторые историки рабочего движения, составить перечень технических приемов, которые применяют манифестанты как для усиления шумовых эффектов внутри городского пространства (пение, крики, ритмичность, техническое оснащение усилителями, заводилы, выкрикивающие в мегафоны лозунги, подхватываемые манифестантами и т.д.), так и для нарушения обычных для улицы зрительных эффектов (неожиданные и необычные для города предметы, типа тракторов или коров, маскарадные костюмы и т.п.) для того, чтобы привлечь внимание горожан и превратить их в свидетелей конфликта [3].

Но не все институционализированные практики являются "ритуалами", то есть, согласно этнографическому смыслу этого концепта, типами поведения, которые регулируются и осуществляются установленным и неизменным образом, что и позволяет выполнить все ритуальные функции. Демонстранты, которые, впрочем, далеко не все являются регулярно "практикующими" эти виды действия, знают, что для того, чтобы быть услышанными, недостаточно участвовать в институционализированных и официально принятых формах протеста. "Квази-профессионалы" демонстраций, как правило, политические или профсоюзные активисты, представляют собой лишь меньшинство, тогда как широкомасштабные демонстрации, которые, собственно, и могут оказывать наибольшее влияние на политическую власть и на участников, в очень большой мере состоят из "случайных элементов", которые под руководством опытных активистов либо впервые выходят на демонстрацию, либо делают это от случая к случаю. Поэтому помимо легальной и формализованной модели, если есть такая возможность, возникают непредусмотренные и неожиданные варианты поведения и даже периодически изобретаются новые формы публичных акций протеста, стоящие порой на грани легальности. В политике самые ритуализированные типы поведения, безусловно, менее всего угрожают установленному порядку; более/208/ того, они даже способствуют его укреплению, поскольку последствия заранее предусмотренных акций легко поддаются контролю на всем их протяжении. Ожидаемые, рутинные, малочисленные шествия, состоящие по преимуществу из активистов, отвечающих на призыв своего профсоюза или политической партии, оказывают слабое влияние на власть, которая привыкла к "обычным" действиям профсоюзов, сопровождающим практически любой предлагаемый ею проект реформы и ежегодно происходящим в "после отпускной" период. По своей сути политическая борьба больше напоминает игру в покер, чем религиозную церемонию, даже если большинство профсоюзных шествий обладают всеми внешними признаками религиозных процессий. Социальные актеры политики стремятся не столько приобщиться к ритуалу, сколько к тому, чтобы обойти или застать врасплох противника. В этнографическом описании недостает собственно стратегического измерения этой формы политической акции. На деле манифестация постоянно вынуждена изменять форму, поскольку, чем более привычной и предсказуемой она становится, тем менее она политически действенна.

"Я думал, что мой проект (реформы Университета) вполне обоснован, и что манифестации не выйдут из-под контроля", - писал в своем отчете Алэн Деваке, заместитель министра образования Франции по вопросам высшего образования и науки, по поводу выступлений учащейся молодежи в ноябре-декабре 1986 года. По его признанию, развитие движения было настолько неожиданным, что ему приходилось узнавать о событиях "как всем", из прессы, поскольку Отдел общей информации не смог предвидеть специфику движения и постоянно недооценивал его масштабы. Аналогичным образом письма протеста, поступающие в Министерство, и имеющие точный профсоюзный или политический обратный адрес (особенно, если письмо написано по одной и той же схеме и с одними и теми же формулировками), как правило не оказывает существенного влияния в отличие от индивидуальных писем, которые в силу своей спонтанности привлекают больше внимания.

Но трансформации политического пространства последнего времени все же оказали некоторое воздействие на этот способ выражения мнения, которым традиционно пользовались группы социально доминируемых. Если порой и возникают еще/209/ движения столь же непредвиденные, сколь и мощные, то все же чаще всего можно наблюдать, как складываются и развиваются формы политической деятельности, которые можно было бы назвать "медиатическими манифестациями", т.е. манифестации нового типа, чьей целью является воздействие на "общественное мнение", производимое с помощью СМИ и замеряемое специалистами по опросам. Уже давно известно, что манифестации в какой-то степени "делаются" прессой. Новым является рост числа таких манифестаций, которые совершенно очевидно предназначаются "для" СМИ, т.е. таких акций, которые в конечном счете не могли бы без них существовать. Во время французской революции и на протяжении последующих двух веков уличные выступления в основном противопоставлялись власти депутатов, а демонстранты часто направлялись к месту парламентских заседаний. Сегодня шествия гораздо больше ориентируются на телестудии, а переговоры заканчиваются к 8 часам вечера с тем, чтобы руководители успели выступить с заявлениями в телевизионных новостях.

Исследования двух случаев

Чтобы проанализировать, как эволюционировала сама манифестация, обратимся к двум противоположным примерам недавних манифестаций, которые оказали существенное влияние на тогдашнюю политическую власть. Первый случай представлен манифестацией крестьян в Париже, о которой я упоминал в начале книги. Эту профсоюзную манифестацию можно квалифицировать как почти "классическую" в той мере, в какой речь идет о "демонстрации", проводимой под строгим контролем, как это часто бывает: по призыву своего профсоюза представители данной профессиональной категории, переживающей кризис, в течение целого дня дефилируют по улицам Парижа, чтобы сообщить о своем недовольстве и выдвигаемых требованиях. Для того, чтобы последующий анализ стал понятен, было проведено сугубо фактологическое и объективизированное описание этой манифестации. При реконструкции манифестации, состоявшейся 23 марта 1982 года было сознательно исключено непосредственное свидетельство очевидца (позже будет объяснено, почему). Была лишь собрана, как это мог бы сделать историк, работающий с архивами, информация, опубликованная как в парижских ежедневных газетах (Фигаро, Франс-суар, Монд, Либерасьон, Котидьен де Пари, Юманите, Матэн), так и в провинциальной прессе (Уэст-Франс),/210/ и в парижских еженедельниках (Пуэн, Экспресс, Нувель Обсерватер, Нувель Экономист, Ви франсэз, Нувель литерер, Экспансъон), так и в профсоюзных изданиях (Информасьон агриколь, орган Национальной федерации профсоюза сельских предпринимателей, Жен агрикультер, орган Национального центра молодых земледельцев, Тэр э эксплуатан фамильяль, орган Движения в защиту семейных хозяйств, Аксьон агриколь де Турэн, орган Французской земледельческой федерации Эндра-и-Луары, Ле пэйзан нантэ, орган отделения НФПСП в департаменте Атлантической Луары), а также в сельскохозяйственной прессе (Ле продюктер агриколь франсэ и Агрисепт). Такое простое описание имеет целью лишь дать представление читателю о реальном ходе этой манифестации с тем, чтобы этот точно описанный пример мог служить основой для дальнейшего анализа. Здесь же лишь отметим, что последующее описание также представляет собой артефакт в том смысле, что никто не видел манифестации в целом: каждый видел лишь некоторые аспекты, сознательно или неосознанно отобранные всеми органами печати.

Манифестация аграриев: попытка "реконструкции"

22 марта 1982 года по призыву Национальной федерации Профсоюзов Сельских предпринимателей (НФПСП) и Национального Центра Молодых Земледельцев (НЦМЗ) десятки тысяч земледельцев - 58 тысяч по данным префектуры полиции и более 100 тысяч согласно профсоюзам - прибыли из многих районов Франции на автобусах и поездах для того, чтобы прошествовать по улицам столицы. С самого утра у вокзалов и станций метро парижанам было роздано 200 тысяч брошюр, выпушенных НФПСП и НЦМЗ. Целью брошюр, озаглавленных "Париж, крестьяне идут тебе навстречу", было "восстановить правду" в ответ на возможные упреки горожан в адрес сельских предпринимателей (фермеры, де, получают слишком много субсидий, плохо платят налоги, загрязняют окружающую среду, плохо обращаются с животными и т.п.). Шествие началось от площади Насьон, и, пройдя 7-и километровый маршрут через площадь Репюблик и Гар-де-л'Эст, завершилось у павильона Балтар, где ответственные профсоюзные работники с трибуны, задрапированной белыми и зелеными полотнищами, должны были произносить речи всю вторую половину дня, до тех пор, пока не наступит вечер и земледельцы не отправятся по домам. Шествие началось около 11 часов утра. Его открывали двадцать тракторов, среди которых старый "Ланц" серого цвета выпуска 1933 года. Под транспарантами с аббревиатурами НФПСП и/211/ НЦМЗ шли ответственные профсоюзные работники. Их возглавлял Франсуа Гийом в кожаной куртке и водолазке, и Мишель Фо - президент НЦМЗ. Чуть отступя двигались другие руководители, и в их числе Мишель Дебатрисс, экс-президент НФПСП, который во времена Жискара д'Эстена был государственным секретарем по вопросам сельского хозяйства. Вслед за ними шествовали собственно колонны демонстрантов, состоявшие по большей части из молодых мужчин (женщин и пожилых людей можно было увидеть редко). Над их головами раскачивался настоящий лес транспарантов, указывающих географическое происхождение демонстрантов, и плакатов с юмористическими рисунками и лозунгами, рожденными из разных источников вдохновения. Помимо карикатур и метких словечек, иронично клеймящих ответственных политических деятелей ("Крессон - в отставку ", "Не кресс-салата, а щавеля"*, "Курицу - в горшок, Крессон - в бульон", Тэтчер - в ад, Крессон - к свиньям", "Эдит, хорошее сено кормит меня лучше, чем твои речи"), здесь можно было видеть разнообразные плакаты, выражавшие четкие экономические требования, связанные, в частности, с установлением Общим Рынком цен на сельхозпродукцию к 1 апреля: "16-ти процентного повышения цен 1 апреля", "За уменьшение издержек производства", "Трактор в 1971 - 25 тысяч литров молока, трактор в 1981 - 86 тысяч литров", "Мы отказываемся сокращать "производство", "Остановить импорт зарубежной свинины", "Дойка 365 дней в году стоит того, чтобы быть оплаченной", "Маниока в Роттердаме - это безработица во Франции", "Одним хозяйством меньше - двумя безработными больше". Другие плакаты требовали достойного положения земледельцев во французском обществе: "Справедливости, а не благотворительности", "Не милостыни, а справедливости", "Мы хотим жить своим трудом, а не подаянием", "Зеленая нефть - это мы", "Два франка за буханку хлеба и 20 сантимов за пшеницу", "По воскресеньям молоко достается такой же ценой, что и в будни". Наконец, еще одна группа плакатов выражала пожелание, чтобы смена политической власти** в мае 1981 года служила интересам и сельского производителя: "Хватит с нас обещаний", "Даешь перемены", "Перемен и для нас", "Крестьянин - да, мужик - никогда". Несколько плакатов с угрозами напоминали о традиционных крестьянских бунтах ("Берегись, когда я дохожу до отчаяния, я впадаю в ярость", "Крестьянин становится злым, когда его обманывают, он/212/

* Фамилия Крессон буквально означает "кресс-салат" - прим. перев.

** Приход к власти партии социалистов - прим. перев.

защищается", "Жак-бунтовщик* еще не умер"), другие, были направлены против эксплуатации со стороны горожан: "Горожанин, ты неплохо живешь, а мог бы и голодать", "Если бы мы работали по 39 часов, вам пришлось бы работать по 80, чтобы платить за жратву", "Горожане, без крестьян вы подохнете", "Хватит доить Францию".

Несмотря на то, что во время процессии демонстранты практически безмолвствовали (не скандировались никакие лозунги, за исключением довольно редких "Браво, Гийом" и "Крессон - в отставку", молчали и мегафоны), шествие было, тем не менее, очень шумным. Некоторые крестьяне на протяжении всего маршрута взрывали хлопушки и запускали ракеты, которыми обычно разгоняют ворон. Поставщики молока из западной Франции с грохотом волокли за собой по мостовой пустые молочные бидоны. Посланцы провинции Савойя позванивали коровьими колокольчиками. Специфической и можно сказать "фольклорной" чертой этой крестьянской манифестации явилось присутствие животных как символов сельского мира: дохлый поросенок, прицепленный к плакату и живой барашек по имени Кики под плакатом "Кресс-салатом сыты по горло". По словам хозяина-крестьянина в полосатом костюме, который тащил барана на веревке, Кики служил ему талисманом и вместе с ним участвовал во всех демонстрациях на протяжении последних 7 лет. Несколько коров прошествовали мимо здания телевидения по улице Коньяк-Жай. "Фольклорный" дух манифестации проявлялся и в ярких цветах традиционных костюмов ряда регионов (зеленые и желтые картузы демонстрантов из Жэре, голубые блузы крестьян из Оба и т.д.), мелькавших то тут, то там в гуще серых или защитного цвета анораков, штормовок молодых крестьян, или вельветовых курток и клетчатых кепок крестьян постарше. Некоторые манифестанты, пользуясь неожиданной вылазкой в Париж, торопливо прочесывали магазины, расположенные вдоль маршрута (особенно много в этот день, как говорят, было продано обуви), или присаживались поболтать в ближайших кафе. Этот крестьянский, провинциальный аспект обнаружил себя также и в атмосфере ярмарочного гулянья, встречавшей манифестантов, которые прибывали в спортивный зал в Пантэн. Под фонограмму народных песен вице-президент НФПСП наподобие зазывалы приветствовал "делегацию каждого департамента" частушками... Манифестация завершилась митингом, начавшимся в 16 часов и/213/

* Жак-бунтовщик - собирательный образ народного героя, участника крестьянских бунтов во Франции в 16-17в.в. - прим. перев.

собравшим крупные профсоюзные организации, во время митинга перед публикой, выступило - один за другим - девять ораторов. Выступления профсоюзных лидеров НЦМЗ (Мишеля Фо) и НФПСП (Франсуа Гийома) завершали митинг. Мишель Фо заявил, что этот "исторический день" был "официальным предостережением", адресованным государственным властям и тем, кто хотел бы раздробить и ослабить профсоюзное движение". Он критиковал "великих мыслителей", которые должны вернуться на землю и признать, что у крестьян есть свои собственные соображения относительно будущего". Франсуа Гийом, подчеркнув единство и солидарность крестьян в рядах НФПСП, разоблачал "правительственные проекты, несущие на себе скорее печать доктрины, чем реалистического понимания ситуации" и заявил о своей оппозиции структурам, проводящим земельную политику и скрывающим "огосударствление рынков". Он подтвердил, что необходимо поднять цены на сельскохозяйственные продукты на 16% и, заявив, что "НФПСП продолжает здравствовать и сильна, как никогда" и что "самое время правительству это понять и сделать выводы", завершил речь утверждением, что "народ Франции выразил крестьянам свою симпатию".

Во время демонстрации произошло несколько незначительных инцидентов: у некоторых тракторов на дороге загорелись шины; когда какой-то активист рабочего профсоюза сделал враждебный жест в сторону демонстрантов у здания Биржи труда, его обстреляли сигнальными ракетами, забросали тухлыми яйцами и камнями, из-за чего пострадало много стекол; перед помещением Социалистической партии на бульваре Маженда крестьяне скандировали враждебные лозунги ("Тунеядцы", "Продажные твари"); наконец, тухлыми яйцами было забросано одно из отделений Организации социального страхования. В целом, однако, демонстрация производила впечатление полностью контролируемой, как того и хотели ее организаторы. Манифестантам были даны строгие инструкции (в частности, было рекомендовано не употреблять спиртного). Для охраны порядка и предотвращения любых инцидентов были мобилизованы значительные силы. Некоторые из активистов, стремившихся привлечь на свою сторону симпатии парижских автомобилистов, заблокированных на перекрестках, доходили до того, что через мегафоны просили у них извинения за "причиненное беспокойство". В целом же шествие развернулось в атмосфере глубокого безразличия: по пути следования/214/ демонстрантов, за ними наблюдало весьма малое число парижан, не выражавших ни своего одобрения, ни осуждения.

Студенческие выступления 1986 года

Второй из приводимых нами примеров принципиально отличается от первого. Речь идет о выступлениях лицеистов и студентов в ноябре-декабре 1986 года против проекта реформы А.Деваке. Выступления оказались полной неожиданностью с точки зрения их масштаба и состава (лицеисты были более многочисленны, чем студенты), они развивались без участия традиционных профсоюзных организаций, отличались решительностью молодых манифестантов и многократной повторяемостью выступлений на протяжении многих дней и спровоцировали настоящий политический кризис. Освещение событий вездесущими СМИ позволило увидеть жестокие столкновения с силами порядка, в результате которых один лицеист был убит, а многие тяжело ранены; "серьезная обеспокоенность общественного мнения" и различные брожения в политических кругах просто-напросто привели к отмене проекта закона, и шире, к целой "паузе" в реформаторских проектах. Подготовка, развитие и воздействие, оказанное этими студенческими и лицеистскими манифестациями именно благодаря их размаху и имевшим место драматическим событиям, стали предметом множества публикаций различного качества, составивших богатый и относительно исчерпывающий материал для исследования этих выступлений. В качестве примера читатель может попытаться сделать, как мы делали это в случае манифестации аграриев, "реконструкцию" студенческих выступлений в ноябре-декабре 1986 года, опираясь на приводимую ниже библиографию.

