Таким образом, перемена, произошедшая в последние двадцать лет, заключается в том, что теперь исследования "общественного мнения" почти полностью сводятся к опросам, проводимым институтами изучения общественного мнения под руководством политологов, и что, кроме этого, практика опросов общественного мнения занимает значительное место в политической жизни одновременно и как "журналистский" продукт, и как претендующее на беспристрастность измерение общественного мнения и как метод, обеспечивающий гораздо более усовершенствованную разработку стратегий почти всей совокупности политических актеров национального уровня. Многие иностранные журналисты поражены обилием опросов, которые заказывает и результаты которых публикует французская (особенно парижская) пресса, а также большим разнообразием тем, затрагиваемых этими исследованиями, которые не сводятся только к предвыборным опросам, как это происходит в большинстве стран демократического типа, но касаются всех проблем, способных разделить политико-журналистскую среду. Эти опросы подпитывают многие политические дискуссии или крупные общественные дебаты, начатые прессой, а иногда даже приводят к их разрешению. Причиной того, что подобное чисто политическое использование опроса, потенциально предполагающееся самим методом, так сильно развилось во Франции, во многом являются тесные отношения, установившиеся в 60-е годы на структурном уровне между институтами изучения общественного мнения и некоторым числом специалистов, вышедших из институтов политических наук. Действительно, во Франции, в отличие от того, что произошло в большинстве других стран, институты изучения общественного мнения были помещены под научное руководство не инженеров или математиков, в основном заинтересованных в улучшении технической эффективности опроса, а политологов, то есть специалистов, претендующих на звание настоящих "социальных инженеров" и стремящихся посредством конструирования вопросов о мнениях принять участие в политической игре в качестве беспристрастных арбитров./95/

Незаконная передача научного авторитета

Во Франции обучение политической науке, в том виде, в каком оно осуществляется в институтах политических исследований - готовит к карьере в сфере политики и власти, в отличие от, например, Германии, где эта наука является маргинальной специальностью, без определенных перспектив, частично привлекающей студентов "левого" или "экологического" толка. Опираясь на концепцию политики как управления и стремления к "общему благу", а не борьбы между социальными группами с противоположными интересами, политическая наука представляет себя как нейтральную науку на службе у всех*. Чтобы понять социальное применение опросов общественного мнения во Франции и стратегическую роль, которую они играют в функционировании политического поля, нужно, следовательно, учитывать контекст, в котором эта технология, изобретенная Гэллапом в Соединенных Штатах в 1935 году, распространилась во Франции. Скорее всего, Жана Стецеля, основателя первого института изучения общественного мнения во Франции (ФИОМ с 1938 года) - в противоположность тому, на что указывают все академические почести - все же нельзя назвать человеком, сыгравшим наиболее важную роль в области политических опросов общественного мнения. Стецель - профессор психосоциологии в Сорбонне с 1955 года, директор Центра социологических исследований и один из основателей, в 1960 году, Французского Журнала Социологии - был, без сомнения, еще слишком академичен, чтобы направить часть работы своего института не на исследования, а на деятельность, прямо ориентированную на СМИ. В 1977 году он покидает ФИОМ, не разделяя его новую ориентацию, направленную скорее на коммерческие приоритеты, и совместно с А.Риффо создает свой/96/

* Для анализа происхождения свободной Школы политических наук и "политической науки" как автономной дисциплины, см. недавние работы Д.Дамамма (D.Damamme, "Genese sociale d'une institution scolaire: I'Ecole libre des sciences politiques", Actes de la recherche en sciences sociales, 70, novembre 1987, pp.31-46), и П.Фавра (P.Favre, "Naissance de la science politique", Paris, Fayard, 1989 (Coll. "L'espace du politique"); об идеологии нейтралитета см. П.Бурдье и Л.Болтански (P.Bourdieu et L.Boltanski, "La production de I'ideologie dominante", Actes de la recherche en sciences sociales, 2-3, juin 1976, pp.3-73), и наконец, о положении этой школы в системе институтов и в поле власти, П.Бурдье (P.Bourdieu, "La noblesse de I'Etat", Paris. Ed.de Minuit, 1989).

собственный институт "Факты и мнения"*. Его деятельность, более ограниченная рамками социологического поля, а не относящаяся к полю политики, была направлена особенно на признание социологами - "гуманистами" и "литераторами", которые, с его точки зрения, занимались "рефлексивным анализом, не покидая свой рабочий кабинет" (позиция, которую воплощал, например, Жорж Гурвич), концепции "эмпирической" социальной науки, привнесенной из Соединенных Штатов (Лазарсфельд), полагающей необходимость количественного измерения человеческого поведения. Эта внутренняя борьба в социальных науках, в которой новая фигура "эксперта" была противопоставлена более традиционному образу "интеллектуала", привела по крайней мере к одному значимому результату - она представила опрос общественного мнения как метод вполне научного исследования. Но вплоть до 1960 года ФИОМ, который к тому времени существовал уже более 20 лет, все еще оставался единственным институтом изучения общественного мнения во Франции, а практика проведения опросов в области политики оставалась маргинальной и конфиденциальной деятельностью**.

Действительное включение опросов в политическую жизнь произошло в 60-е годы, когда несколько молодых исследователей в области политических наук, приглашенные средствами массовой информации для проведения "операций по оцениванию" в ходе президентских выборов, проинвестировали институты изучения общественного мнения и предприняли настоящую работу по продвижению "общественного мнения" так, как они его понимали, превратив тем самым этот простой метод исследования в весьма сложное средство политической легитимации./97/

* Этот разрыв, если не сказать это взаимное игнорирование, между социологией и политической наукой, явно проявляется в издании памяти Жана Стецеля, опубликованном в 1981 году (Sciences et theorie de I'opinion publique, Paris, Retz), содержащем статьи социологов (Будон, Буррико, Жирар, Арон, Казнев, Баландье, Лотман, Томас), психосоциологов (Мэзоннев, Даваль, Руссель, Фламан), статистика и историка (Дезаби, Шевалье), но ни одной статьи политолога, которые, тем не менее, уже более десяти лет занимались производством "общественного мнения" (за исключением Мишела, по образованию принадлежащего скорее к психосоциологам, чем к политологам).

** Исследования в области социальных наук, в которых участвовал институт ФИОМ Ч.Стецеля, относятся к темам семьи (в частности, установки в области репродуктивного поведения), жилья, миграций, восприятия стоимости жизни, и т.п. В сотрудничестве с А.Жираром, Ж.Стецель публикует в 1953 году книгу "Французы и иммигранты" ("Francais et immigres", Paris, PUF), а в 1976 году - "Доходы и стоимость жизненных потребностей" (Tes revenus et les couts des besoins de la vie", Paris, PUF). Eгo последняя публикация еще отличается от опросов о мнениях, проводимых политологами: это отчет об обширном психосоциологическом исследовании методом опроса на тему ценностей (мораль, религия, семья, политика, и т.п.) в различных европейских странах, "Ценности настоящего", ("Les valeurs du temps present", Paris, РUF. 1983 (Coll. "Sociologies").

Именно в 1958 году Национальный Фонд политических наук впервые заказывает, при финансовом содействии Фонда Рокфеллера, опрос институту ФИОМ по случаю референдума и выборов 1958 года, - голосований, которыми было отмечено рождение V-й Республики. Тогда речь шла, согласно классической проблематике электоральной социологии того времени, об изучении "установок и поведения избирателей" (каждые выборы были отражены в специальной "Тетради" Фонда, выходившей в свет обычно через несколько лет после выборов), но на этот раз уже появилось и первое изменение: в исследовании предполагалось выявить механизмы принятия решения и выбора у избирателей. Здесь можно говорить о первом "искажении" (уступке) потому, что это исследование факторов, определяющих политический выбор, естественным образом приводило к практическому исследованию лучших средств влияния на решения избирателей. Результаты этого исследования, в котором еще непосредственно участвовали Жан Стецель и Ален Жирар, были опубликованы через два года; они были предназначены кругу специалистов и остались, в основном, вне политической игры*. Вплоть до начала 60-х годов большая часть социологов относилась к этому институту с некоторым недоверием, частично это было связано с тем, что его деятельность, носившая в основном коммерческий характер, была больше направлена на экономические проекты (исследования рынка и разработка рекламных кампаний в стране с тогда еще сильно развитой "рекламофобией"). Исследования "намерений голосовать" и "оценивания результатов", проведение которых было намечено впервые во Франции по случаю первых президентских выборов путем всеобщего голосования в 1965 году, были тогда проведены для Европы-1 институтом ФИОМ под руководством Жана Стецеля и Мишеля Брюле. Параллельное исследование также велось двумя сотрудниками Национального Фонда политических наук (Ги Мишела и Жан-Люк Пароди) для Агентства Франс-Пресс. Медиатический успех этой операции привел к ее повторению во всех СМИ в ходе следующих выборов. Сопротивление социологов по отношению к этим "коммерческим" операциям [1] - как интеллектуальное, так и социальное - объясняет тот факт, что руководящим сотрудникам этих институтов пришлось обратиться к молодым исследователям Национального Фонда политических наук (Фредерик Бон, Жен Ранже, Элизабет Дюпуарье, Беатрис Руа, Ролан Кейроль, Ален Лансело, Ален Дюамель и т.п.). Эти/98/

* Представление первых работ по политической науке, проведенных в сотрудничестве с институтами опросов, см. Г.Мишела (G.Michelat, "Les enquetes dans I'etude des comportements politiques", in "Les enquetes d'opinion et la recherche en sciences sociales", Paris, L'Harmattan, 1989 (coll. "Logiques sociales"), pp.95-112.

