В 1907 г. в статье «Революция
и контрреволюция», обобщавшей опыт первой революции в России,
В.И. Ленин писал: «Партии пролетариата остается позаботиться о
том, чтобы богатые политические уроки нашей революции и
контрреволюции были глубже продуманы и тверже усвоены широкими
массами»[1] (курсив мой. — Г.И.). Понятно, что
эти ленинские слова в полной мере следует отнести и к двум другим
российским революциям — Февральской и Великой Октябрьской.
Богатым урокам революций
посвящена огромная литература, которая продолжает непрерывно пополняться. Несколько иначе обстояло дело с уроками контрреволюции
1917 г., периода гражданской войны и иностранной интервенции.
В 20-х годах эта тема довольно
активно разрабатывалась, но позднее почти исчезла из поля зрения
историков. Гражданская война и интервенция отодвигались, уходили в
прошлое; эпоха первых пятилеток, годы Великой Отечественной войны и
восстановления разрушенного хозяйства выдвигали на первый план новые
идеологические задачи. Но в 60 - 70-х годах тема российской
контрреволюции и ее краха вновь стала вызывать к себе растущий
интерес.[2] Какие факторы определяли его? Прежде всего само развитие
историографии Великого Октября и гражданской войны. На определенном
этапе оно настоятельно потребовало изучения социально-политической
сущности контрреволюции, поскольку революция и контрреволюция -
два неразрывно связанных процесса и без понимания одного невозможно
глубокое понимание другого. Это как раз то, о чем предельно четко
говорил В.И. Ленин: «Революция без контрреволюции не бывает и
быть не может».[3]
Но есть и еще один, может быть,
более важный фактор. Вспомним, как тщательно изучал В. И. Ленин опыт
европейских контрреволюций. В соглашательской политике меньшевиков и
эсеров он видел луиблановщину. Предупреждал, что Милюков и Керенский
ищут среди контрреволюционных генералов доморощенного
Наполеона, и /3/ раскрывал классовый источник, из
которого могут прийти российские Кавеньяки. Позднее он показывал, что
именно коалиция «шейдемановцев и каутскианцев (по-русски:
«меньшевиков» и «социалистов-революционеров»,
сторонников Учредительного собрания)» мостит пути к
контрреволюционной диктатуре, в частности к власти Колчака.[4]
Но так же как российская
контрреволюция впитала в себя опыт предшествовавших
контрреволюционных движений в других странах, так и современная
империалистическая реакция, развернувшая ныне борьбу с силами
социализма и демократии в глобальном масштабе, усвоила немало из
того, что было опробовано антисоветизмом и антибольшевизмом более 60
лет тому назад. И это естественно: ведь контрреволюция в России, а
затем в эмиграции отнюдь не представляла собой исключительно «русское
явление»; она была органической частью (можно сказать —
авангардной) международного антикоммунистического фронта. У. Черчилль
очень ясно выразил это, когда позднее писал, что в годы гражданской
войны и интервенции «русские белогвардейцы сражались за наше
дело».[5]
В политических и идеологических
лабораториях «демократической контрреволюции» и «белого
дела» были разработаны такие «концепции», которые и
по сей день (пусть в модернизированном виде) использует
империалистическая реакция. Известный американский советолог Р. Пайпс
усмотрел в струвизме эпохи гражданской войны образец единственно
правильной политики по отношению к коммунизму: «отбрасывание»
«с позиции силы». В милюковской «новой тактике»
1920 - 1921 гг., рассчитанной на разложение Советской власти
«изнутри», он разглядел элементы нынешнего «детанта»
(со стороны Запада).[6] А буржуазно-реставраторские тенденции
сменовеховства, усвоившего идею «бессмысленности»
революций у «Вех» 1909 г. — этой, по характеристике
В.И. Ленина, «энциклопедии либерального ренегатства»,
сегодня активно внедряются в «теоретические» построения
многих зарубежных социологов и политологов.
Таким образом, изучение истории
российской контрреволюции актуально не только в научном, но и в
политическом отношении. «Необходимо было, — писал В.И.
Ленин, — точно представить позицию разных партий, враждебных
большевикам». Без этого, считал он, «нельзя /4/ сделать ни шагу вперед в деле
определения ближайших задач и тактики пролетариата».[7]
Как бы в ответ на это ленинское
указание появился ряд книг, освещающих главным образом историю
мелкобуржуазных, буржуазных и помещичьих партий России периода трех
революций.[8] Но политические партии — это лишь, как раньше
говорили, головы контрреволюционной гидры. К тому же для партий
российской контрреволюции, особенно в послеоктябрьский период,
характерным стало стремление к сколачиванию межпартийных или
«надпартийных» центров в целях придания себе
«общенационального вида». Отсюда необходимость изучения
контрреволюционных движений и образований, проявлявшихся, например, в
керенщине, корниловщине, деникинщине, колчаковщине и т. д.
Эта книга о колчаковщине, или
«колчакии», как ее еще называл В.И. Ленин. Два основных
обстоятельства определили выбор именно этой темы. В годы гражданской
войны и иностранной интервенции в разных районах бывшей Российской
империи возникло несколько контрреволюционных образований, но
«колчакия» была крупнейшим из них. Еще существеннее то,
что именно колчаковское правление претендовало на «всероссийское»
значение и международное признание. К концу лета 1919 г. оно
фактически добилось первого (все другие «белые правительства»
заявили о своем подчинении «верховному правителю»
Колчаку) и было очень близко ко второму. «Колчакия»,
таким образом, пыталась предстать перед миром «подлинной
Россией», борющейся с «незаконной» Советской
властью. Вследствие этого колчаковщину надо рассматривать не как
локальное, сибирское явление, а как важнейшую часть всероссийской
контрреволюции.
Но есть и другое обстоятельство,
повлиявшее на выбор темы. История колчаковщины, пожалуй, наиболее
полно раскрывает политическую эволюцию российской контрреволюции
(впрочем, как и контрреволюции вообще). Говоря о направленности
действий «партии порядка», (т. е. контрреволюции), Ф.
Энгельс указывал, что она «не может остановиться на
достигнутом. Чтобы удержаться, она должна каждый день продвигаться на
шаг вперед».[9]
Пожалуй, с наибольшей полнотой
эта определяющая тенденция проявилась именно на востоке страны (в
Поволжье, Сибири, на Дальнем Востоке). Здесь контрреволюция
выступила под лозунгом «чистой демократии», /5/ «третьей силы»,
создав после свержения Советской власти эсеро-меньшевистские
правительства. Но это оказалось лишь первой ступенькой той лестницы,
по которой за спинами «умеренных социалистов» поднималась
кадетско-монархическая белогвардейщина. Контрреволюция в своем
развитии почти безостановочно смещалась вправо, пока не дошла до
своей крайней точки — кровавой военно-монархической диктатуры
Колчака, ликвидировавшей и многих из тех, кто пытался сыграть роль
«третьей силы».
«Преступно забывать не
только о том, что колчаковщина началась с пустяков, — писал В.И. Ленин, — но и о том, что ей помогли родиться на свет и ее прямо поддерживали меньшевики («социал-демократы») и
эсеры («социалисты-революционеры»)... В России сознательные рабочие и крестьяне поняли, что меньшевики и эсеры суть пособники белогвардейцев, одни — сознательные и злостные,
другие — по неразумию и по упорству в старых ошибках... Либо
диктатура (т. е. железная власть) помещиков и капиталистов, либо
диктатура рабочего класса. Середины нет. О середине мечтают попусту
барчата, интеллигентики, господчики, плохо учившиеся по плохим
книжкам. Нигде в мире середины нет и быть не может... Кто не научился
этому из истории всего XIX века, тот — безнадежный идиот».[10]
Мы, говорил В.И. Ленин в
декабре 1919 г., «не хотели оказаться — и мы решили, что
не окажемся — в том положении, в каком оказались соглашатели с
Колчаком в Сибири, в каком завтра будут немецкие соглашатели,
воображающие, будто они представляют правительство и опираются на
Учредительное собрание, а на деле сотня или тысяча офицеров в любой
момент может дать такому правительству по шапке. И это понятно,
потому что это офицерство представляет из себя массу обученную,
организованную, великолепно знающую военное дело, имеющую в своих
руках все нити, превосходно информированную насчет буржуазии и
помещиков, обеспеченную их сочувствием».[11]
И наконец, последнее (по месту,
но не по значению) обстоятельство, повлиявшее на выбор «колчаковской
темы». История гражданской войны и интервенции уже давно
привлекает внимание буржуазной историографии. Но основное внимание до
70-х годов уделялось все же истории интервенции.[12] В последние годы
на Западе стали раздаваться призывы ввести на изучение этой проблемы /6/ «мораторий» и
активизировать разработку истории собственно гражданской войны,
«борьбы белых и красных».[13] И первые советологические
труды об этом уже выходят, причем в некоторых из них определилась
явная тенденция к «либерализации» и «демократизации»
белогвардейщины. Вот, например, что пишет уже упоминавшийся Р. Пайпс
о Колчаке: «...его (Колчака. — Г.И.) политическая
и социальная ориентация была глубоко либеральной. Колчак давал
торжественные обязательства уважать волю русского народа, выраженную
путем свободных выборов. Он также проводил прогрессивную социальную
политику и пользовался прочной поддержкой крестьян и рабочих».[14] Отсутствие советских работ о российской контрреволюции не
способствует разоблачению подобного рода фальсификаций. Между тем на
XXVI съезде КПСС прямо указывалось:
«Очень важно, чтобы пропаганда не обходила острых тем, не боялась
затрагивать так называемые трудные вопросы... Надо смелее делать это,
помня, что если мы не отвечаем на них, то недруги нашей страны
постараются воспользоваться этим для клеветы на социализм».[15]
В заключение хотелось бы сделать
два замечания. Первое должно яснее очертить основной авторский
замысел. Он заключается в показе внутреннего состояния колчаковского
лагеря. Поэтому история его разгрома в результате действий Красной
Армии и партизан, руководимых большевистской партией, дается здесь
лишь в той степени, в какой это необходимо для раскрытия задачи,
поставленной автором. История борьбы с колчаковщиной изложена в целом
ряде трудов. В них показана роль В.И. Ленина, ЦК РКП (б) в выработке
стратегии и тактики борьбы за освобождение Сибири и Дальнего Востока,
связи ЦК и его органов с большевистским подпольем в колчаковском
тылу, героизм рабочих и крестьян в борьбе с колчаковщиной. Изучена и
империалистическая интервенция на востоке (отметим новую
обстоятельную работу М.И. Светачева). Все это и дает право
сосредоточиться на «внутренней» истории «колчакии».
Но не одинаково освещены здесь и
все аспекты истории самого колчаковского лагеря. Колчаковщина
просуществовала более года, и около полугода составляет период,
фактически являвшийся ее предысторией. Изложить все сложное
переплетение событий, охваченных этими /7/ хронологическими рамками, в
сравнительно небольшой книге — задача вряд ли выполнимая (для
сравнения можно, например, указать, что история Временного
правительства 1917 г., находившегося у власти 8 месяцев, имеет
обширную литературу, в которой отдельно исследуется его внутренняя,
внешняя, экономическая политика и т.п.). Главное, к чему стремился
автор, — это осветить политическую историю колчаковщины,
основываясь на ленинском подходе к проблеме. Ленин, как известно,
характеризуя эволюцию контрреволюционных сил на Востоке, говорил: «Мы
знаем, что там организовано было правительство и для начала туда были
посланы прекрасные знамена... и на них были лозунги — Учредительное собрание, свобода торговли — чего хочешь, серый
мужичок, все тебе напишем, только помоги свалить большевиков! Что же
вышло из этой власти? — Вышла вместо Учредительного собрания
колчаковская диктатура, — самая бешеная, хуже всякой царской».[16]
Поэтому в центре внимания и
оказались такие сюжеты, как возникновение «демократической»
(эсеро-меньшевистской) контрреволюции (Комуч, сибирские
правительства, Директория) и ее неизбежная смена контрреволюцией
буржуазно-помещичьей (кадетско-монархической, белогвардейской);
омский (колчаковский) переворот 18 ноября 1918 г. как кульминация
этого процесса; внутренняя и внешняя политика колчаковского
правления, его разложение и банкротство. Сравнительно много места
уделено разгрому, который Колчак учинил «учредиловцам»
(эсерам и меньшевикам).
В.И. Ленин говорил, что
«довольно неумно порицать Колчака только за то, что он
насильничал над рабочими и даже порол учительниц за то, что они
сочувствовали большевикам», ибо он (Колчак) «действует
теми способами, которые он находит».[17] Но тот факт, что
Колчак подверг жестоким репрессиям тех, кто, начав борьбу с
большевиками под флагом «чистой демократии», проложил ему
путь к власти, весьма примечателен как наглядное свидетельство
неизбежного провала «третьего пути», «третьей
силы».
Второе замечание касается
характера подачи материала. Обилие цитат в тексте — не лучший
способ увлечь читателя. Но никто и ничто так беспощадно не
разоблачает подлинную сущность контрреволюции, как она сама, как ее
собственные свидетельства. Поэтому цитирование архивных /8/ документов, исходящих из
контрреволюционного, в данном случае колчаковского, лагеря, — наиболее эффективное средство достижения поставленных целей. Только
ясно представив себе, что контрреволюция несла стране, можно в полной
мере оценить историческое значение победы Советской власти. На это
прямо указывал В.И. Ленин. Во время кронштадтского мятежа он говорил
рабочим: «Вы в последние дни, конечно, обратили внимание
на обилие в газетах цитат, выписок из белогвардейской прессы...
Почему наши газеты уделили этому так много внимания?
Правильно ли это? Правильно. Потому, что надо ясно знать своего
врага».[18]
