Глава 2.
Архитекторы «белого дела»

В марте 1918 г. Москва стала столицей Советской республики. Здесь, в Кремле, Совет Народных Комиссаров, большевистская партия во главе с В.И. Лениным разрабатывали грандиозные планы социалистического переустройства России, одновременно решая сотни повседневных вопросов, жизненно важных для революции, для трудового народа. А время было суровое. Угрожал германский и антантовский империализм, катастрофически не хватало продовольствия для рабочих, поднимала голову контрреволюция, злобно затаился обыватель.

В Москву в начале 1918 г. перебрались и штабы антибольшевистских партий и групп, начиная от эсеров и меньшевиков и кончая монархистами. На конспиративных квартирах в арбатских переулках, у Яузских ворот, в Хамовниках и в других местах за плотно задвинутыми шторами шла скрытая, но весьма напряженная политическая работа. Как писал член Московского совета в ту пору Г.И. Ломов-Оппоков, новой советской Москве противостояла «другая Москва — озлобленная, ушедшая в себя, не признающая этих идущих «из грязи» большевиков. Эта Москва срывает, саботирует, борется не на живот, а на смерть». [1]

В феврале — марте 1918 г. первой в Москве сгруппировалась организация под названием «Девятка». Истоки ее шли от так называемого Совещания общественных деятелей, возникшего еще в канун московского Государственного совещания в августе 1917 г. и, в сущности говоря, выражавшего идеологию и политическую платформу корниловщины. В «Девятку» из этого совещания были делегированы три представителя полукадетско-полуоктяб-ристского толка. К ним присоединились по три представителя от ЦК кадетской партии и торгово-промышленной «общественности» (отсюда и название — «Девятка»). Главную роль в ней играли такие люди, как бывший царский министр А.В. Кривошеин, будущий едва ли не главный идеолог «белого дела», ушедший из кадетской партии П.Б. Струве, правый кадет П.И. Новгородцев. Через свою агентуру «Девятка» установила связь с формировавшейся /39/ на Дону белой армией Корнилова и Алексеева; туда начали направлять людей и деньги. Постепенно «Девятка» стала расширяться, в нее вступили представители помещичье-кулацкого «Союза земельных собственников» и других монархических организаций. Преобразованная «Девятка» получила название «Правый центр». Несмотря на усиление реставрационно-монархического крыла, политическое ядро центра пока еще составляли кадеты, преимущественно правого толка. В их среде муссировалась мысль о еще большем расширении антисоветской организации путем создания межпартийного блока с «государственно мыслящими» представителями «социалистических» партий (имелись в виду народные социалисты, эсеры и меньшевики).

Эта мысль вообще проистекала из кадетского представления о себе как об «общенациональной партии». Но была в ней и политическая подоснова. Считалось, что одна из главных причин триумфа большевиков коренилась в «партийном догматизме», «партийном разъединении» их противников. Отсюда следовал вывод: желательно блокирование всех антибольшевистских групп, создание под «национальным» флагом общего контрреволюционного фронта, в котором центральное, скрепляющее звено составляли бы, конечно, кадеты.

Та же псевдонациональная идея, противостоящая интернационализму большевистской партии и Советской власти, возникла и в «левом» крыле контрреволюции: у энесов и эсеров. Как вспоминал впоследствии один из лидеров этого крыла, энес Н. В. Чайковский, уже в начале 1918 г. члены «левых» партий «ясно сознавали настоятельную необходимость образовать как можно скорее политический центр для серьезного противодействия большевизму». Попытка создать такой центр была предпринята через межфракционный Совет Учредительного собрания. В чьей-то докторской квартире на Девичьем поле состоялось несколько совещаний, которые в конце концов привели к решению «организоваться по личному признаку». Исключались левые эсеры, поскольку они находились в блоке с большевиками, крайние националисты и монархисты типа черносотенного «Союза русского народа». [2] Всем остальным путь в это объединение с «демократической платформой» был открыт. В результате весной 1918 г. возникло конспиративное межпартийное объединение, которое сначала называлось «Левый центр», а затем «Союз /40/ возрождения России». В него «на персональных началах» (т.е. с сохранением определенной независимости от своих ЦК) вошли кадеты (более склонные к блоку «налево»), народные социалисты, правые эсеры, а несколько позднее — меньшевики и представители кооперативов. В числе первых здесь оказались Н.И. Астров, Н. Щепкин, Н.М. Кишкин (от правых кадетов — В.А. Степанов). Среди энесов видную роль играли Н. Чайковский, А. Пешехонов, Мякотин, А. Титов. Эсеров представляли Н. Авксентьев, А. Аргунов, правых меньшевиков — А.Н. Потресов. Вступил в «Союз возрождения» и «беспартийный» генерал В.Г. Болдырев. Фактически же он стоял где-то между энесами и кадетами. Выпущенный советскими властями из тюрьмы по болезни, он вскоре начал разработку военных проектов свержения Советской власти.

Обе организации — «Правый центр» и «Союз возрождения» — отнюдь не противостояли друг другу. «Союз возрождения» шел на контакты, как мы уже знаем, по соображениям создания общего антибольшевистского фронта. У «Правого центра» был свой, особый взгляд на необходимость взаимодействия с «левыми». Как сообщал в штаб Добровольческой армии член «Союза возрождения» Титов, «Правый центр усвоил такую точку зрения: не мешать работе левого центра, ибо на их стороне пока больше, может быть, шансов, чем у Правого центра». [3] Таким образом, здесь по-своему учитывалось падение политического и морального престижа правых.

Н.И. Астров свидетельствует, что «связь между Правым центром и Союзом возрождения заключалась в том, что с согласия обеих организаций в ту и другую входило несколько лиц из числа партии народной свободы (т.е. кадетов)». Цель состояла в том, чтобы «согласовать действия той и другой в наиболее ответственные минуты». О каких «ответственных минутах» шла речь, видно из уже упомянутого донесения Титова Деникину. Он сообщал, что в обеих организациях «признано необходимым особенно согласование в области военных вопросов, для чего и образовано совещание из представителей от Союза возрождения — генерала Болдырева, от Правого центра — адмирала Немитца и генерала Циховича». [4] Эти военные устанавливали связи с конспиративными офицерскими организациями, готовыми принять участие в контрреволюционных восстаниях.

Много общего у этих организаций было в программных /41/ установках. Они ставили своей задачей продолжение войны с Германией в единении с союзниками (т.е. придерживались проантантовской ориентации), свержение Советской власти вооруженной силой, после чего предполагалось «учредить новые государственные формы устройства России» посредством выявления «воли народа».

Раз речь заходила о «воле народа», то перед теми и другими вставала идея созыва Учредительного собрания. Но в способе «подведения» страны к Учредительному собранию существовали разногласия. Промонархический «Правый центр» считал, что к Учредительному собранию страна должна быть подведена через единоличную военную диктатуру; «Союз возрождения», более склонный к буржуазно-демократическим формам, высказывался за директорию, т.е. временное правительство, состоящее из нескольких лиц, в том числе «с авторитетным военным».

На этом разногласия заканчивались. Обе стороны четко договаривались, что имеют в виду созыв Учредительного собрания, но не того, которое было созвано в январе 1918 г. и затем распущено Советской властью за отказ санкционировать первые завоевания социалистической революции, а совершенно нового, избираемого уже после предполагаемой победы контрреволюции. Таким образом, эсеровское в своем большинстве Учредительное собрание отвергалось. Нетрудно себе представить, что представляло бы собой Учредительное собрание, созванное в результате триумфа белогвардейщины. В. И. Ленин говорил, что оно было бы «собранием медведей, водимых царскими генералами за кольца, продетые в нос». [5]

Но все это было прожектерством; а пока обе организации активно вербовали людей, изыскивали средства, устанавливали связи с Югом, где уже действовала Добровольческая армия, и Востоком, точнее, с Заволжьем и Сибирью, где в разных городах нелегально формировались белогвардейские отряды. При этом уже тогда наметилось определенное разделение «сфер влияния». «Правый центр» устанавливал связи с Югом, что, по-видимому, объяснялось и наследством «Девятки», первой наладившей контакты с Корниловым и Алексеевым. «Союз возрождения» тяготел к Востоку, вероятно, постольку, поскольку сеть богатой сибирской кооперации находилась под эсеровским влиянием. Туда направлялись его «работники». /422/ Очень скоро обе антисоветские организации попали в сферу деятельности иностранной, союзнической агентуры, усилившей свою активность после того, как попытки Антанты не допустить выхода Советской России из войны закончились провалом. Как свидетельствует Н.И. Астров, «к некоторым участникам центра и союза были как бы приставлены отдельные лица-иностранцы для взаимной

информации». «Представители союзников, — пишет Астров, - настаивали на объединении всех антибольшевистских организаций и только при этом условии изъявляли готовность поддержать их и их начинания». [6] Астров утверждает далее, что основной интерес союзнических представителей сосредоточивался при этом вокруг вопроса о воссоздании Восточного фронта против Германии (вопреки Брестскому мирному договору). Но совершенно очевидно, что достижение этой задачи было немыслимо без свержения Советской власти.

Контакты союзников с «Правым центром» и «Союзом возрождения» с самого начала и главным образом носили антисоветский характер и преследовали интервенционистские цели. Этому соответствовал и план, разработанный генералом Болдыревым: воссоздать «русскую» (т.е. антисоветскую) армию в каком-либо районе (на востоке или на севере), предварительно защищенном союзническим десантом, т.е. интервентами. В «Правом центре» вполне поддерживали эту идею. По свидетельству Титова, деньги, которые были предложены французским консулом Грена-ром для ее реализации, были приняты. [7]

Но именно в этот момент (весной 1918 г.) центростремительная сила в лагере контрреволюции начала наталкиваться на силу центробежную. Она исходила из «Правого центра», который «все более загружал себя лицами иногда очень далеко заходящего правого уклона». Астров раскрывает эту расплывчатую формулировку: в руководстве «Правого центра» все более активную роль стали играть такие его «новобранцы», как известные «деятели павшего строя» (царизма) В.И. Гурко и А.Ф. Трепов. Более того, они вступили в переговоры и контакты с Н.Е. Марковым и 2-м, священником Восторговым и другими откровенными черносотенцами. В кругах «Правого центра» укреплялось мнение, что начатая царизмом «война с Германией была крупной ошибкой», что союзники после выхода России из войны не выдержат «напора Германии» и потому отныне следует делать ставку не на Антанту, а на Германию, /43/ готовую «низвергнуть власть Советов», только желающую «сделать это руками русских, которым окажет могущественную поддержку». [8]

Такие настроения усиливались известиями, доходившими до Москвы с юга, с оккупированной немцами Украины и с Дона. В Киеве немцы убрали Центральную раду и вручили гетманский пернач своей марионетке — П. Скоропадскому. Такой же германской марионеткой стал донской атаман Краснов. Доходили неясные слухи, что даже непримиримый «германоборец», кадетский лидер Милюков совершил политический кульбит и начал отстаивать «германскую ориентацию», склоняя к тому добровольческих вождей — Алексеева и Деникина. Это было столь неожиданно, что многие слухам не верили, считая их провокацией, а самого Милюкова — «жертвой интриг». Однако вскоре пришло письмо от самого Милюкова, тесно связанного с «Правым центром». В письме, написанном 7(20) мая 1918 г. в Ростове и дошедшем до Москвы через Киев, кадетский лидер предлагал «при прямом содействии германцев» восстановить в России конституционную монархию. [9] Некоторые монархические лидеры «Правого центра» (Кривошеин, Римский-Корсаков, Гурко, Ней-дгардт и др.) установили прямые контакты с германским послом в Москве и другими германскими представителями. Они, правда, давали в общем уклончивые ответы на настойчивые и назойливые просьбы о помощи в свержении Советской власти, с одной стороны не желая рисковать Брестским договором, а с другой — сознавая шаткость политических позиций правого, монархического сектора лагеря российской контрреволюции. Кадеты казались им более представительными.

Один из руководителей кадетской партии, князь Павел Долгоруков, позднее писал, что на просьбы «германофилов» немедленно направить в Москву «хоть один германский корпус» посол Мирбах отвечал: «Вы, правые, умеете только просить, но за вами никто не стоит. Организуйте сначала в этом направлении общественное мнение. А русское общественное мнение пока против вас... Вот если бы кадеты нас звали — другое дело». [10]

Тем не менее в многочисленных материалах, связанных с деятельностью «Правого центра» (документальных и мемуарных), имеются свидетельства того, что планы свержения Советской власти с помощью Германии разрабатывались и обсуждались. Так, по сведениям Милюкова, германские /44/ представители вели переговоры «с русскими офицерами» о свержении большевиков. «План, — записал Милюков в своем дневнике, — будет обсужден с двумя офицерами германского генштаба, которых командируют Гинденбург и Людендорф... Русские офицеры с германскими пленными захватят все пункты и продержатся сутки, пока из Орши прибудут германские войска на поддержку... Таковы намерения германской военной партии». [11] Прогерманские устремления в «Правом центре» и в связанных с ним офицерских организациях резко усиливались. «Патриоты» и ревнители «национальной идеи» из этой среды прямо говорили о том, что было бы хорошо, если бы немцы, свергнув Советскую власть, «превратили бы Россию лет на 50 в германскую провинцию». [12] Они призывали офицеров не уходить на Дон, к Алексееву, оставаться в Москве, поскольку недалек тот день, когда здесь при поддержке немцев начнется восстание.

Перемена внешнеполитической ориентации неизбежно влекла за собой и частичную перемену внутриполитической программы. Если до сих пор «Правый центр» в целом так или иначе признавал принцип Учредительного собрания (после военной диктатуры), то теперь возобладали откровенно монархические тенденции, требования безусловной реставрации монархии, может быть с некоторыми послереволюционными коррективами. Так соглашение «Правого центра» и «Союза возрождения» о будущем государственном устройстве России (признание созыва нового Учредительного собрания после свержения Советской власти) дало первую трещину.

Под влиянием таких настроений в «Правом центре» стал ощущаться разброд. Состоявшаяся еще в конце мая в Москве кадетская конференция приняла резолюцию, выдвигавшую задачу образования сильной «национальной власти». Что касается внешнеполитической линии, то резолюция настаивала на том, что «члены партии не могут вступать ни в какие соглашения с германцами». [13] Декретировалась, таким образом, антантовская ориентация. Но окончательное решение вопроса зависело, по-видимому, не столько от принципиальных соображений, сколько от реального учета сил двух боровшихся империалистических группировок (Германии с союзниками и Антанты) и от результатов торга, который «германофилы» вели с немцами. Между тем скоро выяснилось, что в ответ на условия «патриотов» из «Правого центра» (свержение Советской /45/ власти, образование правительства из людей «Правого центра» для восстановления монархии, возвращение оккупированных областей) германские представители требовали временного нейтралитета (до «восстановления порядка»), а затем и активной помощи Германии, дополненной открытием русских границ для беспошлинного ввоза германских товаров. [14]

Германские контртребования в случае их выполнения ставили Россию в очевидно зависимое положение, но даже это не сразу разрушило скрепы, сдерживавшие германофилов и антантофилов в одной контрреволюционной организации. На одном из совещаний «Правого центра», как вспоминал Н.И. Астров, «братья Е.Н. и Г.Н. Трубецкие пытались говорить, что вопрос не ясен, что не настало время решать его окончательно, требовали отсрочки, чтобы избежать раскола.

— Я не хочу выходить ни на тот, ни на другой берег, — говорил, волнуясь, князь Е.Н. Трубецкой. — Для России еще не ясно, где ее спасение...» [15]

Но возникшая трещина удлинялась и углублялась. В июне 1918 г. разногласия привели наконец к расколу. ЦК кадетской партии дал указание кадетам выйти из «Правого центра». Образовалась новая контрреволюционная организация — «Национальный центр». П.Н. Милюков утверждал, что он был создан «по настоянию союзников». [16] Это очень существенное и важное замечание впоследствии вызвало решительное возражение другого кадета, известного нам Н. И. Астрова. В написанных им в 1927 г. «Некоторых замечаниях на рукопись «При свете 2-х революций»», в которой Милюков выдвинул свой тезис, он писал, что речь в крайнем случае может идти лишь о «соглашении с союзниками». [17] Так или иначе, но в обоих случаях признается важная роль, сыгранная Антантой в создании «Национального центра».

Мотивы союзников понять нетрудно. Намерение начать и расширять интервенцию диктовало им необходимость создания внутри России такой контрреволюционной организации, которая могла бы претендовать на роль возможного «национального представительства». Эту роль, по мнению антантовских политиков, лучше всего могли выполнить кадеты. Мы уже видели, что даже для немцев они выглядели лучшей приманкой; что же касается Антанты, то просоюзническая ориентация кадетов снимала все препятствия на пути к тому, чтобы сделать ставку именно /46/ на них. Но этого мало. Союзникам было также хорошо известно, что кадеты фактически занимают центральное место в политическом спектре антибольшевизма и антисоветизма, блокируясь не только с правыми (монархическими), но и с теми «левыми» (умеренно социалистическими) элементами, которые объединились в «Союзе возрождения России». Это, в представлении союзников, могло придать кадетам достаточно широкую «представительную» базу, на которую могла ориентироваться антантовская «демократия» в своем интервенционистском курсе.

Со своей стороны кадеты также стремились получить максимальный политический и материальный кредит у союзников, для чего, по выражению одного из руководителей «Союза возрождения», необходимо было «сцепить левых с правыми». [18] Роль «сцепщика» и взяли на себя кадеты, выступая не под собственной старой вывеской, а под видом «всеохватывающей», «национальной» политической организации. Создание «Национального центра» нанесло серьезный удар по «Правому центру», политические акции которого в Москве стали понижаться, и большинство его членов вскоре (после гетманского переворота на Украине) перебазировалось в Киев.

Неверным было бы, однако, считать, что деятельность «Правого центра» не оставила следа. Как раз в нем началась разработка и формулирование идеологических основ, в сути своей воспринятых «Национальным центром» и составивших ядро так называемого «белого дела» — деникинщины, колчаковщины и т. п. Исходные элементы этой идеологии можно обнаружить еще летом 1917 г., в период подготовки корниловщины, когда кадеты и примыкавшие к ним более правые группы сконцентрировали свое внимание на необходимости создания «твердой власти», способной блокировать и ликвидировать революционную «анархию» в стране. Осуществление этих планов связывалось с промонархической армейской верхушкой. Так, член ЦК кадетов А. Тыркова-Вильямс, возвратившись в Петроград с Государственного совещания в августе 1917 г., говорила, что «если генералы ничего не смогут сделать, то никому не удастся спасти положение, спасти Россию от полного революционного развала...» [19]. Из этого «положения» прямо вытекал пересмотр отношения к Учредительному собранию как законодательному органу «народоправства», призванному решать проблемы будущего российского бытия. Вчерашние поборники либерализма /47/ теперь шарахались от демократии как черт от ладана. В статье «В чем революция и контрреволюция», опубликованной в конце ноября 1917 г. в «Русской мысли», П. Струве прямо писал, что революция (он называл ее «погромом») «не может закончиться тем Учредительным собранием, созыв которого во время войны был вынужден угрозами опьяневших революционеров и обезумевших солдат». [20]

Сказавший «а», должен был сказать и «б». Когда вскоре после победы Октября (зимой 1918 г.) Совещание общественных деятелей — родоначальник «Девятки» и «Правого центра» — стало нелегально собираться в Москве, его участники уже довольно решительно заговорили о необходимости монархической реставрации. Один из них, П. Н. Виноградский, позднее писал: «Совет приступил к анализу прошедших с 1 марта 1917 г. событий... Обсуждение выявило действительную политическую физиономию его участников, единодушно признавших, что единственно приемлемой формой правления в России может быть наследственная конституционная монархия... Это было нечто среднее между старыми программами октябристов и кадетов». [21]

Особая роль в кристаллизации этих идей принадлежала П. Б. Струве, который в марте 1918 г. приехал в Москву после пребывания в Добровольческой армии на Дону. К работе «Правого центра» он привлек других политически близких ему людей, связанных с ним еще по «Вехам» 1909 г. В квартире княгини Гагариной, на Поварской улице, на нелегальных собраниях они выступали с докладами и лекциями, часть которых несколько позднее (в августе 1918 г.) вошла в сборник «Из глубины», развивший и продолживший веховские идеи. Авторы его (а часть их после раскола «Правого центра» либо вошла в «Национальный центр», либо была связана с ним) формулировали свое отношение к «старому режиму» — монархии, вскрывали, как им казалось, глубинные «духовные» истоки революции и, главное, давали спасительные идеологические рецепты ее преодоления.

Струве, Бердяев, Аскольдов и другие утверждали, что «старые государственные формы» плохо ли хорошо ли, но сдерживали проявление «худших свойств народа», направляли их «в принудительные границы». Однако русская интеллигенция, поддавшаяся «западным учениям», основанным на индивидуализме, подорвала «коллективный /48/ дух», свойственный «русскому началу». В результате «принудительные границы» рухнули и «злые духи» учинили «погром», разрывая вековые государственные и общественные «скрепы»; чтобы положить этому конец, нужно возродить «национально-религиозную идею» и противопоставить ее интернационализму и классовой борьбе. Таким образом, Струве и его единомышленники выступали за реставрацию «традиционных начал» (монархии), правда с учетом некоторых необратимых перемен, вызванных революционной ломкой 1917 г. (но не далее их кадетско-октябристского рубежа).

Анализ политических программ «Национального центра» показывает, что в основе их лежали эти правоцентристские идеологические установки, которые он «внедрял» непосредственно в «белое движение». Так веховские теоретизирования после революции 1905— 1907 гг. обернулись практикой буржуазно-помещичьего контрреволюционного реванша в годы гражданской войны и интервенции.

Между тем деятельность «Национального центра» расширялась. Большинство тайных офицерских организаций отходили под его начало. Велся широкий шпионаж, данные которого затем по секретным каналам направлялись в Добровольческую армию. Осуществлялась подготовка к вооруженному восстанию и т. п. Однако ЧК успешно пресекала эту контрреволюционную работу, одну за другой раскрывая подпольные организации.[22] «Создалось впечатление, — констатировали лидеры «Национального центра», — что в Москве работать нельзя, новых организаций устраивать не имеет смысла, а если какие-либо организации сохранились и по сие время, то придавать значение их работе не следует, т. к. таковая вряд ли может быть продуктивной» . [23] Такой линией, взятой «Национальным центром», во многом объясняется и его позиция по отношению к созданному Б. Савинковым с помощью французских субсидий «Союзу защиты родины и свободы».

Еще в январе 1918 г. Савинков возвратился в Москву с Дона, из Добровольческой армии. Он утверждал, что прибыл как ее представитель, но на самом деле монархически настроенным добровольцам он пришелся не ко двору. В Москве у Савинкова возник новый план — покончить с Советской властью посредством вооруженного выступления здесь, в центре. Ему удалось сколотить военную организацию, в которую входило примерно 3 тыс. человек, преимущественно офицеров. Но он нуждался в политической /49/ поддержке на случай планируемого успеха. В связи с этим были установлены контакты с «Союзом возрождения». По словам Мельгунова, он сам и Титов «не раз видели Савинкова на его конспиративной квартире». [24]

Союз передавал Савинкову часть денег, получаемых от иностранных миссий, но полного единения все же не получилось. У «Союза возрождения» не было собственной сколько-нибудь значительной военной организации, а военной головке савинковского союза, состоявшей из монархистов, вряд ли импонировали «демократические» взгляды союзовозрожденцев. Савинков переориентировался на «Национальный центр», одновременно несколько изменив свой план. Теперь он концентрировал свои отряды в городах близ Москвы, чтобы поднять восстание в ряде поволжских городов и тем самым как бы вписаться в проектировавшийся Восточный фронт. Как свидетельствует Астров, он (Савинков) часто появлялся на заседаниях центра, «излагал свой план, просил принять участие в его осуществлении, дать людей для организации власти на местах». И «хотя многие члены центра горячо поддерживали предприятие Савинкова», все же в конечном счете «Национальный центр» предпочел уклониться, считая, что борьба с Советской властью в центральном районе обречена на неудачу. Основное внимание, по мнению Астрова и других, следовало обратить на окраины — юг, восток и север, где все активнее поднималось белогвардейское движение. [25]

Вместе с тем поощряемые союзниками контакты «Национального центра» и «Союза возрождения» усиливались. По свидетельству С.П. Мельгунова, антантовские представители в равной мере субсидировали все контрреволюционные организации. «Союз возрождения, — писал он, — получил, вероятно, один миллион с небольшим. По словам Федорова (один из руководителей «Национального центра» — Г.И.), приблизительно такая же сумма получена была Национальным центром. Савинков говорит о 2,5 миллионах, полученных от союзников. Гренар говорил мне, что им передано было с.-р. несколько миллионов. Я думаю, что Гренар все объединил в одно». [26]

Общие деньги — общие действия. Как отмечается в анонимной записке «Национальный центр», излагающей историю его возникновения и деятельности, на совещаниях обеих организаций был «поднят вопрос о создании всероссийского правительства» за чертой Восточного фронта, /50/ который предполагалось создать совместно с антантовскими интервентами. [27] Сохранился интересный документ, своего рода меморандум, составленный по поручению «Союза возрождения» и «Национального центра» в конце июля — начале августа 1918 г. В нем подчеркивалось, что «Союз возрождения» и «Национальный центр» ведут свою работу по воссозданию русского государства «в полном единении». Затем в концентрированном виде излагалась схема договоренности о «единой платформе», выработанной этими организациями. В ней содержались два основных положения. Первое: «В процессе образования госу-дарственности и до установления окончательной формы государственного устройства власть... должна являть собой сильный, наделенный полнотою прав, независимый и способный действовать верховный орган, конструкция которого представляется в форме Директории трех»: одного военного, который должен стать главнокомандующим вооруженными силами контрреволюции (т.е. генерал-монархист — Г.И.), и по одному представителю «социали-стического и несоциалистического течений» («умеренный социалист», скорее всего — эсер и кадет). Так, по мнению лидеров «Союза возрождения» и «Национального центра», должно было быть достигнуто единение «всех общественных сил». [28]

Далее (второе) подчеркивалось, что провозглашение неосуществившегося Учредительного собрания 27 октября 1917 г. является «нереальным лозунгом». Окончательную форму государственного устройства могло установить только новое Учредительное собрание, которое созовет Директория после предполагаемого свержения Советской зласти и победы контрреволюции.

Почему кадеты — сторонники военной диктатуры — пошли на видимые уступки «Союзу возрождения»? Они были убеждены, что победа контрреволюции создаст такую реальную ситуацию, при которой «социалисты» неизбежно будут отброшены с политической арены более правыми силами. «Роль социалистов, — писали они Милюкову, находившемуся в Киеве, — это роль актеров, уходящих со сцены навсегда. Нужно держать возможно более широкий фронт и не увеличивать оппозиции. Они сами передают фактическую власть кадетам. [29]

Но существовала, по-видимому, и другая причина «левого сдвига» кадетизма. Наступило лето 1918 г. Помимо алексеевско-деникинской Добровольческой армии, с /51/ которой у представителей контрреволюционных центров связь была установлена с зимы 1917/18 г., в конце мая — начале июня в Поволжье и Сибири возник еще один крупный антисоветский фронт. Начало ему положил бело-чешский мятеж, сразу же поддержанный подпольными белогвардейско-офицерскими организациями. Политически здесь верховодили эсеры, имевшие финансовую поддержку богатой проэсеровской кооперации. Этих обстоятельств «Национальный центр» не мог не учитывать, тем более что летом 1918 г. Восточный фронт стал главным, поскольку на нем обозначились наибольшие успехи контрреволюции.

Между прочим, меморандум, о котором мы упоминали выше и который излагал «схему» соглашения «Союза возрождения» и «Национального центра», был написан как раз для «политических деятелей Сибири» с целью разъяснить им, что «происходит в Москве и какие планы сложились в политических центрах».

«Взор населения старой Москвы, — написано далее в меморандуме, — обращается на восток и на север, откуда она ждет помощи и видит живые признаки, что она идет — сильная, бодрая...» В Москве уже знали о попытках двух правительств — Комуча и Временного Сибирского (см. об этом далее) — договориться об объединении в борьбе с Советской властью и торопились довести до их сведения точку зрения «центра». Надо полагать, что, направляя своих представителей на восток (в Поволжье и в Сибирь), «Союз возрождения» и «Национальный центр» снабдили их своим меморандумом, рассчитывая, что именно здесь скорее всего сложится «всероссийский центр» борьбы с Советской властью. По многочисленным свидетельствам, возник даже план перебазирования основных сил с Юга в Поволжье и Сибирь. Астрову и другому кадету — В. Степанову было поручено выехать в Добровольческую армию и «передать генералу Алексееву, что московские организации желают видеть его, одна — в составе Директории, другая — в качестве лица, возглавляющего национальное движение, и что все надеются, что ему удастся соединить его силы с организующимися на Волге силами, принять активное участие в организации временной власти». [30]

Этот план вынашивался и в Сибири. Как мы уже знаем, весной 1918 г. командование Добровольческой армии направило своих эмиссаров — генерала Флуга и полковника Глухарева — на восток. В одном из докладов Глухарев /52/ доносил: «Долгом считаю доложить, что приезд генералов Алексеева и Корнилова и перенесение всей центральной организации в Омск являлись бы в высшей степени желательными в общегосударственных интересах и вполне соответствовали бы настроениям и чаяниям государственно мыслящих кругов Сибири». Под этим выводом Глухарева подписался и генерал Флуг. [31]

Но генерал Алексеев был не единственным кандидатом «Национального центра» в состав Директории или — при благоприятных обстоятельствах — в «возглавители национального движения» на востоке страны. Национал-центристы, видимо, учитывали обстоятельства, при которых Алексеев не сможет или не захочет перебросить свои силы в Поволжье или Сибирь. На этот случай еще одним кандидатом в военные диктаторы должен был стать адмирал Колчак.

Известно ли было в «Национальном центре» о его местопребывании летом 1918 г.? Мы уже знаем, что, уезжая летом 1917 г. в Америку, Колчак, связанный с «Республиканским центром», с некоторыми монархическими и кадетскими деятелями, оставил при центре своего «представителя» — лейтенанта Фомина. Да и находясь в США, он не потерял связи с Россией, о чем свидетельствуют его письма к разным лицам в Петроград. Еще в канун Октября, зная, что Колчак предполагает вернуться в Россию, кадеты предложили ему баллотироваться в Учредительное собрание. Позднее, уже весной 1918 г., кадет С.В. Востротин уехал на Дальний Восток, в полосу отчуждения КВЖД, где сотрудничал с генералом Хорватом и членом его «правления» — Колчаком. Летом 1918 г. Востротин, как нам известно, вошел в состав «делового кабинета» Хорвата и, конечно, не мог не знать о всех «злоключениях» Колчака в Харбине, об его отъезде в Японию и т.д. Трудно предположить, чтобы Востротин или кто-либо иной не информировали обо всем этом кадетский ЦК, а следовательно, и «Национальный центр» в Москве.

О том, что в «Национальном центре» и в близких к нему кругах с именем Колчака связывались контрреволюционные планы всероссийского масштаба, свидетельствует письмо В. В. Шульгина, написанное Колчаку 8(21) июня 1918 г. Колчак в это время находился еще в Харбине, а Шульгин в Киеве, где создал так называемый Внепартийный блок русских избирателей, вскоре фактически ставший киевским отделом московского «Национального центра» /53/ под названием «Южно-русский национальный центр». Связь с Москвой поддерживалась через шпионско-осведомительную тайную организацию «Азбука», также возглавлявшуюся Шульгиным. С другой стороны, шульгинский «блок» находился в тесных и постоянных контактах с Добровольческой армией, возглавляемой генералами Алексеевым и Деникиным. Поэтому Шульгин представлял собой вполне подходящую фигуру для обсуждения с Колчаком вопроса о перенесении центра контрреволюционной борьбы на Восток.

Прежде всего он напоминал Колчаку о себе, в частности об их встрече в Петрограде в июне 1917 г. на квартире адмирала на Васильевском острове. «Разговор был в гостиной, около окна», — уточнял Шульгин.[32] Далее он информировал Колчака о положении на Дону и на Украине и выражал опасение, что оккупирующие Украину немцы готовят антантофильской Добровольческой армии «какую-нибудь ловушку». В связи с этим, писал далее Шульгин, появилась мысль, «не перебросить ли все это (т. е. боевые силы южной контрреволюции — Г.И.) на восток, в Сибирь, чтобы антинемецкая база была вне пределов немецкой досягаемости». Мысль эта стала крепнуть особенно после того, как стало известно о прибытии Колчака на Дальний Восток. «Нужны ли мы Вам? — спрашивал Шульгин — Но нужно выяснять одно обстоятельство: наша группа непоколебимо стоит на союзнической ориентации, но с одной оговоркой: мы все монархисты».

Трудно сказать, дошло ли письмо до Колчака, но это и не столь существенно. Важнее другое: письмо показывает, что в высших политических кругах внутренней контрреволюции Колчак рассматривался как фигура общероссийского значения.

Сосредоточивая внимание на Юге, где развертывалась Добровольческая армия, и командируя туда своих представителей, «Национальный центр» отнюдь не игнорировал и Восток. Туда наряду с посланцами «Союза возрождения» должны были направиться «сам» Милюков, Н.И. Астров, Н.И. Волков, В.А. Степанов и др. Но получилось иначе. По разным причинам эти люди оказались на Юге, а на Восток отправились Л.А. Кроль и В.Н. Пепеляев. В письме, написанном позднее (в марте 1919 г.) и адресованном руководству «Национального центра», Пепеляев прямо писал о цели своей миссии: «Национальный центр командировал меня на восток для работы в пользу единоличной /54/ диктатуры и для переговоров с адмиралом Колчаком в целях предотвращения соперничества имен Алексеева и Колчака. Со смертью Алексеева (сентябрь 1918 г. — Г. И.) кандидатура адмирала стала бесспорной...» [33]

Пепеляев, как мы увидим дальше, и сыграл особо важную роль в «восхождении» Колчака к власти. Но сначала посмотрим, что же происходило в Поволжье и Сибири, куда летом 1918 г. устремились эмиссары «Союза возрождения» и «Национального центра».

---