Беседа доктора исторических наук, заведующего сектором Идеологического отдела ЦК КПСС В. Мельниченко с академиком АН СССР П. Волобуевым и членом-корреспондентом АН СССР Ю. Поляковым

В. Мельниченко. Еще несколько лет назад обсуждение вынесенной в заголовок темы было бы попросту немыслимо. А сегодня дискуссия о том, чем же была Октябрьская революция — главным событием нашего завершающегося столетия или трагической ошибкой, приобретает все более широкий характер. Как известно, в столкновении мнений рождается истина.

К сожалению, в разноголосице споров об Октябре нередко звучат весьма субъективные, непрофессиональные суждения, которые скорее уводят нас в сторону от правды, от истины, чем приближают к ней. Встречаются попытки представить Октябрьскую революцию да и всю последующую историю страны как ошибку, трагическую случайность. Ставится под сомнение историческая необходимость революции, ее закономерность.

В связи с этим просьба к участникам беседы прежде всего высказать свое отношение к утверждениям тех публицистов, которые считают, что в предреволюционные, особенно предвоенные, годы Россия находилась на подъеме. А отсюда их вывод: продвижение империи вперед эволюционным путем в рамках капитализма привело бы ее, дескать, в разряд процветающих буржуазных государств. Мысль, прямо скажем, не новая, но и хорошо забытое старое требует сегодня нового объяснения.

П. Волобуев. Вы правы, такое мнение высказывалось давно. Французский экономист Эдмон Тэри еще в 1914 г. заявлял, что если бы у России дела шли так же, как между 1900 и 1912 гг., то к середине XX в. она стала бы «доминировать в Европе как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношениях».

Конечно, было бы неверным отрицать, что всего за 50 лет своего развития капитализм существенно продвинул страну вперед в экономическом, главным образом промышленном, отношении. К началу мировой войны Россия занимала пятое место в мире (после Франции) по общему уровню производства промышленной продукции. При этом темпы роста ее промышленности в 90-х годах XIX в. и в предвоенные годы были довольно высокими, выше, чем, например, в США. И все же отставание России от передовых стран Запада в индустриальном отношении сохранялось и даже усилилось в первое десятилетие XX в. Д. И. Менделеев оценивал это отставание, например, от США как десятикратное (современная статистика называет цифру — в 8 раз). А по показателям выпуска основных видов промышленной продукции на душу населения Россия в 1913 г. была соседкой Испании, тогда самой отсталой страны в Европе.

Русский капитализм не смог решить задачу индустриализации страны, он лишь заложил ее основы. При этом индустриальный прогресс был куплен ценой разорения деревни, массового раскрестьянивания. Капиталистические методы хозяйствования (прибыль, себестоимость и т. п.) не коснулись крупнейшего в мире государственного сектора, представленного главным образом казенными заводами, работавшими на оборону. Великая держава не обладала развитым машиностроением. Даже товарами народного потребления промышленность России, вопреки общераспространенным представлениям, обеспечивала народ далеко не полностью. Скажем, одной из наиболее развитых отраслей была текстильная промышленность, однако деревенское население в громадной массе своей носило домотканую одежду. Капитализм не успел перестроить на буржуазный лад сельское хозяйство — главную отрасль народного хозяйства России, в нем преобладали формы примитивного капитализма, не говоря уже о засилье остатков крепостничества — худшей разновидности феодализма.

В нашей публицистике настойчиво подчеркивается, что в предвоенные годы (1909—1913 гг.) Россия ежегодно вывозила 9—14 млн тонн зерновых, то есть была в отличие от нынешнего времени крупным экспортером зерна. На основе сопоставления личного потребления городского населения в России (1913 г.) и США доказывается, что мы по этим показателям не уступали или почти не уступали американцам.

В действительности громадная часть сельского, крестьянского населения империи систематически недоедала, жила в бедности, нищете, обреченная на безграмотность и темноту. А в 1911 г. разразился очередной неурожай, охвативший 20 губерний Европейской России. Голодало и нуждалось в продовольственной помощи, по официальным данным, 20 млн человек. Конечно, это не сталинские масштабы, но все же... Экспорт зерновых осуществлялся за счет недопотребления, недоедания широких народных масс, а не из-за переизбытка сельскохозяйственной продукции. «Сами недоедим, а вывезем» — такова была установка творцов экономической политики того времени. Как видим, нет оснований для идеализации дореволюционной России, для замены одной утопии другой, обращенной в «прекрасное прошлое». Его попросту не существовало.

В. Мельниченко. Меньшевики, как известно, надеялись, что русский капитализм, освободившись от груза тянувших его вниз докапиталистических остатков, и прежде всего от прогнившей политической надстройки царского режима, выполнит свою миссию по модернизации страны...