Помимо многочисленных газетных публикаций и телерепортажей, ежедневно в течение пятнадцати дней сопровождавших манифестации молодежи, мы располагаем специальными выпусками газет, которые пытались восстановить - каждая на свой манер - только что завершившиеся "события" (специальные выпуски Либерасьон, "Новая волна", январь 1987 года, ежемесячника Актюэль, "Весна в декабре", январь 1987 года, Монд де л'Эдюкасьон, "Университет: землетрясение"; журналистское описание влияния, которое события оказали на тогдашнее правительство (F.O.Giesbert, Jacques Chirac, Seuil, 1987, pp. 418-431); специальные номера интеллектуальных/215/ журналов, предлагающих собственную интерпретацию движения (выпуск журнала Рэзон прэзант, "Как понимать студенческое движение 1986 года", (82, deuxieme trimestre, 1987), специальный номер журнала Эспри (март 1987) и Политикc (1 января 1988 года); многочисленные свидетельства более или менее активных участников движения, как например, членов "студенческого координационного комитета", одного из руководителей "SOS-Расизм", а также мемуары заместителя министра образования Франции по вопросам высшего образования и науки (Assouline D., Zappi S., Notre printemps en hiver, (Наша весна зимой) (Paris, Decouverte, 1987); Dray J., SOS-generation (SOS-поколение), Paris, Ramsay, 1987; Devaquet A., L'amibe et I'etudiant, (Амеба и студент), Paris, Ed. Odile Jacob, 1988; социологические или псевдосоциологические исследования этих событий, написанные журналистом (Joffrin L. Un coup de jeune, (Молодежный взрыв), op.cit., или социологами Университета Париж-VIII (Boumard P., Hess R., Lapassade J., L'Universite en transe (Университет в трансе), Paris, Syros, 1987), либо попытка социологического реконструирования, осуществленного участником событий, студентом социологического факультета, приехавшего из провинции для участия в движении (Rame S. Journal d'un manifestant, (Дневник манифестанта), 73, juin 1988, pp.41-51); наконец, два объемных парламентских отчета, в которых собраны все работы аналитической комиссии Сената и Национальной Ассамблеи, посвященные событиям, Отчет Массона (Отчет созданной по решению Сената 17 декабря 1986 года аналитической комиссии, задачей которой был сбор всей информации о подготовке, организации, развитии и освещении событий ноября-декабря 1986 года, Senat, juin 1987, № 270, 507p.) и Доклад Обера (Отчет комиссии о событиях ноября-декабря 1986 года, Национальная Ассамблея 8-го созыва, 1987, 3 тома), в Приложение которого включены отчеты о беседах с главными персонажами, имеющими непосредственное отношение к событиям (члены правительства, руководители системы национального образования, президенты университетов и завучи лицеев, студенческие лидеры и начальники полиции и жандармерии).

Группы в представлении

При анализе коллективных форм протеста следует помнить, что аграрии составляют очень специфическую социальную группу. Неоднородность этой группы (она включает в/216/ себя и традиционных мелких крестьян, и руководителей сельских хозяйств, в области производства зерна или огородничества, виноградарства или животноводства), а также те быстрые и глубокие преобразования, которые произошли в сельском хозяйстве, показывают, что мало кто так настойчиво и так разнообразно выступал бы на протяжении последних сорока лет, как эта социальная группа. Практически каждую весну установление цен на сельскохозяйственные продукты, осуществляемое Общим Рынком, вызывает различные манифестации против относительного понижения цен (особенно на мясо и молоко), к которым можно причислить более или менее специализированные и локализованные манифестации по земельным вопросам, проблемам совместительства,"компенсационных выплат", конъюнктурного перепроизводства, вызывающего немедленное падение стоимости некоторых продуктов, конкуренции итальянского вина или испанских лимонов и т.д. Эти манифестации принимают самые различные формы, они представляют собой большую часть всех исторически сложившихся типов манифестаций, начиная от насильственных акций (столкновения с силами порядка, бросание булыжников и даже применение охотничьих ружей, как например, в Монтредоне в марте 1976 года) в виноградарских регионах Юга или молочных районах в Бретани, где был выражен острый протест социальных групп, почувствовавших угрозу своему существованию, и отреагировавших на это со всем отчаянием, которое может вызвать безнадежность и ощущение несправедливости, до символических акций, рассчитанных заранее и полностью контролируемых, как, например, операции "мертвый город", шествия аграриев в сопровождении своих детей, или "операции улыбка", организованных профсоюзом "молодых крестьян", когда сельская молодежь - особенно в летний период - старалась, бесплатно раздавая свою продукцию населению, расположить к себе "горожан", чтобы объяснить свои трудности и попытаться привлечь их на сторону своих требований [4]. Некоторые требования сохраняют локальный характер, как, например, те, которые выступают против вытеснения фермеров, другие сообщают манифестациям общенациональный размах. Решение о некоторых спонтанных манифестациях принимаются рядовыми членами и иногда они направлены против профсоюзов, тогда как другие манифестации тщательно готовятся профсоюзными лидерами. Аграрии также легко вовлекаются в зрелищные операции боевиков, организуемые всего несколькими людьми (изоляция руководящих или политических кадров, срезанные/217/ телефонные трубки, захват общественных зданий), как и в мирные многотысячные шествия крестьян и т.д.

Более всего удивила наблюдавших за манифестацией аграриев в Париже 23 марта 1982 года необычная форма самой демонстрации. В этой социальной среде самыми частыми формами протеста являются "точечные" манифестации, специализированные и крайне локализованные, поскольку каждая группа крестьянства стремится защитить свои собственные интересы. Эти локальные действия часто оказываются стихийными и насильственными, вызывающими в воображении образ "жакерии" или "крестьянских бунтов", с характерным для них уничтожением сельскохозяйственной продукции и разрушением общественных зданий, например, налоговых инспекций или префектур, символизирующих этого единственно легко идентифицируемого врага, каким является Государство. Парижская манифестация решительным образом отличалась от таких выступлений небольших, но активных групп, которые не нуждаются ни в лозунгах, ни плакатах, настолько причины их действий очевидны для всех участников. Парижская же демонстрация, тщательно подготовленная и организованная, строго контролируемая во избежание любого нарушения порядка, скорее походила на первомайские профсоюзные шествия, с их стройными колоннами и многочисленными силами порядка, в чью задачу входит не допускать "разгула" или "провокаций" и поддерживать тот образ, который явно хочет создать о себе манифестация. Демонстрацию 23 марта можно было бы отнести к манифестациям "второго порядка", представляющим собой настоящие спектакли, поставленные профсоюзными организациями в рамках конкретных стратегий, с целью воздействовать на власть, одним словом, манифестациям, которые задумываются именно как манифестации, или, если угодно, более как средства, чем цель. Манифестации "первого порядка" в тенденции являются манифестациями реальных групп "для себя", когда каждый участник не представляет никого, кроме самого себя, и когда его относительно мало беспокоят и тот спектакль, который он играет перед другими, и возможные последствия, которые, в конечном счете его действия могут повлечь за собой. Манифестации "второго порядка", чаше всего массовые, напротив, отдают предпочтение "демонстрационному эффекту", воздействующему на других, они заботятся в целом о последствиях, короче говоря, они стремятся произвести зрелище, поскольку в данном случае речь идет о том, чтобы действовать, производя впечатление./218/

Такая почти полная противоположность между этими двумя формами общественного действия, намеренно акцентированная нами, чтобы лучше показать специфику каждой из них, разумеется, в реальности никогда не выступает в чистом виде, и каждая из манифестаций содержит в себе в различном соотношении черты, присущие каждому из двух типов действия: в любом стихийном действии всегда содержится расчет на символическое воздействие на внешний мир, а манифестации-спектакли всегда должны считаться с "эксцессами" или "провокациями", недаром вызывающими у организаторов большие опасения. Помимо этого, действие, проистекающее снизу и мало озабоченное при своем зарождении тем, какой символический эффект оно произведет, по мере того, как его "прибирают к рукам" профсоюзы, постепенно превращается в акцию, предназначенную для СМИ и создающуюся с помощью СМИ. Но, тем не менее, организованные манифестации - мирные или насильственные - так или иначе принадлежат к тому способу действия, которое стремится быть не самоцелью, но средством давления, заставляя узнать о себе и признать себя.

Манифестация сама по себе уже содержит в себе мнение. Было бы наивным полагать, что уличная демонстрация может выражать более верное и более спонтанное мнение, чем то, которое получают зондажи. То, что выражается через эту форму протеста и то, что воспринимается, в действительности, является продуктом сложной борьбы между участниками манифестаций, теми, кто их организует, журналистами, которые освещают их в печати, публикой, которая смотрит на них, и властью. Именно соотношение этих различных составляющих придает публично высказываемым мнениям их специфические свойства. Во всяком случае, основной характеристикой этого способа выражения является тот факт, что манифестирующая группа публично заявляет о своем мнении и делает его достоянием публики. Любая социальная группа, проводящая манифестацию, желает она этого или нет, создает одновременно общественный образ самой себя. Продефилировать означает "продемонстрировать свою силу, чтобы не пришлось к ней прибегнуть", а также просто "показать себя" и совершить действие при помощи почти что исключительно одного представления (в театральном смысле), которое группа, более или менее контролируемая, хочет дать увидеть другим. Организаторы любой манифестации, то есть те, кто ее задумывает и кто до мельчайших деталей следит за/219/ правильным ее развитием, знают это и приводят в действие более или менее комплексные и эксплицитные стратегии самопредставления, целью которых является существенное воздействие на то представление, которое публика через прессу может составить о группе, проводящей манифестацию. А поскольку для группы, проводящей манифестацию, главная цель процессий, в целом заключается в том, чтобы "хорошо себя показать", то понятно, что имеет место настоящая гипертрофия стратегий положительного самопредставления. Несмотря на то, что эти стратегии наличествуют во всех общественных манифестациях (например, для того, чтобы продефилировать по улицам в мае 1983 года университетские преподаватели надели тоги, которые уже давно не носят на лекциях), эти стратегии приняли в случае демонстрации аграриев почти карикатурные размеры. Действительно, для большинства из них смысл заключался не только в том, чтобы прошествовать "спокойно" и "с чувством ответственности", как об этом откровенно говорили и инструкции профсоюзов, но и для того, чтобы "дать парижанам положительный образ французских крестьян", преодолеть негативное представление, которое складывается у горожан относительно крестьян, и вызвать с их стороны понимание и сочувствие.

Чрезмерная забота о "положительном представлении себя" может привести группу, совершающую манифестацию, к излишней сдержанности и любезности, как если бы эта группа хотела завуалировать скрытое насилие, заключенное в любом движении протеста. Многие журналисты с удивлением отмечали, что представители профсоюзов через мегафоны просили извинения у парижских водителей:

"Поймите наше негодование", - обращался к публике один из активистов НФПСП на площади Республики, - "Простите за сегодняшнее беспокойство" (Монд, 26 марта 1982 года). "То тут, то там шествие останавливается, чтобы пропустить заблокированных на перекрестках автомобилистов. Редкая вежливость для такого рода манифестаций" (Круа, 25 марта 1982 года). Движение самого кортежа ограничилось очень робким рейдом в восточную часть столицы. Некоторые листовки, раздаваемые в других местах, старательно уточняли, - как если бы это не было само собой разумеющимся, - что манифестация аграриев не направлена против горожан. Эта "добрая воля" земледельцев в отношении горожан не ограничивалась только лишь заботой о том, чтобы их не потревожить. Как социальная/220/ группа, находящаяся в культурном подчинении ценностям городского мира, наиболее законченную форму которых безусловно представляет собой Париж, земледельцы старались построить свою собственную социальную идентичность, исходя из представлений, составленных о них теми, кто господствует, и стремились предстать перед парижанами образцовыми крестьянами [5].

Крестьяне, а точнее, профсоюзные лидеры, представляли себя в этаком лубочном образе одновременно лукавом и искреннем, выставляя себя как "крестьян для горожан" и даже как "крестьян в услужении у горожан", как это видно на примере одной листовки НФПСП, распространяемой среди парижан: земледельцы вовсе не плохо обращаются с животными и не загрязняют сельскую местность, наоборот, они как настоящие экологи, исправно выполняют свою роль "санитаров природы" и обеспечивают безопасность горожан в деревне. Их производство экономически эффективно, будучи рачительными работниками, они вырабатывают все больше продуктов по все меньшей стоимости, сами же только и мечтают о том, чтобы принимать горожан "в приятной и располагающей к отдохновению обстановке", обеспечивая им "отдых на природе: кров на ферме, удобные стоянки по дороге, комнаты для гостей". Такой идиллический образ примерного крестьянина шел в разрез с той частью реальных крестьян, которые маршировали по улицам Парижа, с пугачами в руках, от выстрелов которых разлетались ошалевшие голуби, лопались стекла, возгорались покрышки, которые потрясали плакатами с крайне нелестным для парижан и политической власти содержанием и т.д. Даже среди крестьян нет единого мнения относительно способа действия: культ физической силы и мужских доблестей приводит их к признанию легитимности насильственных акций, вписывающихся в традицию крестьянских бунтов против угнетения, которые признаются и даже востребуются, оказавшись недавно прославленными в телесериале, поставленном по книге о Жаке-бунтовщике. Но желание показать горожанам свое соответствие цивилизованным нормам ("Мы не дикари") и большое внимание, которое они уделяют своему собственному образу, предлагаемому другим, побуждает крестьян к осуждению - во всяком случае, в частном порядке - насильственных и разрушительных действий, которые расцениваются скорее как излишние и необоснованные./221/

Однако не следует видеть в крестьянских и рабочих волнениях только слепой и иррациональный бунт восставших социальных групп. Здесь речь идет об эффективной, и следовательно, на свой манер рациональной форме действия тех, кто в течение длительного времени располагал лишь физической силой для того, чтобы быть услышанными. "Слишком спокойно. Я не знаю, поймут ли парижане, чего мы хотим, - бросает фразу земледелец, признающий одновременно что насилие должно быть исключено, "так как нам хорошо известно, что парижане нам его не простили бы" (Матэн, 24 марта 1982 года). Журналист из Монд также отмечает: "Они требовали больше внимания, справедливости и отвергали "подачки". Тем не менее, ни вилы, ни косы в ход не пошли. Манифестация прошла мирно, за исключением нескольких сожженных покрышек и разбитых стекол в здании Биржи труда. Гнев - а он присутствовал - удалось сдержать. "Жак-бунтовщик не умер", - справедливо напоминала надпись на плакате (25 марта 1982 года). Другой журналист из Котидьен де Пари также приводит слова пожилого виноградаря: "Вы видели, не было ни одного происшествия, ни одна витрина не пострадала, ни одна машина не сожжена: царили спокойствие и сила". "Но, - комментирует журналист, - в его голубых глазах можно было прочесть, что он немного об этом сожалеет (24 марта 1982 года)".

Представление и репрезентативность

Работа по представлению себя присутствует во всех манифестациях, поскольку группа, проводящая манифестацию, претендует на то, что она репрезентативна для всей социальной категории. Главный вопрос о политической репрезентативности полностью отметается специалистами по опросам, которые механически формируют выборки населения на основании статистических критериев. Манифестации ставят вопрос о политической репрезентативности и делегировании во всей его сложности. Манифестация НФСПС во многом сводилась к почти чистой демонстрации представительности, одновременно ясно показывая то, что, тем не менее, наличествует во всякой публичной демонстрации этого типа. Достаточно почитать профессиональную прессу, чтобы увидеть, что исходные мотивы манифестаций не всегда совпадают с причинами, на которые ссылаются официально. Эта манифестация, задуманная и организованная НФПСП на основании решений 36-го съезда в феврале 1982 года, первоначально имела целью, во всяком случае/222/ с точки зрения лидеров общенационального профсоюза, противодействовать стратегии диверсификации профсоюзов, которую проводила министр сельского хозяйства Э.Крессон с момента прихода к власти социалистов в 1981 году. Монопольное положение НФПСП среди профсоюзов в начальный период V-ой республики заставило голлистское правительство, которое не смогло найти политическое взаимопонимание с НФПСП, искать партнеров среди молодых профсоюзных деятелей НЦМЗ, представлявших в то время еще весьма малочисленное течение. Приход в 60-е годы в руководство НФПСП этих молодых лидеров, а также политика соуправления аграрной сферой, проводимая Государством, способствовали тому, что постепенно НФПСП оказывается в центре политических интересов и ему предоставляются исключительные полномочия вести переговоры от имени всей аграрной сферы и по всем вопросам. В 70-е годы развивается процесс дробления (частично как результат раскола, частично, как результат исключения из НФПСП), которая не была признана официально, поскольку она могла пошатнуть всемогущество НФПСП. Чтобы воспрепятствовать противодействию НФПСП предлагаемым реформам, власть социалистов стремилась диверсифицировать партнеров, представляющих сельское хозяйство, признавая профсоюзный плюрализм и отводя другим структурам (Сельскохозяйственным палатам, Крестьянской кооперации и т.п.) роль легитимных представителей сельского мира. Именно против этих попыток и протестовал НФПСП, взявшись за организацию столь впечатляющей демонстрации репрезентативности.

