«Ничего плохо в “историографии реабилитации” нет. За её поддержку можно поблагодарить и Андрея Воронихина, и издательство “Common place”. Популярность таких изданий намекает на переоценку отрицания социалистической традиции в постсоветской России, запрос на знание об огромном пласте отечественной истории, который после крушения коммунизма был выброшен за борт как неактуальный. Но, если сравнить книгу Воронихина с изданной ранее биографией Перовской, можно заметить, как ей не хватает непосредственности и публицистической яркости в желании “реабилитировать” личность Веры Фигнер».
«Молодой русский капитализм в своем жадном росте не щадил рабочего, заставляя его работать по 12–14 часов в сутки в ужасающих условиях, неимоверно эксплуатируя детский труд. С тщательным вниманием приглядывался Благовещенский к бытовым условиям рабочего труда и с скупой трезвостью описал их в ряде очерков. Без всякой романтики, почти с научной точностью описал он труд литейщика, быт ткацкой фабрики, работу по заготовке торфа на болотах и, наконец, работу в исчезнувшей теперь промышленной отрасли – на сельских фарфоровых заводах. Его очерки теснейшим образом примыкают к знаменитой книге Флеровского “Положение рабочего класса”, сыгравшей огромную агитационную и пропагандистскую роль в движении семидесятых годов».
Данная работа советского историка революционного движения и общественной мысли Б.П. Козьмина была опубликована в качестве вступительной статьи к материалам о Герцене и Огарёве в альманахе «Литературное наследство». Впоследствии она также вышла в издании избранных трудов Козьмина «Из истории революционной мысли в России» (М.: Изд-во АН СССР, 1961). Воссозданный историком контекст истории русской революционной эмиграции 1860-х гг. по-прежнему остаётся одним из самых подробных и скрупулёзных описаний этого сюжета в исторической литературе.
«Мне хотелось тогда вновь воскресить в памяти общества картины деревенской нужды, хотелось вновь напомнить, как живётся этому великому русскому страстотерпцу, этому серому безграмотному и безответному люду, сотни тысяч сынов которого гибли тогда в далёкой стране на чуждых, залитых кровью полях Манчжурии. Мне хотелось хотя бы чисто фактическим материалом, голосом сухих и мёртвых цифр, напомнить о живых и страдающих людях, очертить, в какие невыносимые условия существования поставлены эти люди у себя дома, в своей убогой хате, со своей удручающей темнотой, показать, как гнетуща эта мертвящая действительность их родного села. <…> Если теперь в сельском населении далеко не везде найдётся правильное понимание стоящих на очереди вопросов внутренней политики, — я даже смею думать, что в очень многих случаях можно встретить их полное непонимание, — то вопрос о земле является тем наболевшим, проклятым вопросом крестьянского существования, вокруг которого вертятся все самые заветные его думы и горячие мечты; этим словом, как общим лозунгом, объединена вся масса земледельческого сельского населения России».
«Народовольцы “завещали всем... деятелям демократии безграничное самоотвержение, готовность жертвовать во имя идеи всем так называемым личным счастьем, всей своей личностью, свободой и жизнью”. Народовольчество, по словам Ольминского, “проявило максимум доступной человеку энергии. Было сделано всё, что вообще могла бы сделать в данном положении человеческая воля”. Радикальное народничество вдохновило “своих последователей на редкие в истории подвиги самоотречения и самоотвержения”; и народничество 70-х годов в целом, и его представители как личности “обаятельны своей цельностью и нравственной красотой”. “Тип передового народника семидесятых годов, поскольку речь идет об этической оценке личности, является одним из наиболее цельных и красивых типов русской истории”».
«Столетия крепостничества вырыли целую пропасть между образованной и неграмотной Россией. Как замечал Чернышевский: “Народ не делает различия между людьми, носящими немецкое платье”. Эту пропасть нельзя было преодолеть никакими жертвами отдельных героических личностей или организаций. “Мыслящие пролетарии” не рассчитывали получить быстрый отклик народа на свою агитацию. В силу объективных причин они были вынуждены длительное время бороться, опираясь на узкую социальную базу, которая состояла преимущественно из городской образованной молодёжи. Противоречие между пониманием разночинцами необходимости качественных перемен и отсутствием социального субъекта для их реализации Плеханов назвал “великой трагедией истории русской радикальной интеллигенции”. Именно из-за этого противоречия разночинцам нужно было чётко сформулировать свою историческую миссию. Чернышевский сделал это, наделив “новых людей” свойствами мессианства. Просвещение и революционное преобразование России стали исторической миссией русского разночинца. Именно в этих задачах он черпал моральные силы для борьбы в условиях, когда народ ещё спал».
«Анализ факторов ценообразования на рынке труда Европейской России позволяет зафиксировать его важные особенности: крайне низкий уровень номинальной и реальной заработной платы; уменьшение фактического заработка рабочего вследствие его скрытого и явного снижения; уменьшение заработной платы кабально нанятых рабочих со стороны кулаков и подрядчиков; серьёзное влияние на уровень заработной платы в России интенсивности классовой борьбы рабочих и предпринимателей <…> даёт основание сделать вывод о том, что буржуазная модернизация была весьма далека от своего завершения, ибо, во-первых, существовали трудности с выявлением стоимости рабочей силы и, во-вторых, возникли тенденции монополизации рынка работодателями и последующей деградации».
«Огромное большинство одиноких петербургских рабочих спят вдвоём на одной кровати — это дико и странно должно показаться тому, кто привык видеть, что каждый взрослый имеет отдельную постель. Но в Петербурге существует ещё более удивительное явление, нежели полкровати, — это полное отсутствие кроватей и спаньё на рабочих инструментах».
«Идеи цареубийства и склонность к террористической тактике – такими чертами в научно-исторической литературе нередко наделяют русское революционное подполье конца 1860-х гг.<...> Подобная обобщающая “радикальная” характеристика базируется на немногих аргументах: террористических идеях ишутинского тайного общества, органично связанных с фактом покушения Д.В. Каракозова 4 апреля 1866 г., предположительном обсуждении этих идей в петербургском кружке “Сморгонская академия”, радикализме С.Г. Нечаева, появившегося в революционном подполье в 1868–1869 гг. Одним из этих немногих аргументов является также таинственное “Елизаветградское дело” 1869 г. об организации взрыва императорского поезда. Фигуранты этого дела имели непосредственное отношение к кружку “Сморгонская академия”, и в самом Елизаветграде с ними, возможно, контактировал Нечаев. Таким образом, от ответа на вопрос, насколько обоснована гипотеза о террористическом характере этого события, зависит и спор о популярности и влиянии радикальных идей в революционном движении конца 1860-х гг.».
«“Только союз интеллигенции единиц и силы народных масс может дать эту победу”. Однако подобного рода союз не возникает сам собой. Он может быть, по мысли П.Л. Лаврова, только результатом длительной и настойчивой работы и борьбы. Тяжела и сурова эта работа, она требует серьезных и неутомимых работников. Нужно прежде всего пробиться к народу, овладеть его вниманием и интересами, пробудить в нем чувство поиска и стремления к борьбе. Самым большим препятствием на этом пути являлась забитость и инертность масс. Нужно было преодолеть это препятствие, сблизиться с народом, а отсюда лозунг – идти в народ, чтобы пробудить его. Известно, что этот призыв падал на благодатную почву и способствовал широкому движению интеллигенции в гущу рабочих и крестьян».
«Именно противоречие (не разрешённое автором) между неостывшей ненавистью к коммунистическому вождю и осознанием его явного превосходства как реального политика над всеми современниками создаёт внутренний сюжет “Ленина и России”. Начиная эссе с громкого сожаления, что Ленин умер своей смертью, а не кончил жизнь на эшафоте, автор заканчивает его грандиозной картиной смерти Ленина-Святогора, непобедимого богатыря, призванного русским народом — картиной, исполненной мрачного величия».
«В конце 1860-х гг. в русском революционном подполье произошел ряд событий, которые можно объединить под названием нечаевского дела: образование в студенческом движении 1868–1869 гг. политического крыла, издание и распространение С.Г. Нечаевым, М.А. Бакуниным и Н.П. Огаревым радикальных прокламаций, попытки создания организации «Народная расправа» и ряд сопутствующих сюжетов. Привлеченные к следствию и суду по нечаевскому делу лица известны в истории как “нечаевцы”. Должного внимания со стороны исследователей они не получили».
«До сих пор деятельность Нечаева изучалась как-то изолированно, вне связи с той средой, в которой Нечаеву приходилось вести работу. Грандиозная личность Нечаева настолько заслоняла собою других деятелей революционного подполья того времени, — как его сторонников, так и противников, — что исследователи как будто совсем не замечали их и не интересовались ими. В связи с этим создавалось впечатление, что все движение 1868–1869 гг., захватившее учащуюся молодежь Петербурга и Москвы, — результат исключительно только сверхчеловеческой энергии Нечаева. В действительности дело обстояло далеко не так».
«Трудно представить себе, с каким волнением читала его тогда интеллигенция, какую веру пробуждал он в пользу знания и науки, какую надежду подавал он тем, кто шел на завоевание счастья для себя и ближнего, как настойчиво звал он к общественной борьбе, какую блестящую победу сулил он каждому, кто отдавался ей!..»
«С начала 2000-х годов в российском сельском хозяйстве поднимаются агрохолдинги, которые контролируют сотни тысяч гектаров земли. Земли бывших колхозов и совхозов были захвачены в ходе рейдерских захватов и кровавых разборок (история Цапков, ставшая известной, — это только верхушка айсберга). У новых латифундистов есть своя вооруженная охрана, своя полиция, с ними связаны местные власти. По сути, в деревне произошло возвращение в XIX век: леса для охоты олигархов, бесправные батраки на полях агрохолдингов, насилие против несогласных. Сейчас в России вновь господствует «крупная частная земельная собственность, подчиненное положение сельского сообщества и государственный режим, в котором помещики являются частью политической элиты». Так что настоящее крепостное право не так далеко от нас, как кажется в городах. Но об этом говорят куда меньше, чем о разного рода душеспасительных образцах имперских времен».
«Речь шла об уже существовавшем заговоре в лице комитета, охватывавшем большую территорию, имевшем целью террор в отношении императорского дома, готовом вскоре выйти на связь в Петербурге, склонном к тотальному подчинению собственных членов, разделению на главных и второстепенных деятелей… Если сопоставлять сведения о ЕРК, а также радикальные идеи Ишутина с рассказом, переданным Розановым, то можно найти не только сходные черты и описания, но и общий дух, атмосферу “бульварного романа” и фантастических замыслов».
«Узнав о таком новом факторе, как Комитет, объединяющий всех революционеров Европы, да еще в прямой связи с покушением Каракозова, члены следственной комиссии, естественно, весьма заинтересовались. В тот же день Загибалову были поставлены вопросы, вытекавшие из показания Ермолова о Комитете. Загибалов прибавил различные сенсационные подробности, хотя и с пояснением, что все это, вероятно, одна болтовня».
«Новые люди мечтали, что их деятельность — первые шаги, что из их учеников выйдут будущие помощники, которые пройдут университеты и воротятся в свою тундру, мечтали, что им удастся спасти и не дать погибнуть этому вымирающему народу — такому доброму и такому беспомощному, такому несчастному. Их мечты разгорались все ярче и ярче, как северное сияние, светившееся по ночам сквозь льдину их комнаты и заливавшее странным светом белую пустыню тундры, — такое же фантастическое, как и их мечты».
«Впервые в истории зарождался союз революционеров, о котором мечтали ещё декабристы. Как равноправные его члены вошли в него землевольцы, на знамени которых были написаны слова “земля” и “воля”, и польские революционеры, сохранившие лозунг повстанцев 1831 г. “За нашу и вашу свободу”. Европа ещё не знала такого союза, и участники переговоров понимали, как важно было всячески укреплять его на первых порах».
«Концепций заговора, с помощью которых те или иные авторы пытаются объяснить революционные события в России, тоже существует более чем достаточно. <…> Как правило, подобные идеи высказываются во всё той же лжеисторической публицистике, явно ориентированной на коммерческий успех и одновременно предназначенной для промывки мозгов не очень образованной части населения, и больше ни на что другое. <…> Однако академическая среда не осталась в стороне от общей тенденции: стремление находить причины крупных потрясений в происках злых сил сюда тоже чем дальше, тем больше проникает. Одно из подтверждений тому – последние работы Б.Н. Миронова, отнюдь не публициста, но имеющего в научном мире репутацию серьёзного и глубокого исследователя».
«Александр I был неудавшимся декабристом, Николай I был убежденным жандармом и прямолинейным фронтовиком, Александр II был мягкотелый либерал сороковых годов, испуганный радикализмом шестидесятников, Александр III был убежденным земским начальником из потомственных дворян, — нечто среднее между Тарасом Скотининым и Собакевичем. Все они могли быть страшны, жестоки, тупы, но пошлыми их назвать нельзя было. Только с воцарением Николая II на всероссийский престол воссела пошлость».
«Пусть встанет человек на высоту философа и только одно мгновенье взглянет объективным взглядом на людской муравейник и его историю и ему сделается так горько и в то же время смешно и больно, что он не выдержит и поскорее опустится на землю в этот самый муравейник и растеряет в суете и боль, и горечь, и смех, и объективность. Только болезненно чувствительные субъекты остаются на этой высоте и, теряя своё я, прощаются с жизнью».
«Царскую Россию теперь принято идеализировать. Вторую половину XIX — начало ХХ века даже называют, ни много ни мало, “лучшим временем в истории России”. То самое время, когда крестьяне стали страдать не только от хронического малоземелья, но также от реального, а вовсе не мифического, голодного экспорта, а правительство делало всё возможное, чтобы не допустить получения земли теми, кто её обрабатывает и сохранить землю за паразитическим помещичьим сословием. Хочется спросить: если указанное время лучшее, то что тогда сказать об остальной истории?»
«Трудно найти в истории русской науки фигуру столь же трагическую, вечно надрывную, жалобную, постоянно взыскующую к сочувствию и пониманию. И при этом – твердую, резко своеобычную, легко узнаваемую и столь характерную для своей эпохи. Прыжов неповторим во всем. В необыкновенной широте и специфике интересов — от славянских древностей до современной ему статистики “питейного” дела. В языке и стиле своих работ (<…>) А главное – неповторим в удивительном прямодушии, в манере называть все вещи своими именами, без околичностей и недомолвок».
«Софья Перовская была не только руководителем и организатором; она первая шла в огонь, жаждая наиболее опасных постов. Это-то и давало ей, быть может, такую власть над сердцами. Когда, устремив на человека свой пытливый взгляд, проникавший, казалось, в самую глубину души, она говорила со своим серьезным видом: «Пойдем!» — кто мог ответить ей: «Не пойду»?.. Она сама шла с увлечением, с энтузиазмом крестоносца, идущего на завоевание гроба господня».
«В книге рассказывается не только о двух колониях с этим названием в Херсонской губернии, Сейдеменуха Большая и Малая, но обо всём массовом движении евреев «на землю», происходившем с начала ХIХ века до Второй Мировой войны, а это уже не отдельные населенные пункты, а целая страна».
«Тягчайший экономический гнет и беспросветная политическая реакция как характерное выражение русской действительности второй половины 1860-х годов; русская демократическая литература, представленная именами Чернышевского и Герцена, Пушкина и Некрасова, Гоголя и Тургенева; русские революционные традиции, в особенности — революционеров 60-х годов и, в первую очередь, Чернышевского, которого “чайковцы” считали своим “преимущественным учителем жизни”, — таковы были главные двигатели формирования идеологии “чайковцев”. Именно под влиянием идей Чернышевского, а также Белинского, Герцена, Добролюбова, Писарева, совершался “тот нравственный переворот, который заставлял тогда людей отрекаться от окружающего их буржуазного мира и уходить в стан погибающих”».
«Споры о “литературном значении” Д.И. Писарева начались сразу после его смерти. Демократический публицист П.А. Гайдебуров, выступая над раскрытой могилой Писарева, обвинил издателя его сочинений Ф.Ф. Павленкова в непонимании истинной роли критика. В этом столкновении – как бы завязка острых, длящихся по сей день споров о сути и содержании творчества Писарева, о месте его в истории русской культуры и общественной мысли».
«Что касается основного текста, то его убедительная сила состоит как раз в том, что автор занимался именно исследованием, а не пропагандой, и представил на суд непредубежденного читателя огромный экономико-статистический материал с экскурсами в историю, богословие и право. Он сам преподавал в духовной академии и, естественно, от атеизма далек. <…> Он с уважением отзывается о “древних монахах”, которые “сами себя питали” (34) и не боялись “стоять за истину” перед царями. А дальше с идеалом соотносится повседневная практика той самой “России, которую мы потеряли”».
«Все очерки, включенные в книгу, отвечают названию “Прошлое толкует нас”, поскольку каждый из них в свое время появился на свет в качестве историко-философского отклика на известную актуальную проблему: каждый представлял собой попытку привлечь прошлое к интерпретации запутавшейся современности».
«Наши прикормленные властью интеллектуалы во главе с Никитой Михалковым все последние годы, выполняя социальный заказ, дружно сочиняют сказки о райской жизни в царской России: тогда, дескать, “была свободна Русь, и три копейки стоил гусь”. А потом пришли проклятые безумцы-революционеры, набравшиеся на Западе безбожных идей, смутили народ и все это погубили. И если бы, дескать, не они, мы бы давно были впереди планеты всей, каждый был бы если не князем, то графом, имел бы дворец и необъятные земельные владения, на которых трудились бы преданные ему крепостные пейзане. Ну-ну».
«Перед нами истории женщин, которые пытались строить свою жизнь именно как самостоятельные личности, вопреки установкам средневековой религиозной морали».
«Нам сегодня не хватает, сильно не хватает фактов... Приходится кое-что вообразить, предположить. Честный, чистый человек сначала, как правило, становится на сравнительно мирный путь — помогает солдатам, сеет разумное, не ждет быстрых результатов, но надеется на медленные всходы. Так думали одно время в Семеновском полку. Но честному и чистому вскоре приходится тяжко. Действительность является перед ним во всем своем безобразии. Дружеская доброта к солдатам? И полк разогнан, солдатам худо, офицерам горько. И тут наступает самый важный момент — уже невозможно, неудобно, стыдно сойти, отступить».
«Человек, стоявший на грани двух эпох и двух социальных слоев, деятель, старавшийся изо всех сил о привлечении иностранных капиталов и тоже изо всех сил боровшийся потом против международно-политических последствий этого привлечения, человек, способствовавший насаждению и укреплению крупной буржуазии, приверженец выросшего на совсем иной социальной почве самодержавия, автор Манифеста 17 октября, сделавший все, что было в его силах, чтобы иметь возможность свести этот манифест к нулю и чтобы дать эту возможность также и своим преемникам по власти (которых он презирал и ненавидел), строитель Восточно-китайской дороги и ярый враг ближайших последствий этого выступления <...> — Витте всегда будет привлекать к себе внимание историков...».
«Цель данной работы и состоит в том, чтобы исследовать политические процессы 60—90-х годов, с одной стороны, как орудие карательной политики царизма, а с другой — и это главное — как арену, своего рода второй фронт революционной борьбы с царизмом».
«Извините, но документы ельцинской эпохи ставят совсем другую цель перед школой: освобождение детей, в особенности детей простонародья, от “лишних” знаний, в первую очередь, от химии, физики, математики, еще словечко такое придумали: “гуманитаризация”. Если искать аналогии в ХIХ веке, это как раз будут тогдашние махровые реакционеры, они доказывали, что “кухаркиным детям” не место в гимназии, народу нужны не науки, а практические навыки, и, кстати, выступали за “гуманитаризацию” — поменьше физики, побольше Закона Божьего и мертвых языков. Ну, и потом — даже злейшие враги обвиняли Головнина в чем угодно, только не в казнокрадстве».
«За “простую исповедь своих убеждений”, за проповедь того, что, по ее словам, во всех цивилизованных странах мира свободно провозглашается на площадях и стогнах, ее замучили, отравили медленными муками тюрьмы и ссылки. Убийство совершилось тихо, незаметно, не вызвав, как всенародные казни, ни негодующих статей в вольной иностранной прессе, ни протестов и демонстраций свободолюбивых людей, ни даже простой газетной заметки».
«Весь ход российской истории XIX в. свидетельствует, что главную ответственность за те социальные и политические катаклизмы, которые пережила Россия уже в то время, а затем еше болезненнее в 1905—1917 гг., несут не революционеры, которые будто бы (как считают многие зарубежные, а с недавних пор и некоторые отечественные историки) своим экстремизмом столкнули царизм с правильно избранного пути реформ. Ответственность за это лежит на царизме... Демократически реформировать империю сами цари не хотели, а царские министры не могли по ограниченности как объективных, так и субъективных своих возможностей, ибо они большей частью не поднимались выше уровня министра внутренних дел 1868—1878 гг. А.Е. Тимашева, о котором П.А. Валуев ядовито, но в принципе верно сказал: “Он не понимает, не знает, и не понимает и не знает, что не знает и не понимает”».
«Вы — представители власти; мы — противники всякого порабощения человека человеком, поэтому вы наши враги и между нами не может быть примирения. Вы должны быть уничтожены и будете уничтожены! Но мы считаем, что не политическое рабство порождает экономическое, а наоборот. Мы убеждены, что с уничтожением экономического неравенства уничтожится народная нищета, а с нею вместе невежество, суеверия и предрассудки, которыми держится всякая власть. Вот почему мы как нельзя более склонны оставить в покое вас, правительствующие. Наши настоящие враги — буржуазия, которая теперь прячется за вашей спиной, хотя и ненавидит вас, потому что и ей вы связываете руки».
«Характер эволюции соотношения уровней цен на рожь в зерне и ржаную муку на протяжении целого столетия позволяет нам расценивать аномалию в указанных стоимостных соотношениях как важнейшее свидетельство господства на аграрном рынке России, прежде всего дореформенного периода и отчасти после реформы, уровня цен на аграрную продукцию ниже уровня ее действительной стоимости. Тем самым известный марксистский тезис о том, что в странах с преобладанием мелкого крестьянского землевладения цена на хлеб стоит ниже, чем в странах с капиталистическим способом производства, находит наиболее обобщенное конкретно-историческое подтверждение».
«Роль “ангела-хранителя” подполья давалась Клеточникову нелегко. Во-первых, он каждый день рисковал жизнью. Малейшая оплошность могла разоблачить его, а в случае разоблачения его ждала смерть. Но не это Клеточников считал самым трудным в своей работе. Труднее всего было выглядеть своим человеком в той несказанно мерзкой среде, которая его окружала. Николай Васильевич присоединился к революционерам, так как не мог более ужиться с грязным чиновничьим миром, он бежал из того мира, а теперь ради революции, которая виделась ему символом очищения человечества от всякой грязи, должен был жить в мире еще худшем, населенном низкими, алчными, продажными существами. Среди таких существ Клеточникову приходилось в интересах дела обзаводиться личными связями».
«В результате такой научной методологии получается, с одной стороны, где “благородные девицы” и “высочайшие гости” — сплошное умиление и рождественская открытка, с другой — там, где женщины, осмелившиеся заявить о своих правах — там глумливый тон, сплетни самого низкого пошиба (они-де и немытые, и некрасивые, и мужеподобные) и карикатуры в качестве иллюстраций. Растрепанная ведьма с пистолетом — это, оказывается, “социал-демократка”. Правда, на самой репродукции явственно различима подпись: “соц.-революц.”. Но какая разница. Как говорится в старом анекдоте, “мое дело сказать”».
«Воспетый Бертолуччи китайский император Пу И раздвоился таким образом, что его тронное имя стало отдельным человеком, отрекшимся от престола (332), последним председателем КНР был, оказывается, Лю Шаоци в 1959 году, а потом Китай возглавляли уже президенты, начиная с Цзян Цзэминя. Ярузельского исключили из президентов Польши (398), но ему еще повезло, потому что про нынешнего президента Зимбабве написано, что он “страдает манией преследования и раком простаты” (484). Это все — результат самого беглого перелистывания справочника».
«Мы решили завязать сношения с рабочими Белецкой спичечной фабрики. Но то, что мы увидели там, не поддается описанию. В грязных и вонючих помещениях работали маленькие дети и старики. Если там было несколько подростков и молодых рабочих, то к ним подступиться нельзя было, так как вся работа почти раздавалась на дом и они работали по 14–15 часов в день».
«Полная свобода связей между парнями и девушками существовала в ряде деревень Арзамасского уезда Нижегородской губернии. Общество в эти отношения никак не вмешивалось. В Суражском уезде Черниговской губернии, в котором наряду с белорусами жили и русские, добрачные связи имели широкое распространение. Потеря целомудрия не ставилась девушке в вину и не препятствовала замужеству».
«Крепостные сознавали свою зависимость от одного, «своего» помещика и хотели от нее избавиться. Самым массовым стереотипом крестьянских выступлений за личную свободу является коллизия, возникавшая при смене владельца. Смерть владельца, продажа и все прочие случаи перехода крепостных из рук в руки оживляли борьбу за личную свободу. Здесь сказывалось крестьянское представление о личной зависимости, которая кончается с исчезновением данного господина. Такое представление и послужило питательной почвой для высшей формы личной мести — убийства помещика».
«Подведем итог. Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала virtuoso в искусстве рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть свою традиционную роль раба, ставшего господином. Впоследствии Петр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира».
«По печатным правилам, висевшим в камерах, надзиратели должны были всем арестантам без различия категорий говорить “ты”, что и случалось раньше, но за время моего пребывания в Акатуе не повторялось. Но и эта куцая конституция была куплена кровью. Товарищи, пришедшие до нас, были настолько измучены, что мы сразу поняли невозможность дальнейших протестов и чувствовали только тяжелую подавленность».
«Вторая, третья русские революции - огромная волна снизу, сметающая старый мир. Однако и здесь, в совершенно новых исторических условиях, невозможно было, разумеется, избавиться от ряда старинных исторических традиций, суммируя которые Ленин писал, что в России “в конкретной, исторически чрезвычайно оригинальной ситуации 1917 года было легко начать социалистическую революцию, тогда как продолжать ее и довести до конца России будет труднее, чем европейским странам”».
«Я лично не хочу теперь заняться решением вопроса, какое влияние на ход внутренней политики имела террористическая деятельность народовольцев. Для историка уже имеется достаточно материалов и достаточно времени прошло с тех пор, чтобы беспристрастно можно было бросить взгляд назад. Но одно несомненно, что покушения на царя подорвали мистическое отношение к его особе в народных массах, уничтожили его обоготворение и немало содействовали окончательному падению самодержавия».
«И все это бессмысленное и непоправимое варварство творится по всей России на глазах и с благословения губернаторов и высшего духовенства. Именно духовенство - отъявленный враг старины, и оно присвоило себе право разрушать то, что ему надлежит охранять, и насколько оно упорно в своем консерватизме и косно по части идей, настолько оно усердствует по части истребления памятников. Что пощадили татары и огонь, оно берется уничтожить».
«Русская дипломатия не только без вреда, но и с прямой выгодой для себя выдержала уже так много западноевропейских революций, что, когда разразилась февральская революция 1848 г., она могла приветствовать это как чрезвычайно благоприятное для нее событие. Революция перекинулась в Вену, не только устранив главного противника России, Меттерниха, но и пробудив от спячки австрийских славян — этих возможных союзников царизма; она охватила Берлин и тем самым излечила снедаемого жаждой деятельности, но совершенно беспомощного Фридриха-Вильгельма IV от его страстного желания стать независимым от России. Что могло быть более благоприятным?».
«Сопоставляя эту картину с современной, мы волей-неволей приходим к проблеме криминальной субкультуры, через которую уголовщина сегодня воспроизводится уже как норма и своеобразный экономический уклад. В этом смысле Бежецк 18-го века предстает более здоровым обществом, чем наше нынешнее».
«Вместо того, чтобы отстаивать ценности просвещения, наши учёные, “доценты с кандидатами”, прячутся в узкоспециальные норы, боясь высунуться оттуда с какими либо определёнными выводами и оценками: “И скажем, чтоб кончилась смута: каким-то хазарам какой-то Олег за что-то отмстил почему-то…”. Или, худший вариант, поддакивают антинаучной пропаганде».
«Судьба партии “Народная воля” трагична вдвойне: как субъект истории она прошла сначала сквозь шквал репрессий со стороны царизма (не счесть ее жертв — повешенных, расстрелянных, загубленных в тюрьмах и каторжных норах), а потом, уже как исторический объект, — сквозь тернии предвзятых оценок со стороны историков и публицистов, вплоть до сегодняшних».
«Иностранные дипломаты постоянно ухаживали за правительством Александра III. Оно гордилось тем, что благодаря этому другие державы еще больше считались с Россией. Политическое положение России было действительно необычайно благоприятно, но правительство Александра III было в этом так же неповинно, как новорожденный младенец. Оно лишь пожинало плоды франко-германской войны 1870 — 1871 гг., бросившей Францию в объятия русского царя. Франция возлагает большие надежды на дружбу с «северным колоссом». Она не замечает только того, что глиняные ноги этого колосса с каждым днем все больше и больше начинают подкашиваться».
«Всего же за 6 лет своей “кровавой оргии” (1879–1884) народовольцы казнили 6 (шесть) человек: императора Александра II, шефа тайной полиции Г.П. Судейкина, военного прокурора В.С. Стрельникова, двух шпионов (С.И. Прейма и Ф.А. Шкрябу) и одного предателя (А.Я. Жаркова). Во всех этих террористических актах, вместе взятых (включая 8 покушений на царя), участвовали 20 рядовых народовольцев, известных нам поименно, плюс члены и агенты ИК (всего — 36), которые, однако, занимались не столько террористической, сколько пропагандистской, агитационной, организаторской, издательской и прочей деятельностью. Между тем, за участие в делах “Народной воли” только с 1880 по 1884 гг. были репрессированы, по официальным данным, не менее 10 тыс. человек».
«Наконец, и в сфере образования Россия была отброшена назад, к дореформенным временам. Как сам Александр III относился к образованию, видно из его “исторических” резолюций на всеподданнейшем докладе о том, что в Тобольской губернии очень низка грамотность (“И слава Богу!”), и на судебном показании крестьянки М.А. Ананьиной о том, что ее сын хочет учиться в гимназии (“Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию!”)».
«Высокохудожественно издали архивное исследование документов той поры, когда Россия вдруг оказалась главной еврейской державой: после раздела Польши и успешных войн с Турцией в российском подданстве оказалось свыше половины, на начало 19 века около 70 % всех евреев мира. Александр Второй - преемник царя Соломона».
Все права на материалы сайта принадлежат редакции журнала «Скепсис». Копирование публикаций приветствуется при наличии гиперссылки на scepsis.net и гиперссылки на страницу заимствуемой публикации; коммерческое использование возможно только после согласования с Наш e-mail:
