О трёх участницах революционной борьбы

Одной из особенностей революционного движения в России в ХIХ и в начале XX в. было широкое и активное участие в нем женщин, преимущественно молодых. В то время как в Англии, Франции, Германии и других западноевропейских странах подавляющая масса женщин ограничивалась домашним хозяйством и была слабо затронута революционным движением, иную картину представляла дореволюционная Россия. Здесь женщины наряду с мужчинами разделяли все опасности и страдания, связанные с борьбой за лучшее будущее своей Родины. Я принимал тогда активное участие в революционной борьбе и не раз при этом встречался, обменивался мнениями и опытом, совместно действовал как с рядовыми, скромными, но убежденными ее участницами, так и с выдающимися деятельницами, накопившими большой жизненный и политический опыт. Здесь были разные характеры, различные формы борьбы и неодинаковые судьбы. В моей памяти особенно ярко запечатлелись образы трех женщин — Инессы (Елизаветы Федоровны) Арманд, Л.А. Воскресенской и В.Н. Фигнер. До известной степени они могут служить примерами различных типов русских женщин-революционерок.

В связи с ранним периодом, рубежом XIX—XX вв., передо мной встает образ Инессы Федоровны Арманд. Я познакомился с ней, будучи 18-летним юношей, через своего товарища, активного посетителя передовых кружков Владимира Евгеньевича Арманда, который был ее мужем. Это был сын заводчика, приехавшего из Франции и открывшего крупную фабрику в с. Пушкино Московской губернии.

С юных лет Инесса Федоровна страстно занималась самообразованием, но не была удовлетворена обеспеченной созерцательной жизнью. Ее влекла к себе общественная деятельность. Однако участие в легальных благотворительных и просветительных обществах не могло отвечать ее духовным запросам. В.Е. Арманд уже был знаком с учением Маркса и Энгельса, поддерживал связи с революционерами и сам постепенно втягивался в политическую борьбу. Своими взглядами он делился с женой, которая нашла в них желанную идейную опору, отвечавшую ее запросам. В 1904 г. она была уже убежденной последовательницей большевистских взглядов. Именно тогда я стал посещать политические собрания в семье молодых Армандов.

Осень 1904 г. была кануном первой российской революции. Шла русско-японская война, сообщения из Маньчжурии непрерывно извещали о поражениях царской армии и ее отступлении. Престиж самодержавия был подорван, правительство оказалось бессильным против росшего в стране политического брожения. Развернулось широкое общественное движение. Буржуазия, охваченная политической оппозицией, организовала серию либеральных банкетов в форме легальных застольных собраний. Попытка же правительства использовать движение, усилившееся и в пролетарских массах, в форме гапоновщины обернулась против самих властей. Все шире и острее ощущалась революционная тенденция, которая охватывала рабочие массы. Этот процесс со всей силой обнаружился после расстрела 9 января 1905 г. рабочих, пришедших к Зимнему дворцу просить царя удовлетворить их экономические требования. Вера в самодержавие рушилась и уступала место революционной борьбе, которая достигла затем наибольшей силы в октябре — декабре 1905 года.

Осенью 1904 г. оппозиционное движение охватило также университетскую молодежь. В то время я был студентом Московского университета, участвовал в сходках и уличных демонстрациях, выполнял политические поручения подпольных организаций и, усиленно изучая марксистские сочинения, зачитывался нелегальной литературой. Квартира Армандов была тогда одним из тех центров, где под видом посещения гостей часто проходили встречи, на которых читались политические доклады. При этом открыто высказывались революционные взгляды. Еще в старшем классе гимназии у меня установились революционные связи. Теперь от совместных обсуждений текущих событий я и мои товарищи стали переходить к подпольным формам борьбы.

Когда осенью 1904 г. я близко познакомился с Инессой Федоровной, она только что вернулась из Швейцарии и привезла с собой целый чемодан нелегальной литературы, которую через меня поместила в надежном месте — на квартире моей старшей сестры Алевтины, драматической актрисы. Частые встречи способствовали укреплению наших дружеских отношений. Мы помогали книгами и брошюрами пропагандистской работе Московского комитета РСДРП. Для получения и доставки нужных книг из этой нелегальной библиотеки были приглашены я и студент второго курса историко-филологического факультета Н.М. Лукин (позднее — видный советский историк, академик). Был выработан порядок передачи через нас нелегальной литературы другим лицам на заранее намеченных явках (явочных квартирах, предоставленных для встреч с сочувствующими). Место хранения изданий было известно только мне и Лукину. Этот порядок оправдал себя. Чтобы тщательнее законспирировать место встреч с посредниками, Инесса Федоровна с мужем уехали из старой квартиры на Спиридоновке (ныне ул. Ал. Толстого) и сняли квартиру на Остоженке (теперь ул. Метростроевская, д. 8, этот дом сохранился). Много раз я приходил сюда за указаниями, кому и какие книги следует доставить из квартиры сестры. Хорошо помню скромно обставленную комнату, главной принадлежностью которой были длинный стол и стулья. Инесса Федоровна часто встречала меня с маленьким ребенком на руках и, разговаривая, продолжала ходить с ним по комнате. То был ее младший сын Андрей.

К сожалению, вселяясь в новую квартиру, Арманды допустили большую ошибку: они разрешили жить в ней члену партии социалистов-революционеров И. И. Николаеву, который оказался плохим конспиратором;'в отведенной ему комнате он хранил не только нелегальную литературу, но и оружие. Вскоре это привело к катастрофе. Дело в том, что после убийства эсерами московского генерал-губернатора великого князя Сергея в начале февраля 1905 г. полиция произвела массовые обыски, в том числе у Армандов. Николаев и хозяева квартиры были арестованы и заключены в тюрьму, а в квартире полиция устроила засаду. Все приходившие подвергались обыску и при малейшей улике тоже отправлялись в тюрьму. В течение нескольких дней в засаду попало много эсеров и социал-демократов, приходивших кто — к жильцу, а кто — к хозяевам. Когда в намеченный день на эту, казалось бы, надежную квартиру явился и я, меня обыскали и нашли рукописный перечень книг нелегальной библиотеки. Поскольку я отказался давать показания, то тоже был арестован. Полиция предполагала тогда, что некоторые известные ей социал-демократы и эсеры должны были провести там совещание о совместной деятельности.

В полицейском участке я увидел Владимира Евгеньевича и Инессу Федоровну, и мы успели договориться, как вести себя во время следствия. Полиция ошибочно полагала, что я принадлежу к эсерам, и поместила меня сначала в одну из башен Бутырской тюрьмы, где были сосредоточены все подозреваемые в подготовке убийства великого князя Сергея. По мере полицейского следствия более отчетливо выяснялась действительная обстановка. Социал-демократы, в том числе и я, были переведены из Бутырской тюрьмы в Таганскую, где находились арестованные по политическим мотивам, но не террористы. Эта тюрьма в Лефортовском районе была построена с соблюдением всех полицейских требований и вплоть до 9 января 1905 г. подчинялась общему порядку в смысле надзора и степени строгости заключения. Однако после Кровавого воскресенья и неожиданного для правительства подъема стачечной борьбы произошло ослабление прежней строгой изоляции и сурового режима. Трехэтажные тюремные корпуса непрерывно гудели от громких переговоров заключенных через окна камер. Специальный староста открыто регулировал свидания заключенных с родственниками. С воли приносили нелегальную литературу, которая обращалась по всем камерам. В обстановке начавшейся революции прежний режим рушился и сама тюрьма, как говорили в то время, превратилась в подобие революционного университета. Открытый обмен мнениями, информация о последних событиях, политические споры о программе и тактике действии давали возможность всем заключенным быть в курсе событий. На свидания с заключенными приходили уполномоченные подпольных организаций. Тюрьма стала как бы центром, где завязывались знакомства, сообщались извне различные сведения. Связи между камерами и революционными организациями поддерживались успешно, так как беседы с приходящими «родственниками» и «невестами» не контролировались тюремным начальством. В такой обстановке я узнал много неизвестного и установил новые политические связи.

Через два месяца я был вызван в охранное отделение, где мне было предложено выбрать любой губернский город для проживания там под полицейским надзором вплоть до решения суда. Сначала потребовали немедленно ехать на вокзал с полученным «проходным свидетельством». Затем, после настойчивых возражений с моей стороны и хлопот моей сестры, мне разрешили провести две недели в Москве. С мая 1905 г. я уже находился в Саратове, где, несмотря на секретный надзор, активно работал в местной социал-демократической организации. У меня складывалось убеждение, что Московское охранное отделение, а затем и саратовские власти просто потеряли голову перед лицом бушевавших революционных событий[1]. В конце июля 1905 г. я был вновь арестован в связи с подготовкой отпора реакционному черносотенному погрому.

С И.Ф. Арманд я больше не встречался. Следствие по ее делу длилось довольно долго, ее переводили из тюрьмы в тюрьму, а 3 июня 1905 г. освободили, отдав под особый надзор. После царского манифеста 17 октября 1905 г. судебное преследование ее было прекращено.

...12 октября 1920 г. в глубокой скорби шел я за гробом Инессы Федоровны, скончавшейся на Кавказе от тяжелой болезни. Ее хоронили на Красной площади. В нескольких шагах от меня был В.И. Ленин. Мне навсегда запомнилось его лицо, суровое и сосредоточенное.

Среди других знакомых мне участниц подпольного революционного движения начала 1900-х годов хочу выделить Л.А. Воскресенскую, мать моего сверстника и товарища гимназических лет Германа Воскресенского. Людмила Александровна была педагогом, в течение многих лет возглавляла женскую гимназию, которую московские партийцы считали передовой. Позднее руководство гимназией перешло к Варваре Васильевне Потоцкой, которая в 1906 г. и позже поддерживала близкие связи с партийными кругами. В 1906 г. Воскресенская целиком посвятила себя подпольной революционной деятельности и продолжала ее в последующие годы.

Когда я познакомился с нею в 1903 г., это была женщина средних лет, приветливая, внешне привлекательная. Она отличалась широким кругозором, разносторонним образованием, организаторскими способностями. Хорошее знание марксистских работ сочеталось у нее с большим педагогическим опытом. Она имела широкие связи с передовыми кругами Москвы, параллельно педагогической деятельности вела большую пропагандистскую, а позднее и организационную работу. В РСДРП ей давали весьма ответственные поручения. Я тогда был гимназистом и только начинал участвовать в подпольной работе.

Мы оба входили в состав Рогожского районного комитета Московской городской организации РСДРП, и я не раз убеждался в преданности Людмилы Александровны делу партии, ее опытности и широких знаниях.

Особенно запомнились мне месяцы 1906 г., когда я вернулся из саратовской ссылки и мне было поручено работать в Рогожском парткомитете 2, В то время Людмила Александровна руководила районной пропагандистской группой: комплектовала ее состав, активно участвовала в подготовке программ для товарищей, стоявших во главе пропагандистских кружков, которые знакомили рабочих с партийной политикой и помогали подбору организаторов заводских подпольных комитетов. Благодаря непосредственной связи с активными заводскими рабочими эти комитеты следили за настроениями в пролетарской среде и были проводниками большевистской идеологии и тактики. Л.А. Воскресенская хорошо справлялась со своими функциями: каждый день она неизменно посещала явочную квартиру, куда сходились пропагандисты, организаторы и рабочие — председатели заводских комитетов, получала и раздавала нелегальную литературу, сообщала о постановлениях МК РСДРП, распределяла пропагандистов по вновь образованным кружкам. В ее задачу входили также подготовка и проведение больших рабочих собраний, в частности подпольных митингов, посвященных наиболее важным текущим событиям.

Следует отметить большую роль Л.А. Воскресенской в политическом воспитании женщин. Для Москвы и Московской губернии, крупного центра текстильной промышленности с преобладанием женщин-работниц, это имело огромное значение. Пропаганда в среде работниц отличалась особыми трудностями; наряду с 8 или 10-часовым трудом на предприятии им нужно было справляться с семейным хозяйством и воспитывать детей. Женщине среднего возраста было уже не под силу совмещать все это, и в качестве активных исполнителей партийных поручений преобладали молодые девушки. Недостаток опыта восполнялся у них горячей преданностью делу партии и усердием при выполнении поручений. На предприятиях, где преобладали мужчины, работницы занимали второстепенное место по численности и по влиянию на массы. Однако и здесь выделялись наиболее одаренные и готовые на самопожертвование девушки. Они заводили дружбу с товарищами по фабрике, прислушивались к их запросам, сомнениям и помогали им включиться в активную работу. Наиболее способные становились фабричными организаторами, а некоторые под влиянием Л.А. Воскресенской принимали решение целиком посвятить себя революционной деятельности. Одним из примеров таких «выдвиженок» была Таня Старикова, умная и убежденная сторонница большевиков в период формирования боевого крыла РСДРП. Она работала на кондитерской фабрике СИУ.

После победы Великого Октября, когда я был уже специалистом-историком, наше сотрудничество с Людмилой Александровной возобновилось, но в другой обстановке: мы оба работали в Политико-просветительном отделе Военного комиссариата Москвы и Московской губернии, созданном в начале гражданской войны. И на этот раз мы действовали согласованно и дружно, вдохновленные единой мыслью об укреплении Советского государства[3].

Особую категорию выдающихся женщин представляли собой ветераны революционного движения. В глазах передовой молодежи оди были окружены ореолом страстной и преданной борьбы за лучшее будущее и оказывали большое воспитательное влияние на формирование новых отрядов борцов революции. Они поддерживали постоянную духовную связь с молодежью, делились с нею воспоминаниями и политическим опытом, были порою советниками тех, кто впервые приступал к общественно-политической деятельности. Среди этих ветеранов выделялась Вера Николаевна Фигнер, игравшая крупную роль в последний период народнического движения. Молодежь привлекали в ней ясный ум и горячее сердце. Накануне революции 1905 г. Вера Николаевна была освобождена из одиночной камеры Шлиссельбургской крепости, где она провела 20 лет. Ей было тогда больше 50 лет, и она уже не вела подпольной работы. Но ее участие в борьбе все время ощущалось в живом общении с революционной молодежью, советах и активной помощи.

После Великой Октябрьской социалистической революции Вера Николаевна занималась литературной работой и закончила книгу воспоминаний «Запечатленный труд». Она была активным членом созданного весной 1921 г. Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Члены этого Общества занимались и научно-исследовательской работой. При нем было организовано несколько исторических секций, в которых велось изучение российского революционного движения, в том числе участия-дворян в освободительной борьбе начала XIX века. Председательницами секции по истории декабристов являлись бывшие народовольцы В.Н. Фигнер и А.В. Якимова. Будучи одним из секретарей этой секции (другим был Б.Е. Сыроечковский), я часто посещал Веру Николаевну. Она подарила мне свои мемуары, фотокарточку с дарственной надписью. Я очень ее уважал и преклонялся перед ее героизмом. Защищая себя и товарищей и очутившись в Шлиссельбургскай крепости в одиночной камере, она бросилась на начальника тюрьмы — то был жестокий человек, его прозвали Иродом — и сорвала с него погоны. За это Фигнер приговорили к смертной казни, но в Западной Европе началось столь бурное движение в ее защиту, что Александр III вынужден был заменить прежний приговор бессрочной каторгой.

Вера Николаевна мне очень помогла. В 1930 г., когда мне по ошибке было предъявлено необоснованное обвинение, опрашивали также и ее. Показания В.И. Фигнер сыграли решающую роль в моем оправдании.