Точка, поставленная перед этим, могла бы стать последней, если бы не один вопрос: а как же департамент полиции? Неужели вездесущая охранка не подозревала, что у нее под носом, на протяжении без малого десяти лет, создавала центральные органы и периферийные ячейки, созывала региональные и всероссийские съезды, налаживала межпартийные контакты и т. д. организация, одно название которой должно было привести департамент полиции в крайнее возбуждение, ибо слово «масон» было для него даже более страшным, чем «революционер». В. И. Старцев таким вопросом не задается, Н. Яковлев же ставит его на первых страницах своей книги, но... с единственной целью доказать, что идти в архив, именуемый сокращенно ЦГАОР СССР, где хранится фонд департамента полиции (ф. 102), не нужно. Главным аргументом для обоснования этой ненужности служит история с неким князем Д. О. Бебутовым, очень красочно рассказанная автором на страницах его книги.
«Обстоятельства основания лож «Северная звезда», «Возрождение» и других, — пишет Н. Яковлев, — носили определенно /198/ комический характер, не говоря уже о том, что охранка прекрасно знала о происходившем и даже попыталась завести полицейское масонство. Движение масонов в это время было связано с именами петербургского адвоката М. С. Маргулиеса и пресловутого князя Д. О. Бебутова». Дальше идет характеристика последнего. «Изрядно потасканный, преждевременно постаревший в великосветских салонах фат Бебутов с возникновением партии кадетов предложил ей свои услуги, вознамерившись пройти в Центральный комитет к.-д.». Узнав, что кадеты хотят создать свой партийный клуб, «он со слащавой обходительностью навязал 10 тысяч рублей». Пораженные либералы «остолбенели»: откуда такая большая сумма? «Острословы» решили, что он украл их у своей богатой жены. Деньги пустили в дело, и «одиннадцать лет лидеры кадетов вели душевные разговоры в клубе, основанном и на бебутовские деньги».
За князем, продолжает свой рассказ Н. Яковлев; значилась «масса лихих поступков». «То, что он самовлюблен и глуп, было видно невооруженным глазом». Но налицо была и «неслыханная политическая дерзость». Бебутов «со смаком» ругал царя, издал за границей и провез в Россию альбом злых карикатур на Николая II, украсил ими свою квартиру, продолжал жертвовать деньги и т. д. Все же в ЦК кадеты Бебутова не взяли, «успокоив его» депутатским местом в Думе от своей партии. После Февральской революции «выяснилось», что князь был агентом охранки, щедро ссужавшей его /199/ деньгами, на которые, помимо прочего, был основан кадетский клуб. Бебутов не выдержал разоблачения, «старика хватил удар, и он умер».
Но и это еще не главное. «Поразительная история кавказского князя имеет прямое отношение к нашему рассказу. В разгар своей деятельности Бебутов соблазнял кадетов и перспективами, которые откроет перед ними масонство. Он не преуспел, ибо П Н. Милюков отличался складом ума холодным и рассудительным. На все предложения — и не только Бебутова — завести еще масонскую ложу он, посверкивая пенсне, отвечал просто и внушительно: «Пожалуйста, без мистики, господа!» Узнав о заключении приват-доцента Милюкова, именовавшего себя профессором, великие умы в охранке, все же уважавшие ученость, решили, что масонство — пустой номер, и потеряли к нему всякий интерес, как и сам Милюков... Промахнулись как сыск, так и знаток отечественной истории»[1].
Вот как все просто, дорогой читатель. Провокатор Бебутов доложил куда надо, что вождь кадетской партии не интересуется масонством, и охранка, «уважавшая ученость», поверила Милюкову, а поверив, масонством не стала заниматься — сыск «промахнулся» вместе с Бебутовым, и, следовательно, идти на Большую Пироговку, где находится здание архива, нет никакой надобности.
Пойдем, однако, по порядку. Ложа /200/ «Северная звезда» называлась «Полярная звезда». Как создавались эти первые ложи в Петербурге и Москве, нам уже известно из публикации Элькина. Ничего комического в ней мы не обнаруживаем. Охранка, заявляем это со всей ответственностью, и ниже это будет подробно показано, решительно ничего не знала об образовании двух указанных Н. Яковлевым лож, равно как и других подобного рода. Мы отвергаем и суждение Н. Яковлева о том, что та же охранка пыталась завести полицейское масонство, так же как и характеристику, данную Н. Яковлевым князю Бебутову и его деятельности. На самом деле он понятия не имеет ни о том, был ли князь в действительности «изрядно потасканным», ни о том, принимали ли его в великосветских салонах, ибо об этом нигде нет никаких сведений. Откуда автор взял, что князь был фатом, тоже неизвестно. Говорить о его самовлюбленности и глупости у автора также нет никаких оснований.
Бебутов действительно дал 10 тысяч рублей на кадетский клуб, и злые языки, подозревавшие князя в сотрудничестве с охранкой, утверждали на этом основании, что именно она дала ему эти деньги. Как мы документально установили, эти домыслы совершенно не соответствуют действительности.
Кстати заметим, что клуб существовал не одиннадцать лет, как считает Н. Яковлев, а всего два года: с воцарением столыпинской реакции он был закрыт. Из-за границы Бебутов привез не альбом карикатур на царя, а изданную при его активном участии в Берлине книгу «Последний самодержец», /201/ приуроченную к празднованию 300-летия дома Романовых Никаких денег, кроме указанных 10 тысяч, князь больше кадетам не жертвовал. Во всяком случае, об этом нет никаких данных. Не был он и депутатом Думы.
И, наконец, последнее по счету, но первое по важности: Бебутов никогда не был агентом охранки. Отсюда следует, что заключение Н. Яковлева о попытках князя соблазнить «посверкивавшего пенсне» Милюкова масонством с последующим осведомлением охранки о постигшей его в этом предприятии неудаче — проявление, другого определения не подберешь, его некомпетентности[2].
Князь не только не был агентом охранки, но, наоборот, был у нее на очень плохом счету. Наблюдением за ним как за неблагонадежным в политическом отношении человеком было начато еще в 1883 году.
23 февраля 1913 г. заведующий заграничной агентурой чиновник особых поручений при министре внутренних дел Красильников сообщил из Парижа директору /202/ департамента полиции следующее. В Париж на несколько дней приезжал князь Бебутов, где имел свидание с Марком Натансоном и «частные сношения» с Леновичем-Кобызевым. Цель приезда — войти в соглашение с делегацией партии с.-р относительно проектируемого им устройства в Берлине революционного музея, в котором должно быть собрано все интересное по революционному движению с момента его зарождения (по-видимому, речь идет только о России. — А.А.). Немецкие социал-демократы готовы предоставить для этого музея бесплатное помещение, «все же остальные расходы на его устройство князь Бебутов делает из своих средств»[3]. Спустя два дня Красильников послал дополнительное донесение, в котором сообщал об отьезде Бебутова в Женеву для той же цели[4]. Прошло еще три дня, и 1 марта Красильников доложил, что 13 января на многолюдном собрании русских студентов в Берлине, где было собрано 4200 марок в кассу, предназначенную для освобождения политических заключенных, в числе других присутствовал и князь Бебутов[5].
19 июня того же года Красильников дополнительно сообщил, что на описанном собрании в Берлине Бебутов пожертвовал 1000 марок. После этого он с Вяземским (?) выехал в Нерви и Сан-Ремо, на обратном пути посетил Париж и Женеву, где виделся со многими революционерами, а по /203/ возвращении в Берлин он посетил Бебеля, «с коим он находится в приятельских отношениях»[6].
Департамент полиции в связи с этими донесениями потребовал дополнительные сведения о Бебутове у начальника столичной охранки. В записке от 15 марта 1913 г. последний сообщил следующее. В начале 1912 г. в отделении были получены сведения, что к 21 февраля 1913 г. — дню 300-летнего юбилея царствования дома Романовых — фракция партии «Народной свободы» «предполагает выпустить в свет какое-то юбилейное издание тенденциозного содержания». В октябре 1912 г. этот замысел был осуществлен. В Берлине вышла книга под названием: «Последний самодержец. Очерк жизни и царствования Николая II», объемом в 561 страницу. Далее шла характеристика «преступного содержания» книги. В числе прочего указывалось, что в книге помещены портреты «представителей партии кадетов, в том числе князя Д. И. Бебутова, с надписью: «инициатор и председатель первого политического клуба в России — «клуба народной свободы» (к.-д.)» — и снимок пепельницы с надписью: «прославившаяся пепельница». А дальше рассказывалась история с этой пепельницей так, как она была описана в книге.
После разгона I Думы полиция жестоко штрафовала к.-д. за всякое созванное ими собрание. Адвокат Кедрин, устроивший такое собрание, был оштрафован на 1000 рублей. За невзнос штрафа его имущество было /204/ описано и выставлено для продажи. На аукцион явился Бебутов и заплатил за продававшуюся пепельницу 1001 рубль, иначе — штраф. После этого, говорилось в книге, штрафовать стеснялись, поскольку положение администрации стало смешным.
По агентурным сведениям, «ближайшее участие» в издании книги приняли Милюков, Гессен и князь Д. И. Бебутов. Начиная с зимы 1911/12 г. Бебутов стал приобретать в большом количестве фотографии для книги в двух столичных фотомастерских. Пепельницу он принес лично, чтобы ее сфотографировали, и рассказал ее историю. Кроме того, он приносил для снимков рисунки и газеты. Служащий одной из фотомастерских опознал в предъявленной книге массу снимков, воспроизведенных с негативов этого заведения.
Одновременно со справкой Петербургского охранного отделения справку на Бебутова, во исполнение резолюции директора департамента полиции, представил ему заведующий особым отделом департамента. В ней, помимо того, что сказано в первой справке, приводятся данные о предшествующей деятельности князя, начиная с указанного 1883 г. В ней сообщалось, что в 1905 г. Бебутов входил в состав Петербургского городского комитета кадетской партии. В январе 1909 г. он устроил вечер на квартире известного банкира Д. Л. Рубинштейна, на котором после концерта было дано политическое обозрение, где в карикатурном виде изображались многие высшие административные лица. На вечере присутствовала почти в полном составе кадетская фракция /205/ Думы, другие виднейшие кадетские деятели и... несколько правых. Бебутов скрыл от хозяина квартиры, что целью вечера была входная плата в пользу основанного недавно общества «Культурной борьбы с правительством». Сбор составил 4 тысячи рублей[7].
Весной 1911 г. наблюдением в столице были установлены сношения «выдающегося французского масона Шарля Лебука с Бебутовым, 82 лет (ошибка, князю в это время было 52 года. — А.А.), при котором находятся две его дочери — Варвара 25 лет и Милена 23 лет». В октябре и ноябре 1911 г. поступили сведения, что известный Бурцев все денежные средства получил от присяжного поверенного князя Давида Бебутова, «человека очень богатого, проживающего частью в С.-Петербурге, а частью в Берлине и предполагавшего выехать в Америку. Бебутов в последнее время (в 1911 г. — А.А.) разочаровался в розыскном таланте Бурцева». В феврале сего года (1913 г. — А.А.) Бебутов выехал в Париж[8].
Все эти сведения были посланы директором департамента полиции С. П. Белецким /206/ 30 марта 1913 г. товарищу обер-прокурора уголовного кассационного департамента правительствующего сената М. В. Литовченко с запросом, достаточны ли они для того, чтобы привлечь Бебутова к суду. 3 апреля поступил отрицательный ответ: одного факта с фотографиями мало. Участие же в издании книги известно только по агентурным данным, и само охранное отделение признает их недостаточными. Кроме того, по ее же сведениям, в издании участвовали Милюков и Гессен, а вопрос возбужден только об одном Бебутове. После этого ответа жандармским офицерам на пограничных пунктах был разослан секретный циркуляр от 11 апреля 1913 г., в котором предписывалось «тщательное наблюдение за прибытием из-за границы во вверенный вам пункт отставного коллежского советника, ныне присяжного поверенного князя Давида Иосифовича Бебутова, 82—84 лет, которого, в случае его прибытия, надлежит сопровождать наблюдением, о чем телеграфировать департаменту полиции с указанием направления пути князя Бебутова»[9].
Циркуляр был принят к неукоснительному исполнению. Каждый приезд Бебутова из-за границы, как и его отъезд, сопровождался наружным наблюдением. В июне 1913 г. департамент полиции, сообщив начальнику столичной охранки, что 16 июня Бебутов прибыл в Петербург из-за границы, потребовал установить за ним «тщательное /207/ наблюдение» 7 августа того же года уже начальник Петербургского охранного отделения доносил департаменту полиции о том, что Бебутов, 53 лет, прибыл из-за границы 22 мая, снял сперва одну квартиру, затем сменил на другую, перевез туда имущество, «а сам выбыл за границу».
28 сентября помощник начальника Вержболовского отделения жандармского полицейского управления северо-западных железных дорог донес начальнику Виленского губернского жандармского управления (а последний — директору департамента полиции), что он, в соответствии с циркуляром от 11 апреля, командировал 25 сентября в Петербург филера для сопровождения и наблюдения за прибывшим Бебутовым. На станции Вильно ему в помощь был дан другой филер. По прибытии в Петербург Бебутов был передан ими двум столичным филерам. На эту поездку было израсходовано 44 рубля[10]. На другой день столичная охранка донесла, что Бебутов взят под наблюдение[11].
Прошло три года, большую часть которых князь, судя по всему, прожил за границей, и розыскные органы дают о нем новый пакет сведений, причем в наблюдение за ним включаются и военные власти. 9 августа 1916 г» Главное управление Генерального штаба (отдел генерал-квартирмейстера. Особое делопроизводство) под грифом «секретно» сообщило департаменту полиции следующее: «Из Берлина приехал в /208/ Копенгаген, откуда собирается выехать в Россию, некто князь Бебутов, который, по имеющимся в Главном управлении Генерального штаба сведениям, по приглашению евреев стоял во главе общества вспомоществования русским подданным, оставшимся в Германии после объявления войны. Занимаясь этим делом, князь Бебутов вместе с германским евреем Каном и русским евреем Вязненским допустил ряд злоупотреблений, как то: несправедливое распределение пособий, выдача их только евреям, расход благотворительных денег на кутеж и т. п.». Уведомляя об этом, Главное управление просит, в случае прибытия Бебутова в Россию, сообщить ему об этом[12].
Департаментом полиции были немедленно даны соответствующие указания[13], и вот 11 октября 1916 г. заведующий жандармским надзором на финляндской границе донес департаменту, что за день до этого из-за границы на станцию Белоостров прибыл Бебутов и, согласно отношению департамента полиции от 17 августа сего года, подвергнут тщательному досмотру. Однако в багаже князя «ничего предосудительного» обнаружено не было, и под наблюдением агента Петроградского охранного отделения князь отбыл в столицу. Помимо досмотра с князя был снят допрос, копия которого была послана с донесением. Князь дал такие показания: в июле 1914 г. он выехал в Карлсбад для лечения, но задержался в Берлине в /209/ связи с войной до июля 1916 г., когда ему разрешили наконец выехать из страны. Он выехал в Стокгольм, где заболел «склерозом сердца», из-за чего вынужден был лечь «в санаторий», в котором пробыл вплоть до выезда в Россию[14]. 18 октября о прибытии Бебутова было сообщено Главному управлению Генштаба[15].
За Бебутовым было установлено наружное наблюдение, но, поскольку оно не давало никаких результатов, начальник Петроградской охранки запросил 20 октября свое начальство: надо ли его продолжать. Ему было отвечено спустя 10 дней, что дока надо. Неизвестно, сколь долго оно бы еще продолжалось, если бы в дело не вмешалась военная контрразведка. 19 ноября 1916 г. начальник охранки сообщил в департамент полиции, что наблюдение за Бебутовым им прекращено, «ввиду установления такового за ним со стороны контрразведывательного отделения при штабе Петроградского военного округа»[16].
Конец всей этой истории приходится уже на послефевральское время. После революции Бебутов был посажен под домашний арест и им занялась Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства. По окончании расследования он 15 апреля 1917 г. был освобожден с подпиской о невыезде, а по докладу следователя «о произведенном им расследовании о шпионской /210/ деятельности кн. Д. И. Бебутова» 28 июня 1917 г. было постановлено послать акт расследований прокурору Петроградской судебной палаты[17].
Для целей данного исследования не имеет значения, был или не был Бебутов немецким шпионом[18]. Важно то, что он не был агентом охранки, как уверял нас Н. Яковлев, пытавшийся доказать, что департамент полиции не занимался масонами.
Как показывают документы, Бебутов принадлежал к тому сорту людей, которые были и, вероятно, будут во все времена: на наш взгляд, они лучше всего характеризуются словом «около». Есть такая категория людей, которая жаждет бурной деятельности в той или иной общественной сфере. Для этой цели они и начинают вращаться в окололитературных или околополитических кругах. Такие люди что-то всегда устраивают, организуют, достают деньги, оказывают услуги, разъезжают, встречают, влезают в интимную жизнь знаменитостей и т. д. и т. п. Одни из них делают это с единственной целью хоть бочком присоединиться к их славе. Таков был и Бебутов. Среди подобной категории людей встречаются и иные — скромные, помогающие и участвующие не для ради шума и треска, а исходя из интересов дела. Таким был, например, упомянутый выше Браудо, неустанный и /211/ бескорыстный ходатай по всяким либеральным делам. Правда, таких, как Браудо, меньше, Бебутовы составляют большинство.
Диапазон околополитических связей и деятельности Бебутова, как мы убедились, был достаточно широк — от кадетов до Бебеля[19]. Участие в мелкой кухонной политике, причем неважно в какой — либеральной или эсеровской, было для него смыслом жизни: он действовал, проявлял кипучую энергию, не давал о себе забыть. Вдобавок ко всему у князя было много денег (богатая жена, как видим, здесь ни при чем; полицейские донесения свидетельствуют, что при нем были только две его дочери), и это позволяло ему жить и политиканствовать в свое удовольствие. И уж для полного счастья он еще занялся масонством, но об этом дальше.
Занявшись вопросом «охранка — масоны», Н. Яковлев привел и прокомментировал две обширные выдержки из допросов двух бывших директоров департамента полиции, произведенных Чрезвычайной /212/ следственной комиссией, в которых был затронут вопрос о масонах
В ходе допроса Е. К. Климовича, бывшего недолго директором департамента полиции в 1916 г., пишет Н. Яковлев, «всплыли имена агентов полиции Ратаева и Лебедева, о которых спросили Климовича». Климович сказал, что Ратаев ему известен, а Лебедев нет. На вопрос Родичева, следует ли отсюда, что Ратаев был подчинен департаменту полиции, Климович ответил, что Ратаев когда-то был во главе бюро заграничных агентов. На повторный вопрос Родичева, кем он был в 1916 году, бывший директор сказал, что Ратаева, «кажется», взяли еще до его вступления в эту должность. Ему платили «небольшие деньги, и он должен был по масонству написать какое-то целое сочинение, но он прислал такую чепуху, что я даже не читал». Родичев был весьма удивлен таким ответом: «По какому масонству?» Председатель комиссии был удивлен не менее: «По чьей инициативе департамент полиции заинтересовался масонством?» На это Климович сказал, что не может ответить, это было еще до него. При нем посылалось (Ратаеву. — А.А.) не то 150, не то 200 «добавочных рублей по старому распоряжению». Ратаев прислал какую-то тетрадь, которую ему принес заведующий (особым) отделом, и сказал, что читать не надо, потому что это «чепуха». Климович тоже «сказал «чепуха» и не стал читать».
Но Родичев продолжал свое. Милюков назвал эти два имени в своей речи (1 ноября 1916 г.), а потом он сам видел письмо /213/ военного министра Шуваева к Родзянко, где тот называл их как агентов. Климович в ответ высказал предположение: «Может быть, они по военной разведке работали. Может быть, по шпионажу. Я с этим вопросом не знаком, эта область меня не касалась». Дальше уже идет комментарий Н. Яковлева: «На этом расспросы о масонстве прекратились, без всякой связи перескочили к другим делам. Что бы ни утверждал Климович, Ратаев не был мелкой сошкой в лабиринте охранки»[20]
Н. Яковлев проявляет незнание дела. Об этом говорит уже его первая фраза, в которой он утверждает, что Лебедев и Ратаев были агентами полиции. На самом деле они были военными агентами, служившими под началом русского военного представителя во Франции (начальник русского отдела Союзнического бюро в Париже) генерала Игнатьева, автора известной книги «Пятьдесят лет в строю». Климович сказал чистую правду, уверяя комиссию, что совершенно не знал, чем занимались эти два человека. Н. Яковлев не понял также, почему на допросе возникла эта тема. Дело в том, что Милюков тоже, не зная дела, в своей знаменитой речи в Думе 1 ноября 1916 г. назвал Лебедева и Ратаева агентами полиции и связал с ними Штюрмера, которого вместе с царицей обвинял в «измене» и стремлении заключить сепаратный мир с Германией. В ответ на это Игнатьев прислал официальный документ, в котором, в свою очередь, /214/ обвинял Милюкова в разглашении государственной тайны, заявив, что все действия Лебедева и Ратаева целиком исходили из его, Игнатьева, указаний и приказов[21]. /215/ Таким образом, Милюков попал впросак. Естественно поэтому стремление Родичева задним числом выгородить главного кадетского лидера, и он попытался соответствующими вопросами добиться у Климовича ответа, что они, эти два агента, были еще агентами департамента полиции; это в корне меняло бы ситуацию в пользу Милюкова. Но желаемого ответа не получил. Масонская же тема, как мы видели, которую Климович затронул в связи с Ратаевым, Родичева, как и председателя, совершенно не заинтересовала. И здесь Климович был совершенно правдив, кроме одного пункта. Ратаев действительно прислал обширный доклад о масонах, но Климович не только не сказал «чепуха», но прочитал его самым внимательным образом, о чем подробно пойдет речь дальше. К этому добавим, что Ратаев ряд лет заведовал заграничной агентурой, с постоянным местопребыванием в Париже, но уже в 1903 г. вышел в отставку и остался жить во Франции[22]. Так что его сотрудничество с департаментом полиции по части масонства, которым он решил заняться на покое, было основано, как теперь бы сказали, на общественных началах, правда, /216/ за известное вознаграждение. Заодно, и тоже, конечно, не бесплатно, Ратаев разоблачал масонов на страницах «Нового времени».
Теперь о рассказе Н. Яковлева о масонских показаниях Белецкого. Во время допроса Белецкого, пишет он, «прояснилось кое-что, о чем не сказал Климович». Что же прояснил Белецкий? Он сообщил, что раньше, до назначения его директором департамента полиции, он не был знаком конкретно с вопросом о масонстве, знал только литературу о нем. Впервые он с ним познакомился тогда, когда его спросил о масонах великий князь. Тогда Белецкий потребовал справку и все материалы о масонах, имевшиеся в департаменте. Получив их, он «натолкнулся» на три большие записки. Они представляли собой историю масонства «в общих чертах», написанную довольно живо чиновником департамента Алексеевым, окончившим с медалью лицей. Курлов находился в этом вопросе под влиянием черносотенной прессы, которая считала, что все события в России в последнее время были результатом деятельности масонских организаций. Курлов «секретно от департамента полиции» сосредоточил у себя все материалы о масонах. «Департамент полиции имел только одного офицера, который вел это дело и который получал случайного характера справки из-за границы». Председатель переспросил: значит, имелся «особый офицер» по масонам? Белецкий в ответ повторил: «Да, был специальный офицер, я забыл фамилию, потом он ушел из департамента». /217/
Изучая материалы, Белецкий «натолкнулся на схему одной из масонских организаций», никем не подписанную, без сопроводительной бумаги. «Из этой схемы ясно можно было понять, что будто бы сдвиг всего настроения в пользу общественности при... Витте был обязан тому, что Витте являлся председателем одной из лож, заседавших в Петрограде». Из того, что Белецкий слышал из департаментских рассказов, от самого Курлова, «автора записки», он узнал, что «эти записки» должны были быть доложены царю. Столыпин был убит в Киеве, а Курлов, по слухам, исходящим от чиновников департамента (Белецкий тогда еще в нем не служил. — А.А.), «хотел указать», что «и Столыпин принадлежал к одной из масонских лож».
Став директором, Белецкий «внимательно» изучил все бумаги, которые были в департаменте полиции, и «пришел к заключению, что ни о каких масонских ложах, которые могли играть политическую роль в Петрограде, не могло быть и речи. Оказалось, что это не что иное, как оккультные кружки». Вопрос о масонах интересовал его постольку, поскольку «великий князь» дал ему сведения, будто среди гвардейских офицеров частей Петроградского гарнизона имелись масонские ложи. Для проверки Белецкий потребовал сведения от заграничной агентуры, в том числе и от Ратаева, «но (это уже слова Н. Яковлева) ничего не прояснилось». «Комиссия все слушала, — продолжал Яковлев, — но председатель прервал словоохотливого Белецкого: «Я хотел бы /218/ установить связь с главной темой, которая нас интересует. К чему Вы ведете Ваш ответ?» Белецкий, надо думать, был напряжен как струна и моментально отреагировал: «Я хочу быть только правдивым, я хотел сказать Вам все, что знаю по вопросу о заграничной агентуре, где работал Ратаев».
Комиссию это, однако, не заинтересовало, комментирует Н. Яковлев, и, не переводя дыхания, как при допросе Климовича, она обратилась к другим делам. Белецкий был вознагражден за свою «правдивость»: по распоряжению министра юстиции А. Ф. Керенского брошен в карцер. «Один из немногих, если не единственный из допрошенных, с которым столь сурово обошлись»[23].
Такова версия Н. Яковлева, с которой трудно согласиться.
Начнем с того, что во время допроса Белецкого Керенский уже не был министром юстиции[24]. Во-вторых, нигде никогда не бросают в карцер по приказу министра юстиции, ибо это целиком компетенция тюремного начальства. В-третьих, Белецкого вообще не сажали в карцер ни после этого допроса, ни в какое другое время. Этого не нужно было делать потому, что Белецкий был лучшим «клиентом» Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (ЧСК), дававшим ей наиболее подробные и ценные сведения, в надежде таким путем смягчить свою участь. Более /219/ того, помимо официальных допросов, он совершенно добровольно давал дополнительные показания, в виде ряда записок, составивших три четверти IV тома семитомной публикации П. Е. Щеголева.
Все это далеко от истины[25]. /220/
Если бывший директор департамента полиции, весьма опытный в своем деле человек, утверждает, что никакого политического масонства в России не было, а существовали всего-навсего оккультные кружки, то Яковлев, доказывающий обратное, обязан был опровергнуть Белецкого, чего он не делает ни здесь, ни на протяжении всей своей книги. Во-вторых, из показаний Белецкого, а также Климовича видно, что в департаменте полиции велось дело о масонах, имеются документы о них, к этому делу был приставлен специальный офицер. Почему же, спрашивается, нас уверяют, что департамент полиции, клюнув на удочку Милюкова, перестал интересоваться масонами?
К сказанному пока добавим, что действительно масонами в департаменте полиции занимался специальный офицер, и, когда дойдет до него очередь, мы назовем его фамилию и чин. «Великий князь», которого дважды упоминает Белецкий, был Николай Николаевич, командовавший до войны гвардией. И, наконец, из контекста приведенного отрывка допроса видно, что комиссия и ее председатель совершенно не заинтересовались сообщением Белецкого о масонах, не придавая ему, как и при допросе Климовича, никакого значения, так что сердиться ей и Керенскому на Белецкого было совершенно незачем.
Как в действительности относилось полицейское ведомство к масонской проблеме? Документы показывают, что с исключительной серьезностью и тщанием. Уже сам подбор документов говорит об этом. Это /221/ специальное дело, посвященное исключительно масонам, под следующим заголовком: «Переписка о последователях различных сект и религиозных учений, деятельность коих носит противоправительственный характер. О масонах». Дело состоит из семи томов, которые в общей сложности содержат не менее трех тысяч страниц машинописного и рукописного текста, не считая других дел, хранящихся в том же фонде департамента полиции, в которых также имеются сведения о масонах. Самые ранние документы дела относятся к 1905 г., последние датированы 1915 г.
Однако первое соприкосновение с масонской проблемой оказалось для департамента полиции совершенно неожиданным и даже шокирующим. Вместо ожидаемых масонов — зловредных разрушителей христианства и монархии — департамент натолкнулся на масонов совсем иного толка. В деле имеется копия письма за подписью магистра и секретаря масонской ложи, именовавшей себя «ложей Мезори ордена Розенкрейцеров», адресованного не кому-нибудь, а самому Николаю II. Именно это письмо повергло в недоумение полицейское ведомство, ибо оно было написано с ультраправых позиций, т. е. с позиций, разделяемых им самим.
«Пользуясь дозволением Верховного совета ордена, предоставившего С.-Петербургской ложе свободу действий во всем, что касается России, и принимая во внимание события последнего времени, — говорилось в нем, — Великий магистр ложи Мезори счел /222/ необходимым созвать чрезвычайное собрание для обмена мнений по текущим вопросам внешней и внутренней политики нашего отечества, с тем чтобы о некоторых заключениях сего собрания доведено было до сведения Вашего Величества». Далее шли эти «заключения», из которых первым и главным было следующее: «Основным положением более или менее всеми присутствовавшими на собрании членами была установлена необходимость поддержать во что бы то ни стало начала, по коим до сих пор строилось и на коих зиждилось благополучие и процветание империи, а именно господство: православия, самодержавия и народности (русской)».
Из письма вытекало и все остальное. «Между тем, — продолжали магистр и секретарь ложи Мезори, — еврейско-масонской партией, насчитывающей многих сочленов среди правящих сфер, в том числе даже особ императорской фамилии, и в тайне преследующей цель ниспровержения начал монархического и христианского, для водворения повсеместно самодержавного иудейства, были измышлены, а затем Вами утверждены некоторые законоположения и мероприятия, коими нарушается изъясненный выше исторический уклад Российской империи». Далее идет их перечень: указ о веротерпимости, наносящий удар по «главенствующей» религии; вершение дел в Государственной думе «несомненно» перейдет в руки «если не самих евреев», то «в руки либеральной плутократии, поддерживаемой жидовскими капиталами, несмотря на /223/ кажущееся численное превосходство русского элемента, и особенно крестьянства, в Думе».
Далее следовал прямой выпад в адрес... масонов. Не только русско-японская война, говорилось в письме, но «и внутренняя смута» поддерживается «извне тем же масонством...». Подверглись обвинению в тяжких грехах такие высокопоставленные сановники, как великий князь Алексей Александрович и «его пособник» Авелан. Осуждалась «трусливая и вредная политика в Финляндии князя Оболенского». Порицались варшавский генерал-губернатор генерал Максимович и кавказский наместник Воронцов-Дашков. Нарушенное царем обещание не заключать мира с Японией в момент, когда она полностью «изнурена», делает его в глазах народа «как бы потворщиком лихих людей». Письмо требовало больше твердости в связи с предстоявшим созывом Думы.
Из письма следовало, что оно уже второе по счету. «В нашем первом послании, разосланном в половине с. г., мы с возможной ясностью указали на тех правительственных лиц, деятельность которых оказалась уже или могла оказаться в ближайшем будущем наиболее вредной для страны. За минувший период времени некоторые из поименованных лиц удалились от дел, другие в случае крайней необходимости будут устранены нами, но многие и поныне благополучно здравствуют, совместно с главою их С. Ю. Витте — будущим, может быть, канцлером Российской империи».
Письмо формулировало и /224/ внешнеполитическую программу, которой должен придерживаться царь. Она предлагала, как это ни странно на первый взгляд, союз с Англией — «сближение с ней наиболее полезно» — и резко восставала против Германии, которая всегда была «исконным врагом России и всего славянства». Что же касается Австрии, то «мы глубоко убеждены, что альфа и омега русской политики заключается в удачных действиях среди австрийских славян и на Балканском полуострове».
Письмо заканчивалось ссылкой на историю Франции, которая выглядела как плохо скрытая угроза. «Чтобы не утомлять далее внимания Вашего Величества, собрание наше решило ограничиться вышеприведенными соображениями». Мы убедительно просим обратить внимание «на вышеизложенное заключение». «В подтверждение» собрание «осмеливается привести пример французской революции XVIII века, когда слепота правительства оказалась роковой как для страны, так и для царствующей династии».
Подпись великого магистра выглядела так:
Подпись секретаря ложи была не менее импозантной:
/225/
Письмо не датировано, но красным карандашом вверху помечено: 29/IX 905[26]
Мы склонны думать, что имеем дело с мистификацией. По всему своему тону, содержанию, перечню виновных, по мнению авторов письма, в военных неудачах и пособничестве революции лиц, выдвинутым требованиям цитированный документ представляет собой типичный для того времени продукт черносотенного творчества. Именно так рассуждали и требовали тогда ультраправые. Для них главным виновником всех неприятностей был Витте, которого они люто ненавидели и считали масоном. Для них «масон» был такой же жупел и объект преследования, как и пресловутый «жид», и не случайно они эти два понятия объединили в одно — «жидомасоны». Уже это обстоятельство заставляет усомниться в том, что письмо исходило действительно от масонов. Во-вторых, в письме прямо осуждаются масоны: вещь немыслимая для масонского документа. В-третьих, в письме нет никаких внешних признаков масонского письма (стиль, своеобразие формулировок, определенные штампы), которые легко узнаются и неспециалистами
Реакция департамента полиции также указывает на подделку: оно оставило письмо без всяких последствий — вещь также невозможная, если бы речь шла действительно о масонах, даже если последние придерживались бы того же profession de foi /226/ (исповедание веры), что и сами жандармы и охранники. Все черносотенные организации, с которыми охранка тесно сотрудничала, находились тем не менее под тщательным контролем и наблюдением всевидящего полицейского ока. И, наконец, во все последующие годы ложа Мезори не проявила ни малейших признаков жизни.
Спрашивается, для чего же правым понадобилось прибегнуть к столь необычной маскировке? Дело, видимо, заключалось в том, что обращение от масонского имени позволяло авторам письма разговаривать языком угроз и чуть ли не ультиматума, в то время как обращение от своего собственного имени начисто исключало такую возможность. Черносотенцы из своего верно-подданничества сделали предмет щегольства, уверяя царя и других, что только они являются действительными верными подданными своего государя, в то время как бюрократия и прочие давно продались либералам и... масонам. Возможно, они рассчитывали также на то, что на царя больше подействует обращение от масонского имени, так как для него масоны были таким же жупелом, как и для них самих.
Следующий масонский пассаж был полной противоположностью первому. 8 января 1906 г. Российское телеграфное агентство распространило следующее сообщение, исходившее из Москвы: «Некоторые из обывателей столицы получили приглашения вступить в возрождающееся общество масонов. В приглашении говорится, что общество возникает в силу прав, дарованных /227/ российскому населению манифестом 17-го октября, и в том объеме, в котором оно существовало в 16—18 веках. Вступить в общество приглашаются все честные и нравственные люди, без различия вероисповедания. Ответы о согласии вступить в члены общества должны посылаться в 17-е почтовое отделение, предъявителю штемпеля «В. М.». Когда таких заявлений будет получено от 500 желающих вступить в общество, будет объявлено об общем собрании».
Эффект от этого объявления был подобен Взрыву бомбы в собственном кабинете директора департамента полиции. Ознакомившись с ним, он на другой день лично составил телеграмму, гласившую: «Срочно. Москва. Прошу выяснить совершенно негласно автора приглашений вступлении общество масонов котором говорится вечерних телеграммах российского агентства восьмого января. Прислать экземпляр приглашения и по возможности определить значение этого предприятия». 18 января он шлет новую шифрованную телеграмму московскому градоначальнику: «Благоволите ускорить представлением сведений по депеше 9 января по поводу общества масонов». Спустя четыре дня суровая телеграмма отправляется им начальнику Московского охранного отделения: «Предлагаю немедленно исполнить требования департамента полиции на имя градоначальника по вопросу о масонстве».
Но уже за день до этого за подписью градоначальника и исполняющего обязанности начальника охранного отделения были отправлены первые полученные сведения: /228/ текст приглашения о вступлении в масоны и материалы перлюстраций. Приглашение было почти идентично тому, которое распространило телеграфное агентство. Дополнительно в нем указывалось, что о первом собрании масонов будет объявлено в «Русских ведомостях», а члены общества будут приглашены на него повестками.
«Перлюстрационные сведения, касающиеся предполагаемого возрождения «общества масонов», очень интересны. Всего было прислано 63 письма с изъявлением желания стать масоном. Содержание 57 писем ограничивалось только этим. Но авторы других шести писем пошли дальше, высказав дополнительные свои соображения о том, как они себе представляют будущую масонскую организацию.
Особенно любопытно в этом отношении письмо из Нижнего Новгорода от 10 января 1906 г. за подписью Ю. Г. Е. «В разных газетах», писал он, опубликованы сообщения о том, будто «некий комитет» намерен создать масонскую организацию, как только число желающих достигнет 500 человек. «В качестве мастера-масона одной из иностранных лож я, конечно, с полной готовностью вступил бы в русскую ложу, если бы последняя возникла законным порядком (с точки зрения масонских уставов), несмотря на столь необычное начало». Далее объясняется, что это значит — возникнуть законным порядком. Новая ложа может быть основана только с разрешения Великой ложи. Так как в России масонских лож нет, то таковое может быть получено только из-за /229/ границы, например у французской В[еликой] Л[ожи]. «Думаю, имея намерение несколько лет тому назад учредить М[асонскую] л[ожу] в России и говоря об этом с некоторыми членами В[еликого] В[остока], я услышал, что М[асонские] Л[ожи] могут быть открываемы [разрешаемы] лишь в странах свободных людей, а не рабов». Во-вторых, по масонскому уставу для открытия новой ложи требуется всего пять мастеров-масонов, так что число 500 — «чистейшая фантазия». Если число желающих даже превысит эту цифру — они будут всего-навсего «профанами», а не масонами. Это будет какой-то союз, но не законная ложа. «Так как первое требование масонства, — развивгает автор письма дальше свою мысль, — внутреннее совершенство, то в ложи не набираются люди с бору, да сосенки, как во все прочие союзы».
Далее автор предлагал свою квалифицированную помощь в затеянном предприятии. «По-видимому, — заключал он, — предложение исходит не от масонов, но от профанов, желающих сделаться масонами. Дело очень серьезное, но я могу лишь горячо аплодировать благородному желанию и содействовать учреждению законной русской ложи. На днях (через 2—3 дня) я буду в Москве, а потому прошу сообщить о времени и месте для свидания письменно». Далее указывался адрес до востребования: автор был не только членом французской ложи, но и прошедшим выучку российским обывателем. Манифест манифестом, рассуждал он, а береженого бог бережет. /230/
В отличие от него другой автор (вернее, два автора), также указавший на некомпетентность учредителей, дал свой точный адрес и подписался полным именем. В одном конверте им было отправлено два письма. Первое гласило: «Заявляю, что желаю участвовать в восстановлении в России масонских лож. Дворянин Дмитрий Петрович Казначеев. 1906 года, января 12 дня». Второе подтверждало первое, а далее говорилось, что 500 человек для учреждения ложи не нужно. Для этого достаточно семи братьев. Автор 30 лет изучает масонство, имеет обширную масонскую библиотеку и готов вступить в переписку с инициаторами. Далее шел адрес: Владимир, Троицкая ул., д. Даниловых, Петру Михайловичу Казначееву. Мы привели этот адрес и имена обоих Казначеевых, потому что нам с ними придется еще неоднократно иметь дело.
Три письма были преисполнены самого искреннего и наивного энтузиазма. «Подразумевая под понятием «масоны» религиозное общество людей, имеющих целью нравственное совершенствование человека и единение людей на началах правды и братской любви, без преследования каких-либо иных целей, в особенности политических, — писал некий Я. Ляпищев из Царского Села, — прошу включить меня в число членов общества масонов и дать мне соответствующие наставления, чтобы- стать достойным звания масона».
Москвич с Больших Грузин, некий А. В. Гольдштамм, на другой же день выразил свое «горячее желание поступить во /231/ вновь возникающее о-во масонов», тем более что «это было моей постоянной мечтой со времени ранней юности (писал Гольдштамм). Я — поэт по профессии, но по горькой необходимости принужден служить в затхлом государственном учреждении. Мои предки, со стороны моей матери, были масонами. Очень желательно получить поскорее от Вас более подробные сведения об живо интересующем меня деле».
Если автор этого письма уже расстался со своей юностью, то автор другого только вступил в нее. 8 января, писал И. А. Опарин из Вологды, он прочитал соответствующее объявление в «Русском слове» и очень хочет «примкнуть к этому обществу». Поэтому просит выслать ему устав и программу. Однако на первое собрание, если оно состоится до июня сего года, он приехать не сможет, так как весной держит экзамен на аттестат зрелости. С масонством он несколько знаком по литературе. Обязуется все хранить в тайне. «Я от души желаю, — заканчивал юный Опарин, — чтобы состоялось первое общее собрание; если же и не соберется 500 желающих, неужели Вы бросите мысль о возрождении масонства?» После адреса и подписи с именем и отчеством шла фраза: «один из ищущих света и истины», а затем шел постскриптум, где сообщалось, что автор посылает 7-копеечную марку и вышлет дополнительно еще, если потребуется больше.
В отличие от восторженного и преисполненного радостных ожиданий вологжанина, неизвестный москвич был настроен весьма /232/ сурово и скептически. В объявлении, писал он, указано, что в масоны будут принимать всех, «следовательно, и евреев; в таком случае не будет честности в Мос[ковском] мас[онстве], потому что где евреи, там одна низость и подлость, что они и доказали своими поступками относительно России. Ни один порядочный русский не примет участия в названном «обществе», если к нему примкнут евреи. К тому же заграничное масонство состоит сплошь из «членов» этого гнусного племени, а потому является подозрение и относительно народившегося Московского масонства».
Наконец, последнее письмо было окрашено в пессимистические тона, но все же выражало надежду. «Мне кажется, что в наш век упадка нравственности и веры и отсутствия почти всех принципов истины, — писал еще один москвич, скрывшийся за инициалами В. Л. Н., — возрождающееся масонство будет единственной опорой для человека, жаждущего и стремящегося всеми фибрами души к истине. Может быть, создаваемое общество ставит себе иную цель. Тогда, увы, удовлетворения автор в нем не найдет»[27]
Из остальной части «списка лиц, изъявивших желание вступить в число членов общества масонов», мы можем узнать города, откуда были эти «желающие лица», их имена и адреса в тех случаях, когда они были указаны. Из этих имен, помимо упомянутого Казначеева, следует запомнить еще москвича Н. Н. Баженова, поскольку он потом /233/ стал действительно одним из известных русских масонов Больше всех «изъявили желание» москвичи — таковых оказалось 27 человек. И это естественно, поскольку инициатива о создании масонской организации шла из Москвы. На втором месте был Петербург — 9 человек. Симферополь и Екатеринослав дали по два человека. Остальные 17 городов, география которых оказалась достаточно пестрой,— по одному (Саратов, Рыбинск, Харьков, Воронеж, Кронштадт, Бельцы, Бессарабской губ., Царицын, Торжок, почт. ст. Орехово Костромской губ., Тамбов, Воронеж, Красноводск, Великие Луки, Одесса, Кромы, Орехово-Зуево, Барановичи)[28].
Мы так подробно изложили все эти письма потому, что, на наш взгляд, они дают возможность сделать кое-какие предварительные выводы.
Прежде всего следует отметить, что к началу 1906 г. Россия по части масонства была абсолютно незаселенной страной. Русских масонских лож на территории России (исключая Польшу и Финляндию) не было ни одной[29]. Один из первых русских /234/ масонов Баженов стал таковым лишь в конце 1906 г. Из всех приславших письма только один оказался масоном, но членом не русской, а французской ложи. Во-вторых, ничтожное количество лиц, откликнувшихся на призыв стать масонами, свидетельствует о том, что почвы для сколько-нибудь значительного распространения масонства в стране не было. В-третьих, все изъявившие желание стать масонами, за одним-двумя исключениями, были рядовыми российскими обывателями, имевшими самое смутное представление о существе масонства и усматривавшими в нем исключительно нравственные начала. Ни один автор письма не связывал масонство с политикой. Наоборот, одно письмо прямо, а другие косвенно отвергали политику в масонстве. Наконец, инициатор (или инициаторы) масонского предприятия, давший объявление в газетах, оказался таким же несведущим в масонстве человеком, как и большинство его корреспондентов. Это достаточно убедительно показал автор письма из Нижнего Новгорода, /235/ не говоря уже о том, что в объявлении говорится о русском масонстве XVI в., которого не было и не могло быть. Масонство, как известно, впервые появилось в Англии лишь в начале XVIII в.
Тем не менее объявление 8 января вызвало сильнейшую тревогу не только в департаменте полиции, но и на самом верху. Директор департамента за собственноручной подписью послал подробный отчет министру внутренних дел П. Н. Дурново. Последний наложил резолюцию, в которой указывалось, что это дело «интересует государя императора» В связи с этим была составлена «специальная всеподданнейшая записка по поводу возрождения в России общества масонов», копию которой министр внутренних дел послал председателю Совета Министров С. Ю. Витте. Было предписано установить лиц, рассылавших приглашение о вступлении в масонское общество, а также расшифровать инициалы, которыми было подписано письмо из Нижнего Новгорода. Но ни то, ни другое сделать не удалось[30]. Нет надобности объяснять, что затея авторов объявления от 8 января 1906 г. осталась нереализованной. /236/
