О тех, кто кое-что знал о размахе
и методах сталинских репрессий.
О тех, кто ратует «не ворошить
прошлое».
Что побудило автора
написать мемуары.
С выше сорока лет прошло как умер Сталин. Большинство населения страны не знало, что творилось при нем, когда под его «руководством» мы, будто бы, шли к победе коммунизма, строили свое светлое будущее.
Только те, кому посчастливилось остаться в живых, прожив десять, двадцать лет в условиях скотского существования и безудержной эксплуатации рабского труда заключенных, кое-что знали о размахе и методах сталинских репрессий, но и они не могли разглашать то, что видели и испытали в застенках тюрем и за колючей проволокой лагерей, из опасения новых, еще более жестоких репрессий. Разглашение запрещалось. /7/
Поэтому до двадцатого съезда партии газетных сообщений и других сведений о репрессиях не было. Только к середине восьмидесятых годов гласность стала реальной и появились публикации в центральных газетах и журналах. Но большинство свидетелей той поры умерли. Родившиеся же в начале тридцатых годов не могли помнить о происходившем в их детстве и дожили до пожилого возраста людьми, не знающими и не интересующимися далеким для них прошлым.
Именно они, а в особенности те, чьи родственники были причастны к злодеяниям, теперь ратуют за то, чтобы не ворошить прошлое.
Я — из репрессированных. Доживая последние годы своей затянувшейся жизни, хочу напомнить о прошлом. Название «Так было» выбрано потому, что написанное мною, действительно было. Я не пользовался ничьими литературными или разговорными сведениями, ничего не выдумывал, а написал о том, что пережил, что запомнилось. Я себя проверял придирчиво и, если сомневался в достоверности событий, имен, персонажей, то о них не писал.
«Так было» написано в противовес кричащим: «Нет, не было, не было!»
Магнитка, Кузбасс, Турксиб, Беломорканал, Волгодон, Воркута, Колыма, БАМ, Норильск, Игарка, Комсомольск-на-Амуре, Северодвинск и еще многие заводы, стройки и города построены заключенными, на костях заключенных.
В строительстве Комсомольска-на-Амуре участвовали комсомольцы, но все же заключенные были основной рабочей силой. Довоенное строительство БАМа тоже велось заключенными Тайшетлага и лагерей в городе Свободном (какое сочетание — лагеря и свобода).
Вдумчивые люди и тогда понимали многое, но могли ли они противодействовать всесильному жандармскому аппарату НКВД, взлелеянному Сталиным, как оплоту его деспотической единоличной власти? Но никакая ложь и насилие не могли запретить мыслящим людям догадываться о причинах происходящего произвола и насилия. /8/
Возвеличивание подвигами самих себя, якобы совершенными ими в революцию и в гражданскую войну, дотоле неизвестными (малоизвестными) Буденным, Ворошиловым и обязательно Сталиным — вызывали сомнение, а позднее обвинение невинных людей в преступлениях, совершенных Сталиным или по его указанию, открывало людям глаза. Примеров тому было много.
Статья Сталина «Головокружение от успехов» многое прояснила о двурушничестве его в сплошной коллективизации сельского хозяйства, приведшей к голоду в 1933 году.
Приписывать себе чужие достижения и сваливать на других вину за свои ошибки и умышленные злодейства, — такова была генеральная политика Сталина. «Шахтинское дело», состряпанное для репрессий виднейших ученых того времени, будто бы виновных в неперевыполнении заданий первой пятилетки. Могли ли здравомыслящие люди поверить, что какой-то студент Николаев убил Кирова из ревности к своей жене, сопливой девчонке, и вслед за этим — массовым расстрелам в ряде городов бывших дворян и чиновников дореволюционной России как питательной среды для внутренней контрреволюции?
Или чуть ли не всеобщее уничтожение всех старых революционеров, наиболее талантливых военачальников — всех тех, кто были действительными, а не мифическими участниками и героями всех достижений всего народа /9/.
Наряду с этим, проводимое расслоение общества на партийную аристократию, навечно внесенную в номенклатуру должностей с материальной сверхобеспеченностью (после отмены партмаксимума в зарплате), через особые столовые и распределители—«нолевки», доставлявшие в избыточном количестве изысканные продукты питания и вина на дом. Ограничения одним и вседозволенность другим, элите — персональные усадьбы, курорты, увеселительные места и т.д.
Чтобы запретить размышлять об этом, применялись драконовские меры принуждения. Количество репрессированных было тайным. А было их до сорока миллионов, в том числе миллионы заживо уничтоженных. Эта же обстановка родила многочисленных людей-лакеев, стяжателей, развратников, подхалимов, клеветников, палачей: на крови и страданиях ни в чем не повинных людей себя возвышавших в должностях, в званиях, награждавшихся по любому поводу и без повода по личному желанию «сверху».
При репрессии установился очевидно рекомендованный шаблон — намеченную жертву всячески очерняли в газетах и по месту работы. Затем партактив выносил о «жертве» (партийной и беспартийной) решение о лишении ее доверия, и это служило поводом для ареста (давно запланированного по указанию «сверху» или по местной инициативе).
Особо неправдоподобны были сообщения о внезапных смертях Горького, Гамарника, Орджоникидзе и других лиц, об арестах тех, чья биография была до мелочей известна и никакая ложь не могла очернить их во мнении родственников и друзей.
Не модой бросать камень в Сталина и не желанием убеждать молящихся на него прокуроров в прошлом — Абрамовых, Куско, Пикинских и других, тоскующих по Сталину лиц, а нравственной потребностью свидетеля подтвердить всю мерзость прошлых «деяний великого» написаны эти мемуары. /10/