исследователи, большей частью вышедшие из буржуазии (юристы, работники либеральных профессий и т.п.) и непосредственно заинтересованные предметом подобных опросов, который затрагивал область их компетенции, не сочли предательством свое участие в этих исследованиях и даже усмотрели пользу такого типа опроса для дальнейшего продвижения их классической электоральной аналитики. Эти политологи действительно использовали исследования методом опроса общественного мнения для того, чтобы попробовать изучить социальные детерминанты голосования иначе, чем посредством традиционных монографий по региональной тематике, завершенным образцом которых является "Политическая картина Восточной Франции" Андре Зигфрида. Благодаря этим опросам некоторые специалисты в области политических наук, испытавшие влияние одного из редких исследователей Национального Фонда политических наук, владевшего техникой проведения анкетного психосоциологического опроса (Ги Мишела, который работал тогда над изучением "национализма" с помощью метода шкалирования установок) смогли пойти дальше простого определения самих намерений голосования (вовсе не предполагающего теоретических проблем), и стремились, умножая "батареи" вопросов, очертить главные "течения общественного мнения", определить число политических кланов", уловить отношение к той или иной политической проблеме и т.п. [2]. Вплоть до 70-х годов Ален Жирар и Жан Стецель остаются редакторами большинства статей об "общественном мнении" и об "Опросах общественного мнения" з энциклопедиях [3]. Предлагаемая ими концепция носит скорее методический характер (техника проведения опроса, анализа данных, и т.п.). В 1975 году составление статьи "общественное мнение" для Большой Энциклопедии Ларусс (стр.8800) доверено Ги Мишела, все еще приверженного подходу психосоциологического типа (функции мнения для индивида, иерархический анализ, типологии и т.п.). Начиная с 80-х годов,. оставлением таких статей занимаются уже политологи, а методические проблемы заменены соображениями о демократии и о месте, которое должны занимать опросы в политической жизни [4].

Исследования методом опроса бесспорно давали возможность все точнее определять некоторые объективные характеристики, связанные с политическим голосованием, в частности, социальные характеристики различных электоратов, а эти данные могут сами по себе заинтересовать как политических актеров (для выработки их стратегий), так и исследователей (для выработки их научных моделей); но политологи, обнадеженные медиатическим успехом своих прогнозов результатов голосования,/99/ умножили число опросов прежде всего вокруг темы выборов (чего хотят избиратели, почему они голосуют, и т.п.), научная достоверность которых была, напротив, гораздо более дискуссионной. Именно этот новый вид использования анкетных опросов в политике и достаточно экстравагантный характер многих вопросов, поставленных политологами, большинство которых имело еще мало опыта, привлекли внимание некоторых специалистов в области социальных наук и вызвали первые сомнения. Эта реакция, проявившаяся в 70-х годах, была тем живее, чем чаще результаты подобных исследований появлялись в прессе и давали обществу довольно искаженное представление о социальных науках, против которого восстали некоторые социологи.

Публикуемые результаты способствовали поддержанию путаницы, так как политологи производили данные очень разной природы, причем это было сложно заметить неспециалисту. С одной стороны, эти специалисты выдавали данные, которые, не будучи собственно научными (что предполагало бы настоящую работу по конструированию) были все же объективными и верифицируемыми; например, это случай исследования намерений голосовать накануне выборов, или социальных особенностей избирателей различных партий, - предсказания, точность которых могла произвести впечатление на журналистов, политиков и более широкие круги людей, несведущих в социальных науках. Но с другой стороны, они создавали - мы вернемся к этому позже - немало артефактов на основе вопросов, которые они задавали избирателям, например, о "мотивах" их голосования или их "ожиданиях" в политике, как будто они сами обязательно это знают. В периоды, когда не было выборов, увеличивалось число вопросов к "общественному мнению" по всем актуальным политическим проблемам. Несомненно, что именно это смешение верифицируемых прогнозов и данных, не имеющих научного значения, но политически интересных, во многом объясняет тот факт, что эти эксперты смогли так быстро занять положение выдающихся авторитетов. Рядом с журналистами и политиками можно было видеть этих новых специалистов, внешне нейтральных и представляющих науку, присутствующих на телевизионных площадках и в радиостудиях вечером во время выборов, чтобы судить в политических дебатах "не дилетантским" - в силу своей "научности" - образом.

Итак, уверенность в ценности опросов общественного мнения в значительной степени опирается на то, что можно было бы назвать "незаконной передачей научного авторитета". На самом деле, не стоит ставить все опросы, проводимые институтами изучения общественного мнения, на одну доску. Те из них,/100/ которые относятся к намерениям голосовать или к "операциям по оцениванию", предназначенным для предсказания результатов окончательного подсчета голосов в момент закрытия последних избирательных участков, технически корректны, но социологически неинтересны: их целью является лишь удовлетворение любопытства по поводу фактов (знать несколькими днями или часами раньше результаты голосования) и в любом случае не основаны на какой-либо социологической теории общественного мнения. Предметом других опросов являются типы поведения или практики (сексуальные или культурные практики, экономическое поведение и т.п.); они гораздо интереснее с научной точки зрения, но немного менее достоверны и ставят определенное число классических проблем, свойственных этому типу опросов и хорошо известных специалистам. Наконец существуют - и последующий анализ относится исключительно к ним - опросы "общественного мнения" в узком смысле этого слова, которые наиболее многочисленны и наиболее важны с политической точки зрения.

Показной эффект, который был произведен сравнением прогнозов и окончательных результатов и хорошим качеством оценивания в силу профессионализма специалистов по электоральной социологии, консультировавшихся в институтах, быстро стал коммерческим аргументом: он доказывал серьезность этих институтов. Некоторая научная (а на самом деле просто "методическая") достоверность была распространена на все исследования, проводимые институтами опросов, и в частности на те, которые проводились в области "общественного мнения". Между тем с научной точки зрения было бы просто показать разницу между предвыборными опросами или опросами на выходе с избирательных участков и собственно опросами общественного мнения: операции по "оцениванию", относящиеся к реальным избирательным бюллетеням, брошенным в урны, или опросы о "намерениях голосовать" накануне выборов являются, вопреки видимости, не исследованиями общественного мнения, а исследованиями политического поведения или намерений такого поведения, опирающимися только на теорию опроса, так как предвыборные опросы представляют из себя только организацию предварительного голосования в суженных масштабах. Если исследователи и смогли рассчитать для этих опросов "коэффициенты погрешности", что позволяет сократить искажения, неизбежно внесенные ситуацией опроса, то именно по той причине, что подобные опросы лишь немного предшествуют действительному голосованию или его предвосхищают, поэтому сравнение и становится возможным. Другими словами, институты опросов не производят выборы, а/101/ только стремятся предвидеть их итог. Дело обстоит по-другому с исследованиями мнений, и особенно с так называемыми "исследованиями общественного мнения". Здесь также существуют искажения, свойственные ситуации опроса, но они не поддаются вычислению, потому что институты изучения общественного мнения создают в этом случае ситуации, сами по себе не существующие в политической реальности. Таким образом, невозможно сравнивать результаты этих опросов с тем, к чему привело бы действительное политическое общенациональное голосование; впрочем, если бы последнее действительно имело бы место, то оно обязательно вызвало бы общественные выступления профессиональных глашатаев и настоящую предвыборную кампанию. Политики и сами могли много раз констатировать, - некоторые себе в убыток - что данные о намерениях голосовать на выборах в далекой перспективе, то есть о намерениях, выраженных до предвыборной кампании, могут оказаться несопоставимы по величине с результатами, полученными в ходе реальной предвыборной кампании*.

"Наука для действия"

Продолжение сотрудничества таких исследователей с институтами изучения общественного мнения, а также со СМИ, выступавшими заказчиками исследований, глубоко изменили логику работы этих специалистов по электоральной тематике, которых средства массовой информации назвали - именно в это время было создано это слово - "политологами"./102/

* Известно, например, что в 1969 году после внезапной отставки генерала де Голля А.Поэр, председатель Сената, выставил свою кандидатуру только потому, что по данным опросов до предвыборной кампании он занимал весьма выигрышную позицию. То же произошло и с кандидатурой Реймона Барра на президентских выборах 1988 года, когда он "красовался" во главе опросов в течение месяцев, предшествовавших предвыборной кампании. Напротив, Франсуа Миттеран был выбран дважды, в 1981 и 1988 годы, в то время как данные опросов за несколько месяцев до выборов были для него неблагоприятны.

Слово "политолог" на самом деле было создано средствами массовой информации в конце 60-х годов для обозначения тех новых специалистов от политической науки, которые появлялись на телевидении или по радио с комментариями опросов, проведенными ими по случаю выборов. Этот термин достаточно быстро закрепился, вытеснив традиционное и слишком юридическое понятие "публицист", чересчур американское "политист" (politiste) и слишком усложненное "политиколог" (politicologue). Как подчеркивает один из специалистов, за этой терминологической проблемой скрывается концепция научной работы: "Вначале само слово "политолог" не существовало, все называли себя по-разному, одни представлялись как социологи (впрочем, так поступал и я), другие как "политисты", следующие -как исследователи в области социальных наук и т.д. Определение было введено извне, средствами массовой информации, при этом возникло внутреннее сопротивление среды и конкуренция по вопросу о том, откуда - извне или изнутри - должно было появиться наименование профессии; (...) Конечно, не случайно лица, вовлеченные во внешнюю деятельность, легче приняли название "политологов"*.

Эти специалисты все больше подвергались двойному влиянию со стороны политического и экономического поля. Та наука, которой занимались политологи под возрастающим воздействием прессы и правящих инстанций, все больше становится "наукой для действия", оставляющей мало места рефлексивному и критическому анализу, что и объясняет настоящее структурное несоответствие, установившееся (и сохраняющееся еще сегодня) - между этой отраслью политической науки и социологией. Сама политическая наука, в сущности, не имеет институциональной автономии, которой могут обладать государственные организации, производящие данные, такие как, например, Национальный институт демографических исследований (INED) или Национальный институт статистики и экономических исследований (INSEE); у нее нет также интеллектуальной автономии научных дисциплин, имеющих свой собственный распорядок исследований и свою проблематику, отделенную от проблематики "здравого смысла". Она действует в срочном режиме и без конца производит данные,/103/

* G.Grunberg, "Memoire d'estimateur", Politix, 5, hiver 1989, p.49. Может быть, полезно специально сказать, чтобы снять возможные недоразумения, что "политическая наука", о которой здесь идет речь, это всего лишь малая часть - та, которую отражают СМИ и с которой сотрудничают институты опросов - того, что институционально понимается под этим выражением.

со дня на день сопровождая их комментариями и не имея возможности интегрировать их в настоящую научную теорию.

Эти политологи будут вынуждены уступить требованиям самой журналистики или политики: они будут проводить исследования все быстрее и быстрее потому, что они работают больше всего для СМИ или властных структур, а их "продукция" имеет смысл только с точки зрения "текущего момента" или политической конъюнктуры. Проводимые ими опросы, результаты которых вкратце сообщаются прессе или подвергаются конфиденциальному анализу - скорее в целях манипуляции, чем познания, - отныне становятся частью политической игры. Регулярно производятся "обобщения" - компиляции опросов, предназначенные в основном для участников политической игры и комментируемые ими же (журналистами, политиками и политологами "от СМИ"); на самом деле речь идет просто о придании данным определенной формы в практических целях*. Несмотря на периодические попытки "псевдо-обобщений" со стороны некоторых политологов, публикуемые в прессе или в профессиональных журналах, - как бы для того, чтобы придать минимальную научную достоверность этим случайно порождаемым данным - по своей концепции и по типу их анализа опросы остаются конъюнктурными продуктами, сильно отмеченными влиянием текущей политической проблематики.

В силу экономических причин специалисты по опросам и консультирующие их политологи сильно зависят от платежеспособного спроса; они имеют естественную склонность ставить свои опросы в зависимость от самых последних политических новостей и больше стремятся не понять политические дебаты, а вынести по ним суждение внешне неоспоримым и объективным образом. Чисто экономическая конкуренция между различными институтами изучения общественного мнения, к которым они принадлежат, вынуждает их постоянно "набивать цены" в СМИ в погоне за мнениями и в ходе подготовки новой продукции, которую можно было бы продать прессе и политикам ("барометры", опросы "на выходе с избирательных участков", "президоскоп" (presidoscope), экспресс-опросы по сети "минитэль", и т.п.) и которая "подпитывает" определенное представление о политике.

Экономические интересы подталкивают руководителей институтов изучения общественного мнения и к увеличению числа опросов: за рамками предвыборных периодов, в течение которых на них есть высокий спрос, эти институты стараются/104/

* Как, например, компиляции, ежегодно производимые Софрес с 1984 года.

рентабельно реализовать свой потенциал производства анкет, предлагая прессе, политическим объединениям или правительству идеи новых опросов или повторение уже проведенных с целью измерения вариаций мнений во времени. Опросная стратегия, широко используемая институтом Софрес и состоящая в производстве "батарей" вопросов, которые задают в одной и той же формулировке через регулярные интервалы времени, не является чисто научной стратегией: научное требование сопоставимости здесь используется скорее как предлог, чтобы задать в точности такие же вопросы и заставить комментаторов истолковывать наблюдаемые изменения, не зная, что же на самом деле эти вопросы измеряют. Руководители этих институтов прямо заинтересованы в умножении опросов еще и потому, что они дают им известность "в широких кругах" и представляют из себя - в той степени, в которой они широко цитируются ведущими СМИ - бесплатную рекламу: эта известность выливается для них в существенное количество мелких контрактов в области экономического маркетинга, остающегося их основным видом деятельности (от 80 до 85% коммерческого оборота большинства крупных институтов).

Несомненно, едва ли было бы преувеличением сказать, что основные успехи, достигнутые "политической наукой", имеющей действительно политический, но псевдонаучный характер, состоят скорее не в анализе политических феноменов, а в возрастающей скорости производства одних и тех же данных, с виду более сложных, но все так же заранее сконструированных, предназначенных для "подпитки" этого нового типа игры и политической борьбы. Иначе говоря, политологи, которые изобретали зачастую искусные средства, чтобы постоянно отслеживать колебания так называемого "общественного мнения", все быстрее собирают данные о политических мнениях, при этом, однако, не слишком продвигаясь в понимании механизмов их производства.

Во время президентских выборов в 1965 году специалисты в 20 часов могли дать только "оценку результатов" со значительным интервалом ошибки, медленно уменьшавшимся в течение вечера (знаменитая "вилка"). В 1981 году в редакциях результат президентских выборов был известен с 18.30, а в 20 часов журналисты уже не давали "оценку", а могли прямо объявить результат выборов, хотя и с колебаниями в 1-2%. Подобным же образом, в 1969 году политолог Жан-Мари Коттре опубликовал материалы контент-анализа выступлений генерала де Голля,/105/ когда тот только что покинул свой пост [5]; в 1976 году он опубликовал аналогичные материалы анализа телевизионной дискуссии, в которой два года до этого боролись два кандидата-лидеры первого тура президентской кампании 1974 года [6]; в 1985 году уже на следующий день после теледебатов Жака Ширака с Лораном Фабиусом он смог рассказать в тележурнале, какие слова наиболее часто произносили оба лидера, с какой частотой, указать точное число перерывов в выступлениях с обеих сторон и т.п.*

Публикация в прессе результатов политических опросов, в частности посвященных намерениям голосовать накануне выборов, не преминула вызвать, по крайней мере в первые годы этой новой деятельности, различные волнения в самих, политических кругах: некоторые политики, а впоследствии и несколько политологов, задались вопросом, заслуживает ли эта практика доверия, и особенно - в какой степени она может изменить конечное поведение избирателей. Они хотели знать, не нарушает ли эта новая практика "нормального" развития электорального процесса публичным сообщением данных о намерениях голосовать - истинных или ложных. В течение нескольких лет общественная дискуссия по поводу опросов в основном сосредоточилась на этих весьма вторичных, если не незначимых с научной точки зрения аспектах, одновременно отвлекая внимание от гораздо более важного воздействия, оказанного распространением этой практики на самих политических актеров. Впрочем, возникновение таких вопросов у политиков было само по себе свидетельством влияния на них этой новой практики: они весьма банальным этноцентрическим образом "приписали" всем избирателям свое собственное стратегическое отношение к информации, полученной таким путем. В действительности они первые "подверглись влиянию" этих опросов и получили возможность подсчета своих голосов в соответствии с прогнозами вероятных результатов выборов. Что же касается простых избирателей, то вряд ли есть основания думать, что политическая информация такого типа, распространяемая прессой, не подчиняется общим законам культурной диффузии: мы не можем предполагать, что все индивиды проявят одинаковое внимание, восприимчивость и/106/

* Даже традиционная работа по анализу результатов выборов ускорилась до такой степени, что сегодня издания появляются всего через несколько месяцев после выборов и таким образом могут воздействовать на интерпретацию голосования со стороны политических актеров. См. например E.Dupoirier, G.Grunberg, "Mars 1986: la drole de defaite de la gauche", Paris, PUF, 1986.

интерес к этой информации. Стратегическое отношение к выборам, способное в некоторых крайних случаях привести к сознательному голосованию против своего кандидата (например, чтобы его победа не была слишком подавляющей), в действительности подразумевает наличие значимого и специфического политического капитала, который встречается только в политически активном меньшинстве (среди политиков и активистов партий).

Хотя специалисты по опросам ссылались на исследования, проведенные в Соединенных Штатах политологами, свидетельствующие (кстати и для институтов) о том, что публикации результатов предвыборных опросов оказывают на избирателей слабое, и более того, преходящее влияние; хотя они, кроме того, ссылались на основополагающие политические принципы ("избиратели - совершеннолетние", принцип "права на информацию" должен применяться к результатам опросов, запрет на публикацию приводит к неравенству между "привилегированными" гражданами, которые будут знать эти, отныне конфиденциальные, результаты, и всеми остальными и т.д.), в 1977 году был принят закон, регламентирующий проведение и публикацию данных политических опросов. Этот закон запрещает публикацию и комментарии данных опросов, но только в течение недели, предшествующей каждому туру голосования. Вместо того, чтобы критиковать это ограничение, - что они делали и продолжают делать сегодня, - институты опросов должны были бы одобрить его в той мере, в которой оно утверждает не научное, а просто юридическое определение "правильного опроса", опирающееся на нестрогую концепцию объективности, и особенно потому, что этот закон окончательно укрепляет их позиции, создавая так называемое "общественное мнение гарантированное государством", на производство которого институты опросов отныне имеют монополию*.

Комиссия по опросам, несомненно, позволила положить конец практике псевдо-опросов. технически несовершенных опросов, а также использованию наиболее очевидно абсурдных или политически тенденциозных вопросов. Впрочем, такая/107/

* Пыл специалистов по опросам в разоблачении этого "антидемократического закона", который по их мнению искажает выборы, не предоставляя всю имеющуюся информацию, плохо скрывает их чисто экономические интересы в проведении этих исследований. Зачем, на самом деле, сопротивляться запрету, который в сущности очень ограничен и успокаивает политиков, потому что, как говорят сами специалисты по опросам, публикация не оказывает никакого влияния на избирателей? О подготовке этого закона и о позиции институтов по опросам см. М.Брюле (M.Brule, op.cit. pp.126-156).

практика, привлекательная для политиков, использовалась маргинальными или "мифическими" институтами. Но для того, чтобы пресечь возможность какого бы то ни было политического влияния, недостаточно уничтожить наиболее грубые формы политической манипуляции. Критики, ограничивающиеся разоблачением манипуляций и недостаточной серьезностью некоторых опросов, не видят несравненно более важные политические последствия, связанные с самим включением опросов в политическую игру. Наиболее очевидные социальные явления не обязательно являются самыми важными. Анализ практики проведения опросов не избегает этой ловушки реальности, привлекающей внимание к деталям, особенно шокирующим политическую мораль, не видя, что сама политическая мораль может изменяться; таким образом тщательная критика маскирует последствия, вызванные самим существованием метода опроса и его последовательной интеграцией в поле политики. Так же, как резкая цензура скрывает самоцензуру*, а еще больше интериоризированное и, следовательно, свободно принятое социальное ограничение, так и одна только техническая критика опросов рискует отвлечь внимание от анализа практики собственно политического использования технологии опросов. Тем не менее, возможно, имеет смысл показать, что даже когда выборка населения правильно построена, и вопросы вроде бы правильно поставлены, исследование мнений связано со специфическими трудностями, делающими его проведение процедурой крайне деликатной, а результаты - зачастую сомнительными. Вместо того, чтобы собирать достоверные данные в этой области, институты опросов занимаются производством весьма ирреальной статистики, имеющей слабую предсказательную силу.

* Явные акты цензуры, те, которые составляют "политические скандалы" и вызывают порицание, представляют лишь очень малую часть общего процесса цензуры. Наиболее важная, хоть и наименее заметная форма цензуры, - та, которая происходит путем кооптации или выбором членов жюри всех рангов. Именно заранее выбирая агентов, наилучшим образом предрасположенных к занятию данных постов, институтам (особенно интеллектуального поля) - тихо и без напряжения - и удается себя воспроизводить. Выбрать "хорошего" кандидата или "нужного человека", значит рекрутировать того, кто сделает то, чего пожелает институт без его просьбы или требования, то есть "в полной свободе".

Сложности проведения анкетного опроса

Специфическая сложность чисто технических дискуссий об "общественном мнении", ведущихся уже около двадцати лет политологами-журналистами, политиками и социологами, и крайней путаницы, еще и сегодня царящей в спорах специалистов, коренится в самой природе этого понятия, не допускающего научного определения и тем не менее измеряемого институтами опросов почти как таковое. Как заявляют некоторые политологи, завороженные кривыми популярности, которые они производят, и относительным сходством различных кривых, построенных в разных институтах: "мы не знаем, что именно измеряем, но уверены, что точно что-то измеряем". С помощью исследовательских инструментов, заимствованных у социальных наук (в основном, техники составления выборки и проведения анкетного опроса), институты опросов стремятся научно определить понятие чисто политического происхождения. Именно поэтому оно содержит теперь собственно технические аспекты, способные стать объектом дискуссий со специалистами в области социальных наук, и политические аспекты, которые выходят за рамки методических обсуждений и должны рассматриваться на другом уровне. Итак, чтобы избежать путаницы, надо четко разграничить эти два аспекта. Со строго технической точки зрения, надо спрашивать себя не о том, позволяют ли опросы "ухватить" эту политическую сущность - "общественное мнение", а о том, позволяют ли они определить реально существующие мнения по данной проблеме, разграничивая при этом разные формы, которые могут принимать эти мнения: частные, уже сложившиеся мнения, индивидуальные мнения, которые существуют пока еще только в потенциальном виде (что люди думали бы, если бы они поставили перед собой эту проблему), мнения, коллективно выработанные и выраженные публично, степень, в которой поставленная проблема задевает или не задевает индивидов, уровень их информированности и т.п.

Если, таким образом, мы временно оставим в стороне проблемы политической метафизики и займемся только вопросом сбора индивидуальных мнений (когда они существуют) по поводу определенного числа сюжетов, волнующих политико-журналистское поле, то, бесспорно, применение исследовательского инструментария в принципе позволяет получить более достоверные данные, чем простые случайные, пристрастные и лишенные методической базы построения/109/ субъектов, уверенных в своем знании того, о чем думает большинство их сограждан или, по крайней мере, старающихся всех в этом убедить. Тем не менее надо признать, что теперь доверие, которое некоторые люди оказывают данным этих опросов, столь же чрезмерно, как и недоверие, имевшее место в 60-е годы при их включении в политическую жизнь. Когда мы прибегаем к методу анкетного опроса, надо учитывать те крайне специфические социальные условия, в которых происходит сбор данных. Этот метод исследования, вербальный по своей сущности, дает информацию скорее не о поведении, практиках или даже - что может показаться парадоксальным - мнениях, а о заявлениях по поводу поведения, практик или мнений, со всеми вытекающими отсюда искажениями. Банально напоминать, что социальные агенты не всегда говорят о том, что они делают, и не всегда делают все, о чем говорят как о своих действиях, - особенно чужому человеку, пришедшему их опрашивать. Далее, проведение анкетного опроса само по себе представляет специфическую социальную ситуацию, в отличие от других методов исследования, например, от наблюдений этнографического типа, позволяющих описать действия и мнения социальных агентов почти без их ведома, - и, значит, в ситуациях, которые мы можем назвать социально "естественными".

Недостаточно констатировать - как делают руководители институтов изучения общественного мнения - что исследования мнений наконец стали "делом привычки" и теперь "признаны всеми" (впрочем, стоило бы существенно уточнить это утверждение), чтобы вывести отсюда, что ответы стали сегодня более "искренними", более "истинными" или "достоверными"*. Надо, напротив, спросить себя о последствиях этой рутинизации и институционализации исследования мнений: при анализе полученных ответов нельзя не учитывать тот факт, что люди все меньше удивляются, что у них могут спрашивать их мнения о самых разных, самых сокровенных, даже самых экстравагантных сюжетах.

Под заголовком "Встреча с участником телекоммуникационного панельного опроса - постоянным респондентом института Софрес", "Л'Эко де ля От-Луар" ("L'Echo/110/

* Недавно Ги Мишела вспоминал, что в 1939 году ФИОМ, который тогда был еще только создан, еще не осмеливался напрямую задавать вопросы о голосовании. Использовались косвенные способы, например, вопросы: "Если бы в данный момент происходили законодательные выборы, проголосовали бы Вы также, как Вы проголосовали в 1936 году?", а далее тех, кто ответил "нет", спрашивали, был бы их выбор "правее или левее"? См. "Les enquetes d'opinion et la recherche en sciences sociales", op.cit. p.97.

de la Haute-Loire") (в октябре 1987 года) в наивном стиле рассказывает много интересной информации (выделенной далее курсивом) о крайне специфическом отношении, которое устанавливается между институтами опросов и интервьюируемыми лицами. Статья напоминает, что "часто респонденты - одни и те же (...). Институт Софрес располагает в регионе Высокой Луары панельной выборкой из пятидесяти человек, согласившихся отвечать на вопросы и регулярно сотрудничать с этой организацией, считающейся одной из самых серьезных во Франции. (...) В соответствии с четкими статистическими нормами профессиональная анкетерша подобрала на своем участке респондентов панельного опроса, которых можно считать репрезентативной выборкой населения: столько-то мужчин, столько-то женщин, служащих, ремесленников, сельскохозяйственных работников, коммерсантов, молодежи и т.п. Таким образом, эти респонденты стали, в определенном смысле, постоянными и официальными корреспондентами Софрес. В чем состоит их задание и как оно осуществляется на практике? Это мы и хотели выяснить, встретившись с одним из этих участников панельного опроса. Соглашаясь на это "сотрудничество", он знал по сообщению Софрес, что на него будут возложены "некоторые ограничения". Его задание содержит две части: два раза в неделю он должен связаться с Софрес по уинитэлю, чтобы ответить на вопросы текущего опроса. Например, в четверг был задан такой вопрос: "Какие из катастроф кажутся Вам наиболее угрожающими для человечества?" Далее на экране появляется список, из которого он должен выбрать: землетрясения, голод, СПИД, загрязнение среды и т.п. Он просит нас не оказывать на него влияние, так как опрашиваемый должен выразить свое собственное мнение, а не мнение своего окружения. Он концентрируется и печатает код "землетрясения". После первого вопроса на экране уинитэля появляется второй: "Какие катастрофы, произошедшие в течение последнего года, оказали на Вас наибольшее впечатление". Участник панели "принимает всерьез свою задачу". Вторая часть задания относится к передаче "Час истины". Если его выбрали посредством случайной лотереи, "он должен быть готовым к передаче и отвечать каждый раз, когда спрашивают его мнение". Даже если политик не отвечает его предпочтениям, он "играет в игру". Во время этих вечеров участник панельного опроса "просит свою супругу не оказывать на него влияние". Он оставляет возможную семейную дискуссию на "после передачи"./111/

Контакт со специалистом по опросам с целью ответа на регулярные вопросы, которые в конце концов начинают казаться "естественными" лишь в силу того, что их задают, а журналисты комментируют (как, например, вопрос о популярности политиков, о намерениях голосовать за несколько лет до предвыборной кампании и т.п.) - это социальная ситуация, которую начинает ожидать определенное число людей. Для ряда опрашиваемых проведение опроса становится видом "общественной игры". В любом случае, это особенная ситуация, в которой те, кто соглашается ответить, вынуждены выразить свое мнение, или, точнее, дать ответ мгновенно и без прямых последствий, по той причине, что надо что-либо ответить. Специалисты по опросам рассказывали, чаще всего для развлечения, что в 70-х годах некоторые влиятельные лица, в частности в области политики, еще подвергали сомнениям научность опросов, потому что, по их словам, их самих еще ни разу не опрашивали. Эта реакция на самом деле очень показательна: она указывает на сопротивление "лидеров мнений" тому, что все мнения приравниваются друг к другу без каких-либо различий. Их недоверие к уравнительной технике опроса, не отдающей приоритета лидерам мнений, т.е. тем, кто имеет мнение, притом "принимающееся в расчет", было, в сущности, довольно неловкой реакцией на политический "переворот" со стороны специалистов по опросам.

Когда мы собираем подобные бесплотные и изменчивые данные - объединенные видовым определением "мнения" -способные меняться по своей интенсивности и своему выражению в зависимости от обстоятельств, тем, интервьюеров или ситуаций, то следует - хотя бы в качестве минимальной методологической меры предосторожности, - не отделять выраженные таким образом мнения от ситуации опроса, позволившей получить о них информацию или их вызвавшей. Метод анкетирования, очевидно нацеленный на сбор информации путем провоцирования реакций опрашиваемых на вопросы, выступающие настоящими "стимулами", которыми являются вопросы, почти неизбежно порождают более или менее значимые артефакты, в зависимости от социальных характеристик анкетеров и респондентов, а также тем, затрагиваемых опросом. Тем не менее это не значит, что ответы зависят от фантазии, абсурдны или непредсказуемы: ответы всегда строятся в соответствии с некоторыми социальными логиками, но эти логики не даны непосредственно аналитику. Это значит лишь,/112/ что ответы, получаемые в ходе этих опросов, представляют из себя только "сырьё", которое следовало бы не размножать и публиковать в этом же виде в прессе, а каждый раз подвергать критическому анализу, потому что это, собственно говоря, не "данные", а сложные конструкции, законы производства которых должны определяться в каждом конкретном случае. Это значит также, что анкетный опрос, по причине своего несовершенства, чаще всего может быть лишь одним из элементов более обширного научного инструментария (углубленные интервью, этнографические наблюдения и т.п.).

Технические дискуссии между специалистами по опросам, политологами и социологами долгое время были сосредоточены на довольно "вторичной" проблеме составления "уравновешенных" и "понятных для всех" вопросов и их формулировки. Несомненно, предпочтительно задавать вопросы таким образом, чтобы они могли быть одинаково понятыми всеми опрашиваемыми, и тем самым упростить интерпретацию ответов; но, по-видимому, эта методологическая потребность - часто, впрочем, вполне оправданная - скрывает концепцию социальной науки (и даже политики), в соответствии с которой достаточно уметь задать "правильные" вопросы респондентам, чтобы прямо получить ответы на вопросы, которыми задается исследователь.

В результате смещения смысла, не остающегося без последствий, "правильными" чаще называются вопросы "нейтральные", то есть вопросы, формулировка которых никоим образом не могла бы задеть респондентов, а полученные ответы рассматриваются как "искренние" и "достоверные", а значит как "истинные". В частности, специалисты по опросам много раз обращали внимание на разницу в ответах в зависимости от формулировки вопросов, их места в анкете и особенно типа предусмотренных ответов; но они не всегда делали из этого выводы, и в частности не видели, что такие вариации могут существовать только в силу того, что эти опросы зачастую имеют игровой и весьма ирреальный характер и не влекут за собой каких-либо последствий для более или менее большей части опрашиваемых.

Например, возьмем "крайний" случай: когда на вопрос "Считаете ли Вы, что сегодня государство реально ориентировано на изменение политики в области экономии энергии" положительные ответы могут составить всего от 23% до 66% в зависимости от того, предусмотрены ли только варианты ответов "да ", "нет ", "не знаю " и "затрудняюсь ответить " или "да,/113/ очень решительно", "да, но осторожно", "да, но частично", "да, но непоследовательно", "нет", "не знаю" и "нет ответа", можно спросить себя, достаточно ли ограничиться чисто методологическим разоблачением второй формулировки, упрекая ее в дисбалансе между положительными и отрицательными ответами [7]. He значит ли это думать или допускать, что существуют определенные способы закодировать возможные ответы и что только они позволяют выявить "настоящие" мнения? Однако кто может здесь судить, и на основе каких критериев? Разве разные модальности ответа "да", предложенные во второй формулировке, не столь же отражают реальность (или нереальность), как и простое "да" - резкое и без нюансов - первой формулировки?

Что должно было бы стать очевидным при рассмотрении этих вариаций, так это крайняя гибкость этих "мнений", которые могут быть так легко изменены в зависимости от формулировки вопроса или его места в анкете. Может быть, стоит напомнить в противовес редукционистскому представлению о социальной науке специалистов по опросам, рассматривающих ее просто как работу по "фиксации", что не существует "правильных" или "неправильных" вопросов, а есть только верные или неверные интерпретации ответов*. Специалисты по опросам часто смешивают вопросы, которые можно задать себе как ученому (сколько социальных классов существует во Франции? каковы причины упадка коммунистической партии или преступности среди молодежи? и т.п.) и вопросы, которые нужно задавать респондентам, чтобы попробовать найти на них ответ; причина в том, что они сводят научную работу к простому статистическому представлению как бы самодостаточных ответов. Политологи, без сомнения, заметили бы абсурдность этих вопросов, или по крайней мере последствия их навязывания, если бы они сами иногда задавали их респондентам, наименее интересующимся политикой. Но разделение исследовательской работы, с самого начала воцарившееся в институтах опроса, приводит к тому, что - парадоксальным образом - большинство "политологов", возможно, никогда не было столь мало "эмпирично", как в период, когда они были уверены в обратном, проводя анкетные опросы (на самом деле, организуя их проведение): если они, чаще всего,/114/

* Тем самым мы хотим сказать, что исследования, проводимые институтами опросов, очевидно дают социологии материалы, которые интересно анализировать. Разница между специалистами по опросам и социологами находится, в частности, на уровне интерпретации ответов.

изобретают вопросы и анализируют распечатки числовых компьютерных данных, то, напротив, редко сами участвуют в пилотажных интервью или непосредственно в проведении опросов. Разделение труда таково, что они чаще всего не знают о проблемах, с которыми сталкиваются анкетеры, о количестве отказов от заполнения анкеты, об иронической реакции, смехе или возмущении респондентов и т.п. Они более чем когда бы то ни было остаются "закрытыми" в рамках проблематики институтов политической науки и предлагают репрезентативным выборкам совершеннолетнего населения ответить "да" или "нет" на вопросы, похожие на темы университетских дипломов в области политических наук.

По собранным здесь вопросам, задававшимся институтом Софрес*, мы видим, что опрос часто сводится к возложению на респондентов функции "социолога (в сущности, политолога) в отношении самих себя", когда от них требуется ответить на вопросы, которыми задаются политологи, более или менее явно принимающие за "истинное" то мнение, которое собрало наибольшее число голосов: - "Среди следующих мотивов, которые могут привести к голосованию за список Национального Фронта Жан-Мари Ле Пена, какие мотивы кажутся Вам наиболее важными?" (предлагается список мотивов) (Софрес, июнь 1984); - "Как Вы считаете, почему начиная с 1981 года растет неприязнь к "левым"?" (список причин предложен респондентам) (Софрес. январь 1985 года); - "Известно, что количество голосов, подаваемых за коммунистическую партию, за несколько лет снизилось с 20% до 11%. Каковы, с Вашей точки зрения, глубинные причины электорального регресса?" (предоставлен список возможных причин) (Софрес, октябрь 1985); - "Каковы, по Вашему мнению, четыре приоритета для Франции в ближайшие годы?" (список возможных приоритетов представлен) (Софрес, октябрь 1985); - "Как Вы считаете, сегодня Республика является идеей "левых" или "правых"?" (Софрес, ноябрь 1985), и т.п. Некоторые вопросы начинаются с длинной преамбулы, которая, как бы напоминая информацию, которую будто бы/115/

* Мы взяли в качестве примера вопросы, заданные этим институтом, потому что он требует большой научной точности в своих исследованиях и является профессиональным "образцом". Но само собой разумеется, что не меньше подобных вопросов мы найдем и в анкетах других крупных институтов опросов.

знают все опрашиваемые ("Вы знаете, что...", "Иногда политических лидеров ранжируют...", "Обычно французов относят к следующим классам..." и т.п.) на самом деле навязывают респондентам определенную проблематику: - "Иногда политических лидеров делят на две категории: с одной стороны, те, кто относятся к "политическому классу" и солидарны между собой, с другой стороны - те, кто держится на дистанции от "политического класса". К какой категории Вы отнесли бы следующих личностей? Ф.Миттеран, Ж.Ширак, Р.Барр, и т.п. (Софрес, август 1984). - "Обычно французов относят, в соответствии с их политическими мнениями, к тому или иному классу по шкале "левые" - "правые". Можно отнести себя скорее к "левым" или скорее к "правым". А лично Вы, как Вы оценили бы себя по этой шкале? (Софрес, 1966). - "Вы знаете, что Франция и Англия скоро будут соединены туннелем под Ла-Маншем. Считаете ли Вы, что обустройство подступов и рытье туннеля представляют для окружающей среды очень сильную опасность, достаточно сильную, не очень сильную или вовсе не существенную?" (Софрес, декабрь 1987). Другие вопросы обнаруживают магическую и прорицательскую, если не почти астрологическую, логику: "Как Вы считаете, в ближайшие годы число лесных пожаров будет возрастать или уменьшаться?" (Софрес, декабрь 1987). Наиболее удивительно то, что эти вопросы, которые в большинстве случаев являются таковыми лишь для специалистов (а в двух последних случаях имеют практическое значение и для населения,проживающего близ туннеля и лесов Юга), и на которые, в сущности, только специалисты, наверное, и могут ответить с какой бы то ни было серьезностью, тем не менее собирают весьма большое число ответов (доля "затруднившихся ответить" на два последних вопроса, например, составила соответственно 14% и 13%).

Последствия навязывания вопросов

В то время как темы чисто социологических анкет почти без исключения относятся к сюжетам, которые обычно хорошо определены и непосредственно затрагивают опрашиваемое население, вопросы, задаваемые институтами изучения общественного мнения - а на самом деле, лучше или хуже переформулированные вопросы, поставленные клиентами этих институтов - охватывают самые обширные, самые разнообразные/116/ и иногда самые неожиданные области. Большая часть анкет институтов изучения общественного мнения - это, собственно говоря, анкеты, не допускающие возможность методического контроля, - с учетом как разнообразия затрагиваемых сюжетов, так и социальных различий населения, которое должно на них ответить. Когда мы задаем один и тот же вопрос, а особенно так называемый вопрос "о мнении", такой неоднородной в социальном и культурном планах аудитории, которая обычно составляет подвыборки населения, опрашиваемые этими институтами, то очень трудно быть убежденным, что он понят всеми одинаковым образом. Если в большей части анкет даются ответы на поставленные вопросы, в том числе и на те из них, которые кажутся абсурдными или непонятными, - то не только потому, что люди, согласившиеся на участие в опросе, заранее хотя бы в некоторой мере "идут навстречу" правилам игры анкеты, но еще и потому, что требуемые от них ответы обычно сводятся к простому согласию или несогласию с уже сформулированными мнениями и к выбору заранее закодированных ответов. Иначе говоря, это значит, что с помощью анкеты собирают не данные о самих мнениях, а только "ответы" на вопросы о мнениях, которые могут в разных пропорциях, в зависимости от социальных групп и затронутых тем, соответствовать или не соответствовать действительным мнениям. Профессиональные навыки специалистов по опросам, существование которых не подлежит сомнению, не применяются там, где они должны были бы применяться с точки зрения правильной научной логики: они больше стремятся получить информацию не о действительных мнениях (которых в реальности может быть довольно мало по отдельным проблемам), а получить по каждому вопросу максимум ответов, чтобы иметь возможность говорить об "общественном мнении" и не разочаровать своих клиентов, которые зачастую очень дорого платят за каждый вопрос. Вопрос, дающий высокий процент отказов, может быть, по этой логике, только "неудавшимся" вопросом. Вот почему "специалисты по опросам" изобретают такие формулировки вопросов, чтобы любой человек мог бы что-нибудь ответить; этим они скрывают тот факт, что многие из подобных опросов лишены смысла, по крайней мере для некоторых групп населения, и сильно снижают долю отказов, которые они должны были бы повлечь за собой. Институты почти исключительно используют технику "закрытых вопросов", особенно когда речь идет о так называемых вопросах "о мнениях", а эта техника сильно ограничивает участие опрашиваемого,/117/ который - как, впрочем, и в политике, и мы еще к этому вернемся - может без объяснений ограничиться выбором одного варианта из всех ответов, изобретенных в институтах. Это одновременно позволяет искусственно сократить процент отказов, потому что для отнесения респондентов к чисто "остаточной" категории "не ответивших" нужно, чтобы они выразили явное желание не отвечать или заявили "не знаю"; впрочем, в соответствии с указаниями большинства руководителей институтов изучения общественного мнения, такая возможность предоставляется респондентам лишь в последнюю очередь*.

Техника закрытых вопросов увеличивает риск недоразумений, неизбежно возникающих при проведении любого опроса, так как она может привести к получению скорее поверхностных, - например, случайных или высказываемых "не всерьез" и не влекущих за собой каких-либо последствий, а не действительных ответов. Поэтому зачастую малое количество "не ответивших", обычно получаемое благодаря этой технике, оплачивается большой неопределенностью смысла выраженных ответов, так как невозможно всегда знать, как опрашиваемые поняли вопрос за рамками явной формулировки, и, следовательно, на какой вопрос они отвечали. При исследовании мнений - хотя, несомненно, и меньше, чем при любом другом анкетном опросе - нельзя не спросить себя о том, что значит "понять вопрос" в ситуации интервью. Некоторые методологи называют "правильным" вопрос, сформулированный таким образом, чтобы он мог быть одинаково понятым - и лингвистически и семантически - всеми опрашиваемыми, однако этого недостаточно. Все руководители институтов изучения общественного мнения давно знают, что они должны формулировать вопросы, думая о мифических "лозерских крестьянах", о которых уже давно говорил Жан Стецель своим коллегам из ФИОМ. Напротив, гораздо менее очевидно - учитывая неустранимую долю этноцентризма любого исследователя, побуждающую его принимать очевидное для него за очевидное для всех - то, что чисто лингвистическое понимание вопроса (вряд ли существующее у всех опрашиваемых) не обязательно подразумевает практическое понимание проблемы, предлагаемой респонденту, ни, тем более, признание существования проблемы, предполагаемого постановкой вопроса/118/

* Я подробнее анализировал эти методологические проблемы в книге P.Champagne, R.Lenoir, D.Merllie et L.Pinto, "Introduction a la pratique sociologique", Paris, Dunod-Bordas, 1989, pp.168-210. См. также Д.Гакси (D.Gaxie, "Au-dela des apparences... Sur quelques problemes de mesure des opinions", Actes de la recherche en sciences sociales, 81/82, mars 1990, pp.97-112).

как "проблемы", ни, еще менее, - контекста, особенно политического, который она может включать. Таким образом, респондент чаще, чем кажется, походит на того американского юмориста, который заранее отвечал "да" анкетеру, прежде чем узнать о содержании вопроса ("Я отвечаю "да"... но, вообще-то, какой был вопрос?"), и тот, кто анализирует исследования мнений, часто находится - не всегда это осознавая - в парадоксальной ситуации; она состоит в том, что он точно знает ответы (представленные в форме статистических распределений, вариации которых тщательно исследуются), но имеет очень приблизительное представление о тех многочисленных вопросах, которые поняли за необходимо одинаковой формулировкой анкеты разные категории опрашиваемых и на которые они на самом деле отвечали. Для каждого вопроса, даже для наиболее простых с виду, надо было бы не только построить спектр разных смыслов, которые могут ему придаваться в реальности разными категориями опрашиваемых, но также и меру, в которой эти группы сами задаются данным вопросом и придают ему смысл.

Возьмем следующий пример, взятый из опроса об "окружающей среде" (опрос Софрес, декабрь 1987 года). Вопрос: "Достиг ли или не достиг городской шум невыносимого уровня?", несомненно, с лингвистической точки зрения понятен всем, даже тем, кто не живет в городской зоне. Тем не менее смысл вопроса не так уж однозначен, как это может показаться на первый взгляд. О каких городах идет речь? О тех, в которых проживают опрашиваемые? О тех, которые они знают в более широком смысле? Что они вообще подразумевают под шумом "в городах", в соотношении с деревней? и т.п. Кроме того, на практике этим вопросом не задаются все в равной степени и одним и тем же образом: это показывает тот факт, что "мнения не имеют" 22% сельских жителей, против всего лишь 4% проживающих в парижской агломерации, или то, что приемлемым уровень шума считают 57% служащих и лиц, занятых умственным трудом, против лишь 47% рабочих, а значит, конкретное содержание вопроса неодинаково для этих различных социальных категорий.

Специалистам по опросам следовало бы более серьезно относиться к ответам, которые они получают на редко задаваемые открытые вопросы, как и к ответам на те вопросы, которые просто тестируют знания. Повышенный процент не ответивших, который они чаше всего влекут за собой, или разнообразие порождаемых ими ответов, дают более реальное представление о/119/ мнениях или о действительных знаниях опрашиваемых. Следуя правилам, специалисты по опросам должны были бы использовать эти вопросы как "вопросы-фильтры", позволяющие строить подвыборки респондентов, которые были бы, без сомнения, менее многочисленны, чем подвыборки, искусственно получаемые ими с помощью закрытых вопросов, но которые позволяли бы выделить слои населения, действительно затрагиваемые или заинтересованные проблемами каждого исследования.

