Что, на ваш взгляд, называется левым движением? И кто такие левые?

Мы можем довольно четко очертить границы. Те движения, которые выступают против капитализма, расового или национального неравенства, царства частной собственности, отчуждения и эксплуатации человека человеком, являются, безусловно, левыми. Это — обязательный набор. Если что-то из этого набора выпадает, вы имеете дело уже не с левыми, даже если они сами себя так маркируют.

В этом смысле на мировой арене левых много. Левых много и в России. Но в отличие от Запада, движения у нас нет. Люди есть, а движения нет.

Существуют ли какие-то черты и характеристики, которые отличают левых в России от левых на Западе?

Нет. Какой-то специальной российской «левизны» нет и быть не может. В противном случае мы выпадем из традиционного для нормальных левых представления об общих категориях. Пример: интернационализм. Так же, как западные социал-демократы и лейбористы независимо от своего прошлого и названия, конечно, не левые (поскольку они не против капитализма и частной собственности на средства производства), так и КПРФ — не левая, поскольку она — не интернационалистская партия.

В прессе часто можно встретить материалы о «современном левом движении в России». Вы говорите, что такого движения у нас нет. По каким причинам оно не сформировалось?

В России сложилась патологическая ситуация, когда всякое явление, даже мелкое, называется «движением». У нас говорили: «движение диссидентов». Позвольте, диссидентов была такая жалкая кучка, что на движение они никак не тянули. Когда Андропов поставил себе целью их раздавить, он сделал это «с полпинка».

Движение должно носить массовый характер и быть более или менее структурированным. Иметь четкие цели и задачи и некоторую, пусть и не писанную, но осознаваемую программу.

Что же является причиной того, что такое движение не формируется в стране? Почему отдельные группы действуют разрозненно, зачастую находясь в жесткой оппозиции друг другу и не объединяясь?

Это касается не только нашей страны, но всего постсоветского пространства — зоны, где произошел переход от «второго мира» к «третьему миру», где рухнули режимы, которые официально назывались «реальным социализмом», а в антисоветской и антисоциалистической риторике — «коммунистическими».

До сих пор не изучена сама практика перехода от режимов советского типа к режимам периферийного капитализма. Если эта практика не изучена, то это — теоретическая целина. Ее надо сначала исследовать, а потом говорить о выводах.

Кроме того, надо иметь в виду, что у нас непосредственно в период бурных изменений в конце 80-х — начале 90-х годов существовало довольно массовое антикапиталистическое движение, представленное разными отрядами. Мы можем спорить, левыми они были или нет, но существовало довольно массовое сталинистское движение, существовало анархистское движение, лево-экологистское. В эти движения было вовлечено много людей, и силы были достаточно структурированы, они могли друг с другом взаимодействовать. Но поскольку они были порождены «перестройкой», когда сверху было разрешено разномыслие и общественная активность, то когда «перестройка» закончилась, закончилось и время этих движений. Впрочем, они уже в момент образования были устаревшими. Но они еще долго существовали, медленно загибаясь, потому что они были из предыдущей идеологической эпохи. Атлантида под названием «Советский Союз» затонула. И она не всплывет. Но вместо того, чтобы строить корабли и искать новую землю, новый материк, выжившие рассеялись по уцелевшим островам и стали ждать, когда она всплывет. Они тем самым были обречены на деградацию.

Самый крупный обломок — это КПРФ, который претендует на то, что он якобы левый, являясь на самом деле популистско-националистическим. Он до сих пор существует, и занимает достаточно серьезное место на общественной арене…

Сохранению серьезных позиций КПРФ на общественной арене во многом способствует инерционность электората…

Не только электоральная привязанность, но иллюзия, что проще работать с готовыми структурами. Вместо того чтобы создавать что-то другое и анализировать реальную ситуацию. Вместо того чтобы опробовать новые методы экспериментальным путем. Вместо того чтобы осваивать все те наработки, которые были сделаны западной левой мыслью за весь период с 30-х годов. То, что у нас практически неизвестно.

Кто в России этим сейчас занимается? Кто-то пытается вскрывать реальные блоки проблем или, может быть, уже есть схемы необходимых действий?

Занимаются отдельные люди по отдельным сегментам. Они сидят на отдельных делянках. Каждый свою знает достаточно хорошо. Он пытается ее проанализировать, пытается сделать выводы, наметить перспективы, предложить прогнозы. Чтобы это выглядело по-другому, нужна некая крупная исследовательская структура, с хорошо подготовленными кадрами. Чтобы была структура, нужны деньги. Чтобы были кадры, нужно чтобы они выросли и воспитались. На старые кадры никакой надежды нет. Эти советские профессора, оставшиеся в наследство от СССР, по определению не способны с такой работой справиться. Весь их жизненный опыт этому противоречит. Все, чем они занимались, даже если считали себя левыми, — это такой специфический случай изучения «от и до», в рамках дозволенного и с «фигой в кармане». Они имели, допустим, доступ к спецхрану, читали спецхрановские тексты, и потом протаскивали что-то из этих текстов к себе в работы — это и была их «фига в кармане».

Но для того чтобы заниматься настоящей теоретической работой, нужно уметь думать своей головой. А не пересказывать «раскавыченно» то, что прочитали у западных — и, как правило, не социалистических — авторов. Тем более что западные авторы писали это всё 30–40 лет назад, и это точно неприменимо к сегодняшней России.

Вы описали целый круг острых проблем, которые сейчас стоят перед потенциальным левым движением, высказали критику. Но я знаю, что у вас есть своя система взглядов не только на то, что мы имеем, но и как должно быть.

Все революционные движения проходили одни и те же этапы. Докружковый этап, кружковый, объединение кружков в единую организацию. И не обязательно в партию. Я не уверен, что партия является той формой, которая сейчас себя оправдает.

Так вот: мы сейчас объективно находимся на докружковой стадии. Если мы находимся на этом этапе, то нужно сначала его пройти, доработать его до конца.

Что происходит на докружковом этапе? На этом этапе появляются самые первые аналитики и теоретики, которые закладывают основы, адаптируют предыдущую теорию, осовременивают ее, вырабатывают элементы, которые можно использовать для новой революционной теории. Они изучают действительность, анализируют, делают выводы. Создают новые протоструктуры для изучения, обучения, пропаганды. Затем эти наработки используются в кружках. Кружки возникают путем освоения теоретического опыта, дают некоторую минимальную численность, базу будущих революционных организаций. Людей, достаточно теоретически подготовленных для того, чтобы каждый потом сам мог основать кружок. Затем эти кружки налаживают между собой связи, начинают координировать свои действия и непосредственно влиять на какие-то политические события. Докружковая деятельность — дополитическая. Кружковая деятельность уже политическая. Потому что вы создаете протоструктуру будущей политической организации.

Можно сказать, что нам сильно не повезло. Мы попали в такой период, который можно назвать «ямой», когда предыдущий этап закончился и надо начинать фактически с нуля. Это естественный процесс, в котором я не вижу ничего уникального. А вот существующее у многих желание сразу оказаться политической партией, играть в парламентские игры и выступать как некая мощная политическая сила — это всё от тщеславия, самолюбия и желания видеть себя на телеэкране.

Проблема в том, что параллельно с этим докружковым уровнем еще существуют организации, которые уцелели от предыдущего исторического периода. Они такие же мастодонты, какими были феодальные социалисты в момент написания «Манифеста Коммунистической партии». Или монархические организации, существующие в современной Франции. Их много, но толку от них нет, поскольку ясно, что никакую монархию во Франции, ни в ближайшем будущем, ни в отдаленном, они не восстановят.

Может быть, есть еще что-то, что мешает развитию левого движения в России? Еще какие-то преграды?

Конечно, есть. Начнем с того, что у нас еще не завершен процесс классообразования. У нас не устоялась окончательно социальная структура, типичная для капитализма, — когда социальный статус наследуется и, за исключением небольшого процента людей, из одной социальной категории в другую перейти невозможно. В России до конца еще не закрыты каналы социальной мобильности, в том числе и вертикальной. Значит, существуют варианты самореализации, которые официально прокламированы властью как допустимые, желательные. Они будут оттягивать на себя определенную часть активной молодежи.

С другой стороны, как во всякой стране капиталистической периферии, на нас давит такой фактор, как отток кадров в страны «первого мира». Это тоже — форма самореализации.

