В конце 1860-х гг. в русском революционном подполье произошел ряд событий, которые можно объединить под названием нечаевского дела: образование в студенческом движении 1868–1869 гг. политического крыла, издание и распространение С.Г. Нечаевым, М.А. Бакуниным и Н.П. Огаревым радикальных прокламаций, попытки создания организации «Народная расправа» и ряд сопутствующих сюжетов. Привлеченные к следствию и суду по нечаевскому делу лица известны в истории как «нечаевцы». Должного внимания со стороны исследователей они не получили. Отметим, что даже четкого разграничения в применении термина «нечаевцы» между участниками «Народной расправы», подсудимыми на процессе нечаевцев 1871 г. и всеми привлеченными к следствию лицами в литературе не прослеживается.

Главной причиной историографического пробела является фигура самого Нечаева, которая вытеснила из поля зрения менее заметных лиц. Нередко дискуссии вокруг его личности приобретали публицистический и идеологический характер. Так, в 1920-е гг. А. Гамбаров ставил вопрос о его «исторической реабилитации»: в Нечаеве он видел «гениального одиночку», «предшественника рабочего класса», который не смог в чуждой ему среде народнической интеллигенции эффективно вести революционную работу [1]. Подобные взгляды в литературе затем сменились на противоположные: авторы книги «Чернышевский или Нечаев?» в 1970-е гг. относили последнего к «мнимым» революционерам, отмечая, что «нечаевщина» была и остается «антиподом революции» [2]. В современной историографии нередко встречаются мнения, согласно которым в «нечаевщине» можно видеть истоки не только бланкистских и террористических настроений, но даже «сущностных черт таких масштабных явлений, как “военный коммунизм”, “сталинщина” и “развитой социализм”» [3].

Внимание к наиболее видным революционерам способствовало исследованиям отношений и сотрудничества Нечаева с Бакуниным и Огаревым в ходе прокламационной кампании [4], а также с другими известными деятелями [5]. Проблема «Нечаев и нечаевцы» была открыто заявлена разве что Б.П. Козьминым в предисловии к сборнику с соответствующим названием: историк, справедливо отметив неразработанность темы, поставил задачу «изучить состояние революционных сил в России» в конце 1860-х гг., чтобы понять, на кого опирался в своей деятельности Нечаев, откуда он, по выражению Козьмина, «извлекал подходящий материал» для своей организации [6]. Рамки сборника позволили лишь опубликовать важные источники по этой теме, но освещение конфликтов Нечаева с его оппонентами (некоторые из которых, по иронии судьбы, также стали «нечаевцами», оказавшись на скамье подсудимых в 1871 г.) можно найти в статье Козьмина 1932 г. [7] Достойного продолжения его работа не нашла — возможно, по причине изменившегося в советской историографии отношения к проблематике народнического движения и прекращения деятельности Общества политкаторжан.

Ценные факты о нечаевцах в литературе можно почерпнуть из ряда исследований процесса нечаевцев. Например, Н.А. Троицкий в статье на соответствующую тему анализирует социальный состав и возраст обвиняемых, приводит подсчеты количества подсудимых [8]. Но обращение к этому сюжету чаще происходило в контексте истории отечественного судопроизводства, а не истории революционного движения. Невнимание к ситуации в революционном подполье может приводить к ошибочным выводам. Так, в статье с характерным названием «Благонамеренные демоны» А. Грезнева рассматривает речи присяжных поверенных исключительно как оправдание «демонических фигур» подсудимых, успешную попытку «убедить общественное мнение в несправедливости возложенных на их подопечных обвинений» [9].

Действительно, адвокаты нечаевцев утверждали, что никто из обвиненных, по словам К.К. Арсеньева, «не соединяет в себе условий, из которых слагается тип заговорщика», что все они оказались вовлечены в нечаевскую авантюру благодаря, «с одной стороны, обману, с другой стороны — доверчивости и самообольщению» [10]. Однако стоит ли искать в этом только лишь профессиональные интересы адвокатуры?.. Дальнейшие судьбы нечаевцев, чаще либо выпавших из революционного движения совсем, либо пошедших по пути нерадикальной народнической пропаганды, заставляют согласиться с мнением Арсеньева. Козьмин из десятков нечаевцев смог назвать последователем Нечаева лишь одного П.М. Кошкина (даже не члена «Народной расправы»), который пошел на убийство женщины, грозившей членам его кружка доносом [11].

Безусловно, восприятие всех нечаевцев лишь как случайных пострадавших будет столь же неверным обобщением, как и взгляд на них как на «бесов». Например, в ходе студенческих волнений пронечаевскую позицию занял В.Н. Черкезов, бывший ишутинец и участник петербургского кружка «Сморгонская академия». Имевшего неплохой подпольный опыт Черкезова вряд ли можно считать наивным юношей, поддавшимся психологическому воздействию Нечаева. В личном письме он называл Нечаева человеком «не с особенно ясным и широким развитием», который не может «даже быть представителем <...> серьезной и последовательной политической агитации» [12]. Очевидно, Черкезов стал участником нечаевской авантюры, чтобы реализовать собственные политические амбиции. Подобной прагматичностью можно объяснить и сотрудничество с Нечаевым П.Н. Ткачева [13]. Но приходить к общим для всех нечаевцев выводам стоит только после серьезного изучения частных случаев.

Даже в специальной литературе можно найти сомнительные допущения, свидетельствующие о плохом изучении проблемы. Так, в научной энциклопедии «Революционная мысль в России» А.Ю. Минаков безапелляционно утверждает, будто Нечаеву «удалось сформировать около 30 кружков, которые объединяли до 400 человек» [14]. Вероятно, это число имеет своим источником утверждения нечаевца А.К. Кузнецова, который также говорил и о 310 арестованных по нечаевскому делу. Однако реально комиссией сенатора Я.Я. Чемадурова было допрошено около 200 человек, из которых 152 стали подследственными и только 87 были привлечены к суду [15]. Из подсудимых участниками «Народной расправы» было не более 60 человек [16].

Неразработанность темы нельзя списать на отсутствие источников. Своего исследователя ждут архивные судебно-следственные материалы: многотомные дела III отделения [17], материалы уголовного отделения I департамента министерства юстиции [18] и др. И это не говоря об источниках личного происхождения, которые могут освещать проблему взаимоотношений Нечаева и нечаевцев с неожиданных ракурсов. Например, сопоставление мемуаров Ф.А. Борисова [19] с фактами так называемого Елизаветградского дела [20] позволило выдвинуть предположение, что фигуранты этого дела В.И. Кунтушев и М.П. Троицкий не только не исповедовали террористические идеи и были близки Нечаеву (как нередко считалось в литературе), но, напротив, из-за их несогласия с радикальными установками Нечаева последний написал на них анонимные доносы в местную полицию [21].

Итак, вышеизложенный анализ историографической ситуации позволяет сделать вывод, что проблема нечаевцев в нечаевском деле почти не исследована. Без понимания характеров и мотивов десятков нечаевцев невозможно понять ни место и роль самого Нечаева в истории русского революционного движения, ни ответить на вопрос о том, что же скрывалось под известным публицистам и писателям словом «нечаевщина» в реальной исторической ситуации конца 1860-х гг.

По этой теме читайте также:

Примечания