Например, когда, по данным опроса о "французах и окружающей среде", проведенного институтом КСО в декабре 1988 года по заказу Государственного секретариата по окружающей среде, оказывается, что только 35% опрошенных знают, кто является министром по окружающей среде (в том числе 49% служащих и занятых умственным трудом, против 27% рабочих), можно задаться вопросом, действительно ли нужно спрашивать у всех респондентов, считают ли они его "очень хорошим, вполне хорошим, довольно плохим или очень плохим министром окружающей среды" (в то же время мнение по этому поводу очевидно имеют 54%), или находят ли они его "симпатичным, компетентным, "устаревшим", наивным, эффективным, убеждающим, современным, близким к нуждам людей, искренним" (по этим позициям ответило от 50 до 62%), или считают ли, что "Мишель Рокар был прав паи неправ, назначив приверженца "зеленых" на пост министра окружающей среды" (мнения по этому поводу не имеют лишь 16%, в том числе 9% из числа служащих и работников умственного труда). Подобным же образом, когда известно, что при вопросе, о чем "сразу подумал" респондент при слове "окружающая среда", только 24% вспоминают о проблемах загрязнения, и 12% - об охране природы (при этом 26% указали "природу" вообще, 24% - условия жизни, 32% - социальную или городскую среду, некоторые назвали даже эмигрантов и т.п.), то можно считать мало вероятным, что они думали об одном и том же, отвечая далее на вопрос, "является ли борьба за охрану окружающей среды (какой?) делом тех, кто имеет привилегии (какие?)" (23% сельских работников и 21% рабочих считают, что "да", против только 5% служащих и лиц, занятых умственным трудом). Возьмем последний пример из опроса Софрес, проведенного в декабре 1987 года и также посвященного окружающей среде, хотя мы могли бы умножить число примеров по этой, уже весьма широко изученной, теме, спросим себя, насколько можно доверять тому факту, что 95% опрошенных имеют мнение о том, следует ли усилить или ослабить/120/ законодательство в области охраны окружающей среды, которое, по их оценкам, знают лишь 23%.

Эти замечания столь элементарны, что следовало бы спросить, почему они не возникают у специалистов по опросам. Дело в том, что социальные агенты, наиболее заинтересованные в опросах, также относятся к наиболее заинтересованным в политике. Одни и те же лица и формулируют вопросы, и знализируют ответы. Так как вопросы создаются в рамках их политической культуры, то им кажется естественным задавать их всем. Кроме того, разделение исследовательского труда приводит к тому, что политологи сами редко задают неспециалистам вопросы, конструируемые ими в собственных целях, и объясняет то, что часто они в последнюю очередь могут оценить значительное расстояние, существующее между заданным вопросом и вопросом, понятым большинством респондентов. В качестве эксперимента стоило бы однажды спросить у респондентов, как они поставили бы вопросы, а затем сравнить их разные формулировки с формулировкой политологов. Даже когда пресса проводит опросы с явной целью измерения политической культуры граждан, она остается слепой к радикальным выводам по поводу практики проведения опросов, которые она должна была бы из этого извлечь. Так, например, в ходе одного опроса ИПСОС - Ле Монд 13-14 марта 1988 года был задан "открытый вопрос" (журналист подчеркивал весьма неординарный характер этого подхода) о том, какой смысл респонденты придавали двадцати ключевым словам тогдашней предвыборной борьбы ("безработица", "сосуществование", "группы интересов", "государство-попечитель", "дерегулирование" и т.п.) Столкнувшись с большим количеством "не ответивших" или "давших произвольный ответ", журналист сделал вывод о "чрезвычайных потерях в политической коммуникации, происходящих между передачей и восприятием сообщения" (тем самым он имплицитно критикует политиков, не умеющих передать свое сообщение), не видя, что это исследование скорее свидетельствует против практики опросов общественного мнения в том виде, в каком она обычно существует в прессе.

Итак, вместо того, чтобы выявлять уже существующие мнения - чего мы были бы вправе как минимум ожидать от такого типа опросов - институты изучения общественного мнения создали в обществе новый, ранее не существовавший тип мнения, который мы могли бы назвать "мнение для исследования мнений": это ответы на заранее сформулированные вопросы о мнениях, не предполагающие каких-либо последствий или какой-либо/121/ вовлеченности для респондента и ирреальность которых частично объясняет неспособность этих исследований к предсказанию действительных и масштабных изменений во мнениях (как, например, "Мая-68", или демонстраций лицеистов и студентов в ноябре 1968 года). Подобные ответы могут быть объяснены только оторванным от реальности характером большой части вопросов. Когда мнения действительно существуют, они почти всегда находят выражение, несмотря на разнообразие формулировок вопросов. Все, кто проводит полевые опросы, знают, что наиболее "просвещенные" респонденты - это те, которые чаще всего имеют наиболее определенные мнения, и которые поэтому наименее послушны и без конца пытаются переформулировать вопросы, оспаривая их адекватность, или добавляя мнения, изначально не предусмотренные.

Институты изучения общественного мнения далеки от того, чтобы фиксировать "состояния мнений", хотя они на это претендуют. Они больше всего способствуют убеждению в том, что по всем или почти всем темам существует "общественное мнение", которое постоянно движется и меняется, и что институты изучения общественного мнения позволяют уловить его точные, но лишь мгновенные образы, и, следовательно, что нужно проводить больше опросов, чтобы знать и измерять повседневные вариации этого мнения. Если институты изучения общественного мнения и составляют, с их точки зрения, "прогресс", то он выражается, возможно, в степени усложнения, привнесенного ими в демократическую идеологию: специалисты по опросам, упрекавшие политиков в постоянных апелляциях к "имени народа", действительно пошли дальше, так как теперь они заставляют непосредственно сам "народ" высказываться по всем вопросам. Опросы о мнениях, посвященные "проблемам окружающей среды", взятые нами как пример, показывают, что даже в этой научной области, крайне дискуссионной (вспомним о противоположных позициях, занимаемых учеными по вопросам озонового слоя, рисков, связанных с атомными станциями, загрязнения Антарктики и т.п.), и неясной для простых граждан (слово "окружающая среда" подобна "испанскому трактиру")*, всегда можно произвести нечто похожее на "общественное мнение", способное, с политической точки зрения, оказать все последствия, ожидаемые от реальных сдвигов во мнениях./122/

* Подразумевается ссылка на А.Моруа "С чтением дело обстоит так же, как с испанскими трактирами: там находишь только то, что туда приносишь" (прим. переводчика).

Индивидуальные мнения или "общественное" мнение?

Предыдущие замечания относились только к техническим проблемам, характерным для любого исследования мнений. Однако пойдем дальше, ведь институты изучения общественного мнения претендуют на измерение не индивидуальных мнений - или не только индивидуальных мнений - а общественного мнения. К этому аспекту, содержащему чисто политическое измерение, мы теперь и обратимся. Прежде всего, можно сделать первое замечание логического характера. Если мнение, на изучение которого претендуют институты изучения общественного мнения, было бы действительно "общественным", оно должно было бы, по крайней мере, приблизительно быть известно всем и публикация результатов опросов не должна была бы, вопреки тому, что мы часто слышим, "удивлять" или "переворачивать" "сложившиеся представления". На самом деле, еще до распространения практики опросов, политики и комментаторы уже так или иначе играли словами, называя "общественным мнением" то, что в реальности было лишь их личным, но публично (в частности, в прессе) заявленным мнением о том, что будто бы думали их сограждане. Вопреки видимости, институты изучения общественного мнения делают то же самое, так как они путем опроса собирают частные мнения (на самом деле, простые ответы на вопросы о мнениях) тысячи разрозненных индивидов, статистически представляющих "французов", и превращают их в "общественное мнение" только тем, что обнародуют результаты опросов (точнее, зачастую их результаты широко распространяют заказчики исследований, именно потому, что они ожидают "эффекта публикации").

"Общественное мнение" институтов опросов - это лишь статистическая агрегация частных мнений, которые стали обнародованы. Это не мнение, выраженное публично, будь то посредством петиций, свободного выступления в прессе, заявления по телевидению, письма читателя в печатное издание, участия в "опросе" в ходе телепередачи, уличной демонстрации и т.п. Если "граждане" могут иметь или не иметь личные мнения по некоторым политическим проблемам, они могут также принимать или не принимать решения об их предании огласке, например, в ходе конкретных движений протеста или отстаивания своих прав. Публичное выражение или не выражение своего мнения - это/123/ политическое действие. Когда оно совершается "собственником" мнения, это позволяет, хотя бы в некоторой степени, ограничить манипуляции. А в ходе исследований мнений респонденты не выбирают вопросы и не обладают никаким контролем над интерпретацией их ответов, объединенных вместе. Институты изучения общественного мнения глубоко трансформируют то, что, по их убеждениям, они лишь объективно измеряют, хотя бы, по той причине, что право заявлять (или не заявлять) о своих, мнениях составляет часть полного определения политического мнения, по крайней мере в его традиционном варианте.

Если опросы так слабо обоснованы с научной точки зрения, то они, напротив, весьма сильны политически. Неслучайно наиболее спорные с научной точки зрения действия специалистов в области политического мнения открыто, оправдывались последними во имя политического принципа, легитимности. Действительно, почему, - заявляют они - в демократическом обществе невозможно задать всем "политические" вопросы, то есть вопросы, которые, по политическому определению, относились бы к компетенции всех? Почему специалист по опросам должен вносить различия между ответами, которые он определяет в зависимости от социальной принадлежности респондентов, ведь та же самая логика всеобщего голосования (справедливо представленная как большое политическое - что не значит научное - завоевание) заключается в том, что голос дается каждому гражданину без учета его, социального положения ("Голоса не взвешивают, их подсчитывают", еще недавно реалистически говорил один политик)? Почему бы тогда в демократической стране, то есть в стране, политически опирающейся на закон большинства, не складывать полученные таким образом ответы и не объявлять "общественным мнением" мнение, набравшее большинство голосов? На самом деле речь здесь идет о социальных верованиях или убеждениях, которые сами по себе и не истинны и не ложны. Политическая система может решительно установить, что все мнения равноценны, что статистически лидирующее мнение должно быть названо "общественным мнением" (политически дисквалифицируя, хотя бы временно, мнения меньшинства), потому что оно, как предполагается, обладает особенной и магической природой (характером), в любом случае отличной от суммы составляющих его индивидуальных мнений*./124/

* О "мажоритарном принципе" см. П.Фавр (P.Favre, "La decision de majorite", Paris, Presses de la fondation nationale des sciences politiques, 1976).

