После 4 апреля 1866 г. московские товарищи Каракозова, привлеченные к дознанию в муравьевской следственной комиссии, сначала пытались запираться. Но им не удалось долго удержаться на этой позиции. В особенности роковую роль для них сыграл донос Игнатия Корево[1], давший комиссии очень важные руководящие нити. Один за другим переходят ишутинцы от умалчивания и запирательства к более или менее откровенным и подробным сообщениям о том, как развивался их кружок и как созревало намерение Каракозова. Следователям был дан чрезвычайно обширный материал для заключений.

В том, что рассказывали москвичи о своих настроениях и планах (ведь только почти к планам и сводилась деятельность их не успевшего развернуться кружка), невольно обращает на себя внимание та роль, которая отводится ими какому-то «Европейскому Революционному комитету». «Комитет» настолько тесно связан с наиболее революционными замыслами ишутинцев, что вопрос о нем заслуживает специального рассмотрения.

Из ближайших московских товарищей Каракозова и Ишутина первым не выдержал и стал давать обширные показания П.Д. Ермолов. Он прежде всех заговорил и об «Европейском комитете». 1 мая он написал в показании:

«Ишутин однажды рассказывал, что слышал от Худякова про существование какого-то, как он называл, Европейского Комитета, существовавшего неизвестно где, цель которого есть убиение царей, что делается для введения республики, кажется. Доказательств существования такого комитета никаких я не видел и потому думал, что Худяков мог тут и солгать. Но, вероятно, на Каракозова это произвело впечатление и возбудило его желание ехать в Петербург»[2].

Узнав о таком новом факторе, как Комитет, объединяющий всех революционеров Европы, да еще в прямой связи с покушением Каракозова, члены следственной комиссии, естественно, весьма заинтересовались. В тот же день Загибалову были поставлены вопросы, вытекавшие из показания Ермолова о Комитете. Загибалов прибавил различные сенсационные подробности, хотя и с пояснением, что все это, вероятно, одна болтовня.

«Не помню, в какое именно время, кажется, после рождества, я слышал, как Ишутин говорил, что в Буковине будет собрание европейских революционеров, в котором примут участие Мадзини, Герцен и Огарев... Когда я спросил его, откуда он узнал о собрании в Буковине, он отвечал, что из газет (кажется, “Московских Ведомостей”). Об этом Комитете он говорил еще как-то, что если бы случилась революция в России, то он (Комитет) прислал бы русским 10.000 ружей. На эти слова его я не обратил внимания, считая их за пустую болтовню. О цареубийстве, сколько я помню, он не поминал, а спрашивал меня только раз, не знаю ли я, какое имели устройство орсиниевские бомбы... О гремучей ртути он также спрашивал меня, не знаю ли я ее действия, я отозвался незнанием, а бывший при этом Ермолов сказал, что она имеет страшную силу, и при этом еще сообщил случай, происшедший при приготовлении этой ртути, где от нескольких пылинок одному несчастному оторвало руку. При этом Ишутин прибавил, что эти вещи также можно бы достать от Европейского Комитета через Петербург, где у него есть знакомые, но не говорил, через кого именно»[3].

Для первого раза Загибалов показал далеко не все, что мог бы; в дальнейшем он стал откровеннее.

Таковы были первые показания об «Европейском Революционном комитете», — о его собраниях, террористических планах, технической подготовке в этой области, о возможности получить от него помощь для русской революции. Ухватившись за эту нить, члены следственной комиссии стали подвергать подсудимых весьма тщательному опросу о том, что им известно об Европейском комитете. Они узнали различные новые подробности — вроде того, например, что в Петербург должен был приехать какой-то член Комитета для непосредственного укрепления связей с русскими революционерами и пр. Мы не будем передавать всех этих сообщений в хронологическом порядке, — их характер будет ясен из дальнейшего изложения.

Из показаний ишутинцев устанавливается с несомненностью, что именно слухи и разговоры об Европейском Революционном комитете явились отправной точкой для попытки организовать особый революционный кружок — знаменитый «Ад». Понятия «Европейский комитет» и «Ад» ими отождествлялись: в их глазах «Ад» и должен был быть практическим осуществлением на русской почве идей «Европейского комитета». «Раз в квартире нашей Ишутин в разговоре об Европейском комитете, сколько могу припомнить, назвал его “Адом”», — сообщил 26 мая Ермолов. 29 мая он поясняет:

«Относительно “Ада” и мортусов и целей такого общества, а также наших разговоров относительно этого общества я имею честь пояснить, что когда Ишутин после возвращения своего из Петербурга и Москву в генваре или феврале месяце говорил мне, Юрасову, Загибалову и Страндену о слышанном им от Худякова Европейском комитете, то у нас по поводу этого были разговоры, в которых обсуждалось, можно ли принять нашему обществу одинаковую цель с Европейским комитетом, и высказывались всеми нами те условия, при которых могла бы быть деятельность такого общества»[4].

На суде Ермолов сказал:

«Когда Ишутин ездил в Петербург, то оттуда он привез сведения об Европейском комитете, и из этого начались различного рода разговоры и предположения, которые потом назвали “Ад”. Здесь толковали о том, насколько полезно цареубийство и каким образом его совершить»[5].

В такую же теснейшую связь ставит «Европейский комитет» и «Ад» Загибалов.

«По возвращении своем из Петербурга перед началом 1866 г. Ишутин начал настойчивее и чаще говорить об энергических мерах и при этом рассказывал, что существует так называемый Европейский Комитет, который желает произвести революцию во всей Европе и имеет у себя людей, которые имеют обязанностью истреблять правительственных лиц и, наводя этим страх на правительство, заставлять его делать уступки. При этом он прибавил, что и нам необходимо образовать такое общество»[6].

Странден в показаниях 27 мая говорит:

«Лица, составляющие общество “Организация”, не имеют никаких подразделений, но действительно, когда Ишутин возвратился из Петербурга и генваре месяце, то передавал нам разговор с Худяковым, который рассказывал Ишутину, что, будучи за границей, узнал, что там существует “Европейский комитет”, цель которого есть цареубийство, или, сколько могу припомнить, то не одно цареубийство, а истребление царствующих фамилий. Ишутин передал об этом нам, а именно мне, Ермолову, Юрасову, Каракозову и Загибалову, с тем, что следует ли нам принять это на средство к достижению нашей цели и что если это будет принято, то мы должны составить кружок мортусов или ада; но средство это было нами отвергнуто, хотя скажу откровенно, что разговор этот повторялся несколько раз; при этом Ишутин говорил, что Худяков рассказывал, что съезды Европейского комитета бывают в Женеве»[7].

На суде Странден сказал:

«“Адом”, сколько я помню, Ермолов в шутку назвал Европейский комитет. Мы толковали о Европейском комитете, т.е. об “Аде”, и потому явилась мысль тех людей, которые толковали об “Аде”, назвать обществом “Ада”... Ишутин подал мысль устроить общество наподобие Европейского комитета»[8].

С некоторыми оговорками, ссылками на запамятование точно так же связывает «Ад» с «Европейским комитетом» Юрасов...

«Был создан новый план общества, который по своей сущности не только глуп, но и преступен! Это общество должно носить название “Ад”. Когда явилась эта мысль, я хорошо не припомню. Должно быть, в начале 1866 года. Может быть, даже после того, как Ишутин приехал из Петербурга и рассказал о Европейском комитете, цель которого была революция, а средства для возбуждения революции — гремучая ртуть, орсиниевские бомбы и цареубийство. Целью “Ада” была та же революция и даже преступный замысел против жизни государя»[9].

На суде Юрасов выражался совсем определенно:

«Разговор о цареубийстве явился по поводу передававшегося Ишутиным сведения о “Европейском комитете”. На вопрос защитника Стасова, что такое “Ад”, Юрасов ответил: “Это именно общество, которое должно было быть помощником «Европейского революционного комитета».

Ишутин на суде стремился представить дело в таком виде, что все его рассказы об «Европейском комитете» были только шуткой.

«Относительно “Ада”, действительно, я должен сказать, что Ермолов слушал мою передачу об Европейском комитете, когда я в шутку говорил о том, что нам надо составить общество вроде Европейского комитета. Рассуждение о Европейском комитете тем и кончилось, как это обыкновенно бывает у молодежи, которая соберется, поговорит о чем-нибудь день, два, три, а потом и бросит. Точно так же было и с Европейским комитетом»[10].

Конечно, эта попытка обратить перед судом дело в шутку была совершенно безнадежна. В том же заседании 20 августа, немного раньше, Странден уже дал показание о том, что Ишутин очень серьезно относился к вопросу. А именно, на вопрос председателя, когда и с какой целью Ишутин положил основание обществу «Ад», Странден сказал:

«Это было таким образом: Ишутин в январе месяце вернулся из Петербурга, рассказывал нам о Европейском комитете, о том, что съезды этого комитета бывают в Женеве, и когда Ермолов начал смеяться над Европейским комитетом, то Ишутин сказал, что это требует более серьезного взгляда, что если люди занимаются серьезными вещами, так и следует об их делах подумать серьезнее»[11].

Разговоры об «Европейском комитете» имели то значение, что под их влиянием окончательно оформилось террористическое намерение Каракозова. Странден показал, что когда они в Москве обсуждали, возвращаясь к этой теме несколько раз, сообщение Ишутина о Комитете и связанный с этим план «Ада», то «один только Каракозов всегда изъявлял необходимость составить кружок мортусов или Ада».

«Каракозов, характер которого был всегда скрытый, а в последнее время сделавшийся меланхолическим, высказывал намерение совершить самоубийство, — полагаю, что на него сильно подействовали наши разговоры в Москве о Европейском комитете, а в Петербурге Худяков мог еще более его экзальтировать и навести Каракозова на мысль сделать его преступление. По моему мнению, это есть единственная причина преступления Каракозова».

Точно так же и другие товарищи Каракозова, узнав о его пребывании в Петербурге и замыслах цареубийства, поставили эти замыслы прежде всего в связь с беседами в их тесном кружке о «Европейском Революционном комитете»[12].

Не приходится, конечно, много говорить о том, что «Европейский Революционный комитет», сыгравший такую роль в покушении Каракозова, является чистейшим вымыслом. Даже такая зеленая молодежь, какую представляли из себя в большей части ишутинцы, проявила относительно «Комитета» значительную долю скептицизма. По крайней мере, Шаганов заявлял на суде, что они не верили рассказу о Европейском комитете, что, например, Юрасов смеялся над этим. Согласно с этим, Юрасов показывал 9 мая: «При каких обстоятельствах был разговор, я не помню, помню только, что смеялся и не верил возможности не только Комитета, но даже безопасной пересылки книг в Россию». В комиссии Шаганов писал 28 мая: «Одно из двух: или Каракозов сошел с ума под влиянием своих товарищей, или он родился таким фанатиком и попал в руки Европейского комитета, если этот комитет в самом деле существует, а не одни враки». Другие примеры такого недоверия будут приведены дальше[13].

Одним из очень немногих лиц, поверивших, — хотя он, может быть, только сделал вид, что поверил, — в реальность существования Европейского комитета, был прокурор верховного уголовного суда, министр юстиции Д.Н. Замятнин. В своей обвинительной речи он говорил:

«В начале 1865 года представители крайних революционных стремлений в Европе образовали особый комитет, имеющий целью содействовать успехам революции во всех странах систематическим убийством царствующих особ и высокопоставленных правительственных лиц. Существование этого комитета составляло глубокую тайну, и было весьма мало лиц, которые о нем знали».

Даже Катков, всячески старавшийся увеличить преступность подсудимых и придать делу грандиозные очертания, должен был признать, что Европейский комитет — нечто несуществующее на самом деле. В передовой статье «Московских ведомостей» от 10 августа 1866 года читаем:

«Очевидно, что все сообщения о революционном движении, будто бы имеющем немедленно начаться в Европе, сделанные двоюродному брату Каракозова этим человеком[14], которому тот, по-видимому, внимал с благоговением, как важному авторитету, были грубым обманом, рассчитанным на глупость. Был ли этот человек сам обманут другим или обманывал сознательно — дело только в том, что никаких в настоящее время в Европе революционных движений не творится и не предвидится».

Позволю себе здесь небольшое отступление несколько в сторону. Я сказал выше, что людей, поверивших в существование Европейского комитета, было очень немного. Однако, любопытно отметить, что известная склонность поверить в международный революционный заговор террористического типа все-таки была, и именно в высших сферах. 25 апреля (7 мая по новому стилю) 1863 г. в Берлине студент Блинд совершил неудачное покушение на графа Бисмарка. После этого он покончил с собой. Берлинская полиция стала разыскивать его сообщников. И вот Бисмарк, беседуя о покушении с русским послом при прусском дворе Убри, сообщил ему по секрету, что, кажется, напали на след тайного сообщества «Eidgenossenschaft» («Клятвенный союз»), имеющего целью политические убийства; для сокрытия концов члены его обязались в случае необходимости лишать себя жизни. Этим объяснялось и самоубийство Блинда. Бисмарк добавил, что в Берлине и покушение Каракозова связывают с обществом «Eidgenossenschaft». В качестве фактического подтверждения этому он привел какой-то вздор. Хотя это передано было Убри «по секрету», он немедленно телеграфировал 1 мая сообщение Бисмарка Горчакову. Александр II, осведомленный Горчаковым, передал все Муравьеву. Муравьев же 3 мая довел до сведения царя, что, по показанию Ишутина, мысль о цареубийстве была привезена осенью 1865 г. из Женевы Худяковым и через Ишутина дошла до Каракозова. На докладе Муравьева Александр II написал: «Это еще более доказывает необходимость иметь надежных агентов заграницей и подтверждает сведения, полученные из Берлина». Как раз в это время и русский посол в Турции Игнатьев сообщил какую-то ерунду более или менее в том же роде. В результате директор департамента министерства юстиции, член следственной комиссии по каракозовскому делу барон Врангель, был немедленно отправлен в Берлин, чтобы совместно с Бисмарком осветить сущность покушений Каракозова и Блинда. Бисмарк тем временем успел уже посовещаться с русским агентом в Берлине по политическим делам Штибером, которого он высоко ценил. Когда Бисмарк выразил мысль, что покушение на Александра II, покушение Блинда и предполагавшееся покушение на Наполеона III, о котором ходили слухи, имеют между собою самую тесную связь, Штибер нашел, что это «сумасбродство» и «роман», так как мнение Бисмарка подтверждалось только доносами каких-то полупомешанных французских дам. Врангель, пришедший, очевидно, к несколько иному заключению, отправил через несколько времени в Петербург пространную записку. Он подробно сообщал в ней об обществе «Свобода и равенство», из которого выделился «Клятвенный союз». Центр общества находится в Лондоне, им руководит известный немецкий революционер Карл Блинд (отец покушавшегося), друг Герцена. Отделы общества имеются в Женеве, Палермо, Штутгардте и других городах. В числе руководителей женевского отдела находятся Герцен и Огарев. Врангель назвал несколько русских — некоего Мосолова, Бороздина с матерью, — которые якобы виделись с Блиндом незадолго до покушения и, предположительно, являлись его сообщниками. Кроме того, Врангель передал некоторые указания и советы Бисмарка, как лучше организовать русскую политическую агентуру за границей. Результаты всего этого оказались совсем плачевные: Мосолов и Бороздины были арестованы по возвращении в Россию, но скоро выпущены, как люди, ничему не причастные и совершенно благонадежные. В этом инциденте интересно, что такие представители верховной власти, как Александр II и Бисмарк, оказались весьма близки к тому, чтобы поверить в своего рода «Европейский Революционный комитет»[15].

Возвращаюсь к основной теме:

«Европейский Революционный комитет» — не реальность, а миф, созданный с целью поднять революционное настроение молодежи в России. Это — революционная мистификация, столь характерная вообще для революционного движения 60-х гг. Склонность к такой мистификации, конечно, зависела от того, что революционное движение, охватившее разночинную молодежь, не было связано с движением масс, вследствие чего у революционеров не хватало уверенности в своей силе. Чтобы возбудить к энергичным действиям эту, собственно говоря, кучку революционеров, представлялось полезным, хотя бы и ценою обмана, создать представление, что уже существует какая-то сила, какая-то более или менее таинственная революционная организация, к которой остается только примкнуть и от которой можно рассчитывать получить помощь.

Мы ставим себе целью разобраться более тщательно в вопросе, каким именно образом возник в начале 1866 года миф об Европейском Революционном комитете. Нам уже пришлось высказать свою точку зрения на этот предмет[16], но в недостаточно мотивированном виде.

Возникновение слухов об Европейском комитете все единогласно приписывали И.А. Худякову: по возвращении своем из-за границы он сделал какие-то сообщения Ишутину, а тот передал эти сведения остальным.

Худяков выехал за границу 6 августа 1865 г. Жил он, главным образом, в Женеве, был еще в Берне. В Россию вернулся около 20 ноября того же года. За границей он видел целый ряд эмигрантов: Герцена, Огарева, Утина, Элпидина, Мечникова, Касаткина, Николадзе, может быть, Бакунина и А. Серно-Соловьевича[17]. Худяков ехал в Швейцарию с совершенно определенной целью — завязать сношения с русской революционной эмиграцией и, по-видимому, наладить так или иначе возможность нелегального печатания. Деньги на эту поездку он получил через Ишутина от московского кружка и должен был, так сказать, отчитаться перед кружком в своей поездке. На суде Ишутин показал по этому поводу следующее:

«Когда я был летом 1865 года здесь в Петербурге, то я просил Худякова, который уезжал за границу, узнать, действительно ли существует за границей революционная партия. Я предполагал, что Худяков может это сделать, так как он, вероятно, имел бы возможность видеться с русскими эмигрантами... Имел ли какие-нибудь сношения Худяков с заграничной революционной партией, я этого положительно не знаю, определенно не могу сказать, но только когда он возвратился из-за границы, то я стал его спрашивать о результатах его поездки, потому что ради того я давал ему деньги»[18] (курсив мой. — М.К.).

Что мог говорить Худяков реального о международном революционном движении в Европе в 1865 г.? Конечно, здесь самый значительным новым явлением было возникновение Интернационала. Значение поездки Худякова и разведок его в том и состоит, что он первый привез в русскую революционную среду сведения об Интернационале. Но в каком странном и извращенном виде узнали впервые русские революционеры о Международном товариществе рабочих! «Европейский Революционный комитет» с его обширными террористическими планами, с массовой заготовкой «орсиниевских бомб», адских машин и гремучей ртути на всю Европу, с самовзрывающимися пароходами и пр. — вся эта фантастика выдержана прямо в стиле бульварных романов. Кто совершил эту мистификацию, превратив реальный Интернационал в фантастический Европейский комитет?

Отвечая на этот вопрос, следует придать решающее значение тому, что москвичи (Каракозов, Странден, Ермолов, Загибалов, Мотков, Шаганов, Николаев и, может быть, Корево) узнали о «Комитете» в передаче Ишутина. Некоторые из членов московского кружка (Ермолов, Шаганов, например) не были знакомы с Худяковым, не видали даже его ни разу и все шедшие от него сообщения знали только в передаче Ишутина. По нашему мнению, именно Ишутин и придал такой своеобразный вид известию о возникновении Международного товарищества рабочих.

С первого взгляда это может показаться натяжкой. К чему искать другого автора выдумки о Комитете, если не подлежит сомнению, что именно от Худякова шли известия о западноевропейских революционных делах? Не только Катков в «Московских Ведомостях» и прокурор в своей речи приписывали здесь все целиком Худякову, — к этому склонны были и некоторые из его товарищей по процессу. Мы сейчас приведем заявления такого рода.

Выше уже приводились слова Ермолова о том, что «Худяков мог тут и солгать». В одном показании Ишутина указана и причина предполагаемой лжи Худякова.

«Я позабыл сказать, что Худяков сообщил мне в январе месяце нынешнего года, в бытность мою у него в Петербурге, что приедет в Петербург член Европейского комитета. В последний приезд его, Худякова, в Москву на мой вопрос о приезде члена Европейского Комитета он сказал мне, что не приезжал. Я не могу ручаться, существует ли Комитет или нет, точно также, хотел ли приехать член в Петербург или нет. Может быть, он говорил мне все это с желанием придать себе больше весу в моих глазах»[19].

Такое же объяснение давал и Странден, которому, кстати сказать, судя по его дважды повторяющемуся в показаниях свидетельству, Худяков «крайне не нравился»[20]. Вот что показал 28 мая Мотков.

«Во время моего посещения Ишутина в гостинице “Америка” Странден говорил, что, по его мнению, Худяков только интригует да нарочно прикрывается таинственностью, чтобы мы все думали, что с ним какая-нибудь сила есть; а на самом же деле ни связей, ни силы у него нет никакой».

В подтверждение этого Странден приводил тот факт, что, несмотря на давно уже данное Ишутину обещание купить разные заграничные книги и типографский станок, Худяков этого до сих пор не сделал. Ишутин, возражая ему, ссылался на рассказы Худякова о Европейском Революционном комитете, который между прочим устраивал какой-то самовозгорающийся пароход; он должен был быть куплен царской фамилией в России и послужил бы для истребления ее. «Если это даже и неправда, говорил Ишутин, то все-таки из этих рассказов видно, что за границей есть сильный кружок»... Страндену все это казалось пуфом, Мотков был почти согласен с ним.

Предположение, что сведения об Европейском комитете представляют чистую выдумку Худякова, делал и Юрасов, как это видно из показания Шаганова 3 июня:

«Я к обществу “Ада” не принадлежал, а сколько мог заключить из высказываемых крайних мнений Ермолова и Страндена, то принадлежали к нему они да еще разве Ишутин и Мотков, ибо Юрасов смеялся над этими двумя, что они очень увлечены Худяковым и во всем верят ему. Кроме того, Юрасов говорил мне, что нужно бы было одного кого-нибудь из организации послать в Петербург, чтобы там хорошенько познакомиться с Худяковым и различными кружками и удержать эти кружки от скорого революционного действии, о чем ипатовцы слыхали от Худякова, что будто петербургские кружки хотят через год или полтора сделать волнение. Сам я Худякова не знаю и никогда не встречал. На расспросы же мои, кто такой Худяков, Юрасов мне сообщил, что он молодой человек, живет в Петербурге и издает и пишет книжки. При этом Юрасов также говорил: “Не знаю хорошенько, точно ли Худяков знаком с петербургскими кружками и заграничными эмигрантами или он это лжет”, и Юрасов более предполагал, что Худяков это лжет, а Ишутин был уверен, что Худяков точно это все знает»[21].

Если здесь слова Юрасова переданы верно, то его скептицизм заходил уж очень далеко: самый факт знакомства Худякова с эмигрантами ставился им под сомнение.

Особенный интерес представляют показания тех лиц, которые сами слыхали от Худякова об Европейском комитете. Такими лицами являются Каракозов, Ишутин, пожалуй, Странден. Почему «пожалуй» — выяснится из дальнейшего.

Сообщения Каракозова очень кратки. 20 мая он написал в ответах на вопросные пункты;

«Относительно существования Европейского Революционного комитета я уже объяснил в моих прежних показаниях и теперь должен повторить то, что сообщил мне о нем Худяков, т.е. что он состоит из русских эмигрантов и европейских революционных агитаторов. Цель его — европейская революция. Относительно же средств этого Революционного комитета я ничего не могу сказать, потому что об этом ничего не слышал».

На очной ставке с Худяковым 12 июня он сказал: «Я, Каракозов, уличаю Худякова в том, что... Худяков принадлежит к Европейскому Революционному комитету».

Естественно, что больше всех говорил на интересующую нас тему Ишутин. Из многочисленных его показаний берем те, где с наибольшей определенностью Худяков выставляется как творец легенды о таинственном и всесильном комитете.

Говоря о своей поездке со Странденом в Петербург в феврале, Ишутин так передавал свои разговоры с Худяковым:

«...Между прочими разговорами Худяков говорил мне об Европейском комитете в подробностях, развивал мысль о революции в России посредством цареубийства. Он говорил мне все это как проект, как возможность»[22].

Из показаний 28 мая:

«Заключение свое о том, что от означенного Комитета возможно приобрести оружие, орсиниевские бомбы и гремучую ртуть, я основывал на словах Худякова, который говорил, что эти предметы через него можно получить в случае революции. О том, как и каким образом сам Худяков мог приобрести означенные предметы, он мне не говорил, он сказал только, что может получить их через какого-то члена Европейского комитета, имени которого он мне не называл и сам я об этом не спрашивал его»[23].

На очной ставке с Худяковым Ишутин утверждал то же самое.

«Я, Ишутин, уличаю Худякова в том, что он в бытность мою в Петербурге в январе сего года говорил мне в моей квартире о существовании за границей Европейского комитета, цель которого состоит в том, чтобы помочь революционным стремлениям государств и что Комитет этот может способствовать революции в России доставлением оружия, гремучей ртути и орсиниевских бомб»[24].

В обвинительном акте Худякова говорится между прочим: «О том же самом рассказывал Худяков и Страндену». Здесь допущена неточность. Вернее было бы сказать: при Страндене, так что отчасти и он его слыхал[25]. В самом деле, вот что показал Странден 27 мая:

«В бытность мою в Петербурге в феврале месяце 1866 года, когда я с Ишутиным был у Худякова, то Худяков рассказывал о существовании “Европейского комитета” за границей и что будто бы там делаются взрывательные бомбы, которые могут взрывать вагоны на железной дороге и пароходы на морях и прямое назначение которых истребление царских фамилий. При этом Худяков говорил, что хорошо бы иметь такие бомбы и что скоро отстроится корабль, на котором поедет путешествовать государь наследник».

В разъяснение он добавил:

«Мы пришли с Ишутиным к нему, как только приехали в Петербург. Я сел на одном конце дивана, а Худяков с Ишутиным на другом; они и вели между собой разговор вполголоса, который был прерываем с обеих сторон частым смехом. До меня доходили фразы: “Небольшая штучка, а поезд кверху”, “Скоро отстраивается корабль для путешествия наследника”, “Она может действовать и под водой” и тому подобные фразы, которые я слыхал отрывочно. Возвратившись от Худякова, я расспрашивал Ишутина, о чем он говорил, и узнал от него го, что показал на предыдущей странице об этом разговоре»[26].

Через несколько дней, 30 мая, на очной ставке с Худяковым Странден заявил:

«Я, Странден, говорю вам, Худякову, что когда я был у вас в первый раз с Ишутиным в Петербурге, то вы говорили с Ишутиным, сидя на одном конце дивана, тогда как я сидел на другом его конце один, об маленькой вещи, которая может взрывать на воздух поезда и корабли, что скоро отстроится корабль для путешествия государя наследника, что вы при этом не договаривали ваши фразы полно и определенно и говорили, что это хорошая вещь, которую бы недурно иметь. Но все-таки вы говорили настолько понятно, что мне объяснения Ишутина по выходе от вас, — что это вы рассказывали об взрывательных бомбах Европейского комитета, существующего за границей и цель которого истребление царских фамилии, — почти не были нужны»[27].

Ишутин говорил еще об одном человеке, который слышал об Европейском комитете непосредственно от Худякова, — это о Моткове. По его словам, Худяков говорил Моткову, что на очереди теперь революция во Франции и что Европейский комитет собирается принять в этой революции живейшее участие[28]. Однако, Мотков, дававший очень обстоятельные и ясные показания, о сообщениях ему Худякова написал только следующее:

«...Худяков говорил мне о том, что за границей, именно в Женеве, с марта 1866 г. будет издаваться новый русский журнал недавно образовавшимся кружком русских эмигрантов. Кроме того, он рассказывал, что на него сделан кем-то донос по поводу изданных им книг и что поэтому, вероятно, его арестуют. “Если же вам нужно будет «Колокол» или других каких-нибудь книг, так обращайтесь в случае моего ареста к Александру Никольскому”, — добавил он мне при этом рассказе»[29].

В этом сообщении о новом задуманном эмигрантами журнале и о налаженных Худяковым связях для получения нелегальной литературы нет ничего общего с россказнями о Комитете. Можно даже с большой вероятностью определить, о каком новом журнале сообщал Худяков Моткову: в 1866 г. начало выходить в Женеве (и тут же кончилось на 2-м номере) «Подпольное слово» Элпидина, — а с Элпидиным Худяков, без всякого сомнения, имел сношения за границей.

Значит, остается три лица, с которыми Худяков разговаривал об Европейском комитете. Из них Каракозову, по его показанию, Худяков говорил только о том, что в Комитет входят как представители западноевропейских стран, так и русские эмигранты и что его цель — революция в Европе. И больше ничего. Сделанное в таком виде сообщение имеет вполне реальный вид и вполне может относиться к возникновению Интернационала.

Другое дело — показания Ишутина и Страндена. Здесь уже Худякову прямо приписывается создание невероятных сенсаций о Европейском комитете. Думаем, что было бы ошибкой принять на веру все, что рассказывают эти свидетели. Ишутин вообще на следствии и суде говорил много, слишком много, и вместе с тем зачастую так противоречиво и спутано, что доводил прямо до отчаяния следователей и судей. Относительно одной части своих показаний он прямо заявил в комиссии, что давал их ложно, из мести к Худякову, чтобы заставить и его пережить ощущения веревки на шее. Таким образом, его показания вообще являются весьма зыбкой почвой. Он твердо стоял на суде на том, что Худяков говорил ему о революционных планах Европейского комитета; он потребовал даже очной ставки с Худяковым на самом суде, и таковая была сделана в последний день судебных заседаний. Но вместе с тем, выступая на суде, как свидетель, он кое в чем ослабил категоричность своих прежних заявлений. Он показал, например, что о цареубийстве, как цели Комитета, Худяков вообще ничего не говорил ему, а говорил лишь, что в Комитет входят представители различных государств, что он помогает революционным стремлениям в разных странах и что через него можно доставить оружие[30]. Чисто террористический характер деятельности Комитета здесь уже отпадает, как и различные неправдоподобности относительно его технических средств.

Что касается Страндена, то его показание есть все-таки показание человека, который слышал из разговора вполголоса только кое-что. На суде он сказал: «...Разговор состоял почти только из одних намеков, и до меня долетали только отдельные слова, по которым я мог догадаться, что речь идет об Европейском комитете». От разговора Ишутина с Худяковым в том виде, как описывает его Странден, с постоянным смехом, прерывавшим слова обоих собеседников о чудодейственных свойствах какой-то «штучки», остается впечатление, что это говорилось не серьезно, с наличием элемента какой-то шутки. Кое в чем здесь и память могла изменить Страндену. Она безусловно изменила ему в одном обстоятельстве: на следствии он весьма определенно показывал, что описанный разговор происходил в квартире Худякова, куда он с Ишутиным явились прямо с вокзала, на суде же он говорит, что дело было в квартире Ишутина, куда пришел Худяков.

Очень выразительно в автобиографии Худякова описание того жалкого состояния, в котором находился Странден во время упомянутой очной ставки[31]. Остается впечатление совсем ослабевшего человека, чье свидетельство имеет мало цены.

«Некоторые важные ставки, против обыкновения, делались без предварительных письменных показаний; комиссия как будто хотела поразить ими меня. Таковы были очные ставки о намерении покуситься на жизнь наследника и о снабжении Каракозова деньгами на покупку пистолета. На первой из этих очных ставок я увидел одного из своих знакомых, — худого, больного; очевидно, он много перенес, а может быть и был болен. Он рассказывал несвязные фразы о наследнике, о маленькой штучке, которая может взорвать корабли и поезда. Вопреки ожиданиям комиссии, я не только не смутился, но даже засмеялся».

Худяков стал иронизировать над неправдоподобием приписываемых ему слов. —

«“Нет, уж вы, пожалуйста, сознайтесь!” упрашивал несчастный обличитель. — “Да вам-то что?” — спросил я его. — “Пожалуйста, разве мне хочется умирать?” отвечал он. Бедняк был так расстроен заключением, что не видел, что, делая на меня такое показание, он сам лез в петлю уже за одно недонесение, и воображал, что этим он от нее избавится. — “А мне все равно”, — отвечал я ему резко»[32].

Я не хочу сказать, что в первоначальных сообщениях Худякова Ишутину не могло быть никакой мистификации, никаких преувеличений. До известной степени этот элемент мог быть в его рассказах, — конечно, с целью поднять настроение московского кружка. Но главная роль в создании мифа об Европейском комитете в том виде, в каком он нам известен, принадлежит все-таки Ишутину. Думать так нас заставляют разные причины.

Обратим, прежде всего, внимание на такое частное обстоятельство. С какого именно времени пошли толки об Европейском комитете? Все говорят об этом единогласно: со времени первой поездки Ишутина в Петербург. Поездка эта имела место в начале января. Таким образом, между приездом Худякова в Россию и возникновением слухов о Комитете прошел значительный промежуток времени. А между тем Худяков, приехавший в Петербург 20 ноября 1865 г., не прописываясь даже еще на квартире, съездил в Москву. Вот как рассказывает он об этом в своих воспоминаниях. «Вследствие шума в городе[33] я сам был почти уверен, что меня арестуют, и потому тотчас по приезде поспешил в Москву, где был и мой отец». Обратим внимание, что здесь желание увидать отца представлено как уже добавочная причина поездки («был и мой отец»). Очень знаменательно также, что после процитированных нами слов у Худякова следует: «Ишутинский кружок, с которым я познакомился еще летом 1865 г., был одним из замечательных явлений того времени», и т.д. Нет сомнения: в виду возможности ареста он торопился в Москву, чтобы отдать там отчет в своей поездке, на которую он и деньги получил от московского кружка. Деньги ему дал собственно Ишутин, и вообще он сношения с москвичами вел через Ишутина. Ишутин был в это время в Москве, — при этих условиях не приходится сомневаться, что числа 21 ноября[34] Худяков сообщил Ишутину в Москве о результатах своей поездки. Почему же, спрашивается, умолчал он тогда о таком важнейшем факте, как возникновение «Европейского комитета», и рассказал о нем уже только во время посещения его Ишутиным в Петербурге, т.е. через месяц с лишним? Естественно было бы думать, что если бы все связанное с Комитетом шло от Худякова, то Комитет должен был бы выступить на сцену уже сейчас же по его возвращении.

При разрешении интересующего нас вопроса очень важное значение должно иметь соображение: кому из двух, Худякову или Ишутину, является более сродной психологически склонность к революционной мистификации? Известные нам факты все говорят за то, что к таким приемам был вполне расположен именно Ишутин.

Многие из членов московского кружка говорили об его склонности создавать широкие проекты фантастического свойства. Вот, например, что показывал привлеченный к дознанию Вознесенский:

«Он по-прежнему надувал меня своими проектами в роде рыбной ловли в Каспийском море, журнала для всех женщин в Европе, женского университета, устройства воскресных школ и какой-то чудной книги, которая должна была обнять Россию во всех отношениях и писать которую он думал поручить Писареву или Жуковскому (не литератору, а какому-то беглецу), потом хотел вызвать на этот предмет Чернышевского»[35].

«Ишутин жив только мистификацией, но лишь только снимешь с него таинственное покрывало, в которое он завертывается, от него ничего не остается, кроме пустой болтовни», говорил о нем студент Васильев, входивший в периферию московского кружка[36].

«Ишутин на первых же порах своего знакомства показывал себя каким-то тайным агентом от какой-то силы» — пишет Шаганов. Еще в пору первоначального знакомства Шаганова с кружком, т.е. в 1863–64 гг., Ишутин

«начал выдавать себя за какого-то тайного агента, говорил про какие-то революционные пароходы на Волге, про запасы оружия. Когда я поближе познакомился с его товарищами, то спросил их: правду ли все это говорит Ишутин. Они сказали, что это Ишутин все врет, что он жаждет деятельности и хочет за собою утянуть других, для этого и выдумывает такие вещи, чтобы показать, что есть сила, к которой только нужно примкнуться»[37]. Последние слова как будто прямо относятся к выдумке об «Европейском комитете», хотя здесь дело идет о значительно более ранней эпохе.

В прошлом Ишутина уже был случай, когда он, чтобы оказать революционизирующее влияние на молодежь, выдумал несуществующее тайное революционное общество. Об этом случае рассказал Ермолов, а другие подтвердили. В 1864 г., желая приобресть для своего кружка двух новых членов, Капацинского и Васильева, Ишутин, вместе с Юрасовым и Загибаловым, составил письмо-прокламацию, якобы от «Земли и Воли» (уже не существовавшей тогда). Это письмо заключало в себе ободрительные речи к молодежи, решившейся вступить на революционный путь, и побуждало ее действовать энергичнее и смелее.

Разговоры о цареубийстве лишь возобновились в московском кружке по возвращении Худякова из-за границы, но возникновение террористических настроений относится к более ранней эпохе и целиком связывается с Ишутиным. 29 мая Загибалов показал: «Не помню именно, с какого времени, но никак не позже начала 1865 г.[38] (курсив мой — М.К.) Ишутин начал говорить, что мы занимаемся пустяками и что для достижения нашей цели нужно употреблять самые энергические меры»[39]. О школах, ассоциациях и прочем, к чему он раньше относился с таким громадным интересом, он стал говорить, что все это «малые дела». Этим «малым делам» он противопоставил какие-нибудь грандиозные ошеломляющие революционные деяния. Вот, например, рассказ Дмитрия Иванова:

«В этот же вечер мы припомнили, что Ишутин в прежние времена (курсив мой — М.К.) очень жарко отстаивал Орсини и говорил также, что надо каким-нибудь грандиозно страшным фактом заявить миру о существовании тайного общества в России, ободрить, расшевелить заснувший народ. Когда же его спрашивали, что же это за факт такой, которым можно поразить весь мир, он отвечал: «Да вот, например, взорвание Петропавловской крепости на воздух или же что-нибудь подобное»[40].

Первое свидание с Худяковым в ноябре подняло энергию Ишутина, уже и прежде столь определенно высказывавшегося в пользу крайних мер. После своей поездки в Петербург он стремится всяческими путями передать свое воодушевление и другим и отлить эту революционную энергию в организационные формы. Слухи об «Европейском комитете», распускаемые им, сыграли тут большую роль.

Много говорит о роли Ишутина в создании идеи «Ада» Мотков — наблюдатель очень неглупый и, прежде чем начать решительную борьбу против Ишутина, стоявший к нему очень близко и даже увлекавшийся его личностью. Когда Мотков старался воздействовать на Юрасова и перетянуть его на сторону умеренной части «Организации», то, пишет он,

«Юрасов, по обыкновению нерешительный, возражал мне, что тут силою ничего не поделаешь и что он не теряет надежды исподволь, понемногу, действуя убеждением на Ермолова и Страндена, остановить их крайнее увлечение. Всего более помехой в этом деле служит, по мнению Юрасова, Ишутин, который, будучи сам по себе вовсе неспособен действовать в духе “Ада”, тем не менее поджигает всех и каждого к этому и особенно влияет на Ермолова. С этим мнением Юрасова и я вполне согласен».

О степени захваченности Ермолова, под влиянием Ишутина, крайними настроениями Малинин и Дмитрий Иванов передавали Моткову следующее:

«С некоторыми Ермолов толкует о “святой ненависти”, о приятности “отдать жизнь за жизнь”, насмехается над историческим прогрессом, не признает полезным при теперешних обстоятельствах заведение ассоциаций, и школ, смеется над книжками и литературной пропагандой»[41].

В изображении Моткова очень ярко выступает то громадное значение, которое имели для Ишутина в его агитации ложные слухи об европейском революционном движении. Мотков указывает, что Ермолов, Странден, Загибалов и Юрасов вели довольно замкнутый образ жизни и мало знали, что делается в разных кружках, московских и петербургских.

«Обо всем этом они получали, по большей части, ложные, сведения от Ишутина, который со всеми знакомился, всем толковал постоянно каким-то неясным, загадочным и будто сдержанным тоном о необыкновенно будто бы быстром и успешном ходе революционной работы повсюду: как в России, так и за границей; волновал всех различными слухами и таким образом производил какое-то тревожное и неопределенное брожение между всеми своими знакомыми... Я полагаю, что главным виновником попытки устроить общество “Ада” был Ишутин; так, он указывал Ермолову на средства, будто бы уже готовые для этого, и поддерживал в нем и в его товарищах необходимое для этого расположение духа посредством разных ложных сообщений о ходе дел в русских и заграничных революционных кружках»[42].

Если сопоставить такого рода сообщение с тем, что нам известно о прошлом Ишутина, составляющего ложные прокламации от имени «Земли и Воли», то перед нами вырисуется законченный образ урожденного конспиратора «нечаевского» типа. У нас нет никаких данных для того, чтобы говорить о какой-нибудь склонности Худякова к революционной мистификаторской тактике, — для Ишутина же такие данные имеются в изобилии. Считать Ишутина орудием в руках Худякова, который, пользуясь его легковерием, внушал ему ложные представления об европейских революционных делах, для нас представляется неприемлемым психологически. Производя вокруг себя «тревожное и неопределенное брожение», распространяя преувеличенные и прямо вымышленные слухи о таинственных и могущественных революционных организациях, Ишутин был именно самим собою.

Выше приведены догадки ишутинцев, что вымысел об Европейском комитете идет от Худякова. При этом иногда такие догадки делались людьми почти не знавшими или буквально не знавшими Худякова (Юрасов, Ермолов). Им можно противопоставить мнение других лиц, полагавших, что львиная доля в этих вымыслах принадлежит Ишутину. Шаганов заявил об Ишутине: «Он особенно мне стал противен своим враньем. Я думаю, что и об Европейском комитете он если не все, то наполовину врал»[43]. Загибалов, передавши рассказы Ишутина об Европейском комитете, заключил: «На всю эту болтовню Ишутина я не обратил внимания, потому что и существование Европейского комитета считал только в воображении Ишутина существующим»[44]. Особенно важно следующее заявление Моткова на суде:

«...Я узнал в комиссии, что слух об Европейском комитете происходил от Худякова, но, как я показал перед судом, об Европейском [комитете] я слышал от Ишутина и был согласен со Странденом, что все это не более как выдумка, принадлежащая Ишутину, — действительно, Ишутин так странно и невероятно сообщал об Европейском (комитете), что я не мог приписать этих слухов Худякову, который казался мне более положительным, чем Ишутин»[45].

Этому мнению Моткова, что слишком необузданное и грубое мистификаторство, имеющееся налицо в рассказах об Европейском комитете, плохо вяжется с личностью Худякова, нельзя не придавать большого значения.

В заключение приведем еще одно соображение относительно Худякова. Из лиц, составлявших его ближайшее окружение в Петербурге, многие были привлечены к дознанию в комиссии. Естественно, что у них, как и москвичей, допытывались, что именно сообщал им Худяков об «Европейском комитете». И вот замечательно, что хотя среди петербуржцев тоже не было недостатка в людях, дававших откровенные показания, никто ничего не говорил об этом пресловутом комитете. А. Никольский на заданный ему о Худякове вопрос ответил:

«О существовании “Европейского комитета”, имеющего целью принятие крутых мер к ниспровержению правительств, он ничего мне не говорил. Говорил мне только, что иногда у Герцена собираются его знакомые, русские и иностранцы (особенно приезжие, как он выражался, “приходят на поклонение”), но он не говорил, чтобы эти собранья имели цели, подобные целям “Европейского комитета”. Сам же он, как говорит, не бывал на этих собраниях»[46].

Если по поводу этого показания Никольского можно сказать, что он был человеком стойким и мог о многом умалчивать, то совсем уж не отличался стойкостью Ведерников. Однако, вот его слова.

«На предложение, сделанное мне относительно того, что Худяков переписывался со мною, будучи за границей, и в этих письмах, в особенности же в одном, он рассказывал мне о своей деятельности по сношению с “Европейским комитетом”, я могу сказать одно, что этого не было»[47].

В этом пункте не мог ничем удовлетворить комиссию и шурин Худякова А. Лебедев, дававший вообще совершенно предательские показания и не раз пускавшийся в собственные сыщицкие домыслы.

«О существовании Европейского комитета за границей я ничего не слыхал. Но думаю, что Худяков имел сношения с некоторыми из эмигрантов, что доказывается его необъяснимою поездкою за границу, и его рассказом о свидании с Огаревым и Герценом»[48].

Петербуржцы слышали от Худякова рассказы о Герцене, Огареве, Утине, его осуждения их бездеятельности, барского образа жизни, расхождения у них слова с делом и пр., но об их участии в «Европейском Революционном комитете», как и о самом этом Комитете, никто из них ничего не слыхал.

Чем объяснить, что слухи об Европейском комитете, принявшие в Москве прямо уродливые, невероятные очертания, не получили никакого распространения в Петербурге? Конечно, тем, что в Москве их распространял Ишутин. Мы не знаем и никогда не узнаем в точности, что именно сообщил ему Худяков, но несомненно, что этим сообщениям он придал специфическую окраску и для возбуждения революционных стремлений молодежи пустил в дело революционную мистификацию своего изобретения.

Рассматриваемый в настоящем очерке вопрос о том, Ишутин или Худяков являлся главным творцом мифа об Европейском Революционном комитете, может показаться слишком частным и даже просто не имеющим значения. Это не так. Он связывается с основными вопросами об ишутинском кружке и покушении Каракозова. В новейшей литературе по каракозовскому делу имеется тенденция к сильному снижению значения Ишутина и вообще московского кружка сравнительно с петербургским кружком, группировавшимся около Худякова. Представителям этой тенденции далеко не всегда удается обосновать свои настроения на подлинных исторических фактах. Данный очерк имеет задачей борьбу против этого перегиба.

---

По этой теме читайте также:

---

Примечания

Имя
Email
URL
Отзыв