П. Волобуев. Но история не предоставила ему такой отсрочки, а имевшиеся возможности русской буржуазией не были использованы. Нужен был перевод развития капитализма с «российско-прусского» пути на передовой «американский». Однако реформистские методы для этого были малопригодными. В то же время российская буржуазия боялась буржуазно-демократической революции. Правда, непомерно восхваляемый ныне П. А. Столыпин хотел реформами сверху расчистить почву для развития капитализма по старому, наиболее консервативному, «прусскому» пути. И тем ускорить это развитие. По незнанию наши публицисты, в том числе экономисты, изображают его сторонником фермерского варианта аграрно-капиталистической эволюции. А Столыпин стремился наделить землей одних крестьян за счет других и прежде всего сохранить помещичье землевладение, не открывавшее, а закрывавшее путь к свободному фермерскому хозяйствованию. Это же было лишь полурешение задачи. Да и сами меньшевики, оказавшись вместе с эсерами после Февральской революции в составе Временного правительства, палец о палец не ударили, чтобы очистить русскую деревню от помещичьих латифундий.

Как и следовало ожидать, в годы первой мировой войны среднеразвитая система русского капитализма не выдержала военного напряжения и вступила в полосу затяжного и острого кризиса. В 1917 г. этот кризис принял не предвиденные никакой теорией формы распада — распада не только самих капиталистических отношений и производительных сил (промышленности, транспорта) и финансов, но и функционирования всего народнохозяйственного организма. Россия шла навстречу национальной катастрофе. А разница между кризисом и распадом, развалом та, что кризис можно пережить и даже выйти из него окрепшим, а распад — это тупиковый вариант. Распад хозяйственной системы в 1917 г. показал, что русский капитализм себя исторически исчерпал, он, как провидчески писал в 1884 г. Г. В. Плеханов, отцветет, не успевши окончательно расцвесть. Он тем самым как бы самодискредитировал себя в глазах широких народных масс.

В. Мельниченко. А как вы отнесетесь к следующему тезису: если таков был отечественный капитализм, значит, правы те, кто считает, что Россия не созрела для социализма и внутренних условий для его победы в стране не было?

П. Волобуев. С точки зрения «классического», то есть доктринерски понимаемого, марксизма действительно для совершения социалистической революции и перехода к социализму необходим высокий уровень производительных сил, которым стало тесно в рамках капиталистических производственных отношений. В этом смысле Октябрьская революция произошла не «по Марксу». Но она произошла «по Ленину», который, исходя из реалий новой исторической эпохи, существенно скорректировал по этому вопросу марксизм. Он, в частности, отбросил постулат о прямой, непосредственной зависимости между готовностью отдельно взятой капиталистической страны к социализму и высоким уровнем развития производительных сил. Не нужно забывать, что Ленин, как и Маркс, подходил к оценке готовности страны к социализму во всемирно-историческом контексте. Социалистическая революция в России рассматривалась им как начало и составная часть мировой революции, поскольку вся капиталистическая система к началу XX в. в целом созрела для перехода к социализму. Социализм, победив в передовых странах Запада, окажет помощь — материальную, техническую, организационную — отсталой России в ее социалистическом преобразовании. Эти надежды, как известно, не сбылись, и мы вправе сегодня сказать о серьезном теоретическом просчёте Ленина в ставке на мировую революцию.

Однако хорошо известно, что Ленин вовсе не строил свои планы только на этих надеждах. Проведенный им конкретно-исторический анализ показал, что Россия достигла «известной высоты» капитализма, причем в ее крупной промышленности, на транспорте и области кредита, то есть в ведущих отраслях экономики, как и на Западе, господствовали капиталистические монополии и крупные банки. В индустриальном секторе, следовательно, были определенные, назовем их минимальными, материальные предпосылки для перехода к социализму. Что касается деревни, то она еще находилась накануне буржуазно-демократической революции и ни о каких предпосылках социализма там не могло быть и речи. Поэтому социалистический проект Ленина не предусматривал немедленное «введение» социализма в России, поскольку страна для этого в целом не созрела экономически, а первоначально исходил из необходимости постепенно начать переходные шаги и мероприятия, ведущие к социализму (национализация банков, монополий и земли, рабочий контроль над производством и т. п.).

Центр тяжести в своем обосновании необходимости социалистической революции Ленин перенес на анализ конкретно-исторических факторов, поставивших в порядок дня переход России к социализму. Среди них назовем два главных: первая мировая война и отсталость страны. По мнению Ленина, высказанному им в сентябре 1917 г., война так ускорила развитие, что «за три года подтащила нас вперед лет на тридцать...» (Полн. собр. соч. Т. 34. С. 113). Хотя от порожденной войной разрухи страдали все воюющие страны (кроме США), но масштабы и глубина расстройства экономической жизни в России приобрели катастрофический характер, поставив ее в безвыходное положение. Отсталость, относительная слабость капитализма облегчили его революционный штурм. В частности, тем, что пролетарская революция против буржуазии соединилась с крестьянской революцией против помещиков.

Итак, Россия первой совершила социалистическую революцию не благодаря высоте своего капиталистического развития, не из-за мнимой зрелости материальных предпосылок, как у нас десятилетиями утверждалось, а как раз наоборот — «наша отсталость, — подчеркивал Ленин, — двинула нас вперед» (Полн, собр. соч. Т. 36. С. 235).

В. Мельниченко. Здесь, очевидно, важно отметить, что ввиду крайней остроты внутренних противоречий, порожденных как капитализмом, так и остатками крепостничества, по силе революционных классов, то есть по зрелости политических предпосылок революции, Россия превзошла другие страны. Именно это давало возможность вывести ее революционным путем из тупика?

П. Волобуев. Да. Ход ленинской мысли был таков: раз страна отстала, а войной и разрухой поставлена на грань национальной катастрофы и в то же время обладает мощным революционным потенциалом, надо революционным путем видоизменить обычную историческую последовательность, порядок ее развития, то есть не ждать «полного» созревания материальных предпосылок социализма, а сначала свергнуть буржуазию, неспособную обеспечить прогресс страны, установить рабоче-крестьянскую власть, а затем на основе этой власти двинуть вперед производительные силы. Залог спасения от национальной катастрофы и социального возрождения родины Ленин видел в разрыве с капитализмом, революционном обновлении всех сторон общественной жизни. Революция для нашей страны не национальная катастрофа, а средство ее предупреждения или спасения, новая политическая основа для всестороннего развития цивилизации. Пора, отказавшись от старых догм и новых мифов о преждевременности Октября, понять следующее.

Первое. Социалистический проект Ленина представлял собой не план «осчастливливания» россиян, а программу практического выхода из кризиса буржуазно-помещичьего строя, из войны и разрухи, из того тупика, в котором оказалась наша страна в 1917 г., то есть он был конкретным ответом на конкретные проблемы и потребности общественного развития России.

Второе. Октябрьская революция представляет собой наш, российский, отличный от западноевропейского, вариант пути к современной индустриальной цивилизации. Октябрьская революция не только не преждевременна, но, как и все великие революции в мировой истории, она произошла тогда, когда в начале XX в. пришел ее черед. Не позже и не раньше. Смешно предполагать, что у истории есть расписание сроков или очередности революций. Наш народ выстрадал Октябрь, пройдя перед этим через тернии двух буржуазно-демократических революций и поняв, что иначе ему не удастся очистить страну от завалов средневековья. Характерно, что эту истину стали постигать и русские эмигранты. Так, один из них, правый эсер Ф. Степун, в 1929 г. писал: «Нет слов, путь, пройденный большевизмом, ужасен, но как знать, был ли историей дан иной путь революционной победы над старой Россией».

Ю. Поляков. Совершенно очевидно, что революция была не преждевременной, а закономерной. В старом облике Россия оставаться не могла. Действительно, в стране за 12 лет произошло три революции, вовлекшие в свою орбиту десятки миллионов людей. Разве это обстоятельство могло быть случайным? Разве можно его объяснить действиями отдельных партий, течений, групп? Разумеется, нет. Три массовые революции подряд объективно свидетельствуют о том, что перемены назрели, стали жизненной тенденцией, требованием большинства классов и групп страны. Еще один аргумент, тоже представляющийся мне, как и предыдущий, неопровержимым. Многочисленные противники революции, борясь с ней, ненавидя ее, признавали вместе с тем, что устои старой России были подточены задолго до Февраля и Октября. Один из крупнейших лидеров контрреволюции, А. И. Деникин, в эмиграции написал огромный — шеститомный — труд «Очерки русской смуты». Он констатировал, что знаменитая формула, на которой испокон веков держалась идеология армии и всей страны — «За веру, царя и отечество», — оказалась накануне революции расшатанной, размытой. «Религиозность русского народа... к началу 20 столетия несколько пошатнулась... писал он, — постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями». Ослабели и монархические чувства среди солдат и офицеров. По словам Деникина, у русского народа было налицо неверие в общегосударственную идею: «...его психология не подымалась до восприятия отвлеченных национальных догматов». Подобных признаний можно привести множество. А ведь деятели контрреволюционного лагеря не вспоминают о других, еще более важных противоречиях, разъедавших общество, — о нараставшем недовольстве угнетенных национальностей, о борьбе крестьян против помещиков, о стремлении рабочих ликвидировать капиталистическую собственность и т. д. Революция не была выдумана большевиками, не была навязана народу «кучкой фанатиков-террористов». Она назрела, стала исторически неизбежной. Большевики оказались у руля не волей случая, а потому, что они предложили идеи, наравленные не на подновление, а на обновление, переустройство общества. В последнее время в спорах вокруг Октября 1917 г. все чаще звучит мысль о других вариантах исторического развития России. Одним словом, приобрел особую остроту вопрос о том, почему революция приняла социалистический характер.

П. Волобуев. После победы Февральской революции историческая альтернатива была такова: социализм или капитализм. Других путей развития не было и быть не могло. Речь могла идти лишь о различных формах, способах решения обеих альтернатив: мирном, революционно-демократическом или революционно-пролетарском пути к социализму, соответственно реформистском пути утверждения в России демократического строя на базе капитализма, очищенного от остатков крепостничества, или военно-террористической буржуазной диктатуре, неизбежно обрекавшей страну на социальный, политический, экономический регресс. Не исключался и возврат к монархии. Как известно, Февральская революция, свергнув царизм, не решила основных общедемократических и общенациональных задач (о мире, о земле, о борьбе с хозяйственной разрухой и голодом, рабочий и национальные вопросы). Это и стало внутренней пружиной развития революционного процесса в социалистическом направлении. После Февральской революции пришли в движение многомиллионные массы трудящихся — рабочих, крестьян, солдат, демократической интеллигенции, беднейших городских слоев. Массами двигало неодолимое стремление к переменам, к социальной справедливости, к улучшению и обновлению своей жизни, к закреплению и развитию демократических завоеваний. Поскольку буржуазная республика во главе с кадетами, эсерами и меньшевиками не смогла удовлетворить этих чаяний масс, не провела никаких социальных реформ в их интересах, они левели, радикализировались, проникались антибуржуазными настроениями и в конечном счете осенью 1917 г. стали на сторону большевиков. Собственный политический опыт — вот что привело народные массы под знамена большевиков. Большевистская же партия дала народу на поворотном рубеже его истории четкую социалистическую ориентировку, увязав их демократические требования с лозунгами социалистического переворота («Вся власть Советам!»).

Большинство народа, поставленное перед решающим выбором — власть Советов или диктатура контрреволюционной военщины, — вполне сознательно, но собственному выбору стало на сторону Советов. Правда, смысл социалистического выбора массы осознали много позже, в Октябре они боролись за укрепление демократии, за утверждение народовластия. Социалистический характер Октябрьской революции придала также руководящая роль рабочего класса, возглавляемого партией большевиков, выступавшей в блоке с левыми эсерами.

За большевиками стояли, подпирая их, многомиллионные массы трудящихся. В самый канун Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде левоменьшевистская газета «Новая жизнь» писала: «Большевики — это не шайка злоумышленников, которых можно легко расстрелять или посадить в Кресты (петроградская тюрьма. — П. В.); и их выступление не есть попытка дворцового переворота. Большевики опираются на подавляющую часть всего того населения, которое вообще способно за кем-либо идти, чтобы делать какую-либо политику».

И наконец, надо принять во внимание, что Февраль был бы обязательно сокрушен силами буржуазной и монархической контрреволюции. Это отчетливо представляли себе не только лидеры большевиков, но и идеологи буржуазии — кадеты. Так, один из них, В. А. Маклаков, уже в эмиграции писал, что если бы революция остановилась на февральском этапе, то революционное волнение скоро бы улеглось. «В России остались бы прежние классы, остался прежний социальный строй, могла бы быть парламентарная монархия или республика», то есть коренного переворота в политических и социальных отношениях не произошло.

Ю. Поляков. Сейчас модно говорить об альтернативности, многовариантности развития. В самом деле, у каждого исторического явления, процесса всегда есть множество вариантов. Революция, к примеру, может победить или потерпеть поражение. Она может остановиться на полпути, на трети пути, на трех четвертях пути. Она может на каждом этапе уклониться влево или вправо, и все это зависит от множества объективных и субъективных факторов, множества причин, не поддающихся прогнозированию.

Мне кажется, правильнее говорить не об альтернативности вообще, а о реальных альтернативах. На мой взгляд, в нашей революции, наряду с социалистическим выбором, более или менее реальными были три пути. Это — установление военной диктатуры; парламентское (буржуазное) развитие; полная анархия, хаос, развал государства с непредсказуемыми последствиями.

Попытки — и достаточно серьезные — установления военной диктатуры и перехода на парламентский путь предпринимались, но жизнь показала, что они не решают назревших проблем и не поддерживаются большей частью населения. Народ сделал социалистический выбор.

П. Волобуев. Я бы к соображениям Юрия Александровича об альтернативах сделал одно дополнение. Дело не в моде на категорию «альтернатива», а в том, что еще два-три года назад такой подход — альтернативный анализ исторического процесса — не воспринимался большинством историков, да и сейчас не стал еще инструментом исторического познания.

В. Мельниченко. Юрий Александрович, вот вы сказали: народ сделал социалистический выбор. Но как убедить в этом нынешние поколения советских людей, которые явились свидетелями краха многих, казалось бы, незыблемых постулатов? Ведь еще не завершился спор о том, какая часть населения поддержала социалистическую революцию: весь народ, его подавляющее большинство или просто большинство? Конечно, революцию совершил пролетариат в союзе с крестьянской беднотой, при поддержке всего крестьянства, заинтересованного в ликвидации помещичьего землевладения. Это обстоятельство, естественно, убеждает в массовом характере движущих сил революции, но, согласитесь, не дает исчерпывающего ответа на вопрос о социалистическом выборе.

Ю. Поляков. Сложность ответа на поставленные вами вопросы заключается в том, что отношение к революции, к ее целям и задачам было неоднозначным не только у различных слоев населения, но и в рамках одного класса, одного слоя или группы. Разброс политических взглядов определялся историческими, географическими, национальными и множеством других факторов. Поэтому так трудно сделать суммарный вывод применительно ко всей стране. Сама революция представляла собой сложнейшее переплетение различных течений и направлений, туго завязанный узел классовых, общедемократических, общенациональных тенденций, многослойное сочетание объективного и субъективного, позитивного и негативного.

Здесь и социалистические идеалы рабочего класса (весьма неоднородного по своему составу), и специфические требования российского крестьянства (еще более неоднородного прежде всего по социальной стратификации, а также по региональным условиям), и стремление народов к равноправию и самоопределению, и общее для большинства граждан, но по-разному понимаемое желание демократии. Очевидная и острая тяга к миру сочеталась с патриотическими настроениями, присущими всему народу, но особенно сильными у интеллигенции, офицерства, мелкой буржуазии.

Для победы революции важно не арифметическое большинство, а большинство активное, действенное, важно его сосредоточение в жизненных, решающих пунктах страны. Анализ расстановки политических сил осенью 1917 г., сделанный позднее Лениным, и поныне остается непревзойденным по глубине и точности (см.: Полн. собр. соч. Т. 40. С. 5—10). Ленин показал, что большинство, которое имели большевики в решающий момент и решающих пунктах — в Петрограде, Москве, промышленных центрах, на Балтийском флоте, наиболее близких к столице фронтах, — определило победу.

Я глубоко убежден в том, что, так сказать, арифметический подсчет большинства, выступившего за Советскую власть, неправомерен. Здесь нужен алгебраический комплексный учет факторов, обстоятельств и количественных данных. Только он позволяет с достаточной очевидностью выявить определяющую тенденцию.

В. Мельниченко. Каковы же слагаемые этой тенденции?

Ю. Поляков. Первое. Состав Советов рабочих и солдатских депутатов был достаточно пестрым, но преобладание в них большевиков осенью 1917 г. значительно и несомненно. Это и показал Второй Всероссийский съезд Советов. При этом победа Советов на местах обеспечивалась не велением центра, а волеизъявлением трудящихся масс, преодолевавших серьезное сопротивление противников революции. Добавлю, что соперники большевиков в Советах — меньшевики, эсеры, анархисты, склоняясь к соглашению с буржуазией, все же выступали в своих программах за социалистические идеалы.

Следовательно, не подлежит сомнению, что действительно подавляющее большинство рабочих и солдат по всей стране поддержало большевистские призывы или, во всяком случае, так или иначе высказывалось за социалистическую ориентацию страны.

Второе. Крестьянство в конечном счете поддержало в своей массе лозунг «Вся власть Советам!», то есть лозунг победы революции. Большевики Декретом о земле, отразив настроения крестьянства, законодательно оформили их чаяния. Воля крестьянства совпала с действиями большевиков. Конечно, деревенская буржуазия не исповедовала социалистических идеалов. Однако она не выступала против Октября, имея в виду прежде всего получение помещичьей земли.

Наконец, немалая часть интеллигенции встала на сторону Октября благодаря демократическому наполнению лозунга «Вся власть Советам!», а многие группы национальных движений увидели в революции залог осуществления своих чаяний.

Сопоставляя состав Советов и Учредительного собрания, можно сделать совершенно определенный вывод: при всех существенных различиях (в Советах преобладали большевики, а в Учредительном собрании — эсеры и меньшевики) подавляющее большинство делегатов как Советов, так и Учредительного собрания стояло за социалистическую ориентацию страны. Следовательно, подавляющее большинство народа действительно сделало социалистический выбор. Лидер правых эсеров В. Чернов сказал в Учредительном собрании, что «страна показала небывалое в истории желание социализма».

Кто же выступил против социалистического выбора? Это крупная и средняя буржуазия, помещики и связанные с ними «генетически», экономически, идеологически, политически круги высшего чиновничества, интеллигенции, генералитета и офицерства. В октябре 1917 г. они потерпели политическое поражение и в дальнейшем были лишены привилегий и экономических рычагов, многие подверглись суровым репрессиям. Такова трагедия свергнутого меньшинства, охватившая в России сотни тысяч людей. С точки зрения общечеловеческих ценностей и гуманизма об этом не следует забывать. Но исторический опыт показывает, что на протяжении тысячелетий развитие общества не шло мирным, гладким путем и разрешение назревших противоречий происходило преимущественно при помощи революционных взрывов. А революция потому и революция, что она опрокидывает старое, уничтожает власть и привилегии меньшинства в интересах большинства. Быть может, лишь в конце XX в. начинают создаваться возможности для эволюционного или реформистского решения назревших в обществе противоречий.

В. Мельниченко. Итак, социалистический выбор был сделан. Но социалистический путь представляли не только большевики. На политической арене действовали меньшевики, левые и правые эсеры, другие социалистические группы...

П. Волобуев. Да, социалистические настроения масс, хотя и не пролетарско-социалистические, питались тем, что все основные политические партии, кроме кадетов, были социалистическими. Однако не следует забывать, что меньшевики и эсеры были в 1917 г. против самой постановки вопроса о переходе России к социализму.

Меньшевики, ссылаясь на незрелость страны, дальше буржуазно-демократического устройства общества идти не хотели, откладывая переход к социализму на отдаленное будущее. Более того, они запугивали массы опасностью «прыжка» к социализму. Эсеры, как известно, развивать идею «особого пути» «России к социализму через крестьянскую общину и кооперацию на основе социализации земли и уравнительного землепользования. Но после Февраля они положили свою программу «крестьянского социализма» под сукно и уверились в теоретической мудрости меньшевизма о преждевременности социализма в России.

В. Мельниченко. И все же эсеро-меньшевистские лидеры говорили о «третьем пути» — между буржуазной и большевистской диктатурой. Почему же не был избран «третий путь»?

Ю. Поляков. Действительно, после Октябрьской революции они заявили, что выступают и против открытой контрреволюции, и против большевистской диктатуры. В дальнейшем, в ходе гражданской войны, это нашло свое отражение в формуле «Ни Ленин, ни Колчак». Идея «третьей силы», «третьего пути» представляется сегодня некоторым весьма заманчивой. Но дело не в привлекательности той или иной альтернативы, а в ее реальности.

В. Мельниченко. Очевидно, нельзя не учитывать того, что в условиях небывалой классовой ожесточенности, поляризации революционных и контрреволюционных сил сама возможность лавирования между этими силами оказывалась ничтожной. Когда баррикады классовых боев разделили страну, нельзя было находиться посредине, между баррикадами.

Ю. Поляков. Вот именно, «третьего пути» не получилось. Попытки его осуществить, и в 1917 г., и позднее, неизбежно заканчивались неудачей. Практически «третья сила» работала против Советской власти, на пользу контрреволюции, хотя многие лидеры эсеров и меньшевиков были искренни в своем стремлении не допустить торжества белогвардейщины. Но объективно правые эсеро-меньшевистские вожди все больше и больше отражали позиции контрреволюционной буржуазии. Многие из них проявляли испуг, растерянность перед размахом революции.

В этой связи особую важность приобрел вопрос о возможности коалиции между большевиками и другими социалистическими партиями. Думаю, что в принципе коалиция была желательна и возможна. Но коалиция коалиции рознь. Ее содержание зависит от обстановки, от соотношения сил. Вопрос о коалиции возникал и до Октября, а в конце 1917 г. он практически не сходил с повестки дня, чуть ли не каждую неделю приобретая новые формы и наполняясь новым содержанием. На Втором съезде Советов правые меньшевики и правые эсеры предложили начать переговоры с Временным правительством об образовании кабинета, который опирался бы на все слои общества. Но ведь Временное правительство было уже свергнуто, и попытки его реанимации вели к полному отрицанию победы революции. Такая коалиция была бы попросту нелепой. Поэтому съезд встретил предложения правых лидеров с возмущением, а они покинули Смольный.

Сразу после образования первого Советского однопартийного правительства вопрос о социалистической коалиции встал с новой силой, приобрел новые формы. Как известно, в ноябре 1917г. в связи с требованиями Всероссийского исполнительного комитета железнодорожного профсоюза (Викжеля) создать «однородное социалистическое правительство» большинство членов ЦК высказались за такую коалицию, но при сохранении в ней большинства за большевиками. Меньшинство (Зиновьев, Каменев, Милютин, Ногин, Рыков) стояли за коалицию с меньшевиками и эсерами любой ценой. Уже тот факт, что обсуждение вопроса о коалиции привело к серьезному — первому после взятия власти — кризису в руководстве партии, говорит о чрезвычайной важности вопроса. Думаю, что на этот раз не все возможности для компромисса были использованы. Пожалуй, большевики должны были быть уступчивей.

Но нельзя забывать и о позиции правых эсеров и меньшевиков. А они, от Февраля к Октябрю провозглашая социалистические лозунги, фактически препятствовали развитию революции, вели курс на соглашение с буржуазией. Оппортунистические лидеры открыто, явно, грубо отмежевались от большевиков, с невиданной злобой обрушились на них за взятие власти, сомкнувшись, по существу, с корниловско-калединской белогвардейщиной.

В. Мельниченко. Юрий Александрович, мне представляется интересным ваш анализ этой, так сказать, коалиционной ситуации. Тем более что советскими историками вопрос этот пока не прояснен. К каким же выводам приходите вы?

Ю. Поляков. Прежде всего я считаю, что никакой компромисс, никакая коалиция в условиях конца 1917 — начала 1918 г. не должны были означать сдачу позиций силам, запутавшимся в соглашательстве с буржуазией и потому не способным отстаивать социалистический выбор. Эти силы, как показал последующий опыт, не смогли осуществить на практике «третий путь», а легко капитулировали перед открытой контрреволюцией.

Тем не менее коалиция со всеми действительно революционными силами была, несмотря на все трудности, все же возможна. Хотя блок с левыми эсерами в конце концов закончился неудачей, он на определенном этапе сыграл серьезную положительную роль и, главное, показал возможность объединения левых сил. Стоит вспомнить, что во многих районах страны существовали объединенные большевистско-меньшевистские партийные организации. В отдельных районах (например, на Тереке) успешно осуществлялся союз демократических сил в момент усиления контрреволюционной опасности.

В. Мельниченко. А широкая коалиция социалистических сил в конце 1917 — начале 1918 г. была возможной?

Ю. Поляков. Слишком разнородны были социалистические силы. Поэтому, повторяю, с действительно революционными элементами типа левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов — да. С Керенским, Даном, Гоцем, Авксентьевым — нет. Нужно иметь в виду исключительную обостренность классового сознания и нараставшую радикализацию масс, которая отталкивала правых лидеров. Нужно иметь в виду и сложность, запутанность, противоречивость внешних и внутренних обстоятельств, придававших особую окраску политическим решениям. Сказались также давние разногласия, тяжесть новых наслоений, озлобление эсеров-меньшевиков и максимализм большевиков. В результате взаимное неприятие нарастало. Приоритет принципа «кто не с нами, тот против нас» усиливался с обеих сторон. Доходившая до зоологической ненависть соглашателей к большевикам усугублялась твердостью и решительностью, с которой последние осуществляли диктатуру. Непримиримость большевиков к оппортунистическим лидерам, резкость предъявляемых им обвинений, в свою очередь, отталкивали тех от идеи сплочения революционных сил. Меньшевики и эсеры мечтали стать «третьей силой». Большевики хотели остаться единственной силой, способной разгромить буржуазно-помещичью контрреволюцию без помощи эсеро-меньшевиков, а если требовалось — против них. Большевики отвергали соглашательство эсеров и меньшевиков, а последние отвергали большевистскую непримиримость. Трагическая логика политической борьбы, перераставшей в гражданскую войну!

Не противопоставленный оплоту революции -— большевикам — «третий путь», а единство социалистических партий и групп на действительно революционной платформе при помощи компромиссов, взаимных уступок, расширения демократии — вот задача, оставшаяся тогда не только нерешенной, но даже непоставленной. Между прочим, судьбе эсеров и меньшевиков в дальнейшем не позавидуешь. Большевики видели в них пособников контрреволюции, Колчак и Деникин — своих противников. История подтверждает, что центристское лавирование может приносить определенные дивиденды, но потом оборачивается серьезными потерями.

В. Мельниченко. Ваше мнение, Павел Васильевич?

П. Волобуев. При всей верности наблюдений у Юрия Александровича все же налицо известное противоречие: то он считает коалицию социалистических партий возможной, то невозможной. Я же полагаю, что ни в конце 1917 — начале 1918 г., ни тем более позже она практически была невозможна. И дело не только в бескомпромиссности позиций потенциальных участников однородно социалистического правительства — большевиков, меньшевиков и эсеров, а в радикализме настроений масс, во всяком случае в Петрограде. Массы, для которых осенью 1917 г. слова «соглашатель», «эсер», «меньшевик» стали почти ругательными, не позволили бы большевикам, при всем их влиянии, иную правительственную комбинацию, кроме блока с левыми эсерами. А осуществись такая коалиция социалистических сил, мы, может быть, тогда, 74 года назад, положили бы первые кирпичи в здание демократического социализма.

В. Мельниченко. Участники беседы привели весьма убедительные аргументы в пользу того, что Октябрьская революция была исторической необходимостью, а не трагической случайностью, что выбор в пользу социализма был единственно возможным, верным для нашей страны. Однако достаточны ли они, чтобы объявить Великий Октябрь главным событием XX в.?

П. Волобуев. Сейчас нужны новые подходы к оценке значимости Октябрьской революции. Для начала необходимо отказаться от рецидивов мессианства и эйфории в трактовке этой проблемы. Что конкретно имеется в виду? Во-первых, надо перестать твердить, что мы проложили магистральный путь к социализму. Мы на самом деле пробили первую брешь в капиталистической системе и проложили один, к тому же, как оказалось, далеко не лучший путь к социализму. Но и это по всем историческим меркам уже немало. Капитализм вовсе не конечная «станция» в историческом развитии человечества, как в том нас убеждают и зарубежные буржуазные, и иные наши публицисты. Было положено начало становлению новой, социалистической общественно-экономической формации, преимущества которой предстоит еще раскрыть. Следовательно, человечество, как и после Великой французской революции, сделало громадный исторический шаг вперед, хотя при сталинизме были попятные и боковые движения.

Во-вторых, надо перестать заниматься самообманом о возрастающем влиянии Великого Октября на мировое развитие. В действительности мы имеем дело с волнообразными импульсами. Например, мировое воздействие идей и дела Октября во времена застоя снизилось до нулевой отметки. Пора признать, что нам не принадлежит особая историческая роль, а тем более монополия в освобождении человечества от терзающих его социальных, политических и национальных бед и конфликтов.

Тем не менее для меня Октябрьская революция представляется главным событием XX в. потому, что именно она в решающей мере определила тот многомерный облик мира, который мы знаем и видим. Без этой революции, без ее идеалов, без ее сражений, щедро оплаченных кровью защитников и врагов, мир был бы другим, полагаю, менее человечным и социально перспективным. Главный итог революции — народные массы пришли в движение во всем мире.

Ю. Поляков. Быть может, это покажется спорным, но я хочу предложить такую формулу: российский Октябрь не положил, как мы тогда надеялись, начало мировой революции, но он, как и французский 1789 год, в значительной степени способствовал мировой эволюции.

В. Мельниченко. В заключение хотел бы сделать, может, несколько неожиданный поворот в нашей беседе. В одном из стихотворений Владимира Маяковского есть такие слова:

Мы живем приказом октябрьской воли. Огонь «Авроры» у нас во взоре.
И мы обывателям не позволим баррикадные дни чернить и позорить.

Как вы сегодня относитесь к такой позиции поэта?

Ю. Поляков. Я ее приемлю, хотя время (стихотворение написано 63 года назад) смягчило остроту и категоричность постановки вопроса. Убежден, что развенчивание и дискредитация нашего прошлого, его дегероизация вредны и ненаучны. Они не имеют ничего общего с обоснованной, документированной, научной критикой многих негативных явлений, трагедий, преступлений. За последние два-три года, к сожалению, возникли новые, далекие от правды стереотипы, новые перекосы. В какой-то мере это реакция на допускавшиеся ранее фальсификации, умолчания, единственность мышления. Есть люди, разочаровавшиеся в социализме, его идеалах. Эти люди отвергают соответственно и Октябрь, и все с ним связанное. А у немалой части населения стал модным нигилизм в отношении ко всей нашей истории. Критическое поветрие — штука опасная. Когда очерняют историю лишь потому, что «так модно», «так принято», тогда науке делать нечего. Впрочем, это относится и к некритическому восхвалению наших побед, которое так долго было у нас в ходу. Я — за объективное, подлинно научное освещение нашего прошлого с его успехами и неудачами, подвигами и трагедиями.

П. Волобуев. В свете исторической ретроспективы приведенные поэтические строки представляются мне в целом верными. Мне не нравится жупел очернительства и то, как им оперировали в прошлом и оперируют сейчас определенные группки людей. С заключительными строками поэта я согласен и сегодня. Подвиг, равно как революционный романтизм и страсть, фантазию и иллюзии, присущие поколению творцов революции, недопустимо предать забвению. Тем более недопустимо пытаться умалить судьбоносное значение Великого Октября.

По этой теме читайте также: