Показательно, что споры, вызванные введением практики опросов общественного мнения в политическую жизнь с самого начала поставили проблему в терминах веры: журналисты и политики регулярно спрашивали, стоит ли "верить опросам общественного мнения". В 1973 году Жан Стецель даже говорит - несколько преувеличивая - о "суде за колдовство", который будет устроен над опросами, и обличает "обскурантизм" тех, кто хотел бы их запретить [1]. На самом деле отчасти верно, что эта практика развивалась потому, что все больше и больше актеров политико-журналистского поля было заинтересовано верить опросам. Но при условии, что мы придаем очень широкий смысл понятию веры: речь не идет, или не идет только о вере в надежность этой технологии, но, в более общем смысле, о вере в ее будущее, в необходимость инвестировать в нее время и деньги, в возможности разрешения определенных проблем посредством исследований такого типа. Когда политологи спрашивают себя, можно ли узнать о том, "способны ли ошибаться опросы общественного мнения" [2], они скрывают другой вопрос: существует ли политический интерес в постоянном проведении опросов, и в особенности, необходимо ли считать политическим преимуществом обладание хорошей позицией в этом новом пространстве игры. Иными словами, необходимо ли политикам принимать всерьез статистические распределения данных опросов общественного мнения и заказывать их "для себя"? Короче говоря, нужно ли, чтобы в политике, наряду с уже существующими способами выражения общественного мнения (выборы и демонстрации), регулярно проводились бы опросы, чтобы оценивать все поступки и актерские жесты политиков и в результате узнать, кому, как говорят журналисты, народ "отдает предпочтение"?

Вера в опросы - это прежде всего коллективная вера в значимость "статистического обоснования" данными исследований общественного мнения, и в пользу игры, организующейся и структурирующейся вокруг опросов. Именно эта широко распространенная уверенность, по существу, и придает реальность игре; и, как в азартных играх, величина ставок и мощность игры увеличиваются с ростом числа игроков. Это можно выразить и так: игра существует, пока существует интерес в нее играть, а вера в этот интерес коллективно/133/ разделяется*. Последствия, которые эта вера оказала на политическое пространство, очень сложно распознать, потому что они распространились незаметно и размыты по характеру. Они проявляются, например, в той форме, которую сегодня могут принять те или иные телевизионные дебаты, в том или ином выдвижении кандидатуры, или в содержании той или иной статьи в прессе, а последствия рутинизации этой практики часто слишком "ослепительны", чтобы их действительно заметить. В начале 60-х годов можно было еще задаться вопросом о влиянии этой новой, тогда еще маргинальной практики, оказанном на политическую игру, логика функционирования которой еще не была логикой опросов. Сегодня такой вопрос больше не имеет смысла, так как опросы стали частью политической игры и существуют в сознании всех политических актеров, мыслящих и действующих с учетом уже проведенных, планируемых опросов или опросов, которые могли бы провести их противники.

"Благословение" опросов

Одним из индикаторов этой интеграции опросов в политическую игру можно считать сам факт возникновения одного спора, разделившего в феврале 1989 года мнения двух бывших премьер-министров по теме "Исследования общественного мнения как современная форма прямой демократии". Эта дискуссия противопоставила друг другу Реймона Барра и Лорана Фабиуса; оба они - бывшие выпускники Института политических наук, а один из них даже долгое время был авторитетным профессором политэкономии в этом учебном заведении. Они пришли в Институт политических исследований Парижа по приглашению Софрес, по случаю выхода книги Софрес "Состояние общественного мнения. Ключи для 1989 года" [3]. Дискуссия - как было написано в отчете в полстраницы, посвященном ей газетой Монд - состоялась перед "студенческой публикой, благополучной и настроенной с энтузиазмом". Она была представлена Аленом Лансело.

Директор Института политических наук и экс-советник по науке Софрес Ален Лансело был также личным советником Рене Монори с 1986 по 1988 год, когда он состоял министром/134/

* Это убеждение можно измерить, так как оно обладает стоимостью на экономическом рынке. Эволюция сумм, пожертвованных в течение последних двадцати лет на проведение опросов, была бы хорошим показателем состояния этого убеждения.

национального образования, как некоторые могли случайно заметить: во время одного эпизода, оставленного для телевизионного шуточного сборника, - и который был бы забавен, если бы не был в центре драматического события - мы видим, как он (Лансело) за кадром заботится о том, чтобы министр "хорошо выглядел" перед камерами. В то время как тот готовился к выступлению со строгой речью в адрес студентов и лицеистов после серьезных инцидентов, произошедших на эспланаде Инвалидов 4 декабря 1986 года и накануне гибели Малика Уссекина в результате грубого вмешательства некоторых частей поддержания порядка, директор Института политических наук подкладывает ему подушку на кресло, чтобы приподнять его и беспокоится, не мешает ли стол коленям министра. Если мы напоминаем здесь этот анекдот, ставший достоянием общественности и в любом случае уже широко разошедшийся по Институту политических наук, то потому, что эта ситуация далеко не анекдотична и показывает тесные отношения, сложившиеся сегодня между Институтом политических наук, опросами и телевидением, о чем говорит фигура директора института, в деталях помогающего политикам в ходе их "телевизионных представлений".

Дискуссия также была представлена Пьером Вейлем, генеральным директором Софрес (и тоже выпускником Института политических наук). Вести ее должны были два других выпускника, а ныне преподаватели Института политических наук: Оливье Дюамель и Жером Жаффре, при этом последний объединял в себе функции руководителя политических исследований Софрес, "экспресс-комментатора" мгновенных опросов, проводимых по минитэлю в ходе политической телепередачи "Час истины" (канал Антенн-2), временного сотрудника Монд, где он публикует комментарии опросов - он обязуется оставлять несколько часов в неделю на "'политологический" анализ политических опросов, проведенных его институтом - и наконец, лектора в Институте политических наук, где он иногда подбирает сотрудников для Софрес.

Таким образом, в этом споре выступили два политика высшего ранга, принадлежащие к разным поколениям и очень по-разному относящиеся к опросам. Реймон Барр, университетский деятель, поздно пришедший в политику, охотно подчеркивает свою "нечувствительность" к опросам. Хотя его известность чем-то обязана высоким баллам, полученным им в начале 80-х годов в "рейтингах популярности", впрочем без/135/ особого понимания причин этого явления ("это "русские горки", то поднимаешься, то падаешь... и практически не знаешь, почему", признается он), он думает, или притворяется думающим, что пресса интересуется им в силу действенности его идей, а не из-за данных о нем опросов общественного мнения. В ходе спора его спросят, не связывает ли он свой политический вес с популярностью по данным опросов. Если журналисты и карикатуристы любят подчеркивать непокорность этого политика, уверенного в себе и даже, по мнению некоторых, самодостаточного и похожего на профессора, то Лорана Фабиуса политические комментаторы, напротив, описывают скорее как осторожного и весьма внимательного к своему образу в глазах общественности. Он принадлежит к более молодому поколению, которому всегда была известна практика опросов общественного мнения и которое фамильярно относится к телевидению. В молодости он даже участвовал в очень популярной телепередаче ("Голова и ноги"). Опросы и телевидение естественно составляют часть его определения политики. После его "провала" в дискуссии с Жаком Шираком в 1985 году - мы подробно проанализируем ее ниже - он ограничится заявлением по телевидению о том, что он "учился каждый день", признавая, что "проиграл" вследствие "ошибки в стратегии коммуникации"*. Он был также первым политиком, оспорившим результат одного из экспресс-опросов по минитэлю в ходе передачи "Час истины" - но не для того, чтобы отвергнуть эту практику как таковую, а стремясь увеличить свой "рейтинг". Демонстрируя это весьма "инструментальное" отношение к телевидению, он одним из первых - между Бернаром Тапи и Жаком Сегела - участвует в новой, так называемой "политической" передаче одного ведущего развлекательных программ ("Если бы мы все себе сказали" Патрика Сабатье, который в завершение передачи назовет его "очень симпатичным"). Больше не занимаясь технологиями коммуникации, он почти ежедневно работает с опросами.

Происходит перемена позиций, обнаружившая значимость, которой теперь обладают опросы в политике для всех актеров, - и Реймон Барр, в течение нескольких лет публично "смеявшийся" над опросами (особенно когда их данные ему благоприятствовали), все же признается, что решил стать кандидатом на президентские выборы 1988 года потому, что в/136/

* Это было во время 15-минутного ежемесячного телевыпуска ("Поговорим о Франции"), в ходе которого он, будучи тогда действующим премьер-министром, встретился с журналистом, чтобы объяснить свою политику телезрителям.

конце 1986 года он занимал "надежную" позицию по данным опросов.

Сам ход кампании Барра был бы непонятен, если бы мы не принимали в расчет его отношение к опросам: на первом этапе уверенность Барра, мало реагирующего на советы своего окружения, во многом обусловлена "хорошими" данными опросов (выполнившими функцию поддержки); когда в марте Жак Ширак обходит его по данным о намерениях голосовать, он их игнорирует, а его команда продолжает в полнейшем беспорядке разрабатывать стратегии, навеянные данными опросов (работа, обращенная на "молодежь", на "женщин" и т.п.); наконец, за несколько недель до выборов, когда Ширак, по всей видимости, уже окончательно побеждает его по данным опросов, то почти вся команда оставляет кандидата, уже считая его проигравшим.

Лоран Фабиус, действовавший "с учетом мнений", напротив, стал подчеркивать опасность управления "только на основе мнений" и напомнил о некоторых политических решениях, принятых (другими политиками) вопреки общественному мнению (выдвижение кандидатур Жискар д'Эстена и Миттерана на президентских выборах, отмена смертной казни, обращение генерала де Голля 18 июня ...), как бы чтобы немного дистанцироваться от вездесущей технологии. В заключение своего выступления он отмечает, что политика "чрезвычайно развивается благодаря телевидению и опросам", причем отмечает это как объективный факт, который следует зафиксировать, а не о котором надо сожалеть. В конечном счете эти два ведущих политика соглашаются признать серьезность институтов опросов и тем самым серьезность измеряемого ими "общественного мнения".

Эта простая дискуссия косвенно дает нам большую часть информации, которую надо принять в расчет для анализа влияния, производимого опросами на политическую игру. Она показывает, во-первых, что вопрос о "влиянии опросов на политику" рассматривается как серьезный вопрос, потому что его обсуждение может мобилизовать двух бывших премьер-министров и полную аудиторию студентов, изучающих политические науки. Во-вторых, что практика опросов интересует лишь немногих актеров: а именно, тех, кто их проводит, тех, кто их как-либо/137/ использует, и тех, на кого они как-либо влияют*, и что Институт политических наук занимает в этом новом политическом пространстве центральное положение в том смысле, что этот институт пытается навязать политикам, журналистам, специалистам по опросам и политологам определенное представление о политике, в котором опросы общественного мнения занимают важную позицию. В-третьих, что множественность ролей многих социальных агентов этой маленькой социальной группы, которые могут быть одновременно политологами, сотрудниками университетов, журналистами, консультантами политиков и т.п.**, способствует размыванию границ между политикой и научным анализом политики и благоприятствует новому журналистско-политологическому, внешне научному дискурсу. Наконец, что опросы укрепили взаимоотношения политики со СМИ, особенно с телевидением, так как СМИ стали местом специфической политической деятельности, явная цель которой - воздействие на мнения в том виде, в котором их "производят" институты опросов.

Уже само значение, которое Монд (а также Либерасьон и Кошидьен де Пари) придали этой дискуссии, предметное содержание которой сводилось всего к нескольким вопросам, является хорошим показателем доминирующей позиции, занимаемой сегодня опросами и специалистами по опросам в политической игре. Ситуация была другой еще в начале 70-х годов, когда эта газета явно презирала и добровольно игнорировала опросы. Руководители этих институтов тщетно пытались склонить ответственных сотрудников Монд - одной из ведущих газет о политической жизни и "обязательного чтения" для всех студентов Института политических наук - в пользу практики опросов общественного мнения, ожидая первого заказа как ее признания и "благословения". Жак Фове, бывший главным редактором отдела политики, отказывался публиковать в своей газете данные о популярности политиков по соображениям политической этики: он считал деградацией превращать политику в "скачки". Кроме этого, так называемого "строгого" представления о политике, другим и, возможно, более серьезным препятствием к признанию газетой Монд такой новой технологии/138/

* Большинство агентов, заказывающих, проводящих или комментирующих опросы о политических мнениях, часто лично знают друг друга (они обращаются друг к другу на "ты", часто называют друг друга по имени, принадлежат к одним и тем же выпускам Института политических наук и т.п.).

** По вопросу этой многопозиционности и выполняемых ею функциях см. L.Boltanski, "L'espace positionnel. Multiplicite des positions institutionnelles et habitus de classe", Revue francaise de sociologie, XIV, 1973, pp.3-26.

была элитарность журналистов этого престижного ежедневника, выражавшаяся, в частности, в умышленно строгом стиле их статей. В глазах этих специалистов, большинство из которых вышло из университетской среды, опрос о политических мнениях мог лишь дать информацию о случайных, некомпетентных и обусловленных обстоятельствами мнениях профанов, искусственно вызванных группами исследователей. Опросы действительно ведут к тому, что политические комментаторы теряют свое собственное право на анализ, потому что такие опросы часто наивно воспринимаются как попытка "демократически" выявить ответы на вопросы, традиционно относившиеся к компетенции эксперта (Был ли прав президент Республики в том, что он встретился с главой такого-то государства? Должна ли Франция придерживаться варианта "двойного нуля" в области международного разоружения? Какой политический лидер занимал или занимает наилучшее положение для выдвижения своей кандидатуры? Каковы ценности "правых" и "левых"? и т.п.). В таких условиях неудивительно, что именно ежедневные газеты или еженедельники, делающие ставку на сенсации, то есть газеты без престижных политических журналистов, первыми стали публиковать на первой странице в форме "сенсационных новостей" эти псевдо-откровения, произведенные институтами опросов. Когда политическая власть была сосредоточена, в основном, в Парламенте, политический журналист по определению был парламентским журналистом (как Реймон Барийон в Монде), более способным собирать признания политиков в кулуарах Ассамблеи и разоблачать парламентские маневры, чем вместе со специалистами по опросам придумывать вопросы о мнениях для населения, большая часть которого политически некомпетентна, и комментировать статистические распределения. Институциональное перемещение власти повлекло за собой "упадок" журналистов такого типа, специфический капитал которых медленно обесценился; в то же время возник другой тип журналиста, который смотрел телепередачи, потом непосредственно в них участвовал, был знаком с методами опроса, позволяющими выявить "общественное мнение", с тех пор постоянно измеряющееся с целью публикации данных и считающееся одним из главных элементов политической жизни. Пьер Вианссон-Понте, хотя и сильно противостоявший практике опросов общественного мнения, был более близок к будущим политологам, чем к традиционным парламентским журналистам, и несомненно произвел в Монде изменение вместе с нынешним поколением/139/ политических журналистов (таких, как Жан-Мари Коломбани в Монде или Эрик Дюпен в Либерасьон)*, выпускников ИПН и настоящих профессионалов в области опросов о мнениях. Сегодня политический журналист превращается в "политолога": он преподает (или мог бы преподавать) в ИПН и участвует в коллоквиумах Французской Ассоциации политических наук. Он может предоставить редакции своей газеты данные опросов, которые регулярно заказывает, и умеет комментировать полученные "мнения", считающиеся, с одной стороны, неоспоримым выражением "воли народа", а с другой коллективными представлениями, которые, следовательно, поддаются изменению и манипуляции*.

Точно так же, вовсе не удивительно, что самая жесткая политическая реакция на опросы принадлежит Морису Дрюону, опубликовавшему в "Монде", в сентябре 1972 года, две весьма незаурядные статьи. Морис Дрюон - "случайный" политический деятель, поздно пришедший в политику (как - неслучайно - и Реймон Барр), притом аристократического происхождения (его настоящее имя - Дрюон де Рейниак), Морис Дрюон не мог не быть враждебно настроенным по отношению к опросам и - как маргинальный политик, который никого ни к чему не обязывал своими выступлениями, мог свободно выразить свое мнение об этой новой политической технологии, навязанной политикам и журналистам. Этот ученый, автор исторических романов, одно время исполнявший функции министра по делам культуры и не обязанный своим политическим весом результатам всеобщего голосования, естественно, стал противником опросов: его привязанность к прошлому вела его скорее к идентификации с "философами Просвещения", "просвещавшими" общее мнение, чем со специалистами стремящимися его узнать и манипулировать им посредством самых современных и/140/

* Показателем глубокой трансформации политического поля и веса телевидения в политической игре является то, что с 1987 года один журналист "Монда" согласился участвовать в регулярной политической телепередаче ("Вопросы на дому", с участием Анн Синклер), при этом оставаясь полноправным журналистом своей газеты.

** Комментаторы, действительно, очень неоднозначно подходят к "мнениям", собранным в этих репрезентативных выборках индивидов, которые в большинстве своем относительно некомпетентны (в любом случае менее компетентны, чем парижские политические комментаторы): то они придерживаются нормативной точки зрения и принимают эти статистические распределения за выражение "воли народа"; то переходят к чисто фактическому, "социологическому" подходу и рассматривают их как простое выражение "социальных представлений" (что думают люди, верно ли или неверно, о данной проблеме), и будто призывают политиков учитывать это в их политических стратегиях.

изощренных методов. Его обличение опросов, впрочем, имеет не научные, а открыто политические основания: он критикует практику, состоящую, с его точки зрения, в опросе "безответственных анонимов" "ответственными анонимами" и влекущую за собой потерю независимости избирателя, законодателя и правительства. Интересно отметить, что несколько дней спустя Монд в ответ Морису Дрюону опубликовал статью, где под заголовком "Наука и демократия" Альфред Гроссер, авторитетный профессор Парижского ИПН, защищает практику опросов. Ему было легче это сделать, в частности, потому, что он не был советником института изучения общественного мнения, и, по-видимому, высказывался с точки зрения политической науки.

Интересы журналистов в проведении опросов

Прежде чем опросы общественного мнения не заинтересовались политиками, последние, хотя бы в некоторой степени, интересовались опросами как технологией, позволяющей предвидеть возможные изменения во мнениях. На самом деле опросы в области политики начались не с 60-х годов; опросы проводились с момента создания ФИОМ, но, будучи не столь многочисленными и заказанными министерствами или правительством, они в большинстве своем оставались конфиденциальными и не привлекали к себе такое внимание, как сегодня. Все предрасполагало политиков, особенно выпускников ИПН и НША (ENA - Ecole Nationale d'Administration, Национальная школа по администрированию) пристально заинтересоваться этой технологией, так как она представляла источник информации, более соответствующий их образованию, чем ранее существовавшие, скорее "эмпирические" технологии. Институциональный контекст (V-я Республика с выборами Президента путем всеобщего голосования) и распространение телевизионного вещания (в 1959 году насчитывалось 1500 000 обладателей телевизоров против 6000 000 в 1965 году), позволившее всему населению иначе увидеть политику, связаны с развитием практики опросов, измеряющих влияние кампаний в национальных СМИ на представления зрителей этой новой игры, правила которой постоянно изобретаются. Все свидетельствует в пользу растущей значимости этой практики в политических кругах: лидеры и их штабы сегодня регулярно проводят опросы и внимательно их анализируют; вариации данных от одного опроса/141/ к другому влияют на их настроения, подтверждая, что они все больше увлекаются игрой.

Без сомнения, политики с удовольствием еще долго оставляли бы для себя результаты опросов, как стратегическую информацию, если бы пресса, руководствуясь своими собственными интересами, не проводила бы их за свой счет с целью опубликования. Широкое распространение изменило статус результатов подобных исследований, ставших - под действием самого факта опубликования - настоящими политическими микро-референдумами по текущим проблемам. Для агентов политического поля речь более не шла - или не шла только - о том, чтобы понять значение процентных распределений данных опросов, но о том, чтобы сделать так, чтобы этот новый "глас народа" (vox populi), публично внесенный прессой в политическую игру, узаконил бы их действия. Таким образом пресса способствовала открытию нового поля борьбы внутри политической игры: подобно показателям повышения цен в экономической области, агенты политического поля должны иметь, как они выражаются, "хорошие данные опросов", то есть "общественное мнение", которое явно их одобряет или поддерживает.

Журналисты во многом заинтересованы в этой технологии, последовательно внедряемой политологами. Опрос - это прежде всего продукт, выполняющий экономическую функцию для предприятий прессы; это информация, необходимая для того, чтобы газеты покупали. Печатные издания и периферические радиостанции использовали опросы общественного мнения главным образом в качестве зрелищной и удивительной информации, "эксклюзивно" анонсированной на первой странице, чтобы хотя бы привлечь случайное внимание читателей, особенно во время периодических опросов читательской аудитории, проводимых Центром исследований рекламных изданий*. Когда директор национального еженедельника, имеющий большой опыт проведения опросов, заявляет, что сегодня данные опроса "более не способствуют покупке газеты" [4], он напоминает о прямой экономической/142/

* Зачастую главные редакторы газет (особенно политических еженедельников) просят руководящих работников институтов изучения общественного мнения, с которыми они регулярно сотрудничают, найти им "хорошие идеи" для опросов, чтобы увеличить тираж. Опросы по минитэлю, данные которых периодически передает большая часть телевизионных каналов, в основном приносят экономическую выгоду: этим каналы зарабатывают деньги на каждом звонке "голосующего" телезрителя, и, более того, это позволяет открыть для телезрителей многие экономически еще более рентабельные услуги, предлагаемые разными каналами по минитэлю, что делает опросы своего рода "вторичным результатом" (результатом звонка).

выгоде, которую предприятия прессы могут получить от этой практики, но, ссылаясь на экономический закон уменьшения прибыли, он указывает, что эта практика полностью распространилась на все журналистское пространство, что несомненно предполагает не исчезновение, а стабилизацию прибыли.

Не стоило бы сводить пристрастие прессы к опросам к этому чисто экономическому интересу. Сила веры в опросы обусловлена именно множественностью интересов, которые взаимно укрепляют и оправдывают друг друга, и делают возможным, благодаря логике "двойного удара", определенное доверие со стороны тех, кто их использует. Поле журналистики не гомогенно и отношение разных печатных изданий к опросам остается более или менее разнообразным. Само распространение этой практики в поле журналистики было очень дифференцированным: безусловно, парижская пресса и национальные еженедельники - это самые крупные клиенты институтов изучения общественного мнения. Но кроме того, что принятие этой технологии происходило с разной быстротой в разных изданиях (Франс-Суар была первой, а Монд, как мы уже видели, последним), типы проводимых исследований, как и степень их одобрения или доверия опросам, тоже далеко не однородны. Например, Кошидьен де Пари, Фигаро или Фигаро-магазин придают им весьма прямое политическое назначение, часто включающее непосредственное манипулирование (еженедельная хроника Шарля Ребуа типична в этом отношении); Монд, Либерасьон, или Нувель Обсерватер чаще прибегают к исследованиям, которые можно было бы назвать "политологическими", то есть имеющими также политический, но более скрытый и усложненный характер; наконец, ежедневная популярная пресса тянется к колоритному, забавному или любопытному материалу, более близкому широкой публике, вовсе не интересующейся политикой.

Опросы не позволяют только, как свидетельствуют и сами журналисты, быстро "проводить исследования", не выходя из-за стола в редакции газеты, чтобы произвести необычные данные или "псевдо-сенсации", подающиеся на первых страницах и призванные привлечь читателей ("Сцены из хозяйственной жизни." Эксклюзивный опрос для Нувель Обсерватер; или: "Предпочтения в новом учебном году: школа и лото прежде любви!", Ле Паризьен Либере); они больше используются парижскими газетами с целью вмешательства в политическую игру, обычно в зависимости от той политической линии, которой/143/ придерживается газета. Они позволяют, например, оказать политическое влияние, подменяя реальность тем, что, как предполагается, думают о ней люди после кампании в прессе, способствовавшей созданию определенного представления об этой реальности (опрос о безопасности после кампании в прессе по поводу нападений на пожилых людей или, по Фигаро, в самый разгар дела Рейнбоу Вэрьэ (Rainbow Warior), "Для 56% французов Миттеран был в курсе дела о Гринпис"). Имитация голосования вне периодов выборов, которое теперь постоянно проводится, чаще всего имеет целью лишить легитимности действующую власть, показывая, что ее более не поддерживает большинство. Интерпретация результатов часто оставляет очень большие возможности для маневра, позволяющие комментаторам сделать желательный для них вывод. Например, один и тот же опрос, проведенный Софрес для газеты Монд, позволяет ей озаглавить статью "Нарастает беспокойство французов по поводу объединения Европы" (3 марта 1989 года), а газете Либерасьон за тот же день - "Двое из трех французов видят Европу в розовом цвете", при этом третий комментатор поступил более осторожно, напечатав на следующий день материал под заголовком "Французы между страхом и надеждой" (Уэст-Франс от 4-5 марта 1989).

В конечном счете, опросы позволяют и самой прессе более легитимно выразить ее собственную политическую позицию, которая оказывается как бы ратифицированной народом. Тем не менее, рамки игры остаются достаточно широкими и проявляются как на уровне задаваемых вопросов, так и комментариев, которыми они могут сопровождаться. Фигаро может озаглавить материал по поводу празднования двухсотлетия Революции "Популярность Лафайета растет, а Робеспьера - падает"(23 января 1988 года), или по поводу президентской кампании, что "62% французов не узнают себя в поколении Миттерана" (опрос Софрес, февраль 1988 года); а Журналь де Диманш, что "Воля французов - "хватит": 56% желают перерыва в приватизации" (декабрь 1987 года), что "Французы любят свою армию" (февраль 1988 года) или что "Во Франции не больше расизма, чем где-либо еще" и "было бы меньше безработных, если бы было больше эмигрантов" (февраль 1988 года) и т.п. Но чтобы более четко показать журналистскую логику такого использования опросов, мы хотели бы привести три примера, взятые из разных газет: первый пример - из популярной ежедневной газеты, второй - из еженедельника,/144/ имеющего "правую" политическую ориентацию, третий - из еженедельника, склонного к "левым".

Под заголовком "Правительство, о котором мечтают французы", газета Паризъен либере от 7 ноября 1985 года представляет политиков, которые, независимо от своей ориентации, получают максимум голосов в свою пользу. Таким образом, можно убедить особенно читателя Паризьен, мало интересующегося политикой и не понимающего "политологические дискуссии", что французы отвергают разделение на "левых" и "правых" и высказываются за единое и экуменическое правительство, которое объединило бы, в зависимости от их собственной ценности и компетентности, деятелей всех политических направлений. Этот опрос, - чистый артефакт - проведенный институтом Луи Харриса через четыре месяца после законодательных выборов 1986 года, вызвал многочисленные и вовсе не ироничные комментарии части агентов, представляющих все сектора политико-журналистского поля: "Наш опрос Луи Харрис - Ле Паризьен - об идеальном правительстве, которого желают французы, удивительно поучителен! (...) Он опровергает немало стереотипов по вопросу сотрудничества" (Жан Пижо, журналист в Паризьен). "Впервые крупная газета, вместе с институтом опросов, серьезная репутация которого более не нуждается в подтверждении, действительно захотела узнать - причем без какой-либо задней мысли политического характера - чего же в глубине души желают граждане нашей страны.

Это ясно: они отошли от идеологии. Они делают ставку на компетентность и на свое представление о деятелях, претендующих на выражение их интересов (...). Если и верно, что страной не управляют посредством опросов, то все же стоило бы больше прислушиваться к пожеланиям французов. Особенно когда, как в данном случае, они оказываются инстинктивно и потрясающе разумными" (Жак Поншарал, редактор статей в Паризьен). Ролан Кейроль, политолог, ведущий исследователь Национального Фонда политических наук, выступает с поддержкой и комментарием: "Можно говорить все что угодно, но французы - гениальный народ. Посмотрите на этот удивительный опрос Луи Харрис - Ле Паризьен. (...) В целом, в то время как политическая жизнь толкает к постоянному противостоянию левых и правых, французы, по-видимому, говорят: нет - религиозным войнам, утихомирим политическую борьбу". Один эксперт по политической коммуникации, Сегела, под заголовком/145/ "Да здравствует здравый смысл!", тоже видит здесь "пересмотр многих, стереотипов": специалист по политической рекламе находит в этом опросе, сыгравшем роль настоящего прожективного теста или, по крайней мере, средства саморекламы автора, доказательство, что "народ Франции, сам того не зная, приводит в порядок свои предубеждения", что у французов тем не менее есть "вкус к зрелищам", потому что они хотят иметь "правительство звезд", но что они вместе с этим выбирают наиболее способных, потому что, ведомые "чувством эффективности на американский манер", они ставят "the right man on the right place" ("верного человека на верное место"). Затем газета дает обзор реакций политиков, упомянутых в опросе. После провала левых партий на выборах в 1986 году Фигаро Магазин опубликовала большую статью на материале опроса, проведенного Софрес, озаглавленную: "Новая волна 1986/ Семья, Родина, Труд. Молодежь окончательно порвала с настроениями Мая-68" (номер от 6 сентября). Среди заданных вопросов мы находим, например, вопрос, хорошо иллюстрирующий общую идею исследования: "Что лучше всего, на Ваш взгляд, объясняет преступность определенной части молодежи? - Является ли это скорее внутрисемейной проблемой, так как родители не выполняют своих функций (недостаток внимания к детям, непонимание); - Или это в основном проблема общества (безработица, пропаганда насилия в СМИ)?" 57% опрошенных ответили, что по их мнению, это скорее "проблема общества", и журнал дал заголовок крупным шрифтом: "Преступность: семья не виновата".

Последний пример связан с исследованием методом опроса, которое провел ФИОМ для Нувель Обсерватер на тему "сексуальности французов" (номер от 14-20 ноября 1986 года). Еженедельник заинтересовался вопросом о том, что же осталось от "сексуальной революции Мая-68" и о том, происходит или нет "возвращение к нежности и к семье", в то время как телевидение становится все более и более "распутным", а реклама - "сексуальной". Среди вопросов, касающихся этой области личной жизни, которую не так-то просто познать посредством такого типа опросов, можно было увидеть следующий: "По Вашему мнению, сыграло ли то явление, которое впоследствии назвали сексуальной революцией, скорее положительную роль? Отрицательную? Затрудняюсь ответить". 56% респондентов ответили "положительную", и еженедельник озаглавил статью "За сексуальную революцию: 56%", не зная то, что респонденты могли понять под выражением "сексуальная революция", впрочем, не более, чем то, что понимали под этим заказчики исследования./146/ Другой вопрос спрашивал: "Как Вы думаете, берут ли женщины - на себя все большую инициативу в ходе сексуальных отношений?" Большая неопределенность этого вопроса должна была бы свести на нет видимую точность полученных процентов. Что, на самом деле, следовало бы понимать под выражением "берут на себя все большую инициативу"? Как в этой области возможно высказываться о "женщинах" вообще? Что касается опрошенных женщин - будут ли они отвечать про себя? А мужчины - будут ли они думать о своей(их) собственной(ых) партнерше(ах) или исходить из представления о поведении других женщин, формированном, в частности, посредством чтения прессы? Как молодые люди, также участвовавшие в опросе, смогут судить о предполагаемой эволюции там, где у них не было личного опыта? И так далее. На самом деле очевидно, что вопрос значит меньше, чем ответы, позволяющие думать, что происходят положительные изменения в сексуальном поведении и что революция нравов, одобряемая еженедельником, все еще продолжается: "Женщины все более активны: 62%", писала газета.

Опросы как символическое оружие

Возможно, особенное могущество опросов общественного мнения в политической игре лучше всего проявляется в их стратегическом использовании журналистами телевидения, борющимися за завоевание минимальной профессиональной автономии по отношению к политической власти. Проблема информации на радио и особенно на телевидении была с самого начала связана с борьбой политиков и журналистов за утверждение своего определения ситуации интервью, и, в более широком смысле - своего определения "объективной информации". Можно бесконечно вспоминать анекдоты, отражающие заботу действующих политиков о том, чтобы передать информацию, которая управляется и вдохновляется ими, но которая, чтобы вызывать доверие, должна казаться информацией, произведенной только с точки зрения журналистской логики. Ведущие СМИ, сильно контролируемые политической властью, были вначале лишь инструментами правительственной пропаганды. По очень меткому выражению Жоржа Помпиду, журналисты телевидения не были подобны "другим" журналистам, потому что они должны были быть "голосом Франции". Журналисты, которые вначале не имели профессионального образования, выполняли лишь функцию "ведущих" и брали у действующих политиков подобие интервью./147/ Под влиянием конкуренции между СМИ и импортированием более агрессивной формы журналистики ("по-американски"), этот сегмент журналистского поля приобретал все большую автономию по отношению к политической власти. Начиная с 60-х годов, журналисты, чаще всего получившие образование в школах журналистики, стали подчеркивать свой "профессионализм", то есть свою профессиональную идеологию, а также практику, желающую быть независимой от политической власти. Возрастающая автономия этого сектора поля журналистики вынудила агентов политического поля к компромиссам, так как прямая телефонная линия, соединявшая залы редакции с министерством информации, исчезла. Большинство политиков отныне не могут выступать на телевизионных площадках или в радиостудиях без приглашения со стороны журналистов и должны, кроме того, подчиниться логике СМИ: надо, как говорят журналисты на своем жаргоне, чтобы это были "хорошие клиенты".

В этом процессе эмансипации журналистов по отношению к политической власти опросы общественного мнения стали исключительно мощным символическим оружием: помимо других последствий, они позволили журналистам законно противостоять политикам, применяя то же оружие политического поля. Раньше в отношениях, устанавливающихся в ходе интервью между журналистами и политиками, только политики обладали собственно политической легитимностью, полученной на выборах*. Поэтому они одни обладали правом сказать все, что хотели и думали избиратели. Роль журналиста была сведена только к постановке вопросов, при этом он мог задавать лишь те вопросы, которые предположительно волнуют телезрителей, что могло быть оспорено, так как политик считал себя равно компетентным в предпочтениях своих избирателей. Журналист не имел никаких законных оснований противоречить ответам интервьюируемого политика и спорить с ним. Долгое время некоторые тележурналисты, над которыми подшучивали их собратья из печатных изданий, искали выход из этой альтернативы между вежливым и агрессивным интервью. Опросы общественного мнения, проведенные с участием политологов,/148/

* Жан-Мари Ле Пен противопоставляет активной критике журналистов свою политическую легитимность: "Я не одобряю принцип нравственной цензуры, который определенные СМИ стремятся распространить на политическую жизнь (...). Я не признаю это господство безответственности СМИ над политической жизнью. Я - ответственный человек: я уполномочен народом, чего нельзя сказать ни о журналистах, ни даже об их читателях" (беседа с Луи Пауэлсом и Жоржем Сюффером в Фигаро-Магазин, 17 февраля 1990).

которые присоединились к тележурналистам, позволили им выйти из этой неудобной ситуации, потому что теперь журналисты могут противопоставить утверждениям политиков цифры опросов - цифры, ставшие почти такими же официальными, как данные Национального института статистики и экономических исследований (НИСЭ - INSEE) по экономике, и призванные оповещать о "воле народа", которую измеряет инстанция, представляющаяся нейтральной и научной, и поэтому с одинаковым успехом навязывающая себя как журналисту, так и политику.

Опросы дали, по крайней мере временно, определенную власть политическим журналистам телевидения и печатной прессы, которые, задавая некоторые вопросы, могут навязать политическому классу темы публичных дискуссий (Почему у Рокара высокий рейтинг популярности? Почему сотрудничество выгодно Миттерану? и т.п.) Регулярно они даже вызывают "произнесение народом" суровых суждений о политиках, конструируя (что вовсе не сложно) вопросы, ориентированные на популярные стереотипы о политике.

Когда, например, мы спрашиваем на том языке, на которым говорят профсоюзы, "оправданы ли или не оправданы требования сельских работников", 66% французов отвечают положительно (опрос БВА - Культива (BVA-Cultivar), октябрь 1986 года): когда, напротив, мы задаем вопрос на языке массового стереотипа о "крестьянине", отсылающего к целой традиции и даже к некоторым знаменитым скетчам комиков (Фернан Рено), спрашивая, "не слишком ли жалуются сельские работники", мы получаем противоположный результат, 61% ответов в подтверждение этого мнения (опрос КСО, февраль 1987 года). Мы видим, что для того, чтобы получить "разумные" ответы, достаточно задать "разумные" вопросы. Если, например, мы спросим: "Каковы, по Вашему мнению, последствия модернизации для французского общества?" (Софрес 1984), 55% ответят (на самом деле, укажут среди уже заданных возможных ответов) "создание рабочих мест в новых секторах", 43% -"большие сложности с адаптацией для людей, не обладающих высоким уровнем образования" и т.п.

Эти вопросы - последствие отношений, установившихся между полями политики и журналистики: они не нацелены на определение мнений граждан, но предназначены в основном для укрепления собственной власти прессы перед лицом/149/ политической власти путем дестабилизации агентов политического поля. Под предлогом посоветоваться "с народом" научным образом, журналисты традиционно нападают на политиков и призывают их к порядку. Народ используется для того, чтобы окончательно содействовать сведению счетов внутри политико-журналистского класса. Показателем того, что опросы такого типа стоят выше политических расхождений и раскрывают отношения между полями журналистики и политики, является то, что к ним по очереди прибегают все парижские газеты, каждый раз вызывая этим смиренные ответы со стороны политиков, которые в течение нескольких недель каются в обличающих их СМИ.

В 1984 году Монд проводит опрос об "образе политического класса" и с легкостью развивает тему "отвержения" и "разочарования французов по отношению к политикам", задавая вопросы типа: "В принципе, считаете ли Вы, что политики говорят правду?", "В принципе, считаете ли Вы что политики нормально зарабатывают, зарабатывают слишком много, или напротив, слишком мало денег?", "По Вашему мнению, в общем и целом, насколько политиков волнует то, о чем думают такие люди, как Вы - очень волнует, немного волнует, мало волнует или совершенно не волнует? и т.п.* Нувель Обсервотер выступает в ноябре 1987 года с опросом Софрес об "Образе класса политиков": "Развод между французами и их политиками" - так озаглавил еженедельник статью, воспроизводящую многие вопросы опроса Монд. В феврале 1988 года, тот же еженедельник проводит другой опрос Софрес с комментариями социолога (Ален Турен), опубликованный под заголовком "Французы больше не любят политику". Согласно Турену. "этот отход от политики носит массовый характер. В списке ценностей, в котором мы видим семью, прогресс, учебу, работу, религию, брак и т.п., политический идеал набирает наименьшее число положительных оценок и с большим отрывом". Другие выводы, сделанные из этого опроса еженедельником: "Семья и социальный прогресс лидируют, консерваторы на волне славы, Германия - в зените. Вот последние новости с биржи ценностей." Экспресс выступает в том же духе через несколько месяцев и на основе опроса "Луи-Харрис" 9 декабря 1988 года печатает статью под заголовком: "Французы и политика: развод. Опрос,/150/

* К данным этого исследования вновь обращается и долго их комментирует Ж.-М.Коломбани из "Монда" в сборнике Софрес "Opinion publique 1985". Paris, Gallimard, 1985, pp.11-29.

стоящий приговора". 88% французов, по данным этого опроса, "разочарованы, дезориентированы или просто утомлены", потому что они "считают непонятными политические споры". "Жестокое признание для избранников народа", заключает статья. В октябре 1989 года уже Либерасъон отчитывается об одном опросе КСО-Коммуникасьон, заказанном газетой на тему "интереса французов к политике". Она подчеркивает разочарование французов в политическом спектакле ("Политическая сцена проходит и утомляет", - заголовок газеты). Месяц спустя, Экспресс помещает на обложке заголовок об "опросе, обвиняющем политический мир". Ален Лансело, директор Института политических исследований Парижа, под заголовком "SOS-политика", подробно комментирует опрос Луи-Харриса, который, по его словам, показывает, что "между французами и теми, кто ими управляет уже не ров, а целая пропасть!" Анализируя ответы на вопросы типа "Согласились ли бы Вы с тем, что сегодня французское общество блокировано, или нет?", "Считаете ли Вы как гражданин, что оказываете на тех, кто Вами правит, очень сильное влияние, достаточно сильное, довольно слабое или очень слабое?", "Чего сегодня больше всего не хватает для того, чтобы политика была интересной: честности, эффективности, идей, лидеров, бескорыстия, крупных проектов и т.п., политолог может говорить о "чувстве беспомощности, фрустрации и порицания" французов по отношению к политике. Французы обличают "сектантство", партийный дух, отсутствие интереса политиков к их проблемам и предпочли бы сосредоточиться на частной жизни, и т.п. В своем провокационном стиле Эвенеман дю жеди от 8 февраля 1990 года, в свою очередь, задается вопросом: "Почему политики так посредственны?" Опрос, проведенный Центром политических наук, позволяет еженедельнику дать заголовок "Французы оценивают политиков: "жалкие". У 72% -плохое мнение о своих избранниках, 77% считают, что они карьеристы". Эффект еще усиливается несоответствием, часто существующим между заданными вопросами и заголовками, которые на их основе помещают газеты с целью привлечь читателей*. Те же самые газеты могут спустя какое-то время/151/

* Были заданы следующие вопросы: "Считаете ли Вы, что в целом политический класс - очень хороший (2%), довольно хороший (16%), средний (38%), довольно посредственный (23%) или очень посредственный (11%)?"; "Вот несколько мнений, которые мы иногда слышим о французских политиках. Скажите, согласны ли Вы или скорее не согласны с каждым из этих мнений: политики - слишком технократы (68% скорее согласны), они хорошо знают свое дело (45%), у них слишком одинаковое образование: Институт политических наук, НША (65%), они хорошие ораторы (76%), они думают лишь о своей карьере (77%), они близки к простым людям (22%), им не хватает культуры (22%)".

развить прямо противоположные тезисы и утверждать, что французские политики - лучшие в мире. Например, один опрос показывает, что "интерес французов к политике не ослабевает" (Либерасьон от 1 марта 1989 года): "Французы все меньше интересуются политикой. Понятия правых и левых все больше лишены смысла". Эти два утверждения порождают бесчисленные комментарии. И у них есть только один недостаток: они не верны, если верить первым результатам обширного исследования одного из институтов (CEVIPOF)."

Сила журналистов в том, что они использовали против политиков саму логику политического поля. Увеличивая число опросов, подобных референдумам, журналисты заставили политиков играть в игру, которую они сами не выбирали. Но в любом случае политики не могут игнорировать эти проценты, широко комментируемые прессой и как бы представляющие "волю народа". Если они не хотят только равнять свои позиции на это "общественное мнение", произведенное институтами опросов, то должны посвятить часть своего времени новой специфической работе, состоящей в том, чтобы "сдвинуть" это мнение и стремиться - иногда и тщетно - перетянуть его на свою сторону, что требует мобилизации специалистов по коммуникации (частично подготовленных в ИПН) и проведения настоящих кампаний в прессе, в первую очередь выгодных самой прессе: эксклюзивные заявления и "громогласные" высказывания политических лидеров, как и "медиатические" удары, придуманные как ответный ход, создают таким образом игру и события, во многом подстроенные средствами массовой информации и для средств массовой информации*. Итак, мы видим более широкую заинтересованность прессы в умножении опросов: в той мере, в которой они пожинают плоды ранее проведенных журналистами (особенно парижскими) кампаний по формированию мнений о политической жизни, они вынуждают политиков подпитывать прессу "весьма медиатическими"/152/

* Вот почему обманчива метафора барометра (или фотографии), к которой прибегают специалисты по опросам. Ведь погоду не меняют, а в области опросов общественного мнения констатации делаются лишь для того, чтобы суметь лучше повлиять на результаты опросов. Иногда сами институты опросов одновременно и констатируют данные, и консультируют политиков, предлагая им способы "улучшения своих рейтингов" (например, случай с институтом БВА, предложившим в 1988 году кандидату Шираку темы предвыборной кампании, которые он мог бы разработать с целью "отбить" электорат Жан-Мари Ле Пена. См. Монд от 15 апреля 1988 года).

действиями или декларациями в противовес этим кампаниям, создавая таким образом постоянный "зазор", дающий пищу для журналистской работы, в определенной степени идущей по кругу*. Публикуя результаты опросов, поле журналистики работает для себя и для фирм-консультантов в области политической коммуникации, так как оно заставляет политических лидеров использовать СМИ для влияния на данные этих статистических распределений, которые преподносятся на первой странице ежедневных газет, воспроизводятся в телевизионных и радио-журналах, а значит, публично признаются политически важными./153/

* Недавние идеи о том, что французы были бы шокированы законом об амнистии по правонарушениям, связанным с финансированием политических партий, или о том, что сегодня все французы стали "голлистами", в большой степени представляют из себя последствия кампаний в прессе, проведенных по этим вопросам, которые интересуют, в основном, политико-журналистскую среду. Можно было бы сказать точнее, что разоблачение закона об амнистии - это удобная тема для прессы ("скандалы" повышают уровень продаж), которая, помимо того, находит здесь и хороший сюжет против политиков. А предполагаемый голлизм французов - разве это не просто последствие недавнего и практически единодушного празднования в честь генерала де Голля (специальные выпуски журналов, телевизионные передачи, книги, церемонии в честь столетия со дня его рождения и его обращения 18 июня и т.п.)?

Медиатические "представления"

Неслучайно враждебные реакции большой части традиционных парламентских кругов по отношению к опросам, то есть по отношению к способу ведения политики вне Парламента и за рамками предвыборных кампаний примерно равнозначны реакциям на так называемую "медиатизацию политики", то есть на развитие политических передач на радио и особенно на телевидении, где воздействие, оказываемое непосредственно на зрителей, воспринималось как более важное, чем политика, которая вершилась между профессионалами. Появление, развитие и особенно распространение новых современных средств коммуникации, мимо которых не могли пройти в своей карьере политики, имеющие общенациональные амбиции, повлекли за собой последовательное перемещение центра тяжести политического пространства, парламентских ассамблей к СМИ. "Радио-разговоры" Пьера Мендес Франса в 1954 году - первенцы жанра во Франции*, в которых он напрямую излагал избирателям принципы своей политики и основания своих решений, вызвали весьма враждебные реакции части политических кругов, которые справедливо увидели в этом попытку президента Совета обойти рамки политических партий и Парламента. Мы знаем также о той роли, которую сыграли во время алжирской войны приемники, позволившие политикам обратиться непосредственно к военным действующего состава, или телевизионные выступления генерала де Голля.

Враждебные реакции, сопровождавшие использование телевидения правительством де Голля в политических целях, несомненно, объясняются чувством "нечестной конкуренции", так как в политической борьбе, которую большинству избранных хотелось бы видеть строго парламентской, правящие политические лидеры стремились использовать предполагаемую мощность этих "новых СМИ" только в своих собственных интересах. Но главное, чему воспротивились наиболее традиционные политические круги, это, в основном, само изменение политической игры и определения политической борьбы, предполагавшиеся этой "медиатизацией" политики. Развитие практики опросов общественного мнения связано с развитием современных средств коммуникации; они/154/

* По всей видимости, здесь послужили образцом "беседы у камина" Рузвельта в Соединенных Штатах.

взаимно укрепляют друг друга: "медиатизация политики" требует опросов - "опросов о влиянии", а публикация данных опросов - поиска средств улучшения полученных результатов, в частности путем действия через ведущие СМИ. Тем больше этими СМИ вынуждены пользоваться агенты политического поля, так как они уверены, что статистические распределения опросов общественного мнения можно изменить удачным выступлением на телевидении или радио. Впрочем, это объединение опросов и телевидения в политике сегодня особенно заметно, так как большая часть ведущих политических программ телевидения предоставляет место опросам общественного мнения, результаты которых комментируют приглашенные политики. Но эти передачи сами подвержены власти опросов - опросов о зрительских аудиториях - особенно с момента увеличения количества телевизионных каналов и утверждения рекламы в качестве дополнительного или исключительного источника финансирования, что вынуждает журналистов и продюсеров политических передач, если они хотят сохранить аудиторию в наиболее "горячие" часы (20.30-22.00), находить все более броские формы для захвата максимальной доли потенциальной аудитории.

Телевидение, бесспорно, расширило круг публики, смотрящей политические передачи и заявляющей о своем "интересе" к ним. Но интерес этого расширенного круга обусловлен также тем, что само содержание того, что телевидение, по своей собственной логике, предлагает под названием "политика", подверглось переопределению: традиционную политику, политику кулуаров или партийных ячеек, вызывавшую интерес лишь у небольшой части населения, а точнее, у уже убежденных активистов, постепенно заменило другое представление политики, определенно построенное и организованное для того, чтобы заинтересовать широкую публику., Таким образом, политику изменили, придав ей содержание, "смотрибельное" для широкой публики: именно так появились сражения между "звездами" политики, построенные по логике спортивной борьбы ("С равным оружием", "Лицом к лицу", "Большой спор"), визиты на дом к политикам ("Вопросы по-домашнему"), приглашения политиков на развлекательные передачи с тем, чтобы петь или рассказывать истории ("Карнавал", "На ушко"), выпуск политических передач профессиональными актерами (в частности, Ив Монтан довольствовался этим) и т.п. Бесконечное обновление формы и постановки этих передач объясняется как раз тем, что именно/155/ зрелищный аспект важен более всего. Сегодня политики стали такими же известными и близко знакомыми, как "звезды" театра или спорта, что показывает, наряду с другими показателями, развитие жанра имитации политических деятелей.

Вплоть до 60-х годов имитация касалась только голосов певцов французских варьете, известных по радиотрансляциям, так как явно предполагается, что имитируемые персонажи должны быть широко известны. С развитием телевизионной сети к подражанию голосу добавилась имитация внешности и трюков артистов варьете, что тем самым обесценило работу традиционных пародистов (например, Жана Вальтона или Жана Рено) в пользу более молодых и умелых имитаторов, настоящих артистов, использующих многочисленные аксессуары (например, Клод Вега). В начале 60-х годов частые и торжественные появления генерала де Голля на телевидении легли в основу первой чисто политической имитации молодого комедианта (Анри Тизо), впрочем это было его единственное выступление в таком жанре. В ходе 60-х годов с интенсификацией медиатических "представлений" -политиков политическая среда постепенно стала для широкой публики такой же знакомой, как и театр. Но в течение некоторого времени она еще принималась всерьез и требовала определенного уважения, как показывает строгая цензура, обрушившаяся тогда на "шансонье". Только с 1970 года, после выступления Тьерри Ле Люрона, изобразившего Жака Шабан-Дельма, жанр политической пародии стал развиваться на телевидении и распространился на всех политиков и на все виды политических передач, организованных крупными СМИ, такими как дебаты, ответы на вопросы, задаваемые большим жюри журналистов, пресс-конференции и т.п. Впрочем, политическая среда и ее консультанты по коммуникациям быстро поняли выгоду, которую они могли бы извлечь из этих смешных пародий. Помимо того, что имитации предполагали некоторую известность и могли содействовать ее укреплению, они позволяли политикам исправляться, постепенно удаляя черты, доведенные имитаторами до карикатуры. С этой точки зрения интересно наблюдать единодушную дань уважения, которую политическая среда отдала Тьерри Ле Люрону во время его похорон: целая группа ведущих политических лидеров подчеркнула помощь, которую им оказали его шаржи, позволяя им поработать над своим голосом, устранить дефект произношения, избежать повторяющихся слов и т.п. Более недавний успех юмористической передачи "Бебет-шоу"./156/ изображающей главных политических лидеров в виде марионеток, несомненно обозначил дополнительный шаг вперед в насмешливом и отстраненном отношении к политике,когда привычки и внешние черты политической среды используются только как простой предлог посмеяться*.

Телевидение ставит политических лидеров в новую ситуацию, логика национальных СМИ и поиск максимальной аудитории приводит их к выступлению перед очень разнородной публикой, большая часть которой, мало интересующаяся политикой, смотрит их "представления" именно из-за того, что в них является наименее "политическим" (в традиционном смысле) и судит их, если их об этом спрашивают по критериям, в общем смысле не политическим.

Это новое пространство борьбы вовсе не вытеснило классические формы политической активности (активисты партий, муниципальное управление, работа в комиссиях парламентской ассамблеи и т.п.), а присоединилось к ним. Но необходимость телевизионных выступлений для политика изменила характер политического капитала, нужного для успеха в политике. "Представления" в СМИ по своей форме очень близки устному экзамену в НША, что частично объясняет, что наиболее преуспевающие в них политики чаще всего являются выпускниками этого института. "Пресс-клубы" Европ-1, "заседания жюри" PTJl(RTL) - Ле Монд, "Часы истины" Антенн-2 похожи на экзамен, занимающий промежуточное положение между "большим устным" экзаменом и "премьерой" спектакля: политики знают, что доверие к ним будет зависеть от их чувства ситуации, способности отвечать на самые затруднительные вопросы, то есть от их способности к "коммуникационному обольщению". Политический авторитет больше не является - или не является только - капиталом, который накапливался медленным завоеванием популярности в рядах активистов и/157/

* Известно, что Тьерри Ле Люрон вначале претендовал на участие в телепередаче как имитатор певцов, и что он имитировал действовавшего премьер-министра лишь за кулисами, в частном порядке, как будто считая это кощунством - с учетом и своего молодого возраста, и уважения, которого тогда могла требовать политическая среда, по крайней мере в СМИ широкого вещания, которых она могла непосредственно контролировать. Затем Жан Ноэн, опытный ведущий этой передачи, представлявший артистов-любителей, пользуясь политической либерализацией того времени и предчувствуя успех имитации такого типа, востребованной в условиях медиатизации политики, на публике заставил его изменить выступление и "перебросил" его в область подражания политикам. Таким образом позиции были созданы, многие другие имитаторы последовали его примеру, превратив сегодня эту область в отдельный жанр.

участием в сотнях митингов, собиравших ограниченные и заранее сочувствующие аудитории, что смягчало некоторые "провалы" (если можно так выразиться в данном случае). Теперь он разыгрывается за один раз, как перед большой разнородной аудиторией, состоящей из симпатизирующих, противников и безразличных, так и, в большей степени, перед политическими комментаторами и специалистами по опросам, которые дают отчет о "представлении", оценивают его и присуждают ему определенное место в рейтинге лучших представлений, исполненных политиками. Лидеры тщательно готовятся к ним, участвуя в настоящем моделировании ситуаций с целью предотвращения всевозможных ловушек, и приглашают специалистов по коммуникациям, которые анализируют предыдущие передачи и разрабатывают стратегии "правильного" поведения в телеэфире*.

Мы не можем здесь проанализировать - как это нужно было бы сделать - все что противопоставляет в этом смысле политиков, например, Валери Жискар д'Эстена и Франсуа Миттерана, которые занимали самые высокие политические посты и отражают, практически в форме архетипов, два состояния политического поля. Первый, выпускник НША и Политехнической Школы, горячий сторонник "современности" и изменений, по-видимому, в совершенстве усвоил эту новую политическую культуру, частично импортированную из Соединенных Штатов и сделанную из опросов общественного мнения (он станет первым президентом Республики, создавшим отдел "опросов" на Елисейских Полях), "коммуникационных кампаний" (он появляется на телевидении в свитере, играет на аккордеоне в развлекательной передаче, ездит на метро в кампании журналистов, гостит на ужине в "обычной" семье, играет в футбол перед телевизионными камерами, завтракает в Елисейском дворце вместе с сенегальскими метельщиками улиц и/158/

* Впрочем, это явление носит общий характер и наблюдается и в случае телевизионных передач, например, таких как "Право ответа" Мишеля Полака: некоторых участников к ним готовили целые советы по коммуникации, обучавшие их "правильно отвечать" в подобных ситуациях и изобретавшие для них реплики и выражения для использования в диспуте; или в таких, как "Апострофы" Бернара Пиво: участие писателей в передаче, которую смотрят также и простые телезрители, обращающие гораздо больше внимания на "выступление" авторов, чем на содержание их книг, объясняет, что писатели готовились к передаче и советовались со своими издателями; причем это происходило все больше и больше по мере того, как сама передача приобретала известность, а участие в ней обеспечивало внимание к книге, а значит и ее "продвижение", особенно в больших магазинах.

т.п.); он произносит все больше "фраз", тщательно подготовленных для СМИ ("У Вас нет монополии сердца" и т.п.), без колебаний - как в американских предвыборных кампаниях - привлекает членов своей семьи к разработке своего имиджа (его жена и дочери сфотографировались с ним на предвыборных афишах, впервые в истории предвыборных афиш во Франции), пишет политические книги, названия которых звучат как данные опросов общественного мнения (Двое французов из троих), и проявляет большую непринужденность в своих появлениях на телеэкранах, какого бы то ни было характера. Напротив, Франсуа Миттеран, с его скорее литературным образованием, был больше склонен к обличению искусственности телевизионных "представлений" и к замалчиванию опросов, считая их "коммуникациоными извращениями". Долгое время он гораздо непринужденнее участвовал в выступлениях на политических митингах, чем в фальшиво "личных" беседах с журналистами телевидения*.

Благодаря опросам общественного мнения и современным средствам коммуникации, журналисты и медиатические политологи прямо участвуют в политической борьбе, в то же время создавая видимость беспристрастных наблюдателей, остающихся вне игры; кажется, что они ограничиваются тем, что заказывают и комментируют опросы, чтобы создать более "научную" почву для дискуссий с политиками; что на приблизительные и произвольные утверждения последних они лишь запрашивают у институтов изучения общественного мнения "объективные" и неоспоримые данные. На самом деле, они являются полноценными актерами и активно участвуют в борьбе. Вес и законность опросов общественного мнения стали такими, что уже немногие вопросы журнатистов сегодня не основаны - прямо или косвенно - на результатах прошедших опросов, не вызваны недавней публикацией данных опроса или не содержат идею провести опрос. Более того, ни один политический лидер не/159/

* Именно поэтому консультанты по коммуникации подсказали Франсуа Миттерану телепередачу "Это нас интересует, господин Президент", по стилю более близкую не к чисто политической, а к развлекательной программе, чтобы повысить низкие рейтинги популярности, постоянно упоминавшиеся в прессе и в политических дебатах и имевшие негативные политические последствия.

может более оспорить их как факт*, в то же время немногие политические акции не вписываются или не предполагают определенное отношение к результатам опросов, или хотя бы некоторое любопытство к возможному воздействию на "общественное мнение", которое могло бы произвести то или иное заявление или решение.

Современные средства коммуникации не повлекли за собой - или не повлекли только - "персонализацию" власти. Изменив само содержание деятельности, социально обозначенной как "политика", они изменили социальные качества, необходимые для успеха в этом поле: "авторитет" политика и "хорошее мнение" о нем населения оказались переопределены теми инструментами, которые претендовали на их измерение и во многом уступили место производству рекламистами "публичного имиджа", разрабатываемого специалистами по маркетингу в зависимости от "исследований влияния".

Здесь мы видим абсолютную логику замкнутого круга, о чем не знают, потому что этот круг, созданный, в частности, специалистами по политической коммуникации, основан на убеждении (сегодня почти общепризнанным во всей совокупности "политического поля") в соответствии с которым "заниматься политикой" - это значит, в частности благодаря "правильной коммуникации", занимать наивысшее из возможных положений в рейтингах популярности**. Так как агенты/160/

* Парадоксален тот факт, что в то время как политические дискуссии по экономическим вопросам чаще всего превращаются в "споры цифр", что в результате нейтрализует все, даже самые серьезные, статистические аргументы (в ходе диспута журналисты имеют право заявить: "Не приводите числовых данных"), политики, напротив, с благосклонностью - подчас приводящей в замешательство даже социологов -признают самые немыслимые данные об ответах на самые абсурдные вопросы, задаваемые институтами исследования общественного мнения. После первоначальной критики опросов с помощью аргументов достаточно общего характера, и поэтому легко опровергнутых институтами, сегодня политики, по-видимому, целиком их признают и просто занимают ту или иную позицию в зависимости от их данных.

** Этот кругообразный механизм, впрочем, носит общий характер. Появление новой инстанции в социальной игре приводит к ее изменению и появлению у некоторых социальных агентов ориентированных на нее стратегий. Вспомним, например, о "культурных играх" на телевидении, которые, как предполагалось вначале, должны были тестировать "культуру" участников, но постепенно легли в основу настоящей "культуры культурных игр"; при этом кандидаты на участие в таких играх готовятся к ним и ассимилируют специфическую форму культуры, требуемую в этих играх, - наиболее очевидными продуктами которых являются, например, Квид (Quid), Книга рекордов, Карты господина синема. Можно предположить, что примерно такая же, хотя и более сложная, ситуация сложилась в поле литературы, где появление литературных премий положило основу новой специфической формы "литературы за литературные премии".

политического поля верят, что процентные распределения данных опросов общественного мнения можно изменить с помощью "медиатических представлений", часть политической борьбы переместилась, по крайней мере для политических лидеров, в пространство прессы и современных средств коммуникации. То, что ответы на вопросы институтов изучения общественного мнения и положение в рейтингах популярности сами превратились в ставки в политической игре, с неизбежностью вызвало постоянное присутствие руководителей партий в национальных СМИ и разработку ими все более изощренной политики коммуникации. Даже политические лидеры, наиболее сдержанно относящиеся - в силу своего образования или происхождения - к этим медиатическим инсценированным демонстрациям, представленным как необходимое условие для того, чтобы иметь надежду на хорошую позицию в опросах, должны были уступить этой, отныне обязательной, практике политической борьбы. Регулярно распространяя информацию о рейтингах популярности, постоянно публикуя результаты опросов о мнениях, хороших или плохих, которые избиратели "должны" иметь о политиках, журналисты и консультанты в области политической коммуникации сумели частично переместить политическую игру на площадку политической рекламы и с определенным успехом навязать политическим кругам, учитывая значительное и постоянное увеличение сумм, выделяемых на политический маркетинг и растушую стоимость предвыборных кампаний, - идею, что политическая борьба стала теперь борьбой между рекламными агентствами и что, как заявляет руководитель одного из институтов изучения общественного мнения, наибольший политический выигрыш ожидает кампанию с наилучшими предвыборными афишами.

Политологическое видение политики

"Этот молодой человек слишком часто принимает меня за свое произведение", - заявил Франсуа Миттеран достаточно громким голосом, чтобы его услышали журналисты, в ходе одной частной беседы, говоря об одном из своих советников по коммуникации, которые в 1988 году готовили его предвыборную кампанию [5]. Действительно, публичный имидж политиков еще допускает возможность публично выражать - иногда по советам их собственных специалистов по коммуникации - скептицизм по отношению к методам рекламного маркетинга и отречение от рейтингов популярности, измеряемых опросами общественного/161/ мнения. В то же время было бы довольно наивно думать, что действительное влияние, которое оказывают на поведение политических актеров почти ежедневное проведение и публикация опросов о мнениях, ограничивается той мерой, которую воспринимают сами социальные актеры, и особенно той, которую они согласны признать публично. Подобные дистанцированные и почти официальные заявления, которые произносили все более или менее значимые политические лидеры, часто представляют из себя только критику, плохо скрывающую по-настоящему гипертрофированное и широко распространенное в политико-журналистской среде убеждение в эффективности "медиатических представлений", что является лишь одним аспектом веры в "общественное мнение", "улавливаемое" опросами. Это убеждение если не порождено, то по крайней мере широко поддерживается новой структурой политического пространства, с ее консультантами по коммуникации, оценивающими выступления политиков в ведущих СМИ по своим собственным критериям, с ее медиатическими политологами, верящими в научность методов, которые они изобретают и помещают в самый центр политической игры, и убеждающими в этой научности, с ее политическими журналистами, комментирующими телевизионные передачи, и наконец с публикой, обретающей форму "объема аудитории". Политика как деятельность, сопряженная с риском, притягивает и призывает к себе все социальные технологии, научные или магические, которые могли бы сократить неопределенность политической игры. Вопреки очевидности, и какое бы место ни занимали эти наукообразные приемы среди подобных практик, они всегда частично склонны функционировать - как гороскопы или предсказания по картам - в логике ретроспективного прогноза или самоосуществляющегося прогноза. Именно потому, что "медиатические представления" предположительно оказывают на решение избирателей значительное воздействие, как бы постулированное априори, они могут быть всегда магически подтверждены апостериори, при этом каковы бы ни были действительные результаты; таким образом, мы можем вполне оправданно считать, что, например, комментарии президентской кампании Франсуа Миттерана и его дискуссия с Валери Жискар д'Эстеном в 1981 году, или с Жаком Шираком в 1988 году были бы, несомненно, другими, если бы другими были результаты выборов.

Как уже давно заметил Клод Леви-Стросс в знаменитом тексте, посвященном колдуну и магии, мы не имеем никаких/162/ оснований подвергать сомнению эффективность некоторых магических практик, пока есть вера в магию, то есть вера колдуна в эффективность его методов, вера больного, которого он лечит, во власть колдуна, и наконец вера "коллективного мнения, создающего в каждый момент поле гравитации, в рамках которого определяются и располагаются отношения между колдуном и теми, кто им "околдован" [6]. Можно с легкостью перенести на политическое пространство современных обществ этот текст, который безусловно больше подходит для понимания влияния "медиатизации" на функционирование политического поля, чем все медиаметрические или инфометрические средства, применяемые специалистами по опросам. То, что мы называем "властью СМИ" могло бы быть, в сущности, только властью агентов, заинтересованных в том, чтобы верить в эту власть или убеждать в ней, в том числе, в первую очередь всех тех, кто причастен к власти СМИ. Сила этого коллективного верования в эффективность СМИ и весьма реальные последствия, которые оно оказывает на большинство актеров политико-журналистского поля, проявляется в большей части политических действий, явно ориентированных на СМИ. Можно взять в качестве одного из примеров таких магических действий объявление в телевизионном выпуске в марте 1988 года о выдвижении кандидатуры Франсуа Миттерана на президентские выборы. Рассказ об этом двух журналистов Монда в рубрике "Секретные дневники" целиком основан на вере, по-видимому, разделяемой всеми агентами политико-журналистского поля, во всемогущество телевидения и в научность опросов, измеряющих эффект его воздействия. Она объясняет страх - в конечном счете, довольно иррациональный - перед тем, что исход выборов зависит от формы, которую может принять простое объявление о выдвижении кандидатуры. Внимание журналистов сконцентрировано на отдельном аспекте, похожем на "успех актерской игры". Журналисты показывают советников Президента по коммуникации, которые сомневаются и тревожно спрашивают себя о том, когда и как Франсуа Миттеран должен заявить о выдвижении своей кандидатуры на президентские выборы, чтобы не вызвать внезапный обвал - подобно карточному домику -намерений голосовать "за"; а их рост стал очень благоприятным за несколько последних месяцев, после периода сильной непопулярности, сопровождавшегося обильными комментариями политологов и журналистов [7]. И то же самое убеждение, очевидно разделяемое авторами статьи, объясняет чрезвычайное напряжение кандидата в последний момент перед его/163/ телевизионным выступлением, - оно же покорило и журналистов Антенн-2. которые должны были задавать ему вопросы.

"Франсуа Миттеран прибывает в студию Антенн-2. Он больше не улыбается. Сосредоточенный, как игрок в шахматы перед финальной игрой. Напряженный, но спокойный (...). Через три минуты будет 20 часов. Застывшее, бесстрастное лицо Франсуа Миттерана отражается повсюду в помещении Антенн-2. Старый гладиатор ожидает сигнала гонга. Стул кажется ему немного жестким и высоким (...). Ведущий, Ани Санное, и его родственник Поль Амбар, нервничают больше него. 20 часов (...). "Являетесь ли Вы вновь кандидатом на пост Президента Республики?" Со слегка перехваченным дыханием Франсуа Миттеран заставляет ждать своего ответа. Секунду. Вечность" [8]. Чувство подъема, пережитое, по словам журналистов, Франсуа Миттераном после того, что, по существу, является простым и неудивительным заявлением о выдвижении кандидатуры политика, умудренного опытом и прошедшего долгую карьеру, так же как и чрезмерные комментарии его краткого телевизионного выступления со стороны политиков, журналистов и всех специалистов по политической коммуникации, в первом ряду которых успешно фигурируют его собственные советники - это также эффекты влияния структуры политико-медиатического поля, обозначающего событие и фиксирующего внимание и комментарии на том, что впоследствии окажется, на самом деле, весьма второстепенным. ''Франсуа Миттеран делает несколько шагов по набережной Сены. Счастливый как школьник, выдержавший экзамен. Он не вернулся в Елисейский дворец после того, как в молчании покинул студию Антенн-2. Он отправился пообедать в уединении, вдали от своих консультантов, погрузившихся в ученые изыскания. Он счастлив, потому что он нанес им удачный удар. Они ожидали слащавого, экуменического Миттерана. Миттерана-обьединителя. Он внезапно преподнес им Миттерана резкого, воинственного, полемического. Миттерана социалиста. Он уже представляет себе испуганные крики боязливых комментаторов: Миттеран наступает! (...) Все те, кто надеется стать замеченными Жаком Шираком во время кампании, счастливы. "Миттеран был плох. С ним все кончено. На телевидении не обманешь: видно, что он стар. Ему больше не верят". В лагере Ширака нашлись даже активисты - немного недалекие в анализе - утверждавшие, что глава государства сразу совершил неисправимую оплошность, проявив агрессивность в/164/ наиболее "горячее" телевизионное время (...). Этим утром в Матиньоне поднимается легкий фрондистский ветерок. Сторонники Балладюра упрекают своего лидера в его аристократической предвыборной концепции. Автор идеи "мирного сосуществования" повторяет свое убеждение: Французы хотят продолжения исторического компромисса между правыми и левыми (...). Шарль Паскуа пожимает плечами и усмехается: "Да, но они любят и убийства (...). Миттеран хорошо это понял. Подождите несколько дней, вы увидите результаты опросов" [9].

На следующий день в репортаже из Диня в рамках кампании президентских выборов, желая показать, что состоявшееся "телевизионное представление" президента было проанализировано и оценено по заслугам аудиторией телезрителей, которые, как предполагается, тоже поняли все нюансы и тонкости, два журналиста Монд передают реакции некоторых жителей, встреченных в разных местах города и, по мнению журналистов, представляющих "французскую глубинку". Так как, будучи посвященными специалистами, журналисты понимают всю хрупкость "представления" Франсуа Миттерана, они усматривают в реакциях населения некоторое восхищение, в то время как если строго придерживаться переданных сообщений, то они, по существу, собрали в себе лишь общеизвестные банальности и стереотипные, общего характера высказывания тех, кого политика вовсе не интересует.

Старого муниципального поливальщика, работающего у фонтана, вопрос не ставит в тупик: "Миттеран? Я думаю, что он сделал то, что и должен был сделать (...) Это патриот и у него есть заслуги". Не показался ли Вам агрессивным президент-кандидат? "Нет, не более чем другие". (...) У улыбающейся владелицы таверны, бульвар Гассенди, сложилось, в общем и целом, благоприятное впечатление о выступлении Франсуа Миттерана: "Он хорошо знает свое дело и не дает поблажек журналистам. Знаете ли, в его то возрасте..." (...). Почтальон (...) делает сомневающуюся мину, но все же присоединяется к лагерю положительных мнений: "Я нашел, что он хорошо держится, убедителен. Но они все немного похожи, немного, как и мы: когда они у власти, они делают все, что могут..." (...). Робер, работник жаровни, эмоционален: "Да, мне он понравился. Он действительно был лучше всех по части политических/165/ выступлений. Он подтвердил весь свой талант, который я в нем ценю. Какой спектакль!" [10]

Телевизионные выступления политиков воспринимаются политическими комментаторами как случай, дающий возможность изменить их рейтинг популярности или намерения голосовать. Политиков судят по их эффективности, измеряемой институтами опросов. В статье, озаглавленной ""Барр" на подъеме, "Миттеран" на том же уровне", один журналист Монда, долго комментирующий результаты многочисленных предвыборных опросов в ходе кампании президентских выборов 1988 года, пишет, например: "Г-н Миттеран должен был ответить (...) на вопросы Филиппа Александра на РТЛ (RTL). Это выступление могло бы изменить результаты следующих опросов, последняя волна которых показывает подъем для г-на Барра и такие же результаты для главы государства" (14 ноября 1987 года). Вера в могущество СМИ заставила политико-журналистский класс внимательно следить за политическими телепередачами, в частности за теми, в которых журналисты задают вопросы политику, или теми, в которых сталкиваются два политических лидера. В данном случае опросы также были слишком рано проведены. Новшеством стало то, что эти технические приемы, вначале конфиденциально окружавшие политические передачи, очень быстро переместились в их центр, как мы видим, например, в передаче "Час истины". Политические журналисты, политологи, руководители институтов опросов, политики и их консультанты по коммуникации, телевизионные критики и т.п., то есть все, кто интересуется политикой и/или телевидением, соперничают в выражении - частном или особенно публичном - своего мнения о "представлениях" политиков и в интерпретации числовых данных, получаемых все более сложными методами, разработанными институтами изучения общественного мнения для измерения (по их мнению, точным и неоспоримым способом) реакций репрезентативных выборок населения.

Если телевизионные "дуэли", сталкивающие политических лидеров, особенно проводящиеся по случаю президентских или законодательных выборов ("дуэли" Миттеран - Жискар д'Эстен в 1974 году и в 1981 году, Миттеран - Барр в 1977 году, Фабиус -Ширак в 1985 году), подвергались крайне тщательному анализу, то это происходило потому, что они, как считалось, играют - по крайней мере, в глазах большинства агентов политико-журналистского поля - решающую роль в окончательном/166/ решении избирателей*. Первая дискуссия такого типа, которая в 1960 году противопоставила в Соединенных Штатах Ричарда Никсона Джону Кеннеди, повлекла за собой множество аналитических работ с целью определить влияние, которое она произвела на избирателей. Все американские специалисты в области политических наук сошлись на мысли о том, что выступление Никсона было "неудачным" и что это основной фактор его поражения. По мнению Т.Уайта [11], Никсон был в слишком светлом костюме и в несоответствующем гриме; консультанты Никсона заметили, со своей стороны, что Кеннеди смог наиболее уместным образом использовать телевидение, во время дискуссии смотря в камеру, а не на своего противника, и таким образом ему удалось установить прямое общение с телезрителями; Никсон сам признал, что, в отличие от своего противника, он не уделил должного внимания "внешности" и "подаче себя". Естественно, практика более или менее научного анализа подобных дискуссий распространилась во Франции по, мере умножения телевизионных выступлений политиков: университетские работы, авторы которых быстро стали руководителями или консультантами институтов изучения общественного мнения или советов по политической коммуникации, как, например, в случае с Жаном-Мари Коттре: в 1976 году** он опубликовал материалы сравнительного анализа выступлений Валери Жискар д'Эстена и Франсуа Миттерана, произнесенных в ходе дебатов в рамках президентской кампании 1974 года и предположил, тавтологично это объяснив, что Жискар д'Эстен победил потому, что он "произнес слова обращения, которые лучше, чем обращение его противника, соответствовали функции конкурентной борьбы".

Наряду с анализом, проводимым со стороны специалистов в области политической науки, мы наблюдаем также рост числа исследований со стороны разных категорий специалистов, сегодня тем или иным образом участвующих в этой новой политической игре. Например, в статье, недавно вышедшей в журнале "Ла ревю дю синема", Жан-Франсуа Тарновски/167/

* В чем, конечно, есть доля правды. Выборы иногда выигрываются несколькими голосами, а изменение позиции большинства в мажоритарной электоральной системе может зависеть от перемещения нескольких тысяч голосов.

** J.-M.Cotteret, C.Emeri, J.Gerstle et R.Moreau, Giscard d'Estaing - Mitterand. 54774 mots pour convaincre, op.cii, p.153. В противовес этому слегка магическому объяснению успеха Франсуа Миттерана, усматривающему причину его победы в развитии дебатов перед вторым туром голосования, мы просто напомним о регулярном -начиная с 1965 года - возрастании числа голосов в пользу этого кандидата, который в 1974 году уже очень близко подошел к завоеванию большинства.

перечислил все предательские уловки" постановки дискуссии, в которой в 1977 году участвовали Реймон Барр и Франсуа Миттеран и пытается показать, что последний "проиграл" этот спор - а тем самым и последовавшие законодательные выборы - по причине "двойного нарушения правила 180 градусов", умышленно допущенного постановщиком передачи, чтобы вызвать, посредством тонкой игры в расположении камер, визуальную путаницу, незаметную для обычного телезрителя, а значит, по мнению автора, еще более сильно действующую [12]. Аналитические работы специалистов по политическому маркетингу особенно многочисленны, Жак Сегела, например, объяснял причины успеха Франсуа Миттерана на выборах 1981 года выбором "успешного" лозунга ("Спокойная сила") [13]. Телевизионные критики также излагают свое мнение о политических передачах как телевизионных спектаклях. Политические журналисты тоже высказывают свое мнение, так например, Кристина Окрент накануне кампании президентских выборов 1988 года выражает в своей книге на эту тему главенствующую точку зрения большинства комментаторов политической жизни, верящих в ключевую важность телевизионных дуэлей для выбора избирателей; она предполагает, что если Миттеран победил в 1981 году, то это потому, что он сумел извлечь уроки из своей дуэли 1974 года и, в некотором смысле, поменял роли местами [14].

Профессор и журналист

2 июня 1987 года в передаче Европы-1 в 8 часов утра Жан-Пьер Элькабах долго интервьюировал Реймона Барра. Вечером того же дня, в 19 часов, в выпуске на том же канале, журналист задавал вопросы по поводу утреннего интервью Жану-Мари Коттре, профессору политических наук Университета Париж-1 и одному из руководящих работников Института "Инфометрия", специализирующемуся в области анализа речи политических лидеров: политолог обнаруживает, на основе научного анализа выступления, тенденцию к голлизму у Реймона Барра, попутно сообщая политическим лидерам несколько советов по поводу их "стратегий коммуникации".

Журналист (Ж.) - Вы слышали сегодня утром продолжительное интервью Реймона Барра, взятое Жан-Пьером Элькабахом. Сегодня вечером мы можем, благодаря Инфометрии и профессору Жану-Мари Коттре, проанализировать его речь./168/

Жан-Мари Коттре (ЖМК.) - Господин Барр делает явные успехи. Обычно у него в словаре присутствует 70% обыденной французской лексики, сегодня он достиг уже 79%, а это значит, что французы, несомненно, должны лучше его понимать.

Ж. - У него больше нет этого профессорского тона, его явно стало меньше...

ЖМК. - Он может сохранить профессорский тон, но использовать обьщенные выражения. (...)

Ж. - Можно ли сказать, что это персонализированная речь?

ЖМК. - Да, речь остается крайне персонализированной. То есть он продолжает говорить "я", что, с моей точки зрения, нормально для него как для кандидата, как для будущего кандидата, но с другой стороны можно констатировать изменение, - это употребление слова "мы", причем не снисходительного "мы", а "мы" голлистского, то есть означающего объединение французов и господина Барра.

Ж.- Объединительное "мы"?

ЖМК. - Точно так!

Ж. - Фразы были длинными?

ЖМК. - Да, фразы были длинными; они включали, в среднем, 31 слово, что длинновато для устного стиля.

Ж.- Какое максимальное число слов, понятных по радио?

ЖМК.- Обычно - 24 слова. Никогда не следует превышать уровень 24 слов по радио, впрочем, как и на телевидении (...)

Ж.- У Вас есть другие замечания о высказываниях господина Барра?

ЖМК.- Да, может быть, вывод. Я нахожу... исходя из немного сырых статистических данных, которые я приведу... я считаю, что важно видеть глубинные тенденции, и мне кажется, что у господина Барра есть очень четкая глубинная тенденция. Это сближение его выступлений с голлистской речью. И я бы привел четыре доказательства. Во-первых, как я уже вам сказал, употребление слова "мы": существует голлистское "мы", так как де Голль редко говорил "я", он чаще произносил "мы". Далее, у него бывают очень искусные соединения редких слов, таких как "какофония" или "возобновляемый (ресурс)", а чтобы объяснить "возобновляемый", он использует другое сложное и "заменяемое" слово, а наряду с этими редкими словами он прибегает к ряду тривиальных выражений, как "у меня опускаются руки", "это все одно и то же", и "......", и если вы вспомните речь де Голля, у него тоже было это соприсутствие редких слов и банальных выражений и мне кажется, что в/169/ конечном счете это неплохо в плане коммуникации. И затем, я бы сказал, что есть четвертый показатель глубинной тенденции, это употребление таких слов, как "страна", "Франция", "французы", чаще всего встречающихся у Де Голля и Барра.

Ж. - Тогда какова же коммуникационная стратегия Реймона Барра за год до президентских выборов на фоне других кандидатов?

ЖМК. - Я сказал бы, что его коммуникационная стратегия отличается от других, так как в области коммуникации существует один базовый принцип, о котором часто забывают политики; он убежден в том, что надо идти с опережением, то есть избегать попадания в неоднозначные ситуации, где вы можете попасться. А господин Барр, до сих пор избегая темы сотрудничества, избегая чересчур идеологизированной речи, избегает и этих двух подводных камней, ловушек "общества коммуникации".

Ж. - Тема сотрудничества, напротив, "разблокировала" господина Миттерана?

ЖМК.- Да, господин Миттеран был совершенно "блокирован". Он сам это признавал, он говорил об этом. Если бы он сказал "Я - Президент всех французов", социалисты сочли бы это уступкой и подумали бы, что он забыл социализм; если бы он произнес "Я - Президент-социалист", то все французы, не будучи социалистами, не увидели бы себя в господине Миттеране.(...) У господина Барра немного другая стратегия, выходящая за рамки системы.

ЖМК.- Спасибо. И спасибо работам "Инфометрии", подарившим нам эти интересные минуты после сегодняшнего интервью Реймона Барра, взятого Жан-Пьером Элькабахом.

На самом деле, невозможно изучать эти дебаты сами по себе, игнорируя более или менее научные комментарии, предшествующие, сопровождающие или завершающие их. Политологический анализ разрушает то, что составляет саму специфическую сущность политики в ее новой форме, предлагая внутренний анализ дебатов, претендующий на объективность и общезначимость, в то время как он должен был быть направлен на изучение борьбы различных актеров политического поля за распространение наиболее благоприятного для них представления о дискуссии, - борьбы, в которой участвуют и политологи со своим авторитетом. Работы по анализу ситуации со стороны политологов, которые сегодня производятся и публикуются так быстро, что отныне они становятся составляющей частью самих/170/ дебатов, в действительности дают пищу - при их псевдо-научной законности - политическим комментариям этих дебатов. Политологи стремятся навязать, по крайней мере журналистам и политикам, единую точку зрения на эти дискуссии, то есть точку зрения политолога-наблюдателя - деполитизированного, видящего все "удары", нанесенные и полученные спорящими, и придающего им единственный и бесспорный смысл.

Телевизионные представления - это настоящие "ловушки для герменевтики", так как они требуют от аналитика специфического подхода, вовсе не такого, как у обычного телезрителя. Ничто так не удалено от реальности, как этот односторонний подход, особенно когда он относится к политическим дебатам, предполагающим действительную борьбу, и навязывает неизбежно "предвзятую" точку зрения. Обычная публика не "препарирует" политические передачи; она не смотрит по несколько раз видеозаписи, но чаще всего уделяет им лишь косвенное или "мерцающее", по выражению Р.Хоггарта [15], внимание, и умеет отбирать то, что скорее всего укрепит уже существующие (если таковые есть) убеждения. Противоречивые суждения политических журналистов об этих спорах и зачастую оживленные их обсуждения в рядах зрителей являются составляющей частью самих дебатов. Не существует одного верного представления о дебатах, но, по крайней мере, налицо столько точек зрения, сколько телезрителей их наблюдает. Каждый склонен (а иногда даже заставляет себя) видеть в этом то, что он хочет видеть, исходя из своих политических, или, шире, социальных интересов. Вместо того, чтобы принять это к сведению и взять объектом анализа эту борьбу за распространение того или иного представления о дебатах, медиатические политологи занимают позицию арбитров и претендуют на разрешение спора путем предоставления одной "научно бесспорной" точки зрения. Каким бы оторванным от реальности оно ни было, это политологическое представление о политике по мере своего распространения все больше превращается в действительное социальное представление, постепенно навязываемое всей совокупности агентов политической игры и им подобным, и таким образом в конце концов становящееся "истинным".

Парадоксально, но чем больше производится работ по анализу содержания телевизионных выступлений политиков, тем больше они интегрируются в медиатические стратегии этих политиков, а их собственные возможности объяснения приближаются к нулю, маскируя при этом гораздо более важные/171/ последствия публикации этих аналитических работ и их использования разными комментаторами. Сегодня уже нет хоть сколь-либо значимых политиков, не знакомых с такими приемами, как: выбор цвета костюма, определенное положение рук или ног, взгляд прямо в камеру, чтобы установить личный контакт с телезрителями, медленная речь, ограниченный словарь и т.п. Политические журналисты телевидения должны бесконечно изобретать новые формы дебатов, чтобы бороться с неизбежной рутинизацией [16]: специалисты по политической коммуникации тщательно анализируют эти передачи, чтобы лучше подготовить своих клиентов. Чем больше кажется, что в этих передачах много "неожиданного" и "спонтанного", тем больше стратегий было специально разработано для того, чтобы создать эту иллюзию.

В передаче "Вопросы на дому", конкурирующей с "Часом истины" [17], телевизионная команда должна была открыть и показать телезрителям частную, личную и семейную жизнь политиков. Она быстро превратилась, несомненно даже вопреки намерениям самих авторов передачи, в весьма "организованную" экскурсию. Так как жилище и его внутреннее убранство говорят об определенной экономической и социальной позиции и представляют настоящую систему "выставленных напоказ" вкусов, а значит в сильной степени социально дифференцированы, проникновение журналистов в это личное пространство воспринимается по-разному в зависимости от социальной позиции того или иного политика и его представления о политике. Это выставление напоказ своей частной жизни и публичное представление супруги (супруга) легче всего дается тем политикам, частная жизнь которых составляет часть их публичного имиджа, как, например, в случае наиболее высокопоставленных, в частности аристократических, классов [18]. Жискар д'Эстен очень удачно повел себя в этой сложной ситуации; он устроил визит во "владение", предназначенное для приема гостей. Журналисты не насильно вторглись в личное пространство политического деятеля, а были приняты как приглашенные гости; бывший президент даже преподнес журналистам, пришедшим брать у него интервью, кофе с печеньем, как на обычном приеме, тем самым немного нарушив работу интервьюеров. Коммунистические лидеры, наоборот, скованы политической необходимостью участия в передаче такого типа, совершенно им не подходящей, потому что это представление противоречит их концепции политики, а также потому что демонстрация их "владений" (квартиры в многоэтажке или домика в пригороде) ставит их в положение нижестоящего/172/ класса; и поэтому, делая уступку логике СМИ, они "выдадут" им скорее Лажуани, чем Марше. Между этими двумя крайностями мы видим разные взаимоотношения, развивающиеся между политиками и продюсерами передач: Реймон Барр долго отказывался принять участие в этой слишком "медиатической" передаче; некоторые соглашаются на игру, но "жульничают", если это слово имеет смысл в данной области (например, они берут картины у какой-либо галереи, чтобы украсить свою квартиру на время передачи, или начиняют свою квартиру знаками, которые, как "меткие выражения" в политических выступлениях, призваны привлечь внимание журналистов); другие, вопреки самой идее передачи, дают интервью в своих рабочих кабинетах (в Матиньоне, Елисейском дворце, министерствах и т.п.).

Может быть, в 60-х годах, в самом начале "медиатизации" политики во Франции, некоторые лидеры сумели быстрее, чем другие, адаптироваться к этой новой медиатической практике и найти в ней - что не так просто показать, вопреки мнениям консультантов по коммуникации - специфическое преимущество, определяющее (политический) выбор значительного числа избирателей*. Но быстрое распространение этой практики уже давно устранило это гипотетическое преимущество. Сегодня ходу дебатов придается все больший политический вес, а их организация и проведение все меньше отдаются "на откуп" импровизации или непредвиденным инициативам политиков. В ходе дебатов между лидерами общенационального уровня все становится предметом тщательных обсуждений между представителями политических лидеров (выбор кресел, величина стола, определение журналистов на роль арбитров, темы дискуссии, форма вмешательства арбитров и т.п.). Принцип равенства подходов к обеим сторонам при постановке передачи так силен, что сценаристы таких передач теряют всякую автономию и ограничены драконовскими техническими требованиями, запрещающими любую инициативу (например, такую, как показ крупным планом рук или ног участников спора без их ведома, показ в рамке-медальоне того участника, который в данный момент не говорит, чтобы можно было увидеть его реакцию и т.п.)./173/

* Известно, что в течение десяти лет генерал де Голль практически обладал монополией высказываний на телевидении и, по мнению специалистов по коммуникации, умел ею пользоваться. Однако это не помешало медленному перемещению голосов в сторону оппозиционных партий в течение этих десяти лет.

Так, например, техническое приложение к письму Робера Бадинтера контрольной комиссии, которая в 1981 году устанавливала правила проведения дебатов между В.Жискаром д'Эстеном и Ф.Миттераном, предусматривало два следующих условия постановки: "Чтобы обеспечить одинаковую длительность показа кандидатов, в ходе выступлений будет передаваться только изображение говорящего кандидата, исключая любые вставки или показ реакции его собеседника или арбитра. Для показа будут использованы только средний план (тело до пояса) и крупный план (лицо во весь кадр). Решения изменить расположение камер для показа каждого кандидата будут приниматься его советником." (Монд, 2 мая 1981). Вот почему едва ли парадоксально утверждать - вопреки тому, что делает большинство политологов, спешащих анализировать дебаты, - что наиболее адекватным типом анализа таких политических передач сегодня является, несомненно, тот, который меньше изучает само содержание спора (которое, впрочем, можно с легкостью вывести из характеристик спорящих политиков и способа, которым они к этому готовятся), и обращает все внимание на то, что происходит до и после передачи.

Показательные дебаты

Из многих политических дебатов тот спор, в котором 27 октября 1985 года столкнулись Лоран Фабиус, тогда действующий премьер-министр и социалист, с Жаком Шираком, бывшим премьер-министром и лидером оппозиции, заслуживает детального анализа, так как он почти на уровне карикатуры, как пример из учебника, соединил в себе новые формы политической борьбы, в которых телевидение, и особенно опросы, обладают решающим функциональным значением. Выбор этого спора как "модели для анализа" нового состояния политического поля не оправдан только тем, что он как бы в миниатюре воспроизводит структуру и функционирование этого поля. Его существенные политические отголоски являются показателем функционального веса, а сегодня капитала, которым могут обладать "медиатические представления" в политической игре. Это политическое столкновение далеко не было быстро подготовленным и быстро забытым спором, не сказавшимся на распределении политического капитала, имеющегося у различных агентов поля, а было воспринято самой этой средой как показательное и важное./174/

Эти дебаты, транслированные по телевидению и радио, действительно составляют своего рода реализованный "идеальный тип" чисто медиатических событий, которые сегодня все больше производит политико-журналистское поле и за которыми наблюдают обширные аудитории телезрителей. За рамками самого "представления" двух политических лидеров, хорошо известных публике - в основном по телепрограммам - и спорящих перед камерами, мы можем увидеть всех, как самых заметных, так и самых завуалированных агентов, участвующих сегодня в функционировании политического поля, - от традиционных политических комментаторов, политиков и журналистов, стремящихся посредством своих заявлений и комментариев навязать определенное видение дебатов до их начала и после их завершения, - и до "новичков", идет ли речь о политологах, "препарирующих" дебаты и анализирующих графики одобрения, замеренного на тестовых аудиториях, о вездесущих институтах изучения общественного мнения, проводящих исследования по поводу "имиджа" двух лидеров до и после дебатов и на тему выбора "победителя", или о консультантах по политической коммуникации, помогающих двум политическим "звездам" до и после дебатов, а затем по просьбам журналистов высказывающих экспертное мнение о "выступлении" двух "звезд".

Эта дискуссия - результат напряженных переговоров, включивших в себя всю историю предшествовавших телевизионных дебатов. Выбор канала и времени ее проведения был не случаен: она прошла по каналу ТФ1 воскресным вечером как раз перед фильмом, потому что этот канал мог дать наилучший вариант "спонтанной" аудитории, называемый на телевизионном жаргоне "кусок для мясника" [19]. Сама канва спора и порядок обсуждения различных тем были спланированы в зависимости от прогнозируемого объема аудитории, рост которой предполагался с приближением часа "традиционной встречи с воскресным фильмом". "Мы решили отдать "звездное" место теме внешней политики, свидетельствует один из журналистов, участвовавший в подготовке и арбитраже дискуссии. Лучшие удары будут нанесены не на этом участке. Но это позволит рассеянным или запоздавшим телезрителям занять свои места у телевизора. Зато на следующие раунды мы оставили экономические и политические проблемы, по поводу которых участники спора не смогут не устроить зрелищной схватки" [20]. Окончательная дата передачи была выбрана из нескольких вариантов с учетом чисто политических стратегий двух лидеров, которые оба пожелали установить дату, наиболее благоприятную/175/ для них с политической точки зрения. Выбор журналистов, судивших спор (участие которых сводится к наблюдению за хронометром, измеряющим время выступлений, и к напоминанию "участникам спора" тем, которые они, следуя предварительной договоренности, должны обсуждать,), тем не менее составляет предмет сложных переговоров: один журналист не принимается одной стороной, так как предложен другой, второй - потому что он слишком политически заметен, третий - потому что слишком болтлив и способен отвлечь внимание от "звезды", четвертый - так как он уже участвует в другой политической передаче.

Проведение самой передачи и практическое выполнение установленных правил не были предоставлены воле случая. Например, было условлено, что сценарист не должен был "благоприятствовать", или, напротив, "препятствовать" одному или другому лидеру путем специального кадрирования и должен был даже дать обязательство не показывать лицо того участника, который молчит, чтобы не показать его жесты, гримасы сомнения, или насмешливые улыбки, традиционно направленные на дестабилизацию конкурента. Было также вынесено общее решение о том, что дискуссия развернется без присутствия какой-либо публики, чтобы она не была нарушена разными смешками, шепотом и шумом и чтобы на суждение телезрителей не повлияли возможные реакции этой аудитории. Аналогично, потребовались долгие переговоры для определения размера стола, чтобы противники не оказались ни так близко друг от друга, чтобы читать записи конкурента, ни так далеко, чтобы потерять с ним физический контакт. Кроме того, консультанты мэра Парижа потребовали, чтобы ноги лидеров были скрыты широким фартуком..., чтобы телезрители не смогли видеть непроизвольные движения ног, по-видимому свойственные их лидеру. Также каждому из "участников спора" был передан образец ткани, чтобы они могли выбрать цвет своих костюмов*. Наконец, - и эти указания о подготовке дебатов еще не чрезмерны - ТФ1 передала одному специализированному германскому предприятию заказ на семь пар стульев, широких и узких, и кресел, твердых и мягких, с подлокотниками и без них. чтобы каждый кандидат мог выбрать сидение, наиболее подходящее его строению./176/

* Несмотря на советы своих консультантов по коммуникации, Лоран Фабиус надел светло-серый костюм, потому что он был именно в этом костюме несколькими днями раньше во время конгресса социалистической партии в Тулузе, где он успешно выступил перед активистами партии. Принципы, по которым выбирают цвет костюма, относятся здесь к области магии и выполняют функцию психологической поддержки.

Тем не менее, когда мы рассматриваем эти дебаты уже на некотором расстоянии, то постфактум удивляемся, какое большое значение придала им пресса и какой отклик они имели в политическом пространстве. Явление, представленное как "событие года", по существу, имело очень банальное содержание. Впрочем, развитие дискуссии было столь предсказуемым для политических комментаторов, что многие из них оценили ее без удивления, а некоторые посчитали даже "посредственной". Событие, представленное этими дебатами, на самом деле является результатом труда целого коллектива, хотя само оно во многом - плод деятельности журналистов: это, по определению, то, что редакторы газет и программ договариваются - при этом не советуясь друг с другом - поместить на первую страницу или в начале радио- или телевизионного выпуска. Как бы то ни было, рамки игры и оценки журналистов различаются от случая к случаю. Например, место, уделенное, природной катастрофе, "нежелательной" демонстрации, важной встрече на высшем уровне, голодовке безработного, политическому "скандалу" или телевизионным дебатам, не отдается полностью на свободный выбор журналистам. Мы знаем, что в силу "эффекта поля" есть события, о которых агенты журналистского поля не могут не говорить под угрозой потери статуса профессионала в области информирования (например, массовые студенческие выступления) или потому, что об этом говорят другие журналисты; есть другие события, которые они могут информационно поддержать или не поддержать, и таким образом сделать или не сделать из них важные события (например, голодовка); и наконец, третьи, которые они могут открыто игнорировать. Социальные группы обладают разной способностью производить действия, дающие возможность журналистской среде воспринять их как "событие, заслуживающее места на первой странице", ведь далеко не все группы давления могут для поддержки своих требований вывести на улицу тысячи демонстрантов или придумать новые формы демонстраций, привлекающие внимание журналистов. Кроме этих структурных факторов, существуют также факторы конъюнктурного типа, приводящие к тому, что при отсутствии "достаточного количества новостей" некоторые факты могут быть отнесены к рангу "событий" и стать объектом обычной дискуссии внутри политико-журналистской среды./177/

Например, именно таким образом Пьер-Люк Сегийон сообщает о том, как начались дебаты Ширак-Фабиус и как они приняли довольно выдающуюся форму: "Это было второе воскресенье сентября 1985 года. Я дежурил на телевидении (...). Новости были неинтересными и мы тщетно ломали голову в поисках информации, которая могла бы открыть выпуск в 20 часов. Новость появилась в середине второй половины дня: это была простая телеграмма в 10 строк. В кратком сообщении, исходившем от его секретариата, президент РПР заявил о своей "полной готовности к публичной дискуссии с премьер-министром Лораном Фабиусом" [21].

Таким образом, политические дебаты - это весьма особенное по своей природе событие. Это абсолютно медиатическое явление, в основном создаваемое посредством телепередач, но все же при условии, что все СМИ, а также политическая среда, представляют его как "событие". Если мы и достаточно близки к тому, что иногда показательно называют "медиатическим переворотом", тем не менее, судя по всему, социальные агенты, более или менее осознанно участвующие в производстве событий такого типа, остаются глубоко убеждены в их значимости. "Событие" является в реальности коллективным продуктом, результатом настоящего - хотя и частично невольного - совместного производства печатной прессы, радио, телевидения и агентов политического поля.

Символическая борьба

Парижская печатная пресса, а вслед за ней национальное радио и региональная пресса, не только способствовали утверждению идеи, что дебаты станут исключительным событием и что поэтому все должны их смотреть; она также во многом заранее дала категории восприятия этого события, или по крайней мере укрепила некоторые спонтанные категории восприятия, заимствованные у спортивных телепрограмм. Анонсы почти единогласно извещали об этом "первом прямом столкновении" Лорана Фабиуса с лидером оппозиции как о "дуэли на высшем уровне", предсказывая ее "жестокость", будто о поединке боксеров, или как о "сражении лидеров", которое должно было привести к "большому потрясению". Спортивная метафора, то есть аналогия с боксерским поединком, здесь зашла очень далеко: пресса представляла двух лидеров, как/178/ представляют двух чемпионов накануне матча, в прогнозах ход дебатов тоже был описан как состязание боксеров: как судьи вокруг ринга, журналисты сосчитают "баллы" или "преимущества" каждого из противников (что составляет весьма сомнительную арифметику, - мы еще к этому вернемся - потому что здесь, в отличие от боксерского поединка, само определение "преимуществ" зависит /от субъективных оценок). После дискуссии все - журналисты, политики, специалисты по политическому маркетингу, профессора политических наук и само "общественное мнение" - подвергаются опросу, чтобы узнать, кто "выиграл"; а это один из способов навязать - посредством вопроса - идею, что действительно состоялось "сражение", а значит есть "победитель" и "побежденный".

Представление дебатов сильно повлияло на характер подготовки к ним самих политических лидеров: они оказались как бы заложниками своего собственного образа, созданного прессой, и определения дебатов как безжалостного столкновения, которое они не могли более ни контролировать, ни опровергнуть, не рискуя разочаровать ожидания, столь основательно внушенные прессой.

В этом контексте можно понять поведение Лорана Фабиуса, названного "агрессивным" и "воинственным", и вызвавшим тем большее к себе внимание со стороны большинства комментаторов и политиков потому, что он показал себя очень отличающимся от того образа, который он старался ранее создать - образа скорее "уравновешенного", "спокойного", "безмятежного" и "беспристрастного" политика (его политические противники говорили о нем, наоборот, как о политике, который "пресен", "не лезет в воду" и не берет на себя ответственность). Установка, принятая Лораном Фабиусом, во многом также обусловлена действием структуры политико-журналистского поля, превращающим эти дебаты в "сражения", которые должны быть "зрелищными"; так как некоторые считали его политиком "без характера", он без сомнения был вынужден реагировать. Тот же подход приемлем и для анализа поведения Жака Ширака, более умеренного, чем обычно, постоянно улыбающегося и притворяющегося "спокойным" и "не скованным": он, напротив, должен был бороться с публичным образом авторитарного и резкого человека.

Однако спортивные метафоры скрывают, что политические дебаты не выигрываются как матч боксеров, потому что здесь речь идет о вдвойне символической игре. Противники не только сталкиваются в словесном споре, но, кроме того,/179/ каждый из них бьется, чтобы установить наиболее благоприятные для него правила игры. В политике не существует однозначного определения "балла" или "преимущества". В отличие от спортивного соревнования или от физической борьбы, в которых выступления точно измеряются, нанесенные удары видимы и относительно бесспорны для всех (особенно когда происходит "нокдаун"), политическая борьба прежде всего является борьбой, символической, влияющей на определение правил игры, которые сами определяют восприятие хода состязания. Политики, опрашиваемые после каждой дискуссии, обязательно заявляют, что именно их лидер был лучшим. Таким образом они продолжают символическую борьбу, пытаясь навязать широкой публике свою точку зрения на дебаты в той мере, в которой здесь отсутствует объективная реальность как данность для сторонников обоих лагерей.

Политические лидеры, сталкивающиеся перед камерами - это лишь самые заметные и очевидные актеры телевизионных дебатов, но их "представление" в основном служит поводом для мобилизации целой совокупности агентов, которые, в свою очередь, будут бороться друг с другом за распространение своей интерпретации дебатов. Возможно, наиболее важные актеры - это не политики, слишком предсказуемое мнение которых является предметом традиционных шуток как в самой политико-журналистской среде, так и со стороны имитаторов, а комментаторы, эксперты и более или менее открытые сторонники каждого лагеря, которые высказываются до и после каждых дебатов в поддержку того или другого участника и стараются привести его к победе, придумывая аргументы ad hoc и стараясь установить ex ante и ex post (до и после игры) ее правила, которые могут быть наиболее благоприятными для своего лидера. Игра с правилами игры такова, что каждый может реально, причем почти независимо от конкретного хода дебатов, видеть, что "его" лидер берет верх над своим противником. Неоднозначность социального восприятия, которое может увидеть, в зависимости от случая, авторитаризм или авторитет, либерализм или попустительство, спокойствие или безразличие и т.п., дает возможность вынесения прямо противоположных оценок этим телевизионным представлениям. В спортивных состязаниях болельщики, конечно, могут воодушевлять свою команду, или считать, что она, несмотря на проигрыш, одержала моральную победу; тем не менее они не могут принимать решение о победе, так как оно основано на/180/ объективных критериях (правилах игры), заранее установленных для всех. До сих пор только "лидеры мнений" выносили суждение о политической борьбе. В определенном смысле мнение об игре оставалось для каждого, как справедливо говорят, "делом вкуса", то есть личного и субъективного убеждения.

Эффект вердикта

Действительное новшество этих дебатов, обозначившее важный этап в изменении функционирования политического поля, состоит в создании арбитра, названного неоспоримым и демократическим: для этого оказалось достаточно пустить самих зрителей на площадку игры с помощью метода опроса о мнениях, запрашивая у них оценки результата состязания. Если бы мы применили к самому спорту эту процедуру, тем не менее кажущуюся логичной в политике, - хотя в этой области следует остерегаться "очевидностей" - это означало бы, например, что результат футбольного матча не зависел бы от числа действительно забитых голов, но от количества болельщиков каждой команды, или - если взять пример, более близкий к политической борьбе - что результат поединка боксеров или чемпионата по художественному катанию зависел бы не от технических оценок судей-специалистов, а от мнения зрителей или даже телезрителей.

То самое состязание

"Обозрение прессы", каждый день транслируемое по радио, и обобщающее всю совокупность комментариев со стороны журналистов, способствует - под видом простого констатирования фактов - производству события, обладающего своеобразной политической эффективностью, так как состояние "мнения журналистов" остается важным посредником между состоянием "общественного мнения" и политическим полем. Обозрение прессы Жан-Клода Кербур'ха во вторник 29 октября 1985 года на канале Европа 1 показывает то исключительное значение, которое пресса придала дебатам (они неплохо представлены среди двадцати заголовков процитированных статей парижской и региональной прессы): "Время между откликами "по горячим следам" и реакциями "на расстоянии" заполнено сосредоточенными размышлениями. Уступим же место/181/ раздумьям, а также нескольким вопросам. Например: Лоран Фабиус, кто он - сторонник правых или левых? Этот вопрос не нов, он не скандален. Скажем, он едва ли парадоксален. В любом случае Серж Жюли задает его себе в Либерасьон и отвечает: Можно было ожидать от него выступления с позиции "левых" по крайней мере на темы эмиграции и безопасности. Однако это потребует пересмотра.- У "левых", пишет Серж Жюли, только что завершилась моральная и идеологическая декомпозиция. То, что мы увидели, - это, в действительности, столкновение двух амбиций в чистом виде и Андре Фонтен был прав, цитируя Шекспира в газете Монд. Действительно, где же идеология, и даже идеалы? Нам хотелось бы видеть, пишет Андре Фонтен, чтобы Лоран Фабиус и Жак Ширак немного поднялись и обрисовали широкую картину будущего. Однако, не без грусти продолжает редактор Мода, состязание людей одержало верх над столкновением идей. Состязание людей, потому что, как пишет Пьер Шаржи в "Письме нации", Фабиус явно думал лишь об одном, - о том, как подразнить Жака Ширака; состязание людей, потому что, добавляет Жюль Кловэр в Норд-Эклер, им практически не оставалось ничего другого из-за крайней ограниченности тем, по которым они могли спорить. Но только, как замечает Жан-Рене Лаплен в Провенсаль, Лоран Фабиус, предпочитая личное столкновение конфронтации идей, "отдал в залог" свое будущее, может быть даже в глазах своих друзей. Очевидное противоборство людей и столкновение личных амбиций, потому что для Юманите Фабиус и Ширак - это, в сущности, одно и то же. Можно, - заявляет Жак Дион в Юманите - вволю беседовать о надменном высокомерии Лорана Фабиуса или о хищной улыбке Жака Ширака, но это интересует лишь поклонников американизированного политического "Бебет-шоу". Главное - это сходство проектов. Но тогда можно задать себе другой вопрос. Что, начинается мирное сосуществование? Вчера вечером это как будто уже было фактом для Пьера-Люка Сегийона на ТФ1 и для Поля Амара на Антенн 2. Например, с точки зрения Пьера-Люка Сегийона, который был одним из арбитров состязания, борьба не была ни напряженной, ни жесткой лишь потому, что в сущности Фабиус и Ширак почти взаимозаменимы; например, это относится к проблемам эмиграции, отхода от крайностей, национальной независимости и т.п. Так что же, мы уже пришли к этапу "после марта 1986"? Все обнимаются? Все согласны друг с другом? Совсем нет, отвечает Шарль Ребуа в Фигаро. Дуэль/182/ Фабиус-Ширак вполне допускает плохой прогноз о сосуществовании Миттерана и оппозиции. С этой стороны надо предвидеть немало шума, добавляет Шанталь Дидье в Эст републикен; тем более, замечает Жорж Сюффер в Ле републикен лоррен, что тем вечером мы почувствовали, как между двумя спорящими пробежала как бы искра ненависти. Мне скажут, продолжает Сюффер, что здесь речь идет не о чисто политических явлениях. Но ведь политика тоже соткана из злопамятства и гнева. А значит, сосуществование будет трудным, оно будет даже тягостным, добавляет Бернар Элюи в Эст-Эклер, если мы будем судить по оскорблениям, нанесенным друг другу участниками спора. И ...на первый взгляд не так уж очевидно, что Реймон Барр - главный проигравший того воскресного вечера, как пишет Марк Ульман в Телеграмм де Брест. Конечно, пишет Марк Ульман, Жак Ширак показал, что он готов править; но вместе с кем? С человеком, который очевидно стал главным проигравшим в "решающем", как говорилось, состязании. Сегодня утром пресса еще нападает на Фабиуса. Серж Жюли в Либерасьон: Лоран Фабиус - машина по производству пустоты. Только на этот раз пустота на нем отыгралась. Поль Гилбер в Ле Котидьен де Пари: Лоран Фабиус - это сфабрикованный политический персонаж; но на сей раз произошел "производственный дефект". Жан Боторель в Фигаро: Лоран Фабиус хотел сыграть в убийцу, но банальные охотники на болотных уток не изображают из себя победителей хищников; Фабиус вел себя не только неудачно, продолжает Боторель, но неловко. Лоран Жиль Ардино в Ле Меридиональ: Фабиус переоценил свою собственную ловкость, и результат весьма жалок. Поль Кац в Миди либр: Он слыл мастером коммуникации и "народной речи". Но теперь мы хорошо отдаем себе отчет в том, что Фабиус может потерять часть своих преимуществ, что весьма неудобно для премьер-министра. И одновременно, как пишет Жерар Бадель, Лоран Фабиус может облегченно вздохнуть, так как ему не надо будет состязаться с Реймоном Барром. На самом деле Реймон Барр - напоминает автор редакционной статьи номера Паризьен Либере, все еще, по-видимому, не намерен принять вызов премьер-министра. Как бы то ни было - замечает Ги Бонне, - эти дебаты судили по чисто аффективным и эмоциональным критериям, но в конце концов может быть, это и к лучшему, говорит редактор номера Републик дю Сентр-Уэст, так как, если бы на все это смотрели чисто рациональным образом, то/183/ Фабиус и Ширак оба рисковали бы при этом потерять баллы и остаться в проигрыше. Действительно, если мы посмотрим на данные, опубликованные этим утром, в частности в Либерасьон и Лез Эко, то все оказались в проигрыше. Между тем эти мелкие игры, заявляет Фавила в Лез Эко, плохи тем, что они дискредитируют даже официальные данные, а с ними и организации, от которых они исходят. Короче говоря, тем вечером правда сильно пострадала, но, как спрашивает себя Андре Фонтен в Монде, - "Не стали ли французы равнодушны к правде? Оставляю Вам право ответа на этот вопрос. До завтра".

Априори ничто не запрещает установить это весьма специфическое правило, отдающее зрителям право судить в игре и принимать решение о каждом из приемлемых правил. В этой области все возможно, но и все произвольно. Можно с успехом представить себе, что так же станут поступать в науке и отныне у репрезентативных выборок населения будут требовать решения о том, вращается ли Земля вокруг Солнца или наоборот; или еще, когда найдут средство против СПИДа через год, два года или позже (а последний вопрос действительно был задан). Эти явно абсурдные вопросы могут, впрочем, быть использованы, но только при условии считать их индикаторами переменных, которые надо определить и построить. Политическая или политологическая уловка состоит в том, что ответы берутся в том виде, в котором их дают респонденты. Именно поэтому точно найдется комментатор, утверждающий, что по данным опросов Земля вращается вокруг солнца, или что вскоре найдут средство против СПИДа, потому что большинство людей так думает. В реальности первый вопрос можно считать хорошим показателем приобщенности к школьной системе (потому что правильный ответ предполагает знания, получаемые в начальной школе), и второй - хорошим индикатором подверженности индивидов кампании в прессе по вопросу СПИДа. Но поступая таким образом, специалисты по опросам идут гораздо дальше простого сбора мнений: они представляют свои репрезентативные выборки в качестве универсальных судей по всем вопросам. Можно говорить о настоящем эффекте Топ 50, неизбежно присущем самой практике опросов и огласке результатов. Произвести классификацию пятидесяти наиболее продаваемых дисков на основе данных исследования мнений, ссылаясь на то, что оно предоставляет (что вполне возможно) все гарантии серьезности, - это значит имплицитно признать, что важен сам процесс/184/ установления такой классификации. Более того, это значит сделать критерием классификации, посредством подразумеваемого ценностного суждения, чисто количественную меру, которая, несмотря на свою произвольность, - так как она не диктуется реальностью - все же представляется как научно обоснованная и поэтому ее воспринимают как "объективную" и "неоспоримую". Обычно происходящая широкая огласка результатов этих рейтингов вызывает настоящую - добровольную или нет - операцию по их "продвижению", укрепляющую этот рейтинг и веру в превосходство такого типа классификации. Подобно практике опросов в политике, "Топ 50" и сопряженные с ним экономические и символические выгоды глубоко изменили саму логику пространства производства популярных песен.

История создания "Топ 50" интересна сама по себе. Она обязана Филиппу Гилдасу, журналисту станции Европа 1, когда в 1984 году он был назначен ее редактором программ. Он рассказывает, что тогда существовало порядка двадцати дисков 45-оборотов, производители которых осаждали радиостанции, претендуя на первенство, и что он, не имея ни особенных музыкальных пристрастий, ни личного мнения в этой области (как обычно бывает с редакторами программ), но тем не менее желая сделать выбор, нашел как будто "профессиональное" и "объективное" средство для определения действительного лидера. Тогда он пришел к мысли взять в качестве критерия уровень продаж дисков; это лишь один из критериев, но он был легче принят, так как походил на форму голосования. Особенно огласка рейтинга (ежедневная передача станций Европа 1 и Канал Плюс, а также публикация в еженедельнике) обусловила то, что в среде профессионалов шоу-бизнеса называется "эффектом Турбо", то есть увеличение продаж в результате попадания диска в рейтинг Топ 50 и последующих упоминаний в ведущих национальных СМИ.

Этот эффект вердикта носит очень общий характер и также проявляется даже в тех областях, которые могли бы показаться наиболее далекими от подобных процессов, например, в интеллектуальном поле. Так, журнал Лир (68 номер за апрель 1981 года) задал следующий вопрос обширной выборке лиц, взятых в качестве "репрезентативно представляющих интеллектуальную среду" (600 человек, включая академиков, писателей, преподавателей, учащихся старших классов, профессионалов в области книгоиздания, журналистов, артистов/185/ и различных деятелей): "Каковы три современных франкоязычных интеллектуала, произведения которых, по Вашему мнению, оказали наиболее глубокое влияние на эволюцию идей, литературы, искусства, науки и т.п.", чтобы установить список чаще всего названных интеллектуалов [22]. На самом деле под видом формы демократического референдума этот опрос, с одной стороны, утверждал идею (очень журналистскую) пользы рейтинга, а с другой определил круг лиц, имеющих законное право участия в его составлении. В этом исследовании журнала Лир журналисты были "сверх-представлены" (37% опрошенных) и их мнение получило значительный, но незаметный перевес, потому что интеллектуалы-журналисты и журналисты-интеллектуалы, не говоря уже просто о журналистах, "утонули" в "репрезентативной выборке" индивидов, сочтенных (кем?) способными высказаться по этому вопросу. Сегодня довольно забавно перечитать отчет об исследовании. Если мы исключим интеллектуалов, умерших со времени проведения исследования (чтобы соблюсти формулировку вопроса), то первыми тремя интеллектуалами были бы: Клод Леви-Стросс. Мишель Турнье и Вернар-Анри Леви. Газета Эвенеман дю жеди, повторившая исследование в феврале 1989 года, поместила во главе рейтинга, ex aequo, Леви-Стросса и Бернара Пиво...

Стоило бы процитировать почти весь комментарий журналиста Эвенеман дю жеди, представляющего результаты этого рейтинга, явно построенного по образцу исследования журнала Лир. Даже не задаваясь вопросом о составе жюри, определяющего подобный рейтинг, журналист с очевидным удовольствием констатирует как факт этот "прорыв" СМИ и лестное их сближение с высоко престижными интеллектуальными институтами ("Коллеж де Франс и телевидение, научные авторитеты и католическая власть, производство идей и их распространение"). Он видит в этом повод "аплодировать победе согласия медиатических и университетских кругов" и, по-видимому, радуется тому, что этот рейтинг смешивает личности, звания и должности: интеллектуальная власть сегодня будет "разумом у власти, конечно при условии, что она узаконена медиатическим судом и что она не занимается безосновательными умозрительными построениями, а соприкасается с реальной экономической, политической, социальной или культурной жизнью". Рейтинг, установленный жюри, в котором преобладают журналисты, еще в более резкой форме, чем журнал Лир, присуждает/186/ медиатическую пальму первенства года. В реальности жюри отвечало на следующий вопрос: "О каких интеллектуалах или деятелях искусств СМИ больше всего говорили в последнее время" (Фюре в год двухсотлетия Революции не мог не занять второго места, а Пьер Нора - третьего и т.п.) [23].

В действительности основное последствие, производимое опросами или производимое кем-то посредством опросов в этой области, состоит в составлении жюри, представленного в качестве "неоспоримой" инстанции в силу своей коллективности, анонимности, репрезентативности, а значит "беспристрастности". Именно поэтому специалисты по опросам, чтобы придать максимальный общественный вес результатам своих исследований, заботятся о том, чтобы быть внешне безупречными в составлении своих выборок населения, которые они имплицитно выдают за окончательных судей. В противовес произвольным и односторонним мнениям сторонников каждого "лагеря", эти опросы нового типа, хотя и подобные большинству политологических опросов, представляются в качестве научной технологии, дающей возможность выносить абсолютно беспристрастные суждения по политическим вопросам. В ходе дебатов Ширак/Фабиус все было сделано для того, чтобы сразу обеспечить максимальную аудиторию, тем самым максимизируя роль институтов и ценность их опросов, которые предполагалось провести после дискуссии: на самом деле, чем больше людей наблюдает дебаты, тем больше последние становятся предметом обсуждений, и тем больше институты опросов укрепляют свои позиции, потому что они и только они способны дать "правильный ответ" на вопрос, который задают себе и обществу все комментаторы дебатов: "Кто победил?"* Именно поэтому в дни перед дебатами пресса, радио и телевидение стремились привлечь интерес, или, проще говоря, любопытство широкой публики, которая, хоть она и мало интересуется самой политикой, могла по этому случаю стать развлекающимся зрителем этого состязания ораторов. Накануне дебатов вся пресса давала на первой странице анонс этой исключительной/187/

* Если бы дебаты развернулись позже и без предварительного извещения, и следовательно, если бы их слушало немного людей, то опросы не имели бы большого смысла.

политической передачи, которую "нельзя пропустить"*, и пыталась направить ее восприятие путем представления в каждом СМИ (в зависимости от его собственной политической позиции) обоих лидеров, их предполагаемых политических стратегий, их преимуществ и недостатков, их публичного имиджа и их консультантов, их хобби и образа жизни, прогнозы специалистов по коммуникации и даже, едва ли в шутку, прогнозы астрологов.

Между тем, назначение "победителя" таких дебатов путем прямого опроса репрезентативной выборки населения было символическим переворотом, который смог остаться незамеченным лишь потому, что он был логическим следствием целой серии трансформаций, последовательно превративших граждан в простых телезрителей, оценивающих качество "представления". Однако такое назначение полностью произвольно: защищая идею "просвещенного" мнения, мы можем полагать, что ценность мнения не зависит от количества индивидов, его разделяющих. В реальности, институты опросов дали техническую возможность распространить на политику и на другие области власть "аплодиметра", востребованного всей структурой политико-журналистского поля и отныне позволяющего решать и определять, что "правильно", не прибегая к традиционным политическим процедурам. Парадоксом, свойственным политологическому подходу к политике, является то, что в данном случае институты опрашивают респондентов, как будто они не имеют политических мнений и поэтому могли бы быть более беспристрастными, чем комментаторы; таким образом, репрезентативные выборки избирателей превращаются в судей, решения которых, как предполагается, не произвольны и должны признаваться всеми, включая самих комментаторов и политиков, роль которых теперь сведена к анализу и к приведению своих комментариев в соответствие с результатами опросов. Показательно, что в ходе дебатов Ширак/Фабиус ни один из участников политической игры не оспорил законность опросов,/188/

* Мы видим здесь, что невозможно анализировать телепередачу саму по себе, не принимая в расчет инстанции, частично формирующие ее аудиторию (специализированные телевизионные газеты, отбирающие передачи, которые "надо посмотреть" или "нельзя пропустить", ежедневную прессу, побуждающую следить или не следить за той или иной передачей, и т.п.), а значит, и ее "судей".

призванных определить "победителя" дебатов*. Надо сказать, что определение этого победителя с самого начала сильно зависело от опросов "общественного мнения". На самом деле речь шла о чистом продукте институтов опросов и агентств, специализирующихся в области политической коммуникации. Сама идея провести эти дебаты, к которым ничто объективно не обязывало, вписывалась в политическую игру, уже находящуюся под влиянием опросов о мнениях**. Сама форма этого телевизионного дебата была выбрана потому, что опросы как будто указывали на то, что французы очень "любят" масштабные дискуссии между политическими лидерами. Риск, на который они шли, соглашаясь на публичное противоборство, тоже объясняется их общим желанием поднять свой рейтинг популярности, чтобы прочно утвердиться в своем собственном лагере, в частности по отношению к двум остальным лидерам (Барру и Рокару), рейтинги популярности которых, сильно возросшие за последние годы, оказывали значительное давление на политическую игру и на их личные амбиции. Иначе говоря, оба политических противника боролись не столько друг с другом, сколько с данными опросов общественного мнения, слишком благоприятными для их конкурентов.

Редко дебаты вызывают проведение такого количества опросов. На предшествовавшей им неделе разные газеты провели опросы и опубликовали их результаты: например, по заказу телевизионного еженедельника Теле 7 жур институт Софрес провел опрос, чтобы узнать, сколько телезрителей собираются следить за дебатами (вопрос об аудитории, который задавал себе прежде всего руководитель канала ТФ1), смогут ли эти дебаты изменить их мнения (вопрос о влиянии телевидения, который задают себе политологи), и, отвлекаясь от их политических/189/

* Один политический комментатор (Серж Жюли в Либерасьон) даже переделал редакционную статью, чтобы привести свое мнение о дебатах в соответствие с тем, что показали опросы: после "горячего" выпуска первой редакционной статьи, в которой он назвал Фабиуса "убийцей", который нокаутировал своего противника, на следующий день он продолжил этот текст, чтобы объяснить, почему "сварливость" Фабиуса привела его к поражению.

** Предложение о дебатах было высказано Лораном Фабиусом в ходе передачи "Час истины", в которой опросы общественного мнения играют очень важную роль, потому что Софрес в конце передачи измеряет то, что она называет "медиатическим влиянием" политического деятеля, приглашенного отвечать на вопросы трех журналистов, путем сравнения мнений "репрезентативной выборки телезрителей" до передачи и после нее.

мнений*, какие политики кажутся им "лучше всех" выступающими на телевидении, наиболее "убедительными" и наиболее "смешными" (вопросы, которыми задаются специалисты по политическому маркетингу). Еженедельник ВСД(VSD) заказал опрос об образе каждого из двух политических лидеров (какой из них имеет большее будущее, кто был лучшим премьер-министром, кто более компетентен, обаятелен, умен и т.п.); Фигаро Магазин с помощью Анателя провел опрос примерно 100 человек (как минимум, малозначимая выборка), чтобы узнать, кто - Ширак или Фабиус - более "умен", "воинственен", "способен", "честен", "просвещен", "ответственен" и т.п. Накануне дебатов Франс-Суар объявила, что по ее заказу институт IFRES проведет "эксклюзивный экспресс-опрос", чтобы измерить "влияние, оказанное на общественное мнение" дебатами. В ходе самих дебатов Эвенеман дю жеди, Франс Интер и Телерама объединились для проведения путем "медиаскопии" экспресс-опроса примерно 100 "репрезентативных" телезрителей, собранных в одной комнате и располагающих "медиаскопом" - маленьким устройством с курсором, который телезрители постоянно перемещают в течение спора, показывая этим, согласны ли они или не согласны с высказываниями ораторов - чтобы измерить реакцию публики во время разных этапов дебатов и иметь возможность поставить общую оценку каждому из участников. Другой институт (SFRO), работающий с населением по сети минитэль, также должен был провести во время дебатов опрос примерно 400 семей, чтобы измерить эволюцию мнений по различным обсуждавшимся темам и по вопросу образа обоих кандидатов (компетентность, авторитет, симпатия и т.п.). Наконец, после окончания дебатов два опроса были проведены по телефону - один опрос ФИЭСИ (IFRES)-Франс Cyap и другой - Фонинг Этюд-РМС (RМС). И еще один опрос - говоря только об опросах, данные которых-были опубликованы - был реализован на следующий день после дебатов институтом Софрес для станции Европа 1 с целью определения победителя спора, как было заявлено в анонсе./190/

* Могли бы Вы сказать, без учета Ваших политических мнений, какой из следующих политиков кажется Вам наиболее убедительным? и т.п." Вопросы такого типа, задаваемые институтами опросов, больше говорят о тех, кто их задает, чем об опрашиваемых. На самом деле, достаточно ли попросить респондентов отвечать "без учета своих политических мнений", чтобы они именно так и отвечали? И как узнать, действительно ли опрошенные оценивали политиков без учета своих мнений? Стоило бы задаться вопросом, кто - кроме политологов и профессионалов в области политики - может так "заключить в скобки" свои политические убеждения, чтобы вынести чисто техническую оценку качества спектакля, разыгранного тем или иным политиком.

Очевидно, политико-журналистская среда больше всего ожидала данных опросов о самих дебатах и именно они оказали наиболее сильное политическое воздействие. Прежде всего, поражает быстрота, с которой пресса произвела - с помощью специализированных институтов - данные опросов, сопровождающие и подтверждающие комментарии журналистов. С момента завершения дебатов результаты опросов методом "медиаскопии" открыли дискуссию политических журналистов по радио. В понедельник утром пресса дала обзор данных опроса ФИЭСИ(IFRES)- Франс Суар, проведенного в воскресенье вечером между 21 и 22 часами (репрезентативная подвыборка 586 человек, смотревших дебаты, построенная на основе общенациональной выборки французов в возрасте не младше 18 лет). Во вторник утром были опубликованы итоги опроса Софрес-Европ 1, проведенного после передачи, 800 человек,- следивших за дискуссией. Далее, надо отметить, что числовые данные двух опросов были единодушно и без каких-либо ограничений проинтерпретированы как присуждение "победы" Шираку*. Оппозиционная пресса (Фигаро, Кошидьен де Пари, Аврора, Франс-Суар) взяла за основу данные этих опросов, чтобы поддержать своего лидера и попытаться подорвать авторитет главы правительства ("Опрос доказывает: Ширак - победитель", Франс-Суар, 28 октября 1985 года), в то время как пресса, более или менее открыто поддерживающая правительство (Матен, а также, в определенной степени, Монд и Либерасьон), смогла лишь подстроиться под всех и, будто для извинения, занялась поисками причин поражения, которое казалось ей также неоспоримым. Тем не менее это "поражение" или эта "победа" вовсе не очевидны. Не будет преувеличением сказать, что Лоран Фабиус был побежден не Жаком Шираком, а верой в опросы и тем фактом, что "общественное мнение" было превращено в судью и арбитра дебатов. По данным опроса ФИЭСИ(IFRES)-Фpaнc-Cyap, 39% опрошенных заявили, что в поединке лидировал Жак Ширак, против всего лишь 25% в пользу Лорана Фабиуса. А это значит, что 61% опрошенных не согласились с тем, что Ширак лидировал в споре. Тогда как можно заключить, что последний был "победителем" в то время как почти две трети телезрителей,/191/

* Ни одно СМИ не дало статистического описания структуры аудитории, следившей за дебатами. С учетом того, что только каждый второй телезритель смотрел всю передачу или ее часть (что само по себе составляет своего рода рекорд), это означает, что опрошенная - а значит, выступающая арбитром - группа не могла быть строго репрезентативной выборкой населения, имеющего право голосования по возрасту.

смотревших (или сказавших, что смотрели) дебаты, заявили, что не видели его победы над противником? Таким образом, мы имеем дело со скорее политической, нежели научной, интерпретацией данных опросов. Даже если мы предположим, что полученные распределения ответов были бы более благоприятными для того или иного участника спора, то остался бы еще вопрос по поводу этих репрезентативных выборок телезрителей, то есть судей, считающихся беспристрастными и неопровержимыми. Консультанты по политической коммуникации, опрошенные после дебатов разными газетами, дали суровую оценку "представлению" двух соперников (что было способом сообщить политическим партиям и их лидерам, что они не умеют выступать, а значит, что им требуются советы в области коммуникации); однако они были особенно суровы по отношению к Лорану Фабиусу, который, по их словам, совершил "грубую ошибку в коммуникации", внезапно изменив свой "имидж". Фабиус, через несколько дней вызванный журналистами вследствие его "плохого выступления", не только признает вердикт институтов опросов в той степени, в которой он был сообщен всем, но объяснит его, говоря, что он "на самом деле не был самим собой" во время этих дебатов, этим повторяя аргументы специалистов по коммуникации. Иначе говоря, он по-видимому думал (или делал вид, что думал), что если бы он выбрал другую стратегию коммуникации, то смог бы устроить лучшее "представление", а значит, сумел бы получить лучшую оценку в ходе опросов. Можно задать себе вопрос, не идет ли здесь речь о чистой иллюзии, основанной на политически нейтрализованной точке зрения телезрителей, сведенных к простым зрителям, изначально не имеющим никаких политических мнений. В конечном счете, результаты разных опросов, организованных после дебатов, каким бы ни был их реальный ход, также были столь же предсказуемы, как и заявления активистов разных партий, потому что произведены по очень схожей логике: каждый респондент стремился увидеть победителя и особенно объявить победителем лидера, наиболее близкого его мнениям. В политике телезрители не являются нейтральными и беспристрастными судьями, потому что они также в сильной степени политически ориентированы. Независимо от игры каждого участника дебатов, итогом опросов не могло быть политически нейтральное суждение, а только мнения, хорошо выразившие соотношение политических сил на момент проведения дебатов. Лоран Фабиус, хоть и привлекший большую часть социалистического электората, не мог одержать/192/ количественную победу, даже если бы он не сделал какого-нибудь "презрительного", с точки зрения комментаторов, жеста или "неуместного" высказывания. И наоборот, Жак Ширак, в то время объединявший или собиравший вокруг себя большую часть голосов оппозиции, а также голосов избирателей, которые всегда из принципа враждебны любому правительству, обладал большими шансами привлечь к своей кандидатуре много "голосов" - вне зависимости от своих "медиатических" улыбок. Иначе говоря, результаты этих опросов по поводу дебатов предвосхищали результат законодательных выборов марта 1986 года, потому что в конечном счете они были произведены по очень похожей логике. Но этот переход, превращающий политически ангажированных телезрителей в объективных судей, предположительно отвлекающихся от своих политических мнений, чтобы выбрать "лучшего", хорошо иллюстрирует более общее изменение, произведенное политологами и институтами общественного мнения и приведшее от политики и ее всегда бесконечных споров к "политической науке" и ее псевдонаучным вердиктам.

Дело больше не заключается - как это было во время первых больших дебатов такого рода, в частности, во время дискуссии в ходе кампании перед президентскими выборами в 1965 году, в которой столкнулись, на канале Европ 1, Пьер Мендес Франс и Мишель Дебре* - в действительном обсуждении политики противника, а также в передаче своих убеждений аудитории. Практика опросов общественного мнения и развитие во Франции, с начала 70-х годов, телевизионной сети и технологий политического маркетинга постепенно изменили логику дебатов. Для политиков речь идет теперь о выступлении перед широкими аудиториями телезрителей - поиск которых по необходимости приводит к развлекательным передачам, имеющим, как правило, самую большую аудиторию, - и об осуществлении "зрелищных" действий, направленных на публику, состоящую из профанов, с целью сдвинуть "общественное мнение", вариации которого воздействуют на политико-журналистское поле и дают пищу для политических бесед и/193/

* Эти дебаты, организованные Европой 1, периферической радиостанцией, уже внесшей свой вклад в продвижение менее официального и более "медиатического" представления об информации, которая впервые выступила в этом жанре и поэтому претендовала на некоторую достоверность. Почти все комментаторы в то время подчеркивали ее "достойное проведение", "высокое качество", и отмечали силу убежденности выступавших политиков, приносивших на дискуссии много документов и не пренебрегавших долгими консультациями (наведением справок).

статей в прессе. Теперь наибольшее влияние на политическое поле оказывают, возможно, не сами дебаты в том виде, в котором они воспринимаются политическими кругами и журналистами, обязанными давать о них отчет и комментировать их, а целый псевдонаучный механизм, последовательно созданный группой новоявленных агентов политического поля.

Политический маркетинг, по-видимому, служит политикам: он предлагает помочь им, продавая им навыки, способные привести их к победе. В реальности он скорее использует их, чтобы обеспечить свое существование, а многие политические лидеры парадоксальным образом превращаются в простых "спонсоров" консультантов по политической коммуникации. Политические рекламисты, долго остававшиеся в тени по воле своих клиентов, так как их технологии рационального манипулирования, казалось, бросали вызов преобладавшему в то время официальному взгляду на политику, сегодня афишируют себя, когда они не хотят сами заниматься политикой, иногда доходя до наведения тени на своих клиентов... Они претендуют на изобретение "выигрышных" выражений или предвыборных афиш, и стремятся убедить политические круги в том, что если политики выигрывают выборы, то это происходит благодаря проведенной ими кампании с предвыборными афишами и лозунгами*. Отныне все политические лидеры имеют своих консультантов по политической коммуникации, которых они в определенном смысле защищают. Сегодня в ходе дебатов состязаются не только политические лидеры, с их убеждениями и амбициями, но также стратегии, разработанные "экспертами по коммуникации", и более или менее эффективно примененные политиками. Политические лидеры, желающие стать "чемпионами по общественному мнению", имеют шансы превратиться лишь в/194/

* Спор об авторстве лозунга "Спокойная сила", столкнувший Сегела с Бонграном после мая 1981 года, не только анекдотичен. Он хорошо показывает важность изменения, произошедшего - по крайней мере, идеологически - в политической борьбе, когда консультанты по политической коммуникации были убеждены (и старались убедить клиентов) в том, что в политике выигрывают на уровне маркетинга. Если Жискар д'Эстен проиграл на президентских выборах в 1981 году, то это произошло потому, что - как подразумевает Бонгран - он не использовал "выигрышную формулу", найденную его командой, а впоследствии "сворованную" членами кабинета Сегела и предложенную Миттерану. Здесь мы едва ли удалились от магических практик, сопровождающих большинство видов социальной деятельности "с высокой степенью риска". На самом деле именно потому, что Миттеран выиграл выборы, этот лозунг и стал в глазах тех, кто их изобретает, - по хорошо известной магической логике ретроспективного предсказания, - "выигрышным" лозунгом. И вероятно, сегодня этот лозунг был бы забыт, если бы Миттеран не был бы избран - как был забыт лозунг его неудачливого соперника.

"чемпионов" по количеству консультантов в области маркетинга, продающих им, зачастую слишком дорого, рецепты, выражения или лозунги, которые должны на несколько баллов поднять их рейтинг в общественном мнении - сформированном ими же в своих целях и успешно навязанном - "во имя эффективности" - в качестве меры всех вещей в политике./195/

---