Кроме того, существует отработанная система манипуляций, в том числе идеологических, с помощью СМИ. И это абсолютно не та ситуация, с которой сталкивались большевики в 17-м году. Это надо понимать. Что было в 17-м? Тогда вы имели одну газету и другую, которые между собой соревновались. Или вы имели митинг. Сколько человек он мог привлечь? Сотню или тысячу. Дальше начиналось соревнование ораторов: кто говорит красивее, убедительнее или доходчивей для аудитории. Это честное соревнование. Даже если у правящих слоев существовал такой механизм охвата максимальной аудитории, как церковь, то в любом случае помещение церкви вмещает ограниченное количество людей. Способности священников к проповедям тоже ограничены. Выдающихся ораторов очень мало.

Сейчас ситуация совершенно иная. С одной стороны, вы имеете журналы, газеты, листовки с небольшим тиражом. А с другой стороны — телевидение, которое покрывает практически всю аудиторию и работает круглосуточно. Это несопоставимые условия. Но никто из наших левых не хочет понимать это. Все норовят двигаться привычным маршрутом: тогда делали газету «Искра» — и мы сделаем.

Наконец, существует прямое подавление. Поскольку мы живем в условиях диктабланды, то есть мягкой, ограниченной диктатуры, то механизмы подавления оппозиции у нас более откровенны, более прямо выражены, чем в условиях буржуазной демократии. Там тоже оппозиция подавляется, но не так грубо. Там власти прибегают к методам либо более мягким, либо более изощренным, либо более скрытым. Могут и убить, но убийство будет тайное, тщательно замаскированное. Не так, как у нас, когда к вам прибегают ОМОНовцы, выламывают двери и куда-то вас тащат. Замаскированное убийство не запугивает окружающих.

С начала двухтысячных вы отмечали, что левые идеи становятся все популярнее, в первую очередь, конечно, в молодежной среде. Эта тенденция сохранилась?

Тенденция сохранилась. Но здесь все сложнее. Не просто левые идеи становятся популярнее, а неолиберальные идеи полностью себя дискредитировали. Как только это произошло, начались поиски альтернатив. Поэтому у нас сейчас одновременно происходят несколько процессов. Во-первых, в молодежной среде все популярнее становятся левые идеи, во-вторых, еще большую популярность набирают крайне правые идеи, в-третьих, молодежь охватывают идеи эскапизма. Причем если собрать вместе и левых и правых молодых активистов, их не хватит, чтобы составить и десятую часть молодых эскапистов. Тех, кто играет в компьютерные или ролевые игры, ушел в мир наркотиков, религии — их гораздо больше, чем политизированной молодежи.

Да, растущая популярность левых идей — это плюс. Но если представить общую картину, становится понятно, что это плюс на фоне нескольких больших минусов.

И все же может эта сохраняющаяся тенденция роста интереса к левым идеям способствовать каким-то положительным сдвигам? Может, как-то повлияет на властные структуры? Или это может через какое-то время повлиять на развитие левого движения?

По логике, это должно когда-то породить аутентичное левое движение, количество перейдет в качество. А властные структуры и сейчас реагируют, пытаясь перехватить инициативу. Когда под флагом «Справедливой России» бегают люди, утверждающие, что они поклонники Че Гевары, как это можно назвать? Только не говорите, что «использование раскрученного брэнда Че». Почему не использовать другой?

Например?

Кого угодно. Хоть Минина и Пожарского.

В качестве примера использования левой символики и риторики вы привели «Справедливую Россию». Однако в эту партию кроме каких-то одиозных личностей, сегодня приходят реальные активисты социальных движений — левых, профсоюзных, протестных. Они увидели в «Справедливой России» возможную альтернативу «Единой России», инструмент для решения конкретных региональных проблем.

«Справедливая Россия» и задумывалась как «левая рука власти». У нее две цели. Ослабить позиции КПРФ, с которой надо постоянно договариваться в каждом конкретном случае, потому что это — не проект Кремля. В то время как со «Справедливой Россией» договариваться не надо. С другой стороны, власть создает иллюзию существования многопартийной системы. И оттягивает на себя таким образом часть населения, в том числе часть политически неграмотной молодежи, которая в иной ситуации ушла бы в серьезную оппозицию. Тех, кто глуп и не понимает, что уличные акции в современной России ничего не меняют. Тех, кто хочет бегать по улицам, махать флагами, полагая, что эта деятельность и есть «настоящая борьба».

Я понимаю, о чем вы говорите. Однако именно в эти дни в «Справедливую Россию» идут не только отдельные активисты социальных движений, лидеры мнений, но и организации целиком: различные жилищные комитеты, противники точечных застроек — все они начинают сотрудничать с этой партией.

Все эти жилищные комитеты и обманутые дольщики — это группы сугубо реформистские, их цель — решение частных вопросов. Эти вопросы при капитализме в принципе решаемы. Просто в условиях российского путинского произвола, в том числе и произвола предпринимателей, эти вопросы не решаются, потому что это покушение на сверхприбыли. И как только вопросы будут решены, эти организации перестанут быть протестными.

Можно вспомнить в связи с этим митинг обманутых дольщиков на Горбатом мосту. Они проводили там митинг-пикет с переходом в палаточный лагерь. И тут вдруг все наши левые активисты по всем рассылкам начали посылать письма «Срочно все на Горбатый мост! Поддержим!» А что поддержим? Люди там написали письмо Путину: «Горячо любимый, обожаемый, наш многоуважаемый президент, мы от вас без ума, помогите нам!» Что же они к левым активистам не обратились? А те сами к ним побежали.

На деле это было выступление мелких собственников, мелких буржуа, которых крупный капитал «кинул». Достаточно распространенная коллизия между мелким и крупным капиталом. И они лишь хотят вернуть свой статус мелкого буржуа и собственника. После чего они вас с вашими левыми идеями пошлют куда подальше. Зачем вы им нужны? У них конкретный частнособственнический интерес. И они это не скрывали. И нужно быть последними идиотами, чтобы в это лезть, считая, что этих людей можно каким-то образом разагитировать.

У нас сегодня мало кто знает, что у разгромленного Сталиным Коминтерна была дочерняя структура — Интернационал квартиронанимателей. Он боролся за права квартиросъемщиков, за то, чтобы существовала законодательно ограниченная верхняя планка квартплаты, за то, чтобы квартиросъемщиков не могли выбросить на улицу, за соблюдение квартирными хозяевами санитарно-гигиенических норм, за развитие коммунального и кооперативного жилищного строительства. Кое-где, между прочим — в Чехословакии, в Данциге, который тогда был «вольным городом», — этот Интернационал добился выдающихся успехов. В его действиях был четко виден классовый подход. Не то, что сейчас.

То есть теперь население должно, грубо говоря, наесться этим капитализмом. И только после того, как у большинства произойдет осознание, что пришло новое общество с иными отношениями — социальными и экономическими — можно будет приступать к мобилизации населения?

Во-первых, осознание социальных процессов всегда запаздывает по сравнению с самими процессами. Во-вторых, правящие слои всегда объединяются раньше и лучше, чем угнетаемые. Объединения промышленников, например, возникли раньше, чем возникли профсоюзы. Для того чтобы начались коренные изменения, должно вырасти следующее поколение. Не просто существующее должно осознать, что всё, ничего другого не будет — как мы жили внизу общества, так мы там и останемся. Должно вырасти поколение, которое скажет своим родителям: «Вы прожили жизнь в дерьме и так там и останетесь, а мы так не хотим!» Всё это требует времени. Это будут совсем другие люди. С другим социальным опытом. А точнее — те, кто не имеет социального опыта, но и не хочет перенимать социальный опыт родителей и старших братьев.

Принципиальным для любой политической деятельности является наличие масс-медийных инструментов. Как вы оцениваете современные левые СМИ? Чего им не хватает?

В прямом смысле слова масс-медийных инструментов у левых в руках нет. Что такое средство массовой информации? Это средство, которое способно охватить какой-то заметный процент потенциальной аудитории — скажем, 5–10 процентов. Сегодня для левых понятие СМИ сузилось до электронных СМИ. У левых наибольшую аудиторию покрывают интернет-ресурсы. Что касается газет, журналов, то они играют роль фактически внутрипартийной прессы. Но поскольку реально мы находимся на докружковом этапе, то большего пока и не надо. Поскольку не выработан тот комплекс идей и предложений, лозунгов и доказательств, с которым можно выходить на массовую аудиторию, то и нет смысла на нее выходить.

Если принять вашу точку зрения, что еще нечего транслировать аудитории, не считаете ли вы, что хотя бы ради передачи альтернативной точки зрения нужен некий общий массовый медийный проект? Пусть это будет информационно-аналитический портал. Или это не нужно до тех пор, пока само движение не появится и не вырастет?

Конечно, вы правы, такие проекты нужны. Дело в том, что донесение альтернативной точки зрения и просто правдивой информации само по себе является пропагандистской политической ценностью. Но это пока еще не инструмент мобилизации, консолидации сил и политического строительства. Это инструмент создания той социальной среды, в которой могут более или менее комфортно себя чувствовать потенциальные сторонники или будущие соратники. Тем людям, которые чувствуют тяготение к левому флангу, это позволит находить созвучные себе мысли, чувства, аргументы.

«Искра», про которую Ленин говорил, что это «коллективный организатор», зародилась тогда, когда закончился кружковый этап и начался этап партостроительства. И она работала на это партостроительство.

Но эти проекты не должны быть постоянными повторами пройденного, тиражированием одного и того же, созданием вместо одной скучной и убогой газеты 40 таких же скучных и убогих. Нужно искать новые формы, подходы и подходить к проекту с высокими требованиями — на докружковом этапе по-другому просто нельзя.

В левой среде уже довольно давно муссируется идея создания единой политической организации, которая смогла бы объединить разрозненные группы. Какая форма, если для политической партии еще рано, сегодня все-таки возможна? И нужна ли она?

Дело не в том, что рано. Дело в том, что на разных исторических этапах успешными и перспективными показывали себя разные формы политической организации революционеров. Самыми первыми были клубы во времена Великой французской революции. Почему именно клубы? Потому что это была форма публичного выражения политической мысли в открытом общественном пространстве. До этого политика была скрытой, подковерной. Все проблемы решались в кулуарах. И когда этой форме революционеры противопоставили открытую политическую дискуссию, их противники не смогли им ничего противопоставить: у них не было такого опыта. Но оказалось, что с клубами справиться легко: их можно просто запретить.

Революционеры нашли другую форму — тайные подпольные организации, карбонарские венты. Именно поэтому карбонарские революции в 20–30-е годы XIX века были столь успешны. Противник не знал, что противопоставить карбонариям. Карбонарские венты оправдывали себя до тех пор, пока не нашли способ борьбы против них: создание не одной, а нескольких мощных тайных полиций.

Революционное движение в течение долгого времени не могло ничего этому противопоставить. Пока не были рождены открытые массовые политические партии — рабочие, социал-демократические. Опять противник оказался в тупике, потому что это была не тайная организация, с ней невозможно было бороться путем арестов и засылки провокаторов. Запреты таких партий, как во времена Чрезвычайных законов против социалистов в Германии, показали, что это не работает. Организацию запретить можно, но поскольку она массовая и идеологически самодостаточная, она просто теряет в численности и уходит в подполье. Чрезвычайные законы против социалистов провалились, когда обнаружилось, что в условиях запрета социал-демократической партии за нее проголосовало гораздо больше избирателей, чем до запрета. Тогда противник нашел метод противодействия: создание массовых политических партий, но пробуржуазных. И когда этот путь был найден, массовая левая партия перестала себя оправдывать. Потому что в классово разделенном обществе не один и не два класса, а много классов и социальных слоев. И если вы одной левой партии противопоставите десять разной степени правизны, то суммарно последние оттянут на себя большее число голосов, чем эта одна. Они выражают реальные интересы реальных достаточно крупных социальных слоев. Они могут играть с вами на вашем электоральном поле. А раз партия действует легально, она ориентирована на парламентскую деятельность. А парламентская система выстроена буржуазией не для того, чтобы потерять власть, а для того, чтобы ее сохранить.

Тогда с большим временным лагом левые выработали следующую форму организации — это автономная вооруженная организация. Партизанское движение. Эта форма оправдала себя на Кубе, в Никарагуа. После этого левые не породили ничего нового, что привело бы к успеху. Работает ли эта последняя форма? Не знаю. Нужно изучение опыта Тимора и Непала.

Создание партии — это устаревшая парадигма. Парламентская политическая партия давно исчерпала себя. Вопрос в том, устарела ли следующая форма. Если и партизанские движения устарели, надо искать новые варианты. Весь этот процесс происходит эмпирически. Но никто из наших левых не хочет рассматривать ситуацию в развитии, никто не хочет выстроить эту цепочку. Это свидетельствует об очень серьезном теоретическом невежестве наших левых.

Как вам кажется, в каком направлении следует двигаться?

Во-первых, нужно разобраться с опытом партизанских движений. А затем нужно тщательно изучить актуальный опыт латиноамериканских стран — Венесуэлы, Боливии, Эквадора, Бразилии. Стран, где массовые социальные движения привели к власти левые режимы. Со всеми плюсами и минусами. С бразильскими минусами, когда оказалось, что массовое движение может привести к власти Лулу, а он может просто обмануть это движение. Поскольку сохранены парламентская система и игра по парламентским правилам. С неоднозначным эквадорским опытом. И вообще с анализом и четким пониманием, распространяется ли эта практика только на страны периферии или на страны полупериферии тоже. Потому что Россия претендует на то, что она полупериферия капитализма. Я не знаю, насколько эта претензия обоснована.

Этот опыт надо изучать еще и потому, что это — действительно новый опыт. Победившие массовые социальные движения в Латинской Америке — это новые социальные движения, движения социальных низов, до того вообще не участвовавших в политике, тех, кто действительно на дне общества. А старые, традиционные левые, в том числе те, кто выступает от лица «пролетариата», провалились. В Боливии и Эквадоре они вообще сидели в парламентах и были против социальных движений. И были этими движениями сметены.

…новыми левыми движениями, которые пришли на волне экономического спада и популизма. Ведь во многом это произошло именно так, потому что голосовала деревня либо не очень образованные люди.

Давайте без наклеивания ярлыков. Крестьяне, индейцы, шахтеры, безработные и временно занятые — это социальные низы. А левые всегда выступали защитниками социальных низов. Эти люди необразованны и некультурны не потому, что они такие уроды, что ненавидят культуру и образование, а потому, что существующая система их к культуре и образованию не подпускала…

Да, понимаю, но вопрос с популизмом и заигрыванием с толпой остается — это было неотъемлемыми компонентами почти всех латиноамериканских кампаний, где побеждали левые.

Это — результат неолиберальных реформ. Я напомню, что Латинская Америка, так же как и Великобритания и США, была первым полигоном неолиберальных реформ. Они там начались с середины 70-х годов. Не с середины 90-х, как у нас. С точки зрения элит, которые проводили эти реформы, все вышло замечательно. Они за этот период получили грандиозные сверхприбыли, разрушили предыдущие формы солидарности и предыдущие левые организации, нанесли мощный удар по профсоюзам — за счет того, что основные категории трудящихся из постоянно занятых, членской базы профсоюзов, перешли во временно занятые. Это был грандиозный успех неолибералов. А с точки зрения обездоленных — форменный кошмар. Резко увеличилось расслоение, увеличилась зона нищеты, чудовищным образом распространилась прекарная занятость, случайные заработки. Постоянной работы лишились две трети населения. В Латинской Америке ситуация дошла до такого состояния, когда уровень отчаяния зашкалил, и «новые пострадавшие» слои оказались способными на активные действия и на объединения на новых принципах.

Обратите внимание: успехи и достижения левых, о которых мы знаем, наблюдаются в странах «третьего мира». Не «первого», где ситуация отличается — где всеобщее среднее образование, более высокие культурные стандарты и стереотипы поведения. Там успехов у левых нет. В частности, еще и потому, что статус «первого мира» сейчас — это статус паразитический. Там потому высокий уровень жизни, что материальные блага и капиталы перетекают из «третьего мира» в «первый». Это стабилизирует социальную ситуацию, и это будет продолжаться до тех пор, пока не будет полностью демонтировано социальное государство в «первом мире», к чему, собственно, все и идет. И это обрекает так называемых левых в «первом мире» либо на полный неуспех, либо на полное перерождение в формальных левых — как это произошло, например, с лейбористами. Лейбористы переродились не потому, что они «продались», а потому, что изменилась реальная социальная структура общества, из которого почти исчез пролетариат. И лейбористы оказались перед выбором: либо стать выразителем интересов новых паразитических слоев, либо стать маргиналами. Они выбрали первое. И, как и все европейские «левые», перестали быть левыми. Интересы, как и предсказывал Маркс, опять победили идеалы. Хороший урок — для всех.

---

По этой теме читайте также:

Имя
Email
URL
Отзыв