"Мы отказываем господину Гийому в праве выступать от имени всех земледельцев. Что это, мания величия или просто смешная привычка присваивать себе с добровольного согласия других или с помощью силы авторитарное и полное право представительствовать от имени всех земледельцев, испытывая при этом глубочайшее презрение к свободе профсоюзов? - спрашивалось в передовице Аксьон агриколь де Франс (февраль-март 1982 года), профсоюзной газеты Французской федерации сельского хозяйства (малочисленного профсоюза, конкурирующего с НФПСП, проще говоря, стоящего "правее"). Далее в передовице говорилось: "Определить представительность каждого профсоюза - нелегкая задача. Совершенно очевидно, что для г-на Гийома позиция прежнего правительства было привлекательна тем, что она была гораздо более простой: никакого анализа репрезентативности, выбирают один единственный профсоюз и говорят, что с ним согласны все сто/223/ процентов!" Малочисленные профсоюзы, конкурирующие с НФПСП, которые хотят получить официальное признание их представительности и против которых НФПСП организует свою демонстрацию, сразу ставят самый главный для всякой манифестации вопрос: они претендуют на роль выразителя мнения по крайней мере определенной части социальной группы и стараются обосновать свою претензию, организуя свои манифестации и опровергая утверждение, что сельское население однородно и едино и потому может быть представлено одним профсоюзом. Анализ профсоюзных газет, вышедших до или сразу после этой манифестации, показывает, что конфликт между профсоюзами касается не столько конкретного и конъюнктурного характера требований, поскольку все требуют более или менее одного и того же, сколько проблемы монопольного права на представление интересов всего крестьянства, которое присвоила НВПСП, и в частности, Ф.Гийом, и которое она хочет сохранить. "Французские земледельцы в беспрецедентной манифестации доказали единство и представительность своей профсоюзной организации", - комментирует Информасьон агриколь (апрель 1982 года), орган НФПСП, которая подтверждает таким образом с помощью организованного ею "впечатляющего собрания, беспрецедентного в истории сельского хозяйства", что она является единственным партнером в переговорах, выступающим от имени всех земледельцев, в то время, как другие профсоюзы, по ее мнению, представляют не столько крестьян, сколько политические партии. Малочисленные профсоюзы, несмотря на их расхождения, тем не менее, сходятся в критике непомерной и неоправданной "привилегии", которой пользуется НФПСП, "мании величия" или "культа личности" ее президента, игнорирования профсоюзом реального и оправданного недовольства земледельцев, и особо подчеркивают успех конкурирующих манифестаций, которые они организуют в Периго, Клермон-Ферране, Нанте или Страсбурге.

"Правомерно ли претендовать на монопольное представление интересов всех земледельцев?" - спрашивает журналист у Франсуа Гийома (Нувель литтерер, 25-31 марта 1982 года). Этот вопрос, который без сомнения может быть задан руководителям любой так называемой "представительной" организации, особенно уместен, когда речь идет о сельском мире, учитывая, как мы уже отмечали, его географическую и социальную дисперсию. Представление интересов "всего крестьянства", осуществляемое НФПСП, позволяет более ясно увидеть способ символического воздействия, осуществляемого/224/ данной манифестацией. В отличие от анонимной и беспорядочной толпы, которая не имеет определенной политической цели и может быть сведена к чисто арифметическому сложению случайно собравшихся индивидов, выставление напоказ разнообразия этой категории имело целью превратить манифестацию в упорядоченное шествие делегаций, где каждый, шагающий под своими плакатами земледелец, заявляя о себе, представляет всех земледельцев своего региона или департамента. Явное структурирование шествия, в котором все земледельцы, как отмечали журналисты, демонстративно "выстроены по районам, департаментам или кантонам" (Либерасьон, 24 марта 1982 года), является продуктом специфической политической работы, цель которой - внушить, что данная конкретная и непосредственно наблюдаемая группа манифестантов представляет нечто большее, чем саму себя, что она есть своего рода уменьшенная модель - очевидная, видимая и бесспорная - целой социальной категории, одним словом, что профсоюзные руководители отнюдь не только представляют своих активистов или даже группу манифестантов, но что они являются выразителем мнения невидимой группы, значительно более обширной, чем та группа, которая участвует в шествии. "Несмотря на удаленность многих от столицы" - читаем в брошюре, выпущенной НФПСП в 1983 году в честь столетия аграрного профсоюзного движения, - несмотря на посевную, каждый район, каждый департамент, каждая коммуна отправляют в Лариж 23 марта 1982 года своих представителей. Всего лишь через три недели после того, как Президентом ФНПСП был брошен клич, 120000 крестьян ответили "готовностью участвовать в этой исторической манифестации профсоюзного единства" [6] (брошюра была выпущена на деньги НФПСП). Трудно найти лучшую иллюстрацию логики двойного делегирования, содержащуюся в этом типе шествия, а также функции навязывания, осуществляемой с помощью множества плакатов и транспарантов, которыми демонстративно размахивают манифестанты. Впрочем, разве они в большинстве своем не являются профсоюзными активистами, разве они не чувствуют себя в этом качестве легитимными представителями "базы", и неважно, охвачена ли она профсоюзами, или нет?

В коммюнике, переданном органам прессы накануне манифестации, НФПСП уточняла, что в Париж прибудет по 1000 крестьян от каждого департамента (включая заморские) - и даже по 2000 человек от Севера, Соммы и Парижского бассейна. Это/225/ было сделано для того, чтобы заранее предупредить прессу о чрезвычайно широком географическом представительстве крестьянства: "массы крестьян из всех департаментов заполонили Париж" - прокомментирует на следующее утро одна из газет. Большинство газет также не сможет избежать упоминания об особом многообразии манифестантов, так удачно подсказанного самой организацией манифестации, этот аспект в газетах подчеркивается с помощью описания некоторых региональных стереотипов, иногда фольклорного характера: "Берет или кепка, надвинутая на глаза, обветренное, закаленное ветрами лицо. Там были все - от хлеборобов Парижского бассейна до животноводов Савойи, виноградари Юга, все категории крестьян" (Круа, 24 марта 1982 года); "Они приехали со всех концов Франции: крестьяне из Жэра в зеленых и желтых кепках НФПСП; виноделы из Бургундии, чтобы сказать свое "нет" созданию Службы вин; крестьяне из Оверни в черных блузах и шляпах; свекловоды из Иль-де-Франс и с Севера; кукурузоводы Ланда, профсоюзы огородников и овощеводов (Монд, 25 марта 1982 года); "мы здесь, чтобы защитить наш бифштекс", - это говорит крестьянин из Арденн (...). Земледельцы Лос-и-Гарроны написали: " + 16%". Представители Реюньона и Мартиники требуют "настоящей цены на наши продукты, тростник, герань, бородач" (...). "Кресс-салат из щавеля", - написали крестьяне Мозеля (...). Бретонец играет на аккордеоне известный напев "шляпы круглые у них", а молодые люди из Верхней Савойи звенят в коровьи колокольчики (...). Крестьяне из Обы надели традиционные темно-синие блузы (...). Не говоря уже о 35 тракторах из Иль-де-Франс (Фигаро, 24 марта 1982 года); и т.д.

Численность участвующих в манифестации по призыву политических или профсоюзных организаций является одним из важных аспектов таких скоплений людей, поскольку все участвующие в них стороны рассматривают этот аспект как объективный и неоспоримый показатель, позволяющий определить, существует ли движение протеста, и могут ли те, кто выступает в качестве "представляющих интересы" групп, считаться легитимными выразителями их интересов на возможных переговорах с властью. Уличная манифестация стала мирной формой протеста потому, что эта буквальная демонстрация численности оказывает на власть определенное влияние. Существует как бы некий исторически постепенно сложившийся негласный договор о неписаных правилах этой формы политической борьбы. "Все ждут 4 числа. Профсоюзы выжидают,/226/ чтобы померяться силой. Правительство ожидает, что же будет. А вечером после манифестации мы проанализируем выводы, которые можно будет из нее извлечь" - так, например, говорил 2 декабря 1986 года по общенациональному радио Алэн Деваке по поводу выступлений студентов и лицеистов. В этих словах как нельзя лучше выражено, что символическое воздействие возможно лишь в отношении тех, кто предрасположен его таковым воспринять и кто особенно чувствителен к нему. Понятно также, что Деваке - этого интеллектуала, которого называли "случайным человеком в политике"* - упрекали в излишней прямоте не только его коллеги по правительству, более искушенные политические стратеги, но также руководители комиссий, расследовавших эти события. Численность манифестантов символически воздействует на тех, кто воспринимает этот критерий в качестве решающего. Выступления против проекта унификации системы образования в 1984 году (т.н. проект Савари**), мирным путем заставили власть уступить и добились отмены проекта только благодаря многочисленности манифестаций. В свою очередь эти выступления были очень мощными именно потому, что, по крайней мере, в демократических системах само собой разумеется, что манифестация такого "исключительного размаха" не может так или иначе не повлиять на власть. Манифестации собрали граждан, представляющих достаточно привилегированные социально-профессиональные категории, достаточно неискушенные в такого рода акциях, многие из которых никогда прежде в них не участвовали. Когда манифестации находятся под запретом, как это происходит в условиях авторитарного режима, то они собирают, как правило, лишь активное меньшинство или представляющих отдельные социальные группы отчаявшихся граждан, чьим единственным орудием воздействия на политическую власть является их собственная физическая сила. Такие манифестации, будучи настоящей демонстрацией физической силы, носят исключительный характер, они редки, опасны, и, тем самым, крайне избирательны, как в социальном, так и количественном отношении. Что касается манифестации/227/

* Все сходятся на том, что этот "молодой выпускник университета", который при его назначении заявил, что он "никогда не будет лгать", мало пригоден для политики. Он недолго оставался на посту генерального секретаря РПР, будучи назначен Ж.Шираком в 1978 году, 6 декабря он подал в отставку (хотя министр образования Франции, опытный профессиональный политик, удержался на своем посту) после того, как был отклонен проект реформы, несмотря на то, что сам он активно сопротивлялся этому: "Правительство не уступает улице, я не сдаюсь перед толпой".

** Савари - тогдашний министр образования Франции- прим. перев.

мирной и признанной, то она может привлечь гораздо больше участников, особенно если количественный аспект этой акции считается решающим. Иначе говоря, знание того, что многочисленные выступления могут заставить власть пойти на уступки, делает возможным проведение таких выступлений.

Так называемые "представительные" манифестации за счет большого числа участников, привлекаемых ценой специфической, часто весьма дорогостоящей работы по мобилизации (аренда специальных автобусов и поездов и т.д.), а также добровольных усилий активистов, стремятся укрепить и расширить свою представительность, имея в виду переговоры с политической властью. Чем более многочисленны манифестации, тем более заинтересованные организации могут претендовать на то, что они представляют не конкретную группу манифестантов, а целую социальную категорию. Когда, например, 100000 земледельцев дефилируют по улицам Парижа, то в глазах политико-журналистского класса и даже самих манифестантов это не просто земледельцы, которые участвуют в манифестации, но все земледельцы. Точно так же, когда в Версале 800000 человек участвовали в выступлениях в марте 1984 года против проекта реформы Савари, то они были определены как "все французы" ("Вышли и учащиеся элитарных колледжей 16 округа, и учащиеся школ и профессиональных лицеев рабочих пригородов)", - писала, например, Франс- Суар (хотя та же газета опубликовала результаты первого из проведенных опросов о социальном происхождении манифестантов, согласно которым рабочие составляли лишь 1% участников выступлений). Будучи символической целью, численность манифестантов становится неизбежным предметом "торгов" между властью и организациями, призывающими к выступлениям, именно она позволяет понять, почему службы министра внутренних дел и префектуры полиции с самого начала занялись выработкой претендующих на объективность методов точного подсчета манифестантов, как если бы речь шла о выборах. "Здесь, - писал, например, журналист из Монд по поводу демонстрации в защиту частной школы, произошедшей в Версале в июне 1984 года, - цифры демонстрировали свою силу, и власть должна была стойко выдерживать удары, наносимые одним символическим счетчиком, Пьером Бельмаром, радиоведущим, специализирующимся на массовых акциях популистско-гуманитарного характера, который передавал свое возбуждение продвигавшейся вперед манифестации. Информация, которую он сообщал каждые пятнадцать минут, вызывала восторженные крики толпы на/228/ улице: "Согласно хорошо информированному источнику, сообщал ведущий-активист, - нас уже 400000." Затем под бурный взрыв аплодисментов: - "600000! Нас уже 800000!"

Представления журналистов

Как мы отмечали, еще в конце 19 века Тард указывал на фундаментальную роль прессы в конструировании политического события и в ее "воздействии" на манифестации. За этим утверждением легко можно было бы предположить целую философию сознательного манипулирования и расчетов, что не соответствует действительности. То, что говорят о событии и что в нем усматривают, в действительности является результатом наложения определенных свойств группы, которая таким образом предстает перед обществом, и категорий восприятия - как социальных, так и политических - определенной группы журналистов. Манифестации полностью включаются в политическую игру только тогда, когда о них говорит пресса. Если даваемые журналистами отчеты о манифестациях и комментарии к ним часто противоречат друг другу, то это потому, что речь идет о сложных коллективных акциях, которые могут служить настоящими проверочными тестами журналистских кругов. Реакции политических деятелей и содержание газетных статей чаще всего практически полностью вытекают из позиции, занимаемой газетой внутри крупных течений, структурирующих политическое поле. Вопреки тому впечатлению, которое стремятся создать актеры движений протеста, большинство манифестаций по самой своей природе далеко не являются очевидными и однозначными социальными акциями. Фактически манифестация представляет собой совокупность тысяч индивидуальных акций, более или менее тщательно режиссируемых и контролируемых их организаторами и более или менее эффективно организованных службой порядка самой манифестации. Манифестация может допустить несколько главных или второстепенных "происшествий", которые в зависимости от места, занимаемого в зачастую довольно длительных шествиях или в соответствии с категориями восприятия (в частности, политических) участников, наблюдателей или зрителей, могут привести к очень различному "видению" шествий, которые объективно чаще всего весьма разнородны. Участники видят лишь очень малую часть манифестации и нередко отчаянно пытаются, взобравшись на скамейку, на фонарь, или подпрыгивая на месте, охватить/229/ взглядом картину всего шествия, в котором они участвуют. Оказавшись актерами и зрителями одновременно, участники ждут события, предусмотренного или непредвиденного, желательного или вызывающего страх, - которое не может не случиться, когда само действие стремится стать "событием". Люди стараются увидеть что-то, не зная толком, что именно, некоторые хаотично перемещаются в гуще демонстрации, примыкая то к одним, то к другим группам, которые то образуются, то распадаются.

Каждый манифестант, - речь здесь идет о студенческих выступлениях 1986 года, немного напоминает Фабрицио*, попавшего на поле битвы при Ватерлоо, в том смысле, что он может иметь всего лишь частное видение развития событий: он видит лишь только то, что находится рядом с ним ("Я шел во главе демонстрации и потому не мог видеть всего происходящего", - заявляет, например, руководитель студенческой демонстрации), при этом вовсе необязательно, что он понимает все то, что видит. (Так, например, членов студенческой службы порядка, которые во время столкновений с представителями конкурирующей манифестации спрятались за полицейскими кордонами, некоторые манифестанты искренно считали провокаторами, охраняемыми полицией). Особенно чутко этот руководитель реагирует на все более или менее обоснованные слухи, распространяющиеся среди манифестантов (не случайно члены студенческой службы порядка должны пользоваться специальным кодом, позволяющим идентифицировать информацию, поступающую именно от этой службы). Когда 4 декабря 1986 года в 17.30 на площади Инвалидов начались жестокие столкновения между несколькими сотнями молодых людей, о них практически никто из манифестантов ничего не знал, а первые газовые атаки полиции, начавшиеся около 20 часов, многие приняли за "фейерверк".

Казалось бы, что "охватить" все могут только журналисты, поскольку они являются профессиональными зрителями, и их ремесло состоит как раз в том, чтобы "освещать события", располагая для этого не только информацией, полученной от организаторов, но и техническими средствами, позволяющими наиболее полно отслеживать ход событий (к их услугам репортеры на мотоциклах, фотографы, передвижные установки с аппаратурой, магнитофоны, радиотелефоны и т.п.), а также взглянуть на них с высоты (с помощью вертолетов). Тем не менее, даже журналисты не могут увидеть всего, настолько этот тип события является результатом тысяч действий, в разной мере/230/

* Фабрицио - главный герой романа Стендаля "Пармская обитель"

согласованных и контролируемых даже тогда, когда речь идет об организованном шествии, не говоря уже о более стихийных манифестациях. При объективистском описании этого события упускается наиболее специфическая цель такого типа коллективного действия, которое по самой своей сути не может быть охвачено полностью, а именно борьба - в первую очередь между группой, проводящей манифестацию, и прессой - за навязывание определенного видения события. Когда, как это было в случае выступлений студенческой и школьной молодежи, движение недостаточно понятно самим его участникам, когда оно сложно и неоднозначно, то главная задача любого самого простого описания манифестаций состоит как раз в том, чтобы навязать определенную интерпретацию этого движения. "У меня самого не было полного представления", - писал, например, через шесть месяцев после выступлений учащейся молодежи Алэн Деваке, который, однако, находился в центре событий. В своих Мемуарах он лишь старательно воспроизвел "единственную опубликованную попытку реконструкции событий, предпринятую Комиссией Сената по расследованию".

Часто журналисты вполне искренно дают описания, ориентация которых зависит от политической линии их газеты, путем отбора реально наблюдаемых сцен, происшествий или персонажей, или реально проведенных и собранных в ходе этих масштабных событий интервью. Это касается не столько фактов, сколько смысла и интерпретации таких социальных движений (Чего хотят манифестанты и каково реальное их единство? Что конкретно представляют организаторы движения протеста? Можно ли назвать ту или иную манифестацию "успешной" или "неудавшейся"? Каково значение события? И т.д.). Безусловно, существуют определенные ограничения в том, что можно сказать и написать*, тем не менее то, сколько-нибудь убедительное происшествие, в большинстве случаев делает возможным самые противоречивые описания и анализ. Случается, что причины и проведение некоторых манифестаций практически не дают повода для такой чисто символической борьбы, которая может привести к производству крайне противоположных точек зрения (таково, например, большинство обычных профсоюзных манифестаций за повышение заработной платы). Однако есть и такие непредусмотренные манифестации (как, например,/231/

* Здесь можно вспомнить печально известную передовицу Луи Пауэлса, появившуюся в Фигаро Магазин 6 декабря (т.е. на следующий день после гибели одного студента), которая вызвала всеобщее осуждение, вынудившее автора отказаться от своих слов о "ментальном Спиде".

манифестации 1984 года, направленные против закона Савари и реформы Деваке, или движения, рожденные вне профсоюзных организаций, как забастовка машинистов Национального общества железных дорог Франции 1986 года, движение медсестер 1988 года и т.п.), которые дают пищу для множества интерпретаций, в равной степени возможных, если не правомочных.

Это произошло с такой достаточно массовой манифестацией, как, например, манифестация земледельцев в марте 1982 года, которая, однако, развивалась не столь бурно. Поэтому восприятие этой манифестации полем журналистики было определено политическим противопоставлением по схеме левые/правые, что заставило газеты выбирать среди доступных наблюдению фактов определенные характеристики в зависимости от более или менее явной "политической линии". По мнению Юманите (24 марта 1982 года) манифестация "провалилась", спровоцировав ряд скандальных происшествий: "Вчера в Париже прошла манифестация земледельцев. От площади Насьон до Порт Пантэн прошло примерно 60000. Организаторы же рассчитывали на 100000. Понятно, что многие владельцы семейных хозяйств, чьи требования абсолютно справедливы, не захотели идти за людьми, ставшими причиной их трудностей". По поводу "неприемлемых' действий, совершенных у здания Биржи Труда". Юманите цитирует сообщение ВКТ: "Эти достойные презрения действия и призывы предать ВКТ смерти напоминают фашистские методы". И коммунистическая газета заключает: "Поведение определенного числа манифестантов и некоторых ответственных лиц во время шествия - отнюдь не те действия, которые могли бы помочь горожанам лучше понять нужды крестьян". Напротив, с точки зрения Фигаро (24 марта), которая поддерживает организаторов и цитирует их выступления, манифестация была очень успешной, как по числу участников, так и по тому приему, который был им оказан парижанами. Журналист из Фигаро, насчитав более 100000 мирно продефилировавших земледельцев, отмечал, что "контакт с парижанами состоялся". Что касается Монд и Либерасьон, то их политическая линия выразилась не столько в подчеркнуто безупречном описании самого шествия, сколько в сопровождающих его комментариях. Обе газеты отмечают относительное безразличие к шествию со стороны парижан, а также скрытую агрессивность манифестантов. Франс-суар и Паризьен либере производят впечатление газет, которые не знают/232/ ни как комментировать событие, ни как увязать его с какой-нибудь ясно выраженной политической линией. Франс-Суар ограничивается такой расхожей характеристикой манифестации как присущее ей "чувство ответственности" ("крестьяне четко отдают себе отчет в сложности их положения: они пришли сюда не для того, чтобы развлекаться, но и не для того, чтобы все крушить"). Паризьен Либере выбирает позицию простого зрителя и зеваки ("Царило хорошее настроение, крестьяне хотели лишь показать, что они существуют. Они делали это шутя и развлекаясь"; "Парижане доброжелательно отнеслись к этим веселым манифестантам. С балконов, с тротуаров они аплодировали шествию").

Этот процесс политического конструирования события каждым печатным органом, впрочем, хорошо знаком самим журналистам, которые могут над этим и пошутить, и высмеять это в форме пародий (например, одно и то же событие рассказывается так, как это могли бы сделать Юманите, Монд и т.п.). Но за этим скрывается более глубокий процесс избирательного видения, основывающегося на сугубо социальных категориях восприятия. Впрочем, сознательные политические стратегии всегда так или иначе связаны с чисто социальными отношениями, которые устанавливаются между журналистской средой и социальной группой, участвующей в манифестации. Например, статьи в провинциальной прессе, посвященные манифестации земледельцев в Париже, отражают социальную близость и объективное взаимопонимание этих газет с сельскими демонстрантами (особенно если они из одного и того же региона), чей поход на Париж они поддерживают и одобряют. Так, Уэст-Франс (24 марта 1982 года) подчеркивает "товарищеский" характер этой встречи крестьян с Парижем, "настороженную радость горожан", "отрезанных от своих корней" и "с удивлением открывших для себя этих мужчин и женщин, о которых мы так легко забываем". Что касается парижской прессы, то она, наоборот, разделилась во мнении о том, шутя или серьезно следует трактовать эту манифестацию. Тем не менее, большинство парижских газет сошлось на том, что шествие следует представлять с некоторой долей юмора, указывающего на ту социальную дистанцию, которая отделяет парижских журналистов от сельского мира. Организаторам, объясняющим приход земледельцев в Париж "желанием отстоять свое достоинство" и заботой о том, чтобы "объяснить парижанам, в каком состоянии находится сельское хозяйство во Франции",/233/ некоторые журналисты ответили карикатурами и юмористическими заголовками: "В Париж вошли трактора" (Матэн, 24 марта), "Крестьяне окучивают Париж" (Либерасьон, 24 марта), "Зеленый штурм" (Паризьен Либере, 24 марта). И хотя некоторые парижские журналисты, специализирующиеся по сельскому хозяйству лучше других могли бы показать реальные цели этой манифестации, скрывающиеся за официальными лозунгами и призывами, их статьи канули в потоке материалов, которые каждая газета посвятила этому "событию". В итоге жирные заголовки, очерки, "увиденное", карикатуры, рассказы о манифестации, взятые наугад интервью с земледельцами и т.п., оказывают решающее воздействие на конструирование события неискушенным читателем, особенно если они совпадают с его собственными схемами восприятия социального мира в целом и группы манифестантов, в частности. Весь этот материал дает определенный образ манифестантов и, соответственно, руководителей, считающих себя их представителями, активизируя стереотипы восприятия группы или социальной среды, которые газета считает общими для себя и своих читателей.

Несмотря на то, что все профессиональные манифестации носят корпоративный характер, некоторые из них представляются журналистам более "универсальными", чем другие, и потому они могут оцениваться очень по-разному. Манифестации медсестер (в 1988 году), выдвигавшие требования повышения зарплаты и улучшения условий труда, были гораздо более убедительны с точки зрения журналистов, поскольку в них речь шла о деятельности "бескорыстной" и "альтруистической" (ухаживать за страждущим и облегчать их страдания), чем, например, манифестации металлургов Лотарингии (между 1978 и 1984 годами), хотя цель последних была более радикальна, поскольку они боролись за сохранение занятости и экономическую жизнь целого региона. В этом смысле земледельцы находятся между двумя этими крайностями, или, точнее, они размещаются иногда в одно и то же время между этими двумя полюсами: земледельцы - это и те, кто кормят людей, но это и/или те, кто "потихоньку копят денежки", они и защитники природы, и/или примитивные плоды той же природы (в отличие от культуры). Так, например, близкая к стоящим у власти социалистам газета Матэн, пыталась занизить значение этой манифестации, явно направленной против Министерства сельского хозяйства, и сознательно или полусознательно использовала всевозможные приемы, чтобы перед читателем предстала малосимпатичная социатьная группа./234/

Газета решает взять интервью у "типичного" крестьянина, выбирая для этого земледельца "благородного происхождения", который голосовал на парламентских выборах за Ширака, "как и большинство опрошенных крестьян". В то же время она публикует рассказ одного из своих корреспондентов, который вместе с земледельцами на автобусе отправился на манифестацию. Под весьма примечательным заголовком "Баллада Лот-э-Гарроны" путевые заметки дают довольно предвзятое описание главным образом "отрицательных сторон" крестьян, их "некультурного" с точки зрения горожанина, поведения, одним словом, "вульгарных" манер "бонвиванов", которые ни в коем случае не могут вызвать симпатий у читателей Матэн. "Каждый вез с собой торбу, набитую до отказа съестными припасами, "вкуснятиной", не было забыто и "красненькое" Разговоры прекратились в половине второго ночи, уступив бодрому, беззаботному храпу. Первые слова раздались около половины шестого утра: "Надо бы остановиться,- если так дальше пойдет, я могу лопнуть!" Безусловно, принцип сообщающихся сосудов хорошо известен в Лот-э-Гаррон, и все освободившееся пространство было заново заполнено жирными ломтями ветчины, чудесной колбасой, и не менее аппетитными бутербродами с утиным паштетом. Матерь Божья, ведь надо же штурмовать Париж! И вот облегчившись и набив животы, они отправились дальше - брать приступом Париж" (24 марта 1982 года).

Когда событие принимает серьезный политический характер, специалист по сельскому хозяйству, если таковой имеется, как бы лишается права - во всяком случае преимущественного - высказываться по поводу чисто политического смысла манифестации. Преимущество получают политические комментаторы или редакторы его газеты, которые излагают свою "точку зрения", или пишут передовицы. Так, Жан Лаборд, редактор Котидьен де Пари, которому явно нечего было сказать о "сельскохозяйственных проблемах" и который, вероятно, не знал политической подоплеки манифестации, но тем не менее, в силу занимаемого им поста, был обязан что-то о ней сказать, наивно продемонстрировал почти что в чистом виде обязательную для журналистов работу по символическому навязыванию. В данном случае она выразилась в элементарном скрещивании городских стереотипов относительно крестьянского мира и крестьянских стереотипов относительно горожан./235/

Под заголовком "Крестьяне-парижане": что бы они могли сказать друг другу" журналист описывает вымышленный им диалог: "Массы крестьян прибыли в столицу, чтобы перекрыть движение парижских водителей. Они что, не могли сделать это у себя, в своих прелестных деревушках?" Легко представить, о чем думали автомобилисты, заблокированные в своих машинах людьми, забросившими свои трактора. "Эта деревенщина вечно всем недовольна, на все жалуется - на солнце, на дождь, на Жискара, на Миттерана, на Крессон, на Меэньери, на Англию, на Италию, на кротов и на енотов. Однако голодных что-то среди них не найти. Они едят по два-три раза в день. Суп на сале - их хлеб насущный. Они монополизировали свежий воздух, природу, простые и бесплатные удовольствия. Им не ведомы стрессы. А заглянуть к ним на кухню: телевизор, стиральная машина, холодильник, и даже морозильные камеры, где они хранят целых баранов на черный день." Не менее легко угадать, о чем думали эти здоровенные детины со своими хорошенькими подружками, которые вчера дефилировали по улицам Парижа. "Неплохо устроились эти парижане. Целыми днями раскатывают на машинах, слушают радио или магнитофон, да еще со своими милашками. Не слишком они от этого устают. Мы, правду сказать, тоже за столом не скучаем. Но на этом для нас и кончается общество потребления. Путешествия, прекрасные поездки заграницу, сходить куда-нибудь, красивые шмотки, культура, то-се - сколько наших парней могут такое себе позволить". Так вчера весь день и разговаривали между собой, сами того не подозревая, водители, зажатые в своих машинах, и крестьяне, приехавшие хлебнуть загазованного воздуха столицы. В конечном итоге, если этот марш помог как одним, так и другим, сказать себе, что полного счастья нет ни в Париже, ни в них, хорошеньких деревушках, то это уже можно считать первым шагом к взаимопониманию". (Котидьен де Пари, 24 марта 1882 года).

Если видение этой манифестации может быть столь контрастным, то это потому, что многообразие политических и социальных структур восприятия журналистов столкнулось в данном случае с реальностью, которая сама по себе исключительно раздроблена. Паризьен либере для своих, преимущественно простонародных читателей, может выбрать в качестве типичного персонажа традиционного крестьянина с запада страны "с хмурым обветренным лицом, в клетчатой куртке и видавшем виды картузе". Котидьен де Пари, наиболее/236/ популярная среди высших кадров, может представить молодого земледельца, который благодаря "очкам в роговой оправе, шерстяному костюму и прическе а ля Сьянс-По* не выглядел бы чужаком и в рядах студенческих демонстраций", а Либерасьон -"богатого крестьянина из левых", чей внешний вид привлекает внимание: "джинсы, кроссовки, куртка ярко синего цвета". Частые перемены во внешнем виде и в одежде, характерные для Франсуа Гийома, факт вовсе не анекдотичный, он свидетельствует о сложности стратегий человека, который представляет себя выступающим от имени столь разобщенной категории: шествуя утром в колонне с сельскими тружениками, одетый в водолазку, кожаную куртку и мокасины, он несомненно хотел указать, что сам происходит из крестьян, то есть из низов. Когда во второй половине дня он обращается к земледельцам (и телекамерам), он одет в очень строгий серый костюм и весьма телегеничный красный галстук, как бы подчеркивая буржуазную респектабельность персонажа, ведущего переговоры, который по элегантности и по речам ничем не уступает горожанам [7]. Несомненно, сегодня нет другой, столь же расчлененной "социальной категории", как земледельцы - и с точки зрения ее внутреннего состава, и с точки зрения ее форм действия и протеста. Являясь частично продуктом истории, которая до сих пор действует в виде сложившихся политических или социальных институтов, и частично - продуктом стратегий политического характера, категория "земледельцы" объединяет в себе исключительно гетерогенное население. Очень разные с экономической точки зрения - как в отношении способа производства и шансов на выживание или развитие, так и в отношении самого производства (виноградарство, скотоводство, производство зерна, овощеводство), крестьяне, к тому же, географически рассеяны по всей территории страны. Как же столь разнородное население смогло мобилизовать свои силы и создать впечатление единства и солидарности вопреки все еще живучему "аграрному индивидуализму" (по выражению Марка Блока) и вопреки местным связям, еще сохраняющим свою силу и препятствующим развитию более широких контактов? Конечно, в какой-то мере роль "общенациональной спайки", необходимой для объединения действий столь атомизированного населения, играет аграрный синдикализм. Но ничто не доказывает, что то мощное " сходство интересов", которое, согласно Марксу, является необходимым элементом для того, чтобы можно было говорить о "социальном классе крестьянства", существует [8]. Во всяком случае ясно, что манифестации заставляют задаться вопросом о единстве группы, которая в них участвует, и тем самым, о ее политической воле./237/

* Sciences - Ро - элитарная парижская Высшая школа Политических наук- прим. перев.

Манифестации "для" журналистов

Манифестация в ее нынешней форме является таким действием, которое может достичь стоящих перед ним целей только в том случае, если ему удастся вызвать широкое освещение в прессе, на радио и телевидении - путь, обязательный для того, чтобы событие было воспринято политическим полем и стало политической проблемой. Можно без большого преувеличения сказать, что стратегическое пространство, в котором разворачиваются манифестации, будь они насильственными и стихийными или мирными и организованными, это не столько улица как простое внешнее пространство, сколько пресса в широком смысле слова. Манифестанты выступают для прессы и для телевидения. Журналисты, сопровождающие шествия или сидящие в специально оборудованных для них залах, полагают, что они дают репортажи о манифестации, далеко не всегда замечая, что сами участвуют в ее реализации в почти кинематографическом смысле этого слова*. Указания "соблюдать спокойствие" и "сохранять достоинство", которые организаторы раздают манифестантам, составляют часть той работы по представлению, значение которой существенно возросло с тех пор, как манифестации стали "передавать по телевидению"; эти указания обращены к манифестантам в той же мере, что и к прессе, обеспечивающей их широкое распространение. Информация о проходящей манифестации, час за часом передаваемая в кратких новостях по радио, может вызвать реакцию слушателей и привести их, пусть с опозданием, в ряды участников**. Статьи в прессе, предшествующие "событию", играют роль, которую нельзя недооценивать, и это хорошо известно профсоюзным деятелям, заранее предоставляющим всю полезную "информацию" о предполагаемом ходе событий. Повторяя чаще всего высказывания организаторов, журналисты/238/

* Один из журналистов-аграрников в своем репортаже о манифестации 23 марта отмечает, что никогда не видел столько журналистов и фотографов на сельскохозяйственной манифестации, шутливо добавляя, что журналистов было едва ли не больше, чем земледельцев.

** Известно, что в мае 1968 года связь между манифестантами и периферийными радиостанциями была настолько тесной, что власти вынуждены были запретить репортерам пользоваться своими радиотелефонами.

представляют как возможное то, что еще не наступило, и конституируют событие даже до того, как оно было произведено, помогая тем самым ему осуществиться.

"Сегодня в Париже 100 тысяч земледельцев и 50 тракторов", - такой заголовок появился в Паризьен Либере еще до того, как манифестация состоялась. Ниже в статье на развороте уточняется, что эта "многолюдная манифестация должна показать парижанам и французам, что крестьянский мир намерен твердо защищать свои доходы и свое будущее" и что "она станет, по словам г-на Франсуа Гийома, "беспрецедентной исторической встречей" (23 марта 1982 года). "Сегодня 100 тысяч человек пройдут по улицам Парижа" дает заголовок "Фигаро", предоставляя Франсуа Гийому право сформулировать смысл этой манифестации (23 марта). Несмотря на гораздо большую осторожность и обильное цитирование, Монд (20 марта) и Либерасьон (23 марта) также участвуют в самореализующемся пророчестве: Монд дает заголовок "НФПСП обещает: 100 тысяч крестьян 23 марта в Париже", а Либерасьон заявляет: "Земледельцы: Франсуа Гийом хочет, чтобы на манифестацию в Париже вышло 100 тысяч человек". Тот же эффект, но еще более явный, оказывают газетные статьи, которые объявляют о днях общенациональных забастовок и которые, благодаря своей двусмысленности, предопределяют в значительной мере их успех. "Бастует государственный сектор" - дает заголовок Юманите 8 марта 1984 года, объявляя о забастовке государственных служащих"; "Государственные служащие: "день гнева" (Либерасьон); "Бунт функционеров" (Фигаро); "Так дело не пойдет" (Котидьен де Пари); и т.д.

Первая полоса газет или телевизионные новости - это дефицитное и исключительно заметное пространство, представляют собой стратегические позиции влияния на политическое поле, за которые борются социальные группы и их представители. Превращая то, о чем они говорят в нечто общественно-значимое только лишь потому, что об этом говорят на первой странице газеты, журналисты развязывают процесс по выработке позиций, превращающий локальную проблему в общенациональную, ту проблему, которая в политике считается второстепенной, - в приоритетную и неотложную и т.д. Более или менее реальные и продолжительные общественные движения, сопровождающие эти обязательные для обсуждения сюжеты, создаваемые прессой, составляют основу той дополнительной/239/ силы, которую представляет собой сегодня поддержка "общественным мнением". Невозможно было бы понять, почему в последние годы растет число манифестаций, проводимых "в Париже" социальными категориями из провинции (шахтеры, металлурги, и, конечно, земледельцы), если не учитывать, того, что речь идет, по крайней мере, отчасти, о стратегиях, ориентированных на "первые полосы" той особой "местной" прессы, какой является парижская пресса*. Тем более невозможно понять, почему обычно бывает так трудно установить определенные сроки для стихийных акций (такой, например, была забастовка водителей грузовиков в феврале 1984 года), которым неожиданно удалось привлечь внимание СМИ и которые смогли побудить политическое поле к определению своих позиций, если не видеть в этом своего рода эффект замкнутого круга, запускаемого в действие прессой, что собственно и заставляет событие продолжаться дальше: чем больше пресса "об этом говорит", чем упорнее ведет она работу по мобилизации сил в пользу движения, тем более движение стремится расширить свои требования и вести переговоры по возможности обо всем, ощущая неожиданную поддержку в своем противостоянии власти и понимая одновременно, что вряд ли скоро получит ее вновь. Чем больше силы набирает движение, тем более оно провоцирует разного рода инциденты, тем больше говорит о нем пресса и т.д. Однако поддержка, сознательная или спонтанная, оказываемая прессой. подчиняется законам журналистского поля: в какой-то момент журналисты обнаруживают, что социальное движение несколько затянулось, особенно если они не могут сказать о нем ничего нового, и может надоесть читателю. Это склоняет их к мнению, что конфликт, который они бы хотели видеть завершенным, в соответствии с логикой СМИ - уже урегулирован. Они, например, могут заявить при первой же возможности, в форме "сенсации", что в "переговорах сделан решающий шаг", давая тем самым манифестантам понять, что пресса более конфликтом не интересуется, и содействуют, таким образом, реальному завершению событий.

Как видим, "успех" манифестации в конечном счете определяется способностью сделать так, чтобы в большинстве изданий появились "хорошие" статьи, не посягая при этом на/240/

* Если для того, чтобы привлечь внимание парижских журналистов, достаточно продефилировать у них перед глазами, то того же эффекта можно добиться, не приезжая в Париж, а перегородив автомагистрали и мешая тем самым парижанам выехать на отдых. (Впервые это поняли земледельцы еще в 50-е годы.)

независимость журналистских суждений. Манифестанты дефилируют перед своего рода жюри, которое, в зависимости от формы шествия, составит свое "мнение" и обеспечит его широкое распространение. Манифестанты стараются создать "манифестацию для журналистов" и разыграть ее так, чтобы взволновать или развеселить тех, кто их смотрит до того, как показать ее читателям или телезрителям. Дефилирующие группы чувствуют себя как "на представлении", они создают, по выражению Гофмана [9], манифестирующие "фасады", более или менее соотнесенные с тем впечатлением, которое они намерены произвести. Современные манифестации более всего рассчитывают на зрителей, от которых весьма настойчиво ждут оценки. Возглавляющие шествие проходят тщательный отбор; силы порядка следят за "хорошим поведением" манифестантов и за исполнением данных указаний; симпатии публики и телезрителей добиваются шутками, юмором лозунгов и плакатов, а также акциями, специально рассчитанными на СМИ (во время манифестаций в ноябре 1986 года одни студенты бросались в Сену с моста Александра III, другие взбирались на Эйфелеву башню).

Сегодня стало невозможно отделить факты от рассказа о них, манифестацию на улице от той, которую видят и показывают СМИ, поскольку большинство выступлений теперь сознательно планируется и выстраивается для того, чтобы эти выступления смогли найти отражение в прессе и тем самым произвести впечатление на публику. Часто можно увидеть манифестантов с портативными радиоприемниками, с помощью которых они слушают и распространяют по всей колонне самую последнюю информацию о манифестации. Многие расходятся по домам еще до официального сигнала об окончании шествия, чтобы успеть посмотреть, послушать и сравнить на различных каналах радио и телевидения разные репортажи. Некоторые манифестации, как, например, манифестация 1984 года в защиту частной школы, ставятся как настоящие спектакли.

Студенты, которые в ноябре 1986 года выступили против реформы Деваке, очень быстро поняли важность СМИ как механизма, обеспечивающего поступательное развитие движения (текущая информация о числе забастовавших университетов и лицеев способствует развертыванию и ускорению движения) и как возможности довести движение до "общественного мнения" с целью вызвать поддержку со стороны населения. Что касается листовок, этой традиционной формы борьбы, которые, как и расклейка афиш, выполняют не столько функцию/241/ информирования, сколько обеспечивают поддержку активистов, то их было совсем немного (в отличие от мая 1968 года). И наоборот, во всех учебных заведениях, охваченных забастовкой, были созданы "комитеты по связи с прессой", превосходившие по числу рабочие комиссии по проекту реформы, первоначально просто для получения - в виде ежедневных "обзоров печати" - информации о "месте", которое отводит движению пресса, об "объективности" различных изданий, а вскоре - для того, чтобы оказывать воздействие на СМИ и чтобы "обзоры печати" более соответствовали тому образу, которое хотело создать о себе само движение. В результате "комитеты по связям с прессой" трансформировались в настоящую службу "связей с общественностью", в задачи которой входило "информировать" СМИ, которые становились все более многочисленны и все более конкурировали между собой в поисках "горяченького" или надежной информации об этом сложном, непредсказуемом и практически "неуловимом" движении. На начальном этапе движения студенты-активисты охотились за журналистами, чтобы получить от них статью или материал для теленовостей, постепенно они "научились общаться" с СМИ (студенты очень быстро поняли, что в каждой редакции нужно иметь своего корреспондента, везде следует оставлять свои номера телефонов, ежедневно изобретать какую-нибудь акцию, специально предназначенную для СМИ). Начиная же с крупной общенациональной манифестации, состоявшейся 4 декабря, уже сами студенты подвергаются настоящим атакам со стороны все более многочисленных журналистов, теперь им приходится отбиваться и даже прятаться от тех, внимания которых прежде они так добивались. Так, во время общенациональной манифестации 4 декабря из-за присутствия большого числа французских и иностранных журналистов (от 100 до 150 человек) вход и выход активистов "координационных комитетов" в здание Министерства образования Франции оказался крайне затруднен. И не случайно переговоры завершились, как это часто случается, до наступления 20 часов, поскольку телевизионные новости, где этой манифестации отводилось больше всего места, ожидали заявлений представителей различных партий. Чем более оперативны журналистские сообщения, позволяющие непосредственно "напрямую" узнавать о том, что происходит на улице, чем более "непосредственно" они излагают событие, тем дальше от улицы и от чисто физического противостояния сил, которое может там сложиться, будет отстоять - главная суть этого/242/ специфического действия, производимого массовыми демонстрациями.

"Медиатический капитал"

Мнение доминируемых, которое прежде чем быть высказанным, должно быть сформулировано профсоюзами, и сегодня, - если оно рассчитывает быть услышанным - должно быть сформулировано для СМИ. "Происходит множество манифестаций, посвященных земельной собственности, рассказывал в интервью, один журналист специализирующийся по сельскохозяйственной тематике. Например, сотня людей приходит, чтобы воспрепятствовать проведению аукциона. Такие манифестации легко собирают людей, их очень много, но они невидимы, так как о них говорит лишь местная пресса. "Чтобы нарушить молчание СМИ, часто означающее политическую смерть, и вступить в тот "магический круг", который, согласно очень точному выражению, "высвечивает" событие, следует суметь произвести нечто такое, что политическое поле обычно воспринимает как "событие, заслуживающее первой полосы газет". К "событиям", привлекающим внимание большинства журналистов, относятся все те факты, которые выпадают из обычного, привычного, повседневного, повторяющегося, короче - банального (для журналиста). "Поезд, который приходит по расписанию - это не событие". Достаточно отнестись к этому типичному приему журналистики буквально и блокировать, например, железнодорожные пути, чтобы произвести то самое "нечто", которое, принимая во внимание особенности восприятия журналистов, будет признано как "событие".

Но недостаточно быть "просто" увиденным. Для того, чтобы извлечь из события все возможные выгоды, нужно быть "хорошо" воспринятым. "Главное, чтобы не было столкновений. Франсуа Гийом сказал: "Одно неудачное происшествие - и мы можем потерять все достижения дня". (Агрисепт, 26 марта 1982 года.). Это указание, которое активисты наперебой повторяли демонстрантам показывает: то, что дано увидеть журналистам, чаще всего уже "подготовлено" для восприятия прессой. В то время как многие журналисты верят в то, что видят нечто "небывалое", в действительности они видят лишь удавшиеся стратегии тех социальных групп, которые способны изобрести и изготовить по своему желанию своего рода наживки, какими являются эти "небывалые" акции или скопления людей./243/

"Парижане такого никогда не видели. Тем более земледельцы", "Рекордные цифры вышедших на манифестацию", "Беспрецедентная манифестация", "Манифестация века", "Впечатляющая демонстрация сил", "Настоящий океан людей", "Беспрецедентное историческое событие", "Впервые мобилизация сил достигла такого размаха". Эти стереотипные заголовки, которые сопровождают большинство манифестаций такого типа, как бы ратифицируют стратегии, направленные на производство таких заголовков. Все было сделано для того, чтобы манифестация земледельцев показалась прессе необычной, непривычной, исключительной. Выбор Парижа как места ее проведения, и внушительное число собравшихся были действительно чем-то "небывалым", поскольку последняя общенациональная манифестация земледельцев такого рода имела место почти тридцать лет назад (14 июня 1953 года), собрав, по оценкам профсоюзных деятелей лишь 25000 человек в "Вел д' Ив" на митинге протеста против снижения цен на молоко, мясо и вино.

Было бы наивно считать, что "события" производятся только прессой, которая действует совершенно произвольно и спекулятивно. На самом деле, речь идет о коллективном производстве, где журналисты представляют собой агентов, которые более всего на виду, но которые одновременно и незримы. Существуют такие "события", о которых журналисты не могут не говорить - неважно, положительно или отрицательно - из опасения потерять свой кредит доверия. И наоборот, журналисты не могут конструировать "событие" из чего бы то ни было, рискуя потерять само право на конструирование. "События" рождаются именно из взаимоотношений между полем прессы и различными социальными полями. Все указывает на то, что журналистское событие - в соответствии с относительно автономной логикой журналистского поля - выступает превращенной формой экономического, институционального, культурного или символического капитшга, которым располагают социальные группы. Произвести событие означает успешно (в самом широком смысле этого слова) "выступить" перед журналистами, будь то в политическом (многочисленные собрания людей), физическом (длительные шествия, голодовки), "эстетическом" и т.п. смыслах. Безусловно, это объективное, а иногда субъективное соучастие наиболее ясно обнаруживается, когда выступление сводится к чистому "хеппенингу", к простому скандальному действию, предназначаемому для журналистов. Но/244/ если совершить действие может практически всякий, то далеко не всем доступно сделать его успешным с точки зрения прессы. Действия, предпринимаемые доминируемыми, такими, как, например, земледельцы, в силу того, что они представляют собой лишь слегка эвфеминизированные формы физического насилия (изолирование отдельных личностей) или вандализма (например, выпустить куриц в поезде или забросать дорогу яйцами) обычно оборачиваются против самих авторов [10]. Действительно, грубые акции, выражающих отчаяние доминируемых социальных групп, в распоряжении которых имеется лишь их собственная физическая сила, как правило, большинством журналистов воспринимаются негативно, что служит для этих социальных групп дополнительным препятствием в деле популяризации их точки зрения. Доминируемые могут рассчитывать лишь на насилие, которое тем более безоговорочно осуждает пресса, что иногда сама становится его жертвой, в частности, жертвой правоохранительных сил (в случаях "досадного превышения полномочий полицией"). И наоборот, в выступлениях представителей средних или даже - что бывает редко - высших классов (выступления в защиту частной школы), большую роль играет совокупный культурный капитал. Такие выступления "легко" завоевывают расположение широких журналистских кругов благодаря той структурной близости, которая их объединяет, вызывая их симпатии и понимание, не только политическое, но и более глубокое - социальное, что позволяет прессе развернуть кампанию, близкую рекламной. С одной стороны, журналисты анализируют манифестацию как спектакль или кино, отдавая предпочтение "изобретательности" акции перед "нудной" монотонностью рабочих манифестаций. В этом отношении примером может служить забастовочное движение студентов медицинских факультетов, добивавшихся от властей реформ обучения и системы профессионального продвижения. Начавшаяся в феврале 1983 года в Париже забастовка студентов-медиков смогла на несколько недель, правда с помощью специального органа по, связям" с общественностью, завладеть благосклонным вниманием СМИ, организуя подготовленные со знанием дела настоящие "городские хэппенинги", что предполагало привлечение особенно высокого культурного капитала, а также своего рода "капитал симпатии", которым студенты-медики пользуются среди журналистов вследствие, в частности, и прямых личных контактов между ними.

Как пишет Либерасьон (28 апреля 1983 года), которая в силу социальных характеристик ее журналистов, особенно благоволит к таким манифестациям, забастовочное движение студентов-медиков "являло собой прежде всего замечательное разделение труда. Так, наиболее активное ядро было организовано по "функциональному принципу": "парламентарии" или "политики", находящиеся в постоянном контакте с Генеральной ассамблеей на уровне университетских клинических центров; активисты "Комитета действия" и "Комитета по связям с прессой". Постановка уличных спектаклей отличалась "тонкостью", "странностью", "элегантностью", "воображением", одним словом, духом гласности, который доступен не всякой социальной группе. Замуровывание таксометров на стоянках машин, блокирование автодорог, штурм Эйфелевой башни и Триумфальной арки, прямое вторжение на ипподром в Лоншам - все эти акции были придуманы и организованы "комитетами действия", обнародованы "комитетом по связям с прессой" и предназначались сослужить службу "парламентариям" движения. Разделение труда между членами забастовочных комитетов усиливалось социальной дифференциацией: "серьезным" парламентариям противопоставлены члены Комитета действия, маргинальность и поступки которых смогли привлечь на свою сторону целый слой таких же маргинальных журналистов: "Джинсы, длинные волосы, позолоченные серьги - как далеко это от типичного образа его коллег. У Анри нет никаких иллюзий относительно существования такого разделения труда. Но цель у всех общая". "Конечно, в медицине еще много пижонов, которые не видят ничего дальше своего тенниса и уик-энда. Но они нам не мешают, потому что чувствуют эффективность нашей деятельности. И они уважают нас теперь немного больше, чем раньше, даже если это не совсем бескорыстно". Главная цель при выборе действий заключалась в том, чтобы "максимально воздействовать на СМИ", как выразился один из членов "Комитета действия", который сам был потрясен количеством статьей и фотографий, появившихся во всех газетах не без его участия. Во многих отношениях производство этих действий напоминало работу рекламных агентств, разворачивающих кампанию по продаже товара: помимо того, что эти действия должны были быть "зрелищными, стремительными, ненасильственными, легко понимаемыми, и при этом вызывающими симпатии публики", а по своему содержанию они еще должны были соответствовать сложившимся представлениям об образе студента-медика. Так, политики подвергали критике/246/ некоторые акции, например, мини-баррикады и разборку булыжных мостовых как не соответствующие традиционному стилю "будущего врача".

Массовые шествия представляются антиподами зрелищных акций боевиков, про которые всегда можно сказать, что это "акции, спланированные" самой прессой и для прессы*. Агенты журналистского поля не могут не говорить об этих впечатляющих событиях, которые, как кажется, исключают всякое манипулирование, хотя массовые выступления также принадлежат - не столь явно, но тем самым, более эффективно - к разряду акций, производимых для прессы, т.е. таких акций, которые не могли бы существовать, - во всяком случае в данной форме, - если бы не существовало журналистов, которые о них говорят. "Дело было выиграно еще задолго до конца", - замечает Франсуа Гийом по поводу манифестации 23 марта. "Намеренные недомолвки новых хозяев телевидения** в отношении нас не смогли взять верх над профессиональным чутьем репортеров, на которых наша демонстрация произвела большое впечатление. В большинстве репортажей, появившихся на следующий день, отмечалось полное согласие, царившее между участниками и руководителями шествия".

Если эффект навязывания, производимый массовой манифестацией, носит более убедительный характер, то это потому, что в большинстве случаев она предполагает привлечение более значительного институционального и экономического капитала. Такая стратегия доступна только уже сложившимся институциям, таким как Церковь или профсоюзы, которые на протяжении всей истории своего существования смогли накопить значительный капитал. В распоряжении таких институций находится целый штат не только работающих на них профессионалов (освобожденные работники) и добровольцев ("активисты" и "симпатизирующие"), которые часто представляют собой значительную силу, но и большое/247/

* Захват заложников является формой политической акции, которая связана с распространением телевидения. Использующие ее террористы очень внимательно изучают прессу и осуществляют такие акции с учетом ее логики. Тележурналисты это поняли. Известно, что в связи с распространением террористических актов, некоторые из них приняли решение не сообщать о такого рода насильственных акциях, рассчитывающих как раз на реакцию прессы, благодаря чему и становятся известными требования этих малочисленных групп. Однако такое предложение в принципе не могло быть принято, поскольку предполагалось, что ему последуют не все (без исключения) СМИ, находящиеся в состоянии конкурентной борьбы друг с другом.

** Имеются в виду пришедшие к власти социалисты - прим. перев.

количество простых членов организации, которые, в зависимости от обстоятельств могут привлекаться к участию в манифестациях. Материальная мощь и консолидирующая сила такого профсоюза, как НФПСП, в течение 30 лет участвующего в управлении данной сферой производства и располагающего значительным экономическим капиталом и капиталом связей, сделали возможным мобилизацию очень широкой базы, успех которой способствовал увеличению, или, по крайней мере, усилению того, что можно назвать капиталом кредитоспособности официальных представителей группы, который в свою очередь, по принципу "деньги к деньгам", способствует усилению экономического и институционального капитала профсоюза.

Было сделано все возможное, чтобы доставить в Париж как можно большее число простых членов профсоюза: для этого случая, согласно НФПСП, было заказано 1500 автобусов. "Департамент, известный своим черносливом", - пишет корреспондент Лот-э-Гаронн в газете Матэн, - обеспечил явку 200 участников манифестации НФПСП, арендовав 3 автобуса по 20 тысяч франков. "Раз надо - значит надо", - заявил Роже, - "если хочешь, чтобы манифестация была мощной, нельзя экономить на транспортных расходах". (Матэн, 24 марта 1982 года.) Некоторые газеты опубликуют даже финансовые отчеты ряда сберкасс Креди агриколь о транспортных расходах. Были использованы все аргументы и все возможные способы давления для того, чтобы на поездку решились даже самые пассивные земледельцы. О работе по мобилизации участников, проведенной профсоюзом, рассказывает специальный корреспондент афарного еженедельника Агрисепт в Шэре: В Шэре соберутся 600 земледельцев, что потребует 13 автобусов на 28 сельских кантонов." Президент отделения НФПСП этого департамента рассчитывал на 1 тысячу человек, но он признает, что в Шэре результаты сборов средние. Люди здесь умеренные". С начала марта он начал кампанию с созыва административного Совета Федерации, затем направил письма президентам отделений в кантонах, которые в свою очередь разослали эти письма 210 президентам отделений в коммунах. Каждый кантон организовал своей выезд. Никакой централизации" (Агрисепт, 26 марта 1982 года).

Заметим попутно, что понятие "публичное пространство", безусловно, не самое подходящее для анализа поля производства/248/ медиатических событий, поскольку это выражение включает как данность то, что является результатом сложного труда по конструированию, вовлекающего различные категории агентов, которые находятся между собой в состоянии конкурирующего сотрудничества. Нет такого "публичного пространства", которое было бы дано и открыто для всех, есть более или менее дифференцированная система агентов, которые располагают социальным определением того, что может быть включено в универсум фактов, достойных быть обнародованными. Нет ничего более обманчивого, чем тот часто создаваемый образ прессы, как форума, места, где все может обсуждаться публично. Не существует такого пространства, которое было бы открыто для всех тех, кто этого хочет; существуют агенты, которые решают в соответствии с законами функционирования журналистского поля, что стоит, а что не стоит того, чтобы быть сообщенным публике, более или менее широкой и социально гетерогенной. Понятие "публика" тоже слишком абстрактно; было бы более убедительным в каждом случае определять размеры и состав той или иной публики. Например, близкие родственники уже составляют маленькую публику, которая только более спаяна друг с другом и более замкнута, чем публика, состоящая из коллег по работе, однокурсников, толпы, анонимных слушателей радиопрограммы, телезрителей и т.д. [11] Различные социальные группы с учетом их собственного медиатического капитала, более или менее быстро получают доступ в это пространство и к его специфическим прибылям. В этом отношении интересно было бы проанализировать составляющие "времени реагирования", различного для разных газет и для разных социальных групп, стремящихся попасть в центр внимания "общественного мнения", времени между производством коллективных акций протеста и их возможного конструирования в качестве "события" журналистским полем. Если радиожурналист может заранее представить приход какого-либо политического деятеля в "Клуб прессы" как "политическое событие дня", то для того, чтобы забастовка рабочих-иммигрантов в автомобильной промышленности или "молочная забастовка" земледельцев Запада стали "главной новостью дня" в парижских газетах, требуется чаше всего несколько недель. И не будет большим преувеличением сказать, что некоторые массовые акции, многие манифестации-спектакли в большинстве своем производятся потому, что журналистское поле их ждет и потому, что они вписываются в доминирующий сегодня способ политико-журналистского функционирования./249/

Если журналистам хорошо известна эта повседневная борьба за приоритет информации, которая ведется в процессе выпуска газет (они знают, что то, что помещено на первой странице или вынесено на обложку, станет более популярным, чем статья, помещенная внутри издания [12]), то иначе обстоит дело с простым читателем. Тенденция к установлению гомологии между структурированием событий, предлагаемых каждой ежедневной газетой и ожиданиями различных читательских аудиторий, лежит в основе ощущения очевидности, само собой разумеющегося, которое этот читатель испытывает по отношению к событиям, предлагаемым и ранжированным газетой: каждый читатель видит события, но никак не ту специфическую работу, которую выполняет политическое поле по их производству. Газета, как очки, воссоздает невидимое, с помощью которого мы видим мир. Но и сами журналисты не свободны от такого рода воздействия реальности, которую они сами производят, когда оставляя в стороне всевозможные внутренние разногласия (информация-мнения; левые-правые и т.д.), они приходят к общему согласию относительно фактов, составляющих события, достойных того, чтобы быть помещенными на первой полосе. Можно было бы даже сказать, что ощущение объективности события, т.е. того, что представляется существующим само по себе, а не является "изобретением" журналиста, возрастает внутри журналистского поля по мере того, как растет число газет, делающих "событие". Если организаторы манифестаций рассматривают в качестве присоединившихся к ним все газеты, которые говорят об этих манифестациях и отводят им свои лучшие страницы, то это потому, что чем более большее число журналистов сходится в социальном определении события, тем более это событие кажется существующим независимо от журналистов. Если оно попадает только на первую полосу Юманите (или Фигаро), то могут возникнуть подозрения в сообщничестве или в пристрастиях политического свойства, если оно находит отражение только в передовицах Франс-Суар или Паризьен-либере, то это может быть расценено как простая погоня за "сенсационностью", которой славятся эти газеты, использующие ее как способ лучшей распродажи этих изданий среди определенной публики. Если же событие попадает на первую полосу, всей парижской прессы, как это было в случае аграрной манифестации, забастовки водителей грузовиков, выступлений в защиту частной школы или общенациональной забастовки государственных служащих, то/250/ это является лишним доказательством того, что событие существует само по себе, а не сфабриковано полностью самими журналистами.

"Суд общественного мнения"

До тех пор, пока манифестации ограничивались физическим пространством улиц и силовыми отношениями, которые складывались прямо на месте проведения манифестации, столкновения, зачастую весьма жестокие, составляли суть этих акций. Конкретная цель политического контроля над прессой и цензуры состояла в том, чтобы эти акции не выходили за пределы того места, где они разворачивались, чтобы силовая борьба не распространялась дальше этого ограниченного места столкновений и чтобы таким образом манифестирующие группы не смогли передавать информацию о своей борьбе ("популяризировать", как скажут студенты в ноябре 1986 года) никому, кроме тех, кого это непосредственно касается. Одним словом, задача состояла в том, чтобы не дать возникнуть такой специфической политической силе, которая является результатом мобилизации "общественного мнения" (формируя общественное движение в пользу манифестантов), то есть своего рода политической энергии, обуздать которую гораздо сложнее. Ведь, в конечном счете, сами манифестанты стремятся попасть под контроль институтов опросов, которые "регистрируют" реакцию обшественного мнения на мнения, выраженные ими публично, то есть на улице. Поддержка населением манифестирующей группы или "симпатия" (измеряемая опросом), которые может вызвать движение протеста, не зависят от воли участников борьбы. Порой достаточно какого-либо несчастного случая, неловкого высказывания какого-нибудь руководителя, подхваченного и широко разрекламированного СМИ, чтобы произошел переворот во "мнениях", которые до того фиксировались институтами опросов. Привлечение "общественного мнения" на свою сторону дает манифестантам специфический политический капитал, но капитал в высшей степени непрочный. Вот почему, когда более или менее широкомасштабные движения начинают шириться и приобретают непредвиденный размах, то это часто вызывает беспокойство руководителей, опасающихся, как во время азартной игры, что при малейшей ошибке они могут потерять весь тот капитал солидарности и симпатии, который порой накапливался с таким трудом./251/

Например, размах выступлений против "проекта Деваке", который не смогли предвидеть ни политические, ни студенческие лидеры, и страх потерять контроль как над развитием движения, так и над реакциями "мнения", стали причиной закулисных сделок разной степени секретности с тем, чтобы пресечь выступления. Алэн Деваке после 26 ноября прямо заявлял на заседании Национальной ассамблеи, что никто не мог "предсказать, как будет развиваться это движение" ("Мы не видели, куда мы идем"), а что касается анализа ситуации, сделанного его коллегами по правительству на следующий день после первой крупной парижской манифестации 27 ноября, то он, по словам Дэваке, также был очень противоречивым. ("На фоне царящей неуверенности - несколько четких, но взаимоисключающих друг друга соображений"). В своих воспоминаниях он упоминает "сценарий" того, как можно было бы остановить движение, который был разработан и принят Национальной ассамблеей (отозвать проект реформы под предлогом углубленного изучения высказанных в его адрес многочисленных замечаний). Кроме того, перед общенациональной забастовкой 4 декабря состоялись переговоры между министром образования Франции и президентом НССФ-НД,* в ходе которых министр пообещал снять спорные пункты проекта, на что руководитель студенческого профсоюза заявил: "На следующий день после манифестации я проведу референдум... Не беспокойтесь... Этот референдум будет проведен так, что если вы изымаете спорные пункты, проблем не будет... Вот как мы сделаем: я попрошу по радио, чтобы вы приняли делегацию студентов ближе к концу манифестации. Вас же я прошу ответить в среду, что вы согласны принять делегацию после завершения манифестации"**.

Действующим политикам, являющимся монополистами по части легитимного физического насилия, почти всегда удается запрещать массовые скопления людей, контролировать столкновения и сокращать численность демонстрантов. Непосредственно материальное соотношение сил всегда оказывается в пользу существующего порядка, который/252/

* UNEF ID - Национальный союз студентов Франции - Независимый и Демократический - прим. перев.

** Этот диалог, переданный министром образования Франции парламентской комиссии по расследованию и существование которого отрицает руководитель Национального союза студентов Франции, опубликован в приложении к отчету Национальной ассамблеи (отчет Обер), а также в: A.Devaquet, "L'amibe et I'etudiant", op.cit. pp. 263-264.

располагает средствами воздействия, не идущими ни в какое сравнение со средствами манифестантов. Почти всегда на улице последнее слово остается за властью. Что касается борьбы символического типа, то здесь все далеко не так определенно, поскольку ее участники гораздо более многочисленны и диверсифицированы. Цель, выдвигаемая манифестантами, может восприниматься как легитимная, а репрессивные средства, используемые властью для противостояния этой цели, могут вызывать негодование. Во время выступлений в защиту частной школы или студенческих манифестаций все знали, что их истинной целью было "завоевание общественного мнения". Социалистическое правительство, которое, несмотря на предпринимаемые усилия, не смогло мобилизовать своих собственных сторонников, оказалось перед лицом все более многочисленных, организованных и мирных толп, выступающих против проекта реформы, конкретные цели которой, как это с удовольствием подчеркивала "левая" пресса, тем не менее были неведомы многим манифестантам: большое их число участвовало в шествиях по принципу агрегирования, характерному для политической мобилизации - не столько против проекта, сколько "против социалистов". Точно так же, когда правое правительство решило в 1986 году вынести на голосование реформу Деваке, оно неожиданно для себя обнаружило, что ситуация вышла из-под контроля, что аргументы в пользу проекта реформы на студентов уже не действуют (что политики выразили в формулировке "движение потонуло в иррационализме"), что, по общему признанию СМИ и "общественного мнения", на правительстве лежит ответственность как за репрессивные акции, которых оно, возможно, и не желало, так и за бездеятельность в отношении "разрушителей", которую оно мотивировало, конечно, не без задней мысли, тем, что опасалось новых случаев превышения полномочий со стороны полиции. Когда министр образования Франции, на следующий день после резкого заявления в адрес студентов, узнает из телеграммы о гибели одного из них, он немедленно сообщает своему окружению, что теперь правительство наверняка потерпит поражение.

Развитие СМИ и технологии опросов изменило то, что можно назвать "общей экономикой манифестаций" и - шире - "экономикой политической игры": физические столкновения, которые еще далеки от полного исчезновения, тем не менее постепенно замещаются действиями, специально предназначаемыми для СМИ. Каждая газета старается укрепить/253/ предыдущие установки своих читателей"*. Но и журналистское поле в своей совокупности также воздействует на политическое поле в целом. Это воздействие поля усиливается с помощью определенных механизмов. Например, журналисты, политики, и, в целом, "все лица, принимающие решения" практикуют особый способ чтения прессы: ежедневное прочтение всей прессы с помощью обзоров или пресс-релизов. Этот способ чтения, который заставляет предположить, что поле журналистики несвободно как от экономического, так и чисто политического давления, не нов ("Аргус пресс" был создан век назад вскоре после закона о свободе печати). Большинство журналистов ежедневно внимательно читает репортажи своих коллег, это чтение предоставляет им сюжеты, о которых они должны будут писать, поскольку о них говорят "другие" журналисты, и тем самым оно усиливает зависимость каждого из них от логики такого поля массового культурного производства**. Новизна же, возможно, состоит в том, что эта практика распространилась на всю совокупность публики в соответствии с логикой функционирования самых крупных СМИ (радио и особенно телевидения), по причине же социальной и политической гетерогенности их публики, они не могут рисковать и чаще всего ограничиваются передачей сюжетов, которые уже нашли свое отражение во всей прессе. Следует отметить, что, несмотря на стремление к дистанцированию, новости, которые транслируют все каналы телевидения, похожи друг на друга***. Журналисты крупных СМИ вынужденно ориентируются на одни и те же происшествия, комментируют одни и те же политические высказывания, толпятся на одних и тех же пресс-конференциях, одним словом, они обязаны быть там, куда их - обоснованно или нет - направит логика поля. Парадоксальным образом самые крупные СМИ производят, особенно в политике, эффект символического закрытия: "новость" стремится вписаться в то, о/254/

* Все указывает на то, что существует гомология между социальными свойствами журналистов газеты и их читателей: многие журналисты делают газету, которую им бы хотелось читать в качестве читателя, а создание новой газеты всегда отчасти является операцией в духе "сделай сам".

** Именно это отличает поле массового культурного производства от полей ограниченного производства, которые в меньшей степени зависят от внешней публики, чем от сообщества коллег. Известно, что некоторые творцы, принадлежащие к интеллектуальным и художественным полям, которые хотят сохранить свою творческую независимость, стараются не читать и не смотреть то, что производят их конкуренты.

*** Различна лишь техника подачи новостей (один или несколько ведущих, сидящих или стоящих и т.д.). Содержание же новостей и даже порядок их передачи на всех каналах практически одни и те же. То же самое можно сказать и о радиопрограммах.

чем говорят крупные СМИ. СМИ преувеличивают значение того, о чем они говорят и, соответственно, преуменьшают значение того, о чем они не говорят*. Поле журналистики навязывает полю политики определенную иерархию событий, которую поле политики склонно принимать и признавать, тем более, что оно также участвует в ее производстве. Но власть прессы, как и всякая другая власть, действует лишь в определенных границах, и журналистам лучше других известно, что они являются манипулируемыми манипуляторами. Сегодня поля политики и журналистики вступили в гораздо более сложные отношения взаимозависимости, чем это было раньше. Политические журналисты не отказались от функции своего рода "суда общественного мнения" над политическими деятелями. Но цикл легитимации в определенной мере удлинился. Долгое время политические журналисты высказывались лишь от имени своих читателей. Они представляли себя "лидерами общественного мнения", то есть агентами, которые активно участвуют в создании общественного мнения. Сегодня институты общественного мнения позволяют им выступать от имени "общественного мнения" в целом: они уже не являются составляющей его частью, но, как и политики, легитимируют свои соображения, ссылаясь на опросы. Они более не считают себя теми, кто они есть, то есть "делателями" мнения, а простыми комментаторами мнения, которое существует независимо от печати. Журналисты совершенно искренне работают на "закрытие" игры, полагая, что они ее открывают: они привлекают внимание широкой публики к определенным фактам, которые они конституируют в "события"; они их подробно комментируют, опрашивают политических лидеров или специалистов, чтобы понять, "что нужно о них думать". Затем, на основе опросов, они задаются вопросом, каковы наиболее важные события и как их следует понимать, и в результате дают комментарий к тому, что думает "народ" по проблемам, которые они же сами и поставили. Реакция широкой публики всегда является лишь деформированным и зачастую искусственным откликом на мнения, которые ранее были публично высказаны профессионалами по части общественного мнения, борющимися за навязывание своей точки зрения и не всегда замечающими, что все они частично сходятся в том, о чем следует говорить, и как об этом следует говорить./255/

* Стоит, например, обратить внимание на то, какое расслоение порождает такая литературная передача как Апостроф. Она создала две категории писателей: тех, кто попал в передачу и всех остальных.