Методические принципы, применяемые специалистами по опросам, ограничены воспроизведением этих верований, которым придается видимость научности. Если, например, мы возьмем зопрос о выборках населения, то увидим, что вместо того, чтобы з каждом случае исследовать население, которое с научной точки зрения лучше всего подходило бы для опроса, и получить реально существующие мнения с учетом затронутых тем, институты изучения общественного мнения механически обращаются к политической концепции репрезентативности, которая состоит не в определении заинтересованной и имеющей мнение части населения, а в проведении голосования в суженной модели электората, чаще всего в условиях совершенного незнания сути вопроса, - ведь политические интересы, так или иначе замаскированные за поставленными вопросами, не выражаются в явном виде. Иначе говоря, значимость ответов при "опросах о мнениях" и принципы построения выборки опрашиваемых определяются не на основе методологического (выбирать группы или индивидов, действительно имеющих мнение), а политического принципа (для того, чтобы опрос был "достоверен", надо, чтобы высказались все граждане). Так же дело обстоит и с логикой, определяющей, какие вопросы можно считать целесообразными для совокупности респондентов. Если иногда авторы и комментаторы все же считают "правильными" самые абсурдные вопросы (по крайней мере когда они задаются некоторым категориям населения), то причина здесь в том, что речь идет о "политических" вопросах, то есть о вопросах, затрагивающих дискуссионные для политико-журналистского поля проблемы) и в том, что в политике все имеют право иметь свое мнение и все должны иметь возможность его выразить. Иначе говоря, так как, с, юридической точки зрения, все могут иметь мнение по всем политическим вопросам, специалисты по опросам, с помощью политически выигрышного, но научно незаконного хода поступают так, как если бы все так и обстояло в реальности. В конечном счете, технология опросов (построение репрезентативных выборок населения, наличие постоянно готовых команд интервьюеров, компьютеров для почти мгновенной обработки данных) в конечном счете скорее позволяет осуществлять не собственно научные исследования, а почти непрерывно и "в реальном времени" проводить псевдореферендумы по всем вопросам, как только институты находят для их финансирования какого-либо участника политической игры (в основном это правительство, политики и печатные издания)./125/

В то время как научный подход склонен к умножению категорий и, практически согласно словам Дюркгейма, часто объединяет то, что различает здравый смысл, и наоборот, вводит разграничения там, где обычно все смешивается, политика больше ищет практические решения и стремится, наоборот, к поиску, объединению и изобретению категорий для практики. Исследования мнений в том виде, в каком они осуществляются и комментируются институтами изучения общественного мнения, остаются в предзаданных категориях политического здравого смысла, потому что они меньше стараются уловить индивидуальные и частные мнения и понять логику их производства, чем сказать, в основном в практических целях, "что думает" по данной проблеме "общественное мнение". В конечном счете, их деятельность все больше ограничивается производством ответов на вопросы, которые их просят задать заинтересованные участники политической игры и указанием тех вариантов, которые собирают большинство голосов. Эти институты создают видимость научной работы, потому что они ставят эти мнения в зависимость от некоторого числа базовых социальных характеристик, таких как пол, возраст, социально-профессиональная принадлежность, тип поселения. На самом деле то, что выдается за объяснение, в лучшем случае является лишь простой операцией идентификации в чисто практических целях. Речь идет просто о том, чтобы дать социальную характеристику индивидов, высказывающихся "за" или "против" того или иного мнения. Мы хорошо видим такое чисто инструментальное использование в ходе предвыборных кампаний: в это время специалисты по опросам проводят исследования для большинства кандидатов для определения категорий населения, соответственно составляющих их электорат, чтобы иметь возможность помочь кандидатам в ориентировании их кампании и разработке некоторых более "специализированных" и "сфокусированных" тем, и в дальнейшем завоевать еще какие-либо группы ("мужчин" или "женщин", "молодых" или "старых", "рабочих", "средний класс" или "высшее звено", "сельских жителей" или "горожан" и т.п.)

Формы существования "общественного мнения"

В рамках этого краткого методического обращения к практике исследования мнений остается напомнить о последнем/126/ пункте, а точнее о последней ловушке, которую практика институтов изучения общественного мнения устраивает социологии. Следует ли на основе этих критических замечаний действительно заключать что, как говорил Пьер Бурдье в начале 70-х годов, "общественное мнение не существует"? На самом деле здесь мы затрагиваем одну из наиболее деликатных проблем социологического анализа, особенно когда этот анализ обращен на социальное поле, которое, как в случае с полем политики, может вызвать социальное существование проблем, лишенных научной значимости. Если в конце 60-х годов мы могли сказать, что "общественное мнение", на измерение которого претендовали институты опросов, не существует и что это во многом лишь артефакт, вне зависимости от того, что участники политической игры называли тогда "общественным мнением", то это произошло потому, что сама практика опросов еще только начинала внедряться во Франции, а вера политических и журналистских кругов в это "общественное мнение", выявленное институтами опросов, была еще очень слаба. Тот же самый анализ сегодня должен привести к прямо противоположным выводам: "общественное мнение" институтов опросов существует потому, что с тех пор они сумели всех убедить в "научной" ценности своих опросов и превратить то, что было изначально во многом простым методическим артефактом, в социальную реальность. Иначе говоря, социология должна зафиксировать как социальный факт (что, конечно же, не означает, что она его одобряет или порицает) то, что институты изучения общественного мнения как бы попали в ловушку предполагаемого объекта анализа. В отличие от естественных наук, социология не имеет дело с неподвижной, устойчивой и раз навсегда данной реальностью; социальная действительность является исторической реальностью, изменяемой социальными представлениями о реальности. На самом деле объект социологии - это изучение законов трансформации социальной реальности. Другими словами, при анализе социального мира она должна принимать в расчет социальные представления о нем, потому что они являются (составной частью этого социального мира.

Институты опросов, как и социологи, претендуют на научное измерение "общественного мнения", в то время как они лишь придали ему - при поручительстве науки - большее социальное существование. Разница в точках зрения специалистов по опросам и социологов, даже если ее чаще всего не замечают неспециалисты, значительна. Специалисты по опросам верят в существование "общественного мнения" как такового и стремятся/127/ к его максимально точному измерению, в то время как с социологической точки зрения это всего лишь коллективное верование, объективной политической функцией которого является обеспечение - в режимах демократического типа - одной из форм регулирования политической борьбы. Его конкретное содержание сегодня скорее зависит от степени, в которой политологи и специалисты по опросам общественно преуспевают в навязывании их собственных определений совокупности политического поля и поля СМИ. Может быть потому, что им слишком хорошо известна их роль в политической игре, политологи институтов изучения общественного мнения в ответ на критику все чаще заявляют о своей нейтральности или "не включенности", стараясь доказать, что они ничего не создают, что они лишь познают уже существующие мнения и что даже публикация результатов опросов в прессе практически не оказывает никакого воздействия на "выбор граждан".

Институты опросов и пресса, внесшие вклад в производство "общественного мнения" в его "научной" форме, убеждены в его автономном существовании и без сомнения являются первыми жертвами фетишизации понятия. Они используют категории объективного фиксирования и констатации, укрепляя этим представление о том, что речь идет о реальности, существующей независимо от тех, кто ее измеряет: "Ежемесячный политический барометр - это настоящий базовый опрос о французской политической жизни, - писали, например, в 1984 году два политолога, работавших в крупном институте по опросам, - это необходимое подспорье для любого политика, ученого или простого гражданина, желающего поинтересоваться общественным мнением.(...) Опрос о мнениях - это всегда лишь отражение общества.(...) Слишком легко обвинить термометр в том, что он отвечает за болезнь пациента" [8]. Сама пресса может припомнить случаи "жесткой санкции опросов", убеждающих, например, в "ослаблении" политического движения в период между двумя выборами: "Это падение, этот отход от левых - можно было прочитать в газете, враждебной левым - можно оценить, измерить, даже изобразить. Достаточно посмотреть на результаты опросов и их графики" [9]. Подобным же образом, через три месяца после законодательных выборов марта 1986 года, показавших победу политических движений правого крыла, один "левый" еженедельник мог заявить на основе данных опроса о намерениях голосовать, что большинство уже изменило свои позиции и перестало быть большинством [10]./128/

Не существует "настоящего общественного мнения", есть только вера в возможность его правильно изучить и измерить. Иначе говоря, может существовать лишь социальное определение общественного мнения, которое по своей природе исторически изменчиво, и в реальности весьма тесно связано с социальным полем агентов, заинтересованных в том, чтобы на него ссылаться, манипулировать им или воздействовать на то, что так называется в обществе. Новшество заключается здесь в использовании в этой области - как, впрочем, и в других - социальных наук. Ранее существовавшее представление об общественном мнении, которое преобладало вплоть до начала 70-х годов, было одновременно юридическим, интуитивным, литературным, размытым и относительно неверифицируемым. Оно было почти полностью вытеснено не менее произвольной концепцией институтов опросов, что все же вызвало некоторые колебания со стороны отдельных групп политиков, ясно увидевших новые проблемы, следующие за этим новым определением "общественного мнения". Это понятие не является лишь чисто политической фантазией, не связанной ни с чем объективным. Существуют движения мнений и разные формы выражения этих мнений. Явление, называемое "общественным мнением", поддерживает с реальностью сложные, частично кругообразные отношения: оно должно определить нечто существующее в рассеянном и более или менее неясном состоянии, но исторически сложившиеся процедуры его объективации частично содействуют производству того, что они призваны всего лишь измерить./129/

---