Быть может, полезнее начать с некоторых деталей биографии, помогающих объяснить эволюцию моего подхода к изучению русской революции. Мой отец, Евгений Рабинович, родился в Санкт-Петербурге в 1898 году и до эмиграции из Советской России (во время гражданской войны) в течение трех лет учился в Петербургском университете. Известный ученый-химик (его трехтомная монография по фотосинтезу [1] была в числе первых американских фундаментальных научных трудов, опубликованных в Советском Союзе после второй мировой войны), он являлся одним из основателей и активных участников Пагуошских конференций, имеющих целью содействовать развитию взаимопонимания и сотрудничества между Востоком и Западом в интересах мира и безопасности. Моя мать, Анна Рабинович, родилась в Киеве в 1900 году и также эмигрировала вскоре после революции. Я и мой брат Виктор — близнецы. Мы родились в 1934 году в Лондоне, выросли и получили образование в США, куда семья переехала в 1938 году. (В настоящее время Виктор — директор Управления внешних связей Национальной академии наук США.)
Родители привили мне живой интерес к русской культуре. Прежде всего благодаря отцу я рано осознал огромную важность для будущего человечества советско-американского научного сотрудничества, невзирая на наличие серьезных идеологических различий. Поскольку, однако, мое становление проходило в годы маккартизма и «холодной войны», то, приступая к серьезному изучению советской истории, я был твердо убежден: большевики — узурпаторы, а большевизм, сталинизм и советская политическая система (как она действовала в то время) по сути синонимичны. Первое знакомство с советской историей вообще и с историей революционного периода в частности, казалось, подтверждали правильность моей концепции. В 50-е годы, когда я учился в колледже и аспирантуре, в западной исторической литературе преобладала точка зрения, согласно которой Октябрьская революция была не чем иным, как хорошо организованным переворотом сравнительно небольшой изолированной кучки руководимых Лениным радикальных фанатиков, — переворотом, нацеленным на создание именно той в высшей степени централизованной однопартийной диктатуры, в которую скоро и превратилась советская политическая система.
Возвращаясь мысленно к исходному моменту собственных изысканий о событиях 1917 года, то есть к началу 60-х годов, и стараясь восстановить в памяти то, что побудило меня поставить под сомнение подобную трактовку, я думаю о нескольких факторах, которые сыграли свою роль. К тому времени уже перестало ощущаться давление эпохи Маккарти, подошла к концу «холодная война», в Советском Союзе начался период десталинизации. Все это, вместе взятое, помогло новому поколению американских специалистов, изучавших советскую историю, в том числе и мне, деидеологизировать свой подход к исследованию советских проблем. Однако, пожалуй, главнейшим фактором, определившим мое скептическое отношение к преобладавшим объяснениям Октября, явилась возможность изучать соответствующие первоисточники, сначала — в западных библиотеках и архивах, затем — в библиотеках Москвы и Ленинграда. (Несмотря на все мои усилия на протяжении многих лет, я так и не получил доступа к важным неопубликованным материалам в советских архивах.) Картина событий 1917 года, проступающая со страниц газет и документов того времени по мере углубления моих исследований, и представления об Октябре как о каком-то военном путче, лишенном всякой массовой поддержки, обнаружили настолько разительное несоответствие, что его было просто невозможно игнорировать. В результате появились две работы: детальное исследование неудачного восстания в июле 1917 года, в котором я подробно разобрал поведение большевиков в тот критический момент развития революции [2], и (десять лет спустя) реинтерпретация Октябрьской революции в Петрограде, о чем идет речь в предлагаемой книге.
В центре внимания обоих трудов — Петроград. Сквозь призму происходивших в нем событий я, насколько возможно, старался лучше понять основные вопросы, касавшиеся развития революции в городах России в целом. Хотя меня в первую очередь интересовали история партии большевиков и роль таких видных большевистских лидеров, как Ленин, Троцкий, Каменев, Свердлов и Зиновьев, я попытался также объяснить поступки и побуждения других основных конкурировавших политических партий и известных противников большевиков, таких, как Милюков, Керенский, Корнилов, Мартов и Церетели. Кроме того, оказалось не менее важным изучать деятельность местных руководителей среднего и низшего звена, широких масс, а также реконструировать в более общем виде культурные, экономические, социальные и военные условия того времени, влиявшие на революционную ситуацию. Понимая, что до известной степени мы все — пленники собственных пристрастий и предубеждений, я старался сделать все от меня зависящее, чтобы представить читателю объекивную историческую картину, не искаженную последующими событиями или нынешними политическими ценностями и интересами.
Источники, которые легли в основу данной книги, перечислены в библиографии. На Западе с момента публикации моей работы вышли в свет многие ценные исследования различных аспектов революции 1917 года. Среди недавно опубликованных работ на данную тему книга Т.Хасегавы о Февральской революции, а также сочинения Дональда Рали о революции 1917 года в Саратове, Ричарда Стайтса об утопии и народной культуре в революционный период, Грейма Гилла о крестьянстве в 1917 году, Аллана Уайлдмана о русских солдатах на фронте в 1917 году, Эвана Модзли о революции на Балтийском флоте, Льюиса Зигельбаума о военно-промышленных комитетах, Рекса Уэйда о Красной гвардии, Джона Кипа о роли массовых организаций и Дайяны Кенкер и Улильяма Розенберга о забастовочном движении в 1917 году. Современная западная литература о революции включает также исследования Стивена Смита и Дэвида Мандела о петроградских рабочих и Дайяны Кенкер о московских рабочих, книгу Даньела Орловски о мелкой буржуазии в революционный период, а также детальные труды по истории меньшевиков (книга Зивы Гелили у Гарсия) и левых эсеров (книга Майкла Мелансона) [3].
Очень трудно охарактеризовать все эти новые работы в целом. Тем не менее можно с полным основанием утверждать, что почти всех авторов связывает стремление осветить тот или иной существенный аспект «революции снизу», осуществленной простыми рабочими, крестьянами и солдатами в 1917 году. Кроме того, за небольшим исключением, результаты упомянутых исследований так или иначе подрывают традиционную западную интерпретацию Октября.
Хотелось бы добавить, что в сравнении с прежними западными и советскими работами об Октябрьской революции моя книга, как мне кажется, ярче высвечивает важные исторические связи между сегодняшними демократическими принципами перестройки в Советском Союзе и большевистской практикой и идеалами 1917 года, которые поначалу были подорваны борьбой за выживание в гражданской войне, а затем и вовсе уничтожены Сталиным. В 1917 году, до того как гражданская война буквально опустошила ряды партии большевиков, она и по своей структуре, и по методам работы представляла собой сравнительно открытую, демократичную и децентрализованную организацию. Низовые партийные органы, которые осуществляли свою деятельность главным образом через выборных представителей, сохраняли с рабочими, солдатами и матросами тесные связи, гарантировавшие соответствие партийных лозунгов и тактики истинным желаниям масс. Инициатива снизу, плюрализм мнений, свободные дискуссии на всех уровнях партии не только разрешались, но всячески поощрялись. Революционные петроградские массы верили, что партия большевиков поддерживает лозунг «Вся власть Советам!», означавший для них создание исключительно социалистических, демократических, многопартийных органов государственного и местного самоуправления, в которых влияние народа было бы решающим. Приверженность петроградских масс идее власти Советов была столь велика, что за весь период существования Временного правительства вопрос о чисто большевистском правлении никогда открыто не ставился. Изучая источники, необходимые для данной книги, я пришел к выводу, что успех большевиков в Октябре был, по существу, обеспечен двумя обстоятельствами чрезвычайной важности: демократической и гибкой структурой большевистской организации и исключительной популярностью в массах Советов, о чем свидетельствовал известный лозунг «Вся власть Советам!».
После первой публикации книги в Соединенных Штатах в 1976 году одни советские историки ее критиковали, другие — хвалили. Но и в том и в другом случае мои основные идеи обычно либо извращались, либо просто игнорировались. В то же самое время несколько экземпляров книги, имевшихся в советских библиотеках, были доступны строго ограниченному кругу лиц. Ныне благодаря обусловленному перестройкой более благоприятному культурному климату с моим исследованием смогут познакомиться широкие круги советских читателей, для которых описываемые события представляют несравненно больший интерес, чем для читателя любой другой страны. Не преувеличивая, скажу, что до самого недавнего времени мне казалось невозможным увидеть нечто подобное еще при жизни.
И последнее. В настоящий момент появилась замечательная возможность приступить к конструктивному диалогу по важным методологическим, фактографическим и интерпретационным вопросам, которые в равной мере интересуют как советских, так и западных специалистов по истории революций. Почему мы должны и дальше работать над этими проблемами, по сути, в полной изоляции друг от друга, как это было до сих пор? Если издание моей книги на русском языке поможет расширить наши контакты и внесет хотя бы самую скромную лепту в сложный процесс восстановления исторической правды, искаженной в период сталинизма и «холодной войны», я буду более чем счастлив.
Александр Рабинович
Индианский университет Блумингтон,
Индиана Апрель 1989 года
