Следующим этапом в разработке рабочих законопроектов было Особое совещание при Министерстве торговли и промышленности под председательством министра Д.А. Философова. Правда, ему предшествовало Особое совещание под председательством М.М. Федорова (весна 1906 г.), но оно не оставило после себя никаких материалов и не сыграло никакой роли. Новое совещание провело свою работу в два этапа — с 14 по 21 декабря 1906 г. и с 14 февраля по 12 марта 1907 г. Это уже была целиком эра Столыпина.
На повестку декабрьской сессии совещания было вынесено десять законопроектов: 1) страхование болезней, 2) страхование несчастных случаев, 3) страхование инвалидности, 4) сберегательные кассы обеспечения, 5) правила о найме рабочих, 6) рабочее время, 7) врачебная помощь, 8) меры поощрения строительства здоровых и дешевых жилищ, 9) промысловые суды, 10) фабричная инспекция и фабричные присутствия[1].
В своем вступительном слове Философов подчеркнул, что «все проекты назначены для внесения в Государственную думу». Таким образом, прежний правительственный курс, изложенный Коковцовым, сохранялся. Из этого следовало, что Столыпин в полной мере отдавал себе отчет в значении рабочего вопроса в России. Но было сделано одно существенное отступление от первоначальной программы — вопрос о рабочих организациях обходился полным молчанием. Основанием послужили «Временные правила» 4 марта 1906 г. о союзах, которые, по мнению Совета министров, по крайней мере на время, решали эту проблему, и, следовательно, с ней можно /100/ было не спешить. На основе этих «Временных правил» в годы столыпинского правления были закрыты сотни профессиональных организаций и еще сотням отказано в регистрации.
От имени буржуазии первым на совещании выступил председатель Петербургского общества заводчиков и фабрикантов С.П. Глезмер. Он снова повторил тезис о том, что рабочий вопрос надо поставить в зависимость от решения аграрного вопроса. До этого рабочее законодательство преждевременно, ибо пока всюду «в умах доминирует» настроение в пользу рабочих и против промышленников, в том числе в администрации и суде. Поэтому, «чем позже будут рассматриваться эти законы в новой Государственной думе, тем правильнее будет их решение, тем почва для них будет солиднее, нормальнее и доступнее»[2].
При обсуждении вопроса о больничных кассах промышленники снова настаивали на требовании, что лечить рабочих должны именно больничные кассы, а не промышленники. Возражая М.Н. Триполитову (также представителю Петербургского общества заводчиков и фабрикантов), рьяно настаивавшему на этом тезисе, представитель правительства И.X. Озеров высмеял его тезис о том, что «промышленность несет и так много жертв» и лечение рабочих ей не под, силу. Жалобы Триполитова, заявил он, опровергаются официальными данными.
«Говорить, что много сборов лежит на фабрикантах, нельзя. Им много дают доходов их предприятия. Нигде такой доходности, как в России, нет. Даже в Германии она ниже»[3].
Это заявление привело заводчиков в ярость.
«Во-первых, — возражал Н.Ф. фон Дитмар, — если бы и признать доходность нашей промышленности высокой, то это явление временное и на нем нельзя строить постоянных законов; во-вторых, прибыль, которую дают предприятия в России, меньше, чем за границей»[4].
Его горячо поддержал другой оратор — Н.С. Авдаков[5]. Разозленный столь откровенной ложью, Озеров взял слово вторично.
Промышленники жалуются, что их высокая доходность — «явление временное; но оно продолжается несколько десятков лет... Гг. представители промышленности могли бы рассказать в этом отношении много пикантных вещей. Я делаю свой вывод, именно: что доходность у нас достаточно велика, больше, чем в Западной Европе»[6].
Понимая, что правда на стороне Озерова, фон /101/ Дитмар поспешил заявить, что закон надо составлять «независимо... от предположений... сколько промышленность приносит дохода, как это делает проф. Озеров»[7].
Крестовников, Триполитов, фон Дитмар и другие не только не постеснялись затеять мелочный торг, требуя сокращения срока и суммы пособия работницам-роженицам, указанных в законопроекте, но и умудрились это требование выдать за сочувствие им[8]. При обсуждении вопроса о больничных кассах промышленники внесли к законопроекту поправку, отменявшую минимум выдаваемых пособий, под предлогом финансовой стабильности будущих больничных касс. В ответ глава отдела промышленности Министерства торговли и промышленности В.П. Литвинов-Фалинский вынужден был заявить, что если рабочему не будет гарантирован какой-то минимум обеспечения на случай болезни, «то вся эта организация (больничных касс. — А.А.) подвергается значительному сомнению»[9], иначе говоря, теряет смысл.
При обсуждении законопроекта о страховании от несчастных случаев промышленники потребовали, чтобы применение закона было начато лишь пять лет спустя после его принятия. Но тут обозначилось расхождение между ними и горнопромышленниками Юга и Урала, Последние, наоборот, настаивали на том, чтобы меры по обязательному страхованию «были осуществлены возможно скорее»[10]. Причина состояла в том, что несчастных случаев на шахтах и рудниках было неизмеримо больше, чем в фабрично-заводской промышленности, и горнопромышленники были кровно заинтересованы в скорейшем введении закона об обязательном страховании от несчастных случаев, представлявшего для них большую экономическую выгоду. Собравшись вторично, в феврале 1907 г., обе стороны договорились о двухлетнем сроке.
Согласно правительственному законопроекту, 40% голосов на собрании уполномоченных больничных касс были отданы предпринимателю. Кроме того, он или его представитель председательствовал и на собрании кассы. На время забастовки все права правления и собрания участников кассы переходили к владельцу предприятия. Тем не менее Крестовников и другие заявили, что проектируемых прав недостаточно, и потребовали права вето на решения собрания больничной кассы. В ответ на это Литвинов-Фалинский заявил:
«Я вижу, что промышленники... желают присвоить себе еще целый ряд прав... Если мы остановимся на том, что деятельность кассы в /102/ том или ином направлении будет зависеть от воли и согласия на то хозяина предприятия, то, повторяю, мы из права распоряжения кассы создадим только новый боевой лозунг»[11].
Промышленникам были предложены два проекта страхования рабочих на случай инвалидности и старости. Посовещавшись между собой, заводчики отвергли оба. Глава новой представительной организации крупной буржуазии — Совета съездов промышленности и торговли, созданного в 1906 г. и ставшего главным ее штабом, В.И. Тимирязев, вчерашний министр торговли и промышленности, заговорил о «трудностях», которые делают осуществление обоих проектов на данном этапе невозможным. В результате Философов отказался от предложенных проектов, и на этом дело кончилось.
При обсуждении законопроекта о найме рабочих крупный польский промышленник В.В. Жуковский заявил, что этот вопрос «является для промышленников наиболее важным»[12]. В центре внимания оказался вопрос о сроке предупреждения об увольнении. Правительственный проект предусматривал двухнедельный срок. С этим согласились Московский биржевой комитет. Совет съезда промышленников юга России, Совет съезда льнопромышленников и Иваново-Вознесенский мануфактурный комитет. Петербургское общество заводчиков и фабрикантов, горнопромышленники Урала, съезд промышленников Царства Польского высказались «за полную свободу соглашений», т. е. отвергли двухнедельный срок. Более того, промышленники настаивали на своем праве рассчитывать всех рабочих даже при частичной забастовке. Возражение представителей правительства, что принятие такой статьи приведет к полному произволу предпринимателей (в частности, они сами станут провоцировать забастовки, когда найдут это выгодным для себя), привело последних просто в ярость.
Выступивший снова Жуковский «негодование господ профессоров» объявил надуманным.
«Такого рода фактов, где бы происходили забастовки вследствие злоупотреблений предпринимателей, мы не видели; но мы видели систематически организованные забастовки со стороны рабочих»[13].
При вторичном обсуждении в феврале — марте 1907 г. промышленники заговорили еще более решительно.
«Если, — сказал Нобель, — нам не будет предоставлено право некоторого противодействия влиянию массы, то мы /103/ пропали; без всякой дисциплины нам жить нельзя»[14]. Ему вторил Триполитов: «Если рабочие будут знать, что за оставление работ хотя бы 10 лицами будет грозить расчет всем рабочим, тогда прекратятся забастовки... фабриканту следует дать полную власть угрозы прекращения работ и увольнения рабочих»[15]. Выступление Гужона было сгустком ярости: «Без дисциплины ни один завод жить не может. Если вы дотронетесь до мастера, то в тот же момент надо иметь право закрыть весь завод»[16].
Промышленники вошли в такой раж, что стали делать выговоры министру.
«Мне кажется, — заявил Глезмер, — если мы имеем дело с Министерством торговли и промышленности, то очевидно, что это министерство должно более или менее выступать на защиту промышленности и торговли Поэтому, идя в принципиальном противоречии, мне кажется, оно не отвечает тому, для чего создано такое министерство»[17].
Промышленники полностью исходили из узкоэгоистичных грубокорыстных интересов, даже не пытаясь маскировать свою позицию. Правительство, как видим, шло на максимальные уступки. Но у него были свои задачи — охранительные, и именно здесь завязывались узлы противоречий.
«Если... мы будем, — говорил Озеров, — выбрасывать сразу всех рабочих на улицу, то ведь какие мы создадим кадры беспокойных, которые будут угрожать общественному спокойствию... нельзя отказываться от правовой юстиции, а вы здесь хотите учинить своего рода полевую юстицию»[18].
На двухнедельном сроке предупреждения о расторжении договора о найме настаивал и вице-директор департамента полиции Н.П. Зуев[19]. В результате был оставлен двухнедельный срок.
Столь же ожесточенное сопротивление со стороны промышленников встретил правительственный проект о законодательном сокращении рабочего времени с 11,5 до 10,5 часа. Все приглашенные на совещание промышленники, кроме одного, докладывал Тимирязев, высказались «за принцип отмены всякой нормировки, с тем чтобы это дело было предоставлено добровольному соглашению между рабочими и работодателями»[20]. Арсенал доводов был тот же.
«Рабочие воображают, — негодовал Гужон, — что они — хозяева предприятия, и, чтобы не разводить революции, им дают столько работы, сколько они хотят. Они дойдут скоро до того, что будут работать 6 часов, если до этого заводы не обанкротятся... /104/ Согласиться... на меньше (чем на 11,5. — А.А.) часов мы совершенно не можем»[21].
Любопытно, что против общей линии промышленников, которую он вначале изложил, выступил их идейный глава Тимирязев.
Совокупность всех обстоятельств, заявил он, «заставила меня прийти к заключению, что было бы актом политической мудрости пойти вперед... и сделать шаг к дальнейшему сокращению максимального размера рабочего времени... По всем соображениям, политическим и социальным, необходимо пойти вперед и сократить рабочее время, признав максимумом 10,5 ч.»[22].
Выступив повторно, он произнес слово «уступка», приводившее промышленников в неистовство.
«Мои соображения политические... я считаю современное положение вещей таковым, что лучше уступить теперь, чем быть вынужденным уступить в будущем, и уступить, конечно, больше»[23].
Трудно сказать, что заставило Тимирязева пойти против течения. Сказалось ли то, что он был вчерашним министром, или то, что проявил большую дальновидность, но факт, что он остался в одиночестве, несмотря на свой авторитет в промышленных кругах и председательский пост в Совете съездов промышленности и торговли.
«Мы все восстаем против того, что вы по каким-то политическим соображениям... хотите уменьшать время работы, — заявил Гужон. — Нельзя поддаваться всяким требованиям рабочих; нужно, чтобы рабочие знали: раз они работают на данной фабрике, им платят, если не желают работать — пусть уходят»[24].
С исключительным упорством во имя того же «свободного соглашения» промышленники возражали против всякой регламентации сверхурочных работ.
«Свобода соглашения, — разоблачал этот фальшивый довод Озеров, — невозможна: рабочим прямо будут говорить: “Ступайте на сверхурочные работы, или же вас будут увольнять”».
Стороны не равны, указывал Литвинов-Фалинский, и поэтому никакого свободного соглашения быть не может в принципе: «Спросите у рабочего, добровольно ли он соглашается на эту плату», когда «на одно место имеется 100 человек безработных»[25]. При вторичном обсуждении в марте он высказался еще более решительно:
«Вообще в промышленности искать свободного соглашения нельзя. Это миф, это вздор... Рабочий вполне зависит от предпринимателя при том положении рабочего рынка, где на одно место 10 — 20 голодных рабочих. /105/ Какая же тут может быть свобода соглашения! Если вы приедете на фабрику и спросите ткачей, свободно ли они соглашаются работать за 80 коп. в день, они вам скажут: «Нет, мы согласились под давлением нужды». Ибо эта же экономическая зависимость побуждает рабочего соглашаться на сверхурочные работы и тогда, когда он не хочет работать»[26].
Вопрос о профессиональных организациях рабочих, на рассмотрении которого так настаивали заводчики и фабриканты, не обсуждался. Дело свелось к нескольким попутным замечаниям. Философов очень спешил. Обе сессии совещания успели обсудить только шесть проектов из десяти. Министр хотел успеть внести в Думу хотя бы несколько законопроектов. Но из этого ничего не вышло. Философов вскоре умер, а II Дума была разогнана. Так кончился второй этап дискуссии по рабочему вопросу между правительством и промышленниками. Спустя год начался третий.
