№ 76
Запись сообщения свидетельницы С.Л. Беккер уполномоченным Редакционной коллегии о погроме частями ВСЮР в г. Черкассы Киевской губ. 16—21 августа 1919 г.

В середине августа добровольческо-большевистский фронт начал приближаться к Черкассам, и большевики начали готовиться к эвакуации. В течении недели они спешно вывозили все имущество казенных и военных учреждений, но к концу недели (12—13 августа) эвакуация была приостановлена.

16 августа н. ст. утром началась канонада, и в 4 часа дня в город вступили разведчики добровольческих отрядов из группы генерала Шкуро[2] — Волчанского и других полков. Первыми в город вошли пластунские части. Всю ночь была слышна канонада, но в городе уже были казачьи налеты на частные квартиры, как еврейские, так и русские. Так, например, был совершен налет на квартиру отставного военного Кудрявцева, к большевикам не имевшего никакого отношения.

Утром 17 августа был устроен в соборе торжественный молебен, на котором присутствовало много местных мещан и все представители местной черной сотни. Собравшиеся говорили между собой о евреях в очень враждебном тоне. Говорили, что Троцкий превратил все церкви в кинематографы, а синагог не велел трогать. С возмущением говорили, что, если церкви превращены в кинематографы, надо превратить «жидовские синагоги» в уборные общественного пользования. После молебна был произведен смотр добровольческим частям и примкнувшим к ним григорьевским бандам (уваровцам), оперировавшим все время с начала мая в окрестностях Черкасс. Эти примкнувшие банды были выделены в особый «уваровский» отряд. В тот же день повезли на площадь около нашего дома батарею, которую поставили на каланчу. Казаков, шедших за батареей, окружила целая толпа баб-мещанок, громко голосивших и завывавших по своим родным и близким, убитым и замученным «жидовской Чрезвычайкой». Казаки прониклись страшным озлоблением.

В понедельник 18 августа начался погром, продолжавшийся беспрерывно днем и ночью до четверга 21 августа. Казаки и уваровцы ходили по еврейским квартирам и грабили всякое имущество, представлявшее малейшую ценность. В начале казаки ограничивались только грабежом, но потом они начали производить насилия над жизнью и честью беззащитного еврейского населения. В последние дни, в среду и четверг, имел место ряд кошмарных историй. Особенно жестоко расправлялись с жильцами тех домов, в которых когда-то жили коммунисты. Так, например, в доме Манусовых, — [хозяин], по профессии лавочник, где была дочь-коммунистка, которая бежала из Черкасс, после обвинения в стрельбе по вступившим добровольческим частям, — убито несколько чел. В одном доме было убито 19 чел. — родственников девушки-коммунистки Султан, вплоть до четвертого поколения (была убита прабабушка Султан). Эти дома были сожжены и буквально снесены с лица земли.

Во вторник, 19 августа, ночью, в верхней части города, в городском саду, был устроен торжественный бал в честь вступивших добровольцев. Сад был роскошно иллюминирован, пускали фейерверки, музыка играла, а внизу в это время шла, в буквальном смысле слова, резня еврейского населения. Вопли избиваемых и насилуемых смешивались с лихими звуками военного оркестра, торжествовавшего победу казаков, которые в это время безнаказанно и планомерно убивали еврейское население всей нижней части города Черкассы. На одной Красной улице и смежной с ней Раскопной были убиты в ту ночь 49 евреев. Улицы буквально превращены в груды развалин и представляют собой картину разрушения, как после артиллерийского обстрела. Был пущен навет, что из еврейских домов стреляли в казаков, — и на этом основании дома подвергались поджогу и полному разрушению. Уваровцы, среди которых было много местных черкасцев, ходили вместе с казаками, и те дома, которые подверглись нашествию уваровцев, более пострадали, чем те, в которых побывали одни только казаки, так как у казаков можно было вымолить пощаду, а уваровцы никого не щадили. Всех попадавшихся погромщики жестоко избивали, били прикладами и подвешивали, требуя денег. Одного моего знакомого Смелянского подвешивали 17 раз подряд и забрали у него полмиллиона руб. Случаи подвешиваний насчитываются сотнями. Многие от перенесенных потрясений умерли через некоторое время, и их также следует причислить к жертвам погрома. Количество избитых колоссально, и впечатление от этого погрома превосходит по своему ужасу впечатления [от] первого ужасного погрома в мае 1919 г. Отряд за отрядом ходил по квартирам и забирал решительно все ценное. То, чего не могли или не хотели забрать, предавали тут же на месте уничтожению. Характерно, что подушек совершенно не трогали, хотя все постельное белье забирали. Более ценные вещи (серебро, золото, меха и т.п.) грабители забирали с собой, а все остальное спускали за бесценок на местном рынке. Из нашего двора, где стояли казаки, вывезли три тяжело нагруженных фуры с награбленным добром. Было много случаев, когда награбленное клалось на подводы и вывозилось систематически, не торопясь. Казаки очень неумело отличали евреев от христиан, и этой «неумелости» некоторые обязаны своим спасением. Так, например, одна семья спаслась тем, что на вопрос, «кто здесь, жиды или русские?» ответили: «Мы — русские подданные» Этим ответом казаки удовлетворились и ушли Было очень много случаев изнасилований (как полагают — до 300 жертв), причем не щадили ни малых детей, ни старух Были изнасилованы 50-летние старухи и маленькие 10-летние девочки Так, например, на глазах одного моего знакомого изнасиловали его единственную дочь 11-летнего возраста. Бедняга в течение нескольких часов совершенно поседел, и мы не могли узнать в сгорбившемся, осунувшемся, седом старике жизнерадостного, молодого на вид человека средних лет, счастливого отца. Фамилия изнасилованной [девочки] редакции известна. По вполне понятным причинам оглашать ее неудобно.

Убитых насчитывается до 150 чел. Многие были убиты при переходе через улицу. Ввиду невозможности показаться на улицу, еврейская община ничего не могла предпринять против погрома. Говорили, что в погроме принимали участие и офицеры Добрармии, но я лично этого не заметила. Казаки говорили, что им разрешено грабить до приезда Главного штаба и высшего начальства. При мне один казак сказал в четверг 21 августа, что «больше этих эксцессов не будет, т.к. прошел уже срок». Было выпущено объявление о недопустимости грабежей и угрожающее суровой карой [за нарушение запрета], но налеты все же продолжались. На улицах снимали одежду и сапоги с проходивших евреев, и в 4—5 часов августовского дня жизнь в городе совершенно замирала. Все сидели по квартирам и ждали. Многие прятались у знакомых христиан, которые на этот раз укрывали у себя евреев гораздо охотнее, чем во время первого погрома в мае. На этот раз такие случаи насчитывались десятками, хотя священники в церквах призывали к прекращению этого «позора», угрожая разными бедами, тогда как в мае они [такие случаи] были единичными, совершенно исключительными.

Погром оставил после себя неизгладимые следы, и к моменту моего отъезда из Черкасс (5 недель после погрома) жизнь все еще не вошла в колею. Магазины стояли закрытыми (большинство было разграблено), и никакой торговой или общественной жизни не было. По приказу властей было созвано заседание городской думы дореволюционного состава, причем в приказе было подчеркнуто, чтобы сошлись все гласные, кроме большевиков и евреев. Была назначена управа с городским головой Королевичем, бывшим при Гетмане повитовым старостой[3]. Начались спектакли в пользу Добрармии, на которые местные христианские дамы заставляли евреев брать билеты, хотя ни один еврей вечером не выходил из дому. Жизнь начинала протекать под новым режимом.