Поставим вопрос следующим образом. Допустим, весь приведенный Изгоевым перечень был бы целиком осуществлен. Уменьшилась бы от этого политическая власть царизма? Ответ очевиден. И в самом деле, с какой стороны мог ущемить права и власть короны новый полицейский устав или отмена волостных судов и даже упразднение земских начальников? Наоборот, в обычных условиях они бы только укрепили режим и на это укрепление и были рассчитаны. Правые это отлично понимали. Очевидно, дело было не в самих этих куцых реформах, а в том, что они даже в отдаленной степени не соответствовали потребностям и задачам страны. Социально-экономические, политические и другие противоречия, как показала революция 1905 — 1907 гг., оказались так глубоки, режим настолько изжит, судьба /262/ и будущее страны так зависели от разрешения этих противоречий, что требовались не «реформы», а «Реформа» — радикальное обновление всех политических и других институтов страны. Иными словами, страна и в годы столыпинской реакции и столыпинских «реформ» переживала не конституционный, а революционный кризис.
В такой ситуации столыпинские «реформы» становились невозможными потому, что расширяли плацдарм для борьбы за подлинные кардинальные преобразования. В то же время стояние на месте, отказ от каких-либо «реформ» также приводили к росту недовольства в стране, усилению революционных настроений, кризису всей третьеиюньской системы, крутившейся на холостых оборотах. Вот эта ситуация заколдованного круга и была подлинной причиной конфликта «верхов» со Столыпиным. В условиях самодержавного режима этот конфликт мог выражать себя именно в тех формах, в которых происходило изничтожение несостоявшегося Бисмарка. В доказательство можно сослаться на судьбу Коковцова, сменившего Столыпина на посту главы правительства. В отличие от своего предшественника, это был бюрократ старой школы, без всяких ораторских и актерских претензий, твердо усвоивший науку «не высовываться». И тем не менее его также очень скоро съели те же силы, что и Столыпина, притом по тем же мотивам заигрывания с Думой и либералами, хотя новый премьер и не пытался вести свою какую-то особую линию в духе Столыпина.
Но напрашивается возражение. Бог с ними, с этими реформами. Самая-то главная — аграрная реформа — детище Столыпина — продолжалась, и, получи он просимые 20 лет покоя, она бы в корне изменила ситуацию, став исходной базой всестороннего и быстрого прогресса. Увы, и это не так. Допустим, что новый аграрный курс увенчался бы полным успехом. Безусловно, это усилило бы социально-экономический и иной прогресс в стране. Но он не был бы таким, какой нужен, чтобы выдержать все более ужесточавшееся соперничество с великими державами за историческое выживание, сохранение ранга и позиций великой державы.
Многие наши историки, зараженные вульгарным экономическим материализмом, который они выдают за марксизм, считали и считают, что в случае успеха столыпинская аграрная политика создала бы в стране чистого фермера, с одной стороны, и чистого пролетария — с другой. На самом деле указ 9 ноября 1906 г. — закон 14 июня /263/ 1910 г. не создавали ни того, ни другого. Вместо фермера рождался кулак с рутинным экономическим мышлением, азиатскими приемами эксплуатации своих односельчан, с минимумом предпринимательской инициативы, политическим консерватизмом и т. д., вместо чистого пролетария — батрак с наделом со всеми вытекающими отсюда качествами и последствиями. Фермер — это не просто хозяин своей земли, это гражданин с чувством собственного достоинства, независимости и свободолюбия. Только такой человек мог стать субъектом быстрого экономического прогресса. «Фермер», создаваемый Столыпиным, был весьма далек не только от американского фермера, но и от французского парцелльного крестьянина. А уж о батраке с наделом как ускорителе прогресса тем более не приходится говорить.
В чем же причина такого феномена? Ответ один: в сохранении царского режима и помещичьего землевладения. Что касается второго, то главное здесь было даже не в количестве помещичьей земли, хотя это имело, конечно, большое значение, а в самом факте существования помещичьего землевладения, особенно латифундиального — гигантской раковой опухоли, которая консервировала отсталость крестьянского хозяйства, сословную неравноправность и обособленность крестьянства, его хозяйственную безынициативность и т. д. и т. п. Без уничтожения помещичьего землевладения как непременного предварительного условия действительно радикальной аграрной реформы последняя не обеспечивала прогресс в нужном темпе и качестве. Если бы все осуществилось по-столыпински, страна и впредь была бы гораздо ближе к Турции, чем к Франции или Германии.
Как известно, после Октябрьской революции в силу разных причин крестьянство не получило всей помещичьей земли. Да и та прибавка, которая была получена, вскоре была съедена дроблением крестьянских хозяйств и ростом сельского населения. Но именно в годы нэпа крестьянство стало проявлять огромную хозяйственную активность, расцвел дух предприимчивости, новаторства, большой размах получили разные формы кооперации и т. д. И главная причина этого — ликвидация класса помещиков, К великому сожалению, все эти многообещающие перспективы были уничтожены «годом великого перелома» и последующим истреблением цвета крестьянства.
С вершины сегодняшнего исторического опыта теперь /264/ особенно хорошо видна главная, коренная причина банкротства Столыпина. Органический порок его курса, обрекавший его на неминуемый провал, состоял в том, что он хотел осуществить свои реформы вне демократии и вопреки ей. Сперва, считал он, надо обеспечить экономические условия, а потом уже осуществлять «свободы». Отсюда — все эти формулы: «сперва гражданин, потом гражданственность», «сначала успокоение, потом реформы», «дайте мне 20 лет покоя...» и т. д. Но даже его горячий поклонник Струве, от всей души желавший успеха своему кумиру, понимал, что такая политика обречена.
«Именно его (Столыпина. — А.А.) аграрная политика... — писал он, — стоит в кричащем противоречии с его остальной политикой. Он изменяет экономический «фундамент» страны, в то время как вся остальная политика стремится сохранить в возможно большей неприкосновенности политическую «надстройку» и лишь слегка украшает ее фасад».[1]
История повторяется. Как ни удивительно, подобная ошибка была совершена значительно позже и совсем в иных исторических условиях. Экономическая реформа 60-х годов провалилась у нас точно по той же причине: ее хотели осуществить вне демократии и без демократии. Результат известен и вывод очевиден: не повторить Столыпина.