В этом смысле эволюция такой газеты как Либерасьон представляет собой показательный и убедительный пример процесса интеграции журналистского поля в поле политики: взбунтовавшись против зависимости прессы от господствующих представлений политики, Либерасьон родилась из намерения сокрушить информацию, контролируемую официальными органами (в особенности профсоюзными и политическими). Газета поставила себя в оригинальную, но крайне маргинальную позицию, отдавая предпочтение не официальным заявлениям, а репортажам с мест событий и политической трактовке, - в частности, в рубриках "справедливость", - тех сюжетов, к которым большая пресса относилась с пренебрежением или которые она помещала в мало престижные (социально и политически) рубрики типа "разное" или "происшествия". Вслед за стадией активной борьбы последовала профессионализация газеты, увеличение ее тиражей, что позволило ей войти в поле парижской прессы в качестве реального конкурента, этому процессу сопутствовало старение первоначального коллектива сотрудников газеты, предпочитающих разъездам сидячую работу в новых помещениях редакции, у телефонов. Эта совокупность журналистских стратегий с целью превратить Либерасьон в по-своему серьезное издание, не будет понятной до конца, если не видеть, что этим стратегиям сопутствовала быстрая интеграция газеты в тогдашнее поле политики. За обретение политической респектабельности (что в данном случае не является синонимом буржуазной респектабельности), о чем в ряду прочего свидетельствует та позиция, которую занимает в поле журналистики главный редактор газеты (еженедельный обзор хроники событий по радио, участие в теледебатах и т.п.) газета заплатила одновременным признанием иерархии политического поля. Признаки этого легко могут быть обнаружены на всех уровнях - это и изменения в подборе редакторов (в частности для рубрик "экономика" и "социальное", занимающих сегодня в газете ведущее место), которые теперь являются в основном выпускниками Высшей школы политических наук, и интервью с особо престижными личностями в политике (премьер-министр, президент Европейского парламента, архиепископ Парижа, которые повышают престиж самой газеты и т.д.). Концепция политики этой газеты таким образом приспосабливается к той, которую навязывается журналистскому полю полем политики: так, например, первая страница газеты больше не предоставляется никому неизвестным личностям, глубоко страдающим от диктата/256/ "правосудия по классовому принципу", теперь там, как в любой другой ежедневной газете, может быть, лишь под несколько иными заголовками, публикуются заявления политических и профсоюзных лидеров.

Реальные группы и коллективные актеры

Уличные манифестации дают удобный повод, чтобы реально поставить классический вопрос о представлении, который уже давно не может разрешить политическая мысль. Политика в значительной мере является борьбой за то, чтобы знать, кто имеет право на публичное высказывание, и от имени кого. Политика есть борьба за предоставление слова и искусство высказываться от имени групп. Современные общества в силу их морфологического строения нуждаются в патентованных выразителях мнения и представителях, уполномоченных выражать то, что думают "группы", которые являются не столько реальными совокупностями индивидов, сколько структурами, порожденными политической метафизикой. Это становится ясным, когда задаешься вопросом о природе "групп", отдельные агенты которых называют себя их представителями. Еще Дюркгейм противопоставлял структурированные профессиональные группы отдельным индивидам, незнакомым друг с другом и идущим друг за другом к избирательным урнам [13]. Не будет большим преувеличением считать, что суть политической игры состоит как раз в своего рода работе по социальному конструированию политических групп, более или менее однородных или реальных, то есть в производстве коллективных актеров, которые могут легитимно участвовать в политической борьбе и слово которых признается политическим, т.е. как слово группы, а не как простое индивидуальное высказывание. Признание "права на манифестацию" и на публикацию в прессе репортажей о манифестациях, означает нечто большее, чем просто признание свободы слова. Китайские власти хорошо это понимали, когда они заранее отказали движению студентов в какой бы то ни было представительности и объявили "нелегальными три зародыша независимых организаций, основанных бастующими студентами". Напротив, члены комитета по координации движения, передавая свои коммюнике через радиоустановки университетского кампуса в Пекине, отвечали, что только суд может вынести решение о легальности или нелегальности этих организаций, конкурирующих с организациями политического режима [14]. И в наших обществах постоянно идет борьба за легитимное право/257/ выступать от имени тех, кто не может или не умеет это делать. Постепенная бюрократизация профсоюзных аппаратов, в большей мере выражающих интересы аппаратчиков, чем доминируемых слоев, которых они представляли, объясняет развитие новых форм манифестаций, проходящих без участия традиционных профсоюзных аппаратов или направленных против них, как это показывает пример Франции, где "координационные комитеты" (студентов, медсестер, водителей грузовиков и т.д.), возникшие в ходе недавних манифестаций, претендуют на роль представительных организаций движения протеста, внося порой определенное смятение в правительственные структуры, которые перестают понимать, кто что представляет, насколько значимы и кредитоспособны те, кто таким образом выступает перед ними в качестве участников переговоров.

"Французы думают, что...", - приходят к заключению институты изучения общественного мнения, "Земледельцы хотят, чтобы...", - говорит министр сельского хозяйства в Брюсселе", "Хлеборобы Боса требуют...", - заявляют профсоюзы производителей, "Крестьяне такой-то коммуны приветствуют... ", - объясняет рядовой земледелец из маленькой сельской коммуны... Между этими разными, внешне похожими формулировками, существуют не только количественные или порядковые различия, потому что группы, выступающие коллективными субъектами этих высказываний представляют собой социальные реальности разной природы. Действительно, что общего между маленькой локальной группой или первичной группой, представляющей совокупность крестьян одной коммуны, знающих друг друга, связанных отношениями взаимопомощи и/или родства, ведущих чаще всего одинаковый образ жизни и имеющих одинаковые мнения, публично высказываемые каждым, благодаря чему группа укрепляет и поддерживает свою сплоченность, или группой профессионалов - объективной группой, объединяющей профессионалов, не обязательно знакомых друг с другом, но имеющих общие профессиональные интересы и стремящихся их защищать, или, наконец, группой, частично номинальной, статистической, абстрактной, или, если угодно, идеологической, такой, например, как "земледельцы" или тем более "французы"? Последние два обозначения претендуют на то, чтобы объединить в широкую совокупность индивидов, независимо от их возраста, доходов, профессии, местожительства или той фракции класса, к которой они принадлежат.

"Земледельцы", как и большинство категорий этого типа, соотносятся не с реальными группами, а с коллективами,/258/ изобретенными политикой и для политики. Рассуждения о социальном мире носят спонтанно субстанциональный характер и приписывают полноценное существование этим социально произведенным субстанциям, правдоподобность, неточность и расплывчатость которых достаточны для того, чтобы их можно было бы без особых противоречий использовать в повседневных разговорах. Например, каждый может думать, практически что хочет (в определенных пределах), о категории "земледельцы" (как о традиционном мелком хозяине или молодом современном земледельце, о населении, с которым соприкасаешься непосредственно, или просто как о литературных персонажах и т.д.) в зависимости от собеседника, обсуждаемой проблемы и типа конкретных персонажей, с которыми ассоциируется у него данная категория, а также в зависимости от биографии, круга чтения, профессии, возраста и т.д. каждого социального агента*. И, конечно, не будет большим преувеличением полагать, что) значительное число обыденных (и даже научных) дискуссий существуют лишь благодаря меняющемуся содержанию, которым индивиды наполняют эти коллективные структуры и тому недоразумению, в той или иной степени произвольному, которое они влекут за собой и которое они поддерживают. Поэтому недостаточно, как это делает М.Вебер, показать, в отношении выражения "интересы крестьянства", что "именно коллективные понятия, заимствованные из разговорного языка, порождают непонимание" [15], так как здесь речь идет не столько о логической путанице в понятиях, сколько о социально производимых концептах и коллективах, оказывающих социальное воздействие, а последнее как раз и является реальным. "Риторическая неясность", о которой сожалел Вебер, не может быть устранена простым "ясным, строгим и концептуальным понятием" [15, р.210], поскольку именно эта неясность является социально необходимым продуктом борьбы, которую ведут социальные агенты, заинтересованные в производстве или воспроизводстве этих коллективов и стремящиеся навязать одно единственное определение или разграничение из всех возможных. Эта борьба не имеет конца, поскольку речь идет о символической борьбе вокруг дефиниции коллективных сущностей, которые не существуют сами по себе и не могут, следовательно, навязать научно непререкаемую материальность своих собственных границ./259/

* Это относится в равной степени к таким категориям как "рабочие", "кадры", "молодежь, "старики" и т.п.

С этой точки зрения манифестации, митинги и шествия традиционно представляют собой стратегические формы мобилизации в той мере, в какой они конституируют группы-посредники между реальными социальными группами и политическими коллективами, которые существуют лишь как социальные категории (в смысле социально производимые категории). Реальные группы реальны, если можно так выразиться, потому, что речь идет о конкретных и зримых объединениях индивидов, собирающихся (чаше всего потому, что хотя бы в чем-то одном они схожи) в одном и том же пространстве, в отличие от номинальных коллективов, которые являются продуктом абстрактного суммирования и обретают социальное существование лишь благодаря социальным агентам, осуществляющим такое суммирование на бумаге. Так, например, государственный статистик помещает в одну и ту же категорию всех "земледельцев", поставляя таким образом данные, необходимые для выработки "аграрной политики", а институты изучения общественного мнения, как мы видели, в лучшем случае суммируют частные мнения и трансформируют их в "общественное мнение", публикуя результат этого суммирования. Эти массовые собрания людей не всегда обладают устойчивостью реальных групп, поскольку речь идет о группировках точечных, эфемерных, часто разнородных, и даже чаще всего двусмысленных с точки зрения "мотиваций" участников.

Мобилизующая сила лозунгов, которые выдвигают организаторы манифестаций и которые слишком двусмысленны для того, чтобы они были приняты большинством*, может быть прочной и продолжительной только в том случае, если эти лозунги совпадают с общими объективными свойствами, присущими социальным агентам. Другими словами, успех собраний людей предполагает существование, - как бы в виде пунктирной линии, - объективно возможных группировок. Этим объясняются постоянные провалы манифестаций безработных, несмотря на неустанные попытки руководителей Профсоюза/260/

* Самые многочисленные манифестации зачастую собирают очень различных участников и их различные мнения нейтрализуются умышленно неопределенными лозунгами организаторов. Так же, как манифестации 1984 года в защиту частной школы под лозунгом "свободы" собрали всех противников социализма, призыв студенческого движения 1986 года к "полной отмене проекта Деваке" объединил как тех, кто считал этот проект слишком радикальным, так и тех, кто, наоборот, находил его слишком нерешительным, что обеспечило внешнее довольно внушительное единство, которое, однако, было разрушено во время собрания "генеральных штатов образования", состоявшегося через несколько месяцев и обнаружившего различные течения в студенческом движении и их глубинную оппозиционность.

безработных, которые ошибочно полагают, что в принципе возможно мобилизовать более двух миллионов человек, тогда как каждый безработный в действительности более ориентирован на ту группу, к которой он принадлежит, чем на свое, более или менее временное, положение безработного. Зато манифестации оказывают свое собственное воздействие и стремятся создавать или укреплять группы, показывая их им самим: они трансформируют собрание индивидов, обладающих общими социальными свойствами, которые часто игнорируются в качестве таковых, в группы интересов, группы для себя, которые способны себя посчитать и себя осознать. Тем самым манифестации могут внести вклад в существование групп посредством коллективных действий, которые они порождают, а также с помощью ощущения принадлежности к более широким общностям, которое им удается вызвать. Манифестации оказывают прямое и довольно тривиальное воздействие на тех, кто в них участвует. Более или менее удавшееся представление, которое группа создает для себя самой, часто впечатляющий вид коллектива, который прежде мог существовать лишь как абстракция, и который, благодаря объединению в пространстве, становится очевидной и бесспорной реальностью - все это лежит в основе того специфического производства политической энергии, которая зовется "моральным духом" или "решимостью" борющихся индивидов. Многочисленные свидетели говорят о сильном впечатлении, которое оказывает уходящее за горизонт шествие, об ощущении силы, с которым ничто не может сравниться, об особом возбуждении, даже опьянении. Само движение стремится укреплять чувство солидарности и умножать взаимодействия, внося свой вклад в упрочение социальных групп. Воспоминания об этих собраниях, которые искусно поддерживаются юбилеями и памятными фотографиями могут создавать - вопреки эфемерности объединений манифестантов (неслучайно организаторы никогда не имеют полной уверенности в том, что им удастся их повторить), - очень важную иллюзию их постоянства*./261/

* Эти эфемерные объединения предназначены для того, чтобы быть увековеченными фотографами и в особенности профсоюзными официальными фотографами, для того, чтобы сохранить память группы и таким образом способствовать ее укреплению. НФПСП засняла на пленку манифестацию 23 марта 1982 года и неоднократно показывала большие отрывки из этого фильма во время митингов, а ряд фотографий парижского шествия очень пригодился для иллюстрации в книгах и журналах темы, ставшей вновь главной в руководящих инстанциях НФПСП, а именно, темы "крестьянского единства".

Если, например, НФПСП удалось использовать в своих интересах зачастую независимые друг от друга местные и секторальные претензии весьма разных категорий производителей, превратив их в "общенациональное" недовольство целой социальной категории, то это стало возможным из-за того, что профсоюзу удалось - отчасти потому, что манифестация проходила в Париже, городе, символизирующем одновременно политическую власть и доминирующие городские ценности - возродить у всех земледельцев исторически сложившиеся антигородские и антигосударственные настроения, которые среди них еще бытуют. Действительно, в соответствии с логикой, которая сродни логике помеченных клеймом этнических меньшинств, каждого, даже преуспевшего, крестьянина всегда могут причислить к самым мелким крестьянам, и он испытает на себе презрение социума ко всей категории. Как только группа встает в оппозицию к доминирующим, чувство неполноценности, присущее всей группе, может легко стать мобилизующим принципом. "Друг-парижанин, вспомни об угрозе, содержащейся в стихотворении твоего детства: "Брат, добывай сам свой хлеб: я тебя больше не буду кормить", - заявил на закрытии митинга Франсуа Гийом и добавил, - "Для крестьян уважение так же важно, как и доходы". Несомненно, помимо этих антигородских настроений, которые столь живучи потому, что в них лишь отражаются стереотипы политического поля (былых времен), и потому что они частично передаются начальной школой, повсеместно можно обнаружить внутренние противоречия и конфликты интересов, которые не могут не пронизывать столь гетерогенные группы. "Прохожим, которые вступают в разговор, - пишет, например, журналист из Круа, - крестьяне объясняют требования своей организации, однако очень скоро они начинают излагать свое собственное мнение". Один крестьянин охотно сообщает, что он "не во всем согласен с позицией виноградарей Юга", а животновод из Бретани утверждает, что у него " заботы совсем не те, что у хлебороба из Иль-де Франс" (25 марта 1982 года). Однако эти неизбежные разногласия не имеют особого значения, поскольку для организаторов речь идет о производстве группы, предназначенной для того, чтобы производить впечатление, а не для того, чтобы непосредственно действовать. Большинство таких своего рода "ложных групп", пронизанных внутренними противоречиями, не выдержало бы проверки совместной деятельностью и раскололось бы на более узкие, но более реальные группы интересов./262/

Если мы так часто обращаемся к сельской среде, то это потому, что данная социальная категория демонстрирует нам целый набор более или менее разработанных форм, изобретенных со времен Революции для того, чтобы манипулировать отношениями представления. До мая 1981 года НФПСП воплощала собой образ законного представителя крестьянства, партнера политической власти по "выборам" в первоначальном их значении [16]. Однако ее монополия на представительство подверглась критике, и ФСПСП вернулась к цензовой избирательной системе (Франсуа Гийом заявлял, например, что "представительность определяется в зависимости от качества" (Нувель Литтеpep, 25-30 марта 1982 года), но вдобавок ко всему она организовала намеренный показ своей численной представительности. В ответ на уличную демонстрацию и всегда присутствующий в ней блеф, политическая власть назначила выборы в Сельскохозяйственную палату, ссылаясь на чисто количественное понятие репрезентативности в том виде, в каком она функционирует сегодня в политическом поле. К этой правде чисел она присовокупила другую форму консультирования, менее практикуемую сегодня: форму "генеральные штаты", которая, будучи очень сложной, но полностью контролируемой властью, претендует на сбор "действительных" жалоб "базы" [17]. Но о чем бы ни шла речь, - о голосовании, о манифестациях-зрелищах или о процедурах, направленных на то, чтобы дать слово непосредственно земледельцам, эти внешне конкурирующие формы, если оставить в стороне их противоречия, сходятся в том, что существует "база", которая о чем-то думает и чего-то хочет.

В качестве иллюстрации этой постоянной игры "между опросами общественного мнения, уличными манифестациями и процедурами выборов, можно привести несколько характерных реакций политико-журналистских кругов на манифестацию в Версале 4 марта 1984 года, проходившую в защиту частной школы. Комментируя эту манифестацию один радиожурналист, признавшись, что "ничего подобного не видел со времен мая 1968 года", делает вывод: "действительно можно утверждать, что французы хотят свободы образования"; другой комментатор просто ограничивается констатацией того, что размах этой манифестации объясняется "разрывом между институционализированным политическим представительством" и "vox populi"; наконец, один из ответственных деятелей-республиканцев,/263/ благосклонно относящийся к частному образованию, заявляет, цитируя двусмысленные результаты опроса общественного мнения: "Более 75% семей желают свободы образования, это говорю не я, а французы, выразившие свое отношение в опросах и манифестациях".

"Медиатические" манифестации"

"Чем более обширны группы, тем менее ясны их цели", писал современный историк, исследовавший феномен больших скоплений людей в наши дни [18]. Всем известен рисунок Сампе*, где изображены манифестанты, несущие множество транспарантов с благородными требованиями, среди которых выделяется один плакат с сугубо конкретным и частным объявлением. Действительно, многие участники современных манифестаций весьма далеки от того единогласия, которое им приписывают и которого требуют от них организаторы. Участники этих манифестаций, задача которых состоит в оказании воздействия на общественное мнение, фиксируемое опросами, являются не столько полноценными актерами, сколько простыми невольными статистами в спектакле, сценарий которого им не всегда известен. Они собираются вместе, но при этом они далеко не единодушны в отношении тех мотивов, которые официально выражают плакаты или профсоюзные призывы. Некоторые приходят из соображений профсоюзной дисциплины, руководствуясь лишь тем, что необходимо следовать профсоюзным лидерам, некоторые - из чувства солидарности с менее благополучными, кто-то приходит просто "посмотреть" и составить компанию своим друзьям или коллегам, или, в соответствии с логикой, по которой подписываются петиции, чтобы поступить как другие и т.д. Манифестанты образуют гетерогенные скопления людей, парадоксальным образом не имеющих голоса, их участие подчиняется избирательной логике и они представляют собой не столько субъекты шествий, сколько более или менее сознательные объекты стратегий по интерпретации участия этих манифестантов. Иногда они могут даже не понимать, почему они пришли или почему они начали бастовать, и только постепенно - день за днем - читая прессу или разговаривая с забастовщиками, формулируют свои собственные причины участия в забастовке. Это весьма характерно для выступлений лицеистов и студентов в 1986 году. В большинстве/264/

* Сампе - известный французский карикатурист - прим. перев.

своем эти объединения людей не бывают полностью искусственными. Представители не могут в приказном порядке создать группы, предназначенные легитимировать их представительность; они должны быть способны реально провести шествие реальных индивидов, более или менее заинтересованных в манифестации.

Неслучайно пресса регулярно подвергается критике за то, что она искусственно создает события или слишком тенденциозно поддерживает те или иные группы или идеи. Это происходит потому - и политики это хорошо знают - что она занимает принципиально важное место в стратегиях признания, посредством которых представители различных социальных категорий стремятся воздействовать на политическое поле, достаточно реалистично и убедительно демонстрируя социальные коллективы, которые большей частью своего существования обязаны журналистам, фотографам и операторам, сопровождающим шествия. Политическое действие, таким образом, заключается по преимуществу в способности производить своего рода "ложные группы", которые являются не столько группами действия, сколько группами представления, и которые в сущности служат тому, чтобы обеспечить голоса за тех, кто их организует. Суть политики отчасти состоит в умении использовать специфическую социальную энергию, производимую этими массовыми скоплениями людей. Без сомнения участники этих вполне наглядных групп протеста могут "использовать себя сами", если можно так выразиться, потребляя часть коллективной энергии, которую они производят, особенно в весьма эфемерной форме "радости общения" или в более устойчивой форме "получения нравственного заряда". Однако наиболее существенная часть социальной энергии предназначается для представителей данных групп для того, чтобы они вынудили власть вступить в переговоры и, что особенно важно, навязать ей определенных участников переговоров*.

Для агентов журналистского поля "политика" сводится в основном к взаимному обмену заявлениями в адрес прессы со стороны представителей манифестаций и официальных выразителей общественного мнения, которые определяют свои/265/

* Чтобы преодолеть реализм и субстанционализм, еще наличествующий в понятии "группа", которое мы используем, следовало бы сказать об очень различных принципах агрегирования и конституирования коллективов, которые в силу этого представляют очень разные степени социальной сплоченности. По этому вопросу см.: Champagne P. Statistique, monograpriie et groupes sociaux" // Etudes dediees a Madeleine Grawitz, Paris, Dalloz, pp. 3-16.

позиции по отношению друг к другу и создают порой ex nihilo, но при вольном или невольном соучастии прессы, "политическое событие", с помощью одних только заявлений перед радиомикрофонами или телекамерами. Было бы, конечно, гораздо точнее говорить сегодня о политико-журналистском поле, настолько пресса (в виде печати, радио и телевидения) и политика оказались тесно связаны между собой.

Доводя до предела некоторые тенденции, отмечаемые самими журналистами, одна еженедельная телевизионная программа, при подготовке первоапрельского розыгрыша, несколько лет тому назад придумала некую фирму, которая предоставляла заказчикам манифестантов (переодетых в рабочих, функционеров, студентов, крестьян и т.п. в зависимости от заказа) для участия в уличных парижских шествиях и для поддержки соответствующих требований*. СМИ поступают еще лучше, собирая реальных людей для чисто медиатических целей. Точно так же, как институты изучения общественного мнения производят по большей части "ложные" течения в общественном мнении, современные СМИ могут участвовать в производстве групп, которые существуют только благодаря им. В этом отношении было бы интересно проанализировать такое движение как "SOS-расизм", которое, бесспорно, опирается на реальность (агрессивные проявления расизма), но размаху которого способствовала целая группа агентов, заинтересованных в том, чтобы такое движение существовало (политические деятели, персонажи, ищущие "хорошую идею", чтобы ее защищать, искренне протестующая молодежь и т.п.). Нельзя недооценивать тот политический эффект, который оказали такие выступления, как "концерты друзей", передававшиеся в прямом эфире по телевидению, покупавшему право на их трансляцию, как если бы они были настоящими шоу**. Они способствуют в частности производству групп для СМИ ("бер"***, "расисты", "молодые" и т.п.). Сконструированные благодаря объективному и/266/

* Когда эта шутка, кстати, изобретенная одним журналистом - была передана по телевидению, я воспринял ее всерьез, поскольку она являла собой своего рода кульминацию медиатической логики. Однако, я никак не мог предположить, что, когда я корректировал гранки этой книги, один из тогдашних министров Оливье Стерн превратил выдумку в реальность, пригласив на один политический коллоквиум "статистов", нанятых через специализированные агентства, и которые создавали публику в зале и аплодировали лидерам-социалистам, выступавшим в присутствии телекамер. Этот пример настолько показателен что, сам по себе нуждается в специальном исследовании.

** "Концерты друзей" - акции членов движения SOS - расизм, лозунгом которых были слова "Не трогай моего друга" - прим. перев.

*** Второе поколение арабских эмигрантов - прим. перев.

субъективному соучастию журналистов, эти группы могут исчезнуть так же мгновенно, как они были созданы. Это не означает, что они носят исключительно искусственный характер: они выражают по своему, очень реальные проблемы. Но можно спросить, не препятствуют ли они сами тому, чтобы можно было действительно понять, что они означают и одновременно, что они скрывают.

Другим типичным примером манифестаций, которые порождают СМИ, является манифестация, которая состоялась в декабре 1984 года в Париже по призыву музыкальной радиостанции для молодежи Эн-Эр-Жи*. Радиостанции угрожало закрытие, поскольку она не соблюдала технические условия трансляции. По данным организаторов манифестации она собрала 200000 подростков, по данным полиции - только 30000 человек. Эн-Эр-Жи в течение пяти дней собирала свою аудиторию и пользовалась большой поддержкой со стороны шоу-бизнеса. Размах этой манифестации-однодневки был потрясающим, о ней много писала пресса, некоторые газеты (Либерасьон) превратили ее даже в символ "трансформации молодежи". Эта "спонтанная" мобилизация, собравшая молодежь под лозунгами "Все для музыки" или "Да здравствует свобода" была, однако, далеко не так стихийна, как могло показаться, и месяцем позже это продемонстрировала одна маленькая статья, появившаяся в Монд. Статья утверждала, что манифестация была полностью организована одним рекламным агентством. "В понедельник - рассказал директор этого агентства, радиостанция Эн-Эр-Жи предупредила нас, что в следующую субботу она решила организовать митинг перед мэрией Парижа (...) Мы тут же дали ей два совета: не политизировать событие (...) Только один лозунг: "Эн-Эр-Жи будет петь и дальше". Вторая наша идея касалась того, как реализовать этот лозунг. Мы предложили слушателям Эн-Эр-Жи принести с собой радиоприемники, чтобы они могли петь и танцевать во время проведения митинга, одновременно это решало бы вечную проблему радиофикации манифестаций. Затем агентство создает обычную рекламную "команду" (арт-директор, дизайнер-главный редактор, директор по рекламе, коммерческий агент) чтобы разработать план манифестации Эн-Эр-Жи. Франс-Суар согласилась выполнить просьбу агентства и предоставила ему всю первую страницу. Агентство заказало целую партию флажков желтого цвета, на которых были воспроизведены опознавательные знаки радиостанции и рекламные лозунги, созданные агентством [19]./267/

* NRJ - аббревиатура названия радиостанции, которая означает елово "энергия" прим. перев.

Современные средства коммуникации (радио и особенно телевидение) сделали возможным это смешение логики манифестаций, которые пытаются воздействовать на слушателей и телезрителей с тем, чтобы превратить их в "группы поддержки". Манифестации "планируются" организаторами с тем, чтобы получить от них наибольшую "медиатическую" отдачу и чтобы не оказаться вытесненными из общенациональных крупных СМИ другими манифестациями, которые могли бы их "раздавить". Так, студенческое движение 1986 года или манифестации в Пекине, на которые в течение двух недель ежедневно были направлены почти все СМИ, "перевернули" ранее запланированные передачи. Многие артисты, задействованные в индустрии зрелищ и кино, жалуются, что они тратят больше времени на "продвижение" своего творчества, - даже если они понимают, что это необходимо - чем на собственно творчество.* И в политике мы присутствуем при аналогичном изменении - сегодня обязательно нужно уметь "пробивать" свои идеи или дело, за которое ты борешься, или, как более цинично выражаются некоторые, нужно уметь "продаваться". Это выражение, которое плохо ассоциируется с политикой - сферой, заявляющей о своем принципиальном бескорыстии и высокой нравственности - показывает, что такая трансформация политической игры повлечет за собой соответствующую трансформацию самого понятия политики.

"База" стоит последней в очереди на признание ее журналистского существования. "Самым реальным как раз кажется то, что лучше всего проходит по телевидению" - заявлял один телевизионный режиссер, обнаруживая ту перевернутую логику, которая столь привычна для социального мира. Действительно, база анонимная, разная, фрондирующая, косноязычная и противоречивая, за редким исключением, "плохо смотрится" на экране. Не вызывает она интереса и в печати, поскольку требует длительной и дорогостоящей работы, мало совместимой с функционированием прессы. Официальные выразители мнения "базы", напротив, всегда находятся в зоне досягаемости микрофона журналиста, кроме того, они умеют, будучи профессионалами по связям с общественностью (в/268/

* Это также касается интеллектуального поля. "Новые интеллектуалы" (рекламный характер этого выражения сам по себе крайне показателен) значительную часть рабочего времени тратят на "пробивание" своих книг.

частности, потому, что они научились "общаться с прессой" у специалистов), хорошо подавать и выражать себя, иначе говоря, выступать и говорить вместо других. Представители "базы" на местном или общенациональном уровне, представляют ли они реальные или абстрактные группы, всегда являются для журналистов самым прямым, поскольку наиболее коротким и экономичным, путем доступа к базе. Они занимают место базы, их воспринимают как источники информации о базе, а иногда видят в них саму базу.

Первоначально уличные манифестации были формой политической деятельности, полностью принадлежащей доминируемым, то есть тем, у кого не было ничего иного, кроме численной силы или, в крайнем случае, физической силы собственных тел для того, чтобы противостоять легальному насилию со стороны доминирующих.* В течение всего 19 века профсоюзы монополизировали право представлять базу. Телевидение, опросы и логика политической игры на протяжении последних тридцати лет внесли свою лепту в ликвидацию профсоюзной монополии, не допуская при этом никакого более достоверного способа самовыражения. Парадоксальным образом, манифестации стали сегодня слишком мощным методом воздействия для того, чтобы доминирующие не находили в них своего собственного интереса, и чтобы эти манифестации продолжали оставаться исключительно делом доминируемых. С другой стороны, манифестации становятся все менее эффективной формой борьбы для наиболее обездоленных, поскольку сегодня социальные группы помещены в ситуацию конкурентной борьбы в отношении форм манифестирования и, соответственно, косвенно они оцениваются, по крайней мере, в равной степени как по их успеху в СМИ, так и по сути их требований.

Точно так же обстоит дело с попрошайничеством, как индивидуальной и наказуемой формой протеста, этим последним прибежищем для тех, кто не имел более ничего. Те формы попрошайничества, которые можно наблюдать сегодня в парижском метро, например, стали значительно более разнообразны и продолжают эволюционировать. Между "нищими" начинает развиваться конкуренция и технические приемы, которыми они привлекают внимание пассажиров,/269/

* Рабочие хранят, как пример героического прошлого, память о жестоких столкновениях с полицией и сопротивление силам безопасности; такая борьба позволяла рабочим проявлять свои мужские доблести и физическую силу.

равнодушных и одновременно вынужденных реагировать на протянутые со всех сторон руки, предполагают сегодня наличие хотя бы минимального капитала. Те, кому легче других удается "выставить" пассажиров, умеют "продаваться" или могут предложить вниманию публики еще кое-что, кроме своего несчастья в чистом виде, как, например, музыканты (некоторые из них даже почти профессионально оснащены магнитофонами, усилителями и т.п.), кукловоды, а также "бывшие заключенные" или продавцы газет в вагонах, которые берут слово для того, чтобы вызвать сочувствие или рассмешить и т.д. Наблюдается даже" некоторое разделение труда: часто нищие работают "вдвоем", один дает представление, второй собирает деньги у пассажиров. Одновременно идет процесс резкого обесценивания прежних форм попрошайничества, которыми еще пользуются сегодня те, кто не имеют буквально ничего (безмолвно, сидя или стоя, неподвижно, с протянутой рукой, спрятав лицо, выставив картонку с лаконичной бесхитростной надписью и т.п.). Чтобы быть более убедительными, они лишь откровенно выкладывают перед собой несколько монет или позванивают ими в кулаке. Эти наблюдения не лишены важности, если помнить о благотворительных акциях в СМИ и тех суммах, которые собираются благодаря посредничеству телевидения.

Для того чтобы сегодня провести эффективную манифестацию, требуется все более значительный экономический, социальный или культурный капитал. Традиционные профсоюзные манифестации финансировались самими участниками (профсоюзные взносы, сбор пожертвований среди населения). Сегодня все большее число манифестаций ищут "спонсирования" - прямого или косвенного - через СМИ. В данной главе мы внимательно проанализировали манифестацию земледельцев 1982 года, которая по форме оставалась достаточно "классической". В завершение этой темы можно было бы вспомнить еще одну недавнюю "сельскую" манифестацию, которая даже слишком наглядно иллюстрирует общую трансформацию политического пространства. Речь идет о "Празднике Большого Урожая", состоявшегося 21 июля 1990 года. В Париже на Елисейских Полях было установлено настоящее пшеничное поле и парижанам демонстрировался процесс уборки урожая. Это действо, посвященное современным проблемам сельского хозяйства, было организовано НЦМЗ. Оно менее всего походило на "старинные праздники", которые стали возрождаться в последние двадцать лет в маленьких сельских городках [20], а/270/ напоминало скорее театрализованное празднование 200-летия Революции в постановке режиссера П.-К.Гуда. Манифестация транслировалась по телевидению (на канале Антенн-2), ее комментировал писатель родом из Савойи (Ж.-П.Шаброль), восхвалявший с местным акцентом традиционные ценности и крестьянскую мудрость. В действительности "манифестация" стала простой рекламной операцией: она привлекала на улицу больше зрителей, чем участников (около миллиона человек пришло посмотреть на пшеничное поле на Елисейских Полях). Эта манифестация стоила очень дорого, но ее частично "спонсировали" городской бюджет и один телеканал, связанный с НСМЗ. Эта манифестация, превращенная в спектакль, как и антирасистские концерты, в первую очередь была рассчитана на телевидение и включена в программу канала в качестве передачи - ее успех не исключал репортажа ни в теленовостях, ни по радио, ни в печати. Следовало бы только проанализировать, насколько манифестация совпадала с социальными представлениями деревни. Во всяком случае, если верить магнитофонной записи НЦМЗ, один крестьянин на вопрос журналиста ответил, что при виде поля в центре столицы и толпы, которая пришла посмотреть на него, "впервые в жизни испытал гордость" за то, что он крестьянин.

Жакерии и бунты, сталкивавшие лицом к лицу наиболее угнетаемые классы и политическую власть, отошли в прошлое. Современная технология привела к трансформации определения эффективного политического действия. Теперь между борющимися социальными группами помещается множество агентов, имеющих собственные интересы и поглощающих на свой лад часть социальной энергии, которая оказывается таким образом распылена и разлита в политическом пространстве, ставшим более разнородным и обширным. Между тем, сокращению физического насилия сопутствует усиление символического насилия в виде навязывания новых, в разной степени мнимых верований, которые закрепившись в сознании людей, уменьшают потребность в чисто физическом насилии в процессе доминирования, но которые, возможно, труднее обнаружить и соответственно, преодолеть./271/

---

Предыдущая | Содержание | Следующая