«Ничего плохо в “историографии реабилитации” нет. За её поддержку можно поблагодарить и Андрея Воронихина, и издательство “Common place”. Популярность таких изданий намекает на переоценку отрицания социалистической традиции в постсоветской России, запрос на знание об огромном пласте отечественной истории, который после крушения коммунизма был выброшен за борт как неактуальный. Но, если сравнить книгу Воронихина с изданной ранее биографией Перовской, можно заметить, как ей не хватает непосредственности и публицистической яркости в желании “реабилитировать” личность Веры Фигнер».
«Какое-то время после революции Ленин считал и заявлял, что никакого конфликта между диктатурой пролетариата и диктатурой партии нет; Сталин положит этот тезис в основу легитимизации собственной тотальной власти. В случае же Ленина немногое говорит о его величии столь же ясно, как то, что он, будучи во власти, стал сомневаться в этом утверждении и увлёкся мыслью, что его нельзя принимать как само собой разумеющееся. Он вполне мог бы, как это сделали его последователи, попробовать скрыть от самого себя масштабы разрыва между словами и действительностью, но он этого не сделал; и то, что Ленин умер глубоко обеспокоенным, — немаловажная часть его наследия <…>».
«Четыре раза политические ссыльные подвергались в небольшом деревянном доме из 6-ти комнат жесточайшим обстрелам. Дом был весь изрешетен прострелами на вылет. И в моменты, когда у романовцев уже был убит т. Юрий /4/ Матлахов – первый рабочий, погибший на баррикадах в России, когда были ранены другие (А.А.Костюшко-Валюжанич, – расстрелянный затем Рененкампфом в Чите под фамилией Григоровича, и А.М.Медяник) – политические ссыльные заявляли, что не уйдут из дома. Своею гибелью они хотели закричать на весь мир о безысходном положении русской политической ссылки. <...> И действительно, суд над романовцами превратился в суд над администрацией, над системой гнета ссылки, над самим генерал-губернатором гр. Кутайсовым. Никогда ни в одном деле судебный процесс не поднимался на такую высоту значения именно политического общественного процесса».
«<...>Можно оспорить саму логику “эксцессного” характера белого террора, и тут есть два пути. Первый путь — формальный и юридический. Излюбленный аргумент сторонников белых — это отсутствие “закона” о белом терроре и призывов — в речах или текстах вождей белых армий — к истреблению противника по социальному признаку. Когда говорят о красном терроре, то неизменно обращаются к декрету от 5 сентября 1918 года.<...> Второй путь — историко-социологический. Он заключается в том, чтобы показать: белые были изначально и структурно предрасположены к осуществлению массовых насильственных мер против разных классов и политических сил российского общества. Мы пойдём по этому пути, но коснемся также и вопросов о законодательной базе белого террора и о его масштабах».
Данная работа советского историка революционного движения и общественной мысли Б.П. Козьмина была опубликована в качестве вступительной статьи к материалам о Герцене и Огарёве в альманахе «Литературное наследство». Впоследствии она также вышла в издании избранных трудов Козьмина «Из истории революционной мысли в России» (М.: Изд-во АН СССР, 1961). Воссозданный историком контекст истории русской революционной эмиграции 1860-х гг. по-прежнему остаётся одним из самых подробных и скрупулёзных описаний этого сюжета в исторической литературе.
«Народовольцы “завещали всем... деятелям демократии безграничное самоотвержение, готовность жертвовать во имя идеи всем так называемым личным счастьем, всей своей личностью, свободой и жизнью”. Народовольчество, по словам Ольминского, “проявило максимум доступной человеку энергии. Было сделано всё, что вообще могла бы сделать в данном положении человеческая воля”. Радикальное народничество вдохновило “своих последователей на редкие в истории подвиги самоотречения и самоотвержения”; и народничество 70-х годов в целом, и его представители как личности “обаятельны своей цельностью и нравственной красотой”. “Тип передового народника семидесятых годов, поскольку речь идет об этической оценке личности, является одним из наиболее цельных и красивых типов русской истории”».
«Сейчас многие люди, даже не страдающие комплексом ненависти к советскому прошлому, полагают, что и самые просвещённые и гуманистически настроенные революционные деятели были заражены некой манией величия, упрямым стремлением перекроить весь мир, наплевав на личные мерки счастья отдельного индивидуума. Воронский показывает нам, какая жестокая борьба в действительности велась в головах и сердцах людей, как одолевали их страхи забыть о счастье для каждого в погоне за счастьем для всех».
«Очень важно понять, в чём же дело, почему же Ленин всё время был погружён в склоки? Почему с этими поссорился, с теми поссорился? Потому что он по-другому понимал принципиальность. Это от народничества, я бы даже сказал, от народовольцев идёт такая преданность делу. Они же всегда преданность делу ставили выше всего. И ведь очень часто мы вырываем все эти дискуссии из реального исторического контекста. Та же история с расколом на втором съезде РСДРП. <...> По отношению к Мартову тоже... Крупская пишет, как Ленин радовался каждый раз, когда Мартов начинал колебаться в сторону большевизма! Дело, дело, дело прежде всего — а остальное всё второстепенно».
«Изучение современной мир-системы позволяет понять, что наши рабочие и наёмные работники вообще оказываются отнюдь не в худшем положении, да ещё и полученном не в результате сознательной борьбы. Поэтому возлагать революционные ожидания на всех них скопом чересчур оптимистично. Для начала нам необходимо изучить эти слои, увидеть, что нет просто рабочих и некоего пролетарского единства между ними, что в разных отраслях у них разные условия труда и перспективы сопротивления капиталу. По образцу “третьего мира” нам стоит искать формы объединения (помимо профсоюзов) и организации борьбы широко распространённого неформального труда, который в большей мере может обладать революционным потенциалом».
«Столетия крепостничества вырыли целую пропасть между образованной и неграмотной Россией. Как замечал Чернышевский: “Народ не делает различия между людьми, носящими немецкое платье”. Эту пропасть нельзя было преодолеть никакими жертвами отдельных героических личностей или организаций. “Мыслящие пролетарии” не рассчитывали получить быстрый отклик народа на свою агитацию. В силу объективных причин они были вынуждены длительное время бороться, опираясь на узкую социальную базу, которая состояла преимущественно из городской образованной молодёжи. Противоречие между пониманием разночинцами необходимости качественных перемен и отсутствием социального субъекта для их реализации Плеханов назвал “великой трагедией истории русской радикальной интеллигенции”. Именно из-за этого противоречия разночинцам нужно было чётко сформулировать свою историческую миссию. Чернышевский сделал это, наделив “новых людей” свойствами мессианства. Просвещение и революционное преобразование России стали исторической миссией русского разночинца. Именно в этих задачах он черпал моральные силы для борьбы в условиях, когда народ ещё спал».
«Свобода! Свобода в тюрьме! Да, в тюрьме больше, чем где бы то ни было. Я не буду повторять банальных фраз о том, что решётки, кандалы и прочие жупелы, устрашающие трусливых мещан, не имеют к истинной “свободе” никакого отношения. Но нужно понять ещё, чтобы “сохранить себя” в тюрьме... нужны не яйца, какао, фуфайки и пр., а нечто совсем иное, гораздо более трудное и гораздо более действенное...»
«Чтобы понять русскую революцию, не уйти от необходимости изучать тех людей, которые её делали, и не только прославленных “вождей”, чьи памятники отныне возвышаются на перекрёстках истории, но и тех бесчисленных храбрецов, так и оставшихся безымянными. Придёт время, и мы спросим себя, как они мыслили, чего желали, как жили, боролись и как погибли. Эрудиты будут стремиться восстановить историю их мысли. Мы будем сожалеть о том, как мало они нам оставили: какую-нибудь связку писем и воспоминаний. Потому что только эти люди дадут понять всю силу породы революционеров, которая торжествует и исчезает в современной России».
«Старый большевик, последний выживший сторонник левой оппозиции. Человек, который прошёл Гражданскую и Вторую мировую войны, сталинские ссылки и лагеря. Общался с Лениным и другими лидерами революции, был одним из тех, кто подписывал документ об образовании СССР. В 1926—1927 гг. входил в состав объединённой левой оппозиции (блок Троцкого — Зиновьева). В тридцатые, когда обвинение в “троцкизме” было равнозначно смертельному приговору, Врачёв был сослан в Коми. В стране шло настоящее истребление неугодных режиму коммунистов. Мало кому удалось избежать пули в затылок. Ещё меньше таких людей пережили сталинизм как явление и оставили свои воспоминания; тем ценнее они для нас».
«“Мятежной толпою заявлять мне о своих требованиях преступно”. Преступно, по мнению царя, было заявлять о нужде, низкой зарплате, 12-часовом рабочем дне, унижениях со стороны фабричной администрации и полиции и т.д. Какое тупое равнодушие, высокомерие, отсутствие политического чутья, такта, понимания людей нужно проявить, чтобы простить рабочих за то, что их безоружное шествие было расстреляно полицией и войсками?! Как отреагировала рабочая масса на такое прощение? Быть может, когда уральские рабочие требовали расстрела царя в 1918 году — а факт этих требований и даже попыток самосуда хорошо известен — многие из них вспомнили и о “Кровавом воскресении” и последующем царском “прощении”».
Что требовали массы между Февралём и Октябрём? Почему правые эсеры и меньшевики не осуществили буржуазно-демократических преобразований? Аграрный вопрос в России в 1917 году. Крестьянские захваты земли. Рабочий вопрос в России в 1917 году. Забастовочное движение. «Немецкие деньги» большевиков: анатомия мифа. Объективное и субъективное в причинах победы большевиков. Ленин, Троцкий и Сталин в Октябре.
«Идеи цареубийства и склонность к террористической тактике – такими чертами в научно-исторической литературе нередко наделяют русское революционное подполье конца 1860-х гг.<...> Подобная обобщающая “радикальная” характеристика базируется на немногих аргументах: террористических идеях ишутинского тайного общества, органично связанных с фактом покушения Д.В. Каракозова 4 апреля 1866 г., предположительном обсуждении этих идей в петербургском кружке “Сморгонская академия”, радикализме С.Г. Нечаева, появившегося в революционном подполье в 1868–1869 гг. Одним из этих немногих аргументов является также таинственное “Елизаветградское дело” 1869 г. об организации взрыва императорского поезда. Фигуранты этого дела имели непосредственное отношение к кружку “Сморгонская академия”, и в самом Елизаветграде с ними, возможно, контактировал Нечаев. Таким образом, от ответа на вопрос, насколько обоснована гипотеза о террористическом характере этого события, зависит и спор о популярности и влиянии радикальных идей в революционном движении конца 1860-х гг.».
«Трудно найти среди многих важных событий, произошедших после 1917 года, такие, которые не были бы связаны с результатом русской революции. Это важнейшее событие! С моей точки зрения, это была настоящая революция, социальная и политическая. Я полагал в начале 1990-х, что будет новый исследовательский бум, мне было ясно по моей работе, что мы очень многого о русской революции не знаем: и о конкретных личностях, и о различных аспектах революции, и о революции в провинции, в провинциальных городах, и т.д., и т.д. Есть несколько книг о революции в провинции, но этого мало... Или, например, сравнительные исследования революций в России и в Германии — в 1918 году, — их нет… Но бума не случилось».
«Бравый генерал из охранки просчитался, думая, что арестом типографии и двух-трех десятков подпольщиков мог расстроить ряды революции. Следующая справка показывает, сколь неосновательны были радужные надежды охранки. Под Новый год в моей квартире собралось с разных заводов рабочих до 40 человек. 5-го или 6 января в квартире Н. Г. Полетаева — другие 40 человек, в том числе А. М. Горький. В квартире Д. А. Павлова то же самое. 9 января 1915 года в Петербурге забастовало до 150 тысяч рабочих. Между 10 и 15 января состоялась конференция района для обсуждения организационных вопросов — о состоянии и настроении партийных масс в районе, о подготовке к празднованию 1 Мая, о выступлении в день ленского расстрела и других. На конференции присутствовало до 30 человек. Это только маленький уголок, который мне был известен. Но Выборгский район это не весь Петербург, а Петербург ещё не Россия».
«Заметив растерянность солдат, я решил их использовать. Спрашиваю очень резко, почему они стоят и не примыкают к революции, и тут же скомандовал: “Стройся”. Это магическое слово подействовало — они выстроились. Но вот беда: дальше я не знал слов команды. Солдаты это моментально почувствовали и стали шептаться и усмехаться по моему адресу. Из неловкого положения меня выручил только что прискакавший молодой безусый прапорщик. Последовала его команда, ряды выстроились и двинулись к Лесному выводить из казарм команды пулемётчиков и самокатчиков; я же, весьма смущённый неудачей, остался с рабочими. Совершилось... Солдаты за нас. Революционные массы победили. Надо принять и выполнить целый ряд неотложных задач».
«9 января, Петербург. <…> В Александринском театре один адвокат во время представления протестовал против увеселений. Полиция не решилась тронуть его, так как он был поддержан многочисленными возгласами. На собрании Вольно-экономич. о-ва составлено воззвание к офицерам, подписанное 459 лицами. <…> В обращении говорится: “Вы учились на средства народа, из народной казны получаете жалованье, штыки и ружья куплены на народные деньги. Вы — дети народа и Вac посылают убивать своих сестер и братьев. Вдумайтесь, что произошло 9 января 1905 г.”».
«Дело оборачивалось скверно. Арест собрания — это был бы провал всех центральных московских большевистских организаций и всех крупнейших московских работников, а вместе с ними и Ленина. Немедленно принялись уничтожать все бывшие при нас бумажки, а потом выделили всех нелегальных с тем, чтобы они попытались выбраться как-нибудь из квартиры, поймали бы на улице ещё не пришедшего тов. Ленина и предупредили бы его об аресте собрания. Остальные разошлись по разным комнатам и с тревогой дожидались, как удастся уйти нелегальным».
«Я сижу в тёмном углу коридора Сибирского банка. Рассеянно я стукаю на машине бесконечный ряд длинных цифр, так необходимых моему хозяину, упитанному и вечно спешившему директору банка. Не хочется работать. Стрелка часов приближается к 12-ти. Я слежу за горящей надо мною электрической лампочкой. Если свет будет гореть после 12-ти, значит забастовка не удалась и дело проиграно».
«Итак, вопрос решён: всеобщая политическая забастовка и вооружённое восстание. Я вспоминаю, как это жутко было, как это было ново и как всякий задумывался и старался определить свою роль и работу при мысли о вооружённом восстании, когда знаешь, “ведь оружия почти нет”. Что делать, если Дубасов нас раздавит, а значит, и всю революцию? А если Петербург с его уставшими пролетариями нас не поддержит? Что, если работа среди армии была слишком ничтожной? А, быть может, и пропаганда среди рабочих в городах и среди крестьян в деревне велась недостаточно, чтобы поднять на решительный натиск на такую твердыню, как самодержавие и его защитников? Не рано ли? Но жребий брошен, и каждый из нас обязан сделать всё возможное, чтобы борьба закончилась победой».
«“Только союз интеллигенции единиц и силы народных масс может дать эту победу”. Однако подобного рода союз не возникает сам собой. Он может быть, по мысли П.Л. Лаврова, только результатом длительной и настойчивой работы и борьбы. Тяжела и сурова эта работа, она требует серьезных и неутомимых работников. Нужно прежде всего пробиться к народу, овладеть его вниманием и интересами, пробудить в нем чувство поиска и стремления к борьбе. Самым большим препятствием на этом пути являлась забитость и инертность масс. Нужно было преодолеть это препятствие, сблизиться с народом, а отсюда лозунг – идти в народ, чтобы пробудить его. Известно, что этот призыв падал на благодатную почву и способствовал широкому движению интеллигенции в гущу рабочих и крестьян».
«Именно противоречие (не разрешённое автором) между неостывшей ненавистью к коммунистическому вождю и осознанием его явного превосходства как реального политика над всеми современниками создаёт внутренний сюжет “Ленина и России”. Начиная эссе с громкого сожаления, что Ленин умер своей смертью, а не кончил жизнь на эшафоте, автор заканчивает его грандиозной картиной смерти Ленина-Святогора, непобедимого богатыря, призванного русским народом — картиной, исполненной мрачного величия».
«В Москве даже среди черносотенцев не найдёте людей, которые могли бы согласиться с такой характеристикой революционеров. Напротив: перечисленные качества революционеров Дубасов должен всецело отнести к своей персоне и к действующим войскам, но предварительно возведя их в куб. Ошибаетесь, адмирал! Не вам, профессиональному убийце, с головы до ног обагрённому народной кровью, говорить о “порочности” революционеров. В дни вооружённого восстания не дружинники, а ваши войска и полиция нанесли “удар населению”, уничтожая его, как саранчу, и истребляя и расхищая его имущество. Дружинники же не запятнали своей революционной чести нигде и ни в чём, — Москва этому свидетель».
«С 19 июля 1914 г. до 28 февраля 1917 г. в России в 5794 стачках во всех сферах производства приняли участие 3 млн 239.8 рабочих. Эти показатели превосходят данные фабричной инспекции, соответственно, в 1.9 и 1.6 раза. По некоторым губерниям в местных хрониках зафиксировано в 2-4 раза больше стачек, чем в официальных документах, особенно если учитывались металлургические заводы. В Петрограде число бастующих в 1915 г. оказалось выше на 29%, в 1916 г. — на 56%. В целом по Центральному промышленному району показатели возросли на 46.5%, а по Центральному чернозёмному — на 96%».
«В конце 1860-х гг. в русском революционном подполье произошел ряд событий, которые можно объединить под названием нечаевского дела: образование в студенческом движении 1868–1869 гг. политического крыла, издание и распространение С.Г. Нечаевым, М.А. Бакуниным и Н.П. Огаревым радикальных прокламаций, попытки создания организации «Народная расправа» и ряд сопутствующих сюжетов. Привлеченные к следствию и суду по нечаевскому делу лица известны в истории как “нечаевцы”. Должного внимания со стороны исследователей они не получили».
«До сих пор деятельность Нечаева изучалась как-то изолированно, вне связи с той средой, в которой Нечаеву приходилось вести работу. Грандиозная личность Нечаева настолько заслоняла собою других деятелей революционного подполья того времени, — как его сторонников, так и противников, — что исследователи как будто совсем не замечали их и не интересовались ими. В связи с этим создавалось впечатление, что все движение 1868–1869 гг., захватившее учащуюся молодежь Петербурга и Москвы, — результат исключительно только сверхчеловеческой энергии Нечаева. В действительности дело обстояло далеко не так».
«Трудно представить себе, с каким волнением читала его тогда интеллигенция, какую веру пробуждал он в пользу знания и науки, какую надежду подавал он тем, кто шел на завоевание счастья для себя и ближнего, как настойчиво звал он к общественной борьбе, какую блестящую победу сулил он каждому, кто отдавался ей!..»
«Особенности капитализма в России: модель “периферийного капитализма” начала ХХ века. Спор советских историков о характере экономического развития предреволюционной России. Уровень жизни населения России в начале ХХ века. Продолжительность жизни, образование, развитие культуры. Последняя реформа Российской империи: столыпинская аграрная реформа. Причины неудачи и причины мифологизации Столыпина. Главный вопрос лекции: Была ли революция неизбежна?»
«Мы находимся в самом начале очень долгого пути по созданию настоящего левого движения в странах “новой периферии”. И хотим мы этого или не хотим, наши страны обречены быть в арьергарде революционного движения в странах “третьего мира”. Неприятно, конечно, но, как известно из марксистской классики, нельзя выставлять собственное нетерпение в качестве аргумента».
«Речь шла об уже существовавшем заговоре в лице комитета, охватывавшем большую территорию, имевшем целью террор в отношении императорского дома, готовом вскоре выйти на связь в Петербурге, склонном к тотальному подчинению собственных членов, разделению на главных и второстепенных деятелей… Если сопоставлять сведения о ЕРК, а также радикальные идеи Ишутина с рассказом, переданным Розановым, то можно найти не только сходные черты и описания, но и общий дух, атмосферу “бульварного романа” и фантастических замыслов».
«Узнав о таком новом факторе, как Комитет, объединяющий всех революционеров Европы, да еще в прямой связи с покушением Каракозова, члены следственной комиссии, естественно, весьма заинтересовались. В тот же день Загибалову были поставлены вопросы, вытекавшие из показания Ермолова о Комитете. Загибалов прибавил различные сенсационные подробности, хотя и с пояснением, что все это, вероятно, одна болтовня».
«Оказывается, отец вел в 30-е гг. дневник, который держал в сейфе на работе. Предчувствуя арест, отдал его на хранение Л.С. Марголину, сказав: “Прочти, сохрани, а если что — уничтожь!” Лев Соломонович рассказал жене, что был потрясен содержанием дневника и тяжелыми переживаниями Александра Ивановича за судьбу любимого брата. Вскоре арестовали и Марголина. В числе прочих бумаг был отобран дневник отца. Кстати, дневник вел и Николай Иванович. Эти записи тоже исчезли. Но сам факт говорит о том, что в то время многие мыслящие люди пытались зафиксировать события, участниками которых они были, и передать свои ощущения следующему поколению. Машина уничтожения оказалась сильнее, чем они предполагали. Террор коснулся и их семей, и детей».
«Моего отца, которому в ту пору было 25 лет, сослали на Карийскую каторгу в Восточную Сибирь. Приговорённые к каторжным работам лишались гражданских прав, и по закону их жёнам разрешалось просить о разводе. Не желавшие разлучаться с мужьями могли добровольно следовать за ними. Моя мать выбрала последнее и отправилась в ссылку, взяв с собой двухлетнего сына. Жёны, последовавшие за мужьями, не теряли гражданских прав. В нашей семье случилось так, что моя мать, ставшая дворянкой благодаря браку с отцом, и я, родившийся до вынесения приговора отцу, продолжали числиться дворянами, в то время как отец и двое младших детей, родившихся позднее уже в Сибири, оказались “государственными крестьянами”».
«Столетие революции 1905–1907 годов, 150-летие П.А. Столыпина, трёхсотлетие династии Романовых, в повестке дня на 2014 год — Первая Мировая война, а на горизонте — 1917. Каждый исторический юбилей расплёскивается по страницам и экранам потёками «политики, опрокинутой в прошлое». Клиническими анализами этой субстанции уже много лет занимается мой друг Авесхан Македонский. Я же стараюсь не пропустить те редкие (и, как правило, малотиражные) издания, из которых поколение ЕГЭ могло бы извлечь объективную беспартийную информацию: как оно было на самом деле».
«Власти всевозможными способами насаждают в обществе идеологические мифы, распространение которых облегчает манипуляцию общественным мнением. Поэтому необходима сознательная борьба против национализма, фашизма, клерикализма и неолиберализма. Необходимо изучать — теоретически и эмпирически — социальные отношения в современном российском обществе, а также в мире; без этого невозможно создание ни тактики, ни стратегии для социалистического движения. Необходимо восстановление и сохранение памяти о революционно-демократической традиции в России и мире, чтобы учиться борьбе на конкретных исторических примерах — и учиться осознавать саму возможность альтернативы».
«Одно уже название того учреждения, о котором идет речь, заставляет думать, что там должен быть строгий режим. Но ближайшее знакомство с ним превосходит всякие ожидания. Представьте себе сырую, грязную тюрьму, лишенную самых простейших удобств, которыми пользуется любой арестант в самой скверной уездной тюрьме. Прибавьте к этому военную дисциплину, со всем ее произволом, жестокостью и насилием. Вспомните, наконец, розгу, и — вы получите близкое к действительности понятие о том, что такое дисциплинарный батальон».
«Причины равнодушия, настигшего российское общество, можно искать во многом: разрыв революционной традиции, совершенный в период сталинского термидора; этатистская политика послевоенной советской власти, которая только на словах оставалась социалистической (в итоге дискредитировав коммунистическую идею); вторжение стандартов общества потребления; следствия неолиберальной политики — деградация образования и культуры. Сейчас перед молодыми людьми, как и сто лет назад, стоит проблема выбора: проявить равнодушие и отказаться от непосредственного переживания действительности, или стать подлинным субъектом истории. Это проблема альтернативы: капитализм (с перспективой его вырождения в фашизм) или коммунизм».
«Известную сложность для реконструкции взглядов Шаламова создает противоречие, которое становится очевидным каждому, кто хорошо знаком с его творчеством. С одной стороны, известны резкие слова Шаламова о народе и крестьянстве. В своей ранней — пока ещё благожелательной — критике “Одного дня Ивана Денисовича” Солженицына Шаламов, помимо прочего, отмечает: “Из крестьян стукачей было особенно много. Дворник из крестьян обязательно сексот и иным быть не может”. <...> С другой стороны, известны совершенно иные слова писателя о революции, шаламовская симпатия к эсерам, преклонение перед народовольцами, наконец, участие в троцкистской оппозиции конца 20-х годов».
«Среди тех, кого рабочий класс в ходе трёх революций выдвинул в первые ряды борцов за свободу, кем он заслуженно гордился и кому доверил после своей победы важный государственный пост, был и Александр Гаврилович Шляпников. Между тем имя его долгое время если и упоминалось, то лишь с набором таких ярлыков, как “анархо-синдикалист”, “оппозиционер”, “прямой капитулянт” и т.п. Да, были у него и заблуждения, причём серьёзные, случалось ему находиться в оппозиции, даже возглавлять её, и обвинял его Ленин в уклонизме, — всё так. Но было в его жизни и нечто иное, гораздо более значимое...»
«Кровавые события, разыгравшиеся в 1910 г. в горном Зерентуе, принадлежат к числу самых вопиющих и самых ужасных насилий, совершенных властью над политическими каторжанами. В свое время эти события вызвали целую бурю негодования не только в русской революционной среде, но и во всем мире».
«Зачем такая очень сильная дискредитация основателя Советского государства? ... Что здесь происходит, в нашем регионе? По-моему, есть одна основная причина. Причина в том, что “Ленин” — синоним антикапиталистической альтернативы сегодняшнему режиму, сегодняшней системе российского полупериферийного капитализма».
«Это никак не отменяет необходимости для оппонента анализировать все основные тезисы и аргументы, содержащиеся в заметках В. Арсланова и П. Андреева, а не заниматься произвольным выдёргиванием из текстов отдельных цитат, их произвольным же истолкованием и приписыванием своим “противникам” разных благоглупостей. Иначе это никакая не дискуссия, а всего лишь её имитация — в данном случае с активным использованием такого формата, в рамках которого оппонентов выставляют “верблюдами” и провоцируют на то, чтобы они доказывали обратное».
«Беда и лично В. Арсланова, и всего “Болотного движения”, и зюганоидов, и всех прочих — именно в том, что все они категорически отказываются мыслить и рассуждать в рамках классового подхода. Что касается В. Арсланова, то чего только в его текстах мы не видим: тут вам и “режим”, и “гэбисты-приватизаторы”, и “мафия”, и “либералы” — мы не видим только анализа отношений собственности, не видим сути классового господства, не видим того, почему нынешняя власть является властью».
«Для начала скажу, в чем я абсолютно согласен с Сергеем Соловьевым. В том, что у меня, конечно же, нет исчерпывающих ответов на все вопросы — в том числе и на многие из тех, которые неизбежно возникают в связи с “Мировой революцией-2”. Более того, что из предложенного в этой статье перспективно, а что нет, можно выяснить только путем проверки на практике. Но для этого должна быть практика. И те, кто ее будет осуществлять, должны заранее знать, что именно они проверяют».
«Итого: борьба широких народных масс “первого мира” под чисто гуманитарными и реформистскими лозунгами — это, по М. Васильеву, и есть подлинно верная, в отличие от предложений А. Тарасова, стратегия и тактика глобальной революции?»
«Капитализм нельзя разрушить извне — в буквальном смысле слова. Для этого надо, чтобы с ним боролись инопланетяне. Даже при выбывании — в результате суперэтатистских революций — из капиталистической экономики одной страны за другой мы все равно будем иметь разрушение капитализма изнутри (просто по частям). Думать иначе — это возвращаться к сталинской имперской, то есть несоциалистической и недиалектической концепции “конфликта двух социальных систем” — концепции, которая уже доказала свою ущербность».
«Как забастовщики в рамках одного предприятия или отрасли принуждают руководителей и владельцев предприятия к выполнению своих требований, отказавшись работать и тем самым отказавшись производить прибавочную стоимость, а соответственно и капиталистический барыш, в условиях международной эксплуатации труда и деления наций на бедные и богатые, эксплуатируемых и эксплуататоров, пролетариев и буржуа рабочие классы наций-пролетариев поднимутся на борьбу и захватят политическую власть в своих странах, отменят частную собственность и подорвут классовое господство буржуазии».
«Я в принципе отрицаю право троцкистов критиковать опыт успешных антибуржуазных революций, совершенных герильерос, потому что такое право есть лишь у тех, кто либо сам совершил успешную антибуржуазную революцию (каким-то другим методом), либо у тех, чьи методы еще не опробованы. Но не у троцкистов, которые за без малого сто лет своего существования не могут похвастаться ни одной успешной революцией.
И уж совсем нелепа защита “антиглобализма” только потому, что “антиглобализм” дал возможность российским левым потусоваться среди левых западных, лично поездить по заграницам. “Свойственные российским левым в 90-е годы” “замкнутость, маргинальность, национализм” от этого никуда не делись, вопреки заявлениям М. Васильева: каждая секта по-прежнему – секта, все вместе по-прежнему – маргиналы, сталинисты по-прежнему – националисты».
«Атакуя современный “альтерглобализм”, тов. Тарасов также не изрекает никаких откровений. Да, безусловно, левые в России, в том числе участники социальных форумов, во многом осознают его, мягко говоря, противоречивую природу. Однако мы далеки от того, чтобы видеть один только негатив в участии российских левых в движении социальных форумов. На наш взгляд, замкнутость, маргинальность, национализм, свойственные российским левым в 90-е годы, таили в себе не меньше опасностей, одна из которых — это соблазн конструирования далеких от действительности и от исторических фактов мифологем. Социальные форумы дали российским активистам невиданные ранее возможности живого общения, возможности своим глазами увидеть спектр мировой левой — от реформистской до радикальной составляющей, а также возможности понять методы работы институтов империализма с левым и протестным движением».
«Трудно найти в истории русской науки фигуру столь же трагическую, вечно надрывную, жалобную, постоянно взыскующую к сочувствию и пониманию. И при этом – твердую, резко своеобычную, легко узнаваемую и столь характерную для своей эпохи. Прыжов неповторим во всем. В необыкновенной широте и специфике интересов — от славянских древностей до современной ему статистики “питейного” дела. В языке и стиле своих работ (<…>) А главное – неповторим в удивительном прямодушии, в манере называть все вещи своими именами, без околичностей и недомолвок».
«У каждой политической партии, борющейся за власть, – две главные заповеди: завоевание на свою сторону народа и обеспечение поддержки вооруженных сил. Победу одерживают обычно те, которым удается соблюсти обе заповеди».
«Софья Перовская была не только руководителем и организатором; она первая шла в огонь, жаждая наиболее опасных постов. Это-то и давало ей, быть может, такую власть над сердцами. Когда, устремив на человека свой пытливый взгляд, проникавший, казалось, в самую глубину души, она говорила со своим серьезным видом: «Пойдем!» — кто мог ответить ей: «Не пойду»?.. Она сама шла с увлечением, с энтузиазмом крестоносца, идущего на завоевание гроба господня».
«Если уж господин Гундяев договорился до того, что богачи “ближе к богу” (а как же слова Христа про верблюда и игольное ушко?), а добродетель бедняка – это терпение, значит, всё – цинизм дошел до крайней степени, и аморализм и антигуманизм власть имущих стремятся уже к фашистским образцам. Бандиты (в том числе в погонах) – у власти. Следовательно, молодым придется либо превращаться в “шестерок” того или иного вида у этих бандитов, либо куда-то бежать, либо искать какие-то формы борьбы. Вот они и ищут».
«Объективно сегодня нет условий для совершения социалистической революции: нигде в мире производительные силы не развились настолько, чтобы выйти за пределы экономической формации и индустриального способа производства.<...> Следовательно, необходимо развести понятия революции антибуржуазной и революции социалистической — чтобы не обманываться самим и не обманывать других. Грядущие антибуржуазные революции будут вынужденно суперэтатистскими, и общества, порожденные этими революциями, будут обществами крайне несовершенными, суперэтатистскими, все оправдание существования которых будет в том, что они станут зонами социально-экономических и культурных антикапиталистических экспериментов <...> и послужат плацдармом для революций в других странах, революций, цепь которых в конце концов покончит с мировым капитализмом».
«Кравчинский писал, что, изучая французскую революцию, он все более и более приходил к тому убеждению, что главную роль играла в ней личная энергия ее героев… В этом взгляде на революционное движение… заключалась известная доля исторической правды; эта теория в значительной степени соответствовала тогда тому фактическому положению, в котором находилась общественная жизнь в России, так как вся сила общественного протеста, действительно, сосредоточивалась в ней тогда лишь в немногих отдельных лицах, которым предстояло пробить дорогу широкому общественному движению… Эта роль была… навязана им историей, а вовсе не вытекала из их собственных теоретических заблуждений».
«Начиная с {18}60-х гг., мы натолкнулись на тот факт, что каждое революционное движение интеллигенции соответствует параллельному движению в народе и составляет только отголосок последнего; так что движение в народе является потоком параллельным, стремящимся слиться позади той плотины, которая создана вековой рознью сословий, вековой отчужденностью друг от друга. Такое движение среди интеллигенции 60-х гг. было отголоском движения народа после того, как народ не мог удовлетвориться мнимым освобождением от крепостной зависимости».
«Тягчайший экономический гнет и беспросветная политическая реакция как характерное выражение русской действительности второй половины 1860-х годов; русская демократическая литература, представленная именами Чернышевского и Герцена, Пушкина и Некрасова, Гоголя и Тургенева; русские революционные традиции, в особенности — революционеров 60-х годов и, в первую очередь, Чернышевского, которого “чайковцы” считали своим “преимущественным учителем жизни”, — таковы были главные двигатели формирования идеологии “чайковцев”. Именно под влиянием идей Чернышевского, а также Белинского, Герцена, Добролюбова, Писарева, совершался “тот нравственный переворот, который заставлял тогда людей отрекаться от окружающего их буржуазного мира и уходить в стан погибающих”».
«Сотворение мифа произошло тогда, в эпоху великих потрясений. Он сохранил жизнеспособность в послереволюционном российском обществе. В годы “перестройки”, ознаменовавшейся плюрализмом мнений, гласностью и небывалой интенсивностью информационной энтропии, миф ожил и в благоприятной среде сомнений в прежних идеалах, доверчивости к историческим сенсациям, снизившегося научного уровня выходящей литературы обрел статус едва ли не историографической традиции».
«Ленин, например, считал политикой, выведенной из абстрактных принципов, теорию перманентной революции Парвуса и Троцкого, а также неограниченную привязанность анархистов к конечным целям. Защищая диалектику, он с переменной интенсивностью, в борьбе с разными противниками неизменно критиковал те теории, которые ограничивали или парализовывали деятельность революционного движения, стимулировали авантюристические выступления, усиливавшие изоляцию рабочего движения. Именно поэтому он отвергал политику терроризма, а также независимую от конкретных ситуаций абстрактную революционность, сторонники которой действовали под отвлеченным девизом “будь всегда и во всех случаях революционнее других”».
«Военный атташе Великобритании в России А. Нокс лично доложил в Лондоне военному кабинету о положении в России и, высказавшись за государственный переворот, предложил поддержать Корнилова в намеченном им предприятии. Уже после провала мятежа Нокс продолжал утверждать: “Необходима военная диктатура, необходимы казаки; этот народ нуждается в кнуте. Диктатура – это как раз то, что нужно”».
«Я стремился написать не хронику революционных событий (это многие уже сделали), а историю политического, социального и экономического устройства, которое возникло в результате этих событий»...
«На улицах не чувствовалось тревоги. Уже не было на улицах бездомных, голодных солдат. Переворот завершился, и столица, а за ней вся страна начинали жить новой жизнью и переходить к очередным делам. Кое-где чернели одинокие, накренившиеся грузовики и другие автомобили, завязшие в снегу. Немало погубили их в эти дни. И не эти жертвы стоили внимания... Но каких жертв вообще не стоила великая победа, все еще похожая на сладкую мечту и на волшебный лучезарный сон!..»
«Воспоминания товарища Я. Пече содержат малоизвестный фактический материал о том, как проходила Октябрьская революция в Москве. Как готовилось вооруженное выступление, как революционизировались и организовывались рабочие и солдатские массы, как на каждом шагу приходилось преодолевать помехи и прямое сопротивление соглашателей, в том числе и в среде собственных товарищей и руководителей».
«Настоящий сборник представляет собой ряд извлечений из воспоминаний рабочих-красногвардейцев, активных участников октябрьского восстания в 1917 г. в Москве. В этих воспоминаниях отражены организующая и руководящая роль партии большевиков в восстании».
«Большевики изначально стали ориентироваться не на национальный, а на интернациональный проект, на мировую революцию. С одной стороны, марксистская ортодоксия прямо говорила, что никакого социализма в одной отдельно взятой стране быть не может и что социалистическая революция должна носить мировой характер. С другой стороны, большевики знали, что пришли к власти в отсталой, неразвитой стране, зависимой от западного капитала, как сегодня бы сказали, стране периферийного капитализма».
«Наши прикормленные властью интеллектуалы во главе с Никитой Михалковым все последние годы, выполняя социальный заказ, дружно сочиняют сказки о райской жизни в царской России: тогда, дескать, “была свободна Русь, и три копейки стоил гусь”. А потом пришли проклятые безумцы-революционеры, набравшиеся на Западе безбожных идей, смутили народ и все это погубили. И если бы, дескать, не они, мы бы давно были впереди планеты всей, каждый был бы если не князем, то графом, имел бы дворец и необъятные земельные владения, на которых трудились бы преданные ему крепостные пейзане. Ну-ну».
«Нам сегодня не хватает, сильно не хватает фактов... Приходится кое-что вообразить, предположить. Честный, чистый человек сначала, как правило, становится на сравнительно мирный путь — помогает солдатам, сеет разумное, не ждет быстрых результатов, но надеется на медленные всходы. Так думали одно время в Семеновском полку. Но честному и чистому вскоре приходится тяжко. Действительность является перед ним во всем своем безобразии. Дружеская доброта к солдатам? И полк разогнан, солдатам худо, офицерам горько. И тут наступает самый важный момент — уже невозможно, неудобно, стыдно сойти, отступить».
«Оказалось, что когда об аресте ЦК в Москве департамент полиции циркулярно оповестил все жандармские управления, полковник Карпов затребовал почерки арестованных и их фотографии. Получив требуемое, он через экспертов установил тождество моего почерка с почерком, которым был написан адрес на той открытке, и таким образом нашел формальное основание привлечь меня к делу. Я расписался в том, что сие мне объявлено и что я, как полагается, отказываюсь давать показания. Полковник Карпов в Ростове н/Д — это тот самый, который погиб потом от взрыва бомбы на квартире провокатора Петровского. Да, способный был жандарм. От такого и улизнуть приятно».
«Цель данной работы и состоит в том, чтобы исследовать политические процессы 60—90-х годов, с одной стороны, как орудие карательной политики царизма, а с другой — и это главное — как арену, своего рода второй фронт революционной борьбы с царизмом».
«Эта концепция должна решать вопросы не локальные, а именно глобальные и предъявлять очень высокие требования к своим адептам: очень высокие требования к уровню развития личности, очень высокие требования к способности к самопожертвованию. Строго говоря, эта теория не рассчитана на среднего человека. Новая идеология вынуждена будет исходить из того, что её сторонники должны будут сильно отличаться от среднего человека. Они должны будут иметь способность даже в состоянии тотальной изоляции продолжать оставаться единицей Сопротивления и держать в голове общую картину, общую задачу, общий смысл и сопрягать свои шаги именно с этими общим смыслом, общей задачей. То есть помнить всегда, что цель и задача их – планетарная Революция».
«За “простую исповедь своих убеждений”, за проповедь того, что, по ее словам, во всех цивилизованных странах мира свободно провозглашается на площадях и стогнах, ее замучили, отравили медленными муками тюрьмы и ссылки. Убийство совершилось тихо, незаметно, не вызвав, как всенародные казни, ни негодующих статей в вольной иностранной прессе, ни протестов и демонстраций свободолюбивых людей, ни даже простой газетной заметки».
«Большевистский Октябрь предстает дерзновенной попыткой уравнять исторические шансы всех народов на пути мировой социалистической революции. Можно говорить об “утопизме” подобных замыслов, но нельзя не признать, что они были подготовлены всем развитием тогдашней социальной мысли, а человечество до сих пор страдает от невозможности их воплощения в жизнь».
«Мне, как и почти всем моим предшественникам, писавшим о революции, трудно представить победу большевиков без Ленина. Более того, несмотря на горячие споры и проходивший в бурной обстановке обмен мнениями в большевистской партии в 1917 году, она оставалась, несомненно, более сплоченной, чем любая другая крупная партия, боровшаяся с ней за власть. Бесспорно, это явилось важным фактором ее успеха. И все же я пришел к выводу, что относительная гибкость партии, так же как ее способность улавливать преобладавшие настроения масс, содействовала победе большевиков по крайней мере столько же, сколько революционная дисциплина, организационное единство и авторитет Ленина. Хочу только добавить, что, пытаясь восстановить события, рассматриваемые в книге, я старался позволить фактам говорить самим за себя. Соответствуют ли выводы действительности — об этом судить читателю».
«Итак, почему же не состоялся в 1917 г. буржуазно-реформистский путь развития? Почему Россия, не завершив еще буржуазной эволюции к зрелому и свободному от остатков феодализма капитализму, не закрепив демократического строя, круто повернула, причем раньше передовых стран Запада, на новый, социалистический путь?».
«Весь ход российской истории XIX в. свидетельствует, что главную ответственность за те социальные и политические катаклизмы, которые пережила Россия уже в то время, а затем еше болезненнее в 1905—1917 гг., несут не революционеры, которые будто бы (как считают многие зарубежные, а с недавних пор и некоторые отечественные историки) своим экстремизмом столкнули царизм с правильно избранного пути реформ. Ответственность за это лежит на царизме... Демократически реформировать империю сами цари не хотели, а царские министры не могли по ограниченности как объективных, так и субъективных своих возможностей, ибо они большей частью не поднимались выше уровня министра внутренних дел 1868—1878 гг. А.Е. Тимашева, о котором П.А. Валуев ядовито, но в принципе верно сказал: “Он не понимает, не знает, и не понимает и не знает, что не знает и не понимает”».
«Это письмо было предложено редакции “Независимой газеты”. Согласившись его напечатать, редакция, однако, предварительно ознакомила с ним господина Волкогонова в частном порядке. После этого, спустя примерно четыре месяца, мы получили следующий ответ от заведующего отделом публицистики “НГ” Евгения Александрова: “Решайте, пожалуйста, свои проблемы с Волкогоновым сами”. Не считая проблемы, поставленные в нашем послании, сугубо своими, мы используем любезно предоставленную нам возможность для оглашения данного письма. Тем более, что все, о чем мы в нем говорим, к сожалению, полностью отражает методы работы господина Волкогонова и сегодня».
«Взявшись за историю Махно, Первый канал, по всей видимости, реагирует на определенные сдвиги в массовом сознании. Людям интересна история, они хотят понять, зачем и почему произошла революция. Увы, за ответами на эти вопросы обращаться надо не к официальному российскому телевидению».
«Роль “ангела-хранителя” подполья давалась Клеточникову нелегко. Во-первых, он каждый день рисковал жизнью. Малейшая оплошность могла разоблачить его, а в случае разоблачения его ждала смерть. Но не это Клеточников считал самым трудным в своей работе. Труднее всего было выглядеть своим человеком в той несказанно мерзкой среде, которая его окружала. Николай Васильевич присоединился к революционерам, так как не мог более ужиться с грязным чиновничьим миром, он бежал из того мира, а теперь ради революции, которая виделась ему символом очищения человечества от всякой грязи, должен был жить в мире еще худшем, населенном низкими, алчными, продажными существами. Среди таких существ Клеточникову приходилось в интересах дела обзаводиться личными связями».
«Мы решили завязать сношения с рабочими Белецкой спичечной фабрики. Но то, что мы увидели там, не поддается описанию. В грязных и вонючих помещениях работали маленькие дети и старики. Если там было несколько подростков и молодых рабочих, то к ним подступиться нельзя было, так как вся работа почти раздавалась на дом и они работали по 14–15 часов в день».
«Одной из особенностей революционного движения в России в ХIХ и в начале XX в. было широкое и активное участие в нем женщин, преимущественно молодых. В то время как в Англии, Франции, Германии и других западноевропейских странах подавляющая масса женщин ограничивалась домашним хозяйством и была слабо затронута революционным движением, иную картину представляла дореволюционная Россия».
«По печатным правилам, висевшим в камерах, надзиратели должны были всем арестантам без различия категорий говорить “ты”, что и случалось раньше, но за время моего пребывания в Акатуе не повторялось. Но и эта куцая конституция была куплена кровью. Товарищи, пришедшие до нас, были настолько измучены, что мы сразу поняли невозможность дальнейших протестов и чувствовали только тяжелую подавленность».
«Этой фигуры “вешателя” ни на минуту не нужно выпускать из глаз, изучая “буржуазные реформы” Столыпина. Впадать в сентиментальность по поводу буржуазного характера этих реформ, видеть по этому случаю в Столыпине что-то “прогрессивное” было бы так же странно, как видеть представителя прогресса в Николае I, тоже ведь немало сделавшем для развития промышленного капитализма в России. “Прогресс” и в том и в другой случае получался объективно, независимо от воли действующих лиц».
«Вторая, третья русские революции - огромная волна снизу, сметающая старый мир. Однако и здесь, в совершенно новых исторических условиях, невозможно было, разумеется, избавиться от ряда старинных исторических традиций, суммируя которые Ленин писал, что в России “в конкретной, исторически чрезвычайно оригинальной ситуации 1917 года было легко начать социалистическую революцию, тогда как продолжать ее и довести до конца России будет труднее, чем европейским странам”».
«Сегодня к масштабам столыпинского насилия, сравнивая его с некоторыми страницами последующей истории, относятся несколько иронически. Подумаешь, дескать, 1102 человек казнили военно-полевые суды в 1906-1907 годах; 2694 человек повесили в 1906-1909 годах по приговору военно-окружных судов; столько-то тысяч расстреляли без всяких судов карательные экспедиции Ранненкампфа, Меллер-Закомельского, Орлова; 23 тысячи отправили на каторгу и в тюрьмы, 39 тысяч выслали без суда; сотни и сотни тысяч подвергли обыскам, арестам и приводам в участки… По сравнению с тем, что было потом, - всего ничего…».
«Судьба партии “Народная воля” трагична вдвойне: как субъект истории она прошла сначала сквозь шквал репрессий со стороны царизма (не счесть ее жертв — повешенных, расстрелянных, загубленных в тюрьмах и каторжных норах), а потом, уже как исторический объект, — сквозь тернии предвзятых оценок со стороны историков и публицистов, вплоть до сегодняшних».
«Иностранные дипломаты постоянно ухаживали за правительством Александра III. Оно гордилось тем, что благодаря этому другие державы еще больше считались с Россией. Политическое положение России было действительно необычайно благоприятно, но правительство Александра III было в этом так же неповинно, как новорожденный младенец. Оно лишь пожинало плоды франко-германской войны 1870 — 1871 гг., бросившей Францию в объятия русского царя. Франция возлагает большие надежды на дружбу с «северным колоссом». Она не замечает только того, что глиняные ноги этого колосса с каждым днем все больше и больше начинают подкашиваться».
«Всего же за 6 лет своей “кровавой оргии” (1879–1884) народовольцы казнили 6 (шесть) человек: императора Александра II, шефа тайной полиции Г.П. Судейкина, военного прокурора В.С. Стрельникова, двух шпионов (С.И. Прейма и Ф.А. Шкрябу) и одного предателя (А.Я. Жаркова). Во всех этих террористических актах, вместе взятых (включая 8 покушений на царя), участвовали 20 рядовых народовольцев, известных нам поименно, плюс члены и агенты ИК (всего — 36), которые, однако, занимались не столько террористической, сколько пропагандистской, агитационной, организаторской, издательской и прочей деятельностью. Между тем, за участие в делах “Народной воли” только с 1880 по 1884 гг. были репрессированы, по официальным данным, не менее 10 тыс. человек».
«Наконец, и в сфере образования Россия была отброшена назад, к дореформенным временам. Как сам Александр III относился к образованию, видно из его “исторических” резолюций на всеподданнейшем докладе о том, что в Тобольской губернии очень низка грамотность (“И слава Богу!”), и на судебном показании крестьянки М.А. Ананьиной о том, что ее сын хочет учиться в гимназии (“Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию!”)».
«Было бы недостаточным объяснить поражение Испанской революции только неблагоприятными внешними факторами: интервенцией фашистских держав, блокадой демократических стран и предательской ролью сталинизма. Большевики в России, возглавив народную революцию, выдержали в одиночку и натиск внутренней контрреволюции, и интервенцию 14-ти стран, и многолетнюю экономическую блокаду».
«Ещё один сюжет, считавшийся раньше не совсем политкорректным: национальный сепаратизм. В книге как раз замечательно показано, что в 1905 г. трещины наметились именно там, где весной - летом 1917-го прошли глубокие разломы, так что к октябрю никакого единого российского государства уже не существовало, его придётся строить заново».
25 ноября 2004 года состоялась очередная встреча авторов и экспертов журнала «Свободная мысль-XXI». Повод для обсуждения дала статья содиректора Центра новой социологии и изучения практической политики «Феникс» А. Н. Тарасова «Творчество и революция – строго по Камю: левая молодежь создает свою культуру». В дискуссии приняли участие Н.И. ДЕДКОВ, Б.Ю. КАГАРЛИЦКИЙ, К.Л. МАЙДАНИК, Б.В. МЕЖУЕВ, В.Д. СОЛОВЕЙ, С.М. СОЛОВЬЕВ.
«А. Гейфман как историк революционного террора не может не знать знаменитых слов Степняка-Кравчинского, что террор – ужасная вещь, но есть одна вещь еще ужаснее террора - молча сносить насилие. Но все дело в том, что А. Гейфман именно эту мысль и хочет нам навязать: что мы все должны молча и покорно сносить произвол и насилие со стороны власть предержащих, со стороны имущих. Солженицын в таких случаях любил вспоминать лагерную поговорку: “Иуда пайку отрабатывает”».
«Революции – явления, известные истории многих (если не большинства) стран мира. Для политологов и политиков-практиков особый интерес представляют РЕВОЛЮЦИЯ СОЦИАЛЬНАЯ и РЕВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ».
Все права на материалы сайта принадлежат редакции журнала «Скепсис». Копирование публикаций приветствуется при наличии гиперссылки на scepsis.net и гиперссылки на страницу заимствуемой публикации; коммерческое использование возможно только после согласования с Наш e-mail:
