Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


На заре рабочего движения в Западной России


(Из воспоминаний)

Ко времени моего приезда в Минске, где я после призыва в 1891 г. устроился на работу в типографии Тасмана, рабочего движения еще не существовало. Были несколько человек — осколки старого народовольческого движения. Бывшая сапожная артель Хейфеца и слесарная артель к тому времени были уже разгромлены. Шли толки и рассуждения о том, почему ликвидировались эти артели. Одни говорили, что это произошло вследствие плохого подбора участников — у некоторых появились «хозяйнические» наклонности; другие говорили, что полиция начала преследовать артели, ибо туда стали приносить нелегальную литературу и слесарная мастерская была местом явки. Но толком никто не знал, так как из участников артели никого в то время не было, а были только лица, лишь более или менее прикосновенные к этим артелям.

Из таковых я знал Файвышева, портного, а потом — интеллигента Е. А. Гальперина.

Промышленность в то время в Минске была развита слабо. Существовали, главным образом, ремесленные заведения: одна табачная фабрика, один небольшой завод и типография. Возможно, что где-нибудь среди железнодорожных служащих и рабочих были распропагандированные, но я, по крайней мере, об этом не знал. Мое знакомство с рабочим движением началось через Волоцкого, наборщика, с которым я работал в типографии. Он приехал из Вильно, где участвовал в виленских кружках и стачечных кассах, был одним из деятельнейших пионеров виленского рабочего движения и по приезде в Минск сошелся с семьей Розовских. Были ли уже в это время в Минске какие-либо кружки, я не знаю; но после того, как я хорошо сошелся с Волоцким, он меня познакомил с Розовскими. Семья последних состояла из двух сестер — Елены и Ревеки — и брата Лазаря (все они впоследствии к рабочему движению никакого отношения не имели, но тогда это была квартира, куда собиралась учащаяся молодежь и некоторые рабочие). Летом 1892 г. мы начали часто собираться в квартире Файвышева, у которого работал и жил портной Асе. Но дальше чтений какой-либо книжки, разговоров о том, что было когда-то в Минске, и общего времяпрепровождения дело не шло. Читали там, помню, — «Кто чем живет», «Историю куска хлеба» и др. Книжки брали у Ефима Абрамовича Гальперина, у которого была большая библиотека, в частности — много изъятых книг и даже нелегальные. Но нелегальщину он нам пока еще не давал. Такие совместные чтения натолкнули нас на мысль об их расширении и привлечении новых лиц. Для этой цели на еврейские осенние праздники нами была устроена вечеринка где-то на Немиге и, если память мне не изменяет, в квартире Слуцкой. Удалось собрать около ста человек. Вечеринка прошла с большим подъемом, но резко нелегальных разговоров там не было. Она послужила только средством для ознакомления между собой нескольких рабочих. Устроителями этой вечеринки были Файвышев, портной Асс и другие старые минские рабочие, которые приехали на праздники домой в Минск. После этой вечеринки круг знакомства расширился. Кроме того, осенью из Вильно приехал еще один участник виленских рабочих кружков, наборщик Ф. Асс. В это время я уже был хорошо знаком с Е. А. Гальперином и систематически брал у него книжки. Кстати — о Е. А. Гальперине. Это был народоволец 80-х г. г. После всяких мытарств он поселился в Минске. Е. А. старался завязывать знакомства и связи с рабочими и вести среди них пропаганду. Он был в то время убежденным народником. Е. А., должно быть, принимал активное участие в нелегальных организациях, потому что, когда я приехал впоследствии (1893 г.) из Гомеля на рождество, он предложил мне достать шрифт буквы «а», так как привезенный из-за границы шрифт оказался без оной. Сам он был человек больной, слепой, жил в довольно большой полутемной комнате на Койдановской улице; комната была вся обставлена книгами.

Возвращаюсь к зарождению в Минске кружка. Как я уже говорил, после вечеринки круг знакомства расширился. И в зиму 1892–93 г.г. был устроен кружок, который регулярно занимался по политической экономии. Занимался с нами тот же Е. А. Гальперин — не то по Чупрову, не то по Иванюкову. В этом кружке участвовали наборщик Фиш. Асс, я, слесаря Волянский и Гусинский, портные Асс и Файвышев. Привлекший меня к движению Волоцкий осенью 1892 г. уехал в Вильно, где заболел тифом и умер. Волоцкий был всецело предан идее борьбы рабочих. Это был удивительно чуткий товарищ, человек мягкий, сердечный и безукоризненно нравственной чистоты. Его приезд в Минск оставил глубокие следы в рабочем движении. Ему я всецело обязан привлечением меня к участию в рабочих кружках. Я не знаю, отмечен ли этот чуткий и преданный товарищ в бундовской исторической литературе, но я бы хотел, чтобы память о нем сохранилась.

Кроме еженедельных собраний в кружке, мы часто собирались у Файвышева или у некоторых работниц, фамилии которых, к сожалению, забыл. Читали мы там Писарева, Добролюбова; особенно сильное впечатление на меня произвела статья Добролюбова — о Роберте Оуэне. К весне 1893 г. в Минск приехала из Вильно знакомая Ф. Асса Люба Юзефович в качестве заведующей еврейской женской ремесленной школы. С ее приездом школа стала штабом (по теперешней терминологии) всех наших сборищ. Вопрос о какой-либо политической программе в нашем кружке тогда не подымался. Раздавались только речи о негодности российского самодержавия, которое мы, евреи, хорошо чувствовали, и о необходимости борьбы с ним, как со злом, мешающим свободе, о необходимости организовать рабочих для борьбы за улучшение своего положения. С одним из участников кружка, портным Ассом, я впоследствии — в 1900 г. — встретился в ссылке проездом через Киренск, куда он был сослан. А с другим — Гусинским — я встретился вновь в 1897 г. на Брянском заводе.

Так как при всяком сокращении работ в типографиях меня всегда почему-то первого рассчитывали, то я после пасхи 1893 г. остался без работы. Работа в провинциальных типографиях была такова, что летом ее было мало, и ожидать скорого ее получения в Минске я не мог, тем более, что за полтора года я уже успел поработать во всех трех типографиях Минска. И по предложению гомельского наборщика Гершановича, приехавшего в Минск, я уехал в Гомель на работу в типографию Карманова. К сожалению, Гершанович , хотя сам и гомельчанин, не мог мне дать никаких рекомендаций к рабочим, так как, живя в мелкобуржуазной семье, он никаких связей с ремесленниками-рабочими не имел.

Как бы то ни было, взяв с собой из Минска маленькую книжечку «Кто чем живет», я уехал в Гомель. Поступил я там в типографию, владельцем которой был русский; и работать пришлось по субботам, вопреки всем другим ремесленным заведениям в Гомеле, которые работали по воскресеньям и праздновали по субботам.

Кто помнит Гомель 35 лет тому назад, тот может понять, как смотрели евреи на меня, работающего по субботам. Так как я был уверен, что ни в одном еврейским доме мне квартиры не дадут, то я нанял комнату у русских на Жандармской улице и там же столовался, что окончательно должно было меня скомпрометировать в глазах евреев; но, это меня мало смущало. Мне хотелось познакомиться с молодыми рабочими, и я был уверен, что при большом желании это мне удастся, и я старался во что бы то ни стало достигнуть этого. Рабочих же в нашей типографии было всего 4 человека: кроме меня, еще один наборщик, машинист и чернорабочий, который стоял у колеса машины. Все трое любили изрядно выпивать. К чести их следует сказать, что антисемитами они не были, как к товарищу по работе, они ко мне относились довольно хорошо, и мы жили довольно дружно. В другой типографии Бриля наборщиком был старый еврей и такой же машинист и среди них я делать ничего не мог. Но в типографии, в которой я работал, переплетные работы отдавались в одну еврейскую переплетную мастерскую, подмастерье которой часто приходил к нам в типографию. С ним я постарался познакомиться и начал говорить о том, что-де на нас, рабочих, смотрят плохо и мы не можем ничего противопоставить этому, потому что мы ничего не знаем, никогда ничего не читаем, а вот, мол, в Минске рабочие-ремесленники ведут себя иначе: они читают, развиваются и не хотят работать больше 12 часов в день. Он начал жаловаться, что здесь в Гомеле плохо—рабочие как-то живут врозь, книжек достать негде и рабочий день очень долог. Этот подмастерье Ш. Эпштейн, и был первым человеком, с которым я завязал крепкие связи в Гомеле.

Так как я работал по субботам, а все остальные мастерские, как было указано выше, были открыты по воскресеньям, то я мог по воскресным дням ходить к этому Эпштейну. Он же познакомил меня с т. н. полуинтеллигентом Голубовым, который давал уроки грамоты в еврейских домах. Стал я и его посещать по воскресеньям. Голубов же меня познакомил с двумя братьями Беленькими, которые готовились поступить в учебное заведение. Когда я ближе с ними познакомился, я убедился, что дальше разговоров дело не пойдет и что они ничего дать не могут. Единственное, что я мог от них получить, это — время от времени книжку. Приблизительно к концу лета 1893 г. Эпштейн познакомил меня с одним слесарем, Чертковым. Это был молодой парень, любивший почитывать романы, и, конечно, в то время дальше этих романов он не шел. Он был очень способный и умный человек и впоследствии много поработал в с.-д. организациях Ростова и других мест. Познакомившись с этими двумя рабочими, я уже стал себя чувствовать лучше и начал поговаривать с ними о том, что хорошо было бы собрать как можно больше лучших рабочих и устроить кружок самообразования рабочих. К этому времени на еврейские осенние праздники мне удалось познакомиться с одним часовым мастером, где я встретился с двумя девушками, впоследствии сыгравшими большую роль в создании гомельских кружков и организации с.-д. на юге. Это были Маня Альтшуллер и Оля Вольфсон. Были они тогда молодыми девушками лет 16–17, первая — шляпочница, а другая — портниха. После того, как они познакомились с Чертковым и Эпштейном, мы вместе начали часто встречаться и беседовать о нашем невежестве и решили после праздников начать регулярно собираться и читать вместе. И вот осенью 1893 г. нами был устроен первый кружок, в который вошли, кроме упомянутых, чулочница Фейга Зак (ныне врач), шляпочница Р. Трифон и слесарь Д. Ябров.

Когда, по прошествии 35 лет, вспоминаешь об этом кружке и видишь путь и победы, одержанные российским пролетариатом, кажется фантастическим, что приходится говорить о каком-то маленьком кружке в каком-то захолустном городе на Западе, но надо перенестись мыслями в то далекое время, чтобы понять, что самое зарождение этого кружка представляло собою уже нечто. Товарищи, пишущие свои воспоминания, немало сообщают о тех трудностях, какие возникали, когда приходилось «обхаживать» рабочего.

В таком городке, как Гомель, не могло быть, конечно, скрыто, что молодые девушки ходят к молодому человеку на квартиру, и родители этих девушек подняли целую бурю негодования против посещения ими моей квартиры—рабочего, притом еще отщепенца, который работает по субботам.

Мы начали собираться, но где взять книги, хотя бы и легальные, где разыскать интеллигента, который мог бы заниматься с нами?.. Я лично сам нуждался в том, чтобы со мною занимались, — не то чтобы долго мог заниматься с кружком. Мои знакомые Голубов и Беленькие не хотели заниматься, да их и не интересовали рабочие или бесплатные занятия с кем бы то ни было. В доме часового мастера, где я познакомился с Вольфсон, я встретился также с братом и сестрой Табенкиными (ныне зубной врач в Москве). Эта Табенкина, портниха, уже побывавшая и работавшая в Варшаве, кое-что слыхал о кружке в Западном крае. Через нее-то я и познакомился с Исааком Захарьиным. Он, бывший ученик одесской школы «Труд», недавно до этого возвратившийся из Америки, горел желанием, что-либо сделать в области общественно-культурной работы. Знакомства среди рабочих у него не было. По своим убеждениям он был народник. Кое-что он знал о народовольческом движении в Одессе, принимал участие в кружках учеников школы «Труд». Хотя в Гомеле в то время никакой конспирации не требовалось, но Захарьин обставил наше знакомство чрезвычайной таинственностью. Помню, когда я должен был познакомиться с ним, он не хотел, чтобы я пошел прямо к нему на квартиру, и не хотел итти ко мне, а устроил свидание в библиотеке своего брата (его брат открыл тогда платную библиотеку): я по приходе должен был спросить книгу Спенсера, и тогда он со мною заговорил, и мы познакомились. Я сразу сообщил ему, что у меня есть кружок, состоящий из ремесленников, и что нам необходимо, во-первых, доставать книги, а во-вторых, найти человека, который мог бы с нами заниматься. Хотя у него и было несколько знакомых, настроенных народнически (в том числе и учитель Федотов), но почему-то никто из них не мог заниматься с нами и, наоборот, один, познакомившись с нами, начал нас высмеивать в шуточных стихотворениях.

В такой обстановке, с одной стороны — враждебного отношения родителей, с другой—иронического отношения так называемой интеллигенции, мы все-таки продолжали собираться и читать, что только могли достать (Толстого, Достоевского, Златовратского и др.). Следует упомянуть о двух нерабочих, которые попали в наш первый кружок, — об Алтере Драбкине и Александре Ноткине. Первый был приказчиком в какой-то сахарной торговле, а второй был ешиботником. С Драбкиным мы были знакомы через Черткова, но в кружок не пригласили, считая, что кружок наш должен состоять исключительно из рабочих. Но Драбкин и Ноткин как-то узнали о нашем кружке, и в один прекрасный вечер они, не решаясь зайти в комнату, простояли все время чтения под окном, — благо окно выходило в переулок, куда никто не ходил.

Когда мы об этом узнали, мы после усиленных «дебатов» решили их пригласить. И надо сказать правду, хорошо поступили, ибо они впоследствии оба оказались энергичными с.-д.; Драбкин умер в ссылке в Енисейской губернии в 1902 г., а Ноткин ныне работает в Госиздате.

С Захарьиным мы довольно хорошо сошлись. Кружок регулярно собирался. Каждому члену кружка было вменено в обязанность знакомиться с другими рабочими и привлекать их в кружок. К весне того же года участников кружка было уже довольно много. Примкнули к нам и матрасник Раппопорт, и слесарь Гуревич, и еще многие из гомельских ремесленников. В это время в Гомель приехал учившийся за границей родственник И. Захарьина, Ной Захарьин, и он согласился прочесть нам несколько лекций по политической экономии. На этих лекциях на квартире Н. Захарьина присутствовало человек двадцать. Условия в Гомеле позволяли тогда устраивать такие лекции без опасения навлечь подозрения администрации. Вообще, мне кажется, гомельский жандармский офицер Власов и не подозревал, что какие-то рабочие-ремесленники могут нанести какой-либо вред правительству, — то ли дело дочь капиталиста Гинзбурга, которая училась в Питере и была арестована по какому-то народовольческому делу и освобождена под надзор родителей в Гомель. За ней он считал нужным следить и, как злые языки говорили, не без пользы для своего материального благополучия (говорили, что Гинзбург построил ему дом). Как бы то ни было, мы пока слушали лекции Н. Захарьина.

В целях более широкого знакомства с некоторыми ремесленниками у нас на пасхе была устроена вечеринка в квартире Нахамкиных.. Это были брат и сестра (он был полуинтеллигент, дававший частные уроки, а она — портниха, знакомая Табенкиной). На этой вечеринке Захарьин говорил речь о необходимости спайки между рабочими и, помню, приводил известный пример с веником (один прут можно разломать, а когда связать несколько прутьев вместе—невозможно). Было указано также на необходимость учиться и приведены были примеры других западных городов, как Минск и Вильно. На этом вечере читались стихотворения Некрасова и «Портной» Никитина. После этого вечера организовались еще два кружка. Была устроена cтачечная касса. К сожалению, устав этой кассы не сохранился, но, насколько я помню, он не отличался от устава виленской. Кассиром был выбран Шлейма Эпштейн. В этот период я познакомился с Драгунским — учителем, Моховым — учеником землемерной школы и Бартошкиным — братом провокатора по делу с.-р. и гомельскому делу. С начала лета мы сделали местом для наших собраний реку Сожь. Каждую пятницу ночью мы отправлялись на лодках кататься и забирались на противоположный берег, где обсуждали свои дела. Дело в том, что в это лето было принято решение бороться за 12-часовой рабочий день. Эта работа прошла довольно успешно. Как и виленские рабочие, гомельские воспользовались старым законом о 12-часовом рабочем дне в ремесленных заведениях и начали настаивать на его выполнении. В тех мастерских, где рабочих было 3–4 человека, приходилось обращаться с заявлением в ремесленную управу и самим в виде забастовки подкреплять свои требования. Там же, где были рабочие-одиночки, больших трудов это не составляло, и хозяева скоро согласились. Таким образом, летом 1894 г. во всех ремесленных мастерских Гомеля работали не более 12 часов. Теперь, когда работают 8 часов и переходят на 7-часовой рабочий день, кажется причудливой борьба за 12-часовой рабочий день. Но в то время было так.

В начале лета 1894 г. в Гомель приехал учившийся в Вене студент Гуревич, которого мы звали «Гуревич Венский», и предложил заниматься с нами по политической экономии (Ной Захарьин тогда уже уехал). И я нанял квартиру на Кузнецкой улице из двух комнат, в которой регулярно по субботам днем читались лекции по политической экономии. Я лично на этих лекциях имел возможность быть всего один или два раза, так как мне приходилось работать днем. На этих лекциях присутствовало человек до 50, в том числе, кроме вышеуказанных членов первого кружка, — еще Раппопорт, Ритерман Хиена, Хайка (фамилию не помню), сапожник Яков, моя сестра — портниха и др. К сожалению, своей коренной гомельской интеллигенции, которая могла бы регулярно заниматься и дать этим кружкам определенное направление, в то время в Гомеле еще не было. Гуревич-Венский к осени тоже уехал. Но его пребывание в Гомеле оказало влияние на сплочение той учащейся молодежи, которая все же хотела что-либо делать и помочь рабочим в их развитии. К таковым относились несколько гомельских гимназистов и учитель Драгунский.

Среди гомельских гимназистов Захарьин провел кампанию об оказании помощи в занятиях с кружками и отдельными лицами. На это откликнулись бывшие тогда в Гомеле учащиеся Л. Цейтлин (впоследствии член Московского комитета и член второго съезда РСДРП), Залманов, Т. Геликман, Ш. Ашпиз и др. Кроме того, Т. Геликман начал заниматься с кружком по естествознанию. Как-то вышло так, что мы со своими кружками взбудоражили весь Гомель, и все, что было здесь живого, начало нами интересоваться. Особо следует указать на знакомство в то время со студентом Киевского университета А. Ратнером (впоследствии — директор частной гимназии в Гомеле). Приезжая тогда на каникулы в Гомель, он привозил нам новые сведения о жизни Киева, так как он был тесно связан с киевским землячеством в университете. Иногда он случайно привозил нелегальную книжку, а один раз привез нам целый пакет нелегальной литературы.

В зиму 1893–94 г.г., когда кружки только что устроились, я поехал на рождество в Минск повидаться с товарищами и посоветоваться, что делать. Пробыл я там дня три. Там в беседе с некоторыми, товарищами,—в особенности, помню, со старшей Фондылер, — выяснилось, что необходимо держаться с.-д. программы и стараться продолжать делать то, что я делаю, т. е. организовывать рабочие кружки. Как я cказал уже выше, работа в этом направлении в Гомеле шла недурно. Летом 1894 г. кружки сильно увеличились, и благодаря лекциям Захарьина и Гуревича стало возможным отобрать кружок для чтения нелегальной литературы. Была вытащена на свет божий лежавшая у меня в сундуке книжка «Кто чем живет» Свидерского, и мы начали читать ее в кружках. Осенью 1894 г. получилось из Киева от А. Ратнера письмо, в котором он сообщал, что в Киев ожидается транспорт нелегальной литературы и что можно достать часть и для Гомеля. Туда был послан И. Захарьин, и на собранную в кружке некоторую сумму ему было поручено привезти литературу. Но, к сожалению, он вернулся с пустыми руками, так как литература еще не была получена, а ему сидеть долго в Киеве нельзя было. Однако, на рождестве литература была привезена Ратнером. Вообще рождественские каникулы 1894 г. были бурными среди съехавшейся в Гомель учащейся молодежи и, конечно, захватил и нас, рабочих. В то время в России, и в особенности в Киевском университете, происходили студенческие «беспорядки», и съехавшиеся в Гомель студенты Киевского и других университетов, в том числе Ш. Ашпиз, Ратнер, Залманов гомельчане, а также Михаил Соломонович Балабанов и др. все время собирались и делились впечатлениями от университетской жизни почти всей России. Так как у меня была квартира, в которой можно было собираться и свободно поговорить, то она была в этот месяц своеобразным центром, где обсуждались столичные события. Все это сильно поднимало настроение. Мы стали чаще собираться и читать уже определенно с.-д. литературу. Из привезенной литературы, помню, было «Чего хотят социал-демократы», «Горе Тихомирова (ответ Плеханова Тихомирову)», «Русский рабочий в революционном движении», «Задачи русской интеллигенции в борьбе с голодом» Плеханова и др.

Не могу не рассказать об одном случае, который имел место осенью 1894 г. и который мог очень печально окончиться для меня и некоторых товарищей. Дело в том, что одного из товарищей нашего кружка — Яброва — отправляли в солдаты. Мы все пошли его провожать. Отправка была за вокзалом, на так наз. воинской платформе. В то время при отправке новобранцев, в особенности евреев, предпринимались всякие меры охраны. Стоявшая цепь солдат не допускала нас внутрь, чтобы попрощаться с товарищем. Кроме нас, было еще много народу; каждый приходил провожать своих родных и знакомых. Как обычно в таких случаях, была давка, просьбы, слезы и т. п. Напирали на цепь конвойных. Наши товарищи перебранивались с ними. Однако, все пока было благополучно. Но вдруг конвойные так сильно толкнули одного старого еврея, что тот полетел кубарем. Это нас взорвало. Пошла сильная перебранка с конвойными солдатами. После отправки новобранцев, когда мы уже начали уходить, солдаты вздумали отомстить нам и начали придираться. Произошла потасовка, и наши им здорово «наклали». Все разбежались. Так как я непосредственного участия в драке не принимал, то я не убежал; остался также и Ноткин. Солдаты задержали нас; Раппопорта же догнали. Этот же конвой доставил нас к исправнику, и хотя нас назавтра освободили, но все-таки предали суду по обвинению в нападении на военный караул. Кончилось же это благополучно потому, что был издан манифест, благодаря которому наше дело прекратили, взяв с нас подписку.

Получив нелегальную литературу, мы ее читали в первом кружке. Работа еще более оживилась. В это время установился уже 12-часовой рабочий день. Как я говорил, Т. Геликман регулярно занимался с одним кружком по естествознанию. Со многими молодыми рабочими начали заниматься по предметам. Одним из таких молодых людей, с которым начали заниматься чуть ли не с азбуки (ему был тогда 14-й год), был Мирон Борисович Вольфсон (автор книги по обществоведению). В Гомеле жил тогда еще один Вольфсон, сын приказчика на лесном складе. Этот Вольфсон сильно интересовался философией и прочитал нам на квартире фельдшера Дубсона несколько рефератов по философии. На этих рефератах присутствовали Драгунский, Захарьин, Б. Столпнер и я. Но эти рефераты продолжались недолго; было, кажется, два или три реферата, главным образом, о Милле и утилитаризме. Трудно после 35 лет перечислить все подробности работы того времени. Помню только, что каждую субботу и в свободные вечера собирались то на квартире Ноткина, которая была нанята на общие средства, то у меня, то у Раисы Страж (Фридман). Хотя трудно теперь охарактеризовать то настроение, которое было тогда в Гомеле, но я не ошибусь, если скажу, что все рабочие-ремесленники так или иначе были втянуты в рабочие кружки. В самом Гомеле никаких фабрик и заводов не было. Были только мелкие ремесленные заведения. Но в окрестностях Гомеля — в Белице — была спичечная фабрика, а в Добруше — писчебумажная Паскевича. Мы решили завязать сношения с рабочими Белецкой спичечной фабрики. Драбкин добыл какое-то знакомство туда, и мы вместе отправились к одному рабочему. Но то, что мы увидели там, не поддается описанию. В грязных и вонючих помещениях работали маленькие дети и старики. Если там было несколько подростков и молодых рабочих, то к ним подступиться нельзя было, так как вся работа почти раздавалась на дом и они работали по 14–15 часов в день. В конце концов только в 1896 г. Драбкину удалось вовлечь их в движение. Летом 1894 г. была у нас попытка установить связи с железнодорожными рабочими. У Захарьина был какой-то знакомый железнодорожник, и мы пошли к нему в гости. Из разговоров, однако, выяснилось, что с этим рабочим сделать ничего не удастся, и наша попытка осталась пока безуспешной. Будучи на рождестве 1894 г. в Минске у тов. Л. Берковича, я познакомился у него с вернувшимся из ссылки бывшим железнодорожным рабочим-гомельчанином Алеевым, и по приезде его в Гомель мы опять сделали попытку связаться с железнодорожными рабочими. Но Алеев, на которого мы возлагали надежды, как на бывшего ссыльного, категорически отказался связать нас с железнодорожными рабочими, а также — встречаться с нами.

Следует указать еще на ту группу, которую хотел создать в то время в Гомеле Б. Столпнер. Однажды он собрал нас и предложил учредить в Гомеле общество защиты прав человека. По его плану, мы, рабочие, и вообще гомельчане, должны были оказывать сопротивление всяким мерам полиции. Но из этого ничего не вышло. На первом же собрании эта мысль была отвергнута. Столпнер в то время только что приехал в Гомель из Полтавы, откуда его выслали по этапу. В Полтаве он был связан с толстовцами, и через него мы получили нелегальные толстовские произведения, как «Николай Палкин», «Письмо к царю» и др. Зимою 1894 г. к нам примкнул приказчик книжного магазина Сыркина Кисин. Он много поработал в Гомеле и после нашего отъезда продолжал работу в гомельской организации. Кисин был убит в 1905 г. в Вильно во время демонстрации. В том же 1894 г. к нам из Витебска приехал Самуил Гуревич. Он регулярно начал заниматься с кружками, и так как организация была уже довольно солидная, то ему пришлось довольно энергично работать. Впоследствии он уехал в Екатеринослав и оттуда — в Николаев, где вместе с Троцким был арестован и сослан в Сибирь. Гуревич этот, участник витебского рабочего движения, принимал активное участие в с.-д. работе, написал брошюру о профессиональных союзах в 1906 г. Теперь живет в Москве и работает в изд-ве «Технической энциклопедии».

Осенью 1894 г. мне пришлось бывать в Могилеве, и там, познакомившись с Изаксоном и Жоровым, я получил от них издаваемые на еврейском языке легальные так наз. «Летучие листки» (Флиг блетлех), в которых печатались произведения Перетца и Пинского. В особых брошюрах были отпечатаны «Долой ярмо» Пинского и «Ди Штроймл» Перетца. Эти книжки читались с захватывающим интересом и довольно широко распространялись среди гомельских рабочих. Особо следует упомянуть о приехавшей в Гомель в конце 1894 г. Раисе Страж. Это была виленская работница, дочь бедной вдовы, примкнувшая там к рабочему движению. Но так как мать ее очень преследовала за это, то она тайком уехала оттуда в Минск и из Минска в Гомель. В Гомеле она прожила недолго, месяца 4, а потом переехала в Киев. Это была активнейшая работница, с твердым закаленным характером, и впоследствии она принимала большое участие в киевских кружках и, в организациях «Рабочего Знамени»; была в ссылке; в 1919 г. умерла от тифа в Киеве.

Как я уже указал, с железнодорожными мастерскими сношений нам наладить не удалось, но в техническом железнодорожном училище связи у нас были. К сожалению, один из ж.-д. техников впоследствии оказался провокатором (Бортошкин). Все эти кружки хотя и были связаны между собою, но определенной организации в то время не было. Бухбиндер в своей статье о гомельском рабочем движении говорит, что до 1897 г. там был хаос. Но мне кажется, что он, опираясь на какую-то официальную записку, не совсем прав. Верно то, что определенной организации там не было, как не было ее и во всей России, но тенденция была определенно социал-демократическая. Это видно из характера кружков и той литературы, которую мы получали, и тех деятелей, которые впоследствии выдвинулись за указанный период. Характерно, что ни один из рабочих того времени не примкнул к с.-р. или к другим не с.-д. организациям, а к социал-демократии примкнули все более или менее живые элементы: О. Вольфсон, М. Альтшулер, А. Ноткин, X. Ритерман, А. Драбкин. Г. Чертков, Г. Гольдина и мн. др. Из ученической же молодежи все были с.-д., а некоторые заняли определенное положение в РСДРП. В начале 1895 г. я лишился работы в Гомеле, и мне пришлось опять ее искать. Хотя мне было обещано, что к осени мне снова будет дана работа, но оставаться в Гомеле не имело смысла. Хотелось уже более широкого поля деятельности. Думал я ехать в Киев, но к началу лета там работы найти нельзя было, и я поступил до осени на работу в Новозыбкове, в типографии Гольдмерштейна. Живя в Новозыбкове, я каждое воскресенье приезжал в Гомель. В Новозыбкове же мне удалось познакомиться только с группой гимназисток, так называемых бобручанок. В этой группе состояли Шейнис, Киржниц, Брегер-Брауде, Ивенская и др. Мне удалось сорганизовать для совместного чтения кружок по саморазвитию. В скором времени туда приехал Езерский (ныне работает в Гусе на Украине) и продолжал вместе с бобручанками совместное чтение. Так как в конце 1895 и начале 1896 г.г. мы, старые участники гомельских кружков, стали разъезжаться, то Езерский после этого переехал в Гомель и продолжал там свою работу. В Новозыбкове же работы среди местных рабочих в то время еще не было, так как таковые там совершенно отсутствовали. Осенью 1895 г. я переехал в Киев.


Опубликовано в: Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник / Под общ. ред. Ф. Я. Кона. Кн. 48. М., 1928.
Сканирование и обработка: Сергей Агишев.



По этой теме читайте также:

Имя
Email
Отзыв
